Глава 8
Мы со Скипом сговаривались убить Донни понарошку для прикола. Всерьез угрохать мы его никогда не собирались. Во всяком случае, я. По правде, Донни мне даже чем-то нравился, хотя я никогда не говорил об этом Скипу.
Донни весь лучился, до того был доволен жизнью. Такой весь из себя сонный, зажмурившийся, умиротворенный. Будто на солнышке лежит. Меня прямо завидки брали. Даже когда Скип орал на него или забрасывал дурацкими распоряжениями, Донни не выходил из себя. Как-то мы закрыли его в шкафу и забаррикадировали дверь на весь день в надежде, что задохнется. Я облился холодным потом, когда мы, вернувшись, постучали в дверь – и никакого ответа. Скип-то ничуть не волновался. Мы отодвинули от шкафа стулья, отперли дверь, и Донни как ни в чем не бывало выполз по-пластунски наружу. Я ночной червяк, говорит.
Конечно, я завидовал Скипу. Как-никак у него был младший брат, а у меня (до поры до времени) только Эмбер, говорящая тень, которая ни с того ни с сего могла пройтись колесом и которая все комнаты до единой провоняла своим арбузным блеском для губ. Если у тебя есть младший брат, ты на какое-то время можешь просто забыть о его существовании, и это здорово.
Я задумался насчет Донни, потому что Скип в своем письме не упомянул о брате ни словом. Письмо подвернулось мне под руку вместе с рецептом супа с макаронами и фасолью, что передала Келли Мерсер. Чтобы я написал кому-то письмо и забыл о девчонках, пусть они даже далеко? Да от мыслей о них никуда не денешься, хочу я того или нет.
Письмо Скипа видало лучшие дни. Некоторые слова стерлись, бумага залоснилась на сгибах. Я бы поехал к нему сию минуту, если бы деньги были. Куда бы еще временно наняться, чтобы подзаработать? Киоски с мороженым, кинотеатр для автомобилистов, курсы по мини-гольфу в самое ближайшее время будут нанимать работников. Некоторые уже наняли.
В рабочие дни я трудился с девяти до пяти и с семи до полуночи. В субботу и воскресенье выходило почти то же самое, но изредка выпадал и свободный день, вот как сегодня. Вполне можно продать пару порций мороженого Эшли и ПАРНЯМ и получить за это бабки, чем пытаться сварганить суп и получить за него одни попреки.
Бекон в кастрюльке трещал и шипел. Мне надлежало спассеровать его с мелко порезанным луком и двумя измельченными дольками чеснока в оливковом масле, которого у нас не было. Я плохо представлял себе, что значит «спассеровать». Уж наверное, не зажарить до черноты.
Я помешал бурую массу маминой деревянной ложкой. Масса липла к днищу Я уменьшил огонь и вывалил в кастрюлю банку цельных помидоров. Рецепт велел измельчить их, и я принялся давить помидоры ложкой. Из головы у меня не шла Эшли.
За спиной появилась Джоди, я почувствовал.
– Не надо, чтобы продукты пригорали, – проговорила она.
– Ты уверена? – спросил я, не поворачиваясь к ней лицом. – В рецепте сказано: пока не подрумянятся.
Джоди подскочила поближе и положила на стол записку:
ДАРАГОЙ ХАРЛИ
НАДЕЮСЬ ТЕБЕ ЛУДШЕ
ТВОЯ СЕСТРА
ДЖОДИ
Встал с кровати я сегодня точно не с той ноги. К тому же во второй половине дня. И вид у меня был не очень.
Джоди не уходила.
– Чего? – спросил я.
– К помидорам надо добавлять такие маленькие листочки.
– Извини. Шалфей закончился.
– Мама Эсме выращивает его у себя в саду.
Я продолжал помешивать в кастрюльке. К Джоди присоединилась Мисти. Девчонки принялись о чем-то шептаться.
– Ты прочел мою записку? – спросила Джоди.
– Да.
– Я от всей души.
– Спасибо.
– Пойдем в гольф-клуб?
– На работу наниматься?
– Что я тебе говорила? – прошипела Мисти.
Добавить соль и свежесмолотый перец. Варить на медленном огне десять-двенадцать минут.
– Свежесмолотый перец, – пробормотал я задумчиво и огляделся.
Взял мамину перечницу в виде фигурки амиша, щедро бухнул перца и поставил мужика на место рядом с парной фигуркой – его женой в черном чепце и с корзинкой яблок. В мужских фигурках всегда был перец, в женских – соль. Черное. Белое. Грешное. Добродетельное.
– Мудак, – прошептала Эмбер.
По кухонному кафелю она шлепала босыми ногами, я слышал. Голая, что ли? Я украдкой взглянул в зеркальную дверцу микроволновки. Трикотажный лифчик от бикини и шорты с кружавчиками. Как я переживу лето, если она собирается разгуливать в пляжном наряде? Купальник, в котором она щеголяла в прошлом году, впечатался мне в память, словно Десять заповедей в каменные скрижали.
– Я предполагала всякое. У тебя не встанет, ты засунешь не туда. Но чтобы ты ее ударил! Меня ты никогда не бил.
– Ты о чем?
Я крутанулся вокруг оси и забрызгал ей весь голый живот томатным соусом. Она вздрогнула, в голубых глазах мелькнул бездонный страх, но при виде ложки утопающая живо выплыла на поверхность, и ярость была ей вместо спасательного круга.
Живот она вытерла полой моей рубашки.
– Только что звонила Трейси. Она говорит, Эшли сказала, что ты ее ударил!
– Кто такая Трейси, к чертям собачьим?
– Ты с ней виделся вчера в торговом центре.
– Какая именно из прошмандовок? Они все на одно лицо.
Она с отвращением смерила меня взглядом.
– И далеко ты зайдешь с таким подходом? У тебя все дуры, лентяйки и прошмандовки. Ты кем себя возомнил?
– Богом.
– Вот разве что. – Она усмехнулась. – Да нет, ты круче Бога. Попадись он тебе, ты ему скажешь: «Найди работу».
Эмбер подошла к кухонному столу, со вчерашнего дня заставленному грязными тарелками, и оседлала стул.
– Ты ужасный болван, Харли. Эшли ты по-настоящему нравишься.
– Она со мной даже не знакома.
– Она знает тебя всю свою жизнь.
– Я не о том, что мы ездили в одном автобусе.
Ножки стула скрипнули по кухонному кафелю. Эмбер опять подошла ко мне, и я невольно сделал шаг в сторону. Наши тела словно отталкивались друг от друга, подобно равнозаряженным полюсам магнита.
Добавь куриный бульон и бобы каннелини, советовал рецепт Келли. Не забудь предварительно промыть и высушить бобы.
– А как, по-твоему, люди знакомятся? – Голос Эмбер чуть ли меня не умолял. – Думаешь, Бог собирается бросить женщину тебе в объятия? Думаешь, проснешься однажды утром – а рядом умная, красивая, нецелованная дева, которая трудится на пяти работах и которой есть чем утешить психа-неудачника?
– Что такое «бобы канне лини»?
– Наверное, это таинственные слова, которые ты бормочешь во сне, – буркнула Эмбер.
– Что?
Эмбер стрельнула глазами в мою сторону, развернулась к столу и взялась за грязную посуду с решимостью, с какой обычно переключала телевизор на нужный ей канал.
Две тарелки полетели в раковину. Ни я, ни Эмбер дома вчера не ужинали. На верхней тарелке (вылизанной дочиста) лежал смятый листок из блокнота. Наверное, Джоди писала.
Я развернул страничку и показал Эмбер.
ЭСМЕ ГОВОРИТ ДЕТИ БУДУТ ДИФИКТИВНЫЕ
Эмбер наморщила нос:
– И что это значит?
Я пожал плечами.
– Эта Эсме действует мне на нервы, – объявила сестра, опять смяла бумажку и бросила в мусорное ведро под раковину. – Всезнайка. Ундервуд какой-то.
Она выговорила не то слово. Почему-то это меня умилило. Словно я защитил ее или чем-то помог. Паука там убил или перенес тяжелый груз.
– Вундеркинд, – поправил я.
– Ну да, ну да, – надулась она. – Тебе лучше знать. Я ведь за тобой повторяю. Вот и попадаю впросак.
А ведь было время, сестрица мне в рот смотрела. Правда, мы и тогда ссорились. Как-то схватились из-за карандашей. Эмбер пошла и пожаловалась маме.
– Карандаши мои, – не уступал я.
– Ну дай ей хоть один.
Я и дал. Белый.
Здорово придумал, казалось мне. Но Эмбер и не собиралась реветь. Взяла карандаш, бумагу, спокойно села в уголке. И нарисовала сахар, соль и снег.
Элвис во дворе разлаялся как бешеный. Послышался шум подъезжающей машины.
– Это дядя Майк, – взвизгнула в соседней комнате Джоди.
Эмбер выскочила из комнаты набросить что-нибудь на плечи.
Пикап и остановиться как следует не успел, а Джоди и Элвис уже водили вокруг него хоровод. Дядя Майк выбрался наружу с упаковкой пива под мышкой, осмотрелся. Мы его с февраля не видали, еще снег землю покрывал. Дядя тогда придрался, что мало дров в поленнице. Хорошо, в дом не зашел.
Они с папашей были близки.
Дядя нагнулся, почесал Элвиса между ушей и сунул Джоди шоколадку. Джоди обняла его за ноги в знак благодарности и поскакала в дом. Мисти не появится, я знал. Она недолюбливала дядю Майка с тех пор, как он сказал папаше, чтобы тот проводил больше времени со мной, а не с ней.
– Это мне? – уточнил я насчет пива.
«Роллинг Рокс», не то мочегонное средство, которое он обычно притаскивал.
– Ну не Элвису же. Держи, не стой раззявя рот.
Я принял у него коробку. Он сплюнул табаком и взял себе пиво. Я поставил коробку на землю и тоже открыл банку.
– Купил новый диван? – Он посмотрел на обгоревшие останки.
Элвис порвал одну подушку, из нее лезли набивка и куски желтого поролона. Покрывало пес с дивана содрал и утащил к себе в конуру.
– Думаю купить, – сказал я.
– Обычно сперва приобретают новый и уже потом сжигают старый.
– Пожалуй, я поторопился.
Дядя искоса посмотрел на меня. Глаза его прятались под козырьком коричневой с золотом бейсболки «Пенсильванский транспортный департамент». Не разберешь, что выражают.
– Издеваешься надо мной?
– Нет.
– Это диван твоей бабушки.
– Я его сжег не поэтому.
– Факт, издеваешься.
О бабушке среди ее детей разговор был особый. Детей у нее имелось трое: Майк, Дайана и папаша. Никто не хотел с ней жить, и за глаза они называли ее пьяницей, но почести оказывали не хуже, чем английской королеве. На похоронах так горевали, что, казалось, еще чуть-чуть – и лягут с ней в могилу. А на следующий день с шутками и прибаутками отволокли все ее барахло на ближайшую помойку.
Я слишком мало ее знал, чтобы у меня сложилось мнение. Она совершала как добрые дела, так и низости, но, как кажется, ни то ни другое не отражало по-настоящему ее личность.
С другой стороны, дедушка точно был человек никчемный, иначе не назовешь. Только и умел, что сидеть в своем кресле и поносить экологов из конгресса, которые закрыли все шахты. Сам-то он вышел на пенсию раньше, но все горевал, что сыновья и внуки не получат работу (и она не сведет их в могилу, как его).
От его кашля я приходил в ужас. Казалось, он сейчас выхаркнет свои черные легкие. Мокрота, до половины наполнявшая банку из-под кофе, что стояла рядом с его креслом, была и вправду черная.
Та еще была парочка, папашины предки, но других бабушки с дедушкой у меня не имелось. Мамины родители погибли, когда она была еще девочкой. Душевных отношений с дядей и тетей, которые ее взяли, у нее не сложилось. То есть она о них слова дурного не сказала, но как-то у нее вырвалось, что выйти за папашу было куда меньшим злом.
Я допил пиво, раздавил банку и швырнул в траву. В голове у меня зашумело. После поп-корна в кино с Эшли у меня маковой росинки во рту не было.
– Извиняюсь, – сказал я дяде Майку. – Мне сегодня что-то нехорошо.
– Заметно. Хреново выглядишь. – Он скосил глаза на мою рубашку. – Жевал чего?
– Ужин готовил.
– Почему ты, а не девчонки?
– Моя очередь.
– Ты деньги зарабатываешь. Тебе близко к кухне не полагается подходить.
– Им тоже не полагается. Они еще маленькие.
– Эмбер уже взрослая. Где она, кстати? Шастает с парнями, поди?
– Она в доме. Моет пол и стирает. На парней у нее времени нет. Все хлопочет по хозяйству.
– Это Эмбер-то?
– Угу.
Он прикончил пиво и потянулся за следующей банкой. В трансмиссии у моей машины что-то стучало, но если попросить его посмотреть, он застрянет у нас и вылакает все мое пиво.
– Когда собираешься косить?
– Сегодня, – решительно ответил я.
– Тебе надо обязательно добраться до карниза и до таблички. И окна подкрасить. Иначе дерево вмиг сгниет. А водостоки ты когда-нибудь прочищал?
– Сегодня займусь, – повторил я.
На крыльце показалась Эмбер в приличной бледно-желтой блузке в голубой цветочек. Волосы лентой связаны в конский хвост. И все равно вид у нее был шлюховатый.
Она поздоровалась с дядей Майком, даже обнялась с ним.
– Ты с каждым разом все краше, – похвалил он племянницу.
Эмбер сделала вид, что не понимает, будто в зеркало никогда не смотрела. Я глотнул пива и рыгнул.
Эмбер смерила меня взглядом.
– Как дела у Майка-младшего? – спросила она, наблюдая за моей реакцией.
Нас с Эмбер многое разделяло, но в ненависти к двоюродному братцу мы сходились. Не знаю, почему она его не могла терпеть, но у моей неприязни были вполне определенные причины. Всю жизнь на каждом семейном сборище меня с ним сравнивали, и он пыжился доказать, что во всем меня лучше: быстрее бегает, дальше кидает, лучше ест, вечно хвастался своими футбольными призами или, на худой конец, фотками охотничьих трофеев на капоте машины или шикарных девиц, томно глядящих с дивана.
– Превосходно! – воскликнул дядя Майк. – Уже приступил к тренировкам. Не терпится вернуться в основной состав. В прошлом году он был третьим основным нападающим. Надеется, в этом году станет номером первым.
– Конечно, станет, – улыбнулась мне Эмбер. – Майк – самый крутой.
– Круче некуда. – Я потянулся за следующим пивом.
Земля закачалась у меня перед глазами. Сейчас упаду. Нет, устоял. Главное – сохранять равновесие.
– Вы в этом году зайдите на какой-нибудь домашний матч, поболейте за него, – заливался дядя Майк.
– Зайдите, поболейте, – шепнул я Эмбер. – Тон-то какой. Вовсе он не хочет видеть нас на стадионе. А уж особенно среди участников.
Эмбер захихикала.
– Что смешного? – улыбнулся дядя Майк.
– Я сказал Эмбер, как бы здорово было.
– Майк может представить тебя команде, – предложил дядя Эмбер. – Познакомишься с игроками.
– А я – с танцовщицей из группы поддержки, – подхватил я.
Эмбер ухмыльнулась, взяла мое пиво и отпила глоток.
– Майк встречается с девчонкой из группы поддержки, – объявил дядя.
– Да ну? – удивился я.
Эмбер расхохоталась, а дяде стало что-то не до смеха.
– Похоже, вам и без меня весело, – надулся он.
– Извини, – сказал я.
– Смейтесь, смейтесь, – окончательно разозлился дядя. – Мне не привыкать. Многие завидуют успеху Майка. И свою зависть выражают смехом.
– Вот в чем причина, оказывается, – шепнул я Эмбер.
Та согнулась от хохота, схватила меня за плечо.
– Что ж, отлично. – Майк-старший покачал головой и направился к своей машине. – Пожалуй, мне пора. Я только хотел вам чуть-чуть подсобить.
– Совсем чуть-чуть, – еле слышно разъяснил я Эмбер, и мы покатились со смеху.
Дядя Майк забрался в кабину и хлопнул дверцей. Громкий звук проник в мое затуманенное пивом сознание и отрезвил меня.
Что я наделал!
– Ты уж нас извини, дядя Майк, – закричал я, подбегая к пикапу.
Поздно. Дядюшка уже включил заднюю передачу.
– Серьезно. Извини. Мы просто дурачились.
Он отмахнулся от меня, сердито покачал головой.
Дядя Майк был единственный, кто на похоронах папаши хоть какое-то время провел со мной с глазу на глаз. После погребения обнял меня за плечи и прошелся по кладбищу С обнаженной головой и вычищенными ногтями, в темных костюмах и жесткой обуви, мы сами себе казались чужаками.
Он молча вел меня вдоль отполированных надгробий. Время от времени мне попадались на глаза серые камни с короткой надписью ДИТЯ, и я никак не мог понять, что они тут делают. Мне казалось, родители должны были придумать ребенку имя еще до рождения, почему же все эти могилы безымянные? Разве что папа с мамой передумали и забрали у малютки имя, чтобы не пропадало зря, ничего другого мне в голову не приходило.
Какое предательство! Даже папаше, которого только что зарыли в землю, повезло больше. Мне представилось, как всех этих безымянных младенчиков собрали на небе в некоем накопителе, словно скотину на бойне, и ангелы пытаются разобраться, кто из них кто.
Внезапно я осознал, сколько в жизни несправедливостей, некоторые не заканчиваются даже со смертью.
И я закричал. Крики мои были короткие, отрывистые. Это же не похороны, а посметпипте! Отец прожил здесь всю жизнь, был знаком с массой народу, а пришла какая-то горстка.
Дядя Майк подождал, пока я не выплесну все это в крике. Пока не пну надгробие и не расшибу себе ногу в парадном ботинке. Пока не разревусь и пока слезы у меня не высохнут.
Наконец я опустился на испещренный пятнами серый валун. Голос дяди доносился до меня откуда-то издалека.
– Услышав обо всем, люди делают свой выбор, – наставлял меня дядя. – Вы с сестрами либо дети убитого, либо дети убийцы. В первом случае вы заслуживаете сочувствия. Во втором вы наткнетесь только на ненависть. Но вы не можете быть и теми и другими сразу. Люди вас не воспримут.
Слова его размеренно падали, а я думал о том, как мама просила дядю купить папаше новый костюм на похороны, хоть нам такая трата и не по карману, и как дядя согласился. Только, как оказалось, зря, гроб-то был закрытый. Я думал о том, как мама отправила из камеры письмо с соболезнованиями тете Дайане. Думал о том, что даже сейчас, после того как отца зарыли в землю, а на маму надели наручники, – и я видел все это собственными глазами – мне все равно никак не отделаться от ощущения, что преступник – он, а она – его жертва.
– Тебя обходят стороной сегодня и будут обходить стороной завтра, – вещал дядя. – Людям с тобой неловко. Привыкай, тут ничего не поделаешь.
На валуне я просидел, пока меня не разыскала тетя Джен.
– Буженина заветрится, а картофельный салат прокиснет, – причитала она.
Не знаю даже, что поразило меня больше: тот факт, что банальная неловкость заставляет людей забыть про приличия, или то, что именно дядя Майк об этом догадался.
Я подождал, пока дядина машина не скроется вдали, и принялся кидать камешки в поднятое ей облако пыли.
– Кому он нужен? – спросила Эмбер.
– Кто же мне теперь пива привезет? – простонал я и опустился прямо на землю.
– Может, Бетти? – предположила Эмбер.
Убила. Я повалился на спину и зашелся в хохоте. Даже живот заболел.
Сквозь слезы я увидел Мисти. На ней были кухонные рукавицы, и в руках она держала закопченную почерневшую кастрюльку.
Кастрюля полетела мне прямо в лоб. Еще чуть-чуть, и попала бы.
– Какого хера? – завопил я, быстрым движением перекатываясь на бок.
– Я ее мыть не буду, – заявила сестрица и направилась к дому.
На ужин у девчонок была замороженная пицца. К шестому пиву во мне разыгрался индивидуализм, захотелось поесть в одиночестве. Я взял с собой еще две банки пива, пакет картошки и Элвиса и пошел куда глаза глядят.
Побреду себе по шпалам, и они приведут меня в Калифорнию, как мы мечтали со Скипом. Однако не успел я отойти и четверти мили от «Стреляй-роуд», как дало о себе знать выпитое пиво. Пришлось прервать поход. Пока отливал, смотрел на темный лес, а лес смотрел на меня.
Даже по пьянке я бы не заблудился в потемках. Это был мой лес. Пусть не на правах собственности, все равно он был мой. Столько времени потрачено, чтобы изучить его. Собственность означает власть. В моем случае речь шла о покорности. Я даже не знал, кому принадлежат земли вдоль дороги. Хотя вроде бы Келли Мерсер.
Вряд ли я заплачу налог на недвижимость и банковские проценты в этом году. Срок подойдет в первых числах июня, а у меня не отложено ни гроша. Если банк заберет у меня дом, интересно, разрешит ли мне Келли поселиться на ее холмах? Потерпит ли на своей земле горца-отшельника с безумным взором и с мышами в бороде? Можно разобрать контору шахты и соорудить на вырубке Келли навес. Буду охотиться, ловить рыбу и приправлять трофеи шалфеем с ее огорода. Как-нибудь летней лунной ночью, глядишь, она и сама заявится со своими книгой, одеялом, пивом и переменчивыми настроениями.
Пока сливал шесть банок пива, обессилел вконец. Свистнул Элвиса и нетвердой походкой стал подниматься обратно по склону. Пес выскочил из мрака, когда я уже сел на землю у грузовичка, лизнул меня в лицо. Я ухватил его за загривок, повалил на землю и положил собаке голову на грудь. Секунд через десять Элвис из-под меня вывернулся. Но я уже спал.
Через пару часов я очнулся, промокший и озябший. В пустой голове гудело. Последнее время мне ничего не снится. Бетти говорит, я просто не запоминаю снов. По-моему, она заблуждается на этот счет.
Казалось, кто-то дышит мне в ухо, но это всего лишь ветер щекотно шевелил прядь моих волос. Было душно, собиралась гроза. Трава отливала черненым серебром.
На ноги я поднялся со второй попытки. Ухватился за машину, сделал пару неверных шагов.
Элвис возле дома с яростным рычанием трепал что-то мягкое, серое. Пришлось пнуть его, чтобы выпустил добычу.
Я склонился над истерзанным, окровавленным тельцем. Это был детеныш сурка.
– Сволочь! – рявкнул я на пса.
Элвис отскочил в сторону словно от нового пинка.
Я направился к сараю, то и дело оборачиваясь и стараясь отогнать собаку. Элвис неотступно следовал за мной.
Лопата стояла сразу за дверью. Я отвлекся на секунду, чтобы взять ее, и пес был уже тут как тут. Пришлось посадить его на цепь.
Сурка я закопал под деревом. Воткнул в могилу палку и надел на нее банку из-под пива. Значит, сурка звали Рокки.
Когда я проходил к крыльцу, Элвис натянул цепь и с надеждой гавкнул. Я оставил его призыв без внимания. Пес посмотрел сперва на меня, потом на место погребения и улегся в грязь с тихой покорностью узника, который знает, что в конце концов все равно выйдет на свободу.
Дошел я только до гостиной. Заваленный подушками пол представлял собой слишком большое искушение. Словно озеро в удушающе жаркий день. Я вытянул руки по швам и рухнул на подушки лицом вниз.
И опять меня разбудило чье-то дыхание. Я даже знал чье – мамино. Она спала рядом, обхватив меня и сцепив замком руки.
Потом мне показалось, что это Джоди, что пережитое вернулось и ей опять снятся кошмары, мы с Эмбер по очереди дежурим при ней, а она мечется, и бормочет, и тискает Трехрогого Спаркла, словно губку. Когда она наконец успокаивалась и засыпала, я тоже сразу погружался в сон, хоть и знал, что девочка сейчас описается.
Потом я подумал на Эмбер и испытал облегчение. Конечно, это она опять забралась ко мне в кровать, улеглась у меня за спиной, прижалась всем телом, да еще и ноги закинула. Порой мне это ужасно не нравилось, но временами я пускал ее, и тогда тепло, тяжесть и мягкость ее тела окутывали меня и покоряли. Я принадлежал хоть кому-то.
Я взял ее за руку и привлек к себе. Ее дыхание щекотало мне шею.
– Харли, – прошептала она.
Мы были одни в нашей крепости под карточным столом, накрытым скатертью. В лесу гремели выстрелы.
– Харли. С тобой все хорошо?
– А?
– Харли, проснись.
Я так и лежал на животе. Как упал на подушки, так и остался. Я открыл глаза, и чувство реальности ко мне вернулось. Детство кончилось.
Эмбер сжала мне руку и наклонилась пониже, желая убедиться, точно ли я проснулся. Ее волосы мазнули меня по лицу, и меня овеяло духами.
– Эшли – это ничего страшного, – прошептала она мне на ухо. – Ты чем залупаться, лучше бы со мной об этом переговорил.
Я откатился от нее и сел. Закружилась голова.
– Ты боишься? В этом все дело? – спросила она.
– А? – обалдело выдавил я.
– В первый раз я тоже боялась, – призналась мне сестра. – Поэтому-то я тебя и свела с Эшли. Чтобы девушка тебя любила. Чтобы помогла.
Я стал различать в темноте ее силуэт. Она стояла на коленях, на ней была кружевная короткая сорочка. Их еще называют шемизетками. Знакомство с каталогами женского белья значительно обогатило мой словарь.
– Как это – помогла? – прокаркал я.
– Не знаю, – произнесла она ровно, – только мне, когда трахаюсь, всегда очень хочется, чтобы кто-нибудь помог.
Какое выражение у нее на лице, я не видел. Зато на фоне кожи четко выделялись кружева, и ясно было, что под сорочкой у нее ничего нет.
Упершись в пол руками и ногами, я шарахнулся в сторону и врезался в стену.
– Что случилось? – спросила она и двинулась ко мне.
– Прекрати! – заорал я.
– Прекратить что?
– Не двигайся!
Поднявшись на ноги, я вытянул руки перед собой.
Господи, дай мне сил!
– Опять выделываешься? – осведомилась Эмбер.
Она тоже встала, и я склонил голову и зажмурился.
– Джоди рассказала мне, что случилось, когда вы были у мамы.
Здорово. Просто замечательно. Я расхохотался. Динозавр и «Хэппи Мил». Десять баксов коту под хвост. И еще двадцать баксов на Эшли.
– Почему ты мне ничего не говоришь? – набросилась она на меня. – Уж об этом-то мог и рассказать. Я бы не стала поднимать тебя на смех.
Эмбер надвигалась на меня. Ближе и ближе. Я чувствовал ее, хоть и не видел.
– Ты боялся ее. Ведь так? Ты боялся прикоснуться к ней. – Голос у Эмбер дрожал. – Прикоснись ко мне.
Она взяла мою руку в обе свои ладошки, потянула куда-то вверх и внезапно остановилась, словно сама не понимая, что делает.
Я открыл глаза. Она смотрела на меня в упор, будто слепая, рот приоткрыт, но лицо спокойное.
Я вырвал руку, сделал шаг и запутался в собственных ногах.
– Что случилось? – спросила она. – Что ты творишь?
Терять время на объяснения я не стал. Опустился на четвереньки и выскочил из западни.
– Гадина, – произнес ее голос. Он звучал четко, размеренно и бесстрастно, словно у учительницы на перекличке. – Козел. Подлюга. Мудозвон.
Она подошла к мне со спины и повторила, на этот раз с яростью:
– Козел.
Сейчас встретит меня лицом к лицу. Перехитрит. Отведет глаза своим гневом.
– Обо мне ты тоже должен заботиться.
Невидимая сила швырнула меня вперед, и я снова врезался в стену. Но на этот раз сохранил равновесие. Дыхание Эмбер щекотало мне шею.
– А как же я? – взвизгнула она.
Казалось, до желанной входной двери никак не добраться: близок локоть, а не укусишь. Я собрал все свои силы.
Толчок – и я очертя голову кинулся во тьму. Пробкой вылетел на крыльцо. Не удержался на ногах, загремел вниз по ступенькам. Перед глазами вспыхнул белый свет, во рту сделалось солоно от крови.
Ну вот, расквасил рожу.
За мной из дома выскочила Эмбер, обливаясь слезами.
Я встал на карачки. Из травы бородавкой торчал круглый серый камень. На него-то и падали с равномерностью дождя капельки моей крови. Липкая теплая жидкость стекала по подбородку.
– Я их всех ненавижу – вопила Эмбер, – всех до единого! Знай это. Задумайся над этим хорошенько.
Я вскочил на ноги и бросился бежать. За мной в темном окне мелькнула искорка. Мамины занавески заколыхались, и все пропало.
Бежал я до самой Блэк-Лик-роуд. Только тут перешел на шаг. Если кто-нибудь окажется на этом слепом повороте в такой поздний час, переедет меня, это точно.
Легкие мои горели. Лицо передергивалось. Я пощупал пальцем, все ли зубы на месте, и обнаружил, что нижняя губа рассечена. Вытер руку о джинсы, на штанах остался темный след.
Вокруг мрак, хоть глаз выколи. Небо в грозовых облаках. Далекая луна просвечивает молочным бельмом.
Я шагал по дороге куда глаза глядят. Знал только: причина для бегства достаточная. Когда передо мной возник из тьмы какой-то дом, первым побуждением было пройти мимо. Но инстинкт велел подойти поближе.
Я не искал убежища. Мне надо было выместить ярость.
Нагнувшись, я набрал с обочины две горсти гравия. Разлаялись собаки. Черт, внезапного нападения не получится. Но я уже близко, швырну камни в собак.
Во дворе зажегся свет. Я со всей силы метнул камень.
В дверях показалась Келли Мерсер.
– В чем… – начала она и не закончила.
На ней была короткая ночная рубашка типа «самая замечательная мама на свете».
– Харли, это ты? Бог мой, что у тебя с лицом?
Я поглядел на камни, зажатые в кулаках, и обалдел. Неужели это я? Она, как была, босая, направилась к воротам. Я лихорадочно озирался. Куда бы смыться? Темный двор, зеленый светящийся пруд, гребни холмов чернильной линией перечеркивают горизонт…
Я выронил камни и бросился прочь. Ноги скользили по мокрой траве, каждый шаг отдавался болью в разбитой губе. У ручья я остановился. Он простерся передо мной могучей рекой, хотя ширины в нем было всего пять футов.
Ноги подкосились, и я в изнеможении опустился на топкий берег. Не знаю, сколько пролежал.
Послышалось ее тяжелое дыхание, затрещали ветки. Она встала рядом со мной на колени и обвила руками. Мне бы вырваться, проявить гордость. Только было не до гордости.
– Я не вернусь, – пролепетал я и заплакал.
Обнял ее за талию и уткнулся лицом ей в колени.
– И не возвращайся, – спокойно сказала она и погладила меня по голове. – Никогда не понимала, как ты выдерживаешь.
Легче мне не стало. Только хуже. Меня душили рыдания. Хриплые, мерзкие всхлипывания вроде дедушкиного кашля.
– Все хорошо, – прошептала она.
– Все плохо. И будет только хуже.
– Не так крепко, Харли. Ты меня раздавишь.
Я застонал.
– Ш-ш-ш, – успокаивала она.
Обнимая ее, я тыкался лицом во все закоулки ее тела, будто слепой щенок. Проехался щекой по соскам, она глубоко вдохнула. Соски были такие твердые, что казались на ее теле чем-то чужеродным.
– Ты прав, – гортанно сказала она. – Все не очень-то хорошо. И мне ничего с этим не поделать. Понимаешь?
Я гладил ее бедра, лодыжки, забрался под ночнушку. Под легкой тканью она была нагая. Я чувствовал ее всю, и это лишило меня разума. Я уже не понимал, какой части тела касаюсь, да это было и неважно. Главное, это была она.
Я уложил ее в грязь, поцеловал в живот своими изувеченными губами. Я целовал ее бедра, целовал везде. Больше мне ничего от нее было не надо. Только целовать. Соски вдруг оказались совсем не твердыми. Они подавались под моим ртом. Я кричал, и она кричала, я задыхался, и она тоже. Откинувшись назад, я увидел, что она перемазалась в моей крови.
– Ничего страшного, – прошептала она.
Пальцы ее проникли мне под рубашку, прошлись по груди и животу и скользнули под пояс джинсов.
Я издал странный звук, смесь воинственного клича и предсмертного хрипа. Она, казалось, не понимала, что еще полминуты – и физиология сработает. Так или иначе.
– Не могу больше… – простонал я.
– Чего ты не можешь?
– Ждать не могу.
Она вытащила руку из штанов и взялась за пуговицу и молнию. Я только смотрел, не в состоянии пошевелиться.
Поначалу я не боялся. Не боялся, когда вошел в нее, и мои тело, разум и душа сплелись в один напряженный нерв. Не боялся, когда у нее перехватило дыхание, она помянула Господа, и я осознал, что у нас секс на двоих, что я не один. Не боялся, когда понял, что долго не продержусь – и ей этого будет мало.
Испугался я, когда понял, что папаша ошибался. Это стоило того, чтобы всю жизнь горбатиться на цементовозе.
Это стоило всей жизни.
Конец был близок, и руки у меня затряслись так сильно, что соскользнули с ее тела. Она протекла у меня между пальцами подобно песку. Зато ее объятия были крепки. Я сжал кулаки и достиг наивысшего блаженства.
