В то время, как часто бывало и в прошлом, ее снежный мех был приглажен ветром.

Она шла там, где колыхалась лимонного цвета трава. Она шла по извилистой тропе под темными деревьями и цветами джунглей, и яшмовые утесы поднимались направо, прожилки молочно-белого камня, простреленные оранжевыми полосками, открывались ей.

Затем, как часто бывало и раньше, она шла на мягких подушечках своих лап, ветер гладил ее белый, как мрамор, мех, и десять тысяч ароматов джунглей и равнины окружали ее здесь, в сумерках места, которое существовало лишь наполовину.

Она шла одна по не имевшей возраста тропе через джунгли, которые были частично иллюзией. Белый тигр — одинокий охотник. Если другие идут тем же курсом, никто из них не смеет составить ему компанию.

Затем, как это бывало и раньше, она взглянула вверх, на гладкую серую оболочку неба и на звезды, что блестели там, как чешуйки льда. Ее серповидные глаза широко раскрылись, она остановилась и села, глядя вверх.

За кем она охотилась?

Низкий звук, вроде хихиканья, перешедшего в кашель, вырвался из ее горла. Она внезапно прыгнула на высокий камень и села там, облизывая плечи. Когда показалась луна, она стала следить за луной. Она казалась статуей, вылепленной из нетающего снега, под ее бровями играло топазовое пламя.

Затем, как и раньше, она подумала, в настоящих ли джунглях Канибурхи она сидит. Она чувствовала, что она все еще в границах настоящего леса.

За кем она охотится?

Небо находится над плато, которое когда-то было горной грядой. Эти горы были расплавлены и сглажены, чтобы сделать ровную основу. С зеленого юга была принесена почва, чтобы эта голая структура была покрыта растительностью. Все пространство прикрыл прозрачный купол, защищающий от полярного ветра и от прочих нежелательных проникновений внутрь.

Небо стояло высокое и сдержанное и радовалось долгим сумеркам и долгим ленивым дням. Свежий воздух, нагретый, когда его втягивали внутрь, циркулировал по Городу и лесу. В самом куполе можно было генерировать облака. Из них вызывали сильный дождь, который падал почти на все пространство. Таким же способом можно было вызвать и снегопад, но этого никогда не делалось. На Небе всегда было лето.

В небесном лете стоял Небесный Город.

Небесный Город рос не так, как растут города людей — вокруг порта, или возле хорошей пахотной земли, пастбищ, охотничьих угодий, торговых путей или районов, богатых теми или иными природными ресурсами, нужными людям. Небесный Город возник из концепции в умах его первых жителей. Растительность его не растет медленно и как попало, не строят здание — здесь, а новую дорогу — там, не ломают один дом, чтобы дать место другому, не соединяют все части в одно неправильное и разномастное целое. Нет. Каждое полезное требование обсуждалось, каждый дюйм великолепия рассчитывался первыми планировщиками и увеличивающими чертеж машинами. Эти планы были скоординированы и осуществлены несравненным архитектором-художником.

Вишну, Охраняющий, держал в своем мозгу весь Небесный Город до того дня, когда он повернул шпиль высотой в милю на спине Птицы-Гаруды книзу, и Город был полностью захвачен каплей пота с его лба.

Итак Небо возникло из мысли бога, эта концепция стимулировалась желаниями его товарищей. Небо заложено было больше по желанию, чем по необходимости, в пустыне льда, снега и камня, на безвременном полюсе мира, где могли создать себе дом только могучие.

(За кем же она охотится?)

Под куполом Неба, рядом с Небесным Городом, был большой лес Канибурха. Вишну в своей мудрости видел, что должно быть равновесие между метрополией и пустыней. В то время как пустыня могла существовать независимо от города, жителям города требовались для удовольствия не только культурные растения. Если бы весь мир был городом, рассуждал Вишну, часть его жителей жила бы в пустыне, потому что во всех них есть желание иметь место, где кончается порядок и начинается хаос. Итак, в его мысли вырос лес с могучими ручьями и запахами растительности и разложения, полным криками бесчисленных существ, живущих в темных местах, сжимающихся на ветру и искрящихся в дождь, гибнущих и снова возрождающихся.

Пустыня подошла к краю Города и остановилась. Входить туда было запрещено, и Город охранял свои границы.

Но некоторые из живущих в лесу существ были хищниками, они не признавали пограничных рубежей и входили и выходили по своему желанию. Главными среди них были тигры-альбиносы. Было написано богами, что кошки-призраки не могут видеть Небесный Город; так что в их глаза, в глазные нервы было заложено понятие, что Города здесь нет. Белые кошки полагали, что мир — это только лес Канибурхи. Они ходили по улицам Неба, и для них это были тропы джунглей. Если боги, проходя мимо, поглаживали их мех, для кошки это было прикосновение руки ветра. Если они поднимались по широким ступеням — это был каменистый склон. Здания были утесами, статуи — деревьями. Прохожих они просто не видели.

Однако, если кто-то из Горда вошел в настоящий лес — кошка и бог жили бы тогда на одном уровне существования: дикое место, равновесие.

Она снова кашлянула, как это бывало и раньше, и ее снежный мех пригладил ветер. Она была призрачной кошкой, она три дня шла по диким местам Канибурхи, убивая и пожирая сырую красную плоть жертвы, вылизывая мех широким, шершавым языком, чувствуя, как на спину ей падает дождь, капает с высоких веток, приходит с грозой из туч, которые чудесным образом скапливаются в центре неба; шла с огнем в пояснице, потому что спаривалась накануне с лавиной мертво-окрашенного меха, чьи когти царапали ее плечи, и запах крови приводил обоих в неистовство. Мурлыкала, когда холодные сумерки сошли на нее и принесли луны, похожи на изменяющиеся полукруги ее глаз, золотую, серебряную и серо-коричневую. Она сидела на камне, лизала лапы и думала, за кем же она охотится.

В Саду Локапалас Лакшми лежала с Куберой, сильным хранителем мира, на душистом ложе, поставленном у бассейна, где купались Апсары. Другие трое из Локапаласа в этот вечер отсутствовали… Апсары со смехом брызгали душистой водой на ложе. Бог Кришна Темный почему-то выбрал именно этот момент, чтобы дунуть в свою свирель. Девушки тут же отвернулись от Куберы-Судьбы и Лакшми-Возлюбленной, положили локти на край бассейна и уставились на Кришну, лежащего между бурдюками с вином и остатками пищи.

Он пробежал пальцами по свирели и извлек одну долгую жалобную ноту и серию козлиного блеяния. Гвари Прекрасная, которую он добрый час раздевал, а потом, по-видимому, забыл, встала, нырнула в бассейн и исчезла в одной из многочисленных пещер. Он икнул, начал одну мелодию, остановился и начал другую.

— Правду ли говорят насчет Кали? — спросила Лакшми.

— Что говорят? — ворчливо спросил Кубера, потянувшись к чаше сомы.

Она взяла чашу из его рук, отпила и вернула ему. Он выпил залпом и поставил чашу на поднос. Слуга снова наполнил ее.

— Что она хочет человеческую жертву для празднования своей свадьбы?

— Возможно, — сказал Кубера. — С нее станется. Кровожадная сука, вот она кто. Вечно переселяется в какое-нибудь злобное животное для праздника. Однажды стала огненным петухом и вцепилась когтями в лицо Ситалы за то, что та что-то сказала.

— Когда?

— Ну… десять или одиннадцать воплощений назад. Ситала носила вуаль чертовски долгое время, пока ей готовили новое тело.

— Странная пара, — сказала Лакшми, куснув его за ухо. — Твой друг Яма, наверное, единственный, кто хотел бы любиться с ней. Вдруг она разозлится на своего любовника и бросит на него смертельный взгляд? Кто, кроме Ямы, может это выдержать?

— Никто, — сказал Кубера. — Мы таким образом потеряли Картикейю, Бога Сражений.

— Да?

— Угу. Она странная особа. Вроде Ямы, хоть и не похожа на него. Он бог смерти, это верно, но он убивает быстро и чисто. А Кали — как кошка.

— Яма когда-нибудь говорил о тех чарах, которыми она его держит?

— Ты пришла сюда собирать сплетни или для чего-то путного?

— И для того, и для другого, — сказала она.

В этот момент Кришна принял свой Аспект и поднял Атрибут божественного опьянения. Из его свирели полилась горько-темная кисло-сладкая заразительная мелодия. Опьянение в нем распространялось по саду попеременно то радостными, то печальными волнами. Он встал на гибкие смуглые ноги и начал танцевать. Плоские черты его лица ничего не выражали. Влажные темные волосы лежали тугими кольцами, точно проволока; даже борода была такая же кудрявая. Когда он двинулся, Апсары вышли из бассейна и последовали за ним. Его свирель блуждала по тропам древних мелодий и становилась все более и более неистовой, по мере того, как он двигался все быстрее и быстрее, пока, наконец, не сорвался на Раза-Лила, Танец Вожделения, а его свита, положив руки на бедра, следовала за ним с невероятной скоростью по спиральным движениям танца.

Кубера крепче прижал к себе Лакшми.

— Теперь это — Атрибут, — сказала она.

Рудра Жестокий натянул лук и послал стрелу. Стрела неслась все дальше и дальше и, наконец, остановилась на отдых в центре далекой мишени.

Стоявший рядом с ним Господин Муруган хмыкнул и опустил лук.

— Опять твоя взяла, — сказал он. — Мне этого не побить.

Они ослабили луки и пошли к мишени за стрелами.

— Ты встречался с ним? — спросил Муруган.

— Когда-то, очень давно, я знал его, — ответил Рудра.

— Акселерационист?

— Тогда он им не был. Вообще ничего политического. Он из Первых, из тех, кто смотрел на Уратху.

— Да?

— Он отличился в войнах с Морским Народом и с Матерями Страшного Жара, — Рудра сделал в воздухе знак. — Позднее об этом вспомнили, и он получил назначение на северные марши в войне против демонов. В те дни он был известен как Калкин, и там стал называться Связующим. Он развил Атрибут и воспользовался им против демонов. Он уничтожил большую часть Якшасов, а Ракшасов связал. Когда Яма и Кали захватили его в Адском Колодце в Мальве, ему уже удалось освободить Ракшей. Таким образом Ракши снова распространились в мире.

— Зачем он сделал такую вещь?

— Яма и Агни говорили, что он заключил пакт с главой Ракшасов. Они подозревают, что он предложил этому Ракше в аренду свое тело в обмен на обещание, что отряды демонов будут воевать с нами.

— Значит, на нас могут напасть?

— Сомневаюсь. Демоны не дураки. Если они не смогли справиться с четырьмя нашими в Адском Колодце, вряд ли они нападут на всех нас здесь, в Небе. А Яма сейчас в Большом Зале Смерти конструирует абсолютное оружие.

— А где его будущая супруга?

— Кто знает? — ответил Рудра. — Да и кому какое дело?

Муруган улыбнулся.

— Я когда-то думал, что ты сам всерьез влюблен в нее.

— Слишком холодная, слишком насмешливая, — сказал Рудра.

— Она оттолкнула тебя?

Рудра повернул свое темное, никогда не улыбающееся лицо к прекрасному богу юности.

— Ты плодишь божества хуже, чем марксисты, — сказал он. — Ты думаешь, что все это идет как между людьми. Мы и в самом деле были некоторое время друзьями, но она слишком сурова с друзьями и поэтому теряет их.

— И этим она оттолкнула тебя?

— Полагаю, что так.

— А когда она взяла в любовники Моргана, поэта с равнин, он в один прекрасный день воплотился в джек-птицу и улетел. Ты как раз тогда охотился на джек-птиц, пока твои стрелы не выбили за месяц почти всех их в Небе.

— Я и сейчас охочусь на джек-птиц.

— Зачем?

— Мне не нравится их пение.

— Слишком холодное, слишком насмешливое, — согласился Муруган.

— Я не люблю ничьих насмешек, бог юности. Можешь ты обогнать стрелы Рудры?

Муруган снова улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — и никто из моих друзей в Локапаласе не мог бы. Да им этого и не надо.

— Когда я принимаю свой Аспект, — сказал Рудра, — я беру свой большой лук, данный мне самой Смертью, я посылаю свистящую стрелу за много миль преследовать движущуюся цель, и она поражает насмерть, как удар молнии.

— Давай поговорим о другом, — сказал Муруган. — Я слышал, что наш гость несколько лет назад в Махартхе насмеялся над Брамой и напал на священные места. Как я понимаю, он и есть тот самый, что основал религию мира и просветления.

— Тот самый. — Интересно. — Пожалуй. — Что сделает Брама? Рудра пожал плечами. — Об этом знает только Брама, — ответил он.

В месте, называемом Брошенным Миром, где за краем Неба нет ничего, кроме далекого мерцания купола, а далеко внизу — пустой земли, скрытой под дымно-белым туманом, стоял открытый со всех сторон Павильон Тишины; на его круглую серую крышу никогда не падал дождь, на его балконах и балюстрадах по утрам клубился туман, а в сумерках гуляли ветры. В пустых комнатах иногда сидели на жесткой темной мебели или прохаживались между серыми колоннами задумчивые боги, сломленные воины или оскорбленные любовники; они приходили сюда подумать обо всех пагубных или пустячных вещах под небом за Мостом Богов, среди камней, где мало красок и единственный звук — шум ветра. Здесь, вскоре после дней Первых, сидели философ и колдун, мудрец и маг, самоубийца и аскет, свободный от желания нового рождения или обновления. Здесь, в центре отречения и забвения, было пять комнат под названиями Воспоминание, Страх, Разбитое Сердце, Пыль и Отчаяние; и этот павильон был построен Куберой-Судьбой, который не слишком заботился давать названия любому из этих чувств, но, как друг Господина Калкина, сделал это здание по настоянию Канди Свирепой, иногда известной как Дурга или Кали, потому что он один из всех богов обладал Атрибутом материализовать соответствие и мог облечь работу своих рук в ощущения и страсти, переживаемые теми, кто появлялся тут.

Они сидели в комнате Разбитого Сердца и пили сому, но не пьянели.

Вокруг Павильона тишины сгустились сумерки, и ветры, кружащие по Небу, летели мимо.

Они сидели в черных плащах на темных сидениях. Его руки лежали на ее руках на столе, разделявшем их; гороскопы всех их дней проходили мимо них по стене, отделявшей Небо от небес; Они молчали, рассматривая страницы пережитых ими столетий.

— Сэм, — сказала она наконец, — разве они не были хорошими?

— Были, — ответил он.

— И в те давние дни — до того, как ты оставил Небо, чтобы жить среди людей — ты любил меня?

— Теперь уж и не помню, — сказал он. — Это было очень давно. Мы оба были тогда другими — другие мысли, другие тела. Может быть, те двое, какими бы они ни были, любили друг друга. Но я не помню.

— А я помню весну мира, как будто это было вчера — те дни, когда мы вместе ездили сражаться, и те ночи, когда мы стряхивали звезды со свежеокрашенных небес! Мир был такой новый и совсем другой тогда, с затаившейся в каждом цветке угрозы и бомбой за каждым восходом солнца. Мы вместе отбивали мир. Ты и я, потому что ничто, в сущности, не нуждалось в нас здесь, и все сопротивлялось нашему приходу. Мы прорезали и прожигали себе путь по земле и по морям, и мы сражались под морями и под небесами, пока не выбили все, что сопротивлялось нам. Затем были построены города и королевства, и мы возвысили тех, кого мы выбрали, чтобы управлять через них, а когда они перестали развлекать нас, мы снова их сбросили. Что знают молодые боги о тех днях? Могут ли они понять ту власть, которую знали мы — Первые?

— Не могут, — ответил он.

— Когда мы жили в нашем дворце у моря, и я принесла тебе много сыновей, и наш флот завоевывал острова, разве не были прекрасны и полны очарования те дни? И ночи с огнем, ароматами и вином? Ты любил меня тогда?

— Я думаю, те двое любили друг друга.

— Те двое? Мы не так уж отличаемся от них. Мы не настолько изменились. Хотя с тех пор прошли века, есть что-то внутри нас, что не меняется, не переделывается, сколько бы тел мы не сменили, сколько бы любовников ни брали, сколько бы прекрасного и безобразного ни видели и ни делали, сколько бы ни передумали, ни перечувствовали. Сущность наша остается в центре всего этого и наблюдает.

— Разрежь плод — внутри него семя. Это и есть центр? Разрежь семя — в нем нет ничего. Это и есть центр? Мы с тобой совершенно отличны от хозяина и хозяйки сражений. Те двое знали хорошее, но это и все.

— Ты ушел с Неба, потому что устал от меня?

— Я хотел сменить перспективу.

— Долгие годы я ненавидела тебя за твой уход. Было время, когда я сидела в комнате, называемой Отчаяние, но была слишком труслива, чтобы пойти за пределы Брошенного Мира. И было время, когда я простила тебя и умоляла семерых Риши принести мне твое изображение, чтобы я смотрела на тебя, как будто ты вернулся, как будто мы снова вместе. А однажды я желала твоей смерти, но ты обратил палача в друга, так же как обратил мой гнев в прощение. Ты хочешь сказать, что не чувствуешь ко мне ничего?

— Я хочу сказать, что больше не люблю тебя. Было бы очень приятно, если бы хоть что-то в мире оставалось постоянным и неизменным. Если бы такая вещь была, она была бы сильнее любви, но я такой вещи не знаю.

— Я не изменилась, Сэм.

— Подумай хорошенько, Леди, над всем, что ты сказала, обо всем, что ты вспомнила обо мне в этот день. На самом деле ты вспомнила не мужчину, а резню, через которую мы с тобой прошли вместе. Теперь мир укрощен, а ты жаждешь былых пожаров и стали. Дело не в мужчине — нас с тобой разделила судьба, это судьба теперь — прошлое, она тревожит твой мозг, и ты называешь это любовью.

— Как бы я ее ни называла, она не изменилась! Ее дни не прошли. Это и есть постоянная вещь в мире, и я зову тебя разделить ее со мной снова!

— А как же Господин Яма?

— А что Яма? Ты имеешь дело с теми, кто считается ему ровней, и они еще живы.

— Значит, тебя интересовал только его Аспект?

Она улыбнулась в тени и ветре.

— Конечно.

— Леди, Леди, Леди, забудь меня! Живи с Ямой и будь его любовью. Наши дни прошли, и я не хочу вспоминать о них. Хорошие были дни, но они прошли. Как есть время для всего, так есть время и для конца чего бы то ни было. Сейчас время для консолидации человеческого роста в этом мире. Время делиться знанием, а не скрещивать клинки.

— Ты хотел биться с Небом за это знание? Ты хотел пробить Небесный Город, чтобы открыть его своды миру?

— Ты знаешь, чего я хотел.

— Тогда у нас еще может быть общее дело.

— Нет, Леди, не обманывай себя. Ты предана Небу, а не миру. И ты это знаешь. Если бы я получил свободу и ты присоединилась бы ко мне в сражении, ты, возможно, некоторое время была бы счастлива. Но, независимо от победы или поражения, ты в конце концов станешь еще более несчастной, чем раньше.

— Послушай, мягкосердечный святой из пурпурной рощи! Это как раз для тебя — предугадывать мои ощущения, но Кали отбрасывает свою преданность, когда хочет, она никому ничем не обязана, кроме своего выбора. Она богиня наемников, помни это! Возможно, что все твои слова — истина, а она лгала, когда говорила, что все еще любит тебя. Но она жестока и полна вожделения битвы, она идет по запаху крови. Я чувствую, что Кали может стать Акселерационисткой.

— Остерегайся говорить так, богиня. Мало ли кто может подслушать.

— Никто не подслушает, — сказала она, — потому что в этом месте редко произносят слова.

— Тем больше причин для кого-нибудь заинтересоваться, если здесь заговорили.

Она помолчала, потом сказала:

— Никто не подслушивает.

— Твоя сила выросла.

— Да. А твоя?

— Осталась той же, я думаю.

— Так ты примешь мой меч, мое колесо, мой лук во имя Акселерации?

— Нет.

— Почему нет?

— Ты слишком легко даешь обещания и так же легко нарушаешь их. Я не могу верить тебе. Если бы мы сражались и победили во имя Акселерационизма, это была бы, вероятно, последняя великая битва в этом мире. А ты не пожелаешь и не позволишь такому случиться.

— Ты глуп, Сэм, если говоришь о последней великой битве, потому что последняя великая битва — всегда следующая. А если я приду к тебе в более приятном виде, чтобы убедить тебя в правдивости моих слов? Если я обниму тебя в теле с печатью девственности? Тогда ты поверишь моему слову?

— Сомнение, Леди, есть целомудрие мозга, и я ношу на своем мозге эту печать.

— Тогда знай, что я привела тебя сюда, чтобы помучить тебя. Ты прав: мне плевать на твой Акселерационизм, и я уже исчислила твои дни. Я хотела подать тебе фальшивые надежды, чтобы ты был сброшен с большей высоты. И только твоя глупость и твоя усталость спасли тебя от этого.

— Прости, Кали…

— Мне не нужны твои извинения! Я хотела твоей любви, чтобы воспользоваться ею против тебя в твои последние дни и сделать их еще тяжелее. Но, как ты сказал, мы слишком изменились, и ты больше не стоишь трудов. Не думай, что я не могла заставить тебя улыбками и ласками снова полюбить меня: я чувствую в тебе жар, а мне не трудно разжечь его в мужчине. Но ты не стоишь той великой смерти, когда мужчина падает с высот страсти в бездну отчаяния. И у меня нет времени дать тебе что-нибудь, кроме презрения.

Звезды закружились вокруг него, нестирающиеся, жгучие, ее рука ушла из-под его ладони, когда она наливала еще две чаши сомы, чтобы согреться в ночи.

— Кали!

— Да?

— Если это даст тебе какое-нибудь удовлетворение, то я все еще забочусь о тебе. Это не любовь, или это слово ничего не значит. А то, что я подумал, имеет разные значения. Это чувство, по существу, безымянно, лучше таким его и оставить. Так что прими его и уходи вместе со своими шутками. Ты знаешь, что мы снова вцепимся друг другу в глотки, как только истощим запас общих врагов. У нас бывали частые примирения, но всегда ли они стоили той боли, которая предшествовала примирению? Ты побеждаешь, и ты богиня, а я поклоняюсь — разве не поклонение и религиозный страх создают комбинацию любви и ненависти, желания и страха?

Они пили сому в комнате Разбитого Сердца, и чары Куберы окружали их.

Кали сказала:

— Если я кинусь на тебя и стану целовать и скажу, что лгала, когда говорила, что солгала — чтобы ты засмеялся и сказал, что ты солгал, получится ли финальный реванш? Иди, Господин Сиддхарта! Лучше бы одному из нас умереть в Адском Колодце, потому что велика гордость Первых. Не следовало приходить сюда, в это место.

— Да.

— Значит, уходим?

— Нет.

— С этим я согласна. Давай посидим здесь и будем почитать друг друга некоторое время. — Ее рука легла на ее руку и погладила ее. — Сэм!

— Да?

— Ты не хотел бы лечь со мной?

— И таким образом скрепить свою гибель? Конечно!

— Тогда давай пойдем в комнату Отчаяния, где нет ветра и есть ложе…

Он пошел за ней из Разбитого Сердца в Отчаяние; пульс его быстро бился на горле. А когда он положил ее нагую на ложе и дотронулся до мягкой белизны ее живота, он понял, что Кубера действительно самый могущественный в Локапаласе, потому что чувства, которым была посвящена эта комната, наполнили его, и даже когда в нем поднялись желания, и он на ней — пришло ослабление, сжатие, вздох и последние обжигающие слезы.

— Чего ты желаешь, Госпожа Майа?

— Расскажи мне об Акселерационизме, Тэк из Архивов.

Тэк вытянул свой большой тощий костяк, и его кресло с треском подалось назад.

За ним были банки информации, довольно редкие записи заполняли своими пестрыми переплетами и запахом плесени длинные высокие стеллажи.

Он поглядел на леди, сидящую перед ним, улыбнулся и покачал головой. Она была в туго облегающем зеленом и выглядела нетерпеливой; ее волосы были вызывающе-рыжими, мелкие веснушки покрывали нос и полушария щек. Бедра и плечи были широкими, а узкая талия крепко дисциплинировала эту тенденцию.

— Почему ты качаешь головой? К тебе все идут за информацией.

— Ты молода, госпожа. За тобой всего три воплощения, если я не ошибаюсь. На этой точке твоей карьеры ты, я уверен, не захочешь, чтобы твое имя было занесено в особый список тех молодых, что ищут этого знания.

— Список?

— Список.

— А зачем тут быть списку при таких вопросах?

Тэк пожал плечами.

— Боги коллекционируют самые странные вещи, и кое-кто из них собирает списки.

— Я всегда слышала, что Акселерационизм считается полностью мертвым — тупиком.

— Так почему же этот внезапный интерес к мертвому?

Она засмеялась и уставилась зелеными глазами в его серые.

Архивы взорвались вокруг него, и он оказался в бальном зале в середине Шпиля в милю высотой. Была поздняя ночь, почти перед рассветом. Бал явно кончился уже давно, но в углу зала собралась толпа, в которой стоял и он. Кто сидел, кто полулежал, и все слушали невысокого, смуглого, крепкого человека, стоявшего рядом с богиней Кали. Это был Великодушный Сэм Будда, только что прибывший со своим тюремщиком. Он говорил о буддизме и акселерационизме, о временах связывания и об Адском Колодце, о богохульстве Господина Сиддхарты в городе Махартхе у моря. Он говорил, и его голос слышался далеко, гипнотизировал, излучал силу, доверие и тепло, и слова шли, и шли, и шли, и люди медленно теряли сознание и падали вокруг него. Все женщины были совершенно безобразны, кроме Майи. Она хихикнула, хлопнула в ладоши, привела обратно Архивы, и все еще улыбающийся Тэк снова оказался в своем кресле.

— Так почему этот внезапный интерес к мертвому? — повторил он.

— Но этот человек не мертвый!

— Нет? — сказал Тэк. — Не мертвый?.. Госпожа Майа, он мертв с той минуты, когда ступил в Небесный Город! Забудь о нем. Забудь его слова. Не оставляй в своих мыслях ни следа о нем. Настанет день, когда тебе понадобится обновление — так знай, что Боги Кармы ищут сведений об этом человеке в мозгу каждого, кто проходит через их залы. Будда и его слова отвратительны в глазах богов.

— Но почему?

O — Он анархист, бросающий бомбы, прекрасноглазый революционер. Он хочет скинуть само Небо. Если ты хочешь более полной информации, я воспользуюсь машинами, чтобы найти сведения. Ты позаботилась получить подписанное разрешение для этого?

— Нет.

— Тогда выкини его из твоего мозга и запри дверь.

— Он и в самом деле такой плохой?

— Он еще хуже.

— Тогда почему ты улыбаешься, говоря о таких вещах?

— Потому что я человек несерьезный. Это никак не относится к моему сообщению. Так что будь осторожна.

— Ты, похоже, знаешь об этом все. А сами архивариусы иммунны к этим спискам?

— Едва ли. Мое имя стоит в списке первым. Но не потому, что я архивариус. Он — мой отец.

— Этот человек? Твой отец?

— Да. Ты удивляешься, как девочка. Я думаю, он даже не знает, что он мне отец. Что такое отцовство для богов, привыкших обладать многими телами, порождающих многочисленное потомство с богинями, которые тоже меняют тела четыре-пять раз в столетие? Я сын того тела, которое он когда-то носил, рожденный матерью, которая тоже прошла через многие тела, да и сам я живу не в том теле, в котором родился. Таким образом, родственные связи полностью запутаны и интересны главным образом на уровне метафизических размышлений. Что есть истинный отец человека? Обстоятельства, соединившие два тела и тем произведшие его? Было ли, что по какой-то причине эти двое нравились друг другу больше, чем любые возможные альтернативы? Был ли то просто голод плоти, любопытство или воля? Или еще что-то? Жалость? Одиночество? Желание покорить? Что чувствовал или что думал отец тела, в котором я впервые осознал себя? Я знаю, что мужчина, живший именно в этом отцовском теле именно в тот момент времени, был сложной и могучей личностью. Хромосомы для нас не имеют значения. Если мы живем, мы не проносим эти отличительные признаки через столетия. Мы в сущности вообще ничего не унаследуем, кроме случайного дара имущества или денег. Тела имеют так мало значения в долгом пробеге, что гораздо интереснее размышлять об умственных процессах, которые выталкивают нас из хаоса. Я рад, что именно он вызвал меня к жизни, и я часто гадал, каковы были причины этому. Я вижу, что твое лицо вдруг потеряло краски, госпожа. Я совсем не собирался огорчать тебя этим разговором, просто хотел как-то удовлетворить твое любопытство и заложить в твой мозг кое-какие мысли, которые есть у нас, стариков, насчет этих дел. Когда-нибудь и ты тоже захочешь взглянуть на это с такой точки зрения, я уверен. Но мне жаль видеть тебя такой расстроенной. Умоляю тебя, успокойся. Забудь мою болтовню. Ты — Леди Иллюзии. Не могу ли я поговорить о чем-нибудь близком к тому материалу, с которым ты работаешь? Я знаю, что ты скажешь о манере, в какой я говорил, почему мое имя первое в списке. Это поклонение герою, я полагаю… Ну, вот, ты немножко раскраснелась. Не хочешь выпить холодного? Подожди минутку… Вот, выпей. Теперь насчет Акселерационизма. Это просто доктрина дележа. Она предполагает, чтобы мы, жители Неба, отдали живущим внизу наши знания, могущество и имущество. Этот благотворительный акт должен быть направлен на подъем их условий существования на высший уровень, сродни тому, какой занимаем мы сами. Тогда любой человек будет как бог, видишь ли. В результате не будет никаких богов, а только люди. Мы должны отдать им наши знания науки и искусства, а сделав это, мы разрушим их простодушную веру и уберем весь базис их надежд на лучшее — потому что лучший путь для уничтожения веры и надежды — это позволить им реализоваться. Почему мы должны позволить людям страдать от этого груза коллективной божественности, как того желают Акселерационисты, когда мы и так даруем им это индивидуально, если они того заслуживают? В шестидесятилетнем возрасте человек проходит через Залы Кармы. Его судят, и если он делал добро, подчинялся правилам и ограничениям своей касты, оплачивал ритуалы Небу, продвигался вперед интеллектуально и морально, он воплощается в более высокой касте, а иногда получает божественность и приходит жить сюда, в Город. Каждый человек время от времени получает заслуженный десерт — например, ограждение от несчастных случаев; и таким образом, каждый человек, скорее чем общество в целом, может войти в божественное наследие, которое честолюбивые Акселерационисты желают оптом раскидать перед всеми, даже перед неготовыми. Как видишь, эта позиция страшно несправедливая и ориентирована на низшие касты. На самом же деле они желают понизить требования божественности. Требования эти строги по необходимости. Дашь ли ты силу Шивы, Ямы или Агни в руки ребенка? Если ты не дура, ты этого не сделаешь. Ты не захочешь проснуться утром и увидеть, что мира не существует. Именно это и могли вызвать Акселерационисты, поэтому их остановили. Теперь ты знаешь об этом учении все… Ну, я вижу, тебе жарко. Могу я повесить твою одежду и принести тебе выпить? Очень хорошо… Так на чем мы остановились, Майа? Ах, да, таракан в пудинге… Так вот, Акселерационисты уверяли, что все, только что сказанное мною, было бы правдой, если бы не тот факт, что порочна сама система. Они клевещут на честность тех, кто разрешает перевоплощение. Некоторые даже осмеливались утверждать, что Небо содержит бессмертную аристократию своевольных гедонистов, играющих с миром. Другие смеют говорить, что лучшие люди никогда не получают божественности, но в конце концов встречаются с реальной смертью или воплощением в низшие формы жизни. Кое-кто мог бы даже сказать, что ты сама была выбрана для обожествления потому только, что твоя первоначальная форма и стать поразили воображение некоего похотливого божества, а вовсе не из-за твоих явных добродетелей, милочка… Смотри-ка, у тебя, оказывается, полно веснушек! Да, об этих вещах проповедовали трижды проклятые Акселерационисты. Эти обвинения, которые поддерживает отец моего разума, я стыжусь произносить. Что человек может сделать с таким наследством, кроме как удивляться? Этот человек представляет последнюю ересь среди богов. Он — явное зло, но он и великая фигура, этот отец моего разума, и я уважаю его, как в древности сыновья уважали отцов своих тел… Теперь тебе холодно? Иди сюда, позволь мне… Сюда… Сюда… Теперь сотки для нас иллюзию, моя любимая, чтобы мы вошли в мир, свободный от таких глупостей… Вот так. Повернись сюда… Пусть в этом бункере будет новый Эдем, моя влажногубая с зелеными глазами… Что главное во мне в этот миг? Истина, моя любовь, — и искренность, и желание разделить…

Ганеша, бог-творец шел с Шивой по лесу Канибурха.

— Бог Разрушения, — сказал он, — как я понимаю, ты нашел уже наказание для тех, кто отметил слова Сиддхарты не просто ухмылкой.

— Ясное дело, — сказал Шива.

— Сделав так, ты уничтожаешь его эффективность.

— Какую эффективность? Что ты имеешь в виду?

— Убей вон ту зеленую птицу на молодой ветке.

Шива двинул трезубцем, и птица упала.

— Теперь убей ее самца.

— Я его не вижу.

— Ну, любую другую из ее стаи.

— Ни одной не вижу.

— И не увидишь, потому что эта лежит здесь мертвая. Так что, если желаешь, убей сначала тех, кто слушал слова Сиддхарты.

— Я уловил смысл твоих слов, Ганеша. Пока он останется на свободе.

Ганеша, бог-творец смотрел на джунгли вокруг. Хотя он шел по королевству призрачных кошек, он не боялся зла: рядом с ним шел Бог Хаоса, и Трезубец Разрушения защищал его.

Вишну Вишну Вишну смотрел на Браму Браму Браму…

Они сидели в Зале Зеркал.

Брама крепко держался на Восьмисложной Тропе, триумф которой есть Нирвана.

Выкурив три сигареты Вишну откашлялся.

— Да, Господин? — спросил Брама.

— Могу я осведомиться, зачем этот буддийский трактат?

— Ты не нашел его чарующим?

— Нет, не слишком.

— Это уж твое лицемерие.

— Что ты хочешь сказать?

— Учитель должен показывать хотя бы умеренный интерес к собственным урокам.

— Какой еще Учитель? Какие уроки?

— Конечно, Татагатха. Зачем бы еще в недавние годы Бог Вишну стал воплощаться среди людей, как не для того, чтобы учить Пути Просветления?

— Я?…

— Эвива, реформатор, убравший из людских мозгов страх реальной смерти. Те, кто не родится снова среди людей, теперь уходят в Нирвану.

Вишну улыбнулся.

— Лучше объединиться, чем бороться за искоренение?

— Почти эпиграмма.

Брама встал, взглянул на зеркала, взглянул на Вишну.

— Итак, когда мы отделаемся от Сэма, ты будешь реальным Татагатхой.

— Как мы избавимся от Сэма?

— Я еще не решил, но открыт советам.

— Не могу ли я посоветовать, чтобы он был воплощен в джек-птицу?

— Можешь. Но тогда кто-нибудь может пожелать, чтобы джек-птица воплотилась в человека. Я чувствую, что у него есть заступники.

— Ну, у нас еще есть время рассмотреть эту проблему. Спешить некуда, раз он теперь под охраной Неба. Я сообщу тебе свои мысли насчет этого дела, как только они у меня будут. Сразу нелегко.

Затем они они они вышли вышли вышли из Зала.

K Вишну вышел из Сада Радостей Брамы; как только он ушел, сюда вошла Леди Смерть. Она обратилась к восьмирукой статуе с виной, и статуя стала играть.

Услышав музыку, подошел Брама.

— Кали! Любезная Дама! — возвестил он.

— Могуч Брама, — ответила она.

— Да, — согласился Брама, — так могуч, как только можно пожелать. А ты так редко бываешь здесь, что я безмерно рад твоему визиту. Пройдемся по цветущим тропинкам и поговорим. Ты прекрасно одета.

— Спасибо.

Они пошли по цветущим тропинкам.

— Как идут приготовления к свадьбе?

— Хорошо.

— Вы проведете медовый месяц в Небе?

— Нет, мы планируем провести его подальше отсюда.

— Где же, могу я спросить?

— Мы еще не решили.

— Время летит на крыльях джек-птицы, дорогая. Если ты и Лорд Яма пожелаете, можете пожить в моем Саду Радостей.

— Спасибо, Создатель, но это слишком роскошное место, чтобы два разрушителя проводили здесь время и чувствовали себя легко. Мы поедем куда-нибудь подальше.

— Как хотите. — Он пожал плечами. — Что еще у тебя на уме?

— Что с тем, кого называют Буддой?

— С Сэмом? Твоим бывшим любовником? А что с ним, в сущности? Что ты хотела бы знать о нем?

— Как он… Как с ним поступят?

— Я еще не решил. Шива советовал мне подождать некоторое время, прежде чем что-нибудь сделать. Таким образом мы можем проверить его воздействие на общество Неба. Я решил, что Вишну станет Буддой ради исторических и теологических целей. А что касается самого Сэма, я прислушаюсь к любому разумному совету.

— Ты однажды предлагал ему божественность.

— Да. Однако он не согласился.

— Что, если ты снова это сделаешь?

— Зачем?

— Не будет существовать теперешней проблемы, а он не очень талантлив индивидуально. Его таланты делают его ценным добавлением к пантеону.

— Такая мысль появлялась и у меня. Теперь он должен бы согласиться, поскольку тут — быть или не быть. А я уверен, что он хочет жить.

— Есть средства точно удостовериться в этом.

— А именно?

— Психозонд.

— А если это покажет недостаток обязательств к Небу, и будет…

— Не может ли быть изменен сам его мозг, скажем, Лордом Марой?

— Никогда не думал, что ты грешишь сантиментами, богиня. Но ты, похоже, очень хочешь, чтобы он продолжал существовать, хоть в любой форме.

— Возможно.

— Ты знаешь, что если с ним сделать такую вещь, он уже не будет прежним. Он очень изменится. И его талант может пропасть вовсе.

— С течением лет все люди естественно меняются; меняются мнения, верования, убеждения. Одна часть мозга может спать, а другая бодрствовать. Талант, мне кажется, трудно уничтожить, пока остается сама жизнь. А жить лучше, чем умереть.

— Может быть, ты и убедишь меня в этом, богиня, если у тебя есть время.

— Сколько времени?

— Скажем, три дня.

— Пусть будет три дня.

— Тогда давай перейдем в мой Павильон Радостей и поговорим о пустяках.

— Прекрасно.

— Где сейчас Лорд Яма?

— Он работает в своей мастерской.

— И долго он там пробудет?

— По крайней мере, три дня.

— Это хорошо. Да, для Сэма тут может быть некоторая надежда. Хотя это и против моих лучших мыслей, но я, пожалуй, могу оценить положение. Да, смогу.

Восьмирукая статуя богини, уныло играющая на вине, роняла музыку вокруг них, пока они шли по саду.

Хальба жила в дальнем конце Неба, возле края дикости. Дворец, называвшийся Грабеж, был так близок к лесу, что животные, проходя через прозрачную стену наталкивались на него. Из комнаты под названием Похищение, можно было видеть сумрачные тропы джунглей.

В этой комнате, где стены были увешаны сокровищами, украденными в прошлых жизнях, Хальба приняла Сэма.

Хальба была богом/богиней воров.

Никто не знал истинного пола Хальбы, потому что она имела привычку менять его в каждом воплощении.

Сэм смотрел на гибкую, темнокожую женщину в желтом сари и в желтом же покрывале. Сандалии и ногти ее были цвета корицы, а на черных волосах она носила тиару.

— Ты мне симпатичен, — сказала Хальба мягким, мурлыкающим голосом. — Только в те сезоны жизни, когда я воплощаюсь в мужчину, я поднимаю свой Атрибут и занимаюсь грабежом по-настоящему.

— Но ты и теперь можешь принять свой Аспект?

— Конечно.

— И поднять свой Атрибут?

— Вероятно.

— Но ты не хочешь?

— Нет, пока я в виде женщины. Когда я мужчина, я могу поручиться, что украду что угодно и откуда угодно… Видишь, на дальней стене висят мои трофеи? Большой плащ из синих перьев принадлежал Сриту, главе демонов Катапутны. Я украл его из его пещеры, когда его адские собаки спали, опоенные мною же. Ту меняющую форму драгоценность я взяла из Купола Жара, забравшись туда с помощью присасывающихся дисков на запястьях, коленях и пальцах ног, в то время как Матери внизу…

— Довольно! — сказал Сэм. — Я знаю все эти сказки, Хальба, потому что ты постоянно их рассказываешь. Прошло очень много времени с тех пор, как ты предпринимала рискованное воровство, и я полагаю, что слава далекого прошлого нуждается в частичном повторении. Иначе даже старшие Боги забудут, кем ты была когда-то. Я вижу, что пришел не туда, и постараюсь найти какое-нибудь другое место.

Он встал, как бы собираясь уйти. Хальба шевельнулась.

— Подожди.

— Да? — Сэм остановился.

— Ты мог бы, по крайней мере, рассказать мне о краже, которую ты замышляешь. Может, я дам совет…

— А на что мне даже самый лучший совет, Монарх Воров? Мне нужны не слова, а действия.

— Тогда, может быть… Расскажи!

— Ладно, — сказал Сэм, — хотя я сомневаюсь, что тебя заинтересует столь трудная задача…

— Брось ребяческую психологию и расскажи, что ты хочешь украсть.

— В Музее Неба, крепко построенном и постоянно охраняемом…

— И который всегда открыт. Дальше.

— В этом здании, в витрине с компьютерной защитой…

— Достаточно ловкий человек может вывести ее из строя.

— В этой витрине на манекене висит серая кольчужная униформа. Рядом много всякого оружия.

— Чья?

— Древняя одежда того, кто сражался в северных походах во время войны против демонов.

— Не твоя ли?

Сэм сдержал улыбку и продолжал:

— Мало кто знает, что частью этой выставки является предмет, который когда-то назывался Талисманом Связующего. Возможно, он теперь утратил свои свойства, а возможно, и нет. Он служил для фокусировки особого Атрибута Связующего, и Связующий думает, что этот предмет снова ему понадобится.

— Какой из себя предмет?

— Большой широкий пояс из раковин, обвивающий талию костюма. По цвету — розовый и желтый. Он набит микроминиатюрными схемами, которые сегодня, вероятно, нельзя сдублировать.

— Не бог весть какая великая кража. Я, пожалуй, подумаю о ней даже и в этом теле…

— Мне это нужно быстро, или совсем не нужно.

— Как скоро?

— За шесть дней.

— А что ты мне заплатишь, когда я отдам его в твои руки?

— Ничего не заплачу, потому что у меня ничего нет.

— Да? Ты пришел на Небо без богатства?

— Да.

— Несчастный!

— Если мне удастся сбежать, ты можешь назвать свою цену.

— А если тебе не удастся, я ничего не получу.

— Похоже, что так.

— Я подумаю. Может, мне покажется интересным сделать такую вещь, и чтобы ты был обязан мне за любезность.

— Только прошу тебя, не раздумывай слишком долго.

— Иди, сядь рядом со мной, Связующий Демонов, и расскажи о днях своей славы — когда ты с бессмертной богиней ездил по миру и сеял хаос, как семена.

— Это было давно, — сказал Сэм.

— А могут эти дни вернуться, если ты добьешься свободы?

— Могут.

— Приятно слышать. Да…

— Ты сделаешь это?

— Эвива, Сиддхарта! Освободитель!

— Эвива?

— И молния, и гром. Они могут прийти снова!

— Это хорошо.

— А теперь расскажи мне о днях своей славы. А я снова расскажу о моей.

— Идет.

Продираясь через лес, Кришна в поясе из перьев преследовал Госпожу Ратри, которая не согласилась лечь с ним после обеда. День был чистым и благоухающим, но и вполовину не таким благоухающим, как полуночно-синее сари, которое он держал в левой руке. Она бежала далеко впереди, под деревьями, и он следовал за ней, изредка теряя ее из виду, когда она сворачивала на боковую тропу.

Она стояла на бугре, подняв обнаженные руки над головой и соединив кончики пальцев. Глаза ее были полузакрыты, ее единственная одежда — длинный черный вуаль — шевелилась на белом сверкающем теле.

Тут он понял, что она приняла свой Аспект и, вероятно, готова принять Атрибут.

Задыхаясь, он шагнул к бугру перед ней; она открыла глаза, опустила руки и улыбнулась ему.

Когда он потянулся к ней, она крутнула вуаль ему в лицо, и он услышал ее смех — где-то в безмерной ночи, которой она окутала его.

Ночь черная беззвездная, безлунная, без единого проблеска, без искорки откуда бы то ни было. Ночное время, родственное слепоте, упало на него.

Он захрипел, и сари было вырвано из его пальцев. Он стоял, дрожа, и слышал вокруг себя ее смех.

— Ты слишком много позволяешь себе, Лорд Кришна, — сказала она, — и оскорбляешь святость Ночи. За это я накажу тебя, оставив эту тьму на Небе на некоторое время.

— Я не боюсь темноты, богиня, — хихикнул он.

— Тогда у тебя и в самом деле вместо мозгов половые железы. Что ж, оставайся затерянным и слепым в чаще Канибурхи, чьих жителей не нужно подгонять… А не бояться, я думаю, иногда рискованно. До свидания, Темный. На свадьбе, наверное, увидимся.

— Подожди, дорогая Леди. Может, примешь мои извинения?

— Да, потому что ты обязан извиниться.

— Тогда сними эту ночь, которую ты наложила сюда.

— В другой раз, Кришна, когда я буду готова.

— А что я буду делать до тех пор?

— Говорят, сэр, что ваша свирель может очаровать самого страшного зверя. Если это правда, советую взять свирель и начать самую нежную мелодию. А я пока подготовлюсь к тому, чтобы снова впустить в Небо дневной свет.

— Ты жестока, Госпожа!

— Такова жизнь, Мастер Свирели. — И она ушла.

Он начал играть, размышляя о мрачном.

Они шли. Ехали с неба на полярных ветрах, через море и сушу, над горящими снегами, под ними и сквозь них. Изменяющие форму плыли по белым полям, и небесные странники падали вниз, как листья; над пустынями звучали трубы, и колесницы снегов с грохотом шли вперед; свет вылетал из их боков, подобно копьям; плащи из огненного меха; белые перья мощного дыхания тянулись над ними и за ними; они шли, солнцеглазые, в золотых ратных рукавицах, лязгая и скользя, торопясь и кружась, шли, сияя перевязями, масками-оборотнями, огненными шарфами, дьявольской обувью, морозными ножными латами и крепкими шлемами; а на другом конце мира, лежавшего за их спиной, были сборища в Храмах с пением и приношением жертв; процессии и молитвы, пожертвования и раздачи, великолепие и красочность. Ибо страшная богиня должна была обвенчаться со Смертью, и все надеялись, что происходящее смягчит их обоих. Праздничный дух заразил также и Небо, и с собранием богов и полубогов, героев и благородных, верховных жрецов, раджей-фаворитов и браминов высокого ранга этот дух набрал силу и энергию и закружился, как многоцветный вихрь, грохоча в головах живых от Первого до последнего.

Итак, они вошли в Небесный Город, въезжая на подушках на спине Птицы Гаруды, кружась в небесных гондолах, проезжая через артерии гор, сверкая в мокрых снегах и ледяных тропах пустынь, заставляя Шпиль в милю высотой звенеть от их пения и смеясь в чарах короткой и неожиданной тьмы, что спустилась и снова быстро рассеялась; и в дни и ночи их прихода поэт Адазаи сказал, что они напоминают по крайней мере шесть различных вещей (он всегда был щедр на сравнения): миграцию ярких птиц через молочный океан, не имеющий волн; процессию музыкальных нот через мозг не очень хорошего композитора; школу глубоководных рыб, чьи тела в завитках и канавках света, который поднимается от какого-нибудь фосфоресцирующего растения в холодных колодцах морских глубин; Спираль Туманности, внезапно обрушившуюся в центре; шторм, каждая капля которого становится пером, певчей птицей или драгоценностью; и (возможно, наиболее убедительное) на храм, полный страшных, обильно украшенных статуй, внезапно оживших и запевших, внезапно бросившихся через весь мир с яркими знаменами, играющими на ветру, потрясающих дворцы и сшибающих верхушки башен, чтобы встретиться в центре всего, разжечь огромный костер и танцевать вокруг него с всегда присутствующей возможностью, что либо огонь, либо танец полностью выйдут из-под контроля.

Они шли.

Когда в Архивах зазвенел тайный тревожный сигнал, Тэк выхватил Сверкающее Копье из гнезда в стене. В разное время дня тревога должна была поднять разных часовых. Получив предупреждение о возможном таком случае, Тэк порадовался, что сигнал не звонил в другое время. Он поднялся на уровень Города, к Музею на холме.

Но было уже поздно.

Витрина была открыта, служитель лежал без сознания. Никого другого в Музее не было из-за предпраздничных действий в Городе.

Здание Музея стояло так близко от Архива, что Тэк успел заметить двоих, спускавшихся с другой стороны холма.

— Стой! — закричал он, размахивая Сверкающим Копьем, но боясь пользоваться им.

Те повернулись к нему.

— Ты включила тревогу! — обвинил один другого, поспешно застегивая на себе пояс. — Уходи прочь, а я буду иметь дело с этим!

Тэк увидел, что один из них — женщина.

— Я не включала тревогу! — закричала она.

— Уходи отсюда!

Мужчина повернулся к Тэку, а женщина продолжала отступать вниз по холму.

— Положи его назад, — задыхаясь, сказал Тэк. — Раз уж ты его взял — верни. Может быть, мне удастся покрыть…

— Нет, — сказал Сэм. — Слишком поздно. Теперь я равен любому здесь, и это мой единственный шанс уехать. Я знаю тебя, Тэк из Архива, и не хочу убивать тебя. Так что уходи — и быстро!

— Яма через минуту будет здесь. И…

— Я не боюсь Ямы. Нападай на меня или уходи немедленно!

— Я не могу напасть на тебя.

— Тогда — до свидания! — И, сказав это, Сэм поднялся в воздух, как воздушный шар.

Пока он парил над землей, на склоне холма появился Лорд Яма с оружием в руках. Это была тонкая сверкающая трубка с маленьким прикладом и широким пусковым механизмом.

Он поднял оружие вверх и прицелился.

— Твой последний шанс! — крикнул он, но Сэм продолжал подниматься.

Яма выстрелил; высоко наверху треснул купол.

— Он принял свой Аспект и поднял Атрибут, — сказал Тэк. — Он связал энергию твоего оружия.

— Почему ты не остановил его? — спросил Яма.

— Я не мог, Господин. Я был захвачен его Атрибутом.

— Ладно, — сказал Яма. — Третий часовой перехватит его.

Связав своей волей гравитацию, Сэм поднялся.

Пока он летел, в нем усиливалось ощущение преследующей его тени. Она затаилась где-то на периметре поля его зрения, но как он ни вертел головой, тень ускользала от его взгляда. Но она все время была здесь, и увеличивалась.

Впереди преграда. Неподалеку ворота. Талисман мог открыть запоры, мог согреть человека на холоду, мог перенести его в любое место мира…

Послышался звук хлопающих крыльев.

— Лети! — прогремел голос в его голове. — Увеличивай скорость, Связующий! Лети быстрее! Быстрее!

Это было самое странное ощущение из всех, когда-либо испытанных им: он чувствовал, что движется вперед и вперед, но ничего не менялось — ворота не приближались. При всем ощущении страшной скорости он не двигался.

— Быстрее, Связующий! Быстрее! — кричал дикий бухающий голос. — Соревнуйся с ветром и молнией в скорости движения!

Сэм старался остановить испытываемое им чувство движения.

Затем его ударили ветры, могучие ветры, кружащиеся над Небом. Он боролся с ними, но голос звучал совсем рядом, хотя он не видел ничего, кроме тени.

— Чувства — это лошади и объекты дорог, по которым они путешествуют, — сказал голос. — Если разум связан с мозгом, который отвлечен в сторону, он теряет проницательность.

И Сэм узнал великие слова Хатхи Упанишад, гремевшие позади него.

— В этом случае, — продолжал голос, — чувства становятся неуправляемыми, подобно плохим, одичавшим лошадям в руках слабого возницы.

Небеса над Сэмом взорвались молниями, и тьма окутала его.

Он старался связать энергию напавшего на него, но не нашел ничего, что можно было схватить.

— Это нереально! — выкрикнул он.

— Что есть реальность, а что — нет? — спросил голос. — Твои лошади убежали от тебя.

Секунда ужасающего мрака, словно он проходил через вакуум чувств. Потом — боль. Потом — ничего.

В деловых сношениях плохо быть самым старым из младших богов.

Он вошел в Зал Кармы, попросил аудиенции с представителем Колеса, очутился в присутствии Лорда, который два дня тому назад отказался проверять его.

— Ну? — спросил он.

— Я извиняюсь за отсрочку, Господин Муруган. Наш персонал был занят приготовлениями к свадьбе.

— Значит они бражничали вместо того, чтобы готовить мне новое тело?

— Не говори так, Господин, словно это и в самом деле твое тело. Это тело дается тебе взаймы Великим Колесом в соответствии с твоими теперешними кармическими нуждами…

— И оно не готово, потому что материал пропили?

— Оно не готово, потому что Великое Колесо вращается в манере…

— Я хочу иметь тело самое позднее завтра вечером. Если оно не готово, Великое Колесо может стать джаггернаутом для управляющих им! Ты слышишь меня и понимаешь, Лорд Кармы?

— Я слышу тебя, но твоя речь не подходит для этого места…

— Пересадку рекомендовал Брама, и он хочет, чтобы я появился на праздновании свадьбы в новом теле. Не сообщить ли ему, что Великое Колесо неспособно выполнить его желания, потому что поворачивается слишком медленно?

— Нет, Господин. Тело будет готово вовремя.

— Прекрасно.

Он повернулся и вышел.

Лорд Кармы сделал за его спиной древний мистический знак.

— Брама!

— Да, богиня?

— Насчет моего намека…

— Да, будет сделано, как ты просила, мадам.

— Я хотела бы по-другому…

— По-другому?

— Да, Господин. Я хотела бы человеческую жертву.

— Нет…

— Да.

— Ты еще более сентиментальна, чем я думал.

— Так будет это сделано, или нет?

— Откровенно говоря, в свете недавних событий я предпочел бы этот способ.

— Значит решено?

— Пусть будет по твоему желанию. Теперь в нем оказалось больше силы, чем я думал. Не будь часовым Бог Иллюзии… я не предполагал, что тот, кто был так долго спокоен, мог оказаться таким… талантливым, как ты выразилась.

— Ты отдашь мне это существо в мое полное распоряжение, Создатель?

— С удовольствием.

— И добавишь на десерт Монарха Воров?

— Да. Пусть будет так.

— Спасибо, Могучий.

— Не за что.

— Есть за что. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Говорят, что в этот день, в этот великий день Бог Вайю остановил ветры Неба, и тишина сошла на Небесный Город и лес Канибурхи. Ситрагупта, слуга Лорда Ямы, готовил мощный погребальный костер на Брошенном Мире из ароматического дерева, смолы, благовоний, ароматов и дорогих одежд; и на этот костер он положил Талисман Связующего и громадный плащ из синих перьев, принадлежавший Сриту, главе демонов Катапутны; он также положил меняющую форму драгоценность Матерей из Купола Жара и шафрановую мантию из пурпурной рощи Алондила, которая, как говорили, принадлежала Татагатхе Будде. После ночи Фестиваля Первых была полная утренняя тишина. В небе не было видно никакого движения. Говорили, что демоны невидимо пролетали по верхней части воздушного пространства, но боялись приближаться к собранным здесь предметам Власти. Говорили, что было много знаков и знамений, означающих падение могущества. Теологи и святые историки говорили, что тот, кого звали Сэм, отрекся от своей ереси и отдал себя на милость Тримурти. Говорили также, что богиня Парвати, которая была то ли его женой, то ли матерью, то ли сестрой, а то и, может быть, всеми ими, бежала с Неба, чтобы жить в скорби и печали среди ведьм восточного континента, которых считала родственницами. На заре великая Птица Гаруда, лошадь Вишну, клюв которой раздроблял колесницы, шевельнулась в момент пробуждения в своей клетке и издала единственный хриплый крик; он пронесся по Небу, дробя стекла, эхом прокатываясь по стране, будя всех спящих. В спокойном лете Неба начался день Любви и Смерти.

Улицы Неба были пусты. Боги до времени сидели по домам в ожидании. Все порталы Неба охранялись.

Вор и тот, кого почитатели называли Махасаматман (считая его богом), были освобождены. В воздухе внезапно похолодало, и это было предзнаменование.

Высоко-высоко над Небесным Городом, на платформе, венчающей Шпиль высотой в милю, стоял Бог Иллюзии, Мара, Мастер Снов. На нем был его многоцветный плащ. Мара поднял руки, и энергия других богов вливалась через них, добавляясь к его энергии.

В его мозгу формировался сон. Затем Мара швырнул его, как высокая волна бросает воду на берег.

Во все века, начиная от сотворения Богом Вишну Города и диких мест, они существовали рядом, но реально не соприкасались, смежные, однако отдаленные друг от друга великим расстоянием мысли, а не просто природным пространством. Вишну, Хранитель, сделал это не без причин. Сейчас он не полностью одобрял подъем этого барьера, даже на ограниченное время. Он не хотел видеть что бы то ни было из диких мест в Городе, который, по его замыслу, увеличивал совершенное торжество форм над хаосом.

Тем не менее, властью Мастера Снов призрачным кошкам дано было право временно появляться на всем Небе.

Они неустанно бродили по темным вневременным тропам джунглей, которые были частью иллюзии. Там, в месте, что существовало лишь наполовину, их глазам представали новые видения, а с ними неутомимость и призывы к охоте.

Среди мореплавателей, разносящих слухи и легенды по всему миру и вроде бы знающих все, шли разговоры, что призрачные кошки, охотившиеся в этот день, вовсе не были настоящими кошками. В разных местах мира, где боги проходили позднее, рассказывалось, что кое-кто из Небесного Отряда переселился на этот день в тела белых тигров Канибурхи, чтобы участвовать в охоте по улицам Неба за вором-неудачником и за тем, кого называли Буддой.

Говорят, что когда он бродил по улицам Города, древняя джек-птица трижды облетела вокруг него, села на его плечо и спросила:

— Не ты ли Майтрейа, Бог Света, которого мир ждет много лет, и о чьем приходе я когда-то пророчествовал в своей поэме?

— Нет, меня зовут Сэм, — ответил он, — и я готов уйти из мира, а не возвращаться в него. Кто ты?

— Я птица, которая когда-то была поэтом. Каждое утро я взлетаю, когда рев Гаруды открывает день. Я летел по дорогам Неба, выглядывая Господина Рудру, чтобы нагадить на него, когда почувствовал власть дикого, идущего по стране. Я летал далеко и видел многое, Бог Света.

— Что же видел ты, птица, которая была поэтом?

— Я видел незажженный погребальный костер на краю мира, и туманы дрожали над ним. Я видел богов, опаздывающих, торопящихся через снега, пробивающихся через верхние слои воздуха, кружившихся над куполом. Я видел молящихся на ранга и непатхиа, репетирующих Маску Крови для свадьбы Смерти и Разрушения. Я видел Бога Вайю, поднявшего руки и остановившего ветры, что кружились по Небу. Я видел многоцветного Мару, стоящего на шпиле высокой башни, и чувствовал, что кладет власть дикого — потому что видел призрачных кошек, потревоженных в лесу и спешащих сюда. Я видел слезы мужчин и женщин. Я слышал смех богини. Я видел сверкающее копье, поднятое против утра, и слышал клятву. И, наконец, я видел Бога Света, о котором я писал давно-давно:

Всегда умирающий, но никогда не умерший; Всегда конечный, но никогда не конченный; Ненавидимый мраком, Одетый в свет, Он идет к краю мира, Когда утро заканчивает ночь. Эти строки были написаны Морганом, свободным, Который в день своей смерти Увидит исполнение этого пророчества.

Птица взъерошила перья и замолкла.

— Я рад, птица, что у тебя был случай увидеть так много вещей, — сказал Сэм, — и что от придуманной тобой метафоры ты получил некоторое удовлетворение. К сожалению, поэтическая истина сильно отличается от того, что окружает в основном дело жизни.

— Эвива, Бог Света! — сказала птица и взлетела в воздух. В полете ее пронзила стрела, выпущенная из окна тем, кто ненавидел джек-птиц.

Сэм бросился вперед.

Говорят, что призрачные кошки, взявшие его жизнь и чуть позднее — жизнь Хальбы, были на самом деле бог и богиня, и это вполне возможно.

Говорят также, что у призрачных кошек, убивших их, это была не первая и не вторая попытка. Несколько тигров погибли от Сверкающего Копья, которое прошло в них, само выдернулось, задрожало, очищаясь от крови, и вернулось в руку метателя. Тэк Сверкающее Копье, однако, и сам упал, пораженный в голову стулом, брошенным Богом Ганешей, который тихо вошел в комнату за спиной Тэка. Некоторые говорили, что позднее Сверкающее Копье было уничтожено богом Агни, но другие утверждают, что Богиня Майа забросила его за пределы Брошенного Мира.

Вишну был недоволен и, говорят, позднее упирал на то, что Город нельзя было марать кровью, что если Хаосу показать вход, он рано или поздно войдет.

Но младшие боги его осмеяли, потому что он считался наименьшим в Тримурти, а его идеи относились к тем временам, когда он просто был среди Первых. По этой причине он отказался принимать какое-либо решение и удалился в свою башню. Бог Варуна Справедливый отвернул свое лицо от дел и пошел в Павильон Тишины на Брошенном Мире, где наблюдал чары комнаты, называемой Страх.

Поставленная театром масок «Маска Крови» была очень привлекательна. Она была написана поэтом Адазаи, известным своим элегантным языком и принадлежавшим к антиморганистской школе. «Маска Крови» сопровождалась мощными иллюзиями, которые Мастер Снов бросал специально для этого случая. Там говорилось, что Сэм в этот день тоже ходил в иллюзии, и что, как участник дикого, он проходил частично в темноте, в ужасном запахе, через области плача и стенаний и снова видел все ужасы, какие знал в своей жизни. Они возникали перед ним, яркие или тусклые, молчащие или грохочущие, свежевырванные из ткани его памяти и капающие эмоциями своего рождения в его жизнь, пока она не кончилась.

То, что осталось, было отнесено к погребальному костру в Брошенном Мире, положено на самый верх и сожжено под пение. Бог Агни поднял свои темные очки, посмотрел некоторое время на костер, и затем взметнулось пламя. Бог Вайю поднял руку, и пришел ветер, чтобы раздуть костер. Когда все было кончено, Бог Шива разметал пепел за пределы Мира движением своего трезубца.

Все это рассматривалось, как настоящие и впечатляющие похороны.

Давно не виданная в Небе свадьба прошла со всей силой традиций. Шпиль высотой в милю ослепительно сиял, как ледяной сталагмит. Дикое было отстранено, призрачные кошки снова ходили по улицам города, не видя их. Их мех приглаживался как бы ветром; широкие ступени были пологими склонами, здания — утесами, статуи — деревьями. Ветры, что кружились по Небу, захватывали звук и рассеивали его. В Сквере, в центральной части Города, был зажжен священный костер. Девственницы, собранные для этого случая, подкладывали в костер чистое, сухое, ароматичное дерево, которое трещало и горело почти без дыма, если не считать случайных клубов чистейшего белого цвета. Сурья, солнце, сияла так ярко, что день дрожал прозрачностью. Жених в сопровождении великой процессии друзей и вассалов в красном был проведен через Город в Павильон Кали, где их встретили ее слуги и отвели в обеденный зал. Там служил хозяином Бог Кубера; он рассаживал гостей — числом триста — попеременно на черные и красные стулья вокруг длинных столов черного дерева, инкрустированных костью. Всем подали мадхупарку — смесь меда, творога и услаждающих дух порошков; гости пили вместе с одетой в голубое свитой новобрачной; свита эта, тоже в количестве трехсот человек, вошла в зал, неся двойные чаши. Когда все уселись и выпили мадхупарки, Кубера выступил с речью. Она пересыпалась шутками и касалась попеременно то практической мудрости, то ссылок на древние записи. Затем легион жениха отправился в павильон в Сквер, а невеста двинулась со свитой туда же, но с другого направления. Яма и Кали порознь вошли в этот павильон и сели по обеим сторонам небольшой занавески. Затем пелись древние песни, и Кубера убрал занавеску, дав возможность молодым впервые за этот день взглянуть друг на друга. Кубера говорил, призывая Кали заботиться о Яме в ответ на обещание блага, богатства и радости, которые будут даны ей. Потом Яма взял Кали за руку и повел ее вокруг костра, ее вассалы связали вместе одежду Кали и Ямы, а Кали бросила в костер жертвенные зерна. После того Кали встала на жернов, поднялась с Ямой на семь ступеней, насыпая на каждую ступеньку по горсточке риса. С неба пошел легкий дождь; он продолжался всего несколько секунд — освящение происходящего благословляющей водой. Затем вассалы и гости составили одну процессию и двинулись через Город к Павильону Ямы, где было устроено великое пиршество и веселье, и где была представлена Маска Крови.

Когда Сэм встретился со своим последним тигром, тигр медленно наклонил голову, зная, что это охота. Сэму некуда было бежать, поэтому он стоял на месте и ждал. Кошка тоже некоторое время выжидала. В эту минуту орда демонов пыталась спуститься в город, но Власть дикого не пускала их. Все видели, что богиня Ратри плачет, и ее имя внесли в список. Тэк из Архивов был временно посажен в башню под Небом. Слышали, как Яма сказал: «Жизнь не воскресает», как будто бы он считал, что это все-таки возможно.

Все это рассматривалось, как настоящая и впечатляющая смерть.

Свадебные торжества длились семь дней, и Бог Мара крутил один сон за другим вокруг пирующих. Как на магическом ковре, он переносил их по стране иллюзий, воздвигал дворцы из цветочного дыма на столбах воды и огня, поднимал скамьи, на которых сидели гости, в каньоны звездной пыли, кораллом и миррой выводил из равновесия их чувства, наводил на них все их Аспекты и заставлял вспоминать прототипы, на которых они основали свою силу, так что Шива танцевал на кладбище Танец Разрушения и Танец Времени, прославляя легенду об аннигиляции им трех летающих городов Титана, а Кришна Темный двигался в Танце Борца в память его победы над черными демонами Бана, Лакшми танцевала Танец Статуи, и даже Бог Вишну был вынужден снова сделать несколько па Танца Амфоры, а Муруган в новом теле насмехался над миром со всеми его океанами и танцевал Танец Триумфа на этих водах, как на подмостках, танец, который он танцевал после убийства Шуры, укрывшегося в глубинах моря. Когда Мара делал жест — появлялись магия, цвет, музыка и вино. Была поэзия, игры, песни и смех. Был спорт с могучими испытаниями силы и ловкости. В общем, требовалась сила богов, чтобы вынести полностью все семь дней удовольствий.

Все это рассматривалось как настоящая и впечатляющая свадьба.

Когда все это кончилось, молодые уехали с Неба побродить по миру, получить удовольствие от перемены мест. Они уехали без слуг и вассалов, чтобы бродить свободно. Они не объявляли, какие места намерены посетить и сколько времени потратят… на то, чтобы она забеременела, как говорили небесные шутники.

После их отъезда пирушки еще продолжались. Бог Рудра, оценив отличное качество сомы, взгромоздился на стол и начал произносить речь насчет новобрачной — речь, за которую Яма, без сомнения, выкинул бы его, если бы слышал. В данном же случае Бог Агни шлепнул Рудру по губам и был немедленно вызван на дуэль в Аспекте, на всем протяжении Неба.

Агни взлетел на вершину горы позади Канибурхи, а Рудра занял позицию возле Брошенного Мира. Когда подали сигнал, Рудра послал прочерчивающую жаркий след стрелу за много миль в направлении противника. Однако Агни обнаружил стрелу в полете за пятнадцать миль и сжег ее в воздухе дуновением Мирового Огня, а затем послал тот же Огонь в виде иглы света, которая коснулась Рудры и сожгла его в пепел, а также пробила купол за его спиной. Честь Локапаласа требовала выдвижения нового Рудры, и он вышел из рядов полубогов занять место погибшего старого.

Один раджа и два верховных жреца умерли весьма красочно от отравления. Для их посиневших останков были устроены погребальные костры. Бог Кришна поднял свой Аспект и играл музыку, лучше которой не бывало, а Гвари Прекрасная смягчилась и пришла к нему снова. Сарасвати в сиянии своей славы танцевала Танец Наслаждения, и тогда Бог Мара снова сотворил побег Хальбы и Будды через Город. Это последнее видение многих, однако, встревожило, и в это время были записаны многие имена. Потом в их среду рискнул войти демон с телом юноши и головой тигра и со страшной яростью кинулся на Бога Агни. Его отогнала объединенная сила Ратри и Вишну, но ему удалось исчезнуть в бестелесности, прежде чем Агни успел наложить на него свой жезл.

В последующие дни в Небе произошли перемены.

Тэка Сверкающее Копье судили Мастера Кармы и переселили его в тело обезьяны; в его мозг было вложено предупреждение, что когда бы он ни предстал для обновления, он снова попадет в тело обезьяны и будет бродить по миру в этой форме до тех пор, пока Небо не проявит милосердие и не снимет с него эту участь. Затем его выслали в джунгли юга и там оставили сбрасывать его кармический груз.

Бог Варуна Справедливый собрал своих слуг и уехал из Небесного Города, чтобы поселиться где-нибудь на земле.

Некоторые из его клеветников сравнивали его уход с уходом Ниррити Черного, бога тьмы и коррупции, который, оставляя Небо, наполнил его злой волей и миазмами многих темных проклятий. Клеветники Варуны были не очень многочисленны, однако, поскольку всем было известно, что титул Справедливого он заслужил, то его осуждение легко могло отразиться на ценности осуждавших; поэтому мало кто говорил о нем непосредственно после его ухода.

Много позднее, в дни Небесных Чисток, были изгнаны на землю другие боги. Их уход совпал со временем, когда в Небе вновь появился Акселерационизм.

Брама, самый могущественный из четырех порядков богов и восемнадцати хозяев рая, Создатель всего, Господин Верховного Неба и всего под ним, из чьего пупа вырастал лотос и чьи руки вспенивали океаны, тот, кто в трех своих шагах заключал все миры, барабаны славы которого наводили ужас на его врагов, в чьей правой руке было Колесо Закона, тот, кто связывал катастрофы, пользуясь змеей, как веревкой — Брама все больше и больше чувствовал себя смущенным и теряющим рассудок после того, что явилось результатом данного им Госпоже Смерти необдуманного обещания. Но затем он решил, что поступил бы точно так же и без ее подсказки. Главный эффект ее действий состоял в том, что ему было кого упрекать за свое нынешнее неприятное состояние. Его же называли Брамой Непогрешимым.

Когда празднества закончились, купол Неба пришлось чинить в нескольких местах.

Музей Неба впоследствии получил вооруженного стражника, обязанного все время находиться в помещении Музея.

Несколько охотничьих отрядов демонов составляли планы, но дальше стадии планирования не шли.

Был назначен новый архивариус, который решительно ничего не знал о своих родителях.

Призрачные кошки Канибурхи были почтены символическим изображением во всех храмах страны.

В последнюю ночь празднеств одинокий бог вошел в Павильон Тишины на Брошенном Мире и на долгое время поселился в комнате под названием Память. Затем он долго смеялся и вернулся в Небесный Город, а его смех был вещью юности, красоты, силы и чистоты, и ветры, кружащие по Небу, подхватили этот смех и понесли далеко по стране, и все, кто слышал его, изумлялись странной, вибрирующей ноте торжества, содержавшейся в нем.

Все это рассматривалось как настоящее, впечатляющее время Любви и Смерти, Ненависти и Жизни и Безумия.