Как-то Том вошел в ванную своего номера… Вернее, попытался войти, но оттуда выплеснулся визг, а то, что он увидел, было явно женским телом, немного прикрытым то ли полотенцем, то ли халатиком. Это сразу вернуло Извекова к действительности. Он сел в единственное в комнате кресло и попытался проанализировать ситуацию. «Может, я заблудился, попал не туда, куда нужно?»

Осмотрелся — нет, вот его веши, вот его пропотевшая роба, майки, новый комплект бумажного одноразового белья, которым так усердно снабжал пансионат. Том даже решил на минуту прилечь и попрыгать на матрасе — что-что, а матрас его тело помнило чуть не до последнего колтуна под боком. Но это было бы смешно, кровать, определенно, была его собственной. Так откуда же тут девица?

Она вышла, распаренная, но уже со слегка подведенными глазами. Стройная, гибкая, совершенно незнакомая. Глаза раскосые, скулы высокие — значит, из Азии. Может, из ближайшей Азии, нашей, российской.

— Меня зовут Вера, — сказала девушка и уселась на соседнюю кровать.

Том почти в смятении подумал: может, он тут наблудил самым идиотским образом и вот теперь об этом забыл? У него уже бывали выпадения памяти — не мог вспомнить того, что случалось с ним всего-то несколько часов назад. Вот то, что ему заливали, он помнил, как правило, хорошо. Лишь иногда удивлялся, как этот переход из кратковременной памяти в долговременную происходит за такое малое время? Другие говорили, что на это требуются дни, иногда недели. «Наверное, это какая-то особенность организма», — подумал он и решил все же заговорить с девушкой:

— Вы как здесь оказались?

— А я теперь тут живу. Буду вашей соседкой.

— Разве по правилам пансионата позволено, чтобы… Это же немного… неэтично?

— Ерунда, я сама напросилась. — Вера вдруг улыбнулась, и ее раскосые глаза стали совсем как щелочки. — И ты согласился.

— Кто? Я?!

То, что произошло дальше, было и хорошо, и немного глупо. Но все это случилось. Конечно, они разговорились, у Веры оказалась бутылка какого-то очень сладкого вина, она рассказала о себе (или притворилась, что рассказывает)… А когда Том проснулся, он лежал на своей кровати и, кажется, за миг до этого вполне по-плебейски храпел. Вера лежала на боку и смотрела на него, Извекову даже не нужно было поворачивать голову, чтобы это понять. Такие прозрения часто накатывали на него под загрузкой, и он к ним уже начал привыкать.

Находясь еще в тонком состоянии полусна, Том вдруг очень хорошо вспомнил, что с ними было. Да, в общем-то, обыденная штука, что испокон веков происходит между мужчиной и женщиной. К тому же Вера, раз уж сама переселилась к нему, взяла на себя инициативу, не слишком доверяя его настроению. Любовницей она оказалась очень пылкой и умелой, настолько, что Тому было немного неловко вспоминать подробности. Но все это было и вспоминалось с удовольствием.

В течение следующих дней Том ходил с какой-то даже опаской, словно каждый, пусть и тот, кому не было до него никакого дела, мог подойти к нему и в чем-то обвинить. Но этого не случилось, лишь сестрички пансионата иногда подхихикивали, но вслух ничего не произносили. И лишь тогда до Извекова дошло, насколько он отличается от всех здешних обитателей и насколько стал по-настоящему одинок… Кажется, даже Вера не могла его от этого избавить. Но, в общем, главное было в том, что его роман никого, похоже, не смущал.

Однажды Том проснулся среди ночи. Вера посапывала на соседней кровати, ее халат был брошен на кресло — она вообще завоевала сразу очень много места в комнате. Другие постояльцы Извекова, пусть даже он и не всех мог вспомнить, были скромнее. Как ни странно, теперь Том совсем не стеснялся того, что у него с этой Верой происходило, он даже слегка устал от того эмоционального напряжения, которое новая связь на него накладывала. И, должно быть, по этой причине он стал думать не о том, что и как в него закачали в прошлый сеанс, а именно о ней.

Вера была калмычка. Хороший человек, одинокая — призналась, что устала от одиночества… Нет, вдруг понял Том, неожиданно напрягаясь, концентрируясь, как перед началом заливки. Зовут ее Вероника, и она побаивается, что имя ее покажется кому-то смешным, вот и переделала его в более привычное для слуха. Кроме того, она прошла уже часов двести лодирования, и это сказалось на ней именно так — она теперь нуждалась в любовнике. Теперь она, кажется, влюбляется в него. Не очень быстро, но неизбежно привыкает к нему, начинает считать своим… Словно он для нее стал еще одной частью тела, которой она была прежде лишена.

Скоро она перейдет свой порог усвоения информации и уедет. И тогда ситуация решится сама собой. Хотя Вера уже сейчас подумывает о том, чтобы оставить Тому телефон и адрес, а если он замешкается, непременно самой отыскать его, когда он выйдет отсюда. «Но почему я?» — спросил себя Том. И почти тотчас понял. Причем именно понял, а не придумал. В пансионате он теперь считался звездой местного масштаба, про него даже другие врачи рассказывают, когда пытаются стряхнуть с кого-нибудь чрезмерную осторожность перед лодированием или ослабить естественный страх или когда просто нужно кого-то поддержать. О нем уже разговоры пошли, вот поэтому… Да, поэтому Вероника сразу же и положила на него глаз. А дождавшись, когда его очередной сосед уедет, настояла на том, чтобы попасть сюда. И произошло то, что произошло. Просто и действенно.

Такие рассуждения, разумеется, эмоциональному развитию их отношений не способствовали, работало только влечение. Но даже Вера, замечая его холодность, иногда естественную (не мог же он вот так влюбиться в незнакомую девицу?), а иногда и наигранную, чтобы она не слишком вовлекалась в эту игру, стала держаться чуть более отстраненно. Хотя и ворчала порой почти как жена, что ему бы следовало меньше растрачиваться в спортзале, а больше пыла оставлять ей.

По этой причине Извекову теперь, когда он выбирался из бассейна и ужинал, не слишком хотелось возвращаться в комнату. Пошатавшись по парку, который стал уже слегка прихорашиваться осенним золотом, он пристрастился играть в шахматы на лавочке перед главным корпусом. Иногда это были игроки, которые еще не нюхали заливки и потому имели очень свеженькие мозги. Но иногда попадались такие зубры, которым, как и Тому, вливали шахматную премудрость… Он даже с одним из этих ребят разговорился, и тот убедил его, что шахматы — это такая отрава, от которой человек уже не избавится, если отведал ее по-настоящему. А мекафы, сообразив это и оценив, что шахматная практика очень хорошо алгоритмизируется, свели почти все три столетия известных партий в единый блок. Том и сам иногда удивлялся, как много вариантов он теперь знает — иногда в памяти всплывали даже партии Филидора.

Вот применить эти знания было труднее, чем просто вспомнить. Но и тут довольно неожиданно он справился и теперь выигрывал даже у зубров. Это было странно, потому что один из них оказался ни много ни мало мастером спорта именно по шахматам и умел варьировать игру, умел выстраивать изящный и эффективный план партии… Но Том у него все равно выигрывал. Попутно он обнаружил, что рядом с шахматами у него в памяти лежит и блок знаний по шашкам, которые, конечно, казались проще шахмат, но в большей степени требовали расчета на индивидуальность соперника. Шашки, разумеется, были представлены в двух моделях — русских и стоклеточных. Вот стоклеточные у Тома вызвали некоторый интерес, но все равно он довольно быстро вернулся к шахматам, по-прежнему побеждая всех подряд и даже расчитывая, что ему позволят, чтобы постигнуть собственный уровень, сразиться с главным компьютером пансионата. Но разрешения на это он пока не получал.

Все-таки он был здесь не для этих… игр, ему следовало работать по-другому, а именно — лодироваться. Извеков и грузился дальше, уже не особенно уставая даже от четырехчасовых сеансов, вгоняемых в него иногда с тройной скоростью. Всего общий «стаж» его присутствия в машине приближался к семи тысячам часов, но Том все еще не «наелся», как это называлось на жаргоне врачей. Самое смешное, что к этому все, кажется, уже стали привыкать.

Кстати, доктор немного соврал, вернее, ошибся, что в пансионате все было уложено в общие восемь тысяч четыреста часов. Оказалось, что имеются еще знания, которые явно были рассчитаны на мекафов или на тех, кого они собирались интенсивно использовать. Система этих знаний называлась «исключительной», и врачи с любопытством решили испытать ее на Томе, потому что до него у них такая возможность возникала только четыре раза, не больше, и то, по общему мнению, неудачно. А через этот пансионат прошли, по словам какого-то охранника, около тридцати тысяч человек, и все были к тому же проверены, их способность к лодированию была подтверждена многократным тестированием.

В основном этот исключительный курс включал в себя космоплавание. То есть сначала, насколько Том мог уразуметь, его нагрузили знанием устройства космических кораблей от мелких, словно истребители времен человеческих войн, до здоровенных кораблей-маток, которые могли перетаскивать десятки этих самых истребителей. Еще имелись корабли классов «корвет», «фрегат», «крейсер», «тяжелый крейсер» и очень мощных машин, которым иного названия, кроме как «дредноут», придумать было невозможно. Но про себя Том называл их «броненосцами». Что-то в этих чрезмерно мощных и отлично оснащенных машинах было именно от старинных броненосцев, тем более что название «линкор» к ним не подходило. Линейной тактики в сражениях эти корабли определенно не придерживались.

Еще Извекова нагрузили устройством разного класса торговых межзвездных кораблей, транспортов, быстрых и легких посыльных судов, довольно вычурных пассажирских лайнеров, разного рода баз и станций, которые могли служить для ремонта кораблей или для обеспечения этих кораблей расходуемыми ресурсами в открытом и даже в глубоком космосе. Помимо устройства, Том получил также теорию звездоплавания, и тут выяснилось, что космос — это не прозрачная бездна, как думали прежде люди. Пространство оказалось очень сложным, но все эти машины позволяли передвигаться по космосу с ошеломительными скоростями и возможностями маневрирования, при которых, насколько понимал Том, эйнштейновское ограничение скоростью света уже не существовало. Он не раз и не два натыкался на какие-то намеки об этом, хотя подробно ему эти идеи не излагались.

Что Извекова заинтересовало больше всего, так это способность двигателей кораблей использовать энергию пространства. Оказалось, что это возможно, что именно пространство, а вовсе не материя, может предложить при некоторых условиях неограниченные запасы энергии. Тут Том уже не все понимал, потому что в этих выкладках было слишком много математики, а иногда всплывали отсылки на такие базовые принципы, о которых он не имел никакого понятия.

Но устройство этих машин, толкающих корабли по межзвездным путям, было любопытным. Том даже занялся их более подробным осмыслениям, то есть по вечерам, вместо того чтобы отдыхать за шахматами, он вспоминал, что ему загрузили, и пытался поскорее перегнать это все в осознаваемое знание, элементами которого он мог бы оперировать, а не слепо следовать вложенным в него схемам, что при лодировании, как он уже знал, у других «пациентов» довольно часто происходило.

Еще Извекова изрядно заинтересовала космонавигация. Она оказалась трех видов — планетарной, околозвездной и межзвездной. Движение в планетарных условиях почти не использовало возможность получения энергии из пространства, потому что нарушало некую сложную среду, окутывающую каждую из планет. Межзвездный перелет требовал разгонов со «сжиганием» пространства, причем тут были какие-то «плеши», в которых резко падало потребление энергии, и были «сгущения», в которых падала скорость корабля, словно у пули, попавшей в воду.

Но самой сложной была околозвездная навигация, главным образом, из-за огромных гравитационных нагрузок на корабль, солнечного ветра и даже, как понял Извеков, хотя и не сразу, из-за довольно сложной картины так называемых течений пространства. В целом это действительно напоминало сложности обычной навигации у берегов — то ли от приливно-отливных перемещений воды, то ли из-за разной плотности соленой и опресненной реками воды, то ли из-за направления потоков, задаваемых водосбросом. Аналогия эта не показалась Тому удачной, но всякие критические соображения он в себе задавил просто потому, что, скорее всего, никогда с этим в реальности не столкнется.

Еще он довольно много сведений получил об устройстве орудий, которыми корабли были вооружены, о системах жизнеобеспечения, о развитии внутрикорабельной микробиологии, что при дальних походах больших межзвездных кораблей, длящихся столетиями, происходило почти повсеместно. Настолько, что любой корабль перед большой космической станцией первым делом принимала именно карантинная служба, которая могла среди прочих мер наложить запрет на контакты с кораблем, каким бы ценным или необходимым ни был его груз.

Извеков так увлекся этими новыми для человека его уровня образования знаниями, что даже растерялся, когда однажды вечером Вера ему сказала, что его куда-то переселяют от нее и она остается в одиночестве. Вера плакала, а Том не понимал ее настроения — она вообще в последнее время стала какой-то… плаксивой. И хотя Том пробовал ее утешать, получалось у него неискренне. Все это было предсказуемо, еще когда она к нему переселялась, так что же теперь по этому поводу переживать?

Гораздо любопытнее было то, что при известии о его скором переселении неизвестно куда Извеков вдруг почувствовал, что в этом изменении уже сложившегося пребывания в пансионате скрыта какая-то угроза. Что это была за угроза и что могло с ним случиться, он не понимал, но надеялся разобраться, когда придет время, а возможно, догадаться тем таинственным образом, каким он узнавал теперь многое о мире, — посредством озарения. Но в том, что это непременно нужно сделать, Том не сомневался, почти так же, как не сомневался и в том, что догадка его будет, скорее всего, неожиданной, но верной.