Тамарис, королева Хаурана, пробудилась от сна в тишине, которая не походила на обычное спокойствие спящего дворца.

Она лежала, уставившись в темноту, и удивлялась, почему погасли свечи в золоченых канделябрах. Но Тамарис вдруг начала ощущать мерцавшее пятно в темноте перед собой. Она наблюдала, озадаченная. Пятно росло, и его яркость увеличивалась по мере того, как оно расширялось, — растущий диск мертвенно-бледного света парил на фоне черноты бархатной портьеры на противоположной стене. Привстав, Тамарис затаила дыхание. Темный предмет показался в этом круге света. Это была человеческая голова!

Испугавшись, королева открыла было рот, чтобы позвать своих стражников, но что-то ее остановило. Круг становился бледнее, а рисунок головы четче. Вскоре Тамарис заметила, что это маленькая изящная женская голова с благородной осанкой.

Королева внимательно всмотрелась в лицо. И, о ужас!

Черты лица были ее собственными! Она как бы глядела в зеркало, которое чуть изменило ее облик, придавая хищное мерцание глазам и мстительный изгиб губам.

— Иштар! — выдохнула Тамарис. — Я заколдована!

К ее ужасу, видение заговорило и голос был подобен сладкому яду.

— Заколдована? Нет, дорогая сестра! Здесь нет колдовства.

— Сестра? — пробормотала смущенная девушка. — У меня нет сестры.

— У тебя никогда не было сестры? — раздался сладкий насмешливый голос. — Сестры-близняшки, чья плоть была также чувствительна, как и твоя, к ласке и боли?

— Ну, когда-то у меня была сестра, — ответила Тамарис.

Она была убеждена, что находится во власти какого-то ночного кошмара.

— Но она умерла.

Красивое лицо в круге исказилось от ярости, его черты стали такими дьвольскими, что Тамарис отпрянула назад, ожидая увидеть, как змеиные локоны зашевелятся, шипя, над точеными бровями.

— Ты лжешь! — изрыгнули обвинение искаженные красные губы. — Она не умерла! Глупости! О, достаточно этой болтовни! Смотри — и пусть лопнут твои глаза!

Свет вдруг пробежал вдоль портьер, как огненные змейки, и свечи в золоченых подсвечниках снова необычайно вспыхнули.

Тамарис сжалась на своем бархатном ложе. Перед ним возникла гибкая фигура, которая каждой своей черточкой была похожа на Тамарис. Только это высокомерное существо наполняла чуждая и злобная суть.

Шелковая туника, схваченная на поясе кушаком, была копией королевской ночной рубашки, на ее ногах были такие же золоченые сандалии, что носила Тамарис.

— Кто ты? — выдохнула Тамарис.

Мурашки поползли по спине.

— Объясни мне свое присутствие здесь, прежде чем я позову стражу.

— Кричи, пока не рухнет крыша, — беззаботно ответила незнакомка. — Твои бездельники не проснутся до рассвета, хоть весь дворец сгори вокруг них. Твои часовые отосланы из этой части дворца, они не услышат твоих воплей.

— Что? — воскликнула Тамарис. — Кто посмел давать моим часовым такую команду?

— Я, дорогая сестра, — насмешливо ответила гостья.

Тамарис почувствовала, как удушающая сеть растерянности была накинута на нее.

— Кто ты? — отчаянно закричала она. — Что за безумие? Почему ты пришла сюда?

— Кто я?

В ее мягком голосе была злобность кобры. Гостья подошла к краю ложа, схватила белые плечи королевы жесткими пальцами и взглянула в испуганные глаза Тамарис. Под этим гипнотическим взглядом королева забыла о своем негодовании.

— Дура! — проговорила девушка сквозь зубы. — Ты еще спрашиваешь? Ты удивляешься? Я — Соломея!

— Соломея!

Тамарис выдохнула это имя, когда она осознала невероятную, оцепеняющую правду.

— Я думала, что ты умерла сразу после рождения, — сказала она, запинаясь.

— Так думали многие, — ответила та, которая назвала себя Соломеей. — Меня отнесли в пустыню. Проклятие! Почти младенца, чья жизнь еле теплилась, как огонек свечи. А ты знаешь, почему они обрекли меня на смерть?

— Я слышала историю… — пробормотала Тамарис.

Соломея злобно засмеялась и показала на свою грудь. Туника с низким вырезом открывала верхнюю часть ее грудей, и между ними сиял удивительный знак — полумесяц, красный как кровь.

— Знак колдуньи! — воскликнула Тамарис, отпрянув.

— Да!

Смех Соломеи колол кинжалом ненависти.

— Проклятие королей Хаурана! Да, благочестивые глупцы рассказывают, как первая королева нашей династии имела связь с демоном тьмы и родила ему дочь, которая жива до сих пор. И теперь каждое столетие в династии Асхаранов рождается ведьма — девочка с малиновым полумесяцем между грудей, который предопределяет ее судьбу. Некоторые из ведьм были убиты при рождении. Другие прошли по Земле как колдуньи, гордые дочери Хакрана с луной ада, горящей между их точеными грудями. Каждую из них звали Соломея. И всегда будут Соломеи. Они будут рождаться ведьмами, пока горы льда не спустятся с грохотом с полюса и не сотрут цивилизацию в прах, и не поднимется потом новый мир из пепла и пыли.

— Но ты… — пробормотала Тамарис.

— Я?

Мерцающие глаза вспыхнули темным огнем.

— Они унесли меня в пустыню далеко от города и положили голой на горячий песок под обжигающим солнцем, а затем ускакали прочь, оставив шакалам, коршунам и пустынным волкам. Но во мне есть часть сил, которые кипят в черных безднах за смертной чертой. Проходили часы, и солнце палило адским пламенем, но я не умерла. Да, кое-что из этой пытки я помню смутно, как человек вспоминает неясный отрывочный сон. Затем появились верблюды и желтолицые мужчины, одетые в шелковые одежды. Сбившиеся с караванной дороги, они прошли рядом, и их предводитель увидел меня и узнал малиновый полумесяц на моей груди. Он взял меня с собой и дал мне жизнь. Это был волшебник из далекого Хитаи, возвращавшийся в свое родное королевство после путешествия в Стигию. Он взял меня с собой в пурпурно-башенный Найнаиг. Я выросла там, учась у него. Годы, которые прошли там, принесли ему черную мудрость и усилили его власть над злом. Многим вещам он научил и меня…

Она замолчала, загадочно улыбаясь, злые искорки мерцали в ее темных глазах.

Затем она тряхнула головой.

— Он отослал меня прочь в конце концов, сказав, что я всего лишь обычная колдунья и не гожусь для управления могучими колдовскими силами, которым он научил меня. Он сделал бы меня королевой мира и управлял бы народами через меня, но я оказалась только служанкой тьмы. Но что из этого! Я никогда не стремилась заточить себя в золотую башню и проводить долгие часы, уставившись в хрустальный шар, бормоча заклинания, написанные на змеиной шкуре кровью девственницы, и сгибаться над заплесневевшими томами на забытых языках. Он заявил, что я только земная колдунья, не имеющая ничего общего с глубокими безднами космического колдовства. Ладно, этот мир содержит все, что я желаю, — власть, роскошь, празднества, красивых мужчин для любви и многих женщин для рабства. Он рассказал мне, кто я такая, поведал о проклятии и моем наследстве. Я вернусь, чтобы взять то, на что у меня столько же прав, сколько и у тебя. Теперь это все мое по праву.

— Что ты имеешь в виду?

Тамарис вскочила и уставилась на свою сестру, забыв о своем испуге и растерянности.

— Не воображаешь ли ты, что, усыпив нескольких моих стражников и служанок, ты захватила трон Хаурана? Не забывай, что я королева Хаурана! Я предоставлю тебе почетное место как сестре, но…

Соломея презрительно рассмеялась.

— Как ты великодушна, дорогая, милая сестра! Но прежде чем ты захочешь поставить меня на мое место, не скажешь ли ты мне, чьи солдаты стоят лагерями за городскими стенами?

— Это шемитские наемники Константинуса, воеводы Котака.

— А что они делают в Хауране? — продолжала Соломея.

Тамарис чувствовала, что над ней насмехаются, но отвечала с достоинством.

— Константинус просил разрешения пройти вдоль границ Хаурана на своем пути в Туран.

— Не он ли просил твоей руки сегодня? — спросила Соломея.

Тамарис бросила на нее подозрительный взгляд.

— Откуда ты знаешь это?

Ответом было презрительное пожатие плеч.

— Ты отказала ему, дорогая сестра?

— Конечно, отказала! — сердито воскликнула Тамарис. — Неужели ты, сама Асхаранская принцесса, полагаешь, что королева Хаурана ответит на такое предложение чем-нибудь, кроме отказа? Выйти замуж за авантюриста с окровавленными руками, за мужчину, изменившего собственному королевству и ставшему вожаком грабителей и наемных убийц! Я никогда не позволила бы ему привести своих синебородых бандитов в Хауран, но он фактически пленник в южной башне, охраняемый моими солдатами. Завтра я прикажу его войску покинуть королевство. Сам он останется пленником, пока они не пересекут границу. К тому же он предупрежден, что ответит за любое оскорбление, совершенное его людьми.

— Он заключен в южной башне? — спросила Соломея, хлопнула в ладоши и, повысив голос, с нотками злого веселья, позвала:

— Королева дает тебе аудиенцию, Фалькон Константинус!

Золоченая дверь открылась, и высокая фигура вошла в спальню.

Увидев ее, Тамарис возмущенно и гневно произнесла:

— Константинус? Ты посмел войти в мою спальню?

— Как видите, ваше величество!

Он наклонил свою ястребиноподобную голову в насмешливой покорности.

Константинус был высоким, широкоплечим мужчиной с узкой талией.

Его лицо, обожженное солнцем, было довольно красиво, глаза пронзительны и настороженны, твердость тонких губ не смягчалась черными усиками. На нем были сапоги из кордаванской кожи, штаны и камзол из простого темного шелка, потускневшего от дыма лагерей, и с пятнами оружейной ржавчины.

Он обвел взглядом королеву с таким бесстыдством, что ее передернуло от негодования.

— Клянусь Иштар, Тамарис, — сказал он мягко. — Я нахожу тебя более пленительной в ночной рубашке, чем в королевской одежде. В самом деле, что за славная ночь!

В темных глазах королевы появился страх.

Она была не глупа и знала, что Константинус никогда не осмелился бы на такое оскорбление, если бы не был уверен в своих силах.

— Ты сошел с ума! — сказала она. — Если я нахожусь в твоей власти в этой спальне, то ты в такой же власти моих подданных, которые разорвут тебя на куски, если ты коснешься меня. Убирайся сейчас же, если хочешь жить!

Соломея сделала нетерпеливый жест.

— Достаточно этого фарса. Послушайте, дорогая сестра, это я привела Константинуса сюда. Когда я решила захватить власть в Хауране, я стала искать себе помощь и выбрала Фалькона из-за того, что у него полностью отсутствуют такие черты, которые глупые люди называют хорошими.

— Я польщен, принцесса, — пробормотал Константинус иронически, с подчеркнутым поклоном.

— Я послала его в Хауран, и, когда его люди расположились лагерем снаружи города, а он был во дворце, я вошла в город через маленькие ворота в восточной стене. Глупцы, сторожившие их, подумали, что это ты возвращаешься из какой-то ночной поездки…

Щеки Тамарис вспыхнули. Соломея жестко улыбнулась и продолжила:

— Они, конечно, были удивлены и смущены, но впустили без всяких вопросов. Я вошла во дворец и отослала в казармы удивленную стражу. То же я сделала и с воинами, охранявшими Константинуса в южной башне. Затем я вошла сюда, усыпив твоих служанок.

Пальцы Тамарис сжались, и она побледнела.

— Ну, что дальше? — спросила она дрожащим голосом.

— Слушай!

Соломея наклонила голову. Через оконный переплет донесся звук маршировавших людей с оружием, грубые крики на чужом языке, перемешивавшиеся с криками хауранцев.

— Люди проснулись, и в них растет страх, — иронически сказал Константинус. — Ты лучше иди и приободри их, Соломея.

— Называй меня Тамарис, — ответила Соломея. — Мы должны привыкнуть к этому.

Что ты сделала? — закричала Тамарис. — Что ты сделала?

— Я отдала приказ солдатам у ворот открыть их, — ответила Соломея. — Они были удивлены, но подчинились. Ты слышишь, как армия Фалькона марширует по городу.

— Ты — дьявол! — воскликнула Тамарис. — Ты предала моих людей в моем обличье! Ты сделала меня в их глазах предательницей! О, я должна пойти к ним…

С жестоким смехом Соломея оттолкнула Тамарис в глубь спальни. Королева была беспомощна против грубой силы.

— Ты знаешь, как добраться до подземной темницы во дворце, Константинус? — спросила колдунья. — Хорошо. Бери эту гордячку и запри ее в самой крепкой камере. Тюремщики все спят. Пошли людей перерезать им глотки, прежде чем они проснутся. Никто не должен знать, что случилось. С этого времени я — Тамарис, а Тамарис — безымянный пленник в темнице.

Константинус улыбнулся, и его сильные белые зубы сверкнули под тонкими усами.

— Очень хорошо, но ты не откажешь мне в небольшом развлечении сначала?

— Хорошо! Укрощай эту девчонку, как знаешь.

Со злобным смехом Соломея швырнула сестру в руки Фалькона и вышла.

Та забыла о людях, маршировавших на улицах, забыла об оскорблении своего королевского сана перед лицом угрозы своей женской чести.

Только ужас и стыд испытывала королева Хаурана, когда сильные руки Константинуса сжали ее гибкое тело.

Соломея, торопясь вдоль коридора, злобно улыбнулась, когда крик отчаяния вырвался из королевской спальни.

Штаны и рубаха молодого солдата были испачканы кровью, мокры от пота и серы от пыли. Кровь сочилась из глубокой царапины на его бедре, из порезов на груди и плечах. Капли пота блестели на мертвенно бледном лице, пальцы вцепились в обшивку дивана, на котором он лежал.

Его слова отражали моральное страдание, которое сопровождалось физической болью.

— Она, должно быть, сошла с ума! — повторял он снова и снова, подобно человеку, ошеломленному чудовищным и невероятным событием. — Это подобно колдовству, это кошмар! Тамарис, которую любит весь Хауран, предала своих людей этому дьяволу из Котака. О, Иштар, почему меня не убили!? Лучше умереть, чем жить и видеть, как наша королева становится предательницей!

— Лежи спокойно, Валериус, — просила девушка, которая обливала его водой, обмывая и перевязывая раны трясущимися руками. — Пожалуйста, лежи спокойно, дорогой! Я же не могу вызвать знахаря…

— Нет, — бормотал раненый юноша. — Константинус, дьявол с синей бородой, будет обыскивать кварталы в поисках раненых хауранцев. Они повесят любого мужчину, раны которого доказывают, что он сражался против них. О, Тамарис, как могла ты предать людей, которые обожали тебя!

В яростной агонии он скорчился, плача от горя и стыда, а испуганная девушка прижала его голову к своей груди и умоляла успокоиться.

— Лучше смерть, чем черный стыд, который пал на Хауран в этот день, — стонал он. — Ты согласна, Инга?

— Нет, Валериус. Я проснулась от шума сражения, выглянула в окно и увидела шемитов, резавших наших людей. Затем я услышала тебя, звавшего меня из-за боковой двери.

— Мои силы были на исходе, — пробормотал он. — Я упал в переулке и не мог подняться. Я знал, что они очень скоро найдут меня, если я останусь лежать там. Я убью этих синебородых дьяволов, клянусь Иштар! Они никогда не будут топтать улицы Хаурана, клянусь богами!

Дрожащая девушка прижала палец к его губам, но он не мог лежать молча.

— Я не был на стене, когда вошли шемиты, — вырвалось у него. — Я спал в бараках с другими солдатами. Это было как раз перед рассветом, когда вошел наш капитан, и его лицо было бледно под шлемом. Шемиты в городе, — сказал он. — Королева пришла к южным воротам и отдала приказ, чтобы их пропустили. Она сняла людей со стен, где они стояли на страже с того времени, как Константинус вошел в королевство. Я не понимаю этого, и никто не понимает, но я слышал, как она отдала приказ, и мы подчинились, как всегда. Нам приказали собраться на площади перед дворцом и сложить оружие. Иштар знает, что все это означает, но таков приказ королевы. Когда мы пришли на площадь, на возвышении возле дворца стояли шемиты, десять тысяч полностью вооруженных синебородых дьяволов. Улицы, ведущие к площади, были забиты народом. Тамарис стояла на ступеньках дворца рядом с Константинусом, который поглаживал свои усы, как огромный тощий кот, только что сожравший воробья. Пятьдесят шемитов с луками в руках были выстроены перед ним. На этом месте должна была стоять охрана королевы, но она была оттеснена к подножию лестницы дворца, также озадаченная, как и мы, хотя они пришли полностью вооруженными, несмотря на приказ королевы. Тамарис заговорила с ними и сказала, что она пересмотрела предложение Константинуса — хотя только вчера она швырнула его же слова ему в лицо при всем народе — и что она решила сделать его королем-консортом. Она не объяснила, почему она привела шемитов в город так предательски, но сказала, что, так как Константинус руководит отрядом профессиональных воинов, армия Хаурана больше не нужна и, следовательно, она распускает ее. Она приказала воинам спокойно расходиться по домам. Мы стояли, как оглушенные, и не находили слов для ответа. Мы стали расходиться, не понимая, что делаем, как в тумане. Но когда тот же приказ был отдан дворцовой страже, вмешался капитан стражи Конан. Люди говорили, что он был свободен ночью и пьянствовал, но сейчас он был совершенно трезв. Он закричал стражникам, чтобы они стояли, как стоят, пока не получат приказа от него, и таково было его влияние на своих людей, что они подчинились, несмотря на приказ королевы. Конан поднялся по ступеням дворца и пристально посмотрел на королеву, а затем прогремел: «Это не королева! Это не Тамарис! Это сам дьявол в маске!» И тогда начался сущий ад! Я точно не помню, что случилось. Я думаю, что шемит ударил Конана, а Конан убил его. В следующее мгновение площадь стала полем сражения. Шемиты кинулись на стражников, и их копья и стрелы поразили многих солдат, которые уже стали расходиться. Некоторые из нас хватали все, что было под рукой в качестве оружия, и стали обороняться. Мы едва ли понимали, за что мы сражались, но против Константинуса и его дьяволов — не против Тамарис, я клянусь! Константинус кричал, что перережет всех предателей, но мы не предатели!

Отчаяние и смущение прерывали его голос. Девушка тихо утешала его, не понимая всего этого, но страдая вместе со своим возлюбленным.

— Люди не знали, на чью сторону встать. Это был сумасшедший дом. Мы сражались без доспехов, полувооруженные и, конечно, не имели никаких шансов на успех. Дворцовые стражники были полностью вооружены, но их было только пятьсот человек. Они взяли большую пошлину, прежде чем их перебили. В такой неравной битве другого и не могло быть. И в то время, как людей убивали на ее глазах, Тамарис стояла на ступенях дворца в обнимку с Константинусом и смеялась. Боги, это все безумие! Я никогда не видел, чтобы человек мог сражаться так, как сражался Конан, когда они потом все скопом навалились на него. Он встал спиной к стене дворца, и, прежде чем они одолели его, кучи трупов поднялись до высоты бедер вокруг него. Я слышал, как кто-то приказал взять капитана Конана живым или мертвым. Но в конце концов они повалили его, сотня против одного. Когда я увидел, что он упал, я потащился прочь, чувствуя, что весь мир рухнул.

Константинус улыбнулся. Он сидел на своей лошади среди толпы мускулистых шемитов с кучерявыми сине-черными бородами и ястребиными носами.

Низкое солнце поблескивало на их остроконечных шлемах и серебряных пластинах доспехов. Почти в миле от них поднимались стены и башни Хаурана.

В стороне от караванной дороги был поставлен огромный крест, и на этом месте был распят человек в набедренной повязке. Человек был гигантом по сложению, и его мускулы надулись огромными узлами и складками на теле. Из-под спутанной черной гривы волос, которая скрывала его широкий лоб, сверкали неукротимым огнем голубые глаза.

Кровь медленно сочилась из ран на руках и ногах.

Константинус насмешливо отсалютовал ему.

— Простите меня, капитан, — сказал он, — что я не могу остаться, чтобы облегчить ваши последние часы, но у меня есть дела в этом городе, и я не должен заставлять ждать нашу восхитительную королеву!

Он тихо засмеялся.

— Итак, я оставляю тебя без охраны, наедине с ними.

Он многозначительно кивнул на черные точки, мелькавшие далеко вверху.

— Если бы их не было, я бы мог подумать, что ты можешь протянуть еще несколько дней. Не пытайся спастись и не питай на этот счет никаких иллюзий. Я объявил, чтобы никто не приближался к твоему телу, живому или мертвому, а иначе с нарушителя этого указа и со всей его семьи будет содрана кожа на площади. У меня такая репутация в Хауране, что мой приказ сильней любого отряда стражников, и ты повиснешь здесь, на этом дереве смерти. Я не оставляю стражи, потому что коршуны не приблизятся, пока кто-то находится рядом, а я не желаю, чтобы они чувствовали какое-нибудь неудобство. Именно поэтому я увез тебя так далеко от города. Итак, храбрый капитан, прощай! Я вспомню тебя, когда Тамарис будет лежать в моих объятиях.

Кровь хлынула снова из пронзенных ладоней, когда огромные кулаки непроизвольно сжались на головках штырей. Узлы мускулов выступили на массивных руках.

Конан наклонил голову и яростно плюнул в лицо Константинуса. Воевода холодно засмеялся, вытер слюну с нагрудника и развернул лошадь.

— Вспомни меня, когда коршуны будут терзать твое тело, — окликнул он Конана с насмешкой. — Эта порода особенно злобная я видел людей, провисевших всего несколько часов на кресте, без глаз, ушей и со снятым скальпом.

Не оборачиваясь, он поскакал к городу. Его флегматичные бородатые солдаты двинулись следом. Небольшое облако пыли отмечало их путь.

Человек, висевший на кресте, казался единственным признаком разумной жизни в этом странном пустынном, покинутом всеми месте. Хауран менее чем в миле отсюда мог бы с таким же успехом быть на другом конце мира, как и существовать в другом веке.

Конан смотрел на эти просторы, купавшиеся в золотисто-коричневом свете позднего дня, как плененный орел смотрит на открытое небо.

Жажда мести прогнала прочь все мысли, проклятия срывались с его губ.

Вся вселенная сократилась, сфокусировалась, стала сосредоточена на четырех железных штырях, которые удерживали его от жизни и свободы. Огромные мускулы затрепетали, сжавшись, как железные канаты. Пот выступил на побелевшей коже, он искал опоры для того, чтобы вырвать штыри из дерева. Бесполезно Они загнаны слишком глубоко.

Тогда он попытался сорвать свои руки со штырей, и обжигающая бездонная мука заставила его прервать это усилие. Головки штырей были широкие и крепкие. Он не мог протащить их через раны. Приступ отчаяния потряс гиганта первый раз в жизни. Он повис без движения, опустив голову на грудь, закрыл глаза от болезненно яркого солнца.

Хлопанье крыльев заставило его посмотреть вверх как раз в тот момент, когда пернатая тень ринулась с неба. Конан резко отдернул голову в сторону, и острый клюв, направленный в его глаз, лишь поцарапал кожу. Он закричал отчаянным, хриплым криком. Коршуны отпрянули прочь и отлетели, испуганные этим криком. Затем они возобновили свое осторожное кружение у него над головой.

Кровь струйкой текла через рот Конана, он невольно облизал губы и сморщился от соленого вкуса..

Жажда дико мучила его. Он выпил немного вина прошлой ночью, и вода не касалась его губ перед битвой на площади, а убивать было потной, вызывавшей жажду работой. Конан смотрел на далекую реку, он думал о струях воды, омывающей плечи живым потоком, вспоминал огромные кубки пенящегося эля, кувшины искрящегося вина, безразлично проглоченные или вылитые на пол таверны.

Солнце зашло, бледный шар в огненном море крови.

Его затуманенному взору само небо казалось запачканным кровью. Конан кусал губы, чтобы удержаться от стона.

Снова послышалось громкое хлопанье крыльев. Подняв голову, он посмотрел горящим взором волка на тени, кружившиеся над ним. Конан знал, что его крик больше не испугает их. Он откинул голову назад, насколько это было возможно, ожидая с ужасным терпением. Коршун с диким криком устремился вниз, но его клюв разодрал только кожу на подбородке Конана, когда тот отдернул голову в сторону. Затем, прежде чем птица успела отлететь, голова Конана метнулась вперед и его зубы сомкнулись на шее птицы.

Коршун мгновенно взорвался в пронзительной истерии хлопающих крыльев. Его крики и бьющиеся крылья оглушили и ослепили человека, когти впились в грудь, но человек сжимал свои челюсти, и шейные позвонки стервятника хрустнули между этими мощными зубами. Дернувшись, птица неподвижно повисла.

Конан разжал зубы и выплюнул кровь изо рта. Другие коршуны, испуганные таким поворотом событий, полетели к отдаленному дереву, где уселись, как черные демоны.

Конан испытал злобное торжество. Он мог еще бороться со смертью, он еще жил. Каждое ощущение, даже боль, было победой над смертью.

— Клянусь Митрой! — произнес чей-то голос. — За всю жизнь не видел ничего подобного.

Отряхнув пот с глаз, Конан увидел четырех всадников, сидевших на конях в сумеречном свете и смотревших на него. Трое были худощавыми, в белых накидках кочевников-зуагиров, четвертый был одет подобно им в белый халат и головную повязку, спадавшую на плечи, но он не был шемитом.

Высокий, как Конан, хотя не такой мускулистый, с широкими плечами, гибкой фигурой. Короткая черная борода не скрывала агрессивно выдававшуюся вперед челюсть, а серые глаза смотрели холодно и пронзительно, как шпага. Успокаивая коня быстрой, уверенной рукой, он сказал:

— Клянусь Митрой! Узнаю этого человека! Да, это киммериец, который был капитаном королевской стражи! Она, должно быть, вышвырнула всех своих старых любимчиков, — пробормотал всадник. — Кто мог бы подумать такое о королеве Тамарис? Лучше бы произошла длительная кровавая война. Это дало бы народу пустыни шанс пограбить. А теперь мы подошли так близко к стенам и нашли только эту клячу.

Он кивнул на красивую кобылу, которую держал на поводке один из кочевников.

— И эту умирающую собаку.

Конан поднял окровавленную голову.

— Если бы я мог спуститься вниз, я бы сделал окровавленную собаку из тебя, запорожский вор! — проскрежетал он сквозь почерневшие губы.

— Митра, негодяй знает меня! — воскликнул всадник. — Откуда ты, негодяй, знаешь меня?

— В этих краях только ты один этой породы, — пробормотал Конан. Ты — Ольгерд Владислав, предводитель преступников.

— Да! И когда-то был гетманом казаков в Запорожье, как ты догадался. Тебе хочется жить?

— Только глупец задает подобный вопрос, — выдохнул Конан.

— Я жестокий человек, — сказал Ольгерд, — и сила — единственное качество, которое я уважаю в человеке. Я буду судить, мужчина ты или только говорящая собака, годящаяся лишь на то, чтобы висеть здесь и помирать.

— Если ты снимешь его, то нас могут увидеть со стен, — возразил один из кочевников.

Ольгерд покачал головой.

— Слишком темно. Возьми этот топор, Джейбал, и сруби крест у основания.

— Если он упадет вперед, он раздавит его, — возразил Джейбал. — Я могу срубить его так, чтобы он упал назад, но тогда удар может раздробить ему череп.

— Если он выдержит это, то он заслужит то, чтобы ехать со мной, — ответил Ольгерд невозмутимо, — если нет, то не заслуживает даже того, чтобы жить. Руби!

Первый удар боевого топора о дерево и сопровождавшая это вибрация прожгли болью распухшие ноги и руки Конана. Каждый новый удар отдавался нестерпимой болью во всем его израненном теле, но он стиснул зубы и не издал ни звука. Наконец крест наклонился и опрокинулся назад. Конан собрал все тело в твердый узел из железных мускулов, прижал голову назад к дереву и крепко держал ее таким образом. Бревно тяжело ударило о землю и слегка подскочило.

Ужасный удар рванул раны киммерийца, и он едва не потерял сознание. Конан переборол надвигавшуюся волну тошноты и головокружения, но понял, что железные мышцы, покрывавшие его, спасли его внутренности от сильного повреждения.

Он не издал ни звука, хотя кровь сочилась из его ноздрей, а мышцы живота сводило от тошноты. Со звуком одобрения Джейбал склонился над ним со щипцами, обычно используемыми для того, чтобы вытаскивать гвозди из подков лошадей. Он разорвал кожу в попытке захватить глубоко вошедшую в тело головку штыря на правой руке.

Ругаясь и потея, Джейбал ковырялся в уже распухшей ткани и раскачивал штырь. Конан лежал неподвижно и молчал. Наконец-то штырь выскочил, и Джейбал поднял окровавленное железо со вздохом удовлетворения, затем отшвырнул его и склонился над другим.

Процесс повторился, затем Джейбал занялся ногами Конана, но тот с усилием сел, вырвал у него щипцы. Руки Конана страшно распухли. Пальцы ощущались как бесформенные обрубки, сжатые ладони вызывали мучительную боль, заставившую его скрежетать зубами, но каким-то образом, неуклюже ухватив щипцы руками, он вырвал сперва один штырь, а потом другой.

Конан неловко поднялся и встал на распухшие, израненные ноги. Ледяной пот капал с его лица и тела, он стиснул челюсти, борясь с тошнотой.

Ольгерд безразлично наблюдал за ним и указал на украденную лошадь. Конан, спотыкаясь, двинулся к ней, и каждый шаг был пронзающим пульсирующим адом. В углах рта появились струйки крови. Бесформенная рука легла на луку седла, окровавленная нога нашла стремя. Сжав зубы, Конан рванулся вверх и почти потерял сознание, но оказался в седле, и как только он сделал это, Ольгерд резко ударил лошадь кнутом. Испуганное животное рванулось, Конан чуть не свалился, но, схватив одной рукой повод, удержался на месте.

Киммериец выжал остатки сил из слабеющих мышц и заставил лошадь повиноваться. Один из шемитов подъехал и протянул фляжку с водой. Ольгерд покачал головой.

— Пусть подождет, пока мы доберемся до лагеря. Это только десять миль. Если он годится для жизни в пустыне, он протянет без питья.

Ночь стремительно спускалась на пустыню.

В сгущающемся сумраке группа всадников направлялась к реке. Среди них был Конан. Он качался в седле как пьяный, из ран сочилась кровь, но глаза горели неукротимым огнем.

Известный ученый Астриас, путешествовавший по Востоку с целью проникнуть в тайны этого мистического края, написал письмо своему другу-философу Алкемиду.

Астриас, в частности, писал:

«Ты вряд ли сможешь представить себе, мой дорогой старый друг, условия, существующие сейчас в этом крошечном королевстве с тех пор, как королева Тамарис допустила к себе Константинуса и его наемников, о чем я писал тебе в последнем письме. С тех пор прошло семь месяцев, в течение которых казалось, будто сам дьявол воцарился в этом несчастном королевстве. Тамарис, казалось, совсем сошла с ума. Так как она прежде была известна своими достоинствами, теперь она славится качествами, прямо противоположными. Ее личная жизнь — это скандал, хотя слово „личная“ не совсем правильно, так как королева не делает попыток скрыть распущенность своего двора. Она постоянно устраивает непристойные оргии, в которых вынуждены принимать участие несчастные люди, молодые замужние женщины и девственницы.

Она не утруждает себя узакониванием отношений с любовником Константинусом, который делит с ней не только постель, но и трон, и правит, как королевский консорт. А офицеры следуют его примеру и, не колеблясь, совращают любую женщину, которую они желают, невзирая на ее ранг и положение.

Несчастное королевство стонет от неумолимых податей, фермы обобраны.

Я чувствую твое недоверие, дорогой Алкемид, ты думаешь, что я преувеличиваю беды Хаурана. Такие вещи, конечно, были бы немыслимы в любой западной стране. Но ты должен понять огромные различия, которые существуют между Западом и Востоком, особенно в этой части Востока.

Во-первых, Хауран является небольшим королевством, одним из многих княжеств, которые в одно время образовывали империю Косх, и которое позднее обрело вновь независимость.

Эта часть мира состоит из таких же крошечных королевств, миниатюрных по сравнению с огромными королевствами Запада или султанатами ближнего Востока, но богатых благодаря контролю над важными караванными путями.

Хауран — самое южное из этих королевств, граничащее с пустыней восточной Шемии. Город Хауран является единственным городом в королевстве. Земля здесь настолько плодородна, что дает три-четыре урожая в год.

Человеку, привыкшему к огромным плантациям и фермам Запада, трудно поверить, что крошечные поля и виноградники обеспечивают мелких землевладельцев изобилием зерна и фруктов.

Жители деревень занимаются только возделыванием земли, они не воинственны и не способны защищать себя, им запрещено иметь оружие.

Целиком завися от солдат, они беспомощны при нынешних условиях. Поэтому мятеж сельских районов, который наверняка произошел бы в любой стране Запада, здесь невозможен. Он трудится в полях под присмотром синебородых шемитов Константинуса, вооруженных кнутами. Все это похоже на рабские плантации Зинрара.

Но жители городов живут не лучше.

Их богатства обобраны, их милые дочери служат для удовлетворения ненасытной похоти Константинуса и его наемников.

Эти люди — без жалости и сострадания. Они вероломны, жестоки и похотливы. Нации Запада научились испытывать отвращение во время войн против шемитских союзников Аргоса. Население города состоит из хауранского правящего класса, преимущественно хиборканцев, доблестных и воинственных. Но предательство королевы передало их в руки угнетателей. Шемиты — единственная вооруженная сила в Хауране, и самое дьявольское наказание ждет любого хауранца, у которого обнаружат оружие. Настойчиво продолжается уничтожение молодого хауранского поколения, в основном юношей, способных носить оружие, многие были безжалостно убиты, другие — проданы в рабство туранцам, тысячи убежали из королевства или поступили на службу другим правителям, или стали грабителями в многочисленных бандах вдоль границы. На Востоке идет непрерывная война между жителями городов и кочевыми обитателями пустыни.

Кочевое племя зуагиров на протяжении веков безуспешно нападало на Хауран. Ходят слухи, что их давний антагонизм подогревается человеком, который, будучи распятым Константинусом на кресте, каким-то образом избежал смерти и присоединился к кочевникам. Его зовут Конаном, и он сам варвар, один из тех суровых киммерийцев, чью свирепость наши солдаты познали на себе. По слухам, он стал правой рукой Ольгерда Владислава, казацкого авантюриста, который пришел из северных земель и сделал себя вождем банды зуагиров. Поговаривают, что эта банда сильно увеличилась за последние несколько месяцев и что Ольгерд, без сомнения, подстрекаемый этим киммерийцем, планирует набег на Хауран.

Это действительно будет набег, так как зуагиры не имеют осадных орудий и не умеют брать города штурмом, как они это не раз доказывали в прошлом. Против хорошо вооруженных и дисциплинированных шемитов-наемников, имеющих опыт защиты городов, кочевники вряд ли имеют шансы на успех.

Жители Хаурана, возможно, приветствовали бы вторжение, поскольку кочевники вряд ли бы стали более жестокими, чем их теперешние хозяева. Но они так трусливы и беспомощны, что не окажут никакой помощи захватчикам.

Их положение более чем несчастное. Тамарис, по-видимому, одержимая демоном, не остановится ни перед чем. Она упразднила поклонение Иштар, распорядилась уничтожить ее изображения и превратила храм в место идолопоклонства. Конечно, культ Иштар менее прогрессивен, чем истинная вера в Митру, которой придерживается западная нация, но он все-таки лучше, чем идолопоклонство шемитов. Она наполнила храм Иштар богопротивными изображениями — богами и богинями ночи в непристойных похотливых позах и со всеми отвратительными деталями, которые может вообразить развращенный мозг. Многие из этих изображений совпадают со злыми божествами шемитов, туранцев, хитанцев, но другие напоминают об ужасной в своем естестве древности. Где королева узнала о них, я даже не смею догадываться.

Она ввела человеческие жертвоприношения. Со времени ее связи с Константинусом не менее пятисот человек, среди них женщины и дети, были принесены в жертву. Несчастные погибали на алтаре, установленном в храме. Королева сама вонзала жертвенный нож в их тело.

Однако существует и другой способ принесения людей в жертву. Все знают, что в подвале храма содержится какое-то чудовище, которое пожирает людей. Откуда и как оно появилось в Хауране, никто не знает. Вскоре после подавления бунта ее солдат против Константинуса группа пленников была доставлена в храм. Поздно вечером королева явилась туда, и дверь закрыли.

Хауранцы, оказавшиеся ночью у храма, видели, как густой дурно пахнущий дым поднимался над его куполом. Они слышали исступленные заклинания королевы, предсмертные крики пленников и резкий квакающий звук, который привел всех в ужас. Наутро Тамарис, качаясь как пьяная, вышла из храма с глазами, сверкающими демоническим торжеством. Пленников никто больше никогда не видел.

Я не могу больше думать о ней как об обыкновенной женщине, но только как о бешеном демоне, с когтистыми, окровавленными пальцами, притаившимся на испачканном кровью ложе среди костей и останков своих жертв.

Когда я сравниваю ее нынешнее поведение с ее прежними манерами, я склонен поверить мнению многих людей, что демон овладел телом Тамарис. Молодой солдат Валериус имеет другое мнение. Он уверен, что ведьма приняла образ, сходный с обликом любимой правительницы Хаурана. Он верит, что Тамарис похищена и заключена в какой-нибудь темнице и что личность, правящая вместо нее, не кто иная, как колдунья. Он клянется, что найдет настоящую королеву, если она еще жива, но я сильно опасаюсь, что он сам стал жертвой жестокости Константинуса. Он принимал участие в мятеже дворцовой стражи, бежал и скрывался. Как раз в это время я встретил его и он рассказал мне о своих мыслях.

Но он исчез, как и многие другие, и я боюсь, что он был узнан слугами Константинуса.

Но уже пора заканчивать письмо. Утром быстрый голубь донесет его на границу с Котаком, туда, где я купил птицу. С верблюдами в караване, а потом на лошади оно доберется в конце концов до тебя. Я спешу, скоро рассвет.

Через ночь из храма доносится мрачный бой барабанов. Я не сомневаюсь, что Тамарис находится там, занятая дьявольскими делами…»

Но ученый ошибался в своих предположениях относительно местонахождения женщины, которую звали Тамарис. Девушка, которую весь мир знал, как королеву Хаурана, стояла в темнице, освещенной миганием факелов, которые играли на ее лице, подчеркивая его дьявольскую жестокость.

На каменном полу перед ней скорчилось тело, которое едва прикрывали разорванные лохмотья.

Соломея презрительно коснулась его загнутым кверху носком золоченой сандалии и мстительно улыбнулась.

— Тебе не нравится моя забота, милая сестра?

Тамарис не ответила и еще сильнее склонила голову, как человек, привыкший к издевательствам..

Эта покорность судьбе не нравилась Соломее. Она закусила красную губу и, нахмурившись, рассматривала пассивную узницу. Соломея была одета с непомерной роскошью. Драгоценные камни мерцали в свете факела на ее золоченых сандалиях, на золотых нагрудных пластинках и изящной цепи, которая скрепляла их. Золотые браслеты, украшенные драгоценностями, на обнаженных руках и ногах позвякивали, когда она двигалась. Нефритовые подвески сверкали в ушах.

С плеч свисал темно-малиновый плащ, закрывавший одну руку и то, что в ней находилось. Соломея вдруг наклонилась, свободной рукой схватила волосы сестры и отклонила ее голову назад, чтобы встретиться с ней взглядом. Несмотря ни на что, Тамарис все еще была прекрасной. Она встретила этот тигриный взгляд с вызовом.

— Ты не увидишь больше моих слез, — ответила она. — Слишком часто ты наслаждалась зрелищем королевы Хаурана, плачущей на коленях. Я знаю, что ты пощадила меня, только чтобы мучить, поэтому ты ограничиваешь свои пытки только такими, которые не убивают и не калечат внешне. Но я больше не боюсь тебя. Ты уничтожила во мне последние остатки надежды, страха, любви и стыда. Убей меня, и покончим с этим, ты, дьявол из ада!

— Успокойся, дорогая сестра, — промурлыкала Соломея. — До сих пор я заставляла страдать только твое тело, твою гордость и самолюбие. Ты забыла, что в отличие от меня способна на нравственное страдание. Я наблюдала это, когда потчевала тебя рассказами о комедии, которую я сыграла с некоторыми из твоих глупых подданных. Ты знаешь, что Карлидис, твой преданный советник, пробрался сюда из Турана и был схвачен?

Тамарис побледнела.

— Что ты с ним сделала?

Вместо ответа Соломея вытащила загадочный сверток из-под своего плаща. Она стряхнула шелковые обертки и поднесла к лицу королевы голову молодого человека с чертами лица, застывшими в момент нечеловеческой муки.

Тамарис вскрикнула, как будто лезвие пронзило ее сердце.

— О, Иштар! Карлидис!

— Да, он хотел поднять людей против меня, бедный глупец, говоря им, что я не Тамарис. Как люди могут восстать против шемитов Константинуса с палками и камнями? Ха! Собаки едят его безголовое тело на площади. Ну, сестра!

Она замолчала, улыбаясь, глядя на свою жертву.

— Ты теперь обнаружила, что пролила еще не все слезы. Хорошо! Я приберегу нравственные мучения напоследок. Вскоре я покажу тебе много таких зрелищ, как это!

Стоя при свете факела с отрубленной головой в руке, она не походила на человека, рожденного земной женщиной. Тамарис не поднимала глаз. Она лежала лицом вниз на скользком полу, ее изящное тело сотрясалось в рыданиях, сжатые руки бились о камень.

Соломея прошла к двери, ее браслеты позвякивали при каждом шаге, подвески вспыхивали в свете факела.

Несколько мгновений спустя она появилась из двери под темной аркой, где ее встретил огромный шемит с блестящими глазами и плечами, как у быка. Его большая синяя борода спадала на могучую грудь.

— Она плакала? — пророкотал низкий голос.

Это был генерал наемников, один из немногих приближенных Константинуса, который знал секрет королевы Хаурана.

— Да, Хамбанигаш. Имеется целая область чувствительности, которую я еще не трогала. Когда одно чувство притупляется постоянными терзаниями, я открываю новое, более уязвимое. Сюда, собака!

Приблизилась дрожавшая, спотыкающаяся фигура в лохмотьях, с грязными нечесанными волосами — один из нищих, что спали в аллеях города. Соломея швырнула ему голову.

— Вот, брось это в ближайшую канаву. Сделай знак ему руками, Хамбанигаш. Он не слышит ничего.

Генерал знаками показал, что надо сделать. Нищий понимающе кивнул и с трудом заковылял прочь.

— Почему ты продолжаешь этот фарс? — пророкотал генерал Хамбанигаш. — Ты так прочно обосновалась на троне, что ничто не сможет повредить тебе. Подумаешь, если хауранские глупцы узнают правду? Они ничего не смогут сделать. Объяви себя в своем настоящем обличии. Покажи им обожаемую экс-королеву и отрежь ей голову на городской площади.

— Нет, пока рано, дорогой Хамбанигаш…

Глухонемой нищий притаился во дворе, его руки, державшие голову Карлидиса, больше не дрожали.

— Я узнал правду, — прошептал он едва слышно. — Она жива! Карлидис, твоя жертва не напрасна! Они заперли ее в темнице! О, Иштар, если ты любишь людей, помоги мне теперь!

Ольгерд Владислав наполнил украшенную драгоценными камнями чашу малиновым вином из золотого кувшина и пододвинул его через стол Конану. Одежда Ольгерда удовлетворила бы тщеславию любого запорожского гетмана.

Его халат был из белого шелка с усеянной жемчужинами грудью. Пояс охватывал бахотрийский ремень, широкие шелковые шаровары были заправлены в короткие сапоги из мягкой зеленой кожи, вышитой золотой нитью.

На голове красовался зеленый шелковый тюрбан. Единственным оружием был широкий изогнутый нож в ножнах слоновой кости.

Откинувшись назад в золоченом кресле с орлами, Ольгерд шумно выпил искрившееся вино большими глотками.

Напротив него сидел загоревший до черноты киммериец. Скромность его одежд представляла сильный, контраст с роскошью Ольгерда. Он был одет в черную кольчугу, широкая золотистая пряжка сверкала на поясе, который придерживал меч в старых ножнах.

В палатке, сделанной из расшитых золотом штор и устланной богатыми коврами, награбленными кочевниками, никого, кроме них, не было.

Голоса тысячи людей, расположившихся лагерем, сливались в мерный шум, который проникал в палатку.

Ольгерд ослабил пояс, снова потянувшись за вином.

— Когда-то я был гетманом в Запорожье, теперь я вождь пустыни. Семь месяцев назад ты висел на кресте около Хаурана, теперь ты лейтенант самого сильного войска между Тураном и восточными землями. Ты должен быть благодарен мне.

Конан засмеялся и поднял кувшин.

— Когда ты позволяешь подняться человеку, ты уверен, что получишь от этого пользу. Я отработал все, что получил, своим потом и кровью.

— Ты сражался, как дьявол, — согласился Ольгерд. — Но не думай, что это благодаря тебе множество людей мечтает влиться в наше войско. Их привели к нам успехи в набегах, направленных моей мудростью. Эти кочевники всегда ищут удачливого вожака, и у них больше веры в пришельца, чем в человека их собственной расы. Нет предела, которого мы не могли бы достичь. У нас сейчас одиннадцать тысяч человек. На следующий год мы втрое увеличим это число. Мы до сих пор довольствовались набегами на поселения туранцев и города-государства на Западе. С тридцатью или сорока тысячами людей нам не нужны будут больше рейды, мы завоюем и обоснуемся в Шемии. Я буду императором, а ты моим визирем, если будешь выполнять мои приказы беспрекословно. А пока я думаю, мы сделаем рейд на Восток и нападем на поселки туранцев в Веземе, где они собирают пошлину с караванов.

Конан покачал головой:

— Я думаю по-другому.

Ольгерд раздраженно сверкнул глазами.

— Что ты имеешь в виду, говоря это? Я думаю о всей армии, о всей!

— В отряде сейчас достаточно людей для моей цели, — ответил киммериец. — Я устал ждать. У меня есть все права предъявить счет.

— О!

Ольгерд нахмурился и глотнул вина, затем усмехнулся.

— Ладно, мне нравятся такие люди. Но ты должен подождать.

— Ты когда-то говорил, что поможешь мне взять Хауран, — сказал Конан.

— Да, но это было прежде, чем я увидел новые возможности применения нашей силы, — ответил Ольгерд. — Я думал только о добыче в городе. Хауран — пока слишком крепкий орешек для нас. Может быть, через год…

— Через неделю, — ответил Конан.

Ольгерд нахмурился.

— Послушай, — сказал он. — Не думаешь ли ты, что эти собаки могут осадить и взять город, подобный Хаурану?

— Осады не будет, — ответил киммериец. — Я знаю, как выманить Константинуса на равнину.

— И что тогда? — разъярился Ольгерд. — В перестрелке нашим всадникам придется хуже, так как броня у шемитов лучше, а когда дело дойдет до сабель, их сомкнутые ряды прорубятся через наши беспорядочные толпы и разгонят их, как ветер кучу нарезанной соломы.

— Не разгонят, если там будет три тысячи отчаянных всадников, сражающихся тесным кругом, которому я научу их, — ответил Конан.

— А где ты найдешь три тысячи хауранцев? — спросил Ольгерд с явным сарказмом. — Ты сделаешь их из воздуха?

— Они у меня есть, — невозмутимо ответил Конан. — Три тысячи хауранцев стоят лагерем в оазисе Акрелы, ожидая моего приказа.

— Что?!

Ольгерд сверкнул глазами, как застигнутый врасплох волк.

— Да. Люди, которые бежали от тирании Константинуса. Большинство из них жили жизнью отверженных в пустыне, восточнее Хаурана. Каждый из них стоит трех наемников. Отчаяние и лишения закаляют людей и вселяют огонь в их мышцы. Они были разрознены в небольших бандах, и все, что им было необходимо, — это вожак. Они поверили посланцу, которого я направил к ним, и собрались в оазисе, предоставив себя в мое распоряжение.

— И все это втайне от меня?

Бешеный огонек заплясал в глазах Ольгерда. Рука двинулась к черкийскому ножу на поясе.

— Они хотят следовать за мной, а не за тобой.

— И что ты сказал этим отщепенцам, чтобы заработать их преданность?

В голосе Ольгерда звучала угроза.

— Я сказал им, что использую эту орду пустынников, чтобы помочь им уничтожить Константинуса и отдать Хауран в руки горожан.

— Ты глупец! — прошептал Ольгерд. — Ты уже вообразил себя вождем?

Они оба вскочили на ноги, смотря в лицо друг другу.

— Я разорву тебя голыми руками, — сказал как можно спокойнее Ольгерд.

— Позови своих людей и прикажи им сделать это, — с вызовом ответил Конан, — посмотри, подчинятся ли они тебе!

Оскалив зубы, Ольгерд поднял было руку, но сдержался. Уверенность, которую излучало смуглое лицо Конана, остановила его.

— Ты, подонок с западных гор, — прошипел он. — Ты посмел подкапываться под мою власть?

— Мне нужно было сделать это, — ответил Конан. — Ты солгал, когда сказал, что я ничего не имею общего с привлечением новых рекрутов. Это целиком моя заслуга. Они слушали твои приказы, но сражались за меня. В Зуагире нет места для двух вождей. Они знают, что я более сильный человек. Я понимаю их лучше, чем ты, а они понимают меня лучше, чем тебя, потому что и я, и они варвары.

— А что они скажут, когда ты попросишь их биться за Хауран? — язвительно спросил Ольгерд.

— Они последуют за мной. Они хотят добычи, и они будут сражаться с Константинусом, как с любым другим. Я дам им караван золота из дворца. Хауран заплатит им этим в качестве награды за освобождение от Константинуса. После этого я поведу их против туранцев, как ты планировал.

Увлекшись мечтами об империи, Конан мало обращал внимания на то, что происходило вокруг него. Только теперь он понял, что потерял реальную власть и что вождь зуагиров стоял перед ним.

— Нет, ты умрешь! — пробормотал Ольгерд и замахнулся ножом, но быстрая рука Конана рванулась через стол, и его пальцы сомкнулись на запястье Ольгерда. Раздался щелчок сломанных костей, и на мгновение противники замерли.

Боль исказила лицо Ольгерда, на его лбу выступил пот.

Конан засмеялся, не ослабляя хватки на сломанной руке.

— Годишься ли ты для того, чтобы жить, Ольгерд?

Лицо бывшего гетмана стало пепельным, кровь отхлынула от его губ, но он стиснул зубы и не произнес ни звука.

Конан со смехом выпустил руку и отпихнул Ольгерда.

Тот покачнулся и схватился за край стола здоровой рукой, чтобы не упасть.

— Я дарю тебе жизнь, Ольгерд, как ты подарил мне мою, — спокойно сказал Конан. — Испытание, которое ты придумал для меня, было более суровым. Ты не смог бы перенести его, никто не смог бы, кроме варвара. Возьми лошадь и уезжай. Она привязана позади палатки, и в седельных мешках есть пища и вода. Никто не увидит твоего отъезда, но уходи быстрее. В пустыне нет места для поверженного вождя. Если воины увидят тебя униженного и низложенного, они расправятся с тобой.

Ольгерд ничего не ответил. Он медленно, без слов, повернулся и вышел из палатки. Молча он взобрался в седло огромного белого жеребца и с засунутой под халат сломанной рукой направился на восток в открытую пустыню.

Опустошив кувшин с вином, Конан вышел из палатки и на мгновение остановился, чтобы окинуть взглядом лагерь. Затем проревел громовым голосом:

— Эй, вы, собаки, собирайтесь сюда, я буду говорить с вами!

В подвале под башней городской стены собралась группа людей. Это были молодые мужчины, крепкие и мускулистые, но доведенные невзгодами до отчаяния.

На них были кольчуги и поношенные кожаные доспехи, на поясах висели мечи.

— Я знал, что Конан говорил правду, когда сказал, что это была не Тамарис! — воскликнул молодой воин. — Месяцами я бродил в окрестностях дворца, изобретая способ проверить догадку и изображая глухонемого нищего. Наконец я узнал, как и думал, что наша королева заключена в темницу. Я дождался счастливой случайности и захватил шемитского тюремщика, оглушил его, когда он выходил со двора поздно ночью, затащил в ближайший подвал и допросил. Перед тем как умереть, он рассказал мне то, что мы давно подозревали. Женщина, приведшая в Хауран шемитов, — ведьма Соломея, а Тамарис заключена в подземную темницу. Нашествие зуагиров дает нам возможность, которую мы искали. Что Конан намерен сделать, я не могу сказать. Возможно, он просто хочет отомстить Константинусу. Возможно, он намерен поджечь город и уничтожить его. Он варвар, и никто не может понять его поступков. Но вот что мы должны сделать — это спасти Тамарис, пока длится битва. Константинус выйдет на равнину для сражения. Уже сейчас его люди садятся на коней. Он сделает это потому, что в городе не хватает пищи, чтобы выдержать осаду. Конан появился из пустыни так внезапно, что не было времени запасти ее. Киммериец экипирован для осады. Разведчики доложили, что зуагиры имеют осадные машины, построенные, несомненно, по указанию Конана, который научился искусству войны среди западных наций. Константинус не хочет длительной осады, поэтому он выведет своих воинов на равнину, где он хочет рассеять силы Конана одним ударом. Он оставит только несколько сотен людей в городе, и они будут на стенах и в башнях, охраняющих ворота. Тюрьма останется без охраны. Когда мы освободим Тамарис, мы покажем ее людям. Если Конан будет побеждать, мы будем просить людей о помощи — они восстанут. Даже с голыми руками их достаточно, чтобы одолеть шемитов, оставленных в городе, и закрыть ворота от наемников и от кочевников. Никто не должен попасть в город. Затем мы должны будем встретиться с Конаном. Я верю, он пощадит город. Если же Константинус будет брать верх, а Конан будет обращен в бегство, мы должны выбраться тайком из города с королевой и искать безопасное место. Все ясно?

Они ответили дружным согласием.

— Тогда вынем наши сабли из ножен, вручим наши души Иштар и отправимся к тюрьме, так как наемники уже маршируют через южные ворота.

Воины ровным потоком, подобно стальной реке, направлялись по улицам города к южным воротам. Угрюмые фигуры в черных и серебряных кольчугах, с курчавыми бородами и горбатыми носами ехали на битву, не испытывая сомнений в ее исходе.

Истощенные горожане в рваных одеждах вышли на улицы и молчаливо наблюдали прохождение шемитского войска.

В одном из залов дворца на бархатной кушетке лежала Соломея, цинично наблюдая, как Константинус собирается в бой.

— К вечеру, — сказал Константинус, — ты будешь иметь пленников, чтобы накормить своего дьявола в храме.

Он покрутил свой тонкий ус.

— Не ослаб ли он еще от легкой плоти горожан? Возможно, ему понравится вкус твердой плоти людей пустыни.

— Будь осторожен и сам не стань добычей более свирепого зверя, чем Тхаг, — предостерегла его колдунья. — Не забывай, кто ведет этих дикарей пустыни.

— Я не забыл, — ответил он. — Это одна из причин того, что я еду вперед, чтобы встретить его. Собака сражалась на Западе и знает искусство осады. Мои разведчики не могли приблизиться к колонне, так как у его воинов глаза, как у ястребов. Но все-таки они разглядели машины, которые зуагиры тащат на повозках с помощью верблюдов, — катапульты, тараны, баллисты. Он, должно быть, заставил десять тысяч человек работать день и ночь в течение месяца. Где он взял для них материал, этого я тоже не могу понять. Возможно, у него заговор с туранцами, и он получил все это у них. Как бы то ни было, ему это не поможет. Я сражался с этими дикарями пустыни прежде — сперва небольшая перестрелка из луков, от которой моих воинов защитит броня, затем мои эскадроны пронесутся через беспомощные толпы кочевников, рассекая их на все четыре стороны. Я вернусь перед закатом с сотней голых пленников, спотыкающихся за лошадиными хвостами. Мы устроим развлечение вечером на большой площади. Мои солдаты любят сдирать кожу с живых врагов. Пусть этот городской народ со слабыми коленками посмотрит. Что касается Конана, то мне доставит огромное удовольствие, если мы возьмем его живым и посадим на кол перед дворцом.

— Сдирай кожу сколько хочешь, — безразлично ответила Соломея. — Мне нравится одежда, сделанная из человеческой кожи. Но по меньшей мере сотню пленников ты должен отдать мне для алтаря и для Тхага.

— Будет исполнено, — ответил Константинус.

Затем он взял под мышку шлем и поднял вверх руку в латунной рукавице.

— За победу и за честь Тамарис! — иронически просалютовал он и вышел из зала. Вскоре с дворцовой площади донеслись команды, отдаваемые его хриплым голосом.

Соломея откинулась на кушетку, зевнула, потянувшись, как большая кошка, и позвала:

— Занг!

Бесшумно вошел жрец. Его лицо казалось обтянутым желтым пергаментом.

Соломея повернулась к возвышению из слоновой кости, на котором стояло два кристаллических шара, и, взяв шар меньшего размера, протянула его жрецу.

— Поезжай вместе с Константинусом, — сказала она, — и передавай мне сведения о сражении. Иди!

Мужчина низко поклонился и, спрятав шар под темным плащом, заторопился из комнаты.

Спустя некоторое время Соломея поднялась по широкой мраморной лестнице на плоскую, с мраморным барьером крышу дворца, которая возвышалась над всеми зданиями. Большая площадь перед дворцом была пуста. С уходом войск улицы обезлюдели. Зато на южной стене и на крышах домов в южной части города находилось множество горожан, не знавших, чего желать — победы или поражения Константинуса. Победа означала прежнюю нищету и невыносимый гнет. Поражение, возможно, вело к поджогу города и кровавой резне. От Конана не было никаких известий. Они не знали, что ждать от него. Они помнили, что он варвар.

Эскадроны наемников, выйдя за пределы города, развернулись на равнине в боевой порядок.

Вдали, от реки, к ним двигалась темная масса из едва различимых людей на лошадях. Силуэты осадных машин угадывались на другом берегу. Конан не переправил их через реку, очевидно, боясь атаки во время переправы, но он переправился со всеми всадниками. Солнце уже поднялось. Эскадроны шемитов перешли в галоп, глубокий рев достиг ушей людей на стенах.

Сближавшиеся массы конницы сшиблись и перемешались. На расстоянии в этом месиве невозможно было различить деталей. Атаки и контратаки подняли клубы пыли, закрыв происходящее.

Соломея пожала плечами и спустилась по лестнице. Она вошла в комнату, где разговаривала с Константинусом, и подошла к возвышению. Кристаллический шар затуманился, и на нем появились полоски малинового цвета. Соломея наклонилась над шаром, негромко произнося заклинания.

— Занг! — окликнула она.

Через клубившийся в сфере туман были видны трупы людей и лошадей, воины, рубившие друг друга, и Конан, беспорядочно метавшийся по полю боя. Затем с пугающей отчетливостью внезапно появилось лицо Занга, его широко раскрытые глаза смотрели прямо на Соломею. Кровь струйкой текла из раны на голове, кожа была серой от налипшей на нее пыли. Губы приоткрылись и искривились.

Постороннему глазу показалось бы, что лицо в кристалле молча искривилось. Послышался голос Занга, звучавший так же ясно, как если бы жрец находился рядом. Только боги тьмы знали, какие невидимые магические силы связали эти мерцающие сферы.

— Соломея! — кричал окровавленный жрец.

— Я слышу! — закричала она. — Говори, как идет сражение!

— Рок пал на нас!

Голова застонала.

— Хауран потерян! Да, моя лошадь убита, и я не могу выбраться отсюда! Люди падают вокруг на меня. Они умирают, как мухи, в своих кольчугах!

— Прекрати стонать и расскажи мне, что случилось! — сурово воскликнула Соломея.

— Мы сошлись с кочевниками, — вопил жрец. — Стрелы поднялись тучами между обеими армиями, и кочевники дрогнули. Константинус приказал атаковать. Ровными рядами мы двинулись на них. Затем их орды отхлынули направо и налево, и через просвет на нас ринулись три тысячи хауранских всадников, присутствия которых мы даже не подозревали. Люди Хаурана, обезумевшие от жажды мести! Они раскололи наши ряды, прежде чем мы поняли, что произошло, а затем дикари пустыни набросились на нас с обоих флангов. Они разодрали наши ряды в клочья, сломали и рассеяли нас. Это был тактический ход, который придумал этот дьявол Конан! Осадные машины были уловкой — пальмовые стволы и окрашенный шелк. Они одурачили наших разведчиков. Трюк, который оказался роковым для нас. Наши воины бегут. Хамбанигаш упал, и Конан, кажется; убил его. Я не вижу Константинуса. Хауранцы неистовствуют среди бегущих масс, как кровожадные львы, а пустынники убивают нас стрелами. А-а-а!

Мелькнула сталь, брызнула кровь, затем внезапно образ исчез, как лопнувший пузырь, и Соломея смотрела в пустой кристалл, отражавший только ее собственное, искаженное яростью лицо. Она стояла совершенно спокойно несколько мгновений, уставившись в пустое пространство, затем хлопнула в ладоши, и появился еще один жрец с бритой наголо головой, молчаливый и неподвижный, как первый.

— Константинус разбит, — сказала она резко. — Мы обречены. Конан ворвется в ворота через час. Если он схватит меня, я погибну. Но сперва я собираюсь сделать так, чтобы моя проклятая сестра наверняка никогда не взошла снова на трон. Следуй за мной! Будь, что будет! Мы устроим пир Тхагу!

Дворец и тюрьма были связаны длинной галереей. Быстрым шагом фальшивая королева и жрец прошли через тяжелую дверь, ведущую в тускло освещенный двор тюрьмы.

Они подошли к каменной лестнице. Соломея вдруг остановилась и отпрянула, бормоча проклятия.

Снизу донеслись приглушенные голоса. Колдунья отскочила в черную тень арки, потянув жреца за собой.

Тусклый свет факела вывел Тамарис, королеву Хаурана, из забытья. Она зажмурилась, ожидая увидеть злое лицо Соломеи. Но колдуньи не было. Над нею склонилось несколько человек. Эти худощавые орлиные лица могли принадлежать только хауранцам. Она не верила своим глазам. Одна из фигур упала перед ней на колени с протянутыми руками.

— О, Тамарис! Благодарю Иштар, что мы нашли тебя. Ты не помнишь меня, Валериуса? За мужество в битве с Корвеном ты наградила меня поцелуем!

— Валериус! — пробормотала она.

Слезы наполнили ее глаза.

— О, неужели я сплю! Это волшебство Соломеи, чтобы помучить меня!

— Нет! — прозвенел взволнованный крик. — Это твои подданные пришли спасти тебя. Но мы должны спешить. Константинус сражается на равнине против Конана, который привел зуагиров, но триста шемитов все еще в городе. Мы убили тюремщика и взяли его ключи. Необходимо идти! Вставай!

Ноги королевы подгибались от слабости. Валериус поднял ее, как ребенка. Они покинули темницу, поднялись по скользкой каменной лестнице и вышли во двор.

Когда люди поравнялись с темной аркой, взрыв голубого пламени, осветив на мгновение зловещее лицо Соломен, обрушился на них. Валериус с королевой на руках попытался бежать, но страшный удар остановил его, затем королева была резко вырвана из рук, и второй удар по шлему свалил его с ног.

Но он упрямо пытался встать на ноги, тряся головой в тщетных усилиях избавиться от голубого пламени, которое, казалось, все еще пылало вокруг дьявольским светом. Когда его взор прояснился, он увидел, что находится на дворцовой площади, рядом лежали его четверо мертвых товарищей. Ослепленные огнем, они погибли. Королева исчезла.

С горьким проклятием Валериус схватился за саблю и сбросил разрубленный шлем. Кровь бежала по его щеке из раны на голове. Он услышал звавший его голос:

— Валериус!

Шатаясь, он рванулся на голос и, завернув за угол, столкнулся с бросившейся к нему девушкой.

— Инга! Ты сошла с ума!

— Я должна была прийти! — всхлипывая, сказала она. — Я последовала за тобой и спряталась под аркой снаружи во дворце. Мгновение назад я видела ее выскочившей со двора, с негодяем, который нес на руках женщину. Я поняла, что это была Тамарис и что ты потерпел неудачу. О, ты ранен!

— Царапина!

Он отвел ее цепляющиеся руки.

— Быстрее, Инга, скажи мне, куда они пошли?

— Они побежали через площадь к храму.

Он побледнел.

— О, Иштар! Демон!.. Она решила отдать Тамарис дьяволу, которому она поклоняется! Быстрее, Инга! Беги к южной стене, где люди наблюдают за битвой! Скажи им, что их настоящая королева найдена, что самозванка тащит ее в храм! Иди!

Всхлипывая, девушка побежала прочь, ее маленькие сандалии застучали по мостовой, а Валериус рванулся через площадь к храму, возвышавшемуся на противоположной стороне.

Он бросился вверх по широкой лестнице, пробежал через портик с колоннами.

Очевидно, пленница доставила своим врагам какие-то хлопоты. Тамарис, чувствуя недоброе, боролась со всей силой, на какую еще была способна. Группа была на полпути к мрачному алтарю, за которым виднелась большая металлическая дверь, украшенная отвратительными рисунками. Через эту дверь прошли многие, но возвращалась назад только одна Соломея. Тамарис, тяжело дыша, извивалась в руках обезьяноподобного жреца, как белая обнаженная нимфа в руках сатира.

Задохнувшись от ярости, Валериус кинулся через огромный зал с мечом в руке. Жрец оглянулся от резкого крика Соломеи, затем отпустил Тамарис и вытащил тяжелый нож, уже запачканный кровью людей.

Но одно дело зарезать ослепленного дьявольским пламенем, выпущенным Соломеей, и совсем другое — сражаться с молодым гиборианцем, жаждущим мести.

Нож взметнулся вверх в руке жреца, но прежде чем он опустился, меч Валериуса вонзился в тело врага. Обезумевший Валериус нанес несколько уколов. Он рубил снова и снова, пока изувеченная фигура не упала.

Валериус огляделся, ища Соломею.

Она, вероятно, уже израсходовала весь огненный порошок, так как склонилась над Тамарис, зажав черные локоны сестры в одной руке, а другой сжимая кинжал. В следующее мгновение меч Валериуса пронзил ее грудь с такой силой, что острие выскочило между лопаток. С ужасным криком Соломея осела на пол, корчась в конвульсиях и хватаясь за лезвие. Ее глаза стали нечеловеческими, она цеплялась за жизнь, которая уходила через рану на малиновом полумесяце. Она царапала и кусала голые камни в агонии. Валериус наклонился, поднял бесчувственную королеву и направился к двери храма.

Он выбежал из портика и остановился на вершине лестницы. Площадь кишела людьми, которые пришли на зов Инги. Их терпение иссякло, толпа кипела, вопя и крича, откуда-то доносились звуки разбиваемого камня и дерева.

Отряд мрачных шемитов протискивался через толпу. Оставив северные ворота, воины торопились к южным на помощь товарищам. Взоры всех людей, заполнивших площадь, обратились к юноше на ступенях храма, который держал на руках тело женщины.

— Вот наша настоящая королева! — закричал Валериус.

Поднялся невообразимый шум. Валериус тщетно пытался что-то объяснить людям. Шемиты направились к нему, пробиваясь копьями через толпу.

Неожиданно из полумрака храма позади Валериуса появилась Соломея с красными пятнами на платье. Воцарилось молчание — все увидели, что женщина на руках Валериуса поразительно похожа на ту, которая облокотилась на колонну храмового портика.

— Тхаг! — позвала слабеющим голосом Соломея.

Как бы в ответ на ее голос из храма гулко прозвучало чудовищное кваканье.

— Это — королева! — проревел капитан Шемитов и поднял свой лук.

— Стреляйте в мужчину!

Толпа возбужденно загудела. Люди узнали в женщине, лежавшей на руках Валериуса, Тамарис и наконец-то поняли, что произошло. С яростными воплями они кинулись на шемитов, разрывая их зубами, когтями и голыми руками.

Соломея покачнулась и замертво рухнула на ступеньки.

Безжалостно рубя саблями людей и стреляя из луков, шемиты прорывались через обезумевшую толпу к Валериусу. Тот с Тамарис на руках бросился в храм, спасаясь от шемитов. Однако на пороге он остановился, испустив крик ужаса и отчаяния. Из храмового зала на него надвигалось огромное существо с клыками.

Валериус бросился прочь от двери, не выпуская из рук Тамарис, которая была в обмороке. Он увидел, как четверо или пятеро шемитов, пробившись сквозь толпу, взбегали по ступенькам к нему. Собрав последние силы, Валериус прыгнул за колонну. Шемиты взбежали на верхнюю площадку лестницы, когда в дверном проеме храма появилось чудовище. Обезумевшие наемники развернулись и бросились по лестнице вниз.

Люди в толпе, увидев чудовище, стали пятиться. Образовалась невообразимая давка. Чудовище остановилось на площадке, как будто ища глазами Валериуса. Тот не выдержал напряжения ситуации и ринулся со своей дорогой ношей вниз по лестнице.

Монстр, увидев его, устремился следом.

В этот момент через площадь, топча людей, пронесся конный отряд потрепанных и окровавленных шемитов. Они уходили от преследования. Во главе погони на площадь влетел огромный всадник в черной кольчуге.

— Конан! — закричал что было сил Валериус.

Киммериец, повернувшись на крик, мгновенно оценил ситуацию. Громовым басом он отдал команду своим воинам, и туча стрел устремилась к чудовищу. Десятка два из них воткнулись в монстра. Чудовище остановилось, покачнулось и взревело. Второе жалящее облако стало для него смертельным.

Вызванный злой волей ведьмы из тьмы веков монстр рухнул и покатился вниз по ступеням.

Конан наблюдал эту сцену, натянув поводья. Возле портика он спрыгнул с лошади. Валериус положил королеву на ступени, сев рядом с ней в полном изнеможении. Люди столпились вокруг. Киммериец отогнал их назад и приподнял темную голову девушки.

— Клянусь Кромом, это настоящая Тамарис.

Сорвав плащ с плеч стоявшего рядом солдата, киммериец укутал в него королеву. Ее длинные черные ресницы затрепетали, глаза открылись и недоверчиво уставились в покрытое шрамами лицо Конана.

— Конан!

Ее нежные пальцы ухватились за его плечо.

— Я сплю? Она сказала мне, что ты мертв.

— Вряд ли! — усмехнулся киммериец. — Ты не спишь. Ты снова королева Хаурана. Я разбил Константинуса около реки. Большинство его псов никогда не доберутся до стен города, так как я отдал приказ не брать пленных. Исключение сделано для Константинуса. Я оставил всех моих воинов снаружи, кроме пятидесяти. Я не доверяю им здесь, в городе, а этих хауранских парней достаточно, чтобы охранять ворота.

— Это был кошмар! — прошептала она. — О, мои бедные люди! Ты должен помочь мне отплатить им за то, что они так страдали, Конан. Ты отныне мой советник!

Конан засмеялся и покачал головой.

Поднявшись, он поставил королеву на ноги и поманил хауранских воинов, которые не участвовали в преследовании убегавших шемитов.

Они спрыгнули с лошадей, стараясь услужить своей вновь обретенной королеве.

— Нет, королева, с этим покончено. Теперь вождь зуагиров должен вести их грабить туранцев, как я им обещал. Этот парень, Валериус, будет тебе лучшим советником, чем я. Я не создан для жизни среди мраморных стен. Теперь я покину вас и завершу то, что начал. Шемиты все еще в Хауране.

Когда Валериус повел Тамарис через площадь к дворцу через расступившуюся радостную толпу, он почувствовал нежное прикосновение. Это была Инга. Валериус прижал ее к себе и расцеловал с чувством человека, получившего наконец заслуженный отдых.

Люди ждут отдыха и мира. Но те, кто рожден с духом бури в крови, не ведают покоя.

Солнце поднималось. Всадники в белых накидках на древней караванной дороге вытянулись колеблющейся ниткой до горизонта.

Киммериец Конан сидел на коне около деревянного креста, на котором, пригвожденный штырями, висел человек.

— Семь месяцев назад, Константинус, — сказал Конан, — я висел там, а ты сидел здесь.

Константинус не отвечал. Он облизывал серые губы, и его мускулы натянулись, как канаты, вдоль худощавого тела. Зрачки расширились от боли и страха.

— У тебя лучше получается причинять мучения, чем переносить их, — спокойно сказал Конан. — Я висел там, на кресте, как висишь ты, и я выжил благодаря обстоятельствам и живучести, свойственной варварам. Но вы, цивилизованные люди, изнежены жизнью. Итак, Константинус, я оставляю тебя в компании с птицами пустыни!

Он жестом показал на коршунов, чьи крылья мелькали над головой. С губ Константинуса сорвался нечеловеческий крик отчаяния и ужаса.

Конан натянул поводья и направил лошадь к караванной дороге.

Голодные коршуны кружили над крестом, опускаясь все ниже и ниже…