Глава 4. ПРЕДАНЫ!
Наступил день большого собрания, а Ора Лис не вернулась, и поисковые партии, отправившиеся за ней, не обнаружили даже ее следов.
Мы все тревожились, но пришлось отвлечься от поисков из–за собрания.
Прибывали гордые килаки и оркилаки. Они пробирались тайком и в одиночку. Дозоры приоза всегда опасались больших групп людей, которые могли представлять угрозу.
Фермеры, купцы, объездчики дахаров — чем бы они обычно ни занимались, они, прежде всего, были воинами. Даже тирания приоза оказалась не в состоянии заставить сельских жителей сложить оружие. И они были вооружены до зубов.
На холмах были расставлены часовые, чтобы следить за дозорами приоза, хотя именно в этот день их и не ожидалось, по этой причине и было намечено собрание.
Там было более сорока мудрецов деревень и городов, все они выглядели в высшей степени заслуживающими доверия, их честность была высечена на их лицах. Как и независимость — независимость такого рода, которая предпочитает сражаться сама по себе и не полагаться на групповые усилия. Они относились ко всему с их обычной подозрительностью, однако несколько изменили свое отношение к собранию, как только вошли в большую комнату, предоставленную для собрания в доме Морахи Ваджи. Они увидели там Хула Хаджи и сказали:
— Он словно вновь оживший старый Брадинак!
И этого оказалось достаточно. Не было никакого преклонения колен или рабского приветствия — они держались прямо. Но теперь в них была одна решимость.
Убедившись, что все уверились в тождественности Хула Хаджи, Морахи Ваджа достал большую карту Мендишара и повесил ее на стене. Он обрисовал нашу стратегию и предложил тактику при соответствующих условиях. Местные лидеры задали вопросы — очень продуманные и по существу, — и мы ответили им. Когда мы не могли сразу ответить конкретно, мы выносили вопросы на обсуждение.
С подобными людьми, подумал я, выступившими против беспечных приоза, захватить и вырвать у Джевара Бару похищенную им власть будет не так уж трудно.
Но чувство беспокойства не покидало меня. Я не мог избавиться от него. Я постоянно был настороже, опасливо оглядываясь вокруг, положив руки на меч.
В зал принесли обед, и мы поели, беседуя, потому что нельзя было терять времени.
В полдень общий разговор был окончен и обсуждались детали, как лучше всего использовать небольшие группы людей с боевым опытом, как использовать отдельных людей — местных чемпионов по метанию копий и так далее.
К вечеру большинство из нас было уверено, что в день нападения — через три дня — мы победим!
Но мы так и не произвели этого нападения.
Вместо этого на закате они напали на нас.
Они обрушились на деревню со всех сторон, они безнадежно превосходили нас в численности и вооружении.
Они пошли в атаку верхом на дахарах, сверкая доспехами в умирающем свете солнца — с развевающимися плюмажами, с блестевшими копьями, щитами, мечами, булавами и топорами.
Шум был ужасающий, его дополнял вой кровожадных людей, наслаждавшихся предвкушением стереть с лица земли деревню, мужчин, женщин и детей.
Это был крик росомахи, добравшейся до горла человека. Это был крик, предназначенный вселить ужас в сердца женщин и детей. Он вселил страх и в сердца храбрых мужчин. Это был крик безжалостный, злорадный и победоносный.
Это был крик человека–охотника на человека–дичь.
Мы увидели их скачущими по улицам и разящими все, что передвигалось. Жестокое веселье было на их лицах, оно не поддается описанию. Я видел, как погибла женщина, прижимающая к себе ребенка. Ее голова была отрублена, а ребенок был насажен на пику. Я увидел мужчину, пытавшегося защититься от четырех всадников и павшего с воплем ярости и ненависти.
Это был кошмар.
Как это случилось? Было ясно, что нас предали. Это были приоза, вне всякого сомнений.
Мы выступили на улицы, стоя плечом к плечу, и встретили налетевших на нас диких всадников.
Это был конец всему. С нашей смертью народ останется без лидеров. Даже если некоторые спасутся, их будет недостаточно для того, чтобы поднять восстание сколь–нибудь приличных масштабов.
Кто же нас предал?
Я не мог понять этого. Конечно же, один из этих деревенских вождей, людей гордых и честных, даже сейчас гибнувших в атаке приоза.
Пока мы сражались, наступила ночь — но не было темноты, потому что поле битвы освещали подожженные дома.
Если у меня и были сомнения, что Хул Хаджи преувеличил жестокость тирана и его избранных сторонников, то они быстро рассеялись. Никогда я не видел такого садизма, демонстрируемого одной частью расы по отношению к другой.
Память об этом все еще в глубине моей души. Никогда я не забуду той ужасной ночи — хотя хотел бы забыть.
Мы сражались, пока не устали. Один за другим храбрецы Мендишара пали в лужи собственной крови, но не раньше, чем убив многих отлично экипированных приоза!
Я встречал сталь сталью. Мои движения стали почти механическими — оборона и атака, блокировать выпад или удар, отразить его, нацелить собственный выпад или удар. Я чувствовал себя машиной. События выбили из меня на время всякие другие чувства.
Только позже, когда немногие из нас остались в живых, я осознал, что Хул Хаджи и Морахи Ваджа, стоявшие слева от меня, ведут громкий разговор.
Морахи Ваджа убеждал моего друга бежать. Но Хул Хаджи отказывался спасаться бегством.
— Ты должен спастись — это твой долг!
— Долг! Мой долг сражаться вместе с моим народом!
— Твой долг — это снова отправиться в изгнание. Ты — наша единственная надежда. Если тебя сегодня убьют или возьмут в плен — погибло все наше дело. Спасайся, и другие придут, чтобы занять место погибших сегодня.
Я сразу понял логику Морахи Ваджи, и присоединился к его просьбе. Кроме этого, мы должны были сражаться, не прекращая спора. Это была оригинальная сцена.
В конечном итоге Хул Хаджи понял, что мы правы, что он должен уходить.
— Но ты должен отправиться со мной, Майкл Кейн. Мне понадобятся твои утешения и твои советы.
Бедняга, он был не в себе и мог сделать что–нибудь опрометчивое. Я согласился.
Шаг за шагом, мы отступили туда, где двое воинов с мрачными лицами держали для нас одров.
Скоро мы скакали прочь из разоренной деревни, но мы знали,. что приоза окружают этот район, они наверняка ожидали от нас чего–нибудь подобного.
Я оглянулся и почувствовал ужас!
Маленькая группа защитников стояла плечом к плечу как раз перед домом Морахи Ваджи. Повсюду вокруг были убитые — убитые обоих полов и всех возрастов. Из некогда прекрасных домов с мозаикой вырывались языки пламени. Это была сцена из Босха или Брейгеля — картина Ада.
Тут я обратил внимание на двух несущихся к нам всадников.
Я не такой человек, чтобы легко прийти к ненависти, но этих приоза я возненавидел.
Я обрадовался возможности убить двух из тех, которые набросились на нас. Теплой окровавленной сталью мы стерли усмешки с их лиц.
С тяжелым сердцем мы поскакали дальше, прочь от этого места жестокости.
Мы скакали, пока могли держать глаза открытыми, до наступления холодного утра.
Вот тогда мы увидели остатки лагеря и лежащую ничком на дерне фигуру.
Приблизившись, мы узнали ее. Это была Ора Лис
С криком удивления Хул Хаджи спешился. Он опустился на колено рядом с женщиной. Когда я присоединился к нему, то увидел, что Ора Лис была ранена. Она была проткнута мечом.
Но почему?
Хул Хаджи поднял на меня взгляд, когда я встал по другую сторону от лежащей девушки.
— Это слишком много, сперва то, — проговорил он пустым голосом, — затем это.
— Это работа приоза? — спокойно спросил я.
Он кивнул, проверяя ее пульс.
— Она умирает, — сказал он. — Просто чудо, что она так долго прожила с такой раной.
Словно в ответ на его голос, веки Оры Лис затрепетали и глаза открылись. Они были остекленевшими, кода она увидела Хула Хаджи.
Из горла девушки вырвались сдавленные рыдания, и она проговорила с трудом, почти шепотом.
— О мой Бради!
Хул Хаджи погладил ей руку, пытаясь понять ее слова. Он винил себя в этой трагедии.
— Мой Бради, я сожалею!
— Сожалеешь? Не тебе, Ора Лис, следует испытывать сожаление, а мне, — проговорил Хул Хаджи.
— Нет! — Ее голос приобрел силу. — Ты не понимаешь, что я наделала. Есть ли у вас время?
— Время? Время для чего? — Хул Хаджи был озадачен, хотя в моей голове начало что–то проясняться.
— Время удержать приоза.
— От чего?
Ора Лис закашлялась, и кровь выступила на ее губах.
— Я сказала им, где ты находишься… Тут она попыталась приподняться.
— Я сказала им, где ты был, неужели ты не понимаешь? Я рассказала им о собрании. Я была без ума. Это из–за моего горя. О…
Хул Хаджи снова посмотрел на меня глазами, полными несчастья. Теперь он понял: Ора Лис предала нас, отомстила Хулу Хаджи за то, что он отверг ее.
Он посмотрел на нее. То, что он сказал ей тогда, запомнилось мне навсегда. Он показал ей, что был человеком в полном смысле этого слова — человеком, наделенным силой и жалостью.
— Нет, — сказал он. — Они ничего не сделают, мы предупредим деревню сейчас же.
Она умерла, больше ничего не сказав. На ее губах была улыбка облегчения.
Мы похоронили родившуюся под несчастной звездой девушку в глинистой почве холмов. Мы не отметили ее могилы. Что–то в нас, казалось, приказало не делать этого — хороня Ору Лис, мы словно пытались похоронить весь этот трагический эпизод.
Это было, конечно, невозможно.
***
В тот же день к нам присоединились еще несколько спасающихся бегством мендишаров. Мы узнали, что приоза охотились за всеми уцелевшими, что они буквально шли по следам спасшихся воинов. Мы также узнали, что был взято несколько пленных, хотя уцелевшие не могли назвать их, и что деревня была стерта с лица земли.
Один из городских представителей, воин среднего роста, звавшийся Кал Хира, сказал, когда мы скакали:
— Хотел бы я знать, кто нас предал. Я ломал над этим голову, но не могу найти никакого объяснения.
Я быстро взглянул на Хула Хаджи, а он на меня. Наверное, в этот момент — хотя может быть и раньше — мы вступили в молчаливое соглашение: ничего не говорить об Оре Лис. Пусть это останется тайной. Истинными злодеями были приоза. Остальные — жертвами судьбы.
Мы вообще не ответили Калу Хире. А он больше не говорил на эту тему.
Никто из нас не был расположен говорить.
Холмы уступили место равнине, а равнина — пустынной местности. Мы бежали, потерпев поражение от приоза.
Они не поймали нас, но, конечно, стремились к нашей смерти.
