Я сидел в круглосуточной забегаловке, на которую каким-то чудом набрел, бесцельно слоняясь по ночному городу. На столе передо мной стояла глиняная миска с гречневой кашей, в которой, если очень потрудиться, можно было откопать крошечный кусочек чего-то, отдаленно похожего на мясо. Рядом лежала краюха свежего и еще теплого черного хлеба, а чуть поодаль стояли глиняная кружка с поганым пивом и глиняная же рюмка со столь же поганым самогоном. Нефильтрованное пиво — это, конечно, хорошо, но всему должен быть предел.

Я смиренно сидел в самом дальнем от входа углу заведения, объемистый куль с упакованным внутрь автоматом лежал под лавкой, придавленный моей ногой. Рядом оттягивалась компания неотягощенных интеллектом молодых ребят. Судя по разговорам, обслуга купеческого каравана. Или охрана. Пожалуй, второе больше похоже на правду, ни один из них не ниже ста семидесяти сантиметров, а в этом мире это рост значительно выше среднего.

На меня настороженно косились, но с разговорами не приставали. Заметили оружие под рогожей? Нет, это невозможно, они пришли позже и не видели, как я прячу куль под лавку. Тогда что? За кого они меня принимают? За разбойника?

Полумрак расступился и на лавку напротив взгромоздился коренастый парнишка, на вид лет пятнадцати, но не по годам крепкий. Несколько минут назад товарищи послали его разузнать последние новости насчет того, что такое громыхало час назад в бляжьей слободе. Судя по тому, как возбужденно бегали глаза юноши, он разузнал много интересного.

— Слушайте, пацаны, — начал он, — там такое… — он перекрестился. — На московском тракте монахов-то, монахов… сотни две будет, не меньше.

— Да хватит тебе заливать, — буркнул кряжистый бородатый мужик лет сорока, судя по всему, начальник этого коллектива. — Скажешь тоже, две сотни.

— Вот те крест, дядя Сидор, — парень перекрестился еще раз, — истинно говорю, две сотни, не меньше. Так и шныряют везде, так и шныряют. И какие-то они… перепуганные…

Парень произнес эти слова, и так и замер с открытым ртом. Видно, до самого дошло, что только что сказал. В этом мире испуганный монах — настоящее чудо.

— Кого им бояться? — удивился дядя Сидор. — Ты, Афонька, говори, да не заговаривайся. Две сотни монахов только антихрист и напугает.

Афонька осознал эту новую мысль, побледнел и перекрестился еще раз.

— А вы как думаете, уважаемый, — обратился ко мне дядя Сидор, — разве может что-нибудь напугать две сотни монахов?

Я пожал плечами. Я думал, что этого хватит, но дядя Сидор выжидательно смотрел на меня и мне пришлось дать более развернутый ответ.

— Напугать можно кого угодно, — сказал я. — Антихрист, не к ночи будь помянут, — я перекрестился, — тому пример, да и обычный дьявол тоже любого напугает. Ну или почти любого. А еще две сотни монахов могут испугаться трех сотен вражьих монахов, только откуда врагам взяться в самом сердце России? Или там мог быть один дикий монах, только очень сильный.

— Такие монахи только в сказках и бывают, — усмехнулся Сидор. — Сдается мне, здесь в другом дело. Помните, ребята, как в позапрошлом году под Серпуховом над лесами змий летал? Думается мне, и сегодня что-то подобное сотворилось. Вот только что? Как взрывы пошли, показалось мне, будто белое зарево поднялось над домами, словно ангел божий сошел на грешную землю. Только это не ангел.

— Почему? — поинтересовался я.

— Так ведь ангела божьего не только земное оружие не берет, но и слово чужое против него бессильно. Над ангелом только сам бог властен, да еще рука божья.

— Какая рука? — не понял я.

— Того, кто воззвал к всевышнему и призвал ангела на грешную землю, называют рукой божьей. Никакому человеку, даже самому святому, не под силу самому ангела вызвать, над ангелами только бог властен, потому тот, кто ангела вызвал, есть рука божья. А ты, добрый человек, куда направляешься? — Сидор резко переменил тему разговора.

— В Москву, — ответил я.

В какой-то книжке, кажется, детективе, я читал, что если не знаешь, говорить правду или солгать, лучше говорить правду. По крайней мере, меньше вероятность запутаться. Вот я и сказал правду.

— Один или с обозом? — поинтересовался Сидор.

— Один.

— С нами пойдешь?

— А чего бы не пойти? Пойду.

— Расплатишься пищалью. Как Серпуховскую заставу пройдем, так и расплатишься.

— Какой пищалью? — мне показалось, что я ослышался.

— Которая у тебя под лавкой. Обрез?

— С чего ты взял? — деланно изумился я. — Нет у меня никакого обреза под лавкой!

— Не гневи бога, — серьезно произнес Сидор, наставительно подняв палец, — не лги без нужды. Днем тебя здесь не было, ты пришел ночью, в аккурат после того, как в бляжьей слободе отгромыхало. На монаха ты непохож, поскольку про ангелов божьих ничего не ведаешь. Значит, или тать, или случайный прохожий, скажем, приказчик, от каравана отбившийся. На случайного прохожего ты, уж извини, тоже непохож, случайные люди по непотребным местам по ночам не шастают.

— А с чего ты взял, что я именно оттуда пришел?

— А откуда еще? Грязный весь и глаза… не то, чтобы испуганные, но озадаченные. Сидишь здесь один, забился в угол и думаешь, куда податься. А я тебе говорю, подавайся к нам.

Я провел по лицу тыльной стороной руки и обнаружил, что Сидор прав, морда у меня не самая чистая. Это неудивительное, было бы странно, если бы после того смерча я остался неиспачканным. Стоило раньше обратить на это внимание… ладно, чего уж теперь…

— А с чего ты взял, что под лавкой у меня обрез пищали? — поинтересовался я.

— Из таких приключений убегают, света белого не видя, — ответил Сидор. — А ты убежал, но тюк не бросил, а тюк у тебя тяжелый и громоздкий.

— Откуда ты знаешь про тюк? Ты же в трактир позже меня зашел!

— Я видел, как ты в двери входил. Пищаль ты, кстати, плохо завернул, сразу видно, что внутри. Пистолетов у тебя один или два?

Но мгновение я задумался, а потом решил сказать правду:

— Два.

Сидор удовлетворенно кивнул.

— Я так и думал. Хочешь, расскажу, что там с тобой приключилось? Ты забрел в бляжью слободу… вряд ли по бабам, скорее по делу, по какому судить не берусь, но вряд ли по законному, — он усмехнулся. — И тут все и началось. Взрывы, вспышки, монахи молятся, пищали стреляют, чернокнижник отбивается…

— Чернокнижник?

— Ну да, чернокнижник, а кто же еще? На кого еще такую облаву могли устроить? Короче, пищали палят, от волшебства земля трясется, друзей твоих шальным колдовством положило, а ты в землю забился и схоронился, пока все не кончилось. А как все кончилось и чернокнижника забили, встал ты, отряхнулся, осмотрелся по сторонам и видишь, что остался один на всем свете, если не считать пищали. Подхватил пищаль, завернул ее в куль и побрел куда глаза глядят. А тут, глядь, кабак на пути. Зашел внутрь, засел в угол, пищаль под лавку, пистолеты поближе к рукам, сидишь и думу думаешь, куда теперь податься. А я тебе говорю, подавайся к нам. До Москвы проводим, без нас тебе через заставы никак не пройти. А потом, если ты мне понравишься, да и сам если захочешь, так с нами и останешься. Ты муж справный, статный, на лицо неглупый… повоевать пришлось?

Я кивнул.

— Словакия?

— Чечня.

Сидор огорченно зацокал языком.

— Снова, выходит, абреки зашевелились? Ох, беда с ними. Я всегда говорил, надо ихнее племя гадское извести, как господь Содом и Гоморру извел, все одно беды меньше. Так, значит, воевал… убег, поди, с войны-то?

— Отпустили.

— Изранен был?

— Нет, бог миловал. Срок вышел.

— А сколько тебе годков-то?

— Двадцать три.

— А где ты служил-то? Что-то не знаю я частей, где через семь лет отпускают.

— Два года, а не семь, меня забрали в двадцать один.

— И что, через два года отпустили? Где служил-то?

— Разведрота сто девяносто второго десантного полка, — ответил я чистую правду.

Сидор звонко хлопнул ртом.

— Так ты что, из монахов, выходит? Дикий?

— Я постриг не принимал, — снова сообщил я чистую правду.

— Но слово знаешь?

— Чуть-чуть. Иначе бы мне сегодня не выжить.

— Что умеешь? — в голосе Сидора проявились деловые нотки. А он не так прост, как кажется…

— Говорят, я неплохо дерусь, — начал я, — стреляю из пистолета, пищали…

— Да я не о том! — перебил меня Сидор. — Слово твое что умеет?

— Почти ничего, — честно признался я. — Я совсем недавно его получил, я им почти не владею, если честно.

Сидор задумчиво пошевелил челюстью.

— А может… кстати, как тебя зовут-то?

— Сергей.

— А меня Сидор. Будем знакомы, стало быть. А может, Сергей, ты выложишь аккуратненько пистолетики на лавку, да и пойдешь куда глаза глядят? А? Или думаешь, коли стрелять начнешь, пуля не в потолок уйдет?

— Первая пуля в потолок, — согласился я и вытащил Стечкина из-под полы.

Я отсоединил магазин и продемонстрировал его верхний срез Сидору.

— Здесь двадцать пуль, — сказал я, — и девять в другом пистолете. Хочешь рискнуть?

Я защелкнул магазин на место и убрал Стечкина под дубленку. Сидор решил не рисковать.

— А ты серьезный человек, — проговорил он. — Где достал такую игрушку?

— В лесу, — честно сказал я. — Верст пятьдесят-семьдесят отсюда. Там еще есть.

— Сколько? — быстро спросил Сидор.

— Тебе хватит.

— Сколько за штуку?

Я задумался. Какой тут курс рубля?

— В Москве обсудим, — сказал я после долгой паузы.

Сидор кивнул.

— Пищаль у тебя такая же хитрая? — спросил он.

— Ага, — кивнул я. — Кстати, это не обрез, она такая же короткоствольная, как и пистолеты.

— На сколько шагов стреляет?

— С трехсот в человека попасть можно.

— С трехсот шагов?!

— Ну, перед этим потренироваться надо…

— С трехсот шагов, — со вкусом проговорил Сидор. — Минуту назад мне показалось, что я продешевил, но теперь я так не считаю. Приноси клятву и поехали в Москву.

— Сначала ты.

— А ты умный парень, — усмехнулся Сидор. — Клянусь отцом и сыном и святым духом, что не причиню никакого вреда рабу божьему Сергею, пока мы не окажемся в Москве.

— И день после этого, — добавил я.

— И день после этого, — согласился Сидор и замолчал.

— Ты не закончил, — сообщил я.

Сидор глубоко вздохнул и закончил:

— А если нарушу сию клятву, не быть мне живым.

— Пусть поклянутся остальные, — потребовал я.

— Сначала ты, — уперся Сидор. — Забыл порядок?

Поколебавшись пару секунд, я произнес смертную клятву. Крест шевельнулся. Надо же, действует, а я уж подумал, что он растерял всю свою силу.

Приказчики или охранники или кто они там есть один за другим повторили клятву, а потом мы выпили за знакомство. А потом мы выпили за то, чтобы добраться до Москвы без затруднений. А потом просто так.