Глава 13
Бетти была очень мила со мной, наверное, потому, что я в прошлый раз хлопнул дверью и она не ожидала увидеть меня так скоро.
Я сидел на диване, глядел в окно и первые полчаса только мычал и пожимал плечами.
На стоянке было полно народу – посетители отдела транспортных средств и Центра психического здоровья. Почти все – женщины. Летний наплыв. Примерили купальники и получили психологическую травму. Коровы. Все, кроме одной. Той, что в белых шортах и черной тишотке. С длинными ногами и золотыми волосами, как у Джоди. Тело уже покрыто загаром.
Я смотрел, как она выходит из здания и направляется к своей машине, новенькому темно-зеленому «шевроле камаро». У этой-то дамочки какие проблемы? Боязнь высоты? Страх сломать ноготь? Ужас перед магазинами? Или ей осточертели персонажи любимой мыльной оперы?
Я был незнаком с ней, но уже проникся неприязнью. Неважно, что она хорошенькая. Если бы она ко мне подошла, меня бы стошнило. Никого мне не хотелось, кроме Келли.
Хотя я так и не понял, люблю я Келли или нет. Она у меня из головы не шла. И не только в связи с перепихоном. Порой мне представлялось, как она говорит со мной или смотрит на меня. И ведь ничего такого особенного в ее глазах нет, разве что одобрение. Она еще одно мое несчастье. И радость.
Длинноногая искала в сумочке ключи от машины. Корма у нее была ничего себе, но куда ей до Келли! У той не зад, а священный алтарь.
– Харли, ты слышал, что я сказала?
Последнее время я стал подумывать, не жениться ли мне на Келли? Что за жизнь тогда будет! Секс каждый день. Минет на обед. Есть кому меня покормить и обиходить.
Неважно, люблю ли я ее. Опыт семейной жизни подсказывает мне, что важно, чтобы женщина любила мужчину. А мужчине достаточно любить то, что она для него делает.
– Харли?
Придется терпеть до среды. А может, и не придется. Для того чтобы проведать ее в обеденный перерыв, жениться не надо. Вот завтра и съезжу.
– Харли, ты здесь?
Она может отсосать у меня в машине.
Перед лицом у меня щелкнули пальцы. Я невольно отмахнулся. Бетти убрала руку:
– Извини, что побеспокоила.
– Ничуть не побеспокоили.
Она пошевелилась на своем стуле, по-другому скрестила ноги, поправила юбку. Сегодня юбка тоже короткая. Зеленая с белыми цветами. Вся в складках, вылитые жалюзи.
– Ты находишь эту женщину привлекательной? – спросила Бетти.
– Какую женщину?
– С которой ты глаз не сводишь.
– С кого это я глаз не свожу?
Вены у нее на ногах, словно небрежно написанные строчки. А что, мозгоправу в самый раз. Чем показывать пациентам кляксы, продемонстрируй бедра. На что похоже?
– Хорошо. Ты на нее не смотрел, – подыграла мне Бетти. – Но ты ее заметил. По-твоему, она привлекательная?
Я надвинул козырек бейсболки на глаза.
– Нет.
– Почему нет?
– Нет, и все.
– Я думала, она привлекательная.
– Вам, наверное, жалко, что она уехала.
На правом бедре, там, где кончается юбка, у нее большое лиловое пятно, этакая загогулина. Я это пятно как следует рассмотрел. Спагетти. Клубок дождевых червей. Младенец, запутавшийся в пуповине.
– Ну же, Харли. Представь, что я твоя собеседница, не психотерапевт. Между нами завязался разговор. Мне она показалась привлекательной. Тебе – нет. Почему?
– У нее загар.
– Тебе не нравится загар?
– Ведь еще только конец мая. Значит, либо она куда-то ездила, либо ходила в солярий.
– А тебе не по душе ни то ни другое?
– Значит, она богатая или занимается только собой.
– Понятно. А тебе не кажется, что ты слишком обобщаешь?
– Кажется.
Я увидел слияние рек Мононгахила, Саскуэханна и Аллегейни, как его изображают на карте.
– Тебе это представляется справедливым по отношению к ней?
Я пожал плечами.
– Справедливо ли будет, если кто-нибудь посмотрит, как ты одеваешься, и скажет: «Вах-лак».
Она разделила это слово на два слога. Получилось забавно, я чуть не расхохотался.
– Это бы тебя встревожило?
– Нет.
– Ты бы согласился с таким определением: вах-лак?
– Это неважно, – сказал я. – Встречают по одежке. Без вариантов. У людей ведь нет нюха, как у собак.
Она улыбнулась мне. Переплетение вен предстало передо мной кишками сурка.
– Это правда. Но у нас есть дар речи.
Я хмуро поглядел в окно. Резинка на ее карандаше стала выстукивать дробь по блокноту. В глаз бы ей этим карандашом!
– Что в женщине тебя привлекает физически?
– Что это еще за вопрос?
– Просто вопрос.
– Тело.
– Что именно в теле?
– То, что это – женское тело.
– Какая-то его конкретная часть?
– Нет, тело вообще.
– Значит, тебе нравится любое женское тело. Неважно, толстое, старое…
– Нет-нет. – Перед глазами у меня встали все покупательницы нашего магазина в голом виде. – Я в том смысле, что если тело красивое, я не делю его на части.
– А если бы тебе пришлось выбирать, на какой части ты бы остановился?
Я смерил ее глазами. Она подалась вперед в ожидании моего ответа. Рехнулась, что ли, от общения со мной? И тут мне вспомнилась статья, которую я читал в женском журнале у мамы в тюрьме. Оказывается, о мужчине многое говорит любимая часть тела.
Автор, конечно, выражался изящнее, чем я, но суть была такова. Кто предпочитает задницы – даже женские, – скрытый пидор. Любители сисек хотели трахнуть свою маму. Кто зациклился на женских ногах – сам не прочь стать женщиной. На менжах никто зациклиться не может – мужики их попросту боятся.
Похоже, Бетти тоже читала эту статейку. Впрочем, в книгах в ее настоящем кабинете, наверное, есть целые главы по этому вопросу.
– Рот, – сказал я.
– Рот? – изумилась она.
– Может, хватит про всякую фигню? – взорвался я. – Не желаю говорить про это.
– Ладно, Харли. А о чем бы ты хотел поговорить?
– Сами определите.
– Это твой сеанс, а не мой.
– Это сеанс штата Пенсильвания, – сердито пробурчал я. – У вас ведь, наверное, есть четкие указания, о чем со мной следует беседовать.
Она откинулась назад, внимательно глядя на меня.
– В определенном смысле, есть. Но готова поспорить, что на эти темы ты тоже говорить не захочешь.
Волосы мои взмокли. Я снял бейсболку и положил на стол рядом с салфетками. Для этого пришлось в первый раз вынуть руки из карманов.
– Что у тебя с руками? – воскликнула Бетти. – Ты ими стекла, что ли, бил?
Я посмотрел на свои ладони. Царапин, оставленных Мисти, уже почти не видно. Зато новых порезов прибавилось.
– Занозился, – пояснил я. – Неудачно вытаскивал занозы.
– Чем это ты таким занимался?
– Половицы вскрывал, – сказал я, подумав.
– Ты раны обработал?
– С ними все нормально.
Она не сводила глаз с моих рук, так что пришлось запихать их обратно в карманы. Теперь Бетти пялилась на карманы. Я занервничал. Уже готов был попросить ее оказать первую помощь. Интересно, аптечка у нее из дешевого пластика, как у мамы в ящике с лекарствами? Или это кожаный докторский саквояж в тон шоколадному блокноту?
– У меня есть тема для разговора, – сказал я, чтобы отвлечь ее внимание от рук.
Бетти была приятно удивлена, как будто обнаружила свежий бутон на засыхающем цветке.
– Валяй.
– Как может ребенок любить человека, который его колотит? Как он может находиться рядом с таким человеком?
– Тебе нравилось быть вместе с отцом?
– Я с ним вместе никогда и не был. Он МЕНЯ не любил.
Большая стая ЛЮБИЛ замелькала перед глазами. Слова снялись с бедер Бетти и бабочками запорхали по комнате. Я попытался отследить их полет, сощурился, затряс головой, но слов было слишком много.
– Речь не обо МНЕ. Я хотел бы узнать в общих чертах, как это происходит.
– Значит, так, – начала она, дважды стукнув себя карандашом по лбу. – Каждый ребенок реагирует на жестокое обращение по-своему. Некоторые замыкаются. Некоторые проявляют открытую враждебность. Некоторые уничтожают себя. Но кое-кто принимает жестокость. Купается в ней. Ребенок получает от родителя жестокость вместо любви, и она делается ему необходима.
– То есть ребенок хочет, чтобы его побили?
– В определенном смысле.
– И он начинает думать, что так и надо? Что это морально?
– Ты считаешь, отцу следовало тебя бить?
– Речь не обо МНЕ, – еще раз подчеркнул я.
– И все-таки ответь на вопрос.
Я прерывисто вздохнул. Неужели Бетти выйдет победителем, будет поить меня водой из пластикового стакана? Не хочу. Не нужен мне сейчас никакой ПРОРЫВ. Завтра в обед – другое дело.
– Не думаю, что ему следовало, – сказал я резко. – Но не вижу в этом ничего особенного.
Она явно собиралась задать уточняющие вопросы. Надо ее опередить. Но спрашивать о таком нелегко. Пришлось сосредоточиться на посторонних предметах, чтобы голос звучал безразлично:
– А как же дети, которые подверглись сексуальному насилию? (ЛЮБИЛ один за другим слетелись на подоконник и слились в разноцветный рой.) Они тоже считают, что так и надо?
– Хочешь сказать, не видят в этом ничего особенного? – уточнила Бетти.
– Да.
– Ты говоришь про Мисти?
Меня словно внезапно по голове ударили. Я с трудом заставил себя говорить спокойно:
– Что вы знаете насчет Мисти?
– Очень немного. Не довелось как следует пообщаться с ней, – сказала она, хмурясь.
Бетти была очень недовольна, что Мисти и Джоди перестали ходить на психотерапевтические сеансы, но тут уж ничего поделать было нельзя. Мне было не вырваться с работы, чтобы отвезти их, да и сами они терпеть не могли душеспасительные беседы с доктором. Мисти убегала в лес, а Джоди приходилось силком затаскивать в машину, она рыдала и брыкалась.
А вот Эмбер сеансы нравились. Она даже договаривалась с приятелями, чтобы те подбросили ее и потом забрали.
Бетти продолжала:
– Но в результате тех немногих сеансов, которые у нас состоялись, у меня сложилось впечатление, что насилие со стороны отца в отношении вас всех представлялось ей обоснованным. Говоря твоими словами, она считала, что так и надо.
Я молчал, и Бетти постучала карандашом по блокноту.
– Кто подвергся сексуальному насилию, Харли? – спросила она равнодушно, словно человек, заполняющий анкету.
– Никто из нас, – испуганно ответил я.
– А Эмбер?
– Эмбер?
У меня перехватило дыхание, будто я увидел, как мама рассказывает папаше, как провела день.
– Они никогда не оставались одни, – возразил я. – Когда она была дома, с ней в комнате обязательно находился кто-то еще. Она боялась отца. Ненавидела его.
– Правда?
– Конечно.
Она еще спрашивает!
– Откуда ты знаешь? Ты с ней когда-нибудь об этом говорил?
– Какие еще разговоры? Я присутствовал, когда он ее бил. Видел все своими глазами.
– А что ты испытывал к отцу, когда тот бил Эмбер?
Глаза мои наполнились слезами. Сам не понимаю, откуда они взялись.
– Мне было жаль его.
Бетти подалась вперед:
– Тебе было жаль отца? Не Эмбер?
Я кивнул.
– А что ты испытывал к Эмбер?
– В смысле?
– Ты злился на нее? Считал, что ей досталось по заслугам? Хотел помочь ей?
– Хотел подбодрить ее.
– А как ты думаешь, что она переживала, когда отец бил тебя?
– Понятия не имею.
Она закидывала меня вопросами, точно камнями. Я закрыл лицо руками. Пальцы защипало. Соленые слезы попали в порезы.
– Наверное, ей это не нравилось, – промямлил я.
– Думаешь, она хотела тебя подбодрить?
Шесть секунд. Один ученый чувак как-то сказал по телевизору, что небо вспыхнет, точно зажглась сразу тысяча солнц, и не успеем мы обернуться, как нас накроет ударная волна, равная по силе десяти тысячам бомб, сброшенных на Хиросиму.
Эта самая волна и надвигалась на меня. Голова налилась ослепительным белым светом, в котором потонуло все остальное. И никакой возможности узнать, что это – воспоминание или сон. Я ослеп, но чувства остались со мной. Эмбер. Тяжесть ее тела. Покорность. Блеск для губ с ароматом арбуза.
Волна накатила внезапно. Я корчился на полу, обливаясь слезами, но я уцелел, пережил Судный день. Значит, мне повезло. Никто меня не убедит, что лучше бы я умер сразу.
Бетти стояла передо мной на коленях. Черты ее лица расплывались, но я видел ее юные глаза. Вся ее молодость искрилась в них. Обогащенная прожитыми годами, она несла облегчение.
Бетти погладила меня по руке:
– Все хорошо, Харли.
А у папаши были эти шесть секунд? Он и не знал, что оно приближается. Мама прокралась ему за спину, и его накрыло. У нее не было выбора.
Ружье выстрелило, и ничего уже не воротишь. Она ему даже не угрожала. Для этого ей пришлось бы встать с ним лицом к лицу, держа ружье в трясущихся руках, и он просто забрал бы оружие у жены, словно очередной неоплаченный счет.
– Все хорошо, – повторила Бетти.
Я поднялся на ноги и сделал несколько неуверенных шагов по комнате. Где моя бейсболка? А буквы, складывающиеся в МЕНЯ?
– Харли, успокойся, пожалуйста. Перестань метаться.
Вот она, моя бейсболка, на столе лежит. А вот ни одного МЕНЯ что-то не видно.
– Надо поговорить об этом.
– Не буду, – крикнул я.
– Тебе станет лучше.
– Не хочу.
Я кинулся к двери.
– Прошу, Харли, не уходи.
Но я уже выскочил из комнаты и на этот раз не оглядывался.
У Йи было целых три клиента, никогда столько не видел. Увидев меня, Джек Йи выказал как-то меньше радости, чем обычно. У клиентов тоже был не слишком счастливый вид. Жена Джека бросила на меня взгляд поверх газеты и опять углубилась в чтение. Даже не помахала.
Я заказал яичный рулет для Мисти и цыпленка по рецепту генерала Цо для себя. Мне полагалось экономить денежки – чтобы оплатить все налоги, требовалось еще долларов сто, – но я никак не мог отделаться от ощущения, что Судный день близок. Вдруг я ем в последний раз? Не хочется, чтобы это был хотдог или чизбургер.
Джек Йи вернулся на кухню и лично запаковал мой заказ. Я напомнил ему чтобы не забыл печенье с сюрпризом и зонтик. Выходя на улицу я посмотрел на свое отражение в стекле двери: что это на меня все так пялятся. Принять бы душ, побриться и поспать. А так я вполне ничего себе.
Я забрался в машину и сразу же вскрыл коробку с цыпленком. Йи положил мне шесть пластмассовых вилок, три набора палочек и штук двадцать пакетиков с соусами – тут тебе и соевый, и сладкий, и кислый. Упаковка прямо-таки излучала нервозность.
Цыпленок был неплохой, но ничего особенного. Келли точняк сделала бы лучше. Будь она моей женой, готовила бы с утра до вечера.
Поев, я смял коробку и бросил на пол. Она отскочила от альбома Чикагского института искусств и шлепнулась на свадебную фотку мамы и папаши. Как грустно, если это лучшее, что осталось у них от свадьбы. Как-то не задумывался об этом раньше. Маму тошнит, потому что она беременна мной, а папаша до того пьян, что вот-вот свалится. Улыбается кому-то. Дяде Майку, что ли? Или дедушке? И приговаривает при этом: «Вот видишь, старый пердун. Я женат, и у меня есть работа. А ты вонял, что работу мне не найти. И жену тоже». Мне захотелось закопать фотку в мусор на веки вечные. Очень уж она символичная.
Я ехал неторопливо. Спешить было некуда. Желудок полон, и не хочется видеть девчонок.
Кстати, ни одна мне не попалась на глаза в то утро. Из конторы шахты я добрался до дома часам к пяти. Элвиса я запер в кабине машины, так что пес мог разоряться сколько угодно, в доме не услышат, когда я пришел-ушел.
Выпустив пса, я вместе с ним вошел в дом. Мы схарчили валявшийся на кухонном столе сэндвич, который Эмбер не доела накануне вечером.
Я даже не пытался поспать хоть часик. За рулем считал Мадонн. На рассвете, когда на траву ложится роса, у них особо благостный вид. И вечно рядом с ними полно всякой дряни: керамических оленей с отбитыми носами, бассейнов для птиц, покрытых фольгой шаров, уток с вертящимися крыльями, фигурок нагнувшихся женщин, у которых видно белье, – только все равно кажется, что они в одиночестве.
Богородиц я насчитал семь. Единственная старомодная пластиковая скульптура принадлежала Шайкам. Направляясь от Йи домой, я, как и утром, притормозил перед их домом и полюбовался небесно-голубым одеянием и розовыми губками. У этой Мадонны у единственной достало храбрости поднять глаза на Господа, и на нее снизошла благодать. Ее улыбка давала мне надежду.
Когда я достиг дороги через «Стреляй-роуд», настроение у меня еще больше улучшилось. Деревья образовывали зеленый туннель. Лучи света пронизывали листву, на грязной дороге плясали солнечные зайчики. Дурацкая сцена в кабинете у Бетти забылась совершенно. Чувство сытости, плавное покачивание, неторопливая игра света и тени чуть было меня не усыпили.
Я потихоньку катил к гребню холма, надеясь, что в чаще мелькнет олень или хотя бы разноцветный хвост фазана. Но представители фауны не показывались. Зато возле нашего дома я увидел пикап. Причем машина не принадлежала дяде Майку. Значит, какие-нибудь власти. Или ухажеры Эмбер, других вариантов нет.
Парнишка с волосами, крашенными в два тона, с тремя сережками в ухе, пеньковым браслетом на руке и галстуком в блестючках на шее сидел на капоте, курил и потягивал из банки пиво. Он посмотрел в мою сторону, но не удостоил меня ни кивком головы, ни улыбкой, ни каким-либо иным приветствием. Это показалось мне невежливым.
Джоди и Мисти я на крыльце не приметил. Когда я вышел из машины, Джоди, вся в слезах, кинулась ко мне через двор и вцепилась в ногу. Мисти за ней не побежала, осталась стоять где была, но наши глаза встретились. С того момента, как я изъял деньги, это был наш самый близкий контакт.
– Что происходит? – осведомился я, положив руки на плечи Джоди и не сводя глаз с парнишки.
– Эмбер уходит, – прорыдала Джоди.
– А ты кто такой, на хрен? – крикнул я юнцу.
Он неторопливо опустил руку с банкой. Глаза у него были закисшие, на губах играла привычная ухмылка человека, который часами просиживает в темном, прокуренном помещении, поглощенный мыслями о себе, любимом.
– А ты кто, на хрен, такой? – заорал сопляк в ответ.
Я дернулся было в его направлении, но Джоди так крепко обхватила мои ноги, что я шагу не смог ступить.
– Не разрешай Эмбер уходить, – умоляла Джоди. – Пожалуйста, Харли. Не пускай ее.
– Не плачь, никуда она не денется, – сказал я.
Оторвал сестрицу от себя и подошел к парнишке:
– Я спросил, кто ты такой?
Юнец прикончил пиво и бросил банку мне во двор.
– Я – друг Эмбер. – Он воткнул себе в пасть сигарету – А ты, наверное, ее брательник-жлоб?
Вот сейчас моя рука сама как треснет его. Последнее время все так и происходит.
Но не на этот раз. Я тупо смотрел на руку.
– Не бей его, Харли, – попросила Джоди у меня из-за спины.
– Ударить меня? – заржал парнишка.
– Отпусти его.
– Дай ему! – закричала с крыльца Мисти.
Дверь распахнулась, и на пороге показалась Эмбер с чемоданом и своей подушкой под мышкой. При виде меня она замерла. Вся кровь отхлынула у нее от лица, глаза сделались совсем черные. В них кипела ярость.
– Живее! – подал голос юнец. – Я жрать хочу. Поехали.
Недолго думая, я заступил ей дорогу:
– Что ты творишь?
– Ухожу от тебя.
– Что ты сказала?
– Ты слышал.
Я схватил ее за руку. Она вырвалась:
– Не прикасайся ко мне.
– Эмбер, что происходит?
– Я не буду с тобой больше жить. – Она сощурилась и прошипела: – Ты такой мерзкий.
Между нами вклинилась Джоди и обхватила Эмбер за талию:
– Не уходи.
– Прости, Джоди. Я не по своей воле. Это все из-за Харли. Злись на него.
– Да что я такого сделал? – завопил я.
Она подхватила свои пожитки и бросилась к пикапу. Юнец не пошевелился, чтобы ей помочь. Хоть бы багаж у нее принял. Утеплит. Дверь открыл. Нет, только дымил сигаретой и пялился на ее грудь.
– Ты знаешь что, – крикнула она мне через плечо.
– Харли, – дергала меня за руку Джоди, – прострели ему шины.
– Успокойся, Джоди. Все хорошо.
– Нет, нехорошо.
Эмбер закинула чемодан в кузов и с подушкой в руках забралась в кабину. Заливаясь слезами, захлопнула дверь. Ее приятель, никуда не торопясь, слез с капота.
– Останови ее, – умоляла Джоди.
– Она вернется.
– Нет, не вернется.
Я обнял ее за плечи. Она рыдала в голос, тряслась вся.
– Этому пареньку нужно от нее только одно, добившись своего, он ее выкинет на первой же парковке.
– Ему нужна ее подушка?
Глаза у Джоди светились любовью и доверием. Нет, никогда у меня не будет детей. В конце концов, надо уважать в них человека.
– Ну да, – промямлил я.
– И ты заберешь ее с парковки?
– Ну да. Поеду и заберу.
– Ладно, – шмыгнула Джоди. – Это точно?
– Конечно.
Джоди плюхнулась на верхнюю ступеньку крыльца и всхлипнула:
– Это все Мисти виновата.
В углу крыльца стояла Мисти. Казалось, она пропустила мимо ушей слова Джоди.
– Яичный рулет в кабине, – сказал я ей. Мои слова она вроде бы тоже пропустила мимо ушей, однако немного погодя съехала вниз по перилам и зашагала к машине.
Мне не хотелось расспрашивать Джоди. Я уже получил сегодня удар от судьбы. Хорошенького понемножку. Но тут кое-что само бросилось мне в глаза. В руке у Мисти был зажат пакет от Йи, на запястье болтался кошачий ошейник с дешевыми стекляшками. Мне внезапно пришло в голову, что с того самого дня, когда она его нацепила, я Мисти без ошейника не видел.
Отдав Джоди печенье с предсказанием и розовый бумажный зонтик, Мисти прошла в дом. Джоди с хрустом разломила печенье.
– «Добрые вести придут к тебе по почте», – прочитала она и наморщила нос. – Глупость какая-то. Конфуций этого не говорил. Когда он жил, и почты-то никакой не было.
– Пожалуй, ты права, – произнес я, усаживаясь рядом с ней. – Не думаю, чтобы все эти предсказания сочинил Конфуций. Только самые удачные.
Джоди как всегда аккуратно сложила бумажку пополам и сунула в карман своего джинсового жакетика с бахромой как у Покахонтас.
Приставать к ней с вопросами насчет Мисти мне по-прежнему не хотелось, но я вспомнил про ошейник и понял, что никуда мне от этого не деться. Как-никак я был за них в ответе.
– Почему ты сказала, что Эмбер уходит из-за Мисти?
Джоди задумчиво уставилась на след от босоножки сестрицы.
– Мисти что-то такое сказала, когда та вернулась из школы, и Эмбер взбесилась. Потеряла всякое самообладание.
– И что же она сказала?
– Не знаю. Они зашли в ее комнату и закрыли за собой дверь. Разговор шел про тебя, между прочим. Они все повторяли твое имя.
Она внезапно вскочила, направилась к тому месту, где из земли пробился лиловый тюльпан, встала на колени и низко нагнулась над цветком, словно собиралась его поцеловать.
– Я Мисти просила и просила, но она мне ничего не сказала. Секрет, говорит. – Джоди вернулась на крыльцо и с тяжким вздохом села. – Мисти умеет хранить секреты. А я не умею.
– Ты же сохранила секрет насчет маминых денег, – напомнил я.
– Мисти сказала, если я разболтаю, папа и мама окончательно разругаются и разведутся.
Она подняла на меня глаза. Люди вечно расхваливали ее волосы (ну прямо Спящая красавица), но самым поразительным у Джоди были глаза. Бархатисто-серые, они лучились доверием.
– Думаешь, мне надо было сказать? – спросила она.
– Да какая разница! – Я сперва вытянул ноги, потом поджал под себя, стараясь принять самую беззаботно-небрежную позу. – А у вас с Мисти есть еще секреты?
– Может быть.
– Понимаешь, когда Мисти велит тебе, мол, никому ни слова, она не имеет в виду меня.
– Нет, имеет.
– Только, мол, не говори Харли?
– Не говори никому. Значит, и тебе.
– Она тебя просила хранить в секрете, почему у нее футболка оказалась вся в крови?
– Это ты про ту ночь, когда мама застрелила папу?
Одна рука у меня дернулась. Бешено заколотилось сердце. Вот так сюрприз!
– Кровь попала на нее именно в ту ночь? – спросил я самым светским тоном.
– Ну да. Только это никакой не секрет. Мама знает.
Я поднялся. Удары сердца отдавались в ушах. В горле. В кончиках пальцев. Шесть секунд. Тик-так.
– А как она вымазалась в крови?
– Когда обняла папу. Сказала, с ним все будет в порядке, но я на него посмотрела и сразу поняла, что это не так.
– Мисти не обнимала папу, – осторожно сказал я. – К тому времени, как мы с патрульным привезли ее домой из магазина, его уже увезли на «скорой».
– Знаю.
– Она была в торговом центре. Собственными глазами видел.
– Знаю. Мама ее туда отвезла.
– Конечно, мама. Как бы еще она попала в магазин?
Я подошел к перилам, положил на них покалеченные руки и стиснул. Все мое тело пронизала боль. Я внезапно понял, какой вопрос сейчас задам.
– А когда мама отвезла ее?
– Не знаю, в котором часу.
– До ссоры или после?
– После.
– После, – машинально повторил я.
– После.
– То есть сперва мама застрелила папу, а потом повезла Мисти в город?
Джоди кивнула.
ЧЕТЫРЕ секунды. ТИК-ТАК. Волосы у меня сделались мокрые, пот потек по лицу.
– То есть мама застрелила папу, оставила его лежать в кухне, села за руль и повезла Мисти в магазин?
– Ну да.
– Концы с концами не сходятся, Джоди. Ты что-то перепутала. Тебе было всего четыре года. Прибавь сюда шок. У тебя на шесть месяцев речь отнялась. Помнишь? Ты не могла говорить.
– Помню.
Я прошелся взад-вперед по крыльцу. Ботинки мои топали в точности как папашины после рабочего дня на цементовозе.
Три секунды. ТИК-ТАК.
– А что мама сделала, когда вернулась из магазина домой?
– Она взяла из сарая лопату и пошла в лес. Наверное, хотела похоронить папу.
– Она закопала футболку Мисти?
Джоди посмотрела на меня с любопытством:
– А зачем ей это делать?
– Она взяла с собой майку Мисти? – не отставал я.
– Не знаю. Из собачьей будки мне было не видно.
– А как мама вернулась, ты видела?
– Да.
– И чем она занялась?
– Она поставила лопату в сарай и вошла в дом. Потом полиция приехала. Ты злишься на меня?
– Почему ты не сказала полицейским, что Мисти была дома, когда мама застрелила папу?
– Они меня не спрашивали.
Две секунды. ТИК-ТАК. А с чего бы им спрашивать? Пока патрульный разыскивал девчонку, мама во всем призналась.
– Тебе плохо, Харли? Ты ужасно бледный. Как тогда у мамы в тюрьме.
– Со мной все в порядке, – улыбнулся я сестре и прерывисто вздохнул.
Одна секунда.
Внезапно я обнял Джоди и прижал к себе. Она в ответ обняла меня. Я закрыл глаза и увидел, как Донни на пламенеющей машине преграждает путь Мисти в окровавленной футболке с подсолнухом и разносит на миллион кусков.
