Алая цитадель
Повесть
1
Шум сражения стих, победные крики смешивались со стонами умирающих. Словно сухие листья, сорванные осенним ветром, по всей равнине лежали мертвые, заходящее солнце пронзало своими лучами темные шлемы, кольчуги, кирасы, сломанные шпаги, тяжелые складки штандартов, купающиеся в лужах крови. Лошади в попонах лежали возле своих одетых в железо всадников, гривы и плюмажи окрасились в багровый цвет.
По равнине победно гремели триумфальные звуки фанфар олифантов, башмаки победителей безжалостно давили побежденных. Сверкающие кольчугами отряды стекались туда, где последний оставшийся в живых продолжал свою безнадежную битву.
В тот день Конану, королю Аквилонии, довелось увидеть цвет своего рыцарства разрубленным на куски, растоптанным, размолоченным. С пятью тысячами всадников он перешел южную границу Аквилонии, чтобы достичь зеленых равнин Офира и встретиться со своим старым другом, королем Офира Амальрусом. Но, изменив дружбе, король Амальрус соединил свои силы с армией Страбонуса, короля Кота. Слишком поздно Конан распознал ловушку. Все, что мог сделать воин, он совершил со своими пятью тысячами рыцарей. Но что такое пять тысяч против тридцати тысяч конных лучников и копьеносцев?
Не имея ни лучников, ни пехоты, он бросил на врага своих рыцарей против орды заговорщиков и видел, как они падали под ударами копий. Он кинулся в самое сердце сражения, обращая врага в бегство, но два фланга сомкнулись вокруг него в кольцо. Лучники Страбонуса сеяли смерть среди рыцарей, их стрелы находили цели в кирасах, разили насмерть коней, а пики короля Кота пронзали всадников, низвергнутых наземь. Всадники с флангов влились в ряды центра и стали непобедимы.
Аквилонцы не бежали, они умирали в бою, и ни один из пяти тысяч не вернулся живым с равнин Шаню. Наконец король остался в одиночестве, среди трупов подданных, погибших рыцарей и мертвых коней. Один среди врагов.
Он сражался отчаянно, шпага его сбрасывала с коней врагов в золоченых доспехах. Вокруг него валялись трупы, скакали кони без всадников, к нему неслись новые полчища, кони, как птицы, перелетали через трупы своих и чужих. Звон шпаг, топот коней и темный силуэт короля Запада в черной броне… Ярость его была столь велика, что враги отступили. Тогда в ряды яростно вопящих солдат ворвались короли побеждающей армии: Страбонус, с темным лицом и хитрым взглядом, Амальрус, худощавый, элегантный предатель, страшный, как кобра, и стройный стервятник Тзота-Ланти, весь в шелку, со сверкающими черными глазами на птичьем хищном лице. Множество рассказов ходило об этом котийском колдуне, светловолосые женщины в деревнях севера и востока пугали детей его именем, мятежные рабы тут же сдавались при одной угрозе, что их продадут этому человеку. Говорили, что у него целые кладовые демонических книг, переплетенных в человечью кожу, что в огромных подвалах своего дворца он общается с темными силами, обменивая молодых рабынь на сатанинские тайны. Именно он и был настоящим повелителем Кота.
Он злобно смеялся, видя, как рыцари натягивают поводья и отступают от темного силуэта, закованного в броню. Под устрашающим взглядом голубых глаз, сверкавших из-под темного шлема, отступали самые смелые. Изуродованное шрамом лицо Конана было багровым от ярости, на разорванной черной броне алела кровь, длинная шпага покраснела до рукояти. Весь налет цивилизации слетел с него, остался варвар, дающий отпор. Конан ведь был из Киммерии, из жестоких горцев, и ходило множество легенд о том, как он взошел на трон Аквилонии.
Короли пока что держались на расстоянии. Страбонус приказал лучникам-шемитам издали обстрелять врага: слишком многих зарубил Конан своей шпагой! Но Тзота покачал головой.
— Мы должны взять его живым!
— Легко сказать! — заворчал в ответ Страбонус. — Кто может взять живым тигра-людоеда? Клянусь Иштар, он перебил моих лучших бойцов! Я затратил семь лет и кучу золота на их обучение, а теперь они мертвы и годятся только для грифов. Я сказал — пустить стрелы!
— Еще раз говорю — нет! — рявкнул Тзота, соскакивая на землю. — Или ты не знаешь, что мой мозг сильнее твоей шпаги?
Он прошел через линию воинов, и гиганты в кольчугах боязливо расступались, давая ему дорогу, стараясь не коснуться края его длинной мантии. Всадники в султанах тоже посторонились. Перешагивая через трупы, Тзота подошел к темному королю. Все затаили дыхание. Силуэт в черной броне угрожающе возвышался над хрупким человеком в шелку и размахивал над его головой окровавленной шпагой.
— Я предлагаю тебе жизнь, Конан, — сказал Тзота с жестокой радостью.
— Я предлагаю тебе смерть, колдун! — проскрипел в ответ Конан.
И длинная шпага, поднятая стальными мускулами и яростной ненавистью, резко опустилась, чтобы погрузиться в тощее тело Тзота. У солдат вырвался крик ужаса, но колдун сделал столь быстрый жест, что глаз не смог за ним уследить и просто положил руку на плечо Конана. Свистящее лезвие отклонилось. Гигант в черном тяжело упал на землю и больше не шевелился. Тзота беззвучно засмеялся.
— Смотрите на него и не бойтесь: лев потерял зубы.
Короли пришпорили коней, подъехали ближе, с почтением рассматривая поверженного дикаря. Конан лежал без движения, его широко раскрытые глаза смотрели на них в бессильной ярости.
— Что ты с ним сделал? — боязливо спросил Амальрус.
Тзота показал кольцо со странным камнем. Он резко сжал руку, и из кольца выскочил стальной нож.
— Он смазан соком пурпурного лотоса, который растет в болотах Стигии, — сказал маг. — В тех самых болотах, где водятся призраки. Укол — и недруг парализован. Впрочем, не навсегда. Закуйте его в цепи и положите в повозку. Солнце заходит: нам пора ехать в Хорсемиш.
Страбонус повернулся к Арбанусу.
— Мы едем в Хорсемиш с ранеными. Нас будет охранять королевская кавалерия. А ты поедешь со своими людьми к границам Аквилонии для осады Шамара. Как только сможем, мы присоединимся к вам.
Армия с рыцарями, закованными в железо, лучниками, копейщиками и интендантством отправилась разбивать лагерь. А два короля и колдун, куда более могущественный, чем они, ехали в это время к столице Страбонуса, окруженные пышной королевской гвардией. За ними следовали повозки с ранеными. В одной из них лежал Конан, король Аквилонии, закованный в цепи, с горечью поражения в сердце, с яростью тигра, попавшего в западню.
Яд, уничтоживший силу его мускулов, не парализовал мозг. Повозка, мерно покачиваясь, ехала по равнине, а он оплакивал свое поражение и вспоминал… Амальрус послал к нему гонца, умоляя о помощи: Страбонус опустошил западные рубежи его земель — между одной из границ Аквилонии и южным королевством Кота. Амальрус просил только тысячу всадников и присутствие Конана, чтобы навести порядок среди обеспокоенных подданных. И что же? Конан привел с собой в пять раз больше воинов, чем просил предатель, он вступил в Офир, ни о чем не подозревая, и встретил соперников, объединившихся против него. Он сражался, как лев, но что могли сделать пять тысяч рыцарей против двух армий?
Глаза Конана заволокло красным туманом, вены готовы были лопнуть от ярости, в висках стучало. Никогда в жизни он не испытывал такого бессильного гнева. В его уме проносились события его жизни, панорама мимолетных сцен, он сам в разные годы: варвар в звериных шкурах, наемный солдат в кольчуге и маске, корсар на борту галеры с драконом на носу, оставляющий кровь и трупы вдоль южных берегов, капитан в броне на черном жеребце, король на золотом троне под знаменем с изображением льва, а под ногами толпа придворных и благородных дам в ярких нарядах. Но толчки повозки и звезды над головой возвращали его к реальности, к предательству Амальруса и колдовству Тзоты. И все-таки стоны и крики раненых в других повозках наполняли его сердце жестокой радостью.
К полуночи они пересекли границу Офира, и на заре на горизонте показались высокие минареты Хорсемиша. Над стройными сверкающими башнями возвышалась угрюмая алая цитадель, казавшаяся кровавым пятном на небе. Это был замок Тзоты. Мраморная дорога вела на вершину, откуда крепость нависала над городом. Склоны горы были слишком круты, чтобы можно было подняться по ним, минуя дорогу. С высоких стен цитадели можно было смотреть на широкие белые улицы, мечети и минареты, лавки, храмы, жилища и рынки. Глаз останавливался на королевском дворце — драгоценном камне в оправе великолепных садов за высокими стенами, полных фруктовых деревьев и прекрасных цветов, где вечно журчали искусственные ручьи и хрустальные фонтаны. И над всем этим угрюмо зависла цитадель, как кондор, выслеживающий добычу, погруженный в темные размышления.
Мощные решетки между огромными сторожевыми башнями открылись, и король вошел в свою столицу между двумя рядами сверкающих копьеносцев, и пятьдесят труб протрубили ему салют. Но толпа не спешила на вымощенные белым камнем улицы, чтобы бросать цветы под копыта лошадей победителей. Страбонус скакал впереди, чтобы известить о сражении, а народ, с неохотой оставивший свои дела, смотрел, разинув рот, на своего короля. Такая малая свита… Что это — поражение или победа?…
За ночь Конан пришел в себя. Он вытянул шею и чуть приподнялся, чтобы посмотреть на чудеса столицы, которую многие называли Королевой Юга. Еще совсем недавно он мечтал подъехать к этим золоченым решеткам со своим закованным в железо эскадроном, под знаменем с изображением льва. А теперь его везут сюда скованным, без брони, лежащим в повозке победителя, как плененного раба! Он грубо расхохотался, и солдаты вздрогнули: так рычит проснувшийся лев.
2
В глубине цитадели, в зале с высоким сводчатым потолком из разного агата и дверьми с инкрустацией из темных драгоценных камней, собрался необычный совет. Конан Аквилонский, покрытый кровью, текущей из многочисленных ран, стоял перед теми, кто взял его в плен. По обеим сторонам от него стояли по шесть черных гигантов, сжимавших в руках могучие топоры. Тзота, Страбонус и Амальрус, разодетые в золото и шелка, валялись на диванах, обнаженные мальчики-рабы наливали им вино в сапфировые чаши. Конан, окровавленный, смуглый, в набедренной повязке, скованный по рукам и ногам цепью, смотрел на врагов с презрением. Под спутанной массой черных волос, падавших ему на лоб, яростно сверкали голубые глаза. Что ему этот пышный зал, вся эта мишура завоевателей? Под его взглядом короли потупили взоры. Только Тзота не выглядел смущенным.
— Как видишь, наши желания исполняются, король Аквилонии! — сказал он. — Мы желаем увеличить нашу империю.
И вы, свиньи, жаждете моего королевства! — проворчал в ответ Конан.
— А кто ты такой? Выскочка, овладевший короной, на которую у тебя прав не больше, чем у любого бродяги? — бросил Амальрус. — Мы готовы предложить тебе отступное.
Звучный смех вырвался из мощной груди Конана.
— Цена позора, измены! — взревел он. — Конечно, ведь я варвар и, значит, продам свое королевство и свой народ в обмен на жизнь и ваше проклятое золото? Ха! А где ты подобрал свою корону, ты и та свинья с черным рылом, что рядом с тобой? Ваши отцы сражались, ваши отцы страдали и подносили вам королевства на золотом блюде! То, что вы унаследовали, не шевельнув пальцем, — разве что отравили несколько братьев — я завоевал в великой борьбе. Вы валяетесь в шелках и упиваетесь вином, а на вас работает ваш народ! И вы еще говорите о священном праве! Я поднялся от варварства до трона, и, поднимаясь, проливал свою кровь так же щедро, как и чужую. И если кто-то из нас имеет право управлять людьми, то, клянусь, это я! Чем ты докажешь, что ты выше меня?… Я нашел Аквилонию в когтях чудовища, вроде тебя, хотя за ним длинный ряд знатных предков. Страну раздирали распри баронов, а народ стонал под гнетом и налогами. А сегодня ни один аристократ в Аквилонии не смеет плохо обращаться с моими подданными, и налоги у меня самые легкие в мире. Что ты ответишь на это? Твой брат Амальрус правит в южной половине твоего королевства и не доверяет тебе. Твои солдаты, Страбонус, осаждают замки твоих же мятежных баронов. Народ ваших двух королевств раздавлен поборами, а теперь ты хочешь ограбить еще и мой? Ха! Развяжи мне руки, и я натру плиты пола твоими мозгами!
Тзота холодно улыбнулся, заметив ярость своих компаньонов.
— Правда это или нет, неважно, наши дела тебя не касаются, — холодно сказал он. — Подпиши этот пергамент — твое отречение в пользу принца Арпелло де Пеллиа. Мы вернем тебе оружие, лошадь и дадим пять тысяч дукатов золотом. А затем проводим тебя до восточной границы.
Смех Конана прозвучал словно лай дикой собаки.
— Вы отошлете меня туда, откуда я когда-то прибыл в Аквилонию, чтобы наняться в армию, и добавите мне метку предателя? Значит, Арпелло? У меня всегда были подозрения насчет этого мясника Пеллиа. Вы боитесь воровать и грабить открыто, вам нужен предлог, пусть самый хилый! Арпелло говорит, что он королевской крови, вот вы и пользуетесь им, чтобы оправдать свое воровство! Вы хотите поставить у власти сатрапа! Да я лучше встречусь с вами в аду!
— Дурак! — рявкнул Амальрус. — Ты в наших руках, и мы можем лишить тебя и королевства, и головы!
Ответ Конана не был ни королевским, ни благородным, он был естественным для этого человека, варварскую природу которого не изменила цивилизация: он плюнул прямо в глаза Амальрусу. Король Офира вскочил с яростным воплем и бросился на Конана со шпагой в руке.
— Минуточку, Ваше Величество, — вмешался Тзота. — Этот человек мой пленник.
— Отойди, колдун! — зарычал Амальрус, разъяренный насмешливым блеском голубых глаз Конана.
— Назад, я сказал! — рявкнул громовым голосом Тзота. Его тощая рука вынырнула из обшлага и бросила горсть порошка в искаженное лицо короля Офира. Амальрус взвыл и отступил, пошатываясь. Шпага выпала у него из рук, он поднес руки к глазам, а затем упал на диван под равнодушными взглядами котийских стражников. Король Страбонус поспешно выпил бокал вина — руки его дрожали.
— Я чуть не ослеп, — произнес Амальрус. — Что ты со мною сделал, колдун?
— Всего лишь предупреждение, чтобы ты понял, кто хозяин, — сухо ответил Тзота. — Страбонус, похоже, запомнил урок, теперь твоя очередь. Я бросил тебе в глаза немного пыли из стигийской гробницы. Если я сделаю это еще разок, ты проведешь остаток дней в темноте.
Амальрус пожал плечами, криво улыбнулся и взял чашу, чтобы залить свой страх и свой гнев. Тзота повернулся к Конану, который бесстрастно смотрел на него и подал знак рукой. Два негра схватили Конана и потащили за Тзотой по длинному извилистому коридору, вымощенному многоцветными мозаичными плитами. Стены были затянуты золотой и серебряной тканью, со сводчатого потолка свисали золотые курильницы, наполнявшие галереи душистым облаком. Вот негры свернули в узкий коридор из нефрита и агата, темный и страшный, он кончался бронзовой дверью, над которой угрожающе скалился череп. Перед дверью стояло жирное отталкивающее создание со связкой ключей в руке: это был Шукели, первый евнух Тзоты, о котором ходило множество слухов, человек, у которого любовь к чужим страданиям заменила все страсти.
Бронзовая дверь выходила на узкую лестницу, уходившую, казалось, в самое чрево горы, на вершине которой возвышалась алая цитадель. Маленький кортеж спустился по ступенькам и остановился перед железной дверью, способной противостоять ударам тарана. Шукели толкнул монументальную створку.
Конан заметил, что стража боится чего-то, да и Шукели тоже. За дверью была вторая, из больших стальных прутьев. Как она открывалась? Не было видно ни замочной скважины, ни щеколды. Движение руки — и дверь ушла в стену. Они переступили порог и оказались в широком коридоре, прорубленном в скале. Значит, они в подземелье, в самом чреве горы. Тьма наваливалась на факелы стражников, как нечто живое, одушевленное.
Конана приковали к кольцу, вделанному в каменную стену. Над его головой поместили факел, и Конан оказался в полукруге рассеянного света. Негры поспешили уйти, опасливо вглядываясь в темноту. Тзота отпустил их знаком, и они выскочили в коридор, будто боялись, что кто-то нападет на них из темноты. Тзота смотрел на Конана, глаза его светились в темноте, зубы скалились, словно волчьи клыки.
— До свиданья, варвар, — сказал он насмешливо. — Мне надо ехать в Шамар, принять участие в осаде. Через два дня я со своими воинами буду в твоем дворце! Что передать от тебя твоим женщинам, прежде чем с них сдерут их красивую кожу? Знаешь, зачем она мне? Чтобы записывать победы Тзоты-Ланти!
Конан ответил страшным киммерийским ругательством, которое могло бы пробить барабанные перепонки всякому нормальному человеку, но Тзота только усмехнулся и вышел. Мелькнул его силуэт сквозь толстые брусья, когда он запирал решетку, потом лязгнула тяжелая железная дверь, и в полной тьме воцарилась мертвая тишина.
3
Конан ощупал кольцо в стене и натянул цепи, державшие его на кольце. Руки были свободны, но он знал, что даже с его удивительной силой он не сможет разорвать ни одного звена.
Они были толщиной с его палец, конец цепи прикреплен к массивному железному обручу, стянувшему поясницу. Человек послабее Конана мог бы умереть от одного только веса этих оков. Запоры и замки невозможно разбить даже молотом. Кольцо проходит через всю стену и зажимается с другой стороны. За кругом света полная мгла. Страшно…
Все суеверные страхи варвара, спавшие в душе, прикрытые логикой цивилизации, стали теперь просыпаться. Примитивное воображение населяло подземелье чудовищными формами жизни. Разум говорил Конану, что его заперли не как обычного пленника, и оберегать не собираются. Он брошен в этот каменный мешок, чтобы здесь умереть. Он проклинал себя за то, что отказался от предложения победителей, однако его упрямое мужество восставало, и он знал, что и сейчас его ответ был бы тем же. Никому он не продаст своих подданных. Он думал только о себе, когда овладел троном, но теперь он в ответе за свой народ.
Конан вспомнил об отвратительной угрозе Тзоты и застонал от ярости.
Это не просто болтовня! Люди значат для мага не больше., чем насекомые. Нежные руки, ласкавшие Конана, губы, прижимавшиеся к его губам, груди, дрожавшие под его страстными поцелуями… И со всех этих девушек сдерут их нежную кожу, белую, как слоновая кость, розовую, словно лепестки цветка… Из горла Конана вырвалось такое рычание, что если бы кто-нибудь услышал его, он не поверил бы, что это рычит человек.
Дрожащее эхо напомнило ему о его положении. Конан испуганно вглядывался в тени и вспоминал рассказы о жестокости Тзоты. По его телу пробежала дрожь, когда он понял, что находится в тех самых легендарных Залах Ужаса, о которых говорили только шепотом — о туннелях и тайниках, где Тзота производил опыты над людьми и животными и, как говорили, даже над демонами. Ходили слухи, что Генальдо, сумасшедший поэт, посещал эти каменные мешки по приглашению мага и видел то, на что потом намекал в поэме: «Песни подземелья». Говорили, что намеки эти — отнюдь не плод больного мозга. Мозг этот разлетелся однажды под ударом топора Конана в тот день, когда Конан защищался против убийц, хитростью введенных во дворец безумным поэтом. Но слова мрачной поэмы запомнились навсегда и теперь заставляли дрожать плененного короля.
Внезапно киммериец услышал легкий шелест и насторожился, предчувствуя леденящую кровь опасность. Что-то, шурша, скользило по камню. Холодный пот выступил на лбу Конана, когда в круге бледного света он увидел нечто неопределенное, но колоссальное и устрашающее. Создание выпрямилось, слегка покачиваясь, в темноте блеснули желтые глаза. Мерзкая треугольная голова появилась перед его вытаращенными от ужаса глазами, из тени возникли чешуйчатые кольца невиданных размеров рептилии.
Такой змеи Конан и представить себе не мог: не менее восьмидесяти футов длины, с заостренным хвостом и треугольной, с лошадиную, головой. Чешуя холодно светилась, белая, как лед. Эта змея, конечно, родилась в темноте, однако ее глаза все отлично видели. Она свивала свои кольца прямо перед пленником, голова на изогнутой шее покачивалась в нескольких сантиметрах от его лица, раздвоенный язык почти касался губ Конана, высовываясь и прячась, отвратительный запах чудовища вызывал тошноту. Огромные желтые глаза жгли Конана, и он смотрел в них, не отрываясь, как волк в западне. Он боролся с желанием схватить мощными руками шею чудовища — здесь, под челюстью. С силой, превосходящей понимание цивилизованного человека, он раздавил однажды затылок питона в страшной борьбе на берегах Стигии — в те времена, когда еще был корсаром. Но эта змея была ядовита: он видел громадные, длиною в фут, клыки, изогнутые, как турецкая сабля, с них стекала бесцветная жидкость. Он инстинктивно чувствовал, что она смертельна. Может быть, ему и удалось бы раздавить этот треугольный череп, страх удвоил бы его силы, но он знал, что при малейшем движении чудовище ударит, как молния.
На что он надеялся, оставаясь абсолютно недвижным? Он не руководствовался разумом: ведь разум сказал бы ему, что он только отодвигает смерть. Стоит раздразнить змею, и она кинется на него!
Змея вытянулась во всю свою длину и высоко подняла голову, рассматривая факел. Капля яда упала на голое бедро Конана — словно раскаленное железо обожгло его. Нестерпимая боль пронзила мозг Конана, но ни один мускул его не дрогнул.
«Рубец останется до самой смерти», — мелькнула бесполезная мысль.
Змея покачивалась над ним, ожидая, когда вспыхнет искра жизни в этом неподвижном теле. Но вдруг лязгнула железная дверь, невидимая в темноте.
Змея, недоверчивая, как все змеи, в тот же миг скрылась во мраке. Дверь отворилась, решетка исчезла. Огромный черный силуэт двинулся к Конану. Вот он вошел в круг света от факела, и король увидел перед собой совершенно голого негра, державшего в одной руке шпагу, а в другой — связку ключей. Негр обратился к нему на языке побережья, и Конан ему ответил: он знал этот язык с тех самых пор, как пиратствовал на берегах Куша.
— Много лет я мечтал встретиться с тобой, Амра, — сказал негр, называя Конана именем, под которым его знали кушиты: Амра — Лев. Белые зубы на черном лице сверкнули в улыбке. — Я решился на многое, чтобы увидеть тебя. Посмотри, вот ключи от твоих оков!
— Я украл их у Шукели. Сколько ты дашь за них? — И он побренчал ключами перед носом Конана.
— Десять тысяч золотом, — быстро ответил Конан.
— Мало! — вскричал негр. — Слишком мало за тот риск, которому я подвергаюсь. Из темноты могут вылезти собаки Тзоты и сожрать меня, и, если Шукели заметит, что я украл ключи, он повесит меня… Ну, сколько дашь?
— Пятнадцать тысяч золотом и дворец в Пуатоне, — пообещал Конан.
Негр зарычал и затопал ногами в пароксизме варварской радости.
— Больше! — кричал он. — Я хочу больше! Что ты мне дашь?
— Ах ты, черная собака! — взревел Конан с вспыхнувшей яростью. — Будь я свободен, я бы тебя раздавил! Не послал ли тебя Шукели, чтобы поиздеваться надо мной?
— Шукели ничего не знает, белый человек. — Негр заглянул в глаза Конану.
— Я тебя знаю давно, с того самого дня, когда был вождем свободного народа! А потом стигийцы увезли меня и продали на север. Ты забыл разграбление Абубы, когда твои морские волки вторглись туда? Перед дворцом короля Аджаги ты убил моего брата, а я убежал. Теперь я требую у тебя цену крови, Амра!
— Освободи меня, и я заплачу тебе твой вес в золотых слитках, — буркнул Конан.
Налитые кровью глаза негра дико сверкнули. Зубы ослепительно блестели при свете факела.
— Ты такой же, как все вы, белые собаки. Но для черного человека золото никогда не оплатит кровь. Цена, которую я требую — это твоя голова!
Последнее слово прозвучало безумным криком, и мрачное эхо вернуло его. Конан застыл, оцепенев: неужели его зарежут, как барана? И вдруг над плечом негра он увидел что-то, раскачивающееся в темноте.
— Тзота никогда ничего не узнает, — хохотал негр. Он упивался своим триумфом, был опьянен своей ненавистью, и не мог почувствовать смерть, стоявшую уже за плечами. — Он не скоро спустится в подземелье, а к тому времени демоны уже вытащат твои кости из цепей, Амра! А у меня будет твоя голова!
Он расставил огромные ноги и поднял массивную шпагу. Крепкие мышцы перекатывались под черной кожей, блестели под светом факела. В ту же секунду гигантская тень сзади него выпрямилась и ударила…
Звук удара эхом отозвался в подземелье. Толстые губы негра раскрылись от боли, но ни одного звука не вырвалось из них. Удар треугольной головы отбросил черное тело в конец коридора; извивающаяся масса скользнула за ним, обвила его сверкающими белыми кольцами, и Конан услышал страшный хруст костей. Шпага и ключи выпали из рук негра, связка лежала теперь у самых ног Конана.
Он хотел наклониться, но цепь оказалась слишком короткой. Задыхаясь от диких ударов сердца, Конан сбросил сандалию, подцепил ключи пальцами ноги, а затем поднял ногу и жадно схватил связку, едва удержавшись от торжествующего крика.
Еще минута — и он свободен. Конан подобрал шпагу, огляделся. Глаза его встретили темноту, в которой змея волокла что-то раздробленное, ничем уже не напоминающее человеческое тело. Конан повернулся к открытой двери. Несколько шагов, и он уже на пороге, но под сводами раздался резкий смех, решетка с шумом захлопнулась, и упала тяжелая щеколда. Сквозь брусья он увидел ухмыляющуюся физиономию: евнух вовремя хватился своих ключей. Но как же он не заметил шпаги в руках пленника? Безбожно бранясь, с быстротой кобры Конан метнулся к евнуху. Широкое лезвие просвистело между брусьями, и смех Шукели превратился в хрип. Евнух согнулся пополам и упал, схватившись за живот, откуда вылезали внутренности.
Конан даже застонал от удовольствия. Однако он оставался пленником. Что толку в ключах, если замок открывается только снаружи? Его ловкие пальцы сказали ему, что брусья тверже шпаги: если он попытается перерубить их, то лишь сломает свое единственное оружие. Но он увидел метки вдоль этих мощных брусьев, метки, похожие на укусы, и с дрожью подумал, какие же чудовища так страстно атаковали этот барьер?.. Ничего не поделаешь: надо искать другой выход. Взяв факел, он углубился в коридор, держа в другой руке шпагу. Ни змеи, ни ее жертвы… Только длинная борозда крови на плитах.
Молчаливая тьма, едва пробиваемая мигающим светом факела, сомкнулась над ним. Там и сям попадались какие-то боковые ходы, но Конан упрямо шел вперед по главному коридору, внимательно глядя под ноги, чтобы не попасть в какую-нибудь ловушку. Вдруг он услышал жалобные всхлипывания: плакала женщина. «Наверное, одна из жертв проклятого мага», — подумал Конан и пошел на звук плача, свернув в туннель еще более узкий, сырой и мрачный.
Рыдания становились все громче. Подняв факел, Конан увидел, что в темноте кто-то есть. Он подошел ближе и остановился в ужасе. У ног его что-то двигалось — что-то, похожее на человека. Тело, казалось, было сделано из желатина, вместо рук и ног — щупальцы, как у осьминога, рыдания вырывались из огромного лягушачьего рта. Выпуклые глаза увидели Конана, рыдания превратились в смех, и чудовище подползло прямо к нему.
Конан отступил и, повернувшись, бросился бежать со всех ног по туннелю, не осмелившись пустить в ход шпагу. Может быть, эта тварь и была земной, но вряд ли шпага остановит ее. Конан бежал что есть мочи и слышал за собой мягкое шлепанье существа и дикий, но человеческий смех. Он слышал такой смех похотливых женщин Шадизара в Городе Роскоши, где молодых рабынь раздевали догола на подмостках публичного рынка. Каким дьявольским искусством Тзота мог дать жизнь такому созданию? Тут, конечно, попирались все законы природы.
Конан бежал и бежал. Вот он пересек нечто вроде квадратного зала, где скрещивались два туннеля. Он не сразу увидел на полу маленькую темную кучку, он не сумел ее обойти, споткнулся, резко вскрикнул и упал. Факел выпал из его руки, покатился по каменному полу и погас. Ошеломленный падением, Конан полежал какое-то время, потом встал и осторожно пошел вперед, вытянув руки. Факел он искать не стал, все равно нечем было зажечь его. Неизвестно, сколько он шел так в полной темноте, но внезапно инстинкт варвара предупредил его о неминуемой опасности. Конан остановился. Однажды он испытал нечто подобное, когда оказался ночью на краю пропасти. Теперь он опустился на колени и стал ощупывать пол. Очень скоро он обнаружил, что стоит на краю колодца. Конан протянул над ним руку и с трудом дотянулся концом шпаги до противоположного края. Конечно, он мог перепрыгнуть колодец, но решил, что это опасно. Значит, он свернул куда-то в сторону и главный туннель остался позади.
Он уже собрался повернуть назад, как заметил слабое колебание воздуха: призрачный ветер, выходящий из колодца, шевелил его черные кудри. Неужели колодец выходит на землю? Нет, этого не может быть! Ведь он в подземелье, в чреве горы, под улицами города. Но откуда же ветер? Слабое ворчание трепетало в нем, будто где-то очень далеко били мощные барабаны. Холодная дрожь пробежала по телу Конана.
Он поднялся и отступал до тех пор, пока из колодца не показалось НЕЧТО.
Конан не мог сказать, что это: он абсолютно ничего не видел, он только чувствовал присутствие недоступного, невидимого разума, дьявольски взлетевшего над ним. Конан повернулся и побежал обратно. Очень далеко, в глубине туннеля, он заметил крошечную красную искру. Он побежал к ней, налетел на каменную стену и увидел искру у самых ног. Это был его факел, огонь погас, но тлел еще уголек. Конан поднял факел и принялся раздувать огонь. Огонь замерцал и поднялся. Конан вздохнул с облегчением и вернулся в зал, где расходились туннели. И вдруг пламя заколебалось, как будто на огонь кто-то дунул. Конан снова ощутил чье-то присутствие и поднял факел.
Он ничего не увидел, но смутно чувствовал, что кто-то, неосязаемый и невидимый, парит в воздухе, да еще изрыгает дикие непристойности. Конан не слышал их, он их чувствовал. Он завертел шпагой над головой, и ему показалось, что он раздирает паутину. Дрожа от ужаса, Конан бросился в туннель, чувствуя за собой горячее зловонное дыхание.
Выскочив в широкую галерею, он наконец освободился от невидимого присутствия. Он снова пустился в путь, напряженно ожидая появления рогатых или косматых чудовищ. Он слышал осторожные, скользящие шаги, в проемах мелькали тени, вдруг раздался демонический хохот гиены и в завершение — человеческий голос, произносящий отвратительные, богохульные слова. Однако рядом с ним, в галерее, не было никого. И Конан скоро понял почему: сзади раздался шорох — тяжелое тело скользило по галерее.
Конан мгновенно погасил факел и бросился в один из проемов. Мимо проползла гигантская змея, отяжелевшая от последней трапезы. Рядом с Конаном что-то застонало от ужаса и убежало в темноту. Как видно, главная галерея была охотничьей тропой змеи и все оставили эту галерею ей.
Что ж, змея была наименьшим из зол. Конан испытывал к ней даже некоторые дружеские чувства, когда вспоминал рыдающий и хохочущий ужас или то создание, которое появилось из колодца. Змея, по крайней мере, земная: это ползучая смерть, но она угрожает лишь телу, она не нападает на душу и разум.
Теперь он шел за змеей следом, снова раздув свой факел, держась от змеи на почтительном расстоянии. Но он не сделал и нескольких шагов, как из ближайшего бокового туннеля раздался чей-то мучительный стон. Осторожность советовала Конану продолжать идти за змеей, но пересилило любопытство. Конан поднял повыше факел, от которого уже мало что оставалось, и то, что он увидел, ошеломило его, хотя, казалось бы, он ожидал всего.
Он стоял перед обширной камерой, закрытой высокой решеткой от пола до потолка, прочно вделанной в камень. В клетке маячил силуэт, который показался Конану человеком или, по крайней мере, чем-то похожим на человека, связанного и опутанного усиками лозы, растущей прямо из скалистого пола. Мягкие, гибкие ветви опутывали нагое человеческое тело, впивались в него, страстно его целовали. Остроконечные листья, кроваво-красные цветы — странные, извращенные — осыпали несчастного. Самый большой цветок расцвел у губ человека. Тяжелые стоны вырывались из этих губ, голова поворачивалась туда-сюда в приступе нестерпимой боли, глаза были устремлены на Конана, но никакого проблеска мысли не было в тусклом взгляде стеклянных зеленых глаз.
Внезапно кровавые цветы ожили и прижали свои лепестки к полуоткрытым губам, усики лозы дрожали в экстазе, вибрировали от желания. Волны меняющихся цветов пробегали по ветвям, цвета становились все более яркими, ядовитыми. Человек извивался от боли.
Конан не понимал, что это, но знал, что перед ним ужас. Он шел сквозь ад, сотворенный Тзотом-Ланти. Кем бы ни был узник — человеком или демоном, — надо было ему помочь. Конан поискал вход и обнаружил решетчатую дверь, запертую тяжелым замком. Один из ключей в связке Конана открыл замок, и Конан вошел. Тотчас же лепестки этих ядовитых цветов собрались вместе, усики угрожающе выпрямились, растение напряглось и качнулось к нему. Волны ненависти исходили от этой лозы, она явно видела Конана. Длинные усики тянулись к нему, пытаясь схватить, но он уже поднял шпагу и одним резким и сильным ударом, перерубил ствол.
Несчастный пленник был отброшен в сторону, лоза извивалась и крутилась, как обезглавленная змея, скатываясь в огромный шар. Усики щелкали, как хлысты, листья тряслись и бились, как кастаньеты, лепестки конвульсивно дергались. Наконец лоза обмякла и вытянулась на полу, его яркие цветы поблекли, из перерубленного ствола вытекала какая-то белая жидкость. Все было кончено.
Конан оглянулся и замер от изумления: сзади него стоял освобожденный им человек. Высокий и стройный, с длинными ногами, темными, задумчивыми глазами, он был явным аристократом. Маска ужаса спала с его лица.
— Какой сейчас год? — спросил он по-котийски.
— Сегодня десятый день месяца Юлуна, год Газели, — ответил Конан.
— О Иштар! — пробормотал незнакомец. — Десять лет!
Он провел рукой по лбу, потряс головой, как бы освобождая мозг от затянувшего его тумана.
— Все так смутно, — продолжал он. — После десяти лет пустоты ум не может проснуться сразу. Кто ты?
— Конан из Киммерии, король Аквилонии.
— Вот как? А Мумедид? — удивился незнакомец.
— Я задушил его прямо на троне в ту ночь, когда захватил королевский город, — ответил Конан.
— Извините меня, Ваше Величество, — улыбнулся незнакомец. — Я должен был сначала поблагодарить вас за ту услугу, которую вы мне оказали. Но я сейчас как человек, пробудившийся ото сна, более глубокого, чем смерть, сна, наполненного кошмарами, и понимаю только, что вы освободили меня. Скажите мне, почему вы перерубили ствол, вместо того, чтобы просто вырвать лозу?
— С давних пор мне известно, что не следует касаться того, чего не понимаешь, — ответил Конан.
— Верно. Если бы вы ее вырвали, вы нашли бы на корнях такое, что не взяла бы и ваша шпага. Корни Ютхи идут из самого ада.
— Кто ты? — спросил Конан. — Как зовут тебя?
— Пелиас.
— Как? — вскричал Конан. — Пелиас, маг, соперник Тзоты, исчезнувший с лица земли десять лет назад?
— Только с лица земли, — горько улыбнулся Пелиас. — Тзота предпочел оставить меня в живых, в оковах страшнее железных. Он запер меня здесь с этим чудовищным цветком, семена которого украли во мраке космоса у Яга Проклятого. Они нашли плодородную почву только здесь, в подземелье, кипящем червями, здесь, в аду. Я не мог вспомнить свое колдовство, слова и символы своей власти из-за этой проклятой лозы, которая пила мою душу, мучила своими страшными ласками, дышала моим мозгом и днем и ночью. Мой разум был пуст, как разбитая амфора. Десять лет! Да поможет нам Иштар!
Конан молчал. Догорал его факел. «Конечно, — думал он, — этот человек безумен…» Но он не видел никаких признаков безумия в спокойно смотревших на него темных глазах.
— Скажите, черный маг в Хорсемише? — спросил Пелиас. — Впрочем, бесполезно спрашивать. Силы мои возвращаются, и я вижу в вашем мозгу великое сражение и короля, захваченного изменниками. Я вижу Тзоту-Ланти, скачущего в Тибор со Страбонусом и королем Офира. Мое искусство еще слабо после столь долгого сна, я пока не рискну встретиться с Тзотой. Мне нужно восстановить силы и снова обрести свою власть. Пошли отсюда, не будем здесь оставаться.
Конан печально помахал связкой ключей.
— Решетка наружной стены заперта. Засов можно отворить только с той стороны. Нет ли другого выхода из этих туннелей?
— Один есть, но мы им не воспользуемся, потому что он ведет вниз, а не вверх, — ответил, смеясь, Пелиас. — Пошли, посмотрим на ту решетку.
Он шел неуверенно, ноги его подгибались: десять лет они были недвижны.
— В галерее живет гигантская змея, — предупредил Конан. — Пойдем осторожнее, чтобы не встретиться с ней.
— Я ее помню, — хмуро ответил Пелиас. — Меня заставили смотреть на нее, когда десять моих верных слуг были отданы ей на расправу. Это Сатхи, любимица Тзоты.
— Так это Тзота вырыл подземелье? Чтобы прятать здесь своих монстров?
— Нет, все не так. Здесь когда-то, в древности, был город — на холме и вокруг него. Король Коссус Пятый, основатель города, построил на вершине горы дворец и стал рыть подземелье. Скоро его рабы обнаружили дверь, взломали ее и нашли все эти ходы, тайники, галереи. А потом сюда проник великий визирь и пропал здесь, сгинул. Перепуганный Коссус велел замуровать дверь снова. Он сказал, что великий визирь упал в колодец. Потом король бросил дворец и построил другой, в деревне, но бежал в панике, когда обнаружил однажды на мраморном полу своей спальни черную плесень.
Он уехал со всем двором на восток и основал там новый город. Дворец на холме остался покинутым, стал разрушаться. Когда Аккуто решил возобновить прошлую славу Хорсемиша, он построил тут крепость. И, наконец, Тзота-Ланти воздвиг свою цитадель и открыл подземелья. Тзота сумел избежать смерти, он не упал в колодец, но вернулся из подземелья совсем другим, странным…
Я видел этот колодец, только я не хотел спускаться туда в поисках мудрости. Я маг, мне более тысячи лет, но ведь я еще и человек… Говорят, что некогда танцовщица из Шидизара уснула однажды неподалеку от города и проснулась в объятиях черного демона. От этого союза появилось то, что называют теперь Тзота-Ланти…
Конан пронзительно крикнул и отскочил в сторону, потянув за собой своего спутника. Перед ними выросла белая сверкающая фигура Сатхи: глаза ее сверкали вековой ненавистью. Конан собрал все силы, чтобы погрузить факел в ее демоническую пасть, воткнуть в ее тело шпагу. Но змея не смотрела на него: с яростью уставилась она на того, кто назвал себя Пелиасом, а тот спокойно улыбался, скрестив на груди руки. В огромных желтых глазах ненависть исчезала, на смену ей приходил страх, ужас… Змея зашипела, и ее словно сдунул порыв ветра.
— Что она увидела такого страшного? — спросил Конан.
— Она увидела то, что ускользает от глаз человека, — загадочно ответил Пелиас. — Ты видишь лишь мою оболочку, Сатхи видела мою обнаженную душу.
«Да полно, человек ли он? — подумал Конан. Ледяной пот струился у него по спине. — Может, пока не поздно, вонзить ему шпагу в спину?» Но они уже подошли к решетке, за которой в луже крови лежал Шукели.
Пелиас расхохотался.
— Клянусь белоснежными бедрами Иштар, не благородный ли это Шукели собственною персоною? Тот самый Шукели, что вешал моих слуг и сдирал с них кожу, вопя от радости? Ты спишь, Шукели? Почему ты такой застывший, почему твое жирное брюхо стало плоским, как у жареного поросенка?
— Он мертв, — растерянно пробормотал Конан.
— Живой или мертвый, — хохотал Пелиас, — но он нам сейчас откроет.
— Встань, Шукели! Вернись из ада, поднимись с залитых кровью плит и открой дверь своим хозяевам! — Пелиас резко хлопнул в ладоши. — Вставай, говорю! — Смех разносился по подземелью — безжалостный, как удар топора.
Евнух застонал, шевельнулся, его толстые руки задвигались. Волосы зашевелились на голове у Конана: евнух медленно поднимался с пола, цепляясь за решетку. Вот он открыл остекленевшие, безжизненные глаза, из раны на животе мягко падали на пол внутренности, евнух топтал их ногами, открывая замок.
«Он жив? — в ужасе думал Конан. — Да нет же, он умер! Умер несколько часов назад!» Кровь застыла в жилах у Конана. Пелиас спокойно перешагнул порог, и Конан поспешил за ним следом, стараясь не коснуться страшной фигуры на качающихся ногах. Едва он сделал несколько шагов, как позади него что-то шлепнулось. Он оглянулся: труп Шукели лежал у решетки.
— Он сделал свое дело и вернулся в ад, — любезно объяснил Пелиас, будто не замечая страшной дрожи, потрясавшей сильное тело Конана.
Они поднялись по лестнице и прошли через бронзовую дверь, увенчанную черепом. Конан держал шпагу наготове, ожидая нападения, но все было тихо. Пройдя длинным черным коридором, они вошли в зал, где качались курильницы. Благовония наполняли зал.
— Рабы и солдаты живут в другом крыле цитадели, — заметил Пелиас. — Сегодня их господина нет, и они наверняка пьют вино и сок лотоса.
Конан, как зачарованный, смотрел на высокие стрельчатые окна с золотыми подоконниками, выходящими на широкую террасу. Он вскрикнул от восхищения при виде синего неба, усеянного звездами. Его бросили в подземелье с первыми утренними лучами, а сейчас была уже ночь. Он и не представлял, что пробыл под землей так долго. Внезапно он почувствовал страшный голод. Пелиас привел его в зал с позолоченными сводами и серебряным полом.
Лазурные стены были прорезаны арками. Пелиас со вздохом упал на диван.
— Наконец-то золото и шелк, — сказал он. — Тзота уверял меня, что он выше всяческих удовольствий, но он полудемон, а я человек, и я люблю роскошь. Вот так Тзота и поймал меня, когда я выпил лишнего. Вино — проклятие… Но клянусь белоснежными грудями Иштар, я ему отомщу! Налей-ка мне чашу, друг мой… Ах, простите, я забыл, что вы король…
— К дьяволу церемонии, — проворчал Конан, взяв хрустальную чашу.
Он налил в чашу вина и подал Пелиасу, а остальное вылил в собственную глотку и вздохнул с облегчением.
— Этот пес умеет выбирать вино, — заметил Конан, вытирая пот. — Но, клянусь Кромом, зачем нам оставаться здесь и ждать, когда солдаты проснутся и перережут нам горло?
— Не бойтесь! — воскликнул Пелиас. — Вам не хотелось бы посмотреть, что уготовила судьба для Страбонуса?
Голубые глаза Конана сверкнули. Он сжал эфес шпаги.
— Ах, — буркнул он. — Надеть бы его на острие моей шпаги.
Пелиас взял сверкающий шар со столика черного дерева.
— Вот он, хрустальный шар Тзоты. Детская игрушка, однако полезная, когда нет времени ворожить. Смотрите, Ваше Величество!
Он поставил шар перед Конаном на низкий столик. Курились облака, медленно плыли по шару тени. В тенях появились знакомые образы: широкие равнины, спускающиеся к извилистой реке, плато, окруженное низкими холмами.
На северном берегу реки высился укрепленный город, его крепкие стены окружал ров.
— Клянусь Кромом! — вскричал Конан. — Это Шамар! Собаки осадили его!
Враги уже пересекли реку: их палатки стояли в узкой долине между городом и холмами. Солдаты штурмовали стены, кольчуги слабо поблескивали в лунном свете. С башен летели стрелы и камни, солдаты отступали, а потом снова бросались на приступ.
Шар затуманился, все исчезло, а потом появилась столица его королевства, Тарантия: высокие башни, золоченые купола и смятение народа. Его верные воины, закованные в броню, покидали город под свист толпы. Враги с гербом Пеллиа на щитах врывались в дома, грабили рынки, подавляли бунты. И над всем этим, как тень или призрак, витал торжествующий лик принца Арпелло де Пеллиа.
Шар затуманился снова, и все исчезло.
— Вот, значит, как, — вздохнул Конан. — Мой народ предал меня, как только я повернулся спиной…
— Не совсем так, — не согласился с ним Пелиас. — Они узнали, что ты умер, думают, что теперь некому их защищать. Понятно, что они повернулись к самому могущественному дворянину. Они не доверяют рыцарям, — потому что помнят древние войны. Они верят в Арпелло.
— Я вернусь, и от него останется только безголовое тело, которое будет гнить в общей яме с изменниками! — прорычал Конан, скрипя зубами.
— Но прежде чем ты вернешься в свою столицу, — напомнил Пелиас, — ты, без сомнения, встретишься со Страбонусом. Его рыцари собираются грабить твое королевство.
— Знаю, знаю! — вскричал Конан. — Даже на самом лихом скакуне мне не добраться до Шамара раньше полудня. А когда я приеду, мне ничего не останется, как умереть вместе со своим народом, потому что город падет. От Шамара до Тарантии не менее пяти дней перехода, даже если загнать коней. Прежде чем я доберусь до столицы и соберу армию, Страбонус будет у наших ворот.
А собрать армию нелегко: проклятые дворяне сбежали в свои вотчины, узнав о моей смерти! Никто не помешает Арпелло овладеть короной.
… Он отдаст страну Страбонусу в обмен на трон, а потом постарается его уничтожить. Но дворяне не поддержат Арпелло, и Страбонус захватит мое королевство. О, Кром и Сет! Если бы у меня были крылья, я бы молнией влетел в Тарантию!
Пелиас, рассеяно постукивающий пальцами по нефритовому столику, вдруг встал.
— Пошли! — бросил он Конану, и тот подчинился. Они молча вышли из зала и поднялись по мраморной с золотом лестнице на самую высокую башню. В звездной ночи свистел ветер, взъерошивая черную гриву Конана. Под их ногами сияли огни Хорсемиша, далекие, как звезды над головой. Пелиас с ледяным величием смотрел на звезды — такие же высокомерные, как он.
— Есть создания, — сказал он, — не только на земле или в море, но в воздухе и глубинах неба… Они живут своей жизнью, и люди о них не знают. Однако с помощью магических слов, знаков и полного Знания мы можем повелевать ими, они не злы. Смотри и не бойся.
Он поднял руки к небу, издал странный долгий клич, который, казалось, бесконечно дрожал в пространстве, удаляясь все дальше, в необозримый космос. А затем настала невозможная тишина. Меж звезд взмахнули крылья, и что-то огромное упало перед Конаном. Большие спокойные глаза смотрели на него. Кто это? Не птица и не летучая мышь.
— Садись на него, — приказал Пелиас. — На заре ты будешь уже в Тарантии.
— Клянусь Кромом! — воскликнул Конан. — Не сон ли это? Может, я сплю в своем дворце? А ты? Я не могу оставить тебя одного, среди врагов.
— Обо мне не беспокойся, — улыбнулся Пелиас. — На заре народ Хорсемиша узнает, что у него новый владыка, а тебя унесли боги. Мы встретимся с тобой на равнине у Шамара.
Конан боязливо взобрался на гигантскую спину, ухватился за изогнутую, длинную шею. «Нет, я все-таки сплю, — сказал он себе, — и вижу сон». Далеко под ним пронеслась башня, на которой он оставил Пелиаса, и огни покинутого им города.
4
На улицах Тарантии кишела толпа. Люди размахивали кулаками, ржавыми пиками. Занималась заря второго дня сражения в Шамаре, и события развивались так быстро, что мутился разум. С помощью средств, известных одному только Тзоте-Ланти, весть о смерти короля достигла Тарантии через шесть часов после начала сражения И тотчас начался хаос.
Бароны бежали из королевской столицы, нахлестывая лошадей, дабы защитить свои замки. Народ дрожал от страха при мысли о возвращении феодальной раздробленности: ведь у покойного короля не было сына. Граф Тросеро, правитель города, старался успокоить народ, но в своем неразумном страхе люди вспомнили о старых гражданских войнах и о том, что этот же самый граф осаждал Тарантию лишь пятнадцать лет назад. На улицах кричали, что Тросеро выдал короля и замышлял ограбить город. Появились наемные солдаты, вытаскивающие из лавок перепуганных торговцев и вопящих женщин.
Тросеро обрушил на грабителей всю мощь своей власти, забросал улицы их трупами, отогнал грабителей в жаркой схватке, арестовал их начальников. Но народ по-прежнему негодовал и кричал, что граф возбуждает смуту, чтобы извлечь выгоду.
Принц Арпелло предстал перед затравленным Большим Советом и заявил, что готов принять управление городом до прихода нового короля. Совет колебался, он слышал гул толпы под окнами — толпа жаждала спокойствия, называя Арпелло спасителем И Совет уступил.
Только Тросеро отказался подчиниться принцу. Он бросил в голову соперника свой жезл командующего, приказал повесить на рыночной площади командиров наемников и под вопли и брань толпы, осыпаемый камнями, обливаемый нечистотами, ушел из города через южные ворота, уводя с собой пятнадцать сотен всадников. Решетки с грохотом закрылись за ним, и лживая маска Арпелло упала, обнажив клыки голодного волка.
Канцлер Публиус — он был против переворота — был брошен в тюрьму. Торговцы, с великим облегчением принявшие нового короля, были потрясены, когда монарх тут же увеличил налоги. Шестеро самых знатных купцов были посланы к королю, но им отрубили головы. Настала мертвая тишина. Купцы, как это всегда бывает с торговцами, пали ниц перед силой и принялись лизать сапоги поработителю.
Простой народ не волновала судьба купцов, но и он возроптал, когда увидел, что солдатский грабеж стал теперь в порядке вещей. На стол Арпелло посыпались жалобы на вымогательства, изнасилования, убийства, но Арпелло было не до того: он завладел дворцом развлечений, и девушки Конана были опозорены в своих пышных покоях. Темноглазые красавицы из Гуатана, стройные брюнетки из Замора, Зингара и Гаркании, брайтунийки с льняными волосами бились в лапах сеидов и плакали от страха и стыда, потому что не привыкли к насилию.
Ночь спустилась на разграбленный, оглушенный город, а после полуночи пронесся таинственный слух, что котийцы воспользовались своей победой и атакуют Шамар. Один из агентов тайной службы Тзоты сказал об этом, и никто даже не удивился, каким образом новость столь быстро дошла до города. Люди стали стучать в двери дворца, требовать, чтобы Арпелло отогнал врага. Он мог бы объяснить, что у него не достает сил, что он не может собрать армию, потому что бароны не признали его королем, но, опьянев от власти, он просто расхохотался им в лицо.
Тогда студент по имени Афенидес обвинил Арпелло на рыночной площади в том, что тот таскает каштаны из огня для Страбонуса, и нарисовал ужасающую картину жизни под властью котийцев и Арпелло-сатрапа. Он еще не кончил, как толпа заревела от ярости. Арпелло велел солдатам арестовать смутьяна, но толпа окружила его, укрыла и разбежалась, закидав солдат камнями, дохлыми кошками и всем, что попалось под руку. Ливень стрел из арбалетов преследовал горожан, но Афенидесу удалось выйти из города, и он отправился умолять Тросеро вернуться в Тарантию.
Афенидес нашел Тросеро, когда тот собирался разбить лагерь за пределами города, намереваясь затем идти в Пуантен, на юго-восток королевства. Тросеро сказал, что у него слишком мало сил, чтобы взять Тарантию даже с помощью народа или выступить против Страбонуса. К тому же жадные дворяне разграбят Пуантен за его спиной, пока он будет сражаться с котийцами.
Король умер, теперь каждый сам должен защищать свое добро. Нет, он поедет в Пуантен!
Толпа в бессильной ярости собралась у высокой башни дворца. Люди вопили от своей ненависти к Арпелло, а он смотрел на них с башни и хохотал. Лучники же его, выстроившись вдоль зубчатой стены, держали наготове луки и арбалеты.
Длинные черные волосы принца были завиты, надушены, стянуты серебряной лентой, под туникой, расшитой золотом, сверкала вороненая сталь. На бедре висела широкая шпага с драгоценными камнями на эфесе — шпага эта побывала во многих сражениях. Принц, конечно, был интриганом. Но и воином тоже.
— Дураки! Безумцы! — Его сумрачное, злое лицо перекосила гримаса презрения. — Орите, что хотите! Конан умер, и Арпелло — король!
Что ему за дело, что вся Аквилония против него? У него хватит людей, чтобы удержаться в крепких стенах города до прибытия Страбонуса. Но Аквилония разделена. Бароны уже бросили в бой свои армии, чтобы овладеть богатством соседей. Ну и что? Страбонус расколет беспорядочные ряды баронов, как нос галеры режет волну океана!
— Безумцы! Дураки! Арпелло — король.
Солнце поднималось над восточной башней, когда в алеющем небе показалась черная точка. Вот она выросла до летучей мыши, затем до орла. Люди испуганно закричали: над стенами Тарантии появилось такое, о чем говорилось лишь в полузабытых легендах. Фантастическое существо с рычанием приземлилось, и с него спрыгнул человек. Существо исчезло с шумом, подобном грому, а на вершине башни появился полуголый варвар, покрытый кровью, потрясающий шпагой. Раздался вопль народа:
— Король! Наш король!
Арпелло оторопел, закричал, но тут же пришел в себя и кинулся на Конана. С львиным ревом киммериец парировал свистящий удар, бросил свою шпагу, схватил принца за шею и между ног и поднял над головой.
— Возьми своих заговорщиков с собой в ад! — крикнул он и бросил принца вниз, словно мешок с песком.
Народ отступил, тело грохнулось с высоты ста пятидесяти футов и разбилось о мраморные плиты, разбрызгивая кровь и мозг, разбилось в своей броне, как раздавленный майский жук.
Лучники на стене бросились в испуге бежать, осажденные же советники выскочили из дворца и стали рубить их, рубить на куски! Пеллианские рыцари и солдаты искали спасения на улицах, но толпа растоптала их. Торжествующие крики смешивались с криком агонии. А наверху голый король наклонился над зубчатой стеной, размахивая руками и громко смеясь. Он смеялся над всеми — над толпой, над принцами и над самим собой.
5
Полуденное солнце сияло над спокойными водами Тибора, смывающего южные бастионы Шамара. Защитники города знали, что лишь немногие из них увидят восход солнца. По равнине рассыпались палатки осаждающих. Народ Шамара, задавленный численностью врага, не мог помешать ему переправиться через реку. Связанные вместе баржи составили мост, по которому прошли орды завоевателей. Страбонус не решился напасть на Аквилонию, оставив свободный Шамар за своею спиной. Он послал легкую кавалерию в глубь страны, а сам поставил осадные машины здесь, на равнине. Флотилия судов, пригнанная Амальрусом, стояла на якоре, посредине реки — там, где укрепления спускались к воде. Некоторые из судов были потоплены защитниками города, но остальные держались крепко: их нос и мачты были защищены железными щитами, их лучники сеяли смерть. Это были шемиты, о которых говорили, что они рождаются с луком в руках, ни один аквилонский лучник не мог с ними сравниться.
Катапульты осыпали город камнями и стволами деревьев, проламывали крыши и давили людей, как насекомых; тараны били по стенам; саперы зарывались под землю, словно кроты, чтобы подложить мины под основания башен. Под стенами копошились воины, закованные в железо. Они пытались выломать ворота — ставили лестницы, поднимали осадные башни с копейщиками. Городские рвы уже не были полны водой. Там были теперь только камни и трупы — людей и коней.
Неполных две тысячи защищали крепость, против сорока тысяч врагов! Надежда оставляла город. Никто не шел к ним на помощь, а их король умер — об этом вопили враги. Только мощные стены крепости и отчаянная храбрость ее защитников спасали положение, но долго так не могло продолжаться. Западная стена уже превратилась в груду обломков, о которые спотыкались защитники в яростной рукопашной схватке. Башни качались, как пьяные.
Осаждающие собирались на решающий приступ.
Звучали трубы, на равнине собирались осадные башни, покрытые кожей. Народ Шамара видел качаемые ветром штандарты Кота и Офира, среди сверкающих рыцарей коренастый силуэт Страбонуса в черной броне, расшитый золотом камзол Амальруса. Между ними скакал человек, от одного вида которого бледнели самые храбрые, тощий силуэт хищной птицей летел в длинной развевающейся мантии. Алебардники выступили вперед, развернулись, как сверкающие волны расплавленной стальной реки, всадники пришпорили боевых коней, копейщики подняли свои флажки. Настала решающая минута. Защитники крепости вручили свои души Митре и крепче сжали в руках окровавленное оружие.
Внезапно раздался звонкий голос трубы — откуда-то из-за холмов, вслед за ним — топот копыт. И вот из-за холмов выкатились всадники, как пена, гонимая ветром. Это были спаги, отправившиеся грабить окрестности: они лежали на своих лошадях, нещадно пришпоривая их, а за ними сверкали на солнце ряды движущейся стали. Из рядов вырывались и появлялись на виду у всех рыцари в железных латах; над ними развевался штандарт Аквилонии с изображением льва.
Осажденные, опьянев от радости, закричали во весь голос, застучали окровавленными шпагами по своим пробитым щитам, а горожане — богатые купцы и нищие, шлюхи в красных юбках и знатные дамы в шелках — пали на колени и запели благодарственный гимн Митре, и слезы благодарности катились по их щекам.
Страбонус, яростно отдававший приказы, поставил коня перед конем Амальруса и проворчал:
— Все равно мы сильнее их, конечно, если у них нет подкрепления за холмами. Мы не выпустим никого из города. Это всего лишь пуантенцы. Мы так и думали, что Тросеро решится на это безумие!
— Я вижу Тросеро и его капитана Просперо… НО КТО МЕЖДУ НИМИ? — вскричал вдруг Амальрус.
— О Иштар, помоги нам! — пролепетал, бледнея, Страбонус. — Это король Конан!
— Вы с ума сошли! — закричал Тзота в порыве ярости. — Конан уже два дня, как в брюхе у Сатхи!
Натянув поводья, он повернулся, чтобы взглянуть на армию, которая уже стекала по равнине. Ошибки быть не могло: все узнали силуэт в броне вороненой стали на черном боевом коне, под колыхающимся шелком штандарта. Тзота в ярости зарычал. Впервые в жизни Страбонус видел мага в таком замешательстве, и это зрелище напугало его.
— Это колдовство! — визжал Тзота, дергая себя за бороду. — Как он мог убежать, добраться до своего королевства в столь короткий срок, да еще собрать армию? Это сделал Пелиас, будь он проклят! И будь проклят я, что не убил его, когда он был в моей власти!
Услышав имя человека, которого все считали уже десять лет мертвым, короли вздрогнули, их паника сообщилась армии. Конан… Тзота угадал суеверный страх людей, злоба исказила его черты.
— Вперед! — закричал он, отчаянно размахивая тощими руками. — Мы сильнее! Раздавите этих собак! Сегодня вечером мы будем праздновать победу на развалинах Шамара! О Сот! — Он поднял руки, призывая бога-змею, напугав этим даже Страбонуса. — Дай нам победу, и я клянусь принести тебе в жертву пятьсот девственниц Шамара, истекающих кровью!
Тем временем армия противника заполняла равнину. За рыцарями ехали воины на маленьких быстрых лошадках. Вот они соскочили наземь — с луками и пиками — и бросились на врага, боссонские лучники и крепкие пикейщики из Гундерданда с рыжими кудрями, падавшими на плечи из-под стальных касок.
Это была разношерстная армия, набранная Конаном в несколько безумных часов после его возвращения в столицу. Он собрал чернь, которая рвалась атаковать пеллианских солдат, занявших внешние укрепления Тарантии, и убедил ее пойти к нему на службу. Он послал гонца догнать Тросеро и вернуть его. С этим войском он и пошел на юг, набирая по дороге людей и коней. Дворяне Тарантии и окрестные крестьяне увеличили его силы, а он все набирал рекрутов во всех городах и во всех замках, мимо которых проезжал. Тем не менее, это был очень скромный отряд по сравнению с ордами захватчиков, скромный, но умелый и храбрый.
Девятнадцать сотен всадников шли теперь с ним. Наемники и солдаты на жаловании дворян составляли пехоту — пять тысяч лучников и четыре тысячи пикейщикой. Арбанус бросил на них свои отряды — океан сверкающей стали. Дозорные на городских стенах дрожали, глядя на эту когорту, мощь которой во много раз превосходила силы спасателей. Впереди шли лучники-шимиты, потом котийские копейщики, а затем одетые в кольчуги рыцари Страбонуса и Амальруса. Намерения Арбануса были очевидны: он хотел воспользоваться пехотинцами, чтобы смести пехоту Конана и открыть путь кавалерии.
Шемиты беспрестанно атаковали, стрелы падали как град. Лучники с запада, закаленные тысячелетней безжалостной войной неумолимо продвигались вперед, смыкая ряды, когда падали их товарищи. Их было много, очень много, и лучники шемиты погубили большую их часть, но меткость боссонийцев превосходила врагов, так же как их мораль и великолепие оружия. Под градом стрел падали целые ряды шемитов. Синебородые воины в легких кольчугах не могли противостоять яростной атаке, к тому же боссонийцы были лучше защищены. Шемиты бежали, бросив луки, и это вызвало панику в рядах копейщиков-котийцев, шедших за ними следом.
Без поддержки лучников солдаты сотнями падали под стрелами боссонийцев и, атакуя с близкого расстояния, были встречены пиками. А потом в бой вступила пехота гундернайдейцев. Пришельцы с севера, из Аквилонии, что находилась в одном дне путешествия от границ Киммерии, они были рождены для войны и представляли собой потомков лучших гиберейских родов. Их натиска не смогли сдержать котийцы. Они отступили. Страбонус, багровый от гнева, видел все это и приказал трубить наступление. Арбанус колебался: может быть, лучше отступить? Вытянуть всадников из-под прикрытия лучников? Страбонус окинул взглядом длинные ряды своих воинов, яростно оглядел горстку врагов в кольчугах и повторил приказ.
Арбанус вручил свою душу Иштар и приказал трубить в золотой рог. С грохотом поднялся целый лес копий, армия понеслась по равнине. Земля дрожала от конского топота, блеск золота и стали заставил дозорных на башнях Шамара зажмуриться.
Конники врезались в ряды копейщиков, опрокидывая друзей и врагов, и попали на острые зубы стрел боссонийцев. Они падали наземь, словно сухие листья. Лучники стояли плечо к плечу, с широко расставленными ногами, натягивая луки и посылая стрелы, испуская дикие крики.
Рухнули первые ряды всадников, скакавшие за ними спотыкались об их тела и о трупы коней. Рухнул наземь Арбанус со стрелой в горле, его череп разбил копытом боевой конь.
Страбонус выкрикивал одни приказы, Амальрус — другие, сверкающие ряды спутывались и перемешивались. Воцарился хаос. И тут прозвучали трубы Конана.
От грохота столкнувшихся армий пошатнулись, казалось, даже башни Шамара. Словно миллионы молотов били о наковальни. Стальной клин, ощетинившийся копьями, врезался в ряды захватчиков. Врагов били длинные копья и пики, а в центре атакующей армии неслись рыцари Пуантена с их беспощадными шпагами с обоюдоострыми клинками. Дозорные на башнях, оглушенные грохотом невиданного сражения, видели, как у их ног сталкивалось железо, как слетали султаны под ударами шпаг, взлетали и исчезали флажки и штандарты.
Упал на землю и был затоптан копытами боевых коней Амальрус. Сотни всадников Конана окружили плотным стальным кольцом рыцарей Кота и Офира, все глубже врезаясь в смятенные ряды врага. Лучники и пикейщики, разгромив котийскую пехоту, пришли на помощь всадникам, стреляя в упор, выбивая врагов из седел своими длинными пиками, вспарывая животы их коням, разрезая подпруги.
И у острия этого стального треугольника стоял грозный, оживший на страх врагам Конан, испуская воинственный, языческий клич, описывая шпагой сверкающую дугу, сбивая шлемы врагов, вместе с их головами. Бешеным галопом проскакал он сквозь ряды закованных в железо врагов, и рыцари Кота сомкнулись за ним, отделив его от его отрядов. Конан рвался вперед, опустошая ряды врагов и, наконец, очутился перед Страбонусом, мертвенно бледным, окруженным дворцовой стражей. Страбонус взвыл от бешенства и взмахнул боевым топором. Топор обрушился на шлем Конана, от шлема полетели искры. Конан пошатнулся, но устоял и поднял клинок. Его клинок, пять локтей длиной, разрубил шлем врага, раскроил ему череп, конь Страбонуса заржал, встал на дыбы и сбросил труп хозяина наземь. И в тот же миг Тросеро и его люди рванулись вперед, рубя захватчиков на скаку, обрушив штандарт Кота. Ряды врагов дрогнули, отступили. Но за ними, отрезая им путь, запылал огромный костер: это защитники Шамара, вырвавшись из осажденной крепости, разбежались по лагерю осаждавших, жгли их палатки и громили военные машины.
Враги в панике бросились к реке, к своей флотилии, но флотилия, осыпаемая камнями и стрелами горожан, отплывала на их глазах, бросив армию на произвол судьбы. Были, правда, еще и баржи, стоявшие на приколе, но люди Конана перерезали канаты, и баржи медленно поплыли вниз, по течению. Это был полный разгром: сражение превратилось в резню. В панике бросились захватчики в воду, забыв про свои тяжелые доспехи, и тут же пошли ко дну или были затянуты под баржи. Они гибли сотнями, тысячами, и не ждали пощады. Равнина была завалена трупами, воды реки покраснели от крови.
Из девятнадцати сотен рыцарей Конана осталось всего пятьсот, потери были ужасны, но зато блестящей армии Страбонуса и Амальруса более не существовало. Немногие спасли свои жизни, но те, кому удалось бежать, стоили теперь не дороже мертвых.
А между тем на другом берегу разыгрывался последний акт этой мрачной драмы. Тзота сумел проскочить по мосту из барж до того, как мост этот был разрушен. Как вихрь пронесся он на своем боевом коне, с которым ни один не мог бы сравниться. Давя и раскидывая своих и чужих, он выскочил на южный берег и, оглянувшись, увидел за собой темный силуэт на вороном жеребце. Канаты были уже перерублены, баржи плыли по течению, но Конан перепрыгивал с борта на борт, как прыгают в ледоход с льдины на льдину. Йот вороной сделал последний прыжок и вынес всадника на берег. Теперь Конан, потрясая шпагой, с которой капала кровь, скакал за магом. Они неслись во весь опор, дичь и охотник, но вороной никак не мог выиграть скачку. Они мчались в последних лучах заходящего солнца все дальше и дальше, пока шум резни не остался далеко позади. Тогда в небе появилась черная точка, она росла и росла и, став огромным орлом, бросилась на боевого коня Тзоты. Конь заржал, взвился на дыбы и выбросил всадника из седла.
Тзота вскочил, повернулся к преследователю; глаза его светились, как у разъяренной змеи, лицо превратилось в неподвижную маску ненависти. В руках что-то сверкало, что-то невиданное, ужасное, Конан понял, что это смерть, но соскочил с коня и бесстрашно двинулся на врага, подняв шпагу.
— Вот мы и встретились, проклятый колдун! — вскричал он.
— Отойди! — взвизгнул по-шакальи Тзота. — Я сдеру мясо с твоих костей! Ты не можешь победить меня! Даже если ты меня убьешь, если разрубишь меня на куски, тело и кости соединятся снова и будут преследовать тебя до самой смерти! Я знаю, тебе помогает Пелиас, но я бросаю вызов вам обоим!
Конан рванулся вперед, сверкая шпагой. Правая рука Тзоты отошла назад, в ней что-то блеснуло. Конан быстро пригнулся. Что-то пролетело над его головой, взрыв опалил землю. И прежде чем Тзота успел бросить второй шар, Конан взмахнул шпагой, и голова мага слетела с плеч. Однако черные глаза по-прежнему яростно сверкали, пристально глядя на Конана, зубы стучали, а руки двигались в поисках отрубленной головы.
Шум могучих крыльев заставил Конана взглянуть на небо. С неба камнем падал орел. Он схватил мощными лапами окровавленную голову, дико захохотал — Конан в ужасе узнал голос Пелиаса — и взмыл в небо.
И тогда произошло нечто страшное: безголовое тело встало и побежало по равнине на подгибающихся ногах, воздев руки к удаляющейся черной точке. Конан стоял, оцепенев, и смотрел, как удалялось тело в лиловых тенях наступившего вечера.
— Клянусь Кромом! — сказал он наконец, пожимая плечами, — чума пади на эти распри двух колдунов! Пелиас был добр ко мне, но дьявол меня побери, если я хотел бы встретиться с ним еще раз! Дайте мне хорошую шпагу и нормального врага, в которого можно ее воткнуть! Ад и проклятие! Что бы я не отдал сейчас за кувшин доброго вина!
Назад: Феникс на мече Повесть
Дальше: Час дракона
