Глава 16
Я тормозил у каждой сраной точки, торгующей пивом, и только чуть ли не на десятой мне наконец попался продавец, который не спросил удостоверение личности. Сам удивился, сколько времени это заняло. Свидание с мамочкой стоило мне не меньше, чем первый перепихон с Келли, после которого я очнулся, чувствуя себя лет на сто старше.
Все свои наличные деньги (только два доллара осталось) я бухнул на коробку самого дешевого мочегонного, которое имелось в лавке. Первую банку я открыл, едва выйдя за дверь, лай хозяйской собаки еще был слышен. На третьей банке разрешил себе подумать о Мисти. Через полбанки запретил себе думать о ней.
После пятой банки направился к дому дяди Майка.
У дядюшки дома я не был с похорон папаши. Все мы тогда явились на поминки, ели запеченную свинину с хрустящей корочкой и избегали говорить друг с другом. Майк-младший был с девушкой.
От нас до дяди ехать было минут сорок – вот вам объяснение того, что мы не виделись, хотя при жизни папаши они с братом дня друг без друга не могли прожить.
Дядюшкин дом был безупречен, лужайка перед домом тоже. Ни единого грязного пятнышка на белых стенах, ни ржавчинки на кованых перилах, за которыми сверкал на солнце золотой дверной молоток, ни чешуйки отставшей краски на зеленых ставнях, ни опавшего листка в дождевом сливе, ни сорного цветка или собачьей кучки во дворе.
Когда дядя подвергал критике наш дом и давал всякие добрые советы, я знал: сам он свято соблюдает то, что проповедует. И причина, чтобы этим советам не внять, вовсе не в его нерадении. Имелась масса других причин.
Я бросил взгляд на идеально заасфальтированный проезд к дому и припарковал свою колымагу на обочине. Еще заставят отмывать следы от грязных покрышек.
Вылез из кабины, допил пиво, смял банку и бросил в кузов.
Однако по какому маршруту шагать? Что пачкать: автомобильный проезд, ослепительно белую пешеходную дорожку или газон? Пожалуй, лучше пройти по траве, все-таки из земли растет. Хотя кто его знает, какая тут у них трава. Пришлось встать на колени и убедиться: самая обыкновенная. Правда, земля жирная, плодородная, образцово-показательная. Прямо картинка на банковском календаре.
А ведь глядя на дядю Майка, не скажешь, что он гонится за лоском. Не чистюля, не щеголь, ничего такого.
Я двинулся по траве на цыпочках, стараясь не очень ее приминать. У корытца для птиц остановился. Оно было чище, чем моя кофейная чашка. Я пошлепал по воде руками.
На коврике у дверей красовалась надпись: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДРУЗЬЯ. Я посмотрелся в дверной молоток как в зеркало. На моем отражении было выгравировано: ОЛТМАЙЕР. Помню, тетя Джен как-то схватилась с мамой, стоит ли использовать дверной молоток по прямому назначению. Именно это я и собирался сделать. Только вытру руки об куртку. Черт, все равно остались отпечатки.
Тетя Джен шла к двери целую вечность. В щелочку между занавесками она, судя по всему, посмотреть не удосужилась. Иначе с чего ей так удивляться при виде меня.
Взялась рукой за воротник и смотрит.
– Тетя Джен? – подал голос я.
– Харли, – выдала она наконец. – Извини. Ты меня напугал. Не думала, что ты так похож на отца. Да еще и куртка его.
– Вы меня приняли за призрак?
Она нервно хихикнула:
– Вроде того.
Я посмеялся вместе с ней.
– Дядя Майк на месте?
– Да.
– Получится у меня с ним поговорить?
Она подумала и ответила:
– А почему бы нет? Не вижу причины.
– И я не вижу.
Она придержала для меня дверь. Как всегда, на ней была мужская рубашка с карманами на груди. Сегодня рубашка была клетчатая.
Я вытер ноги о коврик у входа и извинился: вдруг я слишком многое себе позволил. Как до этого с дверным молотком.
Она улыбнулась:
– Коврики для того и существуют.
Рассказывай. Стоит мне уйти, как коврик тут же польют водой и схватятся за щетку.
– Я ни до чего не буду дотрагиваться, – уверил я с порога. – И садиться ни на что не буду. На мне грязь. Я сегодня работал во дворе.
– Это очень мило с твоей стороны, Харли, но можешь смело садиться куда захочешь. Здесь ведь не музей.
Тетя провела меня через настоящую гостиную. У мамы такой комнаты никогда не было. Интерьер – ну прямо шкатулка маленькой девочки: розовые и кремовые драпировки, абажуры с бом-бошками, хрустальные вазы. Единственный раз я видел, как она приглашает гостей зайти сюда, – на поминках по отцу. Никто тогда приглашением не воспользовался.
– Как тебе нравится работа? – осведомилась она, пока я покорно трусил рядом.
– Работы, – поправил я.
– Так как они тебе?
– Восхитительно. Я в восторге.
О чем бы таком спросить ее в ответ? Ничего не приходило в голову. Никаких хобби или клубов по интересам. Одна тема для разговоров: Майк-младший. Работать она никогда не работала, да и не было нужды. Дядя Майк на латании дыр в асфальте зарабатывал достаточно, а ребенок у них был только один.
Рядом с таким совершенством, как Майк-младший, братья и сестры испытывали бы жуткий комплекс неполноценности – так она объясняла свой выбор.
Бабушка не уставала повторять, что всему виной ее жуткий эгоизм, а мама всякий раз просила, чтобы я никому не передавал этих слов.
– Дом у вас такой чистый, – начал я.
– Спасибо, – поблагодарила тетя Джен несколько неуверенно.
Я знал: сейчас она обязательно покажет мне храм, посвященный сыну, и не обманулся в своих ожиданиях. Рядом с кухней находилась терраска, сюда непременно заводили всех гостей под тем предлогом, что это самая светлая и уютная комната в доме. И – ах, какая неожиданность! – персона сына заполняла собой каждый кубический дюйм помещения.
Пока я не побывал в святилище, мне казалось, что спортивные трофеи уместны разве что в вестибюле школы.
– Вижу, вы его по-прежнему любите, – произнес я, глядя на бесчисленное множество обрамленных фото и раззолоченных фигурок футболистов, так и норовящих соскочить со своих крошечных красно-сине-зеленых пьедесталов.
– Он ведь наш сын, – четко произнесла она.
– Не всякий так обожает своего ребенка.
На фотках этот ребенок был представлен во всех мыслимых футбольных позах: на бегу, принимая мяч, прорывая защиту, баюкая мяч на руках, точно младенца, и так далее.
– Вы только посмотрите, – вещал я, переходя от снимка к снимку, – он все может. Бежать. Сбивать с ног. Ловить мячик…
А вот в руках ружье. Рядом олень со вспоротым брюхом.
– Убивать…
Студенческие балы, весенние ярмарки, девушки…
– Сношаться… Неудивительно, что вы так им гордитесь.
– Пойду позову Майка. – Ее лицо пылало.
– Можно воспользоваться вашей ванной?
– Да.
Мочеиспускание длилось целую вечность. На стене висел рулон туалетной бумаги, прикрытый вязаной розовой нахлобучкой, из которой торчали пластмассовые голова и руки девушки. Довязка представляла собой как бы ее платье. Пока я мочился, кукла не сводила с меня пустых голубых глаз.
Отлив, я снял нахлобучку с крепления и надел себе на член. Поначалу ничего больше я с ней делать не собирался. Но тут мне бросилось в глаза, что у куклы есть грудь, а пластмассовые губы чуть приоткрыты. Мне понравилось, как она на меня смотрит. И руки у нее были раскинуты, точно ее кто-то только что повалил на спину. Я забрался ей под платье, и голова у нее закачалась, потянул посильнее, и платье съехало вниз, обнажив грудь. Кончилось дело тем, что я в нее спустил.
Забрать куклу с собой? Еще обвинят в воровстве. И я нацепил ее обратно на рулон, перемазав в сперме.
Дядя Майк, в потертых домашних джинсах и серой фланелевой рубашке, ждал меня в храме. Он вытирал руки посудным полотенцем.
– Привет, что ли, Харли, – выговорил он, уставившись на меня.
– Привет, дядя Майк.
– Ты так неожиданно. Дома все в порядке?
– Все прекрасно.
– Чем тогда могу помочь?
Дядя протянул полотенце жене, стоящей рядом.
Только не качаться.
– Хочу извиниться, – произнес я.
– Извиниться за что?
– За свое поведение. Мне не стоило выделываться перед тобой. Ты прибыл с добром, а я…
Выражение его лица смягчилось, не то что у тети Джен.
– И ты тащился за тридевять земель, только чтобы это сказать? – произнес дядя. – Позвонил бы лучше.
– Не люблю телефоны. Никогда не поймешь, слушают тебя или нет.
– Это правда.
Он сдернул с головы бейсболку, пригладил волосы и снова надел. Выпучил глаза, оглядел комнату.
Что ж ты так нервничаешь?
– Извинения принимаются, – повернулся он ко мне. – По правде сказать, я про это и думать забыл.
Дядя перевел глаза на тетю Джен. Уж она-то ничего не забыла, сразу было видно.
– На ужин останешься?
Я широко улыбнулся тете Джен. Больше всего на свете мне хотелось сказать «да». Но есть за одним столом с ней? Ни за что.
– Мне домой надо. Косить траву пора.
Дядя одобрительно усмехнулся и объявил:
– Я занялся этим с утра пораньше. Дождь весь день собирается. Но пивка-то выпьешь?
Тетя Джен яростно зашептала ему что-то на ухо.
Он наклонил голову:
– Что ты говоришь?
Шепот возобновился. Я слышал только шипение.
Дядя нахмурился и покачал головой:
– Тетя Джен считает, что ты уже выпил достаточно. Ты пьян?
Тетя испепелила его взглядом.
– Нет, сэр, – произнес я.
– Удовлетворена? Он не пьян, – бросил дядя и поманил меня за собой. Спросил на ходу: – Как там девочки?
– Замечательно.
– Каникулы скоро?
– На следующей неделе.
– Поди, ждут не дождутся.
– Разумеется. Их хлебом не корми, дай подольше поторчать на свежем воздухе.
У него в гараже целый холодильник был забит одним пивом. Женюсь, заведу себе такой же. В довесок к обеденным отсосам и свиным отбивным под медово-яблочным соусом.
Дядя заметил, что я смотрю на его верстак, занимающий полпомещения.
– Когда становится тепло, я оставляю пикап и легковушку снаружи и весь гараж занимаю под мастерскую, – пояснил дядя, протягивая мне пиво. – Жену это бесит. Но иначе мне с моими деревяшками не разместиться.
Он подошел к верстаку поближе, я за ним.
– Сейчас делаю для Джен сундук, чтобы было где хранить тещино барахло.
– Какое красивое дерево. – Я провел рукой по гладкой темно-красной поверхности. – Вишня, правда?
– Точно, – улыбнулся он. – Ты столярничаешь?
– Нет. Просто люблю дерево.
Я глотнул пива и попытался пристроить банку на верстак, но тот все время куда-то уплывал.
– Когда-то мне казалось, что неплохо бы попробовать, – развивал свою мысль я, – но ведь инструменты нужны, дерево, помещение. Да и отца как-то не тянуло.
– Майк тоже не интересуется, – признался дядя. – Вечно его нет дома. Живет по расписанию. Тренировки. Сборы. Соревнования. Приемы.
Я сочувственно кивнул:
– Быть суперзвездой нелегко.
Дядя угрюмо посмотрел на меня:
– Не пойму, Харли, когда ты говоришь серьезно, а когда…
– Я всегда серьезен.
Дядя принялся перекладывать инструменты на верстаке.
– Быть суперзвездой нелегко, – проговорил он, вертя перед глазами сверло. – Впрочем, я за него рад. Он прямо создан для такой жизни. Только бы он удержался в струе.
– В смысле?
Он отложил сверло и взял в руки стамеску.
– Тьма-тьмущая подростков играют в колледже в футбол, и только горстка попадает в профессионалы. Не надо быть гением, чтобы оценить шансы. Господи, помоги мне убедить в этом жену.
Стамеска оказалась ему нужна еще меньше, чем сверло. Положив ее, он как следует потянул из банки.
– Я за него переживаю, вот и все. Мозги у него есть, колледж он закончит, но рутинная монотонная работа не для него. Он ее не… – Дядя щелкнул пальцами, подбирая подходящее слово.
– Переваривает? – подсказал я.
– Слушай, Харли, зачем ты здесь появился? По правде? – Он смотрел на меня так, будто видел впервые в жизни. – Нет, я, конечно, не сомневаюсь в искренности твоих извинений, просто не представляю себе, чтобы ты только ради этого поехал сюда. Ты к нам носа не казал с похорон отца.
– Меня не приглашали.
– Точно. Не приглашали.
В гараже пахло выхлопными газами и древесными стружками, по отдельности оба запаха мне нравятся, но в перемешанном виде (плюс семь банок пива) вызвали дурноту. Заметив открытое окно, я устремился к нему. Ударился о верстак, потом о мусорный контейнер, забитый всякой всячиной: тут и кусок голубого брезента, и сломанная удочка, и воздушный змей в форме акулы, и два детских футбольных шлема, перемазанных в грязи, и испачканная белой краской фуфайка, и три жестянки из-под моторного масла.
Прочь отсюда! Не надо его расспрашивать! Ничего утешительного он тебе все равно не скажет. Услышишь еще одну жестокую истину. Эти истины и так свалены в кучу у тебя в голове, словно сухие ветки, достаточно чиркнуть спичкой, чтобы пламя занялось.
– Хочу знать про отца и Мисти, – проговорил я, подставляя лицо свежему ветерку. – Что тебе про них известно?
На дядю я не глядел. Ничто на свете не могло заставить меня посмотреть в его сторону. Я ждал, продолжая потягивать пиво. В идеально чистой купальне для птиц на жердочке сидел щегол. Даже он в этом доме был желтый-желтый, чистенький. У нас щеглы куда темнее.
В гараже было так тихо, что я отчетливо слышал, как урчит холодильник и как пиво скатывается у меня по пищеводу и плещется в пустом желудке. Он что, просто свалил из гаража? Нет, заговорил:
– Просто я считал, что не стоит уделять столько внимания дочке, когда у тебя такой прекрасный сын.
– Только и всего? – вырвалось у меня. Какое облегчение! – Только и всего? – повторил я и засмеялся. – На этом основании ты обвиняешь мужика, что он путался со своей дочерью? Он при тебе делал что-нибудь дурное?
Я двинулся к нему, споткнулся о фрезу культиватора и чуть не грохнулся на цементный пол.
– Почему ты спрашиваешь об этом сейчас? – Лицо у него застыло, закаменело, сделалось непроницаемым. – Что тебе известно?
– Много чего. – Я погрозил ему пальцем. – Мне известно, что ты советовал маме уйти от отца, пока между ним и Мисти дело не зашло слишком далеко.
– Тетя Джен права. Ты пьян. Слишком пьян для такого разговора.
Он поставил свое пиво на верстак и направился к выходу.
Я кинулся за ним:
– Пьян, не пьян, а от разговора ты не уйдешь.
Схватив его за рукав, я чуть не упал. Дядя придержал меня. Самый близкий мой родственник по отцу, в последний раз он до меня дотрагивался на похоронах. То есть два года тому назад. Вышел из покоев Майка-младшего и обнял меня за плечи. И у детской могилы на кладбище еще раз обнял.
У меня брызнули слезы.
– Харли.
Он встряхнул меня. Я отворачивался.
– Послушай меня. Я правда посоветовал твоей матери уйти. Еще лет пятнадцать назад. Когда он поколотил тебя. А ты держался молодцом.
– Нет, – простонал я, стараясь не глядеть на дядю.
Гараж раскачивался, словно отражение в маятнике часов.
– Только меня не делай виноватым, – прорыдал я.
– Я ни в чем тебя не обвиняю. Ты хотел знать, вот я тебе и говорю. Я долго старался вытащить вас, детей, оттуда. А она ни с места. Когда она наконец решилась, было уже поздно. Я уже никого не стремился спасти. Так, трепыхался для очистки совести.
– А как обстояло дело с Мисти?
– У меня имелись подозрения. Не более того. Подозрения.
Резким движением я освободился от его объятий.
– Ты ведь врешь! Как вы меня все достали! Вруны несчастные! Ведь это моя жизнь!
– Я не лгу тебе.
– Ты никогда не видел, чтобы он к ней приставал?
– Господи, Харли. Я бы сам с ним разобрался.
– Майк? Что здесь происходит?
В дверях возникла тетя Джен. Я повернулся к ней спиной и вытер слезы рукавом папашиной куртки.
– Я слышала крики.
– Какого черта, Дженет? – рассвирепел дядя Майк. – Можем мы пообщаться без посторонних?
– С каких это пор я – посторонняя? Это что – твоя личная территория? Сына сюда затащит, и поминай как звали!
– Пожалуй, я пойду, – сказал я.
– Тебя никто не гонит, – сказал дядя Майк.
– Мне надо. Можно мне воспользоваться ванной? – осведомился я у тети Джен.
– Ну конечно. – Она прожгла дядю Майка взглядом.
Когда я выходил, между ними разгоралась ссора. Стоило мне прибавить шагу, и все завертелось перед глазами. Пришлось переключиться на первую скорость.
На полпути от гаража к дому мне всерьез показалось, что тетя Джен незаметно подкралась сзади и плюнула в меня, но это всего-навсего начинался дождь.
Миновав святилище, я ворвался в ванную. Опустился перед унитазом на колени, подождал. Рвоты не последовало. Поднялся на ноги, помочился. Кукла бесстрастно взирала на меня.
Я сдернул ее с рулона туалетной бумаги и сунул в карман отцовской куртки. На бумаге остался блестящий след от спермы. Тетя Джен по-любому коснется ее – пусть даже сперма успеет высохнуть. Значит, не зря съездил.
Надежда выскользнуть из дома незаметно рухнула сразу. Несчастливый выдался день. Они поджидали меня у парадного входа. В руках у дяди Майка была сумка с продуктами, а тетя Джен тискала черную Библию размером с ладонь. Я внезапно понял, что испытывают по отношению к нам и нашей помощи голодающие африканцы. Вовсе не благодарность, уверяю вас.
– Это Библия твоей матери, – протянула мне книгу тетя Джен.
Золотые буквы тускло мерцали на потрескавшейся черной обложке. По детской привычке я провел пальцем по обрезу книги. Гладкий, точно атлас. Это была ее книга, никакого сомнения.
– Мы получили ее от тети Дайаны для передачи тебе. Книга попала к ней случайно вместе с вещами отца, – объяснила тетя Джен.
– То есть с его имуществом, – пробормотал я.
– Точно.
– Два года прошло.
– Извини. Я положила ее в ящик и забыла. Надеюсь, тебе не пришлось ее искать.
– Я думал, мама взяла ее с собой в тюрьму. Ведь Библии заключенным разрешены?
Дядя Майк пожал плечами. Он как раз сунул в рот табачную жвачку, и язык у него был занят.
– Я не знаю, – сказала тетя Джен.
– Я провожу тебя до машины, – вызвался дядя Майк и распахнул передо мной дверь.
– Передай привет девочкам, – сказала тетя Джен.
«И пей до дна», – мелькнуло у меня. Я постарался изобразить на лице нечто, похожее на улыбку Майка-младшего.
«Отсоси», – пожелал я тетушке про себя.
Дядя Майк не раздумывал, куда поставить ногу. Прошел по девственно чистой белой дорожке, потом протопал по замечательной зеленой траве и даже плюнул на нее табаком.
Я подошел к машине со стороны водителя, забрался в кабину и открыл пассажирскую дверь, чтобы дяде было куда поставить сумку с продуктами. Сумку он закинул и дверь захлопнул, но остался стоять рядом с пикапом. Перегнувшись, я опустил стекло.
– Я мог бы проявить больше заботы о тебе и девочках в эти два года, – сказал дядя, обращаясь к небу. – Прости меня.
Я тоже посмотрел на небо и увидел след от самолета. Белую волнистую линию, знак, что говорить больше не о чем.
– Между нами ведь все по-прежнему, так? – спросил я.
– Не думаю, – возразил дядя. – Надеюсь, ты понимаешь. Ничего личного.
Он хлопнул по капоту машины и направился к дому. Как только он скрылся в сиянии дверного молотка, я достал из кармана папашиной куртки куклу, сунул в нее палец (до сих пор липкая) и швырнул в кучу мусора на полу, где уже лежали альбом Келли и свадебное фото родителей. Тетя Джен обвинит меня в краже, а дядя Майк и не подумает защищать. Пустячок, а приятно. Библию я положил на сиденье рядом с собой. Наверное, мамина карта все еще внутри.
