Глава 20
Прекращаю разговор с копами просто потому, что устал. Да и они наверняка тоже. Понятия не имею, который час. Всегда думал, что в участке полно часов. Ведь для этих ребят точное время очень важно. Все их отчеты начинаются с указания ВРЕМЕНИ. Нетерпеливым они говорят: «Не торопитесь, у нас уйма ВРЕМЕНИ». Только вот ни одни паршивые часы мне еще не попались здесь на глаза.
У шерифа, что ли, спросить. У него хорошие часы. Правда, не такие крутые, как у банкира или там психиатра. Это, наверное, его бесит, ведь его работа куда важнее. И опаснее. Банкирам редко вышибают мозги. Хотя с женами банкиров это порой случается.
– Хочу сделать телефонный звонок, – говорю. Все смотрят на меня так, будто я спятил.
– Мы не закончили, – парирует шериф со своего насиженного места на столе. – Прочти свои показания, подпиши – и можешь звонить.
Эмбер плохо прицелилась. Вот почему Келли вышибло мозги. Из винтовки с мощным телескопическим прицелом Эмбер не попала ей в грудь с трех футов. Заряд угодил в лицо.
В машине по пути домой сестра просила у меня прощения. Она, мол, не нарочно. У Келли есть муж, дети, друзья, она сознает. Эмбер также уверила меня, что Келли и испугаться-то не успела.
– Хочу позвонить, – гну свое я.
Билл, помощник шерифа, что съездил мне по роже, опять кидается на меня, и шеф велит ему успокоиться. Металлическая столешница передо мной усыпана окровавленными бумажными платками.
– Так и быть. – Шериф смотрит на часы. – Ты здесь уже два часа. Звони.
Он сползает со стола, выплевывает табачную жвачку в кофе (так дедушка выхаркивал свои черные легкие), берет пульт селектора с телефонной трубкой (вокруг трубки дюжина клавиш, некоторые светятся) и ставит передо мной.
– А без свидетелей можно? – спрашиваю.
– Нет.
– А это не нарушает мои гражданские права или что-то в этом духе?
– Наверное. – Шериф снимает трубку и жмет на кнопку.
Отдав мне трубку, шериф возвращается на свой стол. Прочие зевают, потягиваются, наливаются кофе. Все, только не Билл. Он садится в паре футов от меня, и во взгляде его читается желание сломать мне еще что-нибудь помимо носа. Вероятно, они с Келли были знакомы. Может, остановил ее как-то за превышение скорости и они душевно поговорили насчет импрессионистов.
Набираю номер. Дядя Майк подходит на четвертом звонке. Мой голос его явно не радует. Говорю себе: «Это потому, что ты так поздно позвонил», но слезы все равно катятся у меня по щекам.
– Хочу поговорить с Джоди.
– Джоди? – переспрашивает тот. – Она уже в постели. Спит.
Среди помощников шерифа женщин нет, но шеф перетряхнул весь личный состав Лорел-Фоллз и раскопал-таки дамочку для допроса девчонок. Она их просветила, что либо их заберут в приют, пока не найдут приемную семью, либо возьмут родственники. Эмбер позвонила дяде Майку.
– Разбуди ее, пожалуйста.
– Не буду, – сурово произносит дядя. – Зачем ты сюда звонишь? С каких пор можно из тюрьмы звонить домой?
– У меня есть право на телефонный звонок.
– Речь именно об этом звонке?
– Да.
Долгое молчание.
– Господи, Харли. – Голос у дяди дрожит. Сейчас расплачется. – Тебе могут вынести смертный приговор.
ОТНОШЕНИЕ К ТЕБЕ БУДЕТ КАК КО ВЗРОСЛОМУ – испорченной вывеской бара мигают передо мной неоновые буквы.
– Знаю.
– И свой единственный телефонный звонок ты тратишь на шестилетнюю девочку?
– Да.
Опять молчание.
– Извини, – голос у дяди крепнет, – рука не поднимается ее будить.
– Тогда позови Эмбер.
– Все спят.
– Ладно, – медленно говорю я, глядя на неоновые буквы. Что должно случиться, чтобы они исчезли? – Я просто хотел убедиться, что она жива-здорова.
– Она держится. Насколько возможно. – Дядя на мгновение замолкает. – В маленьком городе новости расходятся моментально. Ночь-полночь, а некоторым не спится. То и дело подъезжает машина, люди орут, кидают на участок всякую дрянь. Завтра будет совсем худо. Утром первым делом заберем девочек к нам, а потом увезем отсюда.
– А как же Элвис?
– Твою паршивую собаку я не возьму.
– Как же так? Кто его покормит? Пес начнет рыскать по округе в поисках еды, и кто-нибудь его застрелит. Или машина собьет, – не на шутку пугаюсь я. – Он хороший пес. Он заслуживает лучшего.
– Плевать мне на то, что он заслуживает. Он – собака. И я его не возьму.
Я рыдаю в голос. Неважно, что шериф и его помощник Билл сочтут меня слюнтяем.
– Каждый месяц покупай Джоди печенье с предсказанием и бумажный зонтик, – успеваю еще попросить я. И вешаю трубку.
Шериф отодвигает от меня телефон и располагается на своем столе поближе ко мне, так что я отчетливо вижу красновато-коричневое пятно на его серых форменных штанах. На ляжке. Неужели кровь? Да нет, скорее, кетчуп.
Тянусь за испачканным платком (чистых в коробке не осталось) и, забыв про разбитый нос, сморкаюсь. Вскрикиваю от боли. У шерифа ко мне ни капли сочувствия. А чего я ждал? Глаза у него наполовину прикрыты, вылитая сонная черепаха.
– У тебя богатый опыт по части оружия, Харли? – спрашивает меня шериф.
Впервые за весь вечер он обращается ко мне по имени. До этого называл меня «сынок».
– Кое-какой есть, – говорю.
– Ты ведь ходил с отцом на охоту?
– Нечасто.
– Ну, с винтовкой-то ты умеешь обращаться. Знаешь, как целиться, как стрелять. Знаешь, какая силища в «магнум 44». Знаешь, какие увечья он может нанести вблизи.
Шериф поднимается и начинает мерить шагами кабинет. Я рад этому. Мне не нравится ни его вид, ни запах. Ремень, кобура и дешевые башмаки скрипят при ходьбе.
– У меня к тебе вопрос. Почему ты не стрелял в нее с расстояния? С таким-то прицелом? Даже уметь стрелять не надо. Навел на цель и нажал на спуск.
Я молчу. Он останавливается, смотрит на меня. Опять принимается шагать.
– Ты мог забраться на холм у железной дороги и застрелить ее, когда она играла во дворе с детьми. Или в доме через окно.
Шериф ест меня глазами.
– Ты ведь знаком с ее детьми? – спрашивает он, будто сам не знает. – Ее девочка – подружка твоей сестры, которой ты только что звонил. Теперь их дружбе конец, так?
Я понимаю, куда он клонит, но не понимаю зачем. У него есть жертва. У него есть убийца.
И чего воду мутить? В виновности мамы никто не сомневался.
Руки у меня снова начинают трястись. Прячу их под себя.
– Если бы ты обстряпал дело именно так, мог бы представить все как несчастный случай на охоте и вообще избежал бы тюрьмы. Таких случаев полно. Тебя бы никто не заподозрил, поскольку никто не знал, какие вас связывают отношения. Верно? Муж ни о чем не подозревал.
– Вы ему сказали? – спрашиваю я, борясь с тошнотой.
Другой его помощник входит в кабинет с двумя дымящимися пластиковыми стаканчиками.
– Нет. – Шериф берет свой кофе. – С момента обнаружения тела я не выходил из этого кабинета. Правда, я с ним говорил. Он был потрясен, что мы тебя задержали. Сказал, тебе нравилась его жена, а ты нравился ей. Ему тебя было жалко. По его словам, ты пару дней назад заезжал к ним весь расстроенный. В собственный день рождения навещал в тюрьме мать. И жена под проливным дождем побеседовала в тобой в кабине твоей машины, и тебе стало легче.
Он делает глоток.
– От общения с ней тебе делалось легче, Харли?
Я смотрю на окровавленный платок. От запаха кофе меня мутит.
– Вот и дообщался. Каюк.
– Заткнись! – ору я неожиданно для самого себя.
Вскакиваю я тоже неожиданно для самого себя. Тут уже обошлось без Билла. Нашелся и еще добрый человек. Усмирил.
Именно этот человек напророчил мне смертный приговор. Еще когда я делал признание. Я расписывал им, какая она была красивая, и этот помощник заметил, что убить красавицу, да еще и мать малолетних детей, – самое страшное преступление. Хуже только детоубийство. Меня за это точно поджарят. Хотя в Пенсильвании в ходу смертельные инъекции. Так что мне вкатят прививочку. Я спросил, приговорили бы меня к смерти, если бы жертва была старая и страшная, и он ответил, что, скорее всего, дали бы пожизненное. По-моему, именно он сказал по телефону, когда я позвонил насчет мамы, что я слишком много смотрю телевизор. Я узнал голос.
Он будто тисками сжимает мне плечо, и я дергаюсь всем телом. Совсем как Эмбер сегодня вечером, когда я дотронулся до нее. Оказалось, у нее на плече огромный синяк. У этих винтовок та еще отдача.
– Хочу в тюрьму, – вырывается у меня.
Помощник оглядывается на шефа, тот кивает в ответ. Тиски разжимаются.
– В тюрьму. Скорее, – плачу я.
– Ладно, будет тебе тюрьма, – обещает шериф. – Ответишь еще на один вопрос, подпишешь признание – и отправляйся в камеру. Пару часов посидишь у нас. Попозже, когда приступят к работе адвокаты и судьи, тебя перевезут в настоящую тюрьму. Да ты сядь.
Я не слушаюсь.
– За что ты ее убил? – спрашивает шериф.
Меня душит паника. Вспоминаю Элвиса. Пес подумает, что я его бросил, и всю оставшуюся жизнь будет корить в этом себя. Вспоминаю Джоди и Эсме.
Шериф прав: подружками им больше не бывать. Вспоминаю Эмбер. Она плакала и плакала и никак не могла остановиться. Все повторяла: «Не этого я хотела. Не этого».
– В смысле?
– Тебя послушать, так ты был в нее прямо-таки влюблен. Конечно, и влюбленные убивают. Это встречается почти так же часто, как и несчастные случаи на охоте. Но у убийц имеется основательный мотив.
Я провожу языком по губам.
– Я хотел жениться на ней.
И это не ложь.
– И?.. – подгоняет он меня.
– Она бы никогда не бросила мужа.
– И ты ее убил?
– Да.
– Ладно.
Шериф опять садится на стол. Отпивает глоток кофе и ставит чашку рядом с плевательницей.
– Давай убедимся, что я все верно понял, – говорит он и потирает лоб, будто мыслитель. – Ты собираешься встретиться с ней, чтобы потрахаться, и ни с того ни с сего заявляешься на свиданку с ружъем, один выстрел из которого способен буквально снести голову. Дожидаешься, пока явится женщина, в которую влюблен, читаешь страх в ее глазах и нажимаешь на спуск. Почему-то это тебе больше по душе, чем заняться любовью. Потом ты изящно складываешь ей руки на груди, садишься в машину, катишь в участок и делаешь чистосердечное. Звонишь домой и беспокоишься, как там малышка сестра и собака. Я все верно изложил?
Башка у меня трещит и чешется. Лицо горит. Живот крутит. Руки трясутся. Кровь шумит в ушах, и шум этот почти заглушает его последние слова.
– Я одного не понимаю, – продолжает шериф. – Ты описываешь двух совершенно разных людей. Один – психопат-убийца. Другой – добропорядочный ответственный человек, которому нелегко живется. Как эти две личности могут сочетаться в тебе одном?
КЛЕВО. Слово выплывает из плевательницы, словно джинн из бутылки, и отдельными буквами (розовыми и лиловыми) расползается по комнате.
– У меня раздвоение личности. – Я опять провожу языком по губам.
– И поэтому тебя наблюдает психиатр?
– Примерно.
Сегодня вечером Эмбер намазала губы блеском со вкусом арбуза. Совсем как в детстве. До сих пор чувствую этот вкус.
– Значит, доктор может это подтвердить? Как, бишь, ее зовут? С ней так и так придется переговорить.
Я поцеловал ее всего раз и сказал, что больше целовать не буду. Касаться я ее тоже не касался. Она не настаивала. На руках осталась грязь.
– Отправьте меня в тюрьму. Вы обещали.
– Отправим, Харли. Отправим.
Он сует мне трехстраничный протокол, исписанный сверху донизу. Графа ВРЕМЯ не заполнена. Шериф вписывает цифры.
– Подпитии. Вот здесь, внизу.
В его глазах читается совсем не то, что у всех прочих, присутствующих в комнате. В его глазах нет ненависти, ярости или отвращения. Но нет и жалости. Одно разочарование.
Тип мне не нравится. Но мне так нужно понимание. Хоть от кого-то.
Мне пришлось так поступить, хочу я ему сказать. Один залп в ее честь. Свидетельство экстаза. Сбывшаяся мечта.
Жалко, у нее мечта так и не сбылась. Впрочем, как у большинства людей. Во всяком случае, ее желание было неординарным. Теперь она изжила его, и все будет хорошо. Не надо, чтобы тюрьма сломала ей жизнь. С ней все будет отлично. Но не со мной. Хотя желаний у меня почти не осталось. Да я ничего и не помню. За исключением одного: СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЯ не было.
Пытаешься забыть про всю эту хрень – и не получается. Время не лечит раны. Не помню, кто высказался на этот счет, но уж точно не Конфуций.
Подписываю. Признание есть признание.
Шериф забирает у меня ручку и выдает нечто странное.
– Прости, сынок, – говорит. – Знаю, ты любил ее.
Я уж не стал ему говорить, что по-прежнему ее люблю. Да, она убила человека. Ну и что?
