12
Я открыл глаза и обнаружил перед собой грубый деревянный стол из почти неструганных досок, а на другом конце стола — молодого, лет двадцати пяти, монаха с умным доброжелательным лицом. Перед монахом лежали листы бумаги формата А4, приглядевшись, я заметил, что это не просто бумага, а какие-то бланки, изготовленные типографским способом. Поодаль размещалась прикрепленная к столу чернильница, в которой мокло гусиное перо.
Я сидел на грубой деревянной скамье, стены вокруг были сложены из шлакоблока, когда-то оштукатуренного, но штукатурка давно отвалилась. Картину дополняло широкое, но очень низкое окно под самым потолком, забранное массивной чугунной решеткой. Тюрьма.
Дверь деревянная, но окованная железом. Я примерился к ней взглядом и решил, что вряд ли смогу ее выломать. Да и зачем? Наверняка за ней охрана. Монах проследил направление моего взгляда и ласково улыбнулся. От этой улыбки мне стало не по себе.
Я опустил взгляд и обнаружил, что раздет до пояса, с руки исчезли электронные часы, но руки и ноги не связаны, а крест, как ни странно, по-прежнему висит на шее. Я потянулся к нему, крест откликнулся, но монах быстро сказал:
— Не стоит. Любое волшебство расценивается как попытка сопротивления и дальнейший разговор будет происходить двумя этажами ниже.
Я представил себе, что может находиться двумя этажами ниже, и решил, что с крестом я пообщаюсь как-нибудь в другой раз.
— Вы нормально себя чувствуете? — участливо спросил монах.
Я прислушался к своим ощущениям и с удивлением обнаружил, что чувствую себя совершенно нормально. Немного холодно, немного тревожно, но с организмом все в полном порядке. Голова совершенно не болит, и это странно, если учесть, сколько времени после удара я провел без сознания. Я приложил руку к затылку, но не обнаружил никакого намека на шишку.
Монах расценил мое молчание как знак согласия, обмакнул перо в чернильницу и начал допрос:
— Имя?
— Сергей.
— Отчество?
— Петрович.
Монах удивленно поднял глаза и поставил на бланк небольшую кляксу.
— Господи прости, — сказал монах и занялся удалением кляксы. Покончив с этим делом, он снова посмотрел на меня и спросил с некоторым удивлением в голосе:
— Вы дворянин?
— Нет.
Монах скривил губы и записал в бланке "Петров".
— Сословие?
Гм… как же на это ответить-то? Не скажешь же "шофер".
— Пролетарий, — ответил я.
— Чего?
— Ну, вроде как извозчик.
— Понятно, — сказал монах, снова скривился и записал в бланке напротив слова "сословие" слово "третье".
— Духовное звание?
— Нет.
Монах вытаращил глаза.
— Как к тебе попал крест? — спросил он, уже не пытаясь прикидываться вежливым.
— Одна старушка подарила.
— Какая старушка?
— Обычная старушка. Если не считать того, что она прожила в чеченском ауле все время начиная с первой войны.
— Она чеченка?
— Русская.
— Как называется аул?
— Не помню.
— На дыбу хочешь?
— Никак нет.
— Никак нет… в войске служил, что ли?
— Так точно… то есть, да.
— В каких войсках?
— Воздушно-десантных.
— Чего?
— В воздушно-десантных войсках. Это такая пехота…
— Которая с ковров-самолетов на врага прыгает? Стража!
В комнату вошли два бритоголовых амбала в кроваво-красных рясах с откинутыми капюшонами. От их безразличных взглядов мне стало не по себе.
Монах-следователь перегнулся через стол и плотоядно потянулся тонкой рукой интеллигента к моему кресту. "Сейчас или никогда!" — мелькнула мысль, и я ударил его снизу в переносицу, отсекая все пути к мирному разрешению конфликта. Если этому типу повезет, он останется жить, летальность этого удара составляет менее пятидесяти процентов.
Монаху не повезло. Я почти не ощутил отдачи от удара, зато явственно почувствовал, как под костяшками пальцев хрустнула и сложилась носовая кость. Покойся в мире, раб божий.
Амбалы замерли на месте, переглянулись и двинулись ко мне, расходясь в стороны по широкой дуге. Я обратился к кресту, но ответа не получил. Я только ощутил некоторое любопытство, если можно говорить, что грубо сработанная железяка, пусть и волшебная, может испытывать подобное чувство.
В руках амбалов нарисовались короткие, но тяжелые дубинки. Совсем плохо. Хотя…
Я лучезарно улыбнулся, выбрался из-за стола, сделал шаг вперед и вправо, и доброжелательно сказал:
— Сдаюсь.
И улегся на спину прямо на каменный пол.
Амбалы переглянулись, на их лицах отразилось замешательство. Один из них отвлекся на мертвого следователя, лежащего на столе, другой подошел ко мне, явно намереваясь ударить по почкам окованным сапогом.
Он уже занес ногу для удара, когда я резко согнулся пополам, не вставая, и ударил его в колено опорной ноги с внутренней стороны. Несмотря на то, что носок моего сапога не был окован, даже без этого удар тяжелого кирзача в эту точку обычно вызывает серьезное растяжение связок, которое лечится только в госпитале. Если очень повезет (или не повезет, смотря с какой стороны посмотреть), нога ломается, но сейчас это необязательно.
Амбал рухнул на пол и я едва успел откатиться в сторону, избежав погребения под стокилограммовой тушей. Дубинка покатилась по полу, звонко подпрыгивая, я подхватил ее и вскочил на ноги.
Второй амбал проворно отскочил от стола, тело следователя при этом рухнуло на пол, издав утробный стон. Такое бывает со свежими покойниками, это называется последний вздох — при перемещении тела грудная клетка сжимается и воздух выходит наружу. Амбал этого не знал, если судить по выражению его лица. Его рука сделала судорожное движение, как будто он захотел перекреститься, но воздержался от этого жеста, осознав его неуместность.
Я сделал два быстрых шага навстречу противнику и замахнулся дубинкой. Монах выставил свое оружие, намереваясь парировать удар, но удара не последовало. Дубинка со свистом прочертила воздух между нами, описала полуокружность и двинулась обратно. Я позволил телу сместиться вслед за оружием, а левой ноге — продолжить движение тела, а затем резко распрямиться.
Я намеревался нанести удар в печень, но монах сделал шаг назад и моя нога ударила только воздух. Левую руку монах запустил под рясу и вытащил оттуда простой глиняный свисток. Только этого мне еще не хватало!
Дубинка покинула мою руку и отправилась в автономное путешествие в голову противника. Он уклонился, но при этом выпустил из руки свисток и, что еще лучше, отвлекся от своей правой руки. Этого оказалось достаточно, чтобы я захватил ее в наружный захват. Сдается мне, эти ребята — палачи, а не воины, нельзя же быть таким неуклюжим!
Монах попытался выдернуть руку, но добился только того, что наружный захват превратился в верхний. Дубинка выпала из руки, а сам монах тяжело осел на колени. Дальше все просто — резко выпустить руку из захвата, удар ребром ладони по шее, удар коленом в скулу, удар ногой в подбородок. Нокаут.
Первый монах запоздало потянулся к свистку, но неудачно дернул поврежденной ногой и жалобно заскулил. Я подскочил к нему, ударил ногой в висок и прекратил мучения несчастного. Не знаю, на время или навсегда.
Вся схватка заняла не более четверти минуты. Я стоял посреди камеры или комнаты, никогда не задумывался, как правильно называется помещение для допросов, в общем, я стоял посреди этого помещения, тяжело дышал и не мог поверить, что так легко расправился с охраной.
Ты молодец, — сообщил крест.
Почему ты не вмешался?
Ты и так хорошо справился.
Я начал раздевать следователя. Если у меня и есть какой-то шанс покинуть это негостеприимное заведение, то только если я замаскируюсь под монаха. Хотя и в этом случае шансов практически нет. Но не идти же добровольно на дыбу!
Монах-следователь был не только мертв, но и успел обгадиться перед смертью. Хорошо, что пострадало только нижнее белье.
Плохо, что ряса мне мала размера на три по объему и на один по росту. А сапоги совсем не подходят.
Хорошо, что ряса такая безразмерная одежда. И еще хорошо, что палачи здесь такие здоровые, сапоги того, кого я припечатал в колено, а потом в висок, оказались впору.
Я мысленно перекрестился и вышел из комнаты.
Длинный коридор. Вдоль одной стены одинаковые окованные двери, вдоль другой — одинаковые зарешеченные окна под потолком. Окна темные, а это значит, что сейчас ночь. Плохо.
Интересно, если я надвину на голову капюшон, я сразу привлеку внимание или монахи иногда ходят в таком виде внутри здания? Не знаю. У всех троих капюшоны были откинуты, значит, лучше не рисковать и идти так. Здание на вид большое, вряд ли тут все знают всех.
Справа коридор заканчивается тупиком, слева — круто заворачивает куда-то в неизвестность. Выбора нет, надо идти налево.
Я подошел к изгибу коридора, глубоко вдохнул, выдохнул и совершил маневр думера. То есть, повернулся лицом к стене и сделал плавный, но быстрый шаг в сторону.
Коридор заканчивался мощной решеткой из чугунных прутьев в палец толщиной. А за решеткой стоял тощий и белобрысый паренек лет восемнадцати и с любопытством таращился на меня. Одет юноша был в коричневую рясу. За ним смутно угадывалась в полумраке вторая решетка, за которой… кажется, там начинается лестница.
Я не смог скрыть удивление при виде этой картины, и брови юноши, на мгновение взлетевшие на лоб, сошлись на переносице.
— Ты кто такой? — спросил он деланно строгим голосом.
Крест!
Нет. Ты справишься сам.
— Задержанный, — сказал я.
И доброжелательно уставился на часового. Он сделал сложную гримасу, как будто хотел помотать головой в растерянности, но в последний момент удержался.
— Почему без охраны? — спросил он.
— А от кого меня охранять? Нешто я епископ какой?
Парень не нашелся, что ответить. Несколько томительных секунд он пытливо вглядывался в меня, а потом достал свисток, такой же, как у амбалов в красных рясах, и засвистел. Звонкая трель в гулких каменных коридорах действует оглушающе. Я непроизвольно вздрогнул.
Я присел на корточки, прислонившись спиной к стене, и вежливо спросил парня:
— Как дела?
— В порядке, — машинально ответил тот и тут же резко спросил:
— Откуда у тебя ряса?
— Замерз.
— Что с отцом Афанасием?
— Ничего, — ответил я чистую правду. Смерть — это ничто, не так ли?
Парнишка свистнул еще раз, откуда-то со стороны лестницы донеслась неразборчивая брань и снова все стихло.
— Хорошо у вас служба поставлена, — констатировал я и достал крест из-за пазухи.
Часовой тонко завизжал, бросился к противоположной решетке и стал трясти ее изо всех сил, не забывая оглушительно свистеть. Решетка не поднималась, не опускалась и не уезжала в стену, очевидно, она управляется дистанционно и часовой просто не может покинуть пост без разводящего. Оригинально.
Лестница изрыгнула очередную порцию проклятий и где-то вдалеке гулко затопали сапоги. Кто-то спешил на помощь.
— Чип и Дейл, — пробормотал я и засмеялся.
А потом подумал "а что мне терять, собственно?" и запел.
Я начал петь "Дальше действовать будем мы", но не успел еще допеть первый куплет, как за второй решеткой появилось подкрепление в лице двух монахов, на этот раз, видимо, для разнообразия, одетых в серые рясы. Скудное освещение не позволяло разглядеть их лица.
— Семка, господи тебя накажи! Чего свистишь? — рыкнул один из монахов голосом терминатора.
Семка выронил свисток и начал объяснять заплетающимся голосом:
— Ваше преподобие… чернокнижник… не губите…
При слове "чернокнижник" монах поднял голову и увидел меня. Коротким жестом он оборвал Семкино словоизвержение и воцарилась полная тишина. Несколько секунд я чувствовал на себе мрачный взгляд этого неподвижного серого изваяния, потом изваяние заговорило:
— Ты действительно чернокнижник?
— Никак нет, ваше преподобие, — ответил я и лучезарно улыбнулся.
— Как ты здесь оказался?
— Его отец Афанасий… — начал объяснять Семка, но серый силуэт цыкнул на него и Семка умолк.
— Затрудняюсь сказать, — сообщил я и улыбнулся еще раз.
— Ты мне глазки не строй! — рявкнул серый. — Отвечай быстро, внятно и по делу.
Я состроил серьезное выражение лица, я представил себе, что передо мной стоит не загадочный серый монах, а подполковник Сухостоев, бывший мой замкомполка по строевой. Стоило мне только подумать об этом, как сработал рефлекс, вбитый двумя годами муштры, я выпрямился и застыл по стойке "смирно". Серый удовлетворенно крякнул.
— То-то же, — пробурчал он. — Две недели по двести поклонов в день. И еще пять нарядов вне очереди. А когда протрезвеешь, зайдешь к отцу Иоанну на покаяние, я прослежу. И чтобы молитвы не орал больше! Здесь тебе не лавра какая-нибудь! Беда с этими учеными…
— Ваше преподобие! — пискнул Семка. — Разрешите обратиться!
— Не разрешаю, — отрезало ваше преподобие и серые силуэты стали таять в полумраке, удаляясь.
— Но это же чернокнижник! — завопил Семка, проигнорировав запрет начальника. — Его красные братья в спячке принесли, а он ожил и на нем ряса отца Афанасия!
Серая гора снова явилась из сумрака.
— Это правда? — спросило преподобие.
— Никак нет, — ответил я, — я не чернокнижник. Я только подозреваюсь в чернокнижничестве.
— Издеваешься? — догадался серый. — Где ученый?
— Там, — я показал рукой назад.
— Отойди от решетки, — приказал серый.
Я отошел.
— Дальше!
Я сделал еще шаг назад.
Силуэт монаха совершил неясное шевеление, дальняя решетка поднялась и на освещенной части сцены появились два новых персонажа.
Серый монах был воистину огромен, больше всего он был похож на Арнольда Шварцнеггера в роли Конана-варвара, только еще больше и страшнее. И еще, в отличие от Конана, его большие серые глаза светились какой-то неясной внутренней силой, напомнившей мне Коннора Макклауда. Наверное, таким же был взгляд Сталина.
Второй монах выглядел сильно уменьшенным подобием Микки Рурка в фильме про ирландских террористов. Молодой, симпатичный, но какой-то совсем не мужественный, тем не менее, он выглядел опасным. Так опасна гремучая змея или мелкая собачка, натренированная по схеме "укуси и отскочи".
Оба персонажа вошли в пространство между решетками, большой монах пошевелил губами и задняя решетка опустилась, острые пики, которыми увенчивались нижние концы вертикальных прутьев, вошли в углубления в полу и решетка снова стала несокрушимой стеной, отделяющей тамбур от остального здания. Похоже, что эта решетка управляется магией. А значит, чтобы выбраться отсюда, нужно подобрать заклинание… нет, мне отсюда точно не выбраться.
Большой монах хмуро посмотрел на меня исподлобья и зашептал что-то неразборчивое. Крест отметил, что творимая волшба вредоносна и направлена на меня, но недостаточно сильна, чтобы крест не смог ее нейтрализовать. Я поинтересовался, что это за волшба, но крест сообщил, что этот вопрос выходит за рамки его компетенции.
"А ведь это выход", — подумал я и медленно опустился на четвереньки, состроив обиженное лицо. Далее я представил себе, что я — Рэмбо, которого пытают враги и скорчил несколько соответствующих гримас, после чего расслабленно улегся на пол.
— Он притворяется, — сообщил маленький монах мягким и мелодичным тенором.
Воцарилось напряженное молчание. Потом большой спросил:
— Ты уверен?
— Уверен.
— Попробуй ты.
Неразборчивый шепот. Голос маленького:
— Нет, ничего не получается. На него не действует слово.
— Темный святой? — саркастически усмехнулся большой.
— Надеюсь, что нет. Может, у него амулет…
— Тогда пойдем отсюда. Кто его знает, на что он способен. Думаю, владыка не рассердится, когда я ему доложу. Случай слишком серьезный.
Снова шепот и я услышал, как дальняя решетка поднимается.
— А ты куда собрался? — рявкнул серый.
— Я… а… а что… — запищал Семка.
— А то! Пока смена не кончилась, стой здесь! А потом…
— Отец Амвросий, — вмешался маленький монах, — устав запрещает накладывать взыскания на часового.
— … после узнаешь, — закончил мысль большой.
И они удалились. Я открыл глаза и сел. Семка стоял, прижавшись спиной к дальней решетке, он смотрел на меня расширенными от страха глазами и его нижняя челюсть заметно тряслась.
