Пара подошв на алтаре
Наконец-то добравшись до мира Интерлюдии, входя через внезапно появившуюся зеленую дверь, которую поэт открывает прямо в темноте ночи, Оаким и Брамин оказываются в безумном мире многих дождей и религий. Налегке стоят они на влажном торфе рядом с городом, окруженным черными стенами.
— Мы войдем сейчас, — говорит поэт, перебирая свою небесно-зеленую бороду. — Мы войдем через эту небольшую дверь слева-, которую я заставлю для нас открыться. Затем мы загипнотизируем или укротим часовых, которые там могут присутствовать, и пройдем в самое сердце города, где находится храм.
— Чтобы украсть башмаки для Принца, — говорит Оаким.
— Это довольно странное поручение для такого, как я. И если бы только он не обещал назвать мне мое имя — мое настоящее имя, перед тем как я убью его, я не согласился бы сделать это для него.
— Я понимаю, Лорд Рэндалл, сын мой, — говорит Брамин, — но ответь мне, что ты собираешься делать с Гором, который тоже убьет его и который выполняет сейчас другое его поручение только для того, чтобы ему представилась эта же возможность?
— Убью сначала Гора, если понадобится.
— Вся эта ситуация просто восхищает меня, поэтому, я надеюсь, ты позволишь задать один вопрос: какая разница, убьешь его ты или Гор? В любом случае он будет одинаково мертв.
Оаким задумывается, потому что эта мысль впервые пришла ему в голову.
— Это моя миссия, а не его, — говорит он в конце концов.
— И тем не менее он умрет и в том и в другом случае, — повторяет Брамин.
— Но не от моей руки.
— Верно, но я не вижу здесь никакой разницы.
— Честно говоря, и я тоже. Но это мне поручили убить его.
— Возможно, и Гору тоже.
— Но не мой господин.
— Но почему у тебя должен быть господин, Оаким? Почему ты не принадлежишь сам себе?
Оаким трет лоб.
— Я… не… знаю… Но я должен выполнить то, что мне велено.
— Понятно, — отвечает Брамин, — и крохотная зеленая искорка падает с кончика трости поэта на шею Оакима сзади.
Он шлепает себя по шее и чешет ее.
— Что это?
— Местное насекомое, — говорит поэт. — Давай продолжим наш путь к двери.
Дверь открывается перед ними, когда он стучит по ней тростью, а часовые засыпают от короткой вспышки зеленого пламени. Оаким и Брамин идут вперед к центру города.
Найти храм очень легко, войти в него — совсем другое дело.
Здесь, перед самым входом, стоят часовые, опьяненные наркотиками.
Оаким и Брамин смело подходят и требуют, чтобы их впустили.
Восемьдесят восемь копий наружной охраны нацелены на них.
— Публичного восхищения не будет до дождя перед заходом солнца, — сообщают им.
— Мы подождем.
И они ждут.
Когда на закате начинается дождь, они присоединяются к процессии мокрых молящихся и входят в храм.
Пытаясь пройти дальше, они тут же натыкаются на триста пятьдесят двух стражников с копьями, опьяненных наркотиками, которые охраняют вход во внутренний храм.
— У вас есть жетоны поклонников внутреннего храма? — спрашивают их.
— Конечно, — говорит Брамин, поднимая трость.
В глазах стражников они, видимо, являются обладателями таких жетонов, потому что им разрешают войти.
Затем, подходя к самому Святая Святых, они задерживаются офицером во главе пятисот десяти стражников с копьями, опьяненных наркотиками.
— Кастрированы или не кастрированы? — вопрошает он.
— Конечно, кастрированы, — отвечает Брамин красивым сопрано. — Освободи нам дорогу.
Глаза его сверкают зеленым светом, и офицер отступает.
Войдя внутрь Святая Святых, они видят пятьдесят стражников и шестерых странных священников.
— Вот они, на алтаре.
— Как мы добудем их?
— Желательно бы украсть, — говорит Брамин, протискиваясь ближе к алтарю, — до того, как начинается показ службы по телевизору.
— Как мы их украдем?
— Может быть, нам удастся подменить их на наши башмаки и выйти в них отсюда?
— Мне это не подходит.
— Тогда предположим, что их украли пять минут назад.
— Я тебя понимаю, — говорит Оаким и наклоняет голову, будто произнося молитву.
Служба начинается.
— Хайль, Башмаки, — шепелявит первый священник, — носящиеся на ногах…
— Хайль! — поют остальные пятеро.
— Хайль, хорошие, добрые, благородные и благословенные Башмаки.
— Хайль!
— … чтобы просветить наши сердца и окрылить наши души…
— Хайль!
— О Башмаки, которые поддерживали человечество на заре цивилизации…
— Хайль!
— … бесподобные пропасти, окружающие ноги…
— Хайль!
— Хайль! Чудесная, удивительная кожа!
— Мы восхищаемся вами!
— Мы восхищаемся вами!
— Мы поклоняемся вам во всей полноте Вашего Сияния!
— Слава!
— О чудесная обувь!
— Слава!
— О поступь подошв!
— Слава!
— Что бы мы делали без вас?
— Что?
— Били бы пальцы, царапали кожу, вместо подъема имели бы плоскостопие.
— Хайль!
— Защити нас, твоих поклонников, прекрасная и благословенная обувь!
— Которая появилась у нас из хаоса!
— … в день темный и жуткий…
— … из пустоты горящей…
— … но не сгоревшей…
— … вы пришли успокоить и ободрить нас…
— Навсегда!
Оаким исчезает.
Начинает дуть холодный ветер.
Это ветер перемены времени, и что-то туманно мелькает на алтаре.
Семеро предварительно опьяненных стражников с копьями лежат распростершись, и шеи их выгнуты под неестественным углом.
Внезапно появляясь рядом с Брамином, Оаким говорит:
— Скорее открой нам путь куда-нибудь!
— Они на тебе?
— На мне.
Брамин поднимает свою трость, останавливается.
— Боюсь, что нам придется немного задержаться, — и глаза его становятся изумрудными.
Внезапно все находящиеся в храме смотрят на них.
Сорок три опьяненных наркотиками стражника с копьями издают боевой клич и, как один, бросаются на них.
Оаким пригибается и вытягивает вперед руки.
— Таково есть царствие небесное, — комментирует Брамин, на лбу которого холодные кашли пота блестят, как абсент. — Хотелось бы мне знать, как это все будет выглядеть по телевизору?
