12
Через четверть часа мы с Татьяной снова вошли в кабинет владыки. Зина уже была там, замотанная в толстый шерстяной платок, она напоминала привокзальную попрошайку. Дмитрий в расстегнутой бобровой шубе походил на депутата государственной думы, а мы с Татьяной в скромных дубленках и меховых шапках, вообще не выделялись бы из толпы, окажись мы вдруг в моем родном мире.
— Держи пистолет, — сказал Дмитрий, глядя на меня, — и надевай крест. Не будем терять времени.
Я засунул пистолет в специальную петлю, приделанную к внутренней стороне дубленки, и надел крест.
— Начинай, — сказал Дмитрий.
Я обратился к кресту и повелел переместить нас в мой мир. Роскошный стол красного дерева исчез, окна закрылись ставнями, стало темно и пыльно. В мгновение ока кабинет владыки превратился в кладовку, густо заваленную всяким хламом. Татьяна неосторожно пошевелилась, обо что-то ударилась и негромко вскрикнула.
— Тише, — прошипел Дмитрий. — Алексей, отменяй чары.
— Мы возвращаемся обратно?
— Да нет же! Отменяй чары, которые я на тебя наложил.
— Какие чары?
— Спроси у креста.
Какие чары наложил на меня Дмитрий?
Удаленное управление.
Что это значит?
Ты потерял свободу воли, теперь ты выполняешь только его приказы.
Отмени эти чары немедленно!
Хорошо.
Кажется, ничего не изменилось.
Чары отменены?
Да.
— Зачем ты это сделал? — спросил я Дмитрия.
— Чтобы ты не испытывал сомнений, стоит ли выполнять перемещение.
— Неужели нельзя было сделать то же самое как-то по-другому?
— Я выбрал самый простой способ. Он тебя возмущает?
— Не то чтобы возмущает… но это же неприятно, когда тобой управляют!
— Согласен. Именно поэтому я не люблю держать такие чары дольше, чем нужно. Ты в порядке?
— Вроде да.
— Замечательно. Внимание! Все дружно обретаем некорпореальность и выбираемся на улицу. Держаться вместе, не теряться. Готовы? Алексей, ты первый. Пошли!
Я просочился через большую картонную коробку с чем-то железным внутри и медленно направился к двери, внутренне напрягаясь всякий раз, когда приходилось продираться сквозь очередной твердый объект. Где-то за спиной тихо ругалась Татьяна, похоже, такой способ передвижения ей тоже непривычен. Еще и темно!
Я могу видеть в темноте?
Конечно.
Как?
Вот так.
Спасибо.
Теперь окружающие предметы стали хорошо различимы. А вот и дверь, она совсем рядом, надо только просочиться через наваленные в кучу детали какой-то мебели… а зачем выходить через дверь? Я изменил направление движения и вышел в коридор прямо через стену.
Откуда-то издали, с той стороны, где в альтернативной версии монастыря находится дискотечный зал, донеслось монотонное заунывное пение. С противоположной стороны коридора никаких звуков не доносилось.
— Это молебен? — прошептала Зина, широко раскрыв глаза. — Настоящий молебен? Как в первые века христианства?
— Типа того, — согласился я. — Хочешь посмотреть?
— Можно? — она вопросительно обернулась к Дмитрию.
— А почему бы и нет? — ответил тот. — Только надо принять невидимость.
— Я не умею, — подала голос Татьяна.
— Еще бы ты умела, это тебе не поклонников привораживать. Готово. Алексей, ты справишься?
Мы справимся?
Уже.
— Вижу, — отметил Дмитрий. — Зина?
— Ты же знаешь, что я не умею.
— Кто вас, вампиров, разберет… не обижайся, шучу. Сделано. Учтите — невидимость не абсолютная, резкие движения различимы на расстоянии до ста аршин, потому старайтесь двигаться плавно и беззвучно. Пошли!
Действительно, мое тело не стало по-настоящему невидимым, оно стало полупрозрачным и каким-то расплывчатым. Наверное, сейчас я похож на хищника из одноименного фильма с Арнольдом Шварцнеггером. Обернувшись, я убедился в правильности своего предположения — мои спутники выглядели именно так. Жуткое зрелище представляет собой колонна полупрозрачных тел, марширующих по темному коридору.
В дискотечном зале размещалась то ли церковь, то ли часовня, то ли что-то еще в том же духе. На стене большое распятие, вокруг много икон, в зале стройными рядами стоят монахи и поют что-то церковнославянское.
— Какое сегодня число? — шепотом спросил я.
— Шестое декабря, — ответил Дмитрий, — а что?
— Да я подумал, может, это рождественская служба…
— Нет, она будет через месяц.
— Вот и я про то же.
— Алексей, по какому поводу этот молебен? — спросила Зина.
— Откуда я знаю? Я за всю жизнь был в церкви раза три.
— Жалко. Очень красиво поют.
Татьяна ехидно хихикнула, пожалуй, я с ней соглашусь. Конечно, на вкус и цвет товарища нет, но по мне даже Децла слушать приятнее, чем эти завывания. В общем, мы постояли минут пять, а потом пошли обратно.
Если ты можешь проходить сквозь стены, найти выход из здания не составляет никакой проблемы, сколь бы запутанной ни была архитектура здания. Не прошло и пяти минут, как мы оказались на улице.
Резко и остро пахнуло бензиновой гарью, в сухом морозном воздухе этот аромат действовал поистине оглушающе, если так можно говорить о запахе.
— Чем это пахнет? — спросил Дмитрий, подозрительно принюхиваясь.
— Бензин, — ответил я. — В этом мире основным средством передвижения являются не лошади, а автомобили. А работают они на бензине.
— Тепловой двигатель?
— Он самый.
— У нас пробовали создавать тепловые двигатели. Нецелесообразно. Медленнее, чем телепортация, и дороже, чем лошадь.
— В этом мире лошадь дороже автомобиля.
— Почему? У вас такой дешевый металл?
— У нас такие дорогие лошади. Понимаешь, когда какая-то вещь выходит из массового использования, она переходит в разряд роскоши. Это роскошь — иметь лошадь, когда автомобиль почти во всех отношениях гораздо удобнее.
— Почти?
— На автомобиле нельзя быстро ездить по бездорожью. Во всех остальных отношениях он удобнее.
— Сколько у вас стоит бензин?
— Около десяти рублей за литр.
— Литр — это сколько?
— Десятая часть ведра.
— А рубль?
— Батон хлеба стоит шесть рублей.
Дмитрий наморщил лоб и пошевелил губами:
— Шестнадцать батонов за ведро… насколько хватает ведра бензина?
— Это зависит от модели автомобиля, скорости движения…
— В среднем?
— В среднем ведро уходит на сто километров, то есть, верст.
— Дороговато выходит.
— Существует еще общественный транспорт. Есть такие большие автомобили, они называются автобусы, они ездят по определенным маршрутам и останавливаются в определенных местах. Одна поездка на автобусе стоит семь рублей, кроме того, можно купить билет на несколько поездок, тогда каждая поездка выйдет дешевле.
— Понятно. И много в Москве автомобилей?
— Точно не знаю. Миллиона два, наверное.
— Сколько?!
— Миллиона два. Может, уже три, я точно не знаю.
— А людей в Москве сколько?
— По последней переписи двенадцать миллионов.
— Сколько-сколько?!
— Двенадцать миллионов. Еще два-три миллиона живут в пригородах, и еще около миллиона незаконных приезжих.
— Столько народу в одной Москве… как они сюда помещаются?
— Эта Москва гораздо больше, чем в твоем мире. В нашу Москву входят Теплый Стан, Бутово, Царицыно…
Дмитрий присвистнул.
— Это же настоящий мегаполис!
— Так и есть. Это почти что официальное название.
— В Европе есть города больше Москвы?
— Вроде бы нет. Лондон примерно такой же, может, чуть-чуть поменьше. Но есть еще Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Мехико, Токио, Шанхай…
— Значит, Москва — один из крупнейших городов мира… а если в нее входит Бутово… мы что, почти в самом центре?
— Да. Считается, что граница центра проходит по Садовому Кольцу.
— Это еще что такое?
— Калужская площадь, Добрынинская площадь, Таганская площадь…
— Понятно. А что это за шум вон за теми домами?
— Ленинский проспект. В вашем мире это называется Калужский тракт.
— А откуда шум?
— Машины.
— Какие машины?
— Автомобили.
— Они так сильно шумят?
— Их много.
Дмитрий посмотрел налево и открыл рот. Я проследил его взгляд и увидел грязно-бежевую "копейку" с помятым капотом, бодро приближающуюся к нам, подпрыгивая на неровностях заснеженной дороги. Лобовое стекло сильно обледенело изнутри и было совершенно не видно, кто сидит за рулем. Должно быть, камикадзе, раз едет с такой скоростью по такой дороге. Я посмотрел направо и увидел, что совсем рядом с нами переулок делает крутой поворот, а перед поворотом дорога покрыта гладким слоем льда. Кажется, сейчас начнется представление…
"Копейка" поравнялась с нами, невидимый водитель нажал на тормоз, машина загремела шипованой резиной и легко вписалась в поворот. Я даже ощутил некоторое разочарование. Извращенец, лучше бы машину поменял, чем ставить крутую резину на такую помойку.
— Это и есть автомобиль? — спросил Дмитрий.
— Он самый.
— Он ехал очень быстро, гораздо быстрее лошади.
— Предельная скорость для этой модели — сто сорок верст в час. Можно и быстрее, но трансмиссия долго не выдержит. То есть…
— Я понял, если ехать быстрее, автомобиль скоро сломается. Это как лошадь загнать.
— Примерно.
— А сколько стоит такой автомобиль?
— Такой — долларов пятьсот. Кстати, у нас принято называть автомобиль машиной. Автомобиль — слишком официально.
— Понял. Доллар — это сколько рублей?
— Примерно тридцать два.
— Это получается… две с половиной тысячи батонов хлеба. Какой средний месячный доход в Москве?
— Около десяти тысяч.
— Рублей или долларов?
— Рублей.
— Значит, обычный смерд может купить такую машину… за полтора месяца.
— Если ничего не будет есть.
— Естественно. Слушай, а у вас богатый мир!
— У нас хватает людей, еле-еле сводящих концы с концами.
— Это понятно, богатые и бедные есть везде. Но в целом… ладно, хватит стоять на месте, пойдем куда-нибудь.
— Куда?
— Да хотя бы на этот… какой там проспект?
— Ленинский.
— Вот туда. А что это за Ленин, кстати?
— Правитель России в 1917–1924 годах.
— Да, кстати, совсем забыл, какой сейчас здесь год?
— Две тысячи второй.
— Припоминаю, Агафон говорил, что этот мир смещен не только в пространстве, но и во времени. Вроде Агафон говорил, что у вас тоже был Николай Второй?
— Был.
— И что с ним случилось в 1917 году?
— Отрекся от престола.
— Почему?
— Потерял поддержку всех слоев общества. Первое народное волнение стало для него последним.
— А что за волнение?
— Точно не помню, ерунда какая-то. Какие-то деятели вышли на улицы, устроили шествие, вначале призывали к чему-то безобидному, а потом стали кричать "Долой самодержавие!". Полиция отказалась их разгонять… ну и так далее.
— Значит, Николай Второй отрекся в пользу этого Ленина?
— Нет, он отрекся в пользу кого-то другого. Потом начался жуткий бардак, и в конце года власть взяли большевики во главе с Лениным.
— Вроде как Бонапарт во Франции?
— Вроде того.
— Эти большевики правят до сих пор?
— Нет, в 1991 был переворот, теперь правят демократы.
— Демократы? В огромной стране? И что, у них получается?
— Ни хрена у них не получается. До голода дело не дошло, но к этому было близко. А потом президентом стал Путин и демократии стало меньше, а денег в казне больше, и жизнь начала налаживаться.
Дмитрий хихикнул.
— Чему нас учит история? — риторически вопросил он. — Как только демократия пытается утвердиться на пространстве, превосходящем один-два города, она превращается в диктатуру, а затем в монархию. Яркий пример тому — Афинский союз. Как только его могущество возрастало выше обычного уровня, сразу же у власти оказывался диктатор, менялась политика, появлялись имперские устремления… по-моему, любому начинающему демократу надо для начала изучить историю греко-персидских войн, а потом задуматься, стоит ли вообще начинать демократическую деятельность.
— Но греко-персидские войны, скорее, проявление воли божьей, — подала голос Татьяна. — Бог благоволил грекам и они победили, несмотря на то, что все было против них.
— Помню-помню, — я решил блеснуть эрудицией, — Фермопилы…
— Фермопилы — событие местного значения, ничего не решившее в масштабах войны, — отрезала Татьяна. — А вот гибель флота Мардония — совсем другое дело.
— Совершенно не знаю древнюю историю, — признался я.
— А зря, история иногда бывает поучительна. Нам еще долго идти через эти трущобы?
— Минут пять. Только это не трущобы, а склады.
— Наплевать. Слушай. В 492 году до нашей эры персидское войско под командованием Мардония перешло через Дарданеллы и вторглось в пределы Северной Греции. Все северные полисы сдались без боя и персы дошли до Фермопильского ущелья, не встретив никакого сопротивления. Объединенное ополчение Афинского союза перегородило ущелье спешно возведенной стеной, их позиции казались неприступными. Учти, что оборону занимали не три сотни спартанцев, как двенадцатью годами позже, а пять тысяч афинян. Если бы персы пошли на штурм, они умылись бы кровью.
— Как орки в Харьгановой пустоши, — вставил Дмитрий.
— Да. Но Мардоний решил пойти другим путем. Он замыслил беспрецедентную десантную операцию, он хотел перевезти морем сорок тысяч бойцов на Марафонскую равнину и взять штурмом Афины, пока греческая армия находится далеко на севере. Это была гигантская операция, непобедимая армада была всего вдвое больше.
— Какая еще армада?
— Неважно. В день отплытия флота Мардония на Грецию обрушился невиданный ураган и флот погиб. Персы смогли возобновить полномасштабную войну только через двенадцать лет, а к этому времени греки успели образовать единый союз и отбить вторжение.
— Забавно. Получается, что единственная случайность решила судьбу войны?
— Не единственная. В 499 году персидская контрразведка не заметила милетский заговор. В 494 после штурма Милета город был сожжен, а жители проданы в рабство, а ведь персы никогда так не поступали с побежденными. 492 — гибель флота Мардония. 490 — марафонская битва, впервые в военной истории Мильтиад применил тактические резервы и фаланга устояла против шестикратно превосходящего противника. Потом под холмами Аттики обнаружилось месторождение серебра, и Фемистокл, выбранный архистратегом, убедил агору потратить серебро на строительство военного флота. Некий инженер, оставшийся неизвестным, построил первую трирему, спартанский стратег Еврипиад каким-то чудом договорился с Фемистоклом, дельфийский оракул внятно и разборчиво изложил единственно верную стратегию ведения войны, и в итоге греки победили. Не многовато ли случайностей, чтобы отрицать волю господа?
— Не знаю, — сказал я, — в мире происходит всякое. Если взять миллион обезьян и заставить их печатать на пишущих машинках, рано или поздно одна из них напечатает что-нибудь осмысленное.
— Это известная математическая задача, — подала голос Зина. — За время жизни вселенной одна обезьяна напечатает осмысленную фразу длиной менее сорока букв. Даже если не учитывать пробелы и знаки препинания, и не различать большие и маленькие буквы.
— Все равно это меня не убеждает, — уперся я. — Да, случайностей много, но кто знает, как все было на самом деле? Все ли эти случайности были случайными?
На этом месте разговор прервался, потому что перед моими спутниками открылся Ленинский проспект и они потеряли дар речи. Должно быть, для них это зрелище было впечатляющим, если учесть, какую гамму чувств вызвала у них единственная "копейка" несколько минут назад.
— Почему они едут так медленно? — спросил Дмитрий.
— Пробка. Машин больше, чем может пропустить дорога. Здесь это обычное дело.
— Вернусь — Агафону мало не покажется, — пообещал Дмитрий. — Из его отчета складывается впечатление, что этот мир — варварский. А это…
Задумчивый пожилой кавказец, проходивший мимо, засмотрелся на роскошную шубу Дмитрия и прошел сквозь Зину. Он замер на месте и медленно обернулся, озирая нас испуганно расширенными глазами. Зина улыбнулась и сформировала клыки. Кавказец помянул Аллаха и убежал.
— Пора возвращаться в материальный мир, — вспомнил Дмитрий. — Ух, как же тут холодно!
— Пойдемте куда-нибудь, — предложила Татьяна, нервно приплясывая на месте. Да уж, здесь мороз даже посильнее, чем в том мире.
— Алексей, до твоего дома далеко идти? — спросил Дмитрий.
— Минут пятнадцать до метро, полчаса на метро и еще минут двадцать до дома. Немногим больше часа.
— Что такое метро?
— Подземная железная дорога. Под землей прорыты туннели, там уложены рельсы и по ним ездят поезда. Короче, все сами увидите. Только проезд в метро платный, а местных денег у нас нет.
— Когда тебя доставили в тюрьму, у тебя было чуть больше тысячи рублей в кармане, — сказал Дмитрий. — Сейчас они в твоем рюкзаке.
— Тогда все упрощается. Кстати, а чего мы стоим? Пойдемте, пока не замерзли!
