2
Зал кишел людьми, сверху сияла огромная луна тропиков. Я одновременно видел и луну и зал, и не удалось выманить Эллен на балкон, все двери которого были настежь распахнуты.
— Снова возвращение из мертвых? — слегка улыбнувшись, она поздоровалась со мной. — За год всего лишь одна открытка с Цейлона.
— Неужели вы скучали обо мне?
— Могла бы…
Она была маленькая и, подобно всем, кто ненавидел день, густо кремовая. Несмотря на свой искусственный загар, она мне напоминала искусно выполненную живую куклу с неисправным механизмом.
У нее были пышные, очень пышные красно-каштановые волосы, завязанные в такой гордиев узел, что казалось невозможным его развязать. Цвет ее глаз было трудно определить. Все зависело от ее мимолетного каприза, но все же они были глубоко-глубоко синими. Что бы она ни надевала, одежда ее была всегда коричневой и зеленой. Этой одежды было столько, что, казалось, можно завернуться в нее с ног до головы, отчего эта женщина казалась каким-то бесформенным растением.
Это было ее странной прихотью, если только она не стремилась скрыть свою беременность, в чем я, правда, очень сомневался.
— На Цейлоне я был совсем недолго. Большую часть времени я провел на Средиземноморье.
Внутри раздались аплодисменты. Я был рад, что меня там не было. Актеры только что закончили «Маску Деметры» Гребера, сочиненную им в честь наших гостей с Веги. Пьеса была продолжительностью в два часа: нудная и плохая. К тому же написана она была пятистопным ямбом.
Гребер писал длинные, пронизанные метафизикой поэмы. Он много рассуждал о просвещении и ежедневно выполнял на пляже упражнения для дыхания. Во всем же остальном он был вполне пристойным человеком.
Аплодисменты утихли, послышалась негромкая музыка, как будто играли стеклянные бубенцы, и стал слышен тихий говор.
Эллен облокотилась о перила.
— Я слышала, что вы женились.
— Да, — кивнул я. — А зачем меня позвали сюда?
— Спросите у своего босса.
— Я спрашивал. Он сказал, что мне предоставляется роль гида. Но я хотел бы узнать: почему? Мне нужна истинная причина. Я все время думаю об этом, но тем не менее она становится для меня все более загадочной.
— Но откуда же мне знать истинную причину?
— Вам известно все.
— Вы переоцениваете меня, дорогой. А как она из себя?
Я пожал плечами:
— Похожа на наяду.
— А на кого похожа я? — спросила с усмешкой Эллен.
— Я бы не стал говорить кому-либо, на кого вы похожи.
— Я оскорблена. Я просто должна быть на кого-то похожа, так как в противном случае…
— Да, именно так. Вы — уникальны!
— Тогда почему же в прошлом году вы не забрали меня с собой?
— Потому что вы любите быть на людях. Требуется, чтобы весь город был перед вами. Вы счастливы только здесь, в Порт-о-Пренсе.
— Но я несчастна здесь!
— Но вы здесь менее несчастны, чем стали бы в любом другом месте на этой планете.
— Мы могли бы попытаться, — сказала она и повернулась ко мне спиной, чтобы взглянуть на огни в районе гавани. — Вы знаете, — продолжала она немного погодя, — вы настолько дьявольски уродливы, что поэтому даже и привлекательны…
Я замер рядом с ней, в нескольких сантиметрах от ее плеча.
— Поймите, — продолжала она ровным голосом, — вы — кошмар, который шествует как человек.
Я опустил руку и слегка кивнул:
— Я знаю об этом. Приятных сновидений.
Я уже повернулся, но она удержала меня за рукав:
— Подождите.
Я посмотрел на ее руку, перевел взгляд на ее глаза, затем опять на руку.
Она отпустила рукав.
— Вы же знаете, что я никогда не говорю правду, — начала она. — И я подумала кое о чем, что вам следовало бы знать в отношении этой поездки. Здесь Дональд Дос Сантос, и я думаю, что он также собирается в путь.
— Дос Сантос? Любопытно!
— Он сейчас в библиотеке вместе с Джорджем и каким-то арабом.
— Что? — воскликнул я. — Арабом? С руками, покрытыми шрамами? Желтоглазый? Как его имя? Хасан?
— Да. Вы что, с ним уже встречались?
— В прошлом он кое-что сделал для меня, — признался я.
Я улыбнулся, хотя внутри меня все похолодело, ибо я терпеть не могу, когда мой собеседник догадывается, о чем я думаю.
— Вы улыбаетесь? — спросила она. — О чем вы думаете?
— Я думаю о том, что вы относитесь ко многому гораздо более серьезно, чем это казалось мне раньше.
— Чепуха! Я уже не один раз говорила вам, что я трусливая лгунья. Даже всего несколько секунд назад. А ведь речь идет о небольшой стычке во время большой войны. И вы совершенно правы, что я здесь менее несчастна, чем где-нибудь в другом месте Земли. Поэтому-то, может быть, вы поговорите с Джорджем и уговорите его взяться за работу на Галере или на Бакабе. Это возможно?
— Безусловно, — кивнул я. — Кстати, как там коллекция жуков Джорджа?
Некоторое подобие улыбки.
— Растет, — ответила она, — и очень быстро. И так же живут и ползают, а некоторые из этих тварей радиоактивны. Я ему говорю: «Джордж, а почему бы тебе не поволочиться за другими женщинами вместо того, чтобы проводить свое время с этими жуками?» Но он только трясет головой. Тогда я говорю: «Джордж, когда-нибудь одна из этих уродин укусит тебя, и ты станешь импотентом. Что ты тогда станешь делать?» Тогда он объясняет, что этого не может случиться, и снова читает лекции о ядах насекомых. Может быть, он и сам какой-нибудь огромный паук в личине человека? Мне кажется, что ему доставляет удовольствие, определенное сексуальное удовлетворение наблюдать за тем, как они копошатся в своих банках. Не знаю, что еще…
Я повернулся и заглянул в зал, потому что ее лицо уже не было ее лицом. Когда мгновением позже я услышал ее смех, я снова повернулся к ней и сжал ее плечо.
— О’кей. Я теперь знаю немного больше, чем прежде. Спасибо. Мы еще встретимся?
— Мне подождать?
— Нет. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Конрад.
И я побрел прочь…
Пересечь зал — трудное и продолжительное занятие, если он полон людей и они знакомятся с вами. Если все они держат в руках бокалы, а у вас к тому же заметная тенденция прихрамывать.
Так вот, все это так и было, и я прихрамывал.
Я пробирался вдоль стены по периметру людской толпы и внезапно очутился среди молодых дам, окружающих старого холостяка.
У него не было подбородка, почти не было губ и волос. Выражение, которое имела некогда плоть, покрывавшая его череп, давным-давно перешло к его темным глазам. И оно появилось в этих глазах, как только они увидели меня. Насмешливое выражение надвигающейся ярости.
— Фил, — произнес я, поклонившись. Никто иной не может расписать маску, подобную этой. Я слышал, что говорят, будто это умирающее искусство, но теперь я понял, что это не так.
— Вы все еще живы? — удивился он, причем голосу него был на семьдесят лет моложе, чем все остальное. — И снова, как обычно, опоздали.
— Я униженно раскланиваюсь, — сказал я ему, — но меня задержали на именинах одной дамы семи лет от роду, в доме моего старого знакомого.
— Все ваши приятели — старые приятели, не так ли? — рассмеялся он, и это был удар ниже пояса. Именно потому, что я когда-то был знаком с его родителями и водил их вдоль Южного фасада Эрехтейона в Афинском акрополе, показывая, что вывез оттуда лорд Элджин.
Посадив их отпрысков на колени, я рассказывал им сказки, которые были как мир стары в те времена, когда возводился этот акрополь.
— И мне нужна ваша помощь, — добавил я, не обращая внимания на насмешку и нежное, пикантное женское окружение. — У меня весь вечер уходит на то, чтобы пересечь этот зал и выйти туда, где Сэндс разместился со своими придворными с Веги… Простите меня, мисс, — сказал я, — вечер уже закончился, и очень жаль, что я спешу и не могу задержаться возле вас.
— Вы — Номикос! — выдохнула одна прелестная крошка, уставившись на мою щеку. — Мне давно хотелось…
Я поймал ее руку, прижал к своим губам, заметил, как порозовели ее щечки, и усмехнулся:
— Не судьба! — с этими словами я отпустил ручку. — Ну так как же? — спросил я Гребера. — Уведите меня отсюда в максимально быстрый срок в вашей придворной манере, продолжая разговор, чтобы никто не осмелился нас перебить. О’кей? Давайте двигаться.
Он резко кивнул.
— Простите меня, дамы. Я скоро вернусь.
Мы начали движение через зал мимо множества беседующих друг с другом людей. Высоко над головой плыли поворачивающиеся люстры, похожие на многогранные глыбы из хрусталя. Тихо звучала телистра-арфа, расшвыривая звуки своей песни, напоминавшие звуки цветного стекла.
Люди жужжали и копошились, словно насекомые Джорджа, и мы избегали столкновений с ними, переставляя без остановки одну ногу за другой.
Нам, слава богу, удалось ни на кого не наступить.
Вечер был теплый. Большинство мужчин было одето в легкую, как пух, черную форму, предписанную для персонала в случае торжественных вечеров. Те, что были одеты иначе, не были представителями администрации.
Черное одеяние, несмотря на всю свою легкость, было весьма неудобным. На груди слева красовалась зелено-голубая эмблема Земли — кружок диаметром в два дюйма. Чуть ниже его — символ одного из департаментов, еще ниже — значок, обозначающий ранг. Воротник униформы через небольшой промежуток времени начинал казаться гарротой. Мне, по крайней мере, чудилось, что я вот-вот задохнусь, сдавленный этим железным ошейником.
Дамы были одеты или зачастую раздеты, по своему собственному усмотрению, обычно во что-то яркое, сопровождаемое мягкими полутонами, если только не принадлежали к персоналу администрации. В этом случае они были плотно упакованы в короткие черные платья, но все же со свободным воротничком.
— Я прослышал о том, что здесь находится Дос Сантос? — поинтересовался я.
— Так оно и есть.
— С какой целью?
— Не знаю, да меня это и не интересует.
— Ай-яй-яй! Что же произошло с вашей замечательной гражданской совестью? Департамент литературной критики не раз расхваливал вас за это.
— В моем возрасте запах смерти ввергает меня в состояние все большей и большей тревоги, стоит мне только ее почуять.
— Неужели Дос Сантос источает именно такой запах?
— Он весь им пропитан!
— Я слышал, что он нанял одного из ваших прежних партнеров еще во время Мадагаскарского дела.
Фил склонил набок голову и стрельнул в меня взглядом, полным насмешки.
— Слухи очень быстро доходят до вас. Вы ведь друг Эллен? Да, Хасан здесь. Он наверху вместе с Досом.
— И кого же он на этот раз хочет избавить от бремени жизни?
— Я ведь вам уже сказал раньше, что ничего не знаю об этом, да и не хочу знать.
— И все-таки, может быть, решитесь угадать?
— Не имею особого желания.
Мы наконец-то выбрались в часть зала, где было не столь многолюдно, и я остановился, чтобы пропустить одну-другую рюмочку рома.
— Вы не откажетесь, Фил? — спросил я, протягивая своему напарнику бокал.
— Мне показалось, что вы страшно торопитесь?
— Верно, тороплюсь, но все хочу прикинуть, какая сложилась ситуация.
— Ну-ну. А пока, что ж, давайте выпьем. Мне пополам с кока-колой.
Я украдкой взглянул на него. Когда он отвернулся, я мысленно последовал за его взглядом в направлении легких кресел, расположенных в нише северо-восточной части зала, рядом с телинотой. На ней играла пожилая дама с металлическими глазами. Рядом попыхивал трубкой Управляющий планетой Земля, Лорел Сэндс.
Эта трубка — одна из интереснейших граней личности Лорела. Настоящая трубка, изготовленная в мастерской Меерохалума. На планете таких трубок осталось совсем немного. Что же касается всего остального в его личности, то его можно было бы назвать чем-то вроде антикомпьютера. Закладываешь в него несколько самых различных, тщательно собранных факторов, цифр и статистических данных, и он превращает все это в сплошной мусор.
Проницательные темные глаза, медленная всепонимающая манера говорить, цепко держа собеседника одним лишь взглядом. Редкие, но выразительные жесты, когда кажется, что он прямо-таки режет воздух ладонью или тычет воображаемых дам под бок своей трубкой. Темные волосы с седыми висками, высокие скулы, загар под стать цвету его твидового костюма (он умышленно избегал темной одежды).
На свою политическую должность он назначен Управляющим по делам Земли на Тапера, и он со всей серьезностью относится к исполнению своих функций, зачастую даже чрезмерно демонстрируя свою самоотверженность, несмотря на периодические приступы язвы.
Он далеко не самый умный человек на Земле. Но он — мой босс! И кроме того, он один из лучших моих друзей.
Рядом с ним сидит Корт Миштиго. Я почти ощущаю физическую ненависть, которую питал к нему Фил, — от его бледно-синих пяток с шестью пальцами до повязки на лбу, алый цвет которой весьма красноречиво свидетельствует о принадлежности к верховной касте. Причем он ненавидел его не столько из-за него самого, сколько, я был уверен, из-за того, что он был ближайшим родственником, а именно внуком самого Татрема Миштиго, который сорока годами раньше начал показывать всему миру, что величайшими современными писателями являются уроженцы Веги. Старый джентльмен до сих пор не отдает ему пальму первенства, и я ни за что не поверю, что Фил способен простить ему это.
Краем глаза я заметил Эллен, которая поднималась по широкой, богато украшенной лестнице в другом конце зала.
Краем другого глаза я увидел, что Лорел смотрит в мою сторону.
— Меня, — сказал я, — уже обнаружили, и я должен теперь идти засвидетельствовать свое почтение этому Вильяму Синбруку. Идем вместе?
— Да… Прекрасно, — кивнул Фил. — Страдания — это как раз то, что нужно для души.
Мы прошли к нише и встали между двумя креслами.
Лорел медленно поднялся и пожал, нам руки. Миштиго поднялся еще медленнее и не протянул руки. Выражение его янтарных глаз оставалось равнодушным, когда нас представили ему. Его оранжевая рубашка свободного покроя постоянно трепетала, так же как и его многокамерные легкие непрерывно выдавливали воздух через передние ноздри, расположенные у основания его широкой грудной клетки.
Он коротко кивнул и повторил мое имя, затем повернулся к Филу, изображая на лице гримасу вроде улыбки.
— Вы не могли бы объяснить значение своей маскировки по-английски, — попросил он.
Голос его напоминал звон затухающего камертона.
Фил повернулся на пятках и побрел прочь.
Затем мне показалось, что представителю Веги на мгновение стало дурно, однако я вовремя вспомнил, что смех обитателей Веги напоминает отчаянное блеяние козла, когда его душат. Я стараюсь держаться подальше от уроженцев Веги…
— Садитесь, — предложил Лорал, стараясь скрыть смущение.
Я подтянул к себе кресло и сел напротив них.
— О’кей.
— Корт намерен написать книгу, — сказал Лорал.
— Вы уже сообщили об этом.
— Книгу о Земле!
Я поклонился.
— Он еще хотел бы, чтобы вы были его проводником в поездке по некоторым Старым местам.
— Я польщен, — мой голос прозвучал несколько натянуто. — Кроме того, меня очень разбирает любопытство: почему именно меня он решил избрать в качестве своего гида?
— А также любопытство относительно того, что ему, возможно, известно о вас, не так ли?
— Да. Не стану этого скрывать, — вынужден был согласиться я.
— Все, что могла сказать Уэллина.
— Отлично. Теперь я удовлетворен, — усмехнулся я.
Откинувшись на спинку кресла, я стал медленно цедить содержимое своего бокала.
— Я начал с того, что навел справки о записях Актов Гражданского Состояния Земли, как только во мне созрел замысел осуществить этот проект — просто ради общего ознакомления с данными о людях; затем после того, как я нашел подходящую кандидатуру, я обратился к личным делам Земной Администрации.
— Гм-м… — протянул я.
— И на меня произвело большее впечатление то, чего в нем не было, чем то, что было записано в личном деле.
Я пожал плечами.
— В вашем послужном списке есть немало пробелов. Даже теперь никто толком не знает, чем вы занимались почти всю свою жизнь. И, между прочим, когда вы родились?
— Не знаю. Я родился в маленькой, крохотной деревушке, где в том году потеряли счет дням. Во всяком случае, как мне потом сказали, это случилось на Рождество.
— Согласно вашему личному делу, вам сейчас семьдесят семь лет. Согласно записям актов Гражданского Состояния, вам либо сто одиннадцать, либо сто тридцать лет.
— Я приврал относительно своего возраста, чтобы получить работу. В те годы все еще продолжалась депрессия.
— Поэтому я составил краткий биографический очерк Номикоса, который в своем роде выдающийся, и, воспользовавшись описанием его физических данных, проследил, имеются ли его аналоги во всех хранилищах информации, включая и закрытую.
— Один собирает древние монеты, другие сооружают модели ракет, — сказал я спокойно.
— И я обнаружил, что вы могли бы еще тремя-четырьмя, даже пятью лицами обзавестись: все они были греками, и один их них, по крайней мере, был очень знаменитый человек. Это Константин Коронос, один из наиболее старших из них. Он родился двести тридцать четыре года назад… И тоже на Рождество. Один глаз голубой, другой — карий. Такая же правая нога, такие же волосы на голове, когда ему было двадцать три года. Такого же роста, такого же примерно веса.
— Те же отпечатки пальцев? Такая же структура сетчатки глаза? — живо поинтересовался я.
— Этих данных не было во многих старых записях. Возможно, в те времена люди были более необразованными. Не знаю. Более легкомысленными, наверное, в отношении тех, кто имел доступ к Гражданским записям.
— Вам известно, что на нашей планете в настоящее время более четырех миллиардов человек? Прослеживая записи в течение трех-четырех веков, я абсолютно уверен в том, что вы могли найти двойников очень многих из ныне живущих людей. Что ж здесь такого особенного?
— Вы просто чем-то заинтересовали меня, вот и всё! Как будто бы вы дух своей планеты, и вы столь же любопытно изучены, как и сама эта планета. Я не сомневаюсь в том, что мне никогда не достичь ваших лет, каков бы ни был ваш возраст, и мне было бы очень интересно узнать: какого же рода чувства владеют человеком, прожившим столько лет, особенно если учесть ваше положение хранителя истории и искусства вашего мира. Вот почему я и остановил на вас свой выбор, — закончил он.
— А теперь, когда вы повстречались со мной, калекой, и все такое прочее, я могу отправиться домой?
— Конрад! — трубка угрожающе метнулась ко мне. — Нет, мистер Номикос. Здесь имеются также и чисто политические и практические соображения. Это суровый мир, а у вас очень высокий потенциал выживаемости. Я хочу, чтобы вы были со мной, потому что я хочу выжить!
Снова я пожал плечами:
— Что же, ладно. И что вы хотите еще?
Он раскудахтался:
— Я чувствую, что не нравлюсь вам.
— Что привело вас к такой мысли? Только из-за того, что вы оскорбили моего друга и задали мне неуместные вопросы, создав впечатление, что нуждаетесь в моих услугах из чистой прихоти…
— Что эксплуатировал ваших соотечественников. Что превращал вашу планету в бордель и дал всей человеческой расе понять ее глубокую провинциальность в сравнении с Галактической культурой, неизмеримо более старой…
— Я ни слова не говорил — «ваша раса», «моя раса»! Я говорю только от своего имени. И я повторяю, вы оскорбили моего друга, задали мне неуместные вопросы и создали у меня такое впечатление, что хотите, чтобы я служил вам просто из вашей прихоти.
Снова звуки, издаваемые козлом, когда его душат.
— Целых три пункта! Да ведь это не оскорбление памяти Гомера или Данте, после чего человек может выступать от имени всей человеческой расы.
— В настоящее время Фил — наилучший из тех, которыми мы располагаем.
— В таком случае, уж лучше обходиться без них.
— Нет причин, чтобы обращаться с Филом подобным образом.
— Полагаю, что есть. В противном случае я не поступил бы так. А во-вторых, я задаю любые вопросы, какие мне хочется, а ваше право — отвечать или нет, если последние покажутся вам оскорбительными. И наконец, никто не собирался производить на вас какое-либо впечатление. Вы находитесь на гражданской службе. Вам дано поручение. Спорьте со своим начальством, а не со мной! Кроме того, мне только что пришло в голову, что вряд ли вы располагаете соответствующими знаниями, чтобы говорить слово «прихоть» столь свободно, как вы себе только что позволили.
Судя по выражению лица Лорела, его язва молчаливо комментировала происходящее.
— Тогда называйте свою грубость чистосердечностью, если хотите, или продуктом другой культуры, и оправдывайте свое влияние на Землю софистическими упражнениями или чем-нибудь другим, что вам взбредет в голову в самый последний момент, и, используя любые средства, снабдите меня соответствующими сведениями о вас всех, чтобы я мог вынести ответное суждение. Вы ведете себя, как представитель монарха в подвластной ему колонии, — сказал я ради того, чтобы остановить его, — и мне это не нравится. Я прочел все ваши книги. Я прочел также и все книги вашего деда. Взять для примера хотя бы его нашумевшую «Глаз земной проститутки». Так вот, вам никогда не стать таким специалистом, как он. Он обладал чувством, обычно называемым состраданием. А у вас его нет. Все, что вы ощущаете, например, в отношении такого старого Фила, в двойном, размере относится и к вам — в моей книге…
Та часть моего выпада, в которой говорилось о его деде, должно быть, затронула больное место собеседника, так как он вздрогнул, не выдержав укола моего голубого глаза.
— Поэтому, пожалуйста, поцелуйте меня в локоть, — сказал я по-вегански нечто эквивалентное земному выражению для подобных случаев.
Сэндос не знает в достаточной степени веганский язык, поэтому он не мог уловить смысл моих слов, однако сразу стал сокрушенно озираться в надежде, что нас не подслушивают.
— Конрад, пожалуйста, не пренебрегайте обязанностями своей профессии. Господин Миштиго, давайте приступим к планированию путешествия.
Миштиго улыбнулся.
— И сведем к минимуму различия между нами? — спросил он. — Ладно.
— Тогда давайте перейдем в библиотеку, там тихо. И там мы сможем воспользоваться картой-экраном.
Я почувствовал, как во мне все напряглось, когда мы поднялись, ибо наверняка наверху был Дос Сантос, ненавидящий веганцев, и конечно же где Дос Сантос, там и девушка с красивым париком, ненавидящая всех. Знал я и то, что наверху был и Эммет с Эллен. Вероятно, туда же мог забрести и Фил, устроив там второй форт Самтер. И, наконец, там был Хасан, который просто сидит и курит с непроницаемым видом. Если вы станете подле него и сделаете несколько глубоких вздохов, то вам будет уже все равно, что там говорят веганцы, да и люди тоже…
