Часть четвертая
ПЕРВОЕ ПЕРЕРОЖДЕНИЕ

Южная Африка оказалась совсем не такой, какой Том себе представлял, если вообще представлял. Оказалось, что это — потрясающе красивая земля, полная старины, на которую он смотрел, в буквальном смысле разинув рот, и новизны, иногда поражающей, но и чуть смешной, на его взгляд.

Кейптаун Извекову понравился. Славный город. Тут имелись даже шоссе с головоломными развязками, по которым бегали и старые, еще бензиновые, и новые, появившиеся после Завоевания, электрические автомобильчики. Еще в Кейпе стояли так называемые небоскребы, иногда высотой до тридцати этажей, что до настоящих небоскребов никак не дотягивало. Но их так называли потому, что остальной город раскинулся очень широко. И это было понятно, ведь пространства вокруг расстилались немереные, почти как в России. Вот только все же это была не Россия.

На первое время Извеков поселился в пансионате неподалеку от океана, попробовал читать газеты и смотреть все программы, которые принимал его телевизор, чтобы уяснить, куда попал и как ему себя вести. С поведением оказалось сложно. В окрестных лавочках, где Том покупал еду, или в кафешках с причудливыми названиями к нему сначала относились хорошо. Но он расширял во время долгих, порой утомительных прогулок свое знание города. И пару раз попадал в черные кварталы, где его из-за выгоревших на солнце волос и светлых славянских глаз отказывались обслуживать. Потому что тут была сегрегация наоборот: уже не белые угнетали черных, а черные белых. Якобы за прежние издевательства и эксплуатацию.

Извекова поразило, что почти все полицейские были неграми. И даже проблеска того, чтобы в полиции служили белые, не было. Зато офицеры в армии бывали и белыми, но к ним тоже относились… свысока, потому что почти все они оказались наемниками из разных стран. Еще в полиции служило немало индусов. Те были добрее к белым, иногда действительно проявляли учтивость, но при этом оглядываясь на своих черных начальников и командиров.

И еще на этой благословенной земле было голодновато. В городах это не особенно чувствовалось, но все же ощущалось. Фокус, как Извеков понял довольно скоро, заключался в том, что раньше голода тут не знали. Но это было тогда, когда земли, необозримой ширины и вполне плодородные, принадлежали белым фермерам, которые работали не покладая рук и достаточно эффективно. Потом, лет десять-пятнадцать назад, случилась катастрофа. Черное правительство решило эти земли передать черным фермерам, и белых разогнали, иногда весьма жестокими средствами. А негры, как быстро выяснилось, пахать и сеять, убирать и обрабатывать урожай не умели. И начались голодные годы. Для некоторых районов даже очень голодные, так что пришлось выпрашивать гуманитарную помощь, которой, конечно, сколько ни поставляй, все равно будет мало.

При этом поговаривали и писали в газетах, что в самой Южно-Африканской республике было еще ничего, терпимо, как-то справлялись. А вот в соседних странах вымирали целые племена… И даже новые технологии, предложенные захватчиками, не помогали. Это было ужасно.

Что еще оказалось удивительно, местные власти придумали новую идеологию и постоянно ее пропагандировали. Пропаганда была самая разная: и о том, что черные всегда хорошие и справедливые, а белые — не всегда; и о том, что в республике жить прекрасно, а в других регионах континента, особенно там, где командуют только белые, дела совсем безнадежны. И над всем этим смешением глупостей, благоглупостей и редких дельных замечаний и мнений реяло в недосягаемой вышине представление о мекафах. Было оно, в отличие от лозунгов местных политиков, довольно продуманным и убедительным.

По нему выходило, что люди подошли в организации своего общества к краю пропасти, и возникал вопрос уже о выживаемости человеческого рода-племени в целом. Лишь в некоторых странах было достигнуто некоторое благополучие, и то весьма и весьма относительное… Но вот едва ли не Божьим промыслом на человечество, на Землю напали «губки», как теперь на общепринятом жаргоне называли мекафов. И люди сразу получили второй шанс в развитии, возможность совершенствоваться и даже объединиться в нечто слитное, что в речи многих комментаторов, которые об этих материях толковали, звучало как «одинаковость». То есть многим из этих комментаторов очень хотелось быть одинаковыми… Вот только, к сожалению, Извеков на каждом шагу видел противоположное — нигде ни один человек не полагал себя одинаковым с другими, не объединялся просто так, за здорово живешь, из одного уважения к завоевателям, зато везде и всегда пробовал отъединиться от всех, кто был хоть сколько-нибудь на него не похож.

Возникало, таким образом, старое, как мир, противоречие между почти любой идеологией, которую Тому приходилось узнавать и наблюдать в действии, и человеческой природой, заложенной в человека как матрица поведения и любого практического действия. И не могло быть в этом никакого соответствия, потому что желания чинуш и вообще всяких власть и богатства предержащих, и устремления остальных людей, вынужденных на этом свете существовать, продолжать жизнь свою и своего потомства, передавая прошлое в будущее… В неведомое будущее… В общем, эти две породы людей никак не совпадали и кажется, не могли никогда совпасть.

А потом с Томом случилась неприятная история. Жил он себе в пансионате, никого не трогал, почитывал газеты, смотрел телик и гулял; о работе не думал, о деньгах, заработанных в добывающей компании, тоже, потому что не был уверен в своей кредитной карточке, как в том чипе, который стащил у механика на Ямайке. И вот однажды…

Стук в дверь его комнаты раздался совсем поутру, когда и не развиднелось по-настоящему. Том включил лампу на тумбочке и поднялся. Открыл дверь, о чем потом не раз пожалел, но, видимо, отвык от необходимой для большого города осторожности, проведя последние годы на подводных станциях, где все и всегда контролировалось, где не могло возникнуть никаких бытовых осложнений…

Их было трое, все в полицейской темно-синей форме. Один тут же заломил Тому руку и прижал щекой к стене. Второй помахал для убедительности перед его лицом электрошоковой дубинкой, а третий прошел в комнату и уверенно уселся в единственное кресло. И когда Тома развернули, чтобы он мог увидеть этого начальника, тот спросил, презрительно бросая слова:

— Дошли до нас сведения, парень, что подозрительный ты тип. Сверх меры подозрительный.

Том присмотрелся к полицейскому. Это был здоровый бугай, черный, естественно, злой и привыкший только к одной реакции: чтобы его боялись, а он делал, что хотел.

— Что же во мне подозрительного? — спросил Извеков.

И тут же полицейский, что держал его руку на излом, несильно треснул Тома по почкам.

— Молчи, пока тебе не разрешили разговаривать! — прошипел он на ухо Тому.

— Во-первых, мы выяснили, что денег у тебя, по-видимому, нет. О работе ты не помышляешь, ходишь туда-сюда, что-то высматриваешь… Ты, часом, не грабитель какой-нибудь?

— Нет, — сказал Извеков. Он еще не вполне проснулся даже. И когда мордоворот сзади еще разок его пихнул, он со злостью повернул к нему голову: — Меня же спрашивают… — Для убедительности добавил еще: — А не отвечать невежливо, меня так мама учила.

— И где живет твоя мама?.. — спросил другой, у которого в руках действительно был электрошокер.

— Полагаю, что это — мое дело, — сказал Том, уже приготовившись к очередному тычку, каждый из которых отзывался немалой болью. Хотя были они и не сильны, но бить тут, как оказалось, умели.

— И ко всему, похож ты, парень, на одного такого же, которого нужно отловить. — Этот аргумент начальник проговорил уже совсем зло. Они с Томом обменялись сложными взглядами, и, осознав, что ответа не будет, офицер добавил: — Вот скажи мне, какова твоя специальность? Кто ты по профессии?.. Часом, подводными работами не занимался?

Том даже обомлел от такого точного попадания этого… мента в его прошлое. Но сумел удержать лицо неподвижным, лишь лихорадочно прикинул в уме, что бы такое сказать, чтобы сошло за правду? И вдруг придумал. Вернее, каким-то чутьем, непонятным ему самому, прочитал в сознании полицейского что-то… Или даже не прочитал — догадался, что могло ему помочь.

— Я инженер-электронщик, — сказал Извеков и сам удивился. Не очень-то он был сведущ в электронике, тем более в новой, привезенной мекафами — очень навороченной, в которой не всегда и целые человеческие институты могли разобраться. — И деньги у меня есть. Почему вы решили, что у меня нет денег?

Начальник о чем-то размышлял — это было видно, у него даже две вертикальные складки образовались на лбу. Он посмотрел на Тома уже чуть иначе, пожалуй, заинтересованно.

— Что?.. Ах деньги! Так у нас же есть банки, белый. И в них ты никак не отметился. А если есть кэш, наличные, то это тоже подозрительно… — Он продолжал размышлять. Все ждали, что решит офицер. И он решил, совершенно неожиданно для Тома и, кажется, для остальных. — А ты хороший электронщик? Только не ври, я же все равно проверю.

— Не знаю, как вы будете проверять, но… — Том пожал плечами.

Начальник посмотрел на часы — не настоящие, но все же «Ролекс». Но на расстоянии Извеков не мог определить, подделка это или нет.

— Рано все же, — пробурчал начальник. И вдруг поднялся. — Так, обыск отменяется, — сказал он своим гориллам. И добавил уже Тому: — Одевайся, белый, поедешь с нами. А вы, — снова своим подчиненным. — проследите, чтобы закрыли дверь и никто ничего не увидел.

Том умылся, оделся, посмотрел, как дверь его номера аккуратно заперли его же ключом, а потом Извекова вывели по пустынным коридорам через черный ход, действительно не встретив ни одной живой души, на улицу, где их, как оказалось, поджидал полуармейский джип.

Тома усадили на заднее сиденье между двумя громилами, и они поехали. Ехать оказалось непросто. Они попетляли, потом спустились по какому-то чуть ли не серпантину к воде и двинулись подальше от большого порта. Гавань, в которую они приехали, была на редкость грязной и неустроенной. Но тут, как всегда в портах, располагались складские строения, и на воде стояло немало разнообразных судов и суденышек. По сути, это было корабельное кладбище, но такое, что обеспечивало пропитание разному сброду, от бичей и бродяг до… местных полицейских, как выяснилось.

Они подъехали к старому, обветшавшему зданию, смахивающему на склад. Но Том оценил, как оно было защищено от взлома, и даже удивился — тут были и обычные, ржавые и грубые решетки, и проволочные ограждения, и даже ворочались несколько камер наблюдения перед подъездной дорогой. Впустили их быстро. Джип вкатился под высокую крышу, и ворота за ним опустились. В складе было гулко и темно, потом загорелся неяркий свет, и откуда-то сбоку, из-за дощатых контейнеров выполз странный дедок то ли в халате, то ли в очень длинной рубахе, шаркая по цементному полу тощими ногами в драных кедах. Офицер посмотрел на него неодобрительно.

— Гомер, я сколько раз тебе говорил, чтобы ты подходил к телефону?

— Так это был ты?.. — Старик, похоже, забыл, что по утрам надо умываться, глаза у него буквально заплыли от гноя — страшно было смотреть.

— Я привез тебе парня, белого. Он говорит, что может починить весь хлам, который…

— Нет, не сможет, — убежденно сказал Гомер. — Никто не сможет, сколько раз уже пробовали.

Тома провели к почти необозримым полкам, заставленным подержанными телевизорами разных фирм и моделей, видаками невообразимых годов выпуска, компьютерами, мониторами к ним, даже факсами и телефонами огромных, уже забытых размеров.

— Значит так, белый. — Право голоса тут, определенно, имел только офицер. — Видишь этот хлам? Моя фирмочка по глупости этого старика, — он кивнул на Гомера, который обнажил при этой хозяйской милости гнилые зубы, — приобрела несметное количество разного дерьма… с электронной начинкой. Убытки при этом я потерпел немалые. Если сумеешь восстановить хотя бы треть… Нет, лучше половину из всего, что тут стоит, я для тебя отыщу совсем неплохую работенку. Будешь как сыр в масле кататься. Понял? — Он повернулся к своим подчиненным. — А вы, чтобы чего не произошло, будете тут дежурить по одному. Следите за… нашим инженером, что-то мне в нем не нравится.

— Чиф, а если он соврал? — спросил любитель электрошокера.

— Тогда грохните его, только по-тихому. Мало у нас в порту трупов вылавливают?

— Мне место нужно, — сказал Извеков. — Приборы разные: осциллограф, тестеры, паяльник наконец… — И он снова, почти необъяснимым образом проник в сознание офицера. — И потом, так не пойдет! Тут возни — на месяцы. Так вот, за каждую проведенную здесь неделю вы будете мне платить… Платить будете по пятьсот рандов наличными.

Договорить Том не успел, сильнейший удар по шее сбил его с ног. Он упал, перевернулся на спину, поднялся, отряхнул исцарапанную в кровь и испачканную цементной крошкой руку. Но офицер уже успел поднять руку, и новых ударов не последовало.

— Если все будет по-честному, — сказал он, — эти двое будут тебе даже ужины из ресторана доставлять. А место для работы есть, тут многие до тебя побывали… И кое-что они здесь забыли. — Офицер неожиданно усмехнулся. Плохая это была ухмылка. Его подручные тоже загоготали, переглядываясь. А он добавил: — Есть и паяльники.

— И еще мне нужна одежда, — сказал Том твердо. — Свежая и моего размера.

— Тоже в избытке, — не переставая ухмыляться, сказал Чиф. — Правда, твоего размера может не оказаться, и чистой не обещаю. Наоборот, немного в крови испачканной, но ты выстираешь. Все, приступай!

И он с одним из охранников уехал. Зато остался другой, который бил Тома.

Гомер прошелся с Извековым вдоль стеллажей. Они оказались, кстати, не такими уж и длинными, всего лишь как в хорошем супермаркете. При этом старик хитро поглядывал на Тома.

— Ну и как? — спросил он неожиданно очень чисто, с выговором образованного человека. — Сумеешь выжить, парень?

Том вздохнул и посмотрел на странного старика. Теперь он почему-то старым не выглядел. А выглядел он больным от запоев или дрянных наркотиков, опустившимся и грязным, но все же человеком, который не переставал удивляться, как он докатился до такой жизни, до таких вот обстоятельств.

— Тут до тебя бывали некоторые, — продолжил Гомер и вздохнул. — Не выжили… Квалификации не хватило, как Чифу показалось.

— Ты бы умылся, — посоветовал ему Том и пошел смотреть новое рабочее место.