1
Ночью, выбранной месяц назад, Малакар Майлес пересек улицу пронумерованную цифрой семь, ведущую вниз под светошар, который в течение дня ему удалось повредить.
Все три луны Бланчена находились низко над горизонтом.
Небо было сплошь затянуто облачной пеленой, сквозь которую проглядывало несколько крохотных и тусклых звезд.
Мелькая вверх и вниз по улице, вдыхая струи легкого-кондиционера, он продвигался вперед. Его облачение состояло из черного комбинезона с продольными карманами, спереди наглухо застегнутыми. Пока переходил, он проверил свои карманы на доступ к боковым узлам. Выкрашенное, все тело потемнело три дня назад, и он оставался практически неразличим, когда двигался среди теней.
На самой вершине здания, через улицу под цифрой семь, сидел Шинд, двухфутовый клубок меха, неподвижный немигающий.
Перед тем как продолжить путь к Служебному Входу Четыре, он наметил три ключевые точки на дарилайдовой стене и дезактивировал свои сигнальные устройства не нарушая цикла. Дверь Входа Четыре задержала его; но в следующие пятнадцать минут он уже стоял внутри здания. Тьма была полной.
Напряженно вглядываясь, включив специальные фонарики, он продвигался вперед, проходя мимо пролетов, содержащих идентичные куски машин.
В недавнем прошлом Малакар практиковался правильно разбирать и собирать секции этих разрозненных частей оборудования.
«Человеческий охранник прошел перед зданием.»
«Спасибо, Шинд.»
«Через минуту он повернет к месту, где ты перешел.»
«Я хочу знать, делает он что-нибудь, что кажется необычным.»
«Он только прохаживается, освещая своим светом темные места.»
«Предупреди меня, если он остановится в местах, где я останавливался, где я входил.»
«Он прошел первое.»
«Хорошо.»
«Он прошел второе.»
«Превосходно.»
Малакар открыл корпус одной из машин и вынул блок размером с пару кулаков.
«Он остановился у входа. Проверяет дверь.»
Он начал установку похожего узла, заранее принесенного с собой, останавливаясь только от случайного выброса своего аэрозоля.
«Теперь он удаляется.»
«Хорошо.»
Закончив установку, он поставил на место и зафиксировал крышку корпуса.
«Сообщи мне, когда он скроется из виду.»
«Понял.»
Он возвратился к Служебному Входу Четыре.
«Он ушел.»
Малакар Майлес устремился в обратный путь, останавливаясь только в ключевых точках, чтобы уничтожить все признаки своего визита.
После трех блоков, он задержался на перекрестке и поглядел во всех направлениях.
Внезапная вспышка красного разрезала небо, указывая на прибытие еще одного транспортного корабля. Он не мог идти дальше.
Бланчен являлся неординарным миром. Пока Малакар оставался внутри двенадцать на двенадцать комплекса из блоков и не тревожил приборы предупреждения в каждом из этих зданий из дарилайда, он был почти в безопасности. Существовало, однако, несколько живых наблюдателей, назначенных на каждый комплекс, вместе с разъезжающим патрулем из роботов просматривавших большие площади. Это и являлось причиной, по которой он оставался в тени.
Насколько мог, он избегал светошаров на каждом здании, лучи которых находили низколетящие, незаметные в ночи аппараты и служили для наводки наблюдателей.
Ничего не заметив на перекрестке, он вновь вошел в комплекс и стал искать точку встречи.
«Вправо. Один блок вверх и два вперед. Механический автомобиль. Заворачивает за угол. Держись правее.»
«Спасибо.»
Он переместился вправо, придерживаясь старого направления.
«Аппарат на довольно большой дистанции.»
«Хорошо.»
Он оторвался от наблюдателя, возвратился к блоку, завернул за угол с правой стороны, пропустил три блока. И застыл, заслышав гул летящей машины.
«Где это?»
«Оставайся на месте. Ты вне поля их зрения.»
«Что это?»
«Небольшой скиммер. Вынырнул с северного направления. Движется медленно. Теперь завис над улицей, где ты был активен.»
«О, Боже!»
«Опускается.»
Малакар проверил хроно на левом запястье и подавил стон. Он физически ощутил выпуклости разнообразного оружия, что носил с собой.
«Сел.»
Он подождал.
Через минуту:
«Два человека вышли из аппарата. Они появились как местные обитатели. Наблюдатель подходит к ним.»
«Откуда он пришел? Не из здания?»
«Нет. С противоположной стороны улицы. Впечатление, будто они его ждали. Теперь они разговаривают. А сейчас наблюдатель пожимает плечами.»
Малакар почувствовал сердцебиение и попытался наладить контроль дыхания, так как не мог проводить гипервентиляцию в необычной атмосфере Бланчена.
Он вдохнул больше смеси из аэрозоля. И вздрогнул, когда два транспорта в стремительной последовательности прочертили небо – один направлялся на юг, другой на запад.
«Двое опять вошли в свой аппарат.»
«Что наблюдатель?»
«Он стоит там же – смотрит.»
Он отсчитал двадцать три удара.
«Теперь аппарат начинает подниматься, очень медленно. Теперь направляется к зданию.»
Хотя ночь была холодна, Малакар почувствовал капельки испарины, выступившие над его высокими темными бровями. И смахнул их указательным пальцем.
«Они зависли. Теперь какая-то активность. Не могу определить, что там такое. Так темно… Там! Свет. Они поменяли шар, что ты повредил. Теперь снова поднимаются. Наблюдатель колеблется. Они направляются обратно, в сторону откуда появились.»
Тело Малакара затряслось. Он смеялся.
Затем он начал отрабатывать свой путь, назад, к точке встречи… точке, что так тщательно выбрал, потому что Бланчен был необычным миром.
Вдобавок к наблюдателям и приборам предупреждения на различных высотах существовали воздушные сети надзора. Прошлым вечером его аппарат эффективно заблокировал их на пути вниз, возможно он повторит тоже самое на пути назад. Малакар проверил хроно и втянул большее количество очищенной легким смеси. У него на Бланчене не было забот с очисткой воздуха, из-за вида наблюдателей, рабочих, технических устройств, находившихся там.
Менее чем в сорок минут…
Бланчен не имел океанов, озер, речек, ручьев. Ни частицы следа местной жизни – только атмосфера свидетельствовала, что что-то однажды здесь обитало. Эпизод недавней истории Бланчена – выдвижение идеи поддержки беглецов вселенной, чтобы заменить ими отсутствие жизненных форм мира. Из этого, однако, возникли две проблемы: расходы и факт, какая альтернатива простому заселению была предложена. Объединение промышленников и грузоотправителей стояло за то, что эти сухие земли и предохраняющая атмосфера предоставляют уникальную возможность для использования планеты под склады. Они предлагали организовать товарищество на равных правах и, как их часть, взять на себя обязательства по развитию и заселению планеты. Эти сроки были приемлемы, были приняты и выполнены.
Теперь Бланчен лежал как дарилайдовый плод с миллионами глаз. Тысячи межзвездных грузовых судов постоянно рисовали круги на орбите, а между ними и сотнями тысяч посадочных доков сновали транспортные катера, привозящие и принимающие. Три луны Бланчена служили центрами по контролю за движением и дополнительными гаванями. Наземные экипажи, работающие вне территории центров, передвигались между доками и хранилищами, привозили и принимали. Зависящие от продукции промышленности и требований потребителей миров, специализированные доки, площади или комплексы могли быть постоянно заняты, частично простаивать, а то и полностью свободны. И наземные экипажи перебрасывались в соответствии с колебаниями активности. Людям хорошо платили, жили же они в условиях военного положения, объявленного в мирное время. В отличие от складов, однако, которые служили миру, их построившему, пока пространство для хранения в космосе стоило денег, а длительное хранение вследствие того наиболее, перевозка грузов на межзвездные расстояния производилась за очень высокую плату.
Вследствие этого, незначительные товары, в которых не было большой потребности, могли содержаться здесь годами, даже веками. Здание, которое посетил Малакар, оставалось непотревоженным вот уже два земных месяца. Зная это, он ожидал только незначительных трудностей; вот разве что дело, которое он спланировал, пойдет не по заранее намеченному графику.
Принимая во внимание перегрузку центров контроля за движением, а также систему наведения и уклонения, запрограммированную в его крошечном персональном катере, Персее, он чувствовал, что не пойдет на слишком большой риск, оставив ДиНОО и войдя на территорию Объединенных Лиг, чтобы попасть на Бланчен. Если они обнаружат его и убьют, он будет невиновен. Если обнаружат и схватят, или будут обладать возможностью вынудить его к сдаче, у них не будет другого выбора, кроме как послать его домой. Но они, допросят его, с применением наркотиков, раскопают то, что он сделал, а затем уничтожат следы его деятельности.
Но если они не найдут его внутри, во время…
Он глухо захихикал.
…Птица ударит еще раз, разрубит еще одного червяка.
Его хроно выдал девятнадцать пятьдесят.
«Где ты, Шинд?»
«Над тобой, смотрю.»
«В этот раз, Шинд, должно быть все в порядке.»
«Кажется так, как ты и описывал.»
Три транспорта полыхнули над ними, держа курс на восток. Малакар провожал их взглядом до тех пор, пока те не скрылись из виду.
«Ты устал Капитан», – сказал Шинд, переходя к прежним формальностям.
«Нервы напряжены. Вот и все, Лейтенант. Как ты?»
«Очень похоже. Меня в основном, конечно, заботит мой брат…»
«Он спасен.»
«Я знаю это. Но он не откликнулся на наши заверения. Он вырос в одиночестве, испугался. Он придет в себя, невредимый, и мы скоро объединимся.»
Реплик больше не последовало, Малакар втянул еще смеси и подождал.
Через шесть минут (как же долго) его потревожили.
«Он идет! Сейчас! Он идет!»
Улыбаясь, он напряг мускулы и взглянул вверх, зная, что еще несколько мгновений не сможет разглядеть то, что заметили глаза Шинда.
Он упал как паук и повис как мрачный раскрашенный поплавок. Какое-то мгновение он покачивался над ними, пока Шинд не пошел на абордаж. В следующее мгновение он опустился ниже и вытянул перекладину. Схватив ее, Малакар подбросил свое тело вверх и стал втягиваться в брюхо Персея мимо маски Медузы с улыбкой Моны Лизы, которую нарисовал собственноручно. Он вытянулся как змей, но должен был вползти как червь.
Он сплюнул через люк, перед тем как тот закрылся, заслонив часть здания внизу.
Хейдель ван Химак на пути к Италбару наблюдал смерть своих компаньонов. Их было девять – все добровольцы – кто отправился вместе с ним через дождевой лес Клича к горному городу Италбару, куда он стремился; Италбар – тысяча миль от космического порта. Он взял автомобиль на воздушной подушке, чтобы добраться до города. Сделав вынужденную посадку, рассказал свою историю поселенцам у реки Барт, которые и отправились вместе с ним на запад. Теперь осталось пятеро из девяти, сопровождавших его. Сейчас один из пяти был в поту, другой периодически заходился кашлем. Хейдель пропустил свою рыжую бороду между пальцами и продолжил: вдавил свой черный ботинок в растения, что предположительно покрывали тропинку. Его рубашка, мокрая от пота, прилипла к телу. Он предупреждал их, как опасно идти вместе с ним, он раздумывал. И все произошло не так, как если бы они ни о чем не знали.
Они слышали о нем, слышали, что он святой, что идет с миссией милосердия.
– Последнее верно, – говорил он им, – но вы не учитываете, какие трудности встретите, отправившись вместе со мной.
Они улыбались. Нет, ему необходим кто-то, кто защитит от зверей и покажет тропинку.
– Смешно! Укажите мне правильное направление и я буду там, – заметил он. – Да, вы будете со мной в большей опасности, чем путешествовали бы одни.
Но они снова засмеялись и отказались показать дорогу, пока им не будет позволено сопровождать его.
– Но это может быть смертельно, находиться со мной так долго! – запротестовал он.
Но они были непреклонны.
Он вздохнул.
– Очень хорошо. Проводите меня туда, где я мог бы остаться совершенно один и спокойно провести день, два. Это будет расход драгоценного времени, которое не должно было бы быть потеряно. Но я должен попытаться защитить вас, раз нет другого пути, кроме того, что предлагаете вы.
Он сделал, о чем говорил, и они смеялись и танцевали один с другим, предвкушая свое участие в грандиозном приключении. Хейдель ван Химак, зеленоглазый святой со звезд, пошел как обычно помолиться за их спасение и за успех экспедиции, а также предпринять меры по их защите.
Два или три дня, путешествуя, они разговаривали с ним. Он пытался усилить катарсис, чтобы запастись энергией. Ребенок лежал, умирая в Италбаре, и он шел, чтобы увеличить продолжительность ее дыхания.
Голубая Леди советовала ему подождать, но он думал о дыхании и о сокращениях большого сердца, что когда-то было крохотным. Он отправился после пятнадцати часов и это было ошибкой.
Лихорадка двоих из девяти компаньонов подкралась незаметно из-за крайне изнуряющей жары леса. Они скончались в полдень второго дня. Он даже не в силах оказался определить, что это была за болезнь из того множества возможных. Вероятно еще и потому, что не очень то и пытался. Раз человек мертв, он придавал значение более насущным вещам. Вдобавок из-за крайней усталости он пожалел силы других даже на приличествующую похоронную церемонию, и они ему потворствовали. Он бросил это дело до следующего утра, когда двое из оставшихся семи не проснулись, и ему пришлось быть свидетелем одного и того же обряда большее количество раз. Он сыпал проклятиями на других языках, когда помогал готовить могилы.
Безликие, смеющиеся существа – так он их представлял – теперь с выражением одержимости на лице и недостатком смеха. Их рубиновые глаза расширялись и вспыхивали при каждом звуке. Шесть пальцев на руках дрожали, сжимались, были мучительно сведены. Теперь до них стало доходить. Теперь было слишком поздно.
Но в два или три дня… Шел третий день и гор нигде не было видно.
– Глэй, где горы? – обратился он к кашляющему человеку. – Где Италбар?
Глэй пожал плечами и указал вперед.
Солнце, гигантский желтый диск, был полон, но невидим с их тропинки. Его лучи пробивались сквозь звездовидную листву, но повсюду пропадали, и все пространство покрывала сырость или растущие грибки. Небольшие зверьки или огромные насекомые – он не знал какие – кидались в стороны от тропинки, крались за ними, верещали в кустах и передвигались по веткам. Крупные создания, которых он ожидал, никогда не появлялись, хотя и слышалось их шипение или посвистывание, или их лай, часто не так уж и далеко; и однажды звук чего-то огромного, продирающегося через лес, раздался рядом, почти на расстоянии вытянутой руки.
Он все это воспринимал с горькой иронией. Он шел, чтобы спасти жизнь и за эту попытку уже заплатил четырьмя. «Леди, ты была права.» – бормотал он, погружаясь в раздумья о своем сне.
Возможно, это произошло часом позже, Глэй свалился, задыхаясь от мучительного кашля, его нормальный оливковый цвет лица перешел в цвет листьев, нависших над ним. Хейдель двинулся в его сторону, опознав симптомы. Давая за несколько дней приготовленный препарат ему, возможно, удалось бы спасти человека. Но он потерпел неудачу, когда попытался с другими, потому что собственный его катарсис еще не был полным. Равновесия не существовало. В тот момент – когда он смотрел на первого из упавших – он знал, что не так много времени пройдет, и погибнут все девять. Он помог хорошенько устроить Глэя, спиной к стволу дерева, подложив под голову подушку, чтобы удобно было глотать воду. Бросил взгляд на свой хроно. Где-то от десяти минут до полутора часов, как он предполагал.
Он вздохнул и зажег сигару. Та имела отвратительный вкус. Влаге потребуется довольно много времени, прежде чем она пропитается, и ничего необычного не было в том, что грибки Клича ничего не могли сделать против никотина. Маленький зеленый холмик сигары моментально вспыхнул, испустив запах чем-то напоминающий запах серы.
Глэй посмотрел вверх, на него. Взгляд упрека, казалось, на мгновение привел его в чувство.
Вместо:
– Спасибо, Хейдель, – он произнес, – то что мы можем разделить с вами в этом случае, – и затем улыбнулся.
Хейдель повел бровью, смерть отобрала у него еще полчаса.
На этот раз, пока шло погребение, он не бормотал про себя молитву, а изучал лица четырех оставшихся. То же самое выражение. Они отправились вместе с ним, несмотря ни на что, с улыбкой. Затем ситуация изменилась, и они ее приняли. Это также не казалось и смирением. На потемневших лицах было выражение счастья. Еще, он мог бы сказать, что они знали. Каждый из них знал, что идет, чтобы умереть на подступах к Италбару.
Он высоко ценил истории о благородном пожертвовании, также как и каждый. Но такие бесполезные смерти!.. Сделать такое без особых на то оснований… Он знал – и они знали, он был уверен – что мог достичь Италбара в одиночку. На всем протяжении пути они ничего бы не смогли поделать, но шли с ним. Не существовало угрожающих им зверей, атаки которых надо было отражать; тропинка была вполне свободна, когда он ставил на нее ногу. Должно быть приятно являться просто геологом, каким он был в тот день…
Двое умерли после ленча, в течение которого ели очень мало. К счастью, это была приторная лихорадка, прежде неизвестная на Кличе, которая вызывает внезапный сердечный приступ и скручивает лицо жертвы в улыбке.
Глаза человека остались открыты после конца. Хейдель собственноручно закрыл их.
Они принялись за дело снова, и ван Химак не прервался, когда увидел, что его спутники хотят выкопать четыре могилы. Он помогал и впоследствии, выжидал с ними. И долго ждать не пришлось.
Закончив, он закинул тюк на плечо и продолжал свой путь. Он не оглядывался, но перед его мысленном взором стояли те насыпи, что остались позади. Очевидно страшные примеры не могут удержать. Его жизнь проходила по такой вот тропинке. Могилы служили символом сотен – нет, вероятно тысяч – смертей, оставленных позади. Соприкасавшиеся с ним люди умерли. Его дыхание выжигало города. Там, куда падала его тень иногда ничего не оставалось.
Еще это было в его власти – прекратить течение болезни. Даже теперь он с этим намерением устало тащился в гору. По этому его часто узнавали, хотя все его имя состояло из одной буквы – Х..
День, казалось, должен проясниться, хотя он знал, что это будет наверняка известно только в полдень. Отложив выяснения, Хейдель заметил, что деревья стали ниже, просветы между листьями увеличились. Солнечный свет пробивался во многих местах и кое-где даже росли цветы – красноватые и пурпурные с венчиком и усами, золотыми и бледно желтоватыми – вьющиеся с окружающим его тихим шепотом. Дорога приобрела крутизну, но травы, что цеплялись за колени, стали короче, и несколько маленьких существ чирикали, стремительно двигаясь вокруг него.
После, возможно, получаса он смог видеть значительно дальше. На сотню метров дорога лежала свободная и просторная. Когда он преодолел эту дистанцию, ему встретился первый широкий просвет в живой кровле, а в нем стал виден громадный бледный зеленоватый бассейн – небо. В течение десяти минут, когда Хейдель шагал по открытому пространству, позади можно было видеть качающееся море сучьев, скрывающих дорогу, по которой он пришел. Через четверть мили впереди и вверху лежало то, что казалось вершиной холма, по которому он теперь поднимался. Небольшие бледно-нефритовые облака зависли над ней. Посторонитесь горы, он приближается!
Добравшись до выгодной позиции, Хейдель получил возможность увидеть то, что как он догадывался, было конечным отрезком его маршрута. Надо спуститься на несколько дюжин метров, за час пересечь долину-уровень, влезть по склону на дальнем ее конце и потом крутой подъем на высокий холм или низкую гору. Он передохнул, пожевал сухой паек, запил водой и двинулся в путь.
Переход по долине прошел без происшествий, но он сломал посох, пока добрался до ее конца.
Воздух становился все более холодным, когда он взбирался по тропинке на склоне, а день клонился к закату. К тому времени, когда достиг отметки половины подъема, Хейдель стал задыхаться, его мускулы ныли также как от напряжения последних дней. Он еще был способен посмотреть назад, на огромную теперь дистанцию, где верхушки деревьев выглядели как обширная равнина, простирающаяся внизу, под темнеющим небом и несколькими кружащимися птицами.
Он делал остановки для отдыха, тем более частые, чем ближе подходил к вершине, и по прошествии некоторого времени увидел первую звезду вечера.
Он сдерживал себя, пока стоял на широком гребне, который и являлся вершиной этой длинной, серой линии горного рельефа; к тому моменту ночь сошла и сомкнулась вокруг него. Клич не имел лун, но огромные звезды сияли как светильники, заключенные в бриллианты, а за ними их собратья поменьше пенились и кипели в миллионах лучей. Ночное небо было голубым иллюминированным.
Он пересек оставшуюся дистанцию, следуя видневшейся тропинкой, и ему открылся свет, свет, свет и множество темных форм, что могли быть только домами или движущимися наземными аппаратами. Два часа, как он полагал, и он сможет прогуляться по тем улицам, пройти среди жителей мирного Италбара, сможет остановиться в какой-нибудь гостинице, чтобы поужинать, выпить, провести обед в компании с веселым собеседником. Затем Хейдель огляделся и задумался, стоя на тропинке, по которой пришел, зная, что еще не может выполнить свою затею. Однако, вид Италбара в тот момент оставался с ним все дни его жизни.
Подавшись назад с тропинки, он нашел ровное место, чтобы разложить постель.
Он растянулся во всю свою длину, не полные шесть футов, плотно прижав руки к бокам, стиснув зубы и, на мгновение обратившись к звездам, закрыл глаза.
Через некоторое время линии на его лице сгладились, челюсти ослабли. Голова скатилась к левому плечу. Дыхание сделалось глубоким, замедлилось, казалось остановилось совсем, через некоторое время вновь восстановилось, но очень медленное.
Когда его голова перекатилась вправо, он имел такой вид, будто его лицо было заковано в панцирь, или как если бы на нем лежала в совершенстве подогнанная маска из стекла. Затем побежала испарина, и капельки, как рубины, засверкали в его бороде. Лицо начало темнеть. Оно стало красным, затем пурпурным, рот открылся, язык вывалился, воздух дыхания вошел в едином судорожном глотке, пока слюна стекала с уголка рта.
Его тело содрогнулось, он свернулся в клубок и начал дрожать крупной дрожью. Дважды глаза внезапно открывались, невидящие, и снова медленно смыкали веки. Пена выступила изо рта, он застонал. Кровь закапала из носа и окрасила усы. Периодически было слышно какое-то бормотание. Затем он надолго застыл, в конце концов расслабился и так оставался до следующего приступа. Голубой туман скрывал ступни, волновался, будто он шел через снег в десятки раз легче, чем тот, который знал. Изгибающиеся линии скручивались, переплетались, рвались, снова соединялись. И не ощущалось ни жары ни холода. Над головой не видно было звезд, только бледная голубоватая луна, неподвижно висящая в этом месте вечных сумерек. Охапки индигового цвета роз лежали слева, и голубые валуны по правую сторону.
Обойдя валуны, он стал подниматься по ступеням лестницы, что вела вверх. Вначале узкие, они становились все шире, пока их края не потерялись из виду. Он поднимался продвигаясь через голубое ничто.
Он вступил в сад.
Там были заросли всех оттенков и текстур голубого, вьюны взбирались по тому, что могло являться стенами – хотя они свивались слишком плотно, чтобы сказать наверняка – и каменными скамейками хаотично, казалось, разбросанными.
Пряди тумана здесь тоже колыхались, медленно, будто паря в воздухе. Песни птиц шли с высоты и через заросли вьюнов.
Он продвигался вперед мимо неодинаковых интервалов громадных каменных глыб, которые искрились, как куски полированного кварца. Несильные переливы танцевали над ними и полчища огромных голубых бабочек, казалось, привлекались этим сиянием. Они роились, выписывали пируэты, на мгновение вспыхивали и, взмывали в воздух.
Далеко впереди он видел ясно вырисовывающуюся обнаженную фигуру, но между ними лежало такое необъятное пространство, что прямо не верилось, что он пройдет этот критический отрезок.
Это была фигура женщины, которую он уже видел, полускрытая беспорядочной голубизной, женщины, чьи волосы, темно-голубые, простирались к небесам далеких горизонтов, на чьи глаза он не мог смотреть, но только чувствовать, как если бы она смотрела сразу отовсюду, и, пока ее аура и мельком увиденные черты лица существовали, он знал, душа в мире. А затем пришло чувство безмерной власти и безмерного стеснения.
Когда он очутился близко от того места в саду, она исчезла. Ощущение его присутствия не проходило.
Он стал осознавать голубого камня беседку, расположенную за высоким кустарником.
Свет блекнул по мере приближения, когда он входил, то почувствовал напротив призрачно проступающие, только намек на улыбку, дрожащий свет зрачков, мочки ушей, необычные волосы, блеск лунных лучей на беспокойных руках или плечах. Никогда он не мог, не должен был – только ощущал, что смотрит ей прямо в лицо, рисует перед своими глазами ее черты.
– Хейдель ван Химак, – пришли слова – не голос, а шепот, что нес что-то большее, чем обычный разговор.
– Леди…
– Ты не внял моим предостережениям. Ты вышел слишком рано.
– Я знаю. Я знаю… Когда я проснулся ты показалась нереальной, также как теперь все кажется сном.
Он услышал ее мягкий смех.
– Ты имеешь лучшее обоих миров, ты знаешь, – проговорила она, – то, что редко дается человеку. Пока ты здесь, со мной, в этой приятной беседке, твое тело корчится с резко выраженными признаками ужасной болезни. Когда ты там пробудишься, ты снова будешь свеж и бодр.
– На время, – сказал он, сев на каменную скамейку, что бежала вдоль стены, прислонившись к неровностям холодной каменной изгороди.
…И когда это время свежести пройдет, ты сможешь вернуться сюда… – (Было это шуткой лунного света или мерцанием ее темных, темных глаз? хотел бы он знать)… – для обновления.
– Да, – согласился он. – Что происходит здесь, когда я там?
Он почувствовал, как кончики пальцев прошлись по щеке. Его охватило чувство восторга.
– Разве ты несчастлив, когда здесь? – спросила она.
– Нет, Мира-о-арим, – и он повернул голову и поцеловал кончики ее пальцев. – Но другие вещи, кроме болезни, кажется, остаются за бортом, когда я прихожу сюда – те, которые должны быть в моем мозгу… я… я не могу вспомнить.
– Это так, как и должно быть, Дра ван Химак. – Теперь ты должен остаться со мной на этот раз, пока полностью не восстановишь силы, флюиды твоего тела должны быть полностью сбалансированы, и это должно произойти до твоего возвращения. Ты можешь покинуть это место, как тебе известно. Но на этот раз я рекомендую тебе последовать моему совету.
– На этот раз я последую, Леди. Скажи мне.
– Что, мой сын?
– Я – Я пытаюсь думать о них. Я…
– Не слишком пытайся. От этого не будет пользы…
– Дейба! Я тоже об этом думал! Расскажи мне о Дейбе!
– Нечего рассказывать, Дра. Это маленький мир в незначительной части галактики. Там нет ничего особенного.
– Но нет. Я уверен. Гробница?… Да. На высоком плато. А вокруг разрушенный город. Гробница, под землей – ведь так?
– Существует множество таких мест во вселенной.
– Но там что-то особенное, или нет?
– Да необъяснимое, грустный это путь, потомок Терры. Только единственный человек высшей расы, придя, сможет понять, с чем вы встретились там.
– Что это?
– Нет, – проговорила она и коснулась его еще раз.
Затем он услышал музыку; мягкую и простую, и она начала петь. Он не слышал – или если слышал, не понимал – слов песни, но голубой туман вокруг закружился, и появились запахи, дуновение ветерка, род тихого восторга; и когда он снова взглянул – вопросов не было вовсе.
Доктор Лармон Пелс облетел мир Лавоны и послал сообщение Медицинскому Центру, сообщение Центру Иммиграции и Натурализации, сообщение Центру Жизненной Статистики. Потом он сложил руки и стал ждать.
Ему ничего не оставалось как сложить руки и ждать.
Он не ел, не пил, не курил, не дышал, не спал, не выделял, не чувствовал боли или желаний в других общих потребностях тела. Фактически, он обладал возможностью жить без сердца. Различные мощные химические реагенты, в которые он был помещен – вот все, что стояло между доктором Пелсом и разложением. Существовали, однако некоторые вещи, которые его удерживали в мире живых.
Одной такой являлась крошечная мощная система, имплантированная в его тело. Она позволяла ему двигаться без затрат своей собственной энергии ( хотя Пелс никогда не спускался на поверхность планет, так как его мини движок немедленно бы истощился, превратив его в живую статую, возможно). «Коллапс» – эта система, питающаяся, находясь в его мозгу, обеспечивала достаточную нервную стимуляцию для высших церебральных процессов, чтобы ему функционировать все это время.
Общие пространственные границы и непрерывные раздумья, следовательно, ведь был доктор Пелс изгнанником из мира жизни, странником, человеком, который размышлял, человеком, который ждал – по нормальным стандартам двигающимся мертвым человеком.
Другое, что удерживало его на плаву, было не так материально, как системы физической поддержки. Его тело застыло, замороженное, за несколько секунд до клинической смерти, и это произошло не днем позже, когда прочитали его Постановление по Наследственным Правам. С тех пор замороженный человек «не может иметь тот же статус, как мертвый» (Хермс в. Хермс, 18, 777, К., Гражданская Вып. 187-3424), он способен «осуществлять права на свою собственность за счет средств ранней демонстрации намерений, точно так же и в том же объеме, как и спящий человек» (Найес ал. в. Найес, 794 К., Гражданская Вып. 14-187-В). Соответственно, несмотря на протесты некоторых потомков, все имущество доктора превратили в деньги, что пошли на покупку корабля-капсулы, способного на межзвездные перелеты, с полностью оборудованной медицинской лабораторией, и на трансформацию д-ра Пелса из холодной статуи в холодную двигающуюся машину. По всем этим причинам, пожалуй более чем просто ждущий, бессонный, надеющийся на то, что, может, никогда не произойдет – на возвращение из его состояния – он решил, что не будет особенно озабочен тем, что находится, возможно, в десяти секундах от смерти и продолжит, насколько сможет, свои изыскания.
– После всего, – заявил он однажды, – раздумья всех, находящихся здесь, не о тех десяти секундах и не о самом факте такого существования, так что можно предпринять попытку продвинуться в наиболее любимой области.
Наиболее любимой областью доктора Пелса была патология, ее в высшей степени экзотический вид. Он изучал пути распространения новых болезней в галактике. За декаду он публиковал бесценные записки, совершенствовал лекарства, писал книги, читал лекции по медицине не покидая своей летающей лаборатории, однажды находился на рассмотрении, как претендент на награды в области медицины, у Диархии Наций и Объединения Общин, и у Объединенных Лиг (каждый, по слухам, отклонял его кандидатуру из страха, что другой может наградить) и был пожалован полным доступом к главным информационным банкам по медицине, фактически каждой из цивилизованных планет, что он посещал. Ему также передавалась и другая информация, которая была необходима в работе.
Плавая над столами своей лаборатории – костлявый, лысый, шести с половиной футов роста и бледный как кость – длинными тонкими пальцами регулируя пламя или наклоняя емкость под давлением по направлению к вакуум-сфере, д-р Пелс, казалось, идеально подходил для расследования прославившихся форм смерти. Теперь, пока было истинно утверждение, что он не склонен к упражнениям для живой плоти, существовало одно удовольствие, которое доктор допускал вдобавок к своей работе. Куда бы ни направлялся, он слушал музыку. Легкая, серьезная; музыка находилась вместе с ним постоянно. Его онемевшее тело могло чувствовать ее, вне зависимости, слушал он или нет. Это, возможно, было некоей заменой биения сердца и дыхания, и всех других негромких звуков и чувств организма, что пожалованы человеку. Никакая причина не могла оставить его без музыки.
Вот так, среди мелодий, сложив руки, он ждал.
Раз доктор взглянул на Лавону, нависавшую над ним в своей мрачной рыжевато-коричневой красоте: тигр в ночи. Затем он обратил свои мысли на другие дела.
Уже две декады Лармон Пелс боролся с особым заболеванием. Подсчитав, что недалеко продвинулся по сравнению с началом, он решил выбрать другое направление для атаки: обнаружить того человека, который спасся и выяснить почему.
С этими мыслями он отправился в окольное путешествие к сердцу Объединенных Лиг – Солону, Элизабет и Линкольну, трем искусственным мирам, спроектированным самим Сэндоу и вращающимся вокруг звезды Квэйл – где смог бы проконсультироваться у панопаского компьютера по поводу того, где может находиться человек, которого все называют Х., и личность которого он недавно установил. Информация должна находиться там, хотя не многие знают правильные вопросы, необходимые, чтобы получить нужные сведения от машины.
Тем не менее, доктор Пелс останавливался по пути, чтобы навести справки в различных мирах. Важность каждой остановки была в получении дополнительной информации по местонахождению нужного ему человека. Достигнув СЭЛ, он мог ожидать около года, прежде чем получил бы доступ к панопаскому компьютеру, так как главные проекты общественного оздоровления имели автоматический приоритет.
Итак, он отправился окольным маршрутом по направлению к СЭЛ, сердцу Объединенных Лиг, в потоках звуков концерта, с прибором – анализатором смерти находящимся в постоянной готовности. У него были сомнения, необходимо ли идти к СЭЛ, оправдает ли это путешествие его надежды.
Из того немногого, что он узнал за две свои декады борьбы против мвалакхаран кхурр, дейбанской лихорадки, ему стало ясно, что ключевые пункты, которые он должен знать, те, что другой человек отбросил бы как отдельный феномен. Ему также было ясно, что отталкиваясь от таких фактов, его обязанность – обнаружить человека, о котором ходило столько слухов, и тогда он получит возможность извлечь оружие, которое обеспечит эффективную защиту от Жницы.
В десяти секундах от вечности, д-р Пелс обнажил свои зубы в белом, белом оскале над костяными суставами в тот момент, когда темп музыки возрос. Скоро он получит ответ от тигра в ночи.
Когда он проснулся, хроно показывал, что прошло два с половиной дня. Он приподнялся, схватил флягу с водой и начал пить. Его всегда мучила жажда после катарсиса – комы. Утолив свое желание, он почувствовал себя изумительно; тело трепетало в тон со всем окружающим. Баланс восстановлен, на несколько дней его хватит.
Как он заметил, такое возникало только после утоления жажды и, чтобы быть приятным, должно было происходить безоблачным утром.
Кое-как он ополоснулся оставшейся водой из фляги и вытерся носовым платком. Затем облачился в свежие одежды, закинул за спину свой тюк, разыскал посох и зашагал по тропинке.
Путь вниз по холму был легок, и он засвистел в такт шагам. Дорога через лес казалась событием, случившимся с кем-то другим годы назад. Менее чем через час он достиг подножья. И начал не спеша продвигаться к обитаемым местам. По мере приближения они становились все более обычными. Прежде чем он осознал это, он уже шагал по главной улице небольшого городка.
Он остановил первого встречного и стал расспрашивать о дороге к госпиталю. И при попытке применить второй основной язык планеты, ответ был получен прежде чем пожал плечами. Десять блоков. Нет проблем.
Когда дошел до восьмого здания, он вытащил узкий кристалл из коробки, которую нес с собой. Скормленный их медбанку, тот расскажет докторам все, что им необходимо знать о Хейделе ван Химаке.
Однако, войдя в пары, периодически покрывающие вестибюль, он обнаружил, что нет необходимости в немедленной идентификации. Секретарь, средних лет брюнетка в серебряном без рукавов халате, перепоясанном в талии, поднялась и подошла к нему. Она носила экзотический природный амулет на цепочке на шее.
– Мистер Х.! – произнесла она. – Мы так волновались! Докладывали…
Он поставил свой посох у вешалки.
– Маленькая девочка?…
– Люси еще держится, слава богам. Мы слышали, что вы летите сюда, а затем они потеряли радиосвязь, и…
– Я хотел бы видеть ее доктора.
Трое других находившихся в вестибюле – двое мужчин и одна женщина – уставились на него.
– Один момент.
Она возвратилась к своему столу, коснулась контроля за ним и проговорила в коммуникатор:
– Пожалуйста, пришлите кого-нибудь к первому пульту, проводить мистера Х. – И уже ему: – Не хотите пока присесть?
– Спасибо, я постою.
Затем она снова стала его рассматривать, взглядом голубых глаз, от которых существовали все причины, чтобы почувствовать неловкость.
– Что случилось? – задала она вопрос.
– Потеря мощности в некоторых системах, – проговорил он, осматриваясь, – я сделал вынужденную посадку и пошел пешком.
– Откуда?
– Всю дорогу.
– После такого перерыва и потери связи мы думали, что…
– Я предпринял определенные предосторожности, связанные с медициной, прежде чем вошел в город.
– Понимаю, – сказала она, – У нас стало легче на душе, оттого что вы сделали это. Я надеюсь, что…
– Я старался, – проговорил он, на мгновение увидев девять могил, которые помог заполнить.
Затем дверь за пультом отворилась. Пожилой человек, одетый в белое заметил его и подошел.
– Хеллман, – представился он, протянув руку. – Я лечу девочку Дорна.
– Вам понадобиться вот это, – проговорил Хейдель и отдал ему переливающийся кристалл.
Доктор был около пяти с половиной футов роста и очень розовый. То, что осталось от его шевелюры, клочками стояло на висках. Как и у всех докторов, которых он знал, Хейдель заметил, что его руки и ногти, казалось самые чистые вещи во всей комнате. Правая рука доктора с тонким резным кольцом стиснула его повыше локтя и повлекла за собой в открытую дверь.
– Давайте найдем помещение, где мы смогли бы обсудить случай, – заговорил Хеллман.
– Я не врач, вы знаете.
– Я не знал. Но я полагаю, что это не препятствие, если вы Х.
– Я Х.. Я конечно не люблю широко оповещать об этом. Я..
– Понимаю, – кивнул Хеллман, ведя его по широкому коридору. – Мы конечно будем сотрудничать.
Он остановил другого мужчину в белом.
– Пропустите это через медбанк, – попросил его Хеллман, – и пришлите результаты в комнату семнадцать.
– Сюда, пожалуйста, – обратился он к Хейделю, – садитесь.
Они сели за большой стол для конференций и ван Химак пододвинул пепельницу, и вынул сыроватую сигару из жакета. Он загляделся в окно на зеленое небо. На пьедестале в углу, рядом с ним, припало к земле природное божество – тонко вырезанное из некоего желтоватого-белого материала – около восемнадцати дюймов в высоту.
– Ваши обстоятельства околдовали меня, – начал доктор. – Это описывалось столько раз, что я начал чувствовать, что знаю вас лично. Гуляющее антитело, живые запасы лекарств…
– Ну, – проговорил ван Химак, – Я полагаю, вы сможете использовать эти качества. Но это слишком упрощенно. При правильной подготовке я могу лечить многие лихорадки, если пациент не слишком запущен. С другой стороны мои собственные показатели не однонаправленного действия. Может точнее будет сказать, что я носитель хранилища лихорадок, которые я привожу в род баланса. Когда тот достигнут, я могу действовать как лекарство. И только тогда. В остальное время я очень опасен.
Д-р Хеллман выдернул темную струну из рукава и положил в пепельницу. Хейдель улыбнулся на это, желая знать, каким он выглядит в глазах доктора.
– Но, нет сведений как действует механизм?
– Никто, кажется, еще не определил, – проговорил Хейдель и зажег сигару. – Думается, я так устроен, чтобы находить лихорадку в любых условиях. Я контактирую с ними, потом некоторый вид естественного иммунитета уничтожает наиболее опасные проявления и я восстанавливаюсь. Впоследствии, при необходимых условиях, сыворотка из моей крови эффективна при тех же самых обстоятельствах у кого-нибудь еще.
– Что особенного в препаратах и условиях, о которых вы говорите?
– Я вхожу в кому, – начал Хейдель, – которую могу вызвать в себе. В течение этого времени мое тело делает что-то, что его очищает. И это отнимает где-то от полутора до нескольких дней. Я говорю… – Здесь он сделал паузу, быстро затянувшись сигарой. – Я говорю о том, что в течение всего этого времени мое тело выказывает страшные симптомы всех болезней, что я ношу. Я не знаю. У меня никогда не остается воспоминаний об этом. И стоит мне побыть в покое некоторое время, как я снова становлюсь заразным.
– Ваша одежда…
– Ее я снимаю первой. На мне ничего нет, когда я просыпаюсь. Впоследствии я меняю одежды.
– Как долго эти… балансы… продолжаются?
– Обычно пару дней, затем я возвращаюсь в прежнее состояние… постепенно. Когда баланс нарушен, я становлюсь чрезвычайно опасен. Я становлюсь носителем лихорадки до следующей комы.
– Когда прошла такая кома?
– Я только несколько часов как очнулся. С тех пор ничего не ел. Кажется наступил длительный период.
– Вы не голодны?
– Нет. Фактически я чувствую себя очень сильным – энергичным, так даже можно сказать. Но у меня дикая жажда. Даже теперь.
– Имеется охладитель воды в следующей комнате, – сказал Хеллман, поднимаясь, – я покажу вам.
Когда они вышли через боковую дверь, Хеллман встретился и переговорил с человеком, которого отправил вместе с кристаллом, держащим стопку отчетов и небольшой конверт, который Хейдель носил, чтобы хранить свой мединформатор. Доктор показал ему, где находится охладитель, и когда Хейдель кивнул, вернулся в комнату, из которой они вышли.
Хейдель начал наполнять и опорожнять маленький бумажный стаканчик. Когда он проделывал это, то заметил крохотный зеленый Странтрианскую символ удачи, выведенный на боку охладителя.
Где-то между пятнадцатым и двадцатым стаканами д-р Хелман вошел в комнату, держа в руке бумаги. Передав Хейделю конверт, он проговорил:
– Мы теперь можем взять вашу кровь. Если пройдете со мной в лабораторию…
Хейдель кивнул, опустошил стаканчик и возвратил свой кристалл в коробку.
Он последовал за доктором, вышел с ним из комнаты и прошел к лифту старой конструкции. «Шестой», – проговорил доктор в стенку, и лифт закрыл двери и стал подниматься.
– Странные показания, – через некоторое время проговорил он, помахивая бумагами, которые держал.
– Да, я знаю.
– Здесь существует что-то, что дает эффект ограничения после комы и часто результатом – полная противоположность лихорадки.
Хейдель дернул свое ухо и стал пристально разглядывать носки ботинок.
– Это правда, – наконец выговорил он. – Я не придавал этому значения, потому что такое попахивает божественным исцелением или чем-то в этом роде, но оно слишком реально, чтобы быть случайностью. Использование моей крови поддается приемлемому научному объяснению. Я не могу объяснить по другому.
– Ну что ж, мы введем ваш компонент в сыворотку для девочки Дорна, – сказал Хеллман, – но мне хотелось знать будете ли вы участвовать в эксперименте впоследствии?
– Что за эксперимент?
– Посетить со мной моих тяжелых пациентов. Я представлю вас как коллегу. Затем вы немного поговорите с ними. О чем-нибудь.
– Хорошо. Буду рад.
– Вы знаете что случится?
– Это будет зависеть от заболевания. Если это лихорадка, она, возможно, пройдет. Если что-то отличное, все останется без изменений.
– Вы проделывали такое раньше?
– Да, много раз.
– И на сколько таких заболеваний вы воздействовали?
– Я не знаю. Я не всегда осведомлен о результатах. Я не знаю, что несу в себе. Вам нужно испытать меня на этом, – сказал Хейдель, когда лифт остановился, и дверь открылась, – это интересно. Почему бы вам не проверить мою способность на каждом, раз уж я здесь?
Хеллман покачал головой.
– Эти отчеты говорят мне только, что в прошлом реализованы какие-то условия. Итак, я доверяю им… ну что ж, попытаемся… я имею в виду на девочке Дорна. Никто из моих остальных подопечных не подвергнется риску. Не должен.
– Больше вы не попробуете?
Хеллман пожал плечами.
– Я вполне уверен в таких вещах, – проговорил он, – это не вызовет риска. Такое определенно не может повредить им.
Лаборатория находилась в конце холла.
Ожидая начала процедуры, Хейдель глядел в окно. В предполуденном сиянии гигантского светила, он видел не более четырех церквей, из такого множества религий, плоскокровельных деревянных зданий, парадная часть которых была покрыта ленточками и написанными молитвами, во многом в таком же порядке, что он заметил в деревне за рекой Барт. Скосив глаза, склонив голову и подавшись вперед, он смог обозревать наземные постройки, которые намечали Пейанскую гробницу, находившуюся справа, вверх по дороге.
Он скривил лицо и отвернулся от окна.
– Закатайте рукав, пожалуйста.
Джон Морвин представлял Бога.
Он манипулировал контролем и готовился к рождению мира. Осторожно… Светлая дорога от скалы к звезде проходила там. Да. Держать. Нет еще.
Юное существо шевельнулось рядом с ним на кушетке, но не проснулось. Морвин дал ему еще один глоток газа и сконцентрировался на работе рук. Пробежался указательным пальцем снизу по краю корзины, что покрывала его голову, смахнул пот и ответил на последнюю атаку чесотки, накатывающей по соседству с правым виском. Тряхнул своей красной бородой и отключился.
Это было еще не совершенно, еще не то, что описывал мальчик. Закрыв глаза, он заглянул глубже в спящий рядом с ним мозг. Это был дрейф, в который он лег, чтобы оказаться на правильном направлении, но чувство, о котором он думал не проявлялось.
В ожидании, он открыл глаза и повернул голову, изучая хрупкую спящую фигуру – дорогие одежды, тонкое, почти девичье лицо – партнера его корзины, подключенного к своей с помощью путаницы электрических проводов, распыляющую наркотик форсунку, вибрирующую в кружевном воротничке жакета. Морвин скривил губы и нахмурился, не столько с осуждением, сколько с завистью.
Одной из его великих печалей в жизни, являлось то, что он не вырос среди роскоши и богатства, он пьянствовал, воровал, превращался в идиота. Он всегда стремился быть дураком и теперь, теперь, когда наконец появилась возможность достичь цель, он открыл, что нуждается в правильном воспитании.
Он повернулся, чтобы уставиться в пустой кристаллический шар позади – метр в диаметре, с насадками, протыкающими его в различным точках.
Нажать на нужную клавишу, и шар наполниться водоворотом частичек. Поменять частоту, и они застынут там навсегда…
Он снова вошел в дремлющий мозг юноши. Это опять уходило. Пришло время применить более сильный стимулятор, чем он употребил.
Он перекинул переключатель. Затем, но не сразу, мальчишка услышал свой собственный записанный голос, описывающий сон. Образы шевельнулись внутри дремлющего мозга, он почувствовал щелчок deja vue, ощущение причастности, чувство достижения желаемого.
Он отпустил клавишу, и насадки зашипели. В тот же миг он перебросил переключатель, который перекрыл соединение между его сознанием и сознанием сына его клиента.
Затем, с помощью своей цепкой визуальной памяти и способности к телекинезу, которую только он, среди тех немногих созданий, обладающих ею, мог применять таким образом, наложил свое сознание на частицы, плавающие внутри кристалла.
Туда он швырнул ключевое мгновение сновидения, которое вырвал из сознания, мечту, форму, цвет – сновидение спящего было еще затенено чем-то, что шло от изобилия эмоций ребенка и свершившегося чуда – и там, внутри кристалла, дробя другую клавишу, он заморозил изображение навсегда. Еще мгновение, и насадки выдернуты. Еще одно, и кристалл запечатан – теперь он никогда не будет развернут снова без разрушения сновидения. Переключатель, и записанный голос умолк. Потом, как всегда, он обнаружил, что дрожит.
Он проделал движения снова.
Активировал воздушную подушку и выдернул подставки, так что кристалл стал парить перед ними. Он опустил черный вельветовый задник и включил скрытые светильники, отрегулировав их так, что предмет был полностью освещен.
Перед ним открывалась ожившая пугающая картина: какая-то часть человека свернулась подобно змее вокруг оранжевых скал, которые также являлись частью его самого, и это уходило вдаль туда, где сливалось с землей; над ним небо частично входило в сгиб летящей руки; светлая дорога вела от скалы к звезде; сгустки влаги, как слезы, сверху над рукой; голубые, находящиеся в полете, формы внизу.
Джон Морвин изучал картину.
Он видел ее с помощью средств принудительной телепатии, ваяя телекинетически, сохранив механически. Что за сюрреалистическую фантазию это могло представлять, он не знал. И не заботился об этом. Оно было там. И достаточно. Психический поток, что он ощущал, созерцая свое создание, чувство восторга, удовольствие – всего этого было достаточно, чтобы ему стало ясно – получилось здорово.
Временами он испытывал беспокойство от сомнений, является ли то, что он делал настоящим искусством в представлении постороннего человека. Правда, он обладал уникальным сочетанием таланта и оборудования, чтобы схватить сновидение, так же как и огромным гонораром для своих сомнений. Теперь это его второй выбор, если уж он не смог стать дураком. Артист, решил он, обладает собственным я и эксцентричностью, но вследствие значительно более высокого уровня сопереживания не смог вести себя по отношению к своим собратьям с тем же безразличием. Но если он даже ненастоящий артист…
Морвин потряс головой, чтобы вытряхнуть эти мысли и стащил корзину. Поскреб правый висок.
Он делал сексуальные фантазии, мирные сновидения, пейзажи, ночные кошмары для сумасшедших королей, психозы для аналитиков. И ни от одного не слышал ничего, кроме похвалы. И надеялся, что все эти воплощения их собственных чувств были не только… Нет, решил он. Портретизм это настоящее искусство. Но он испытывал жгучее желание узнать, что было бы, если бы он смог воплотить свой собственный сон.
Поднявшись, он обесточил и снял оборудование с Эбса. Затем со стенда снял трубку с древними письменами, вставил в чашу, провел пальцем, заполнил, зажег.
Морвин сел позади мальчишки после активации сервопривода, который медленно перемещал кушетку со спящим в положение полулежа. Сцена установлена. Он улыбнулся сквозь дым и прислушался к звукам дыхания.
Организация представлений. Он стал бизнесменом еще раз, торговцем, показывающим товары. Первое, что должен увидеть Эбс, когда пробудится – волнующе расположенный объект. Затем, его собственный голос из-за спины должен разрушить чары каким-то пустяковым замечанием; и магия – распавшаяся – частично отступит в глубины и так и останется запечатленной в зрительной памяти. Многообещающая, притягательность объекта только усилится за счет этого.
Шевеление руки. Легкое покашливание. Движение вдруг замерло, чтобы никогда не завершится.
Он лицезрел это, может, около шести секунд, затем спросил:
– Похоже?
Парень сразу не ответил, но когда заговорил, это были слова маленького мальчика, младше годами, чем тот, что входил в студию с плохо скрытым презрением, притворно скучая, нарочито выставляя чувство долга перед родителем, который решил, что это идеальный подарок в день рождения маленького сынишки, которому больше уже нечего желать.
– Вот оно… – заговорил он. – Вот!
– Я схватил ее, ну как, вы довольны?
– Боги! Парень поднялся подвинулся ближе к картине. Он вытянул руку, медленно, но не коснулся кристалла.
– Доволен?… Это здорово.
Затем он вздрогнул и на некоторое время затих. Когда же обернулся, на его лице была улыбка. Морвин улыбнулся в ответ уголком рта. Юноша заговорил снова.
– Это очень мило, – и он, не оглядываясь, левой рукой сделал небрежный жест по направлению к картине. – Передайте ее моему отцу и получите расчет.
– Очень хорошо.
Морвин поднялся, когда Эбс двинулся к двери, что вела в приемную и к выходу.
Он открыл ее перед юношей и придержал. Эбс помедлил, прежде чем выйти и на мгновение взглянул в его глаза. Только после этого он бросил взгляд на шар.
– Я… должен был видеть, как вы это делали. Плохо, что мы все не записали.
– Там ничего интересного, – заметил Морвин.
– Полагаю, что нет… Ну что ж, доброго вам утра.
Он не предложил рукопожатия.
– Доброго утра, – проговорил Морвин и проследил, как тот выходит.
Да, обворованный должен быть доволен. Год, два и мальчишка изучил… все что должен был.
Алисия Керт, его секретарь – регистратор, прочистила горло в своем алькове за углом, за дверью.
Держась за дверь обеими руками, он наклонился вправо и заглянул в альков.
– Хэлло, – были его слова, – Джонсон упакует это и заберет; и пришлет деньги.
– Да, сэр, – и она махнула ресницами. Он последовал за ними взглядом.
– Сюрприз, – без всяких интонаций произнес человек, сидевший у окна.
– Майкл! Что ты здесь делаешь?
– Я хочу чашечку настоящего кофе.
– Вставай. Я кипячу.
Человек поднялся и медленно пошел, его объем, его блеклая униформа, его волосы альбиноса напомнили Морвину двенадцатый из ледниковых периодов и наступление льдов.
Они ступили внутрь студии, и Морвин нашел две чистые чашки. Взяв их, он обернулся и обнаружил, что Майкл тихо пересек всю студию, чтобы получше разглядеть последнее творение.
– Нравится? – спросил он.
– Да. Это одно из твоих лучших… Для того мальчишки?
– Да.
– Что он об это думает?
– Сказал, что понравилось.
– Хм.
Майкл повернулся и подошел к небольшому столу, где Морвин иногда готовил еду.
Морвин налил кофе и они стали потягивать его из чашек.
– На этой неделе открывается сезон охоты.
– О, – сказал Морвин, – я не представлял, что уже подошло время. Ты уходишь?
– Я думал об уикэнде. Мы можем полететь к Голубому лесу, разбить лагерь на пару ночей, может немного пострелять.
– Это звучит привлекательно. Я с тобой. Кто-нибудь еще?
– Я думаю, может Жоржен.
Морвин кивнул и взялся за свою трубку, его палец лег на значки. Жоржен, гигантский ригелианин, и Майкл с Хонси были одним экипажем в войну. Пятнадцать лет назад, он стрелял бы в них. Теперь же был в полном спокойствии, когда они находились у него за спиной. Теперь он ел, пил, шутил вместе с ними, продавал свои работы их друзьям. Значок ДиНОО, четвертого звездного флота, казалось, запульсировал на большом пальце руки. Он крепко сжал пальцы, чувствуя стыд, что вздумал скрыть то от хонсианца, что невозможно утаить. Если бы мы выиграли, было бы наоборот, сказал он себе, и никто не упрекал бы Майкла, что он носит проклятый знак большой битвы на кольце или на цепочке на шее, скрывая его от глаз. Человек может жить там, где ему покажется лучше. Если бы я остался в ДиНОО, я все еще жонглировал бы электронами – в какой-нибудь чертовой лаборатории – за нищенскую зарплату.
– Сколько тебе еще до отставки? – спросил он.
– Около трех лет. Еще много осталось, чтобы предвкушать уход.
Майкл откинулся назад и правой рукой вытащил распечатку из своей туники.
– Посмотри как тебя не оставляет некий сотоварищ твоих планов.
Морвин взял лист, пробежался глазами по столбцам.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он.
– Вторая колонка. Примерно в середине.
– Взрыв на Бланчене? Это?
– Да.
Он медленно прочел отчет. Потом:
– Боюсь, я не понимаю, – проговорил в тот момент, как некое чувство, похожее на гордость поднималось внутри. Он задержал его там, в глубине.
– Твой старый капитан флота, Малакар Майлес. Кто еще?
– Шестеро погибли, девять ранено… Восемь секций разрушено, двадцать шесть под угрозой, – читал он. – След не найден, но Служба работает над… – Если улик не найдено, что тебя заставляет предполагать Капитана?
– Содержимое хранилищ.
– И что в них?
– Высокоскоростные передатчики.
– Я ожидал…
– Ранее производимые только в ДиНОО. Там хранились первые образцы, произведенные на мирах ОЛ.
– Так они тоже проникли в индустрию ДиНОО.
Майкл пожал плечами.
– Я полагаю они имели право делать то, что хотели. ДиНОО просто не завернул их достаточно быстро. Так некоторые промышленники Лиг включились в линию. Там была первая партия. Как ты знаешь, это точные инструменты – один из немногих приборов, что требуют ручной подгонки. Руки многих мастеров поработали над ними.
– И ты думаешь Капитан был втянут?
– Каждый знает, что он надежен. Он много лет выделывал вещи, подобно этой. И забыл, что война закончилась и подписано мирное соглашение…
– Вы не можете нормально войти в ДиНОО после него.
– Нет. Но некоторые штатские смогут – кто-нибудь, кто устал, у кого уничтожена собственность, убиты друзья или работники.
– Это попытка, и ты знаешь что случится. С каждым, кто попытается теперь отхватить даже более неудобоваримый кусок.
– Я знаю! Это может привести к огромных размеров проблеме – чего нам бы не хотелось.
– Полагаю Служба схватит его, с окровавленными руками, втыкающим нож в чью-то спину, здесь в ОЛ – что еще они могут сказать?
– Ты должен знать ответ.
Морвин огляделся.
– Мы никогда не обсуждаем такие вещи в разговоре, – в конце концов проговорил он.
Микаэль заскрежетал зубами и утер рот тыльной стороной ладони.
– Да, – выговорил он затем. – Это еще имеет полную силу. Мы должны вернуть его в ДиНОО. Потом мы должны уладить жалобу Централи ДиНОО, которая конечно ничего не сделает их живому улизнувшему капитану. По соглашению мы должны вернуть его – вот так, если будет слишком много свидетелей, вот что мы обязаны сделать. Если только они не сделают его их полномочным представителем на Первой Конференции СЭЛ. Кажется так они и планируют, и это ободряет его теперь. Я желал бы дать ему понять, что это ошибочный курс, для нас выгодно, чтобы его иммунитет, как дипломата, был аннулирован. Положение очень затруднительно.
– Да.
– Ты служил под его началом. Ты был его хорошим другом.
– Полагаю, что так.
– Что ж. Ты еще остаешься таковым или нет?
– Как ты знаешь, я встречаюсь с ним от случая к случаю – вспомнить старые времена.
– Есть шанс, что ты сможешь пробудить в нем разум?
– Как я сказал, мы не говорим о таких вещах. Он не станет меня слушать.
Морвин сделал большой глоток кофе.
– Не имеет значения, кем он когда-то был, он убийца и человек, осуществивший диверсию – среди всего прочего – теперь. Ты осознаешь это или нет?
– Полагаю, да.
– Если он зайдет слишком далеко – если он сорвет какие-то действительно крупные соглашения – это может привести к войне. Существует множество политиков и военных, которым это послужит оправданием, чтобы снова взяться за ДиНОО, избавиться от него раз и навсегда.
– Почему ты мне рассказываешь это, Майк?
– Я сейчас свободен и я не получал приказа. Обнадеживает, что мое начальство не дознается, что я упоминал об этом при тебе. Ты именно тот человек, как я знаю – законно проживающий здесь, в городе, и мой друг – тот, кто действительно знаком с тем человеком и даже видится с ним иногда. Дьявол! Я не хочу новой войны! Даже если это будет дело одной ночи. Я стар. Что мне хочется, так это отставки, рыбалки и охоты. Ты являешься его ЭО. Он послушает тебя. Он даже подарил тебе ту веселую трубку, когда все закончилось. Разве это не настоящая курительная трубка Навевающая Грезы? Это чего-то стоит. Ты для него должен что-то значить.
Лицо Морвина залилось румянцем, и он кивнул в дыму, который застилал глаза и ударял в голову.
«И я послал его также, как и всех остальных», – подумал он, – «когда ушел к ОЛ и начал получать их деньги.»
– Я долго с ним не виделся. Уверен, что он не послушает.
– Извини, – сказал Майкл, уставившись в черную поверхность кофе. – Я поступил не по приказу, предлагая тебе такую вещь. Забудем?
– Ты работаешь над случившимся на Бланчене?
– Только касаюсь.
– Вижу, прости.
Наступила продолжительная тишина, затем Майкл поспешно проглотил свой кофе и поднялся.
– Ну что ж, я должен вернуться к своим обязанностям, – проговорил он. – Я увижу тебя через одиннадцать дней, на моем месте. На восходе солнца. Правильно?
– Правильно.
– Спасибо за кофе.
Морвин кивнул и поднял руку, салютуя. Майкл прикрыл за собой дверь.
Довольно долго Морвин вглядывался в замороженный ребячий сон. Затем его взгляд упал на поверхность чашки. Он наблюдал за ней, пока та поднималась в воздух, рванулась и вдребезги разлетелась о стену.
Хейдель ван Химак пристально смотрел на девочку и возвращал ее слабую улыбку. Около девяти лет, решил он.
– …а это клаанит, – он объяснил, добавляя камень к ряду около нее на покрывале. – Я забрал его, когда возвращался с мира, который называют Клаана. С тех пор я довольно здорово его отполировал, но не отколол ни кусочка. Это природная форма.
– Какая Клаана? – прозвучал ее вопрос.
– Большей частью вода, – начал он, – громадное голубое солнце на розоватом небе и одиннадцать небольших спутников, что всегда выглядит очень завораживающе. Там нет континентов, только скопления тысяч островов, повсюду. Люди на ней как лягушки и проводят большую часть жизни в воде. Они не имеют того, что мы называем городами, да и не знают о них. Они мигрируют и торгуют. Они выторговывают то, что найдут в море на ножи и металлические прутья или на подобные вещи. Этот камень из их морей. Я нашел его на берегу. Ему придали такую форму песок и мелкие осколки, когда его обмывала вода. Деревья там простираются на огромные расстояния – они выбрасывают из земли корни, чтобы достичь воды. На них множество громадных листьев. На некоторых растут фрукты. Температура везде славная, потому что с воды налетает ветер. И в любое время, когда захочешь, можно взобраться на высокое дерево и видеть во всех направлениях. Ты всегда обнаруживаешь место, где темно и идет дождь. И сквозь стену дождевых струй, ты можешь увидеть туманные берега волшебной страны. Миражи. Ты видишь острова в небе, с деревьями, растущими сверху вниз. Один из аборигенов рассказывал мне, что туда они уходят, когда умирают. Они думают, что их предки сверху наблюдают за ними. Если тебе понравился этот камень, можешь его взять.
– О, да, м-р Х.! Спасибо!
Она сжала камень и погладила его в руке. И провела им по своей госпитальной одежде.
– Как ты себя сегодня чувствуешь? – спросил он.
– Лучше, – ответила девочка, – намного лучше.
Он изучал маленькое личико, черные глаза под темной челкой, разбрызганные повсюду веснушки. Теперь у нее больше теплых тонов, чем полутора днями ранее, когда она только получила лекарство. Дыхание больше не затруднено. Она теперь была способна сесть, опираясь на подушку, могла более долго продолжать разговор. Лихорадка оставляла ее, и кровяное давление уже становилось нормальным. Она проявляла любознательность и подвижность, свойственные для детей ее возраста. И он считал, что лекарство подействовало. И больше не думал о тех девяти могилах в лесу или о других, остававшихся у него за спиной.
– …я хотела бы увидеть Клаану когда-нибудь, – сказала она, – с голубым солнцем и лунами…
– Возможно увидишь, – ответил он, загадывая далеко вперед, однако, представляя ее с неким парнем, домашней хозяйкой в Италбаре и, возможно, с оранжевым камнем, напоминающем о ее детских мечтах. Ну что ж, это может быть не так плохо, решил он, вспоминая тот вечер на холмах над городом. Город, такой как Италбар, может быть приятным местом, чтобы окончить странствия одного путешественника…
Д-р Хеллман вошел в комнату, кивнул им обоим, взял запястье девочки в свою руку и посмотрел на хроно.
– Вы чем-то взволнованы, Люси, – провозгласил он, отпуская руку больной. – Может мистер Х. рассказывал вам слишком много о приключениях.
– О нет! – возразила она. – Я хочу слушать их. Он был везде. – видите камень, что он мне дал? Я сделаю из него талисман. Он с Клааны – мира с голубым солнцем и одиннадцатью лунами. Люди живут в море…
Доктор бросил взгляд на камень.
– Очень мило. Ну а теперь я хотел бы, чтобы вы отдохнули.
Почему он даже не улыбнется? Спросил себя Хейдель. Он должен быть рад.
Хейдель собрал остальные свои камни и положил их в сумку из кожи кухла с монограммами.
– Думаю, я лучше пойду, Люси, – проговорил он. – Я рад, что ты чувствуешь себя лучше. Если я не увижу тебя снова, я рад был поговорить с тобой. Всего хорошего.
Он встал и двинулся к двери с доктором Хеллманом.
– Вы вернетесь, ведь правда? – спросила она с широко открытыми глазами, приподнявшись с подушки. – Вы вернетесь?
– Не могу сказать наверняка, – обернулся Хейдель. – Постараюсь.
– Возвращайся… – слышал он ее голос, выходя в дверь и еще пока проходил холл.
– Она удивительно реагирует, – сказал Хеллман. – Мне все еще трудно поверить.
– Что такое?
– Все те, кого вы посетили, также с улучшением симптомов или быстро идут на поправку. Хотел бы я понять, как это работает. – Ваша кровь, кстати, еще более насыщенна, чем показывали те отчеты – это выяснили в нашей лаборатории. Они хотели бы больше образцов, чтобы послать в Лэндсенд для дальнейших анализов.
– Нет, – сказал Хейдель. – Я знаю, моя кровь насыщена и они не откроют много нового, послав ее в Лэндсенд. Если им так интересно, они могут затребовать более подробный отчет из Панопаса на СЭЛ. Он тестировал во всех возможных ракурсах и выводы еще не окончательны. Кроме того скоро это будет опасно. Я должен идти.
Двое двигались по направлению к шахте лифта.
– Этот «баланс», о котором вы говорите, – заметил Хеллман, – нет таких вещей. Вы говорите патогены формируют ряды, воюя один против другого и затем наблюдается перемирие, на время, когда никто из них не шалит. Это нонсенс. Тело не работает в этом направлении.
– Я знаю, – проговорил Хейдель, когда они вошли в лифт. – Это только аналогия. Как я уже говорил, я не доктор. Я манипулирую своими упрощенными понятиями, чтобы рассказать, что со мной случилось. Переведите им. Я не специалист.
Лифт вывалил их на первом этаже.
– Мы остановимся в офисе? – спросил Хеллман, когда они вышли. – Вы говорите, что скоро уйдете, и я знаю, когда прилетает ваша машина. Это означает, что вы хотите добраться до холмов и войти в другую кому. Я хотел бы договориться о наблюдении и…
– Нет! – отверг предложение Хейдель. – Это все. Определенно. Я не разрешаю никому находиться рядом, когда со мной это происходит. Это слишком опасно.
– Но я мог бы поместить вас в изолятор.
– Нет. Я не разрешаю такое. Я уже несу ответственность за слишком много смертей. Те обязанности, что я здесь выполнял, моя попытка хотя бы частично загладить свою вину. Я не должен допускать, чтобы люди находились рядом в течение комы – даже обученные люди. Простите. Даже с мерами предосторожности меня страшит, что кто-то подвергается опасности.
Хеллман легонько пожал плечами.
– Если вы когда-нибудь измените решение, я хотел бы обеспечивать вас врачебной помощью в процессе зарядки, – проговорил он.
– Ну что ж… Благодарю. Мне теперь лучше уйти.
Хеллман пожал его руку.
– Спасибо за все, – поблагодарил он. – Боги были добры к нам.
«К вашим пациентам, может» – подумал Хейдель. Потом:
– Хорошего дня, Доктор, – пожелал он, вышел в дверь, что вела в вестибюль.
– …Хранят вас, – были ее слова. – Может боги сохранят вас!
Она схватила его за руку и выстрелила словами, когда он проходил мимо ее кресла.
Он посмотрел вниз, на усталое лицо с очерченными красным глазами. Это была мать Люси.
– С ней теперь будет все хорошо, я думаю, – успокоил он, – Она прекрасная маленькая девочка.
Пока она сжимала его левую руку, его правой овладел худощавый мужчина в легком костюме для отдыха и свитере. Его обветренное лицо было прорезано улыбкой, показывающей неровные ряды зубов.
– Большое вам спасибо м-р Х., – проговорил он, и его ладонь стала влажной. – Мы будем молиться в каждой молельни в городе – и все наши друзья тоже. Я догадываюсь, что все они ответят. Что все боги хранили вас! – Может вы обяжете нас и посетите наш дом, чтобы вместе отобедать?
– Спасибо, но я действительно должен идти, – отказался Хейдель. – Мне назначено свидание – кое-что, о чем нужно позаботиться перед тем как прибудет транспорт.
Когда ему в конце концов удалось вырваться, он обернулся и обнаружил, что вестибюль наполнен людьми. Среди говора множества голосов, он уловил слова: «М-р Х.», произносимые вновь и вновь со всех сторон.
– …Как вы это делаете м-р Х.? – неслось с пяти разных направлений. – Можно ваш автограф? – Буду рад пригласить вас на службу этим вечером, сэр. Мой приход… – Можете вы оздоровить на расстоянии? – М-р Х., может, вы сделаете заявление?…
– Пожалуйста, – обратился он, отвернувшись от камеры. – Я должен идти. Я ценю ваше внимание, но я ничего не имею сказать вам. Пожалуйста, позвольте мне пройти.
Но холл был заполнен, и парадная дверь открылась под натиском все прибывающих людей. Они поднимали в воздух детей, чтобы те увидели его. Он посмотрел на столбики вешалки и увидел, что его посох исчез. Посмотрел через окно в стене и увидел, что перед зданием собирается толпа.
– …М-р Х., у меня для вас презент. Я выпекал их собственноручно… – Можно, я подвезу вас? – Каким богам вы молитесь, сэр?… – У моего брата аллергия…
Он протиснулся к столу и наклонился к женщине, встретила его здесь.
– Я не хотел бы этого, – проговорил он.
– Мы тоже такого не предполагали, – ответила она. – Они собрались буквально за минуту. Не знаю, что и делать. Возвращайтесь в коридор, а я не разрешу ни одному из них последовать за вами. Я кого – нибудь вызову, чтобы показать вам запасной выход.
– Благодарю.
Он проследовал к двери, помедлил и улыбнулся собравшимся.
Крик родился, когда он исчез. Это была комбинация «Х.!» и аплодисментов.
Он оставался в коридоре, пока не появился провожатый и не вывел его к запасному выходу.
– Могу я вас подвезти? – предложил человек. – Если в толпе видели, куда вы направляетесь, они могут последовать за вами и доставить много хлопот.
– Хорошо, – согласился Хейдель. – Почему бы и нет, с полдюжины блоков, к тем холмам.
Он махнул по направлению к тем, что пересек, направляясь в Италбар.
– Я смог бы отвезти вас к самому подножию. Чтобы не идти.
– Спасибо, но я хочу остановиться где-нибудь и сделать запасы – может даже съесть горячий ужин – перед тем как отправлюсь. Вы знаете какое-нибудь подходящее место в том направлении?
– Есть несколько. Я покажу вам одно небольшое, на тихой улочке. Не думаю, что у вас там будут какие-либо неприятности. – Вот мой автомобиль, – показал он.
Не встретив трудностей, они достигли указанного места – пропахшее узкое помещение склада с деревянными полами, стены, в линеечку от незаполненных полок – продававшаяся еда отпускалась впереди и относилась в крошечную столовую сзади. Только одно обстоятельство тревожило Хейделя. Когда аппарат остановился у заведения, провожатый достал из-за ворота и протянул зеленый амулет – ящерицу с извивающейся серебряной линией на спине.
– Я знаю, это некий вид глупости, м-р Х., – сказал он. – Но не коснетесь ли вы этого для меня?
Хейдель согласился и затем спросил, – Что я сделал?
Молодой человек улыбнулся и огляделся, кладя резную фигурку за рубашку.
– О, я знаю, я немного суеверен, но не больше любого другого, – проговорил он. – Это мой амулет на счастье. Разговаривая со всеми о вашем пути, я вырезал его против беды.
– Разговаривая? Что они говорили? Не говорите мне, что прозвище «святой человек» дошло и сюда?
– Боюсь, что так, сэр. Кто знает? Может существует что-то от этого.
– Вы работаете в госпитале. Вы проводите большую часть времени среди ученых.
– О, среди них тоже самое, у большей части. Может, это пришло с жизнью издалека. Некоторые из проповедников говорят, что это вид реакции, потому что мы опять отдалились от природы, после того как наши предки века прожили в больших городах. Какая бы ни была причина, спасибо, что побаловали меня.
– Спасибо, что подвезли.
– Всего наилучшего.
Хейдель вышел и вошел в помещение.
Он пополнил запасы, затем уселся за стол в задней комнате без окон. Комната освещалась восемью старыми, испещренными насекомыми светошарами, выдающимися из стен и вполне проветривалась. Несмотря на тот факт, что он являлся единственным посетителем, ждать пришлось довольно долго, прежде чем его обслужили. Он заказал местный бифштекс и пива, воздержавшись от расспросов, какова порода зверя, из которого собираются приготовить блюдо, вести себя, как он давно убедился, надо осмотрительно, когда посещаешь незнакомые миры. Потягивая пиво в ожидании мяса, Хейдель размышлял об условиях, в которых оказался.
Он был только геологом. Единственная работа, которую мог выполнять хорошо и надежно. Правда, ни одна из крупных компаний не брала его на службу. Пока никто из них не узнавал, что он и есть Х., все они получали о нем какие-то странные сведения. Возможно вносили его в списки, как невезучего. Таким вот образом ему приходилось наниматься на плохую, несправедливую работу и идти на риск в местах, где не было желания трудиться – это в любом месте рядом с группками людей. Многие из компаний, однако, были счастливы взять его по независимому контракту. Непонятным образом это принесло ему больше денег, чем когда-либо за прошедшие годы. Теперь, раз он имел их, он мог немного попользоваться ими. Он удалился от городов, от людей, от всех тех мест, где деньги тратились в огромных количествах. С годами он превратился в отшельника, и теперь присутствие людей – даже в меньшем количестве, чем та толпа у госпиталя – было причиной его страданий. Он представлял жизнь отшельника – хижина в каком-нибудь дальнем незаселенном уголке, хибарка вблизи тихого побережья – в его пожилом возрасте. Его сигары, его коллекция минералов, несколько книг и подборка, что могла бы приходить из Центра Новостей – вот все, что действительно ему было необходимо.
Он медленно ел, и хозяин заведения, подошедший сзади, захотел поговорить. Куда он направляется с таким тюком и припасами?
В лагерь наверху холмов, объяснил он. Зачем? О чем рассказать старику, какое ему дело, когда это с ним случилось и что, может, он был одинок? Ни склад ни столовая не выглядели таким образом, будто они тянули крупное дело. Возможно хозяин не видал наплыва посетителей. И он был стар.
И Хейдель сочинил историю. Человек слушал, кивая. Вскоре Хейдель сам слушал, а хозяин заведения говорил. Хейдель кивал при случае.
Он закончил ужин и зажег сигару.
Постепенно, мало-помалу время уходило. И Хейдель ощутил, что рад компании. Заказал еще пива. Докурив эту, зажег еще одну сигару.
Из-за отсутствия окон он не видел, как удлиняются тени. Он поговорил о других мирах; показал свои камни. Человек рассказал о ферме, которой однажды сделался владельцем.
Когда первые звезды вечера протянули свои лучи миру, Хейдель взглянул на хроно.
– Не может быть, так поздно! – воскликнул он.
Старик посмотрел на Хейделя, окинул взглядом свою собственность.
– Боюсь, что так. Это не значит, что я хотел удержать вас, если вы торопитесь…
– Нет. Все хорошо, – проговорил Хейдель. – Я только не мог понять сколько времени прошло. Рад был поговорить с вами. Но мне лучше идти.
Он расплатился и быстро вышел. У него не было желания разрушать свой спасительный запас.
Покидая заведение, Хейдель повернул вправо, и зашагал в сумерках в направлении, откуда однажды прибыл. Через пятнадцать минут он вышел из делового квартала и попал в жилую более веселую часть города. Шары на вершинах своих столбов светились ярче, в то время, как небо темнело и звезды вспыхивали в вышине.
Пройдя мимо каменной церкви, призрачный свет шел сзади, от пятнистых застекленных окон, он почувствовал ту нервную дрожь, что вызывали у него такие места. Это произошло – когда? – десять или двенадцать лет назад? Какой бы ни был промежуток времени, он помнил события отчетливо. Это еще доставляло ему неприятности.
Был длинный летний день на Муртании, и шагая, он находился в лапах полуденной жары. Чтобы укрыться, зашел в одну из тех подземных странтрианских гробниц, где всегда прохладно и темно. Сев в особенно затененном углу, он расслабился. И уже закрыл глаза, когда появились двое отправителей культа. Он не пошевелился, надеясь, что они займутся собственным созерцанием. Вновь вошедшие, действительно, помолились в тишине, как он и полагал, не садясь, но затем взволнованно, шепотом начали обмениваться фразами. Один из них вышел, а другой продвинулся вперед и сел на место рядом с центральным алтарем. Хейдель изучал его. Это был Муртанианин, и его жаберные мембраны расширялись и опадали, что говорило о волнении. Он держал голову не опущенной; действительно, он глядел вверх. Хейдель проследил за направлением взгляда и увидел, что тот смотрит на ряд стекловидных иллюстраций, которые образовывали последовательную цепь языческих образов, проходящих вдоль всех стен этой часовни. Человек пристально рассматривал одну из всех тех иллюстраций, что теперь горели голубым пламенем. Когда его взгляд упал на нее, Хейдель испытал что-то сродни электрического шока. Затем в его конечности пришло покалывание и постепенно уступило чувству головокружения. Он надеялся, что это не одна из тех старых болезней. Но нет, это не стало развиваться по старому сценарию. Вместо того появилось непонятное чувство веселья, как на первой стадии опьянения, хотя в тот день он не принимал ничего, содержащего алкоголь. Затем помещение начало наполняться верующими. Но еще до того, как к нему пришло осознание этого, служба уже началась. Чувство приятного возбуждения и наполнения энергией росли, затем появились особые эмоции – странным образом противоречивые. Одно мгновение он хотел подойти и соприкоснуться с людьми окружающими его, называть их «братья», любить их, болеть с ними их болью; в следующее он их ненавидел и жалел, что не находится в коме, в течение которой он смог бы заразить их всех теми смертельными болезнями, что распространяются как пламя в луже нефти, и убили бы их всех в течение дня. Его сознание металось из одной крайности в другую, зацикленное между этими желаниями, и ему очень хотелось знать: не сходит ли он с ума. Раньше у него никогда не проявлялись признаки шизофрении и его отношение к людям не характеризовалось такими экстремумами. Он всегда был покладистым индивидуумом, который никогда не нарывается на неприятности и не видит их. Он никогда ни любил, ни ненавидел своих собратьев, принимая их такими, какими они были и крутился среди них, как только мог. И в результате терялся в догадках, откуда взялись те сумасшедшие желания, что овладевали его разумом. Он ждал, чтобы прошла последняя волна ненависти, и когда наступило временное затишье перед следующим взлетом дружелюбия, быстро поднялся и проложил дорогу к двери. Ко времени, когда Хейдель ее достиг, у него наступила следующая фаза, и он извинялся перед каждым, кого толкал: «Мир брат. Молю о прощении. – От всего сердца извиняюсь. – Пожалуйста, прости мне этот недостойный пассаж.» Когда же прошествовал в дверь, взобрался по ступенькам и вышел на улицу, то бросился бежать. За те несколько минут все необычные ощущения пропали. Он полагал проконсультироваться у психиатра, но впоследствии раздумал, так как объяснил это как реакцию на жару, последовавшую из-за внезапного охлаждения, в комбинации с теми незаметными сторонними эффектами, что бывают при посещении новых планет.
Впоследствии не было возвращения феномена. Тем не менее, с того дня он никогда ногой не ступал в церкви всех видов; не мог, без определенного чувства тревоги, что сохранилось с тех дней на Муртании.
Он помедлил на углу, пропустив три аппарата. Пока ждал, услышал за спиной возглас:
– М-р Х.!
Мальчик, лет двенадцати, показался из тени дерева и подошел к нему. В левой руке он держал черный поводок, другой конец которого был прикреплен к ошейнику зеленой метровой длины ящерицы с короткими кривыми лапами. Ее когти постукивали по мостовой, когда та переваливаясь, следовала за мальчиком, как в усмешке открывая свою пасть, чтобы выбросить красный язычок. Это была очень жирная ящерица, потершаяся о ногу своего владельца, когда они приблизились.
– М-р Х., я приходил к госпиталю ранее, чтобы увидеть вас, но вы были внутри и мне удалось увидеть вас только мельком. Я слышал, как вы вылечили Люси Дорн. И вот удача, я встретил вас, когда прогуливался.
– Не касайся меня! – предупредил Хейдель; но мальчик пожал его руку слишком быстро и смотрел на него вверх глазами, в которых танцевали звездочки.
Хейдель опустил руку и отодвинулся на несколько шагов.
– Не подходи слишком близко, – вновь предупредил он. – Думаю, я подхватил простуду.
– Вы не должны находиться на этом ночном воздухе. Держу пари, мои старики поднимут вас на ноги.
– Спасибо, но я должен встретиться.
– Это мой ларик, – он дернул за поводок. – Его имя Чан. Сидеть, Чан.
Ящерица открыла пасть, припала к земле, свернулась калачиком.
– Он не всегда делает это, во всяком случае, когда не чувствует себя как надо, – объяснил мальчик. – Хотя, когда захочет, у него здорово получается. Он поддерживает себя на хвосте. Давай, Чан! Сядь для мистера Х..
Он дернул за поводок.
– Все хорошо, сынок, – сказал Хейдель. – Может, он устал. Послушай, я должен идти. Может встретимся перед тем как я покину город. О'кей?
– О'кей. Конечно, я рад встретиться с вами. Доброй ночи.
– Доброй ночи.
Хейдель пересек улицу и прибавил шага.
Аппарат опустился сверху, рядом с ним.
– Хэй! Вы доктор Х., так? – позвал человек.
Он повернулся.
– Да.
– Я думал, что увижу вас на углу. Обошел блок, чтобы лучше видеть.
Хейдель подался назад, подальше от аппарата.
– Могу я вас доставить туда, куда направляетесь?
– Нет, спасибо. Я уже почти дошел.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Благодарю за предложение.
– Ну что ж, О'кей. – Меня зовут Вилли.
Человек протянул руку через окошко.
– У меня грязная рука. Боюсь я вас запачкаю, – проговорил Хейдель; и человек наклонился вперед, схватил его левую руку, крепко пожал и скрылся в машине.
– О'кей. Не беспокойтесь, – сказал он и в машине унесся.
Хейдель чувствовал вопль мира, напоминающий об уходе и останавливающий, касающийся его.
Следующие два блока он пробежал. Минутой позже еще один аппарат снизился, но когда лучи света упали на него, Хейдель отвернулся, и тот проскочил мимо.
Человек, сидевший на крыльце, раскуривавший трубку, качнулся в его сторону, поднялся на ноги. Он проговорил что-то, но Хейдель снова побежал и не слышал слов.
В конце концов широкое открытое пространство осталось между ним и жильем. Вскоре огни светошаров пропали и звезды овладели всем необъятным простором неба. Когда дорога кончилась, он продолжил путь по тропинке, теперь уже холмы закрывали половину перспективы.
Он не оглядывался на Италбар, когда начал подъем.
Наклонившись далеко вперед, колени упираются в упругие бока восьминожки – коориба, ее скакуна, черные волосы вьются по ветру, Джакара мчалась среди холмов над Кэйпвиллом. Далеко внизу, под ее левой ногой, город прижимался к земле, закрывшись зонтиком утреннего тумана. Над ее правым плечом поднимающееся солнце метало копья света в туман, заставляя его вспыхивать и переливаться.
Там высокие здания города, все из серебра, их несчетные окна горят белым огнем, как бриллианты, море за ними – это что-то между голубизной и пурпуром, облака (как одна гигантская пенящееся волна прилива) скучившиеся у незащищенной дальней стороны города, тронутые розовым и оранжевым по их гребню, там, на полпути в небо, готовая опрокинуться в голубой воздух и срезать целый полуостров с континента, утопив его саженей на пять, чтобы тот лег навечно, мертвый, на океанское дно, с годами становясь потерянной Атлантидой Дейбы, там эта волна задремала.
Мчась, в убранстве прогулочного костюма и короткой белой туники, перевязанной красным, с красной головной под стать, чтобы развевающиеся волосы не закрывали ее светло-голубые глаза, Джакара поливала наиотвратительнейшими проклятиями все гонки, которые она знала.
Повернув своего мула и принудив его остановиться, так что он вскинулся и зашипел перед тем, как пыхтя встать, она взглянула на город.
– Гори, черт тебя! Гори!
Но ни один язык пламени не показался, следуя ее приказу.
Она вытащила свой незарегистрированный лучевой пистолет из кобуры под одеждой и нажала на спуск, резанув по стволу небольшого деревца. Дерево мгновение стояло, покачиваясь, а затем рухнуло с треском, выбив камни, и покатилось вниз по холму. Коориб отпрянул, но она успокоила его движением колен и ласковыми словами.
Засунув в кобуру пистолет, она продолжала глядеть на город, и невысказанные проклятия читались в ее глазах.
Они предназначались не только Кэйпвиллу и публичному дому, где она работала. Нет. Они предназначались всем ОЛ, которых она ненавидела, ненавидела с пылом, который превосходило, возможно, только одно. Позволение другим девицам посещать церкви, по их выбору, на праздники. Позволение им есть сладости и бездельничать. Позволение принимать их настоящих любимых. Джакара носилась по холмам и практиковалась с оружием.
Однажды – и она надеялась, что этот день наступит еще при ее жизни – там забушует огонь и кровь, и смерть, что понесут в себе сердечники бомб и ракет. Она сдерживала себя, пока, как невеста готовилась к тому дню. А до тех пор Джакаре был необходим подходящий случай, чтобы покончить со своей репутацией, кого-нибудь для этого прикончив.
Она была еще девочкой – четырех или пяти лет, как полагала, когда ее родители эмигрировали на Дейбу. Когда началась война, их заключили в Центре по Переселению, из-за планеты, которая являлась их родиной. Если бы она имела деньги, ей бы все равно пришлось убраться. Но она знала, что их у нее никогда не будет. Ее родители не пережили время конфликта между Объединенными Лигами и ДиНОО. Впоследствии она стала подопечной государства. Ее научили, что старое клеймо остается, даже когда она стала взрослее и начала искать работу. Только планетный дом удовольствий в Кэйпвилле был для нее открыт. Джакара никогда не имела поклонников, даже друга; никогда не делала другую работу.
«Возможно сочувствует ДиНОО», где-то, она чувствовала, был поставлен штамп на записи, обведенной красным, и в ней, четко отпечатанная, через два интервала, история ее жизни, заполняющая полстраницы специального отчета.
Очень хорошо, решила она, когда собрала факты и пришла к заключению несколькими годами ранее. Очень хорошо. Вы втянули меня, вы смотрели на меня, вы вышвырнули меня. Вы дали мне призвание, нежелаемое. Я приняла это, отложив все только на «возможное». Когда время придет, я действительно буду проказой этого сердца цветов.
Из-за других девиц, изредка входивших в ее комнату, она чувствовала себя стесненно. В тех немногих случаях, когда это происходило, они нервно хихикали и быстро прощались. Ни манжет, ни кружев, ни огромных фотографий красавцев актеров, какие украшали их комнаты – ничего из этого не занимало тот аскетический отсек, где пребывала Джакара. Над ее кроватью находилось только сухое грозное лицо мстителя Малакара, последнего человека на земле. На противоположной стене висела пара одинаковых плетей с серебряными рукоятками. Она позволила другим девицам иметь дело с обычными клиентами. Ей хотелось только тех, с кем можно было обращаться жестоко. И они поступали к ней, и она их оскорбляла, и они больше не стремились вернуться. И каждую ночь она говорила с ним, используя самую близкую вещь в ее жизни, чтобы молиться:
– Я била их, Малакар, как ты разрушал их города, их миры, как ты еще борешься, как ты будешь бороться. Помоги мне быть сильной, Малакар. Дай мне силы вредить, разрушать. Помоги мне, Малакар, пожалуйста помоги. Убей их! – И иногда, поздно ночью или в ранние утренние часы, она просыпалась плача, сама не зная почему.
Она повернула своего скакуна и направила его по тропинке, что вела средь холмов к другому берегу полуострова.
День был юн, и ее сердце пело от тех недавних новостей с Бланчена.
Хейдель выпил одну полную флягу воды и половину другой. Влажная послеполуночная тьма окутывала его лагерь. Он перевернулся на спину и заложил руки за голову, вглядываясь в небеса. Все недавно происшедшее казалось таким далеким. Каждый раз, когда он пробуждался от сна в состоянии комы, возникало ощущение будто он начал новую жизнь, события прежних дней казались как холодное, ровное прошлогоднее письмо, недавно вынутое из пустого, затерявшегося ящика. Это чувство пройдет через час или около того, он знал.
Падающая звезда пересекла светлые небеса и он улыбнулся. Предвестница моего финального дня на Кличе, сказал сам себе. Справился по своему мерцающему хроно в подтверждении времени. Да, его слипающиеся глаза не ошибались. Еще часы остаются до рассвета.
Он протер глаза и мысленно вернулся к ее красе. Она казалась такой тихой на этот раз. Хотя он редко запоминал слова, казалось, что некоторые из них остались в памяти. Была ли это печаль, что сопутствует нежности? Он вспоминал руку над бровью и что-то влажное, что катилось по щеке.
Хейдель помотал головой и засмеялся. Действительно он сумасшедший, как и предполагал тогда в той странтрианской гробнице? Считать ее за подлинную это акт сумасшествия.
С одной стороны…
С другой… В любом случае, как ты объяснишь повторяющийся сон? Наваждение, которое упорно продолжается? Не сон, в полном смысле этого слова. Только основы и положения. Диалоги меняются, тональности смещаются. Но каждый раз у него возникает чувство любви и силы, посреди мира. Возможно, он должен был увидеться с психиатром. Если хочет, чтобы ему все выложили напрямик. Но он решил, что не хочет. Да, действительно. Проводя большую часть времени в одиночестве, кому желать ему вреда? Возбуждаясь, когда имел дело с другими, он не оказывался под их влиянием. Они давали комфорт и отвлекали его внимание. Почему уничтожено последнее из невинных удовольствий жизни? Тут, кажется, нет прогрессирующего расстройства.
Так он лежал несколько часов. Его думы были устремлены в будущее. Он наблюдал как небо светлело и одна за одной гасли звезды. У него было любопытство к происходящему на других мирах. Довольно долго он находился вдали от Центральных Новостей.
Когда восход расколол мир надвое, он поднялся, отряхнулся, привел в порядок волосы и бороду, оделся. Затем позавтракал, уложил свои принадлежности, закинул тюк за спину и направился вниз с холма.
Полчаса спустя он уже шагал по предместьям города.
Пересекая улицу, Хейдель услышал колокол, звенящий на одной и той же все более и более высокой ноте.
– Смерть, – сказал он себе, – похоронная процессия. И продолжал свой путь.
Затем он услышал сирены. Но все продолжал идти не думая об их источнике.
Он подошел к хранилищу, где ужинал несколькими днями ранее. Оно было закрыто и черные памятки качались над дверью.
Он удалился, вдруг всплыла неясная тревога, вдруг закралось ощущение худшего, известное ему ранее.
Он ожидал процессию, которая должна миновать угол, где он стоял. Громыхающий катафалк, освещенный огнями.
«Они еще хоронят умерших здесь», – отметил он; и, – «Не об этом я думаю. Простая смерть, обычная смерть… Кого я пытаюсь дурачить?»
Он пошел дальше, и человек пересек его путь и плюнул.
Опять? Чем я становлюсь?
Он проходил по улицам, направляясь к аэродрому.
«Если я несу ответственность, как они могли узнать так скоро?» – стоял мучительный вопрос.
Они не могли, не с такой уверенностью…
Но затем он понял, как они узнали. Что? Прикосновение бога запало в их умы. Взаимный страх преобладает над благоговением. Он оставался слишком долго, в тот день, век назад. Теперь каждый момент удовольствия испарялся, вытекал, уменьшался с каждым ударом колокола. Каждое новое мгновение здесь, в этом месте, вставало преградой между ним и удовольствием.
Хейдель продвигался вдоль улицы, держась правой стороны.
Маленький мальчик обратил на него внимание:
– Он там! – раздался крик. – Это Х.!
Он не смог отрицать – но тон породил у него желание схватить свой автомобиль на воздушной подушке, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте.
Он продолжал идти и мальчик – с несколькими взрослыми – последовал за ним.
«Но она жива», – была его мысль, – «Я оставил ее жить…»
Большая победа.
Он прошел мимо аппарата ремонтников у магазина, люди в голубых униформах сидели у здания. Их подставки покачивались у стены. Ремонтники не двигались. Они сидели, курили и молча вглядывались в Хейделя, когда тот проходил мимо.
Колокола продолжали звонить. Люди выходили из дверей и останавливались, чтобы взглянуть на него, идущего по улицам.
«Я оставался слишком долго», – решил он, – «И это не так, будто я хотел пожать руку каждого. Я никогда не сталкивался с такой проблемой в крупном городе. Они гоняли меня в контролируемых роботами блоках, которые впоследствии стерилизовали; я находился под их полной опекой, и все также стерилизовалось впоследствии. Я видел только ограниченное число людей, сразу после катарсиса; и я уходил по дороге, по которой прибыл. Прошли годы с тех пор как я посетил небольшой город с такой же миссией, как эта. Я проявил беззаботность. И все это привело к поражению. Все было бы хорошо, если бы я не оставался так долго, втянувшись в разговор после ужина. Все было бы хорошо. Я проявил беззаботность.»
Он увидел гроб на катафалке. А за углом ждал другой.
«Но ведь это не чума… еще? – решил он. – При ней люди начинают сжигать тела. Они не остаются на улицах.»
Он оглянулся, по звукам уже зная, что это то, что он должен увидеть.
Отдельных фигур, следовавших за ним, набралось около дюжины. Он уже не оглядывался. Среди коротких реплик, которые они бросали, слышна была «Х.», произнесенная несколько раз.
Аппараты, проносившиеся мимо, замедляли ход. Он не смотрел на них сознательно, хотя, казалось, множество глаз изучали его.
Он достиг центра города, шагая вдоль небольшого сквера, расположенного здесь со статуей какого-то местного героя, в зелени в центре.
Он слышал, как кто-то позвал на языке, которого Хейдель не понял. Он заторопился и теперь звуки за спиной, как на футболе, стали более отчетливы, так, будто толпа росла.
«Что за слова они говорят?» – настойчиво мелькал вопрос.
Он прошел церковь и звук ее колоколов вблизи был нестерпим. Сквозь него прорывались проклятия, выкрикиваемые женщиной.
Прикосновение лихорадки вырисовывалось все более отчетливо. Солнце выплескивало изумительный день, но он больше не находил удовольствия в этом бытие.
Он повернул вправо и направился к полю, что находилось в трех четвертях мили. Теперь их голоса стали громче, еще не прямо обращаясь, но разговаривая о нем. И слышно было не однажды произнесенное слово «убийца».
Он торопился и видел лица в окнах. Слышал проклятия, несущиеся в спину. Нет, не дело убегать. Он пересек улицу и аппарат подплыл к нему, но затем стремительно унесся. Хейдель услышал скрипучий крик птицы, вопящей из-под карниза дома, мимо которого он проходил.
Он это сделал, они знали. Люди умерли и след тянется за ним. В другой раз он был бы героем. Сейчас – преступник. О эта проклятая примитивная аура суеверия, что покрывала город! Все те упоминания бога, талисманы, чары удачи – они добавили того, того, что заставило его прибавить шаг. Теперь на их улицах он ощущал, что ассоциируется с демоном в большей мере, чем с богом.
…Если бы только он не задержался так долго после ужина, если бы убегал от прохожих…
«Я был одинок», – сказал он сам себе. – «Если бы я был также осторожен как и в прежние дни, этого можно было бы избежать, инфекция не распространилась бы. Я был одинок.»
Он слышал как кто-то окликнул. – «Х.!» – Но не обернулся.
Ребенок, стоявший у мусорного бака в аллее выстрелил в него из водяного пистолета.
Он вытер лицо. Колокола продолжали свой скорбный звон.
Когда он сделал остановку на главной магистрали, кто-то бросил окурок сигареты в его направлении. Он наступил и подождал. Его преследователи группировались сзади. Кто-то толкнул. Чувство, будто локоть ударил по почкам, хотя это могло быть ребро ладони. Они толкали его, и он слышал несколько раз мелькнувшее слово «убийца».
Хейдель замечал такие вещи и раньше. Его прошлый опыт, однако, не принес ему вреда.
– Что вы собираетесь теперь делать, мистер? – позвал кто-то.
Он не ответил.
Затем услышал кашель женщины, внезапный, спазматический, раздавшийся за спиной.
Он обернулся, теперь он был чист и может помочь.
Женщина корчилась, стоя на коленях и выплевывала кровь.
– Позвольте пройти, – сказал он, но они не шелохнулись.
Оттесненный стеной плеч, он смотрел как она умирает или входит в кому. И умирающая глядела на него.
Он попытался уйти, надеясь, что теперь, когда их внимание отвлечено, они не будут возражать. Он продвинулся к следующему углу, пошел, побежал.
Они были у него за спиной.
Побег являлся ошибкой, теперь он почувствовал никем не сдерживаемый порыв. Кто-то чем-то швырнул.
Камень ударился о мостовую, пролетел далеко, не представляя опасности. Еще один плохой признак.
Однако теперь, когда начал, он не мог остановиться. Скорость требовала еще большей скорости. Он выронил тюк и устремился вперед.
Камни стали падать вокруг.
Один коснулся головы, прошелся по волосам.
– Убийца! Убийца!
– Что они предпримут? – думал он.
Он оценил свое имущество и подумал о возможном выкупе. В прошлом были способы откупиться, находясь в напряженных ситуациях. Эта, правда, кажется из тех, что не может разрешиться таким способом.
Небольшой камень пролетел и ударился о стену здания. Следующий по руке, причинив сильную боль.
У него не было оружия. Он ничего не мог сделать, чтобы укротить их сумасшествие; бешенство, вот то, на что он их обрекал.
Еще камень просвистел у самого уха. Он пригнул голову.
– Ублюдок! – назвал кто-то.
– Вы не понимаете, что делаете! – выкрикнул он. – Это случайность!
Он почувствовал что-то влажное на шее. Прикоснулся, и кончики пальцев окрасила кровь. Еще один камень ударил его.
Мог он ринутся на склад? Может найдет убежище в каком-нибудь месте товарооборота? Он осмотрелся, но обнаружил, что, кажется, все заперто. Где же полиция?
Несколько камней попали в спину. Он покачнулся от сильного удара, причинившего острую боль.
– Я пришел, чтобы помочь… – начал Хейдель.
– Убийца!
Затем они стали осыпать его ударами, попадая под колени. Он встал и побежал. Большинство попало в цель, но он еще ковылял.
Он продолжал высматривать место укрытия – хоть какое и не замечал ни одного по пути.
Все больше камней попадало в цель, и он упал. На этот раз не поднялся так быстро. Он ощутил удары, и кто-то плюнул ему в лицо.
– Убийца!
– Пожалуйста… Послушайте! Я объясню.
– Убирайся к дьяволу!
Он полз, в конце концов свернувшись у стены, и теперь они подошли ближе. Пинки, плевки, камни.
– Пожалуйста! Я чист снова!
– Ублюдок!
Затем пришла ярость. Это неправильно, что с ним так обходятся, он чувствовал. Он пришел в город с гуманной целью. Он перенес такие тяготы, чтобы прийти в Италбар. А теперь истекал кровью на их улице и был осыпаем проклятиями. Кто они, чтобы судить его, как сделали это, называть его имя и оскорблять? Это чувство поднималось изнутри, и он знал, что имей силу, он бы распрямился и уничтожил их всех.
Ненависть, то чувство, близко ему не известное, наполнила тело холодным огнем. Он желал одного, не впасть в катарсис. Он будет носителем инфекции, чтобы заразить их всех.
Удары и ругательства не прекращались.
Он скрестил руки у живота так, чтобы защитить лицо и терпеть боль.
– Вы лучше убейте, – проговорил про себя Хейдель. – Потому что если не убьете, я вернусь.
Где он чувствовал такое прежде? Он не искал, но память сама подсказала.
Собор. Странтрианская гробница. Вот где он ощутил что-то схожее с этой ненавистью. Теперь он видел, что это правда. Странно, что это можно осуществить…
Его повязка спала, разорванная, правая коленная чашечка сместилась. Было потеряно несколько зубов, и кровь туманом застилала глаза. Толпа продолжала оскорблять его, и он вообще не знал, когда это прекратиться.
Возможно они думали, что убили его, так как Хейдель лежал, не двигаясь, Или, может, они устали, или устыдились. Он ничего не знал.
Он лежал здесь, свернувшись на мостовой, спиной к стене, что не подалась, чтобы предоставить убежище. Одинокий.
Что-то, как сон из бормотания, проклятий и удаляющихся шагов промелькнуло в его сознании.
Он закашлялся и сплюнул кровью.
– Хорошо, – проговорил он. – Вы попытались убить меня. Может думаете, удалось. Вы допустили ошибку. Вы позволили мне выжить. Какие бы ни были у вас намерения, никогда не просите о прощении. Вы допустили ошибку.
Затем он снова умер. Дождь мягко касался лица. Это то, что его пробудило. Был полдень, и каким-то образом он был перенесен в аллею. Он не помнил, как дополз, но был уверен, что никто ему не помог.
И снова произошел провал сознания, и когда Хейдель очнулся небо уже темнело. Теперь он промок насквозь, а дождь еще шел – или, может, снова начался; он не имел понятия. Хейдель облизал губы.
Сколько прошло времени? Он обнаружил свой хроно рядом. Разбит, конечно. Тело настойчиво обращало на себя внимание, хотя, что он с годами вытерпел.
Хорошо.
Они покалечили его. Они оскорбляли его.
Хорошо.
Он сплюнул и попытался рассмотреть смешалась ли с дождем кровь.
Вы знаете, кто я?
Я пришел сюда помочь. Я помог. Если я невольно явился причиной нескольких смертей, когда пытался помочь, серьезно ли вы думаете, что это было намеренно?
Нет?
Тогда почему так?
Я знаю.
Мы делаем, потому что чувствуем, что должны. Иногда мы в плену собственных эмоций, нашей гуманности – как я в иные дни. Возможно я заразил одного или всех, с которыми общался.
Но чтобы умирать… Сделал ли я такое кому другому намеренно?
Ни потом, ни прежде.
Хотя теперь вы показали мне другую сторону жизни.
У меня были иллюзии, слишком много, и они обернулись против меня. Вы ударами пробудили во мне ад, когда я просто пытался достичь аэродрома. О'кей.
Теперь вы имеете в моем лице врага. Увидим, сможете ли вы пойти тем путем, который избрали.
«Вы все знаете обо мне?»
«Я ходячая смерть.»
«Вы подумали, что теперь со мной сделали?»
«Если так, вы ошиблись.»
«Я шел помочь.»
«Я остался, чтобы убивать.»
Он лежал там долгие часы, прежде чем смог подняться и двигаться.
Д-р Пелс интересовался миром.
Они что-то имели для него. Они должны дать ему ключ.
Дейбанская лихорадка. Это было началом. Это послужило, чтобы навести его на след Х.. Теперь, когда ночь без конца и дни без счета окружали его, четкие мысли приходили и оставались, оставались на все более и более долгое время.
Х..
Х. нечто большее чем ключ к мвалакхаран кхурр…
Само присутствие Х. служило лекарством во многих необычных обстоятельствах.
Это действительная причина, – спрашивал себя Пелс, – по которой я на двадцать лет все отложил, чтобы отдать предпочтение этой линии атаки? Х. не может жить вечно, тогда как я могу. Смогу ли я полностью изучить этот феномен? Он приготовил Б Коли для дистанционного скачка. Затем перечитал записку, которую получил.
Слова «СМЕРТЬ» и «ПРЕОБРАЗОВАНИЕ» витали вокруг него.
Хейдель очнулся снова. Он лежал в канаве. Никого рядом. Еще была ночь. Земля влажная, местами грязь. Но дождь прекратился.
Он пополз, поднялся на ноги, пошатываясь пошел.
Хейдель зашагал по направлению к полю, к которому направлялся прежде. Он вспомнил кое-что о планировке. Он видел это, пока прогуливался, позже, позже, в тот день, когда давал кровь – когда?
Когда пришел, рядом с периметром он увидел ангар, который заметил.
Там…
Незаперто и теплый угол. Корпуса от некоторых видов оборудования были брошены здесь. Все они покрылись толстым слоем пыли, но это ничего. Он вновь закашлялся.
– Пару дней, – сказал себе Хейдель, – и шрамы зарубцуются. Это все.
Малакар выслушивал подборку новостей. Он сдерживался, прислушиваясь, и выключал. Он обдумывал, усваивая услышанное, снова включал.
Персей скользил под солнцами…
Он дремал при сводке погоды для одной сотни и еще двенадцати планет. Скука росла, пока он слушал Новости Центра. Он медитировал, размышляя о сексе, пока слышал программу с Пиурии.
Малакар торопился. Его корабль находился в ДС и не остановиться, пока не прибудет домой.
«Мы сделали это», – сказал Шинд.
«Мы сделали это», – отозвался он.
«И умрем?»
«Я должен сказать, у нас будет счет, прежде чем мы пробьемся в порт.»
Назад: Умереть в Италбаре
Дальше: 2
