Книга: Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий
Назад: 2
Дальше: 4

3

Тех, кому помогает небо, мы зовем сынами неба. Об этом не узнают ученые. Этого не добьешься работой. Это непостижимо разумом. Не пытаться понять то, что недоступно пониманию, великое достижение. Те, кто не сознают этого, будут уничтожены на гончарном кругу неба.
Чуанг Цзе. XXIII
Джордж Орр ушел с работы в три тридцать и направился к подземке. У него не было машины. Начав экономить, он смог бы купить машину и разрешение на индивидуальное пользование ею, но к чему? Нижний город закрыт для автомобилей, а он живет в нижнем городе. Он научился водить машину в восьмидесятые, но собственного автомобиля у него никогда не было. По Ванкуверской подземке он добрался до Портленда. Поезда, как всегда, были переполнены. Он не мог дотянуться до поручня или петли и стоял, поддерживаемый равномерным напором тел со всех сторон. Сосед держал раскрытую газету и не мог опустить руки. Он так и стоял, задрав голову и разглядывая спортивные новости.
Внимание Орра привлек заголовок: «Атомный удар вблизи афганских границ» и ниже: «Угроза интервенции в Афганистане». Владелец газеты протиснулся к выходу, и газету сменила зеленая пластиковая тарелка с несколькими красными помидорами, а под тарелкой — старая леди в зеленом пластиковом плаще, которая три остановки простояла на правой ноге Орра.
Он вышел на станции Восточный Бродвей и прошел четыре квартала, протискиваясь сквозь вечернюю толпу к зданию Восточной Башни Вильяметт — огромному бетонному стеклянному столбу, с растительным упрямством сражавшемуся за свет и воздух со множеством таких же окружающих его башен.
Очень мало света и воздуха доходило до нового уровня улицы. Внизу было душно и мокро от дождя. Дождь — старая портлендская традиция, но тепло, семьдесят градусов по Фаренгейту, второго марта — вполне современно — это результат загрязнения воздуха. Городские и индустриальные испарения не контролировались достаточно надежно в середине двадцатого века, так что кумулятивный эффект оказался неизбежным. Потребуется несколько столетий, чтобы в воздухе уменьшилось содержание СО2, если это вообще произойдет. Нью-Йорк, по-видимому, будет величайшей жертвой реального парникового эффекта: полярная шапка продолжает таять и уровень моря поднимается, по сути дела весь Босфор в опасности.
Есть и кое-какая компенсация. Дно залива Сан-Франциско поднимается, и вскоре обнажатся сотни квадратных миль со всем, что утонуло с 1848 года. Что касается Портленда, то он в восьмидесяти милях от моря и отделен от него хребтом. Ему угрожает не поднимающаяся, а падающая с неба вода.
Западный Орегон всегда был дождливым местом, но сейчас дожди шли непрерывно, безостановочно, тепловатые дожди. Все равно что живешь в чуть теплой бане.
Новые города — Уматилла, Джон Дэй, Френч Глен — расположены к востоку от Каскадов. Там тридцать лет назад была пустыня. Сейчас там летом страшно жарко, но осадки составляют сорок пять дюймов в год, сравнительно со ста четырнадцатью дюймами в Портленде. Возможно интенсивное земледелие, пустыня цветет. Население Френч Глен — семь миллионов. Портленд позади в Марше Прогресса. В Портленде нет ничего нового. Недоедание, перенаселение, крайнее загрязнение окружающей среды для него норма.
В старых городах больше цинги, тифа, гепатита, в новых — больше сражений банд, больше преступлений и убийств. В одних правят крысы, в других — мафия.
Джордж Орр оставался в Портленде, потому что всегда жил там и потому что не верил, что в другом месте будет лучше.
Мисс Кроч, безучастно улыбнувшись, жестом разрешила ему войти. Орр считал, что кабинеты психиатров, как кроличьи норы, всегда имеют два выхода. Этот не имел другой двери, но вряд ли у пациентов был шанс столкнуться нос к носу. В Медицинской школе говорили, что у доктора Хабера практика небольшая, он преимущественно исследователь. Орр счел его преуспевающим специалистом, а покровительственные манеры доктора подтвердили это. Однако сегодня, меньше нервничая, Орр был более наблюдательным.
Кабинет не имел пластиково-кожаной уверенности в финансовом успехе, не было в нем и академического равнодушия к роскоши. Кресла и кушетки виниловые, стол пластиковый, лишь по краям отделанный деревом.
Доктор Хабер, белозубый, с гнедой гривой, большой, прогудел:
— Добрый день!
Его сердечность не была притворной, разве только чуть преувеличенной. Тепло его голоса было реально, но покрыто пластиком профессиональных манер. В нем чувствовалось желание нравиться и быть полезным. «Доктор, в сущности, не уверен, — подумал Орр, — что существуют другие, и пытается доказать себе это, помогая им. Он так громко гудит „добрый день“ потому что не уверен, что услышит ответ».
Орр хотел сказать что-либо дружеское, но ничего такого не приходило в голову, и он сказал:
— Похоже, Афганистан втянет нас в войну.
— Ну, с конца августа это на всех картах.
Ему следовало бы понимать, что доктор лучше осведомлен в международных делах. Сам Орр три недели как отключился от информации.
— Не думаю, что это поссорит союзников, — продолжал Хабер, — разве что привлечет Пакистан на сторону Ирана. Тогда Индия окажет большую поддержку соседям. Я думаю, что речь Гупты в Дели свидетельствует, что он готов к этому.
— Она расширяется, — сказал Орр. Он чувствовал себя подавленным и несовременным. — Война, я хочу сказать.
— Это вас беспокоит?
— А вас разве нет?
— Это к делу не относится, — сказал доктор.
Он улыбался своей широкой медвежьей улыбкой, как мохнатый медвежий бог. Но после вчерашнего он все время был настороже.
— А меня беспокоит.
Но Хабер не заслуживал ответа. Вопрошающий не может оторваться от вопроса, не может быть объективен, если отвечающий — объект исследований. Впрочем, Орр не высказал вслух эту свою мысль. Он в руках доктора, который, конечно, знает, что делать. Орр предпочитал считать, что люди знают, что делают, может быть, потому, что сам этого не знал.
— Хорошо спали? — спросил Хабер.
Он сел под левым задним копытом лошади.
— Спасибо, хорошо.
— Хотите еще раз во Дворец Снов?
Он внимательно следил за пациентом.
— Конечно, ведь я здесь для этого.
Он видел, как Хабер встал, подошел к столу, видел, как большая рука приближается к его шее — и ничего не случилось.
— Джордж…
Его имя. Кто звал? Голос ему незнаком.
Сухая земля, сухой воздух, звуки незнакомого голоса в ушах. Дневной свет, но никакого направления. Нет пути назад.
Он проснулся.
Полузнакомая комната, полузнакомый большой человек в просторном халате, с белозубой улыбкой, с непрозрачными темными глазами.
— Судя по ЗЭГ, сон короткий, но очень яркий, — сказал густой голос. — Посмотрим. Чем быстрее воспоминание, тем оно полнее.
Орр сел, чувствуя, как у него слегка кружится голова. Он на кушетке. Как он сюда попал?
— Не очень много. Снова лошадь. Вы велели снова видеть мне во сне лошадь, когда загипнотизировали меня?
Хабер покачал головой, не говоря ни да, ни нет, и продолжал слушать.
— На этот раз стойло. Эта комната, солома, ясли, в углу вилы и так далее. В стойле лошадь. Она…
Выжидательное молчание Хабера не позволило уклониться.
— Она произвела огромную кучу навоза, коричневого, дымящегося. Лошадиный навоз. Она была похожа на Маунт-Худ, с этим небольшим пригорком на северном склоне, и вообще… Она заняла весь ковер и надвигалась на меня, поэтому я сказал: «Это только картина горы». И проснулся.
Орр поднял голову, глядя мимо Хабера на стену, где висела фотография Маунт-Худа.
Безмятежная картина в мягких, размытых тонах: серое небо, красновато-коричневая гора с белыми точками ближе к вершине, туманный фон.
Доктор не смотрел на картину. Он пристально следил за Орром. Когда Орр окончил, он рассмеялся, не то чтобы слишком громко, а просто чуть возбужденно.
— Мы к чему-то приближаемся, Джордж!
— К чему?
Орр чувствовал себя жалким и униженным, голова его все еще кружилась после гипноза. Он лежал здесь спящий, может, раскрыл рот во сне и храпел, а Хабер шпионил за его мозгом и подсказывал ему, что видеть во сне.
Он чувствовал себя выжатым, когда же конец? Очевидно, доктор не помнит о фотографии лошади, не помнит разговор о той фотографии. Он уже в новом настроении, с которым не связаны все его воспоминания.
Доктор расхаживал взад и вперед по комнате, говоря громче обычного:
— Итак: а) вы видите сны по приказу и поддаетесь гипнозу, б) вы великолепно реагируете на усилитель. Поэтому мы сможем работать вместе, быстро и эффективно, без гипноза. Я предпочитаю работать без гипноза. То, что мозг делает сам по себе, бесконечно интереснее и сложнее, чем любой его ответ на химическое стимулирование. Поэтому я и разработал усилитель, чтобы дать мозгу возможность самостимуляции. Созидательные и терапевтические ресурсы мозга, бодрствующего или спящего, практически бесконечны. Если бы только подобрать ключи ко всем замкам! Власть одних только сновидений огромна!
Он рассмеялся своим жизнерадостным смехом.
Орр почувствовал неловкость: слишком близко к истине.
— Я уверен, что ваше лечение идет теперь именно в этом направлении. Нужно использовать ваши сны, чтобы победить их. Встретить ваш страх и с моей помощью покончить с ним. Вы боитесь собственного мозга, Джордж. С таким страхом не может жить ни один человек. А вы и не должны. Вы не знали, как использовать собственный мозг, как обратиться к нему за помощью, воспользоваться им в созидательных целях. Вам нужно лишь не скрывать от себя свою умственную мощь, не подавлять ее, а высвободить. Мы сделаем это вместе. Разве я не прав?
— Не знаю, — ответил Орр.
Когда доктор говорил об этой его умственной мощи, Орр на мгновение подумал, что Хабер имеет в виду его способность изменять реальность. Но если бы он имел в виду это, разве он не сказал бы ясно? Зная, что Орр отчаянно нуждается в подтверждении, он не отказал бы ему.
Сердце Орра упало. Наркотики выбили его из эмоционального равновесия, он это знал, и поэтому пытался контролировать свои чувства. Но это разочарование сильнее его контроля. Теперь он понял, что позволил себе слабую надежду. Вчера он был уверен, что доктор знает о замене горы лошадью. Но Хабер постарался скрыть свою осведомленность. Несомненно, он был не способен признаться в этом даже самому себе.
Орр сам долго не мог поверить, что совершает невозможное. Однако он надеялся, что Хабер, зная содержание сна, присутствует при нем, в самом центре, может заметить изменения, может помнить их и подтвердить.
Плохо. Выхода нет. Орр оставался там, где был уже много месяцев — в одиночестве, — зная, что он безумен, и зная, что он не безумен, в одно и то же время. Вполне довольно, чтобы сойти с ума.
— А может, вы дадите мне постгипнотическое внушение не видеть эффективных снов? Поскольку вы предположили, что я могу… так я избавился бы от наркотиков, по крайней мере, на время.
Хабер сел за стол, сгорбившись, точно медведь.
— Сомневаюсь, чтобы оно подействовало, даже на одну ночь, — сказал он просто.
И вдруг он загремел снова:
— Разве это не то же бесплодное направление, в котором вы уже двигались, Джордж? Наркотики или гипноз — это все подавление. Вы не сможете убежать от собственного мозга. Вы видите это, но не хотите согласиться. Все в порядке. Подумайте. Вы дважды вот на этой кушетке видели сны. Плохо было? Кому-то принесло вред?
Орр покачал головой, слишком расстроенный, чтобы отвечать.
Хабер продолжал говорить, и Орр заставил себя его слушать. Доктор говорил теперь о мечтах, о получасовых циклах сновидений, об их использовании и ценности. Он спросил, какой тип мечтания ближе Орру.
— Я, например, — сказал он, — часто мечтаю о героизме. Я спасаю девушку, или товарища-астронавта, или осажденный город, или целую обреченную планету. Мессианские мечты, мечты о добрых целях. Хабер спасает мир! Они очень забавны — пока я держу их там, где им положено быть. Всем нам надо немного прихвастнуть, пусть в мечтах, но когда мы начинаем ориентироваться на них, тогда параметры реальности становятся для нас системами. Затем есть тип мечтания «остров Южного моря». Им предаются люди средних лет. И тип благородного мученика, и различные романтические фантазии юности, и садомазохистские, и так далее. Большинство людей отдают дань сразу нескольким типам. Мы почти все хоть один раз смотрели на арене цирка в глаза льву или бросали бомбу в своих врагов, или спасали девственницу с тонущего судна, или писали за Бетховена его Десятую симфонию. Так какой стиль вы предпочитаете?
— Уход… бегство, — сказал Орр.
Ему пришлось собраться с мыслями и ответить этому человеку, который старается помочь ему.
— Вас тяготит работа, ежедневная рутина?
Хабер, казалось, не верил, что Орру может нравиться его работа. Несомненно, Хабер обладал большим честолюбием и ему трудно было поверить, что у кого-то оно может отсутствовать.
— Нет, скорее город, толпа. Слишком много людей. Заголовки. Вывески…
— Мечтаете о Южных морях? — спросил Хабер со своей медвежьей улыбкой.
— Нет. У меня не очень богатое воображение. Я мечтаю о хижине где-нибудь за городом, может быть, на Береговом хребте, где еще остались старые леса.
— Пытались когда-нибудь купить?
— Земля, даже самая дешевая, в Заповеднике Южного Орегона стоит тридцать восемь тысяч долларов за акр, а с видом на берег возрастает до сорока тысяч.
Хабер присвистнул.
— Я вижу, вы обдумываете это всерьез. Однако, вернемся к вашим мечтам. Слава богу, за них не нужно платить. Не хотите ли еще сеанс? У нас осталось полчаса.
— Не могли бы вы…
— Что, Джордж?
— Заставить меня не видеть сны?
Хабер начал один из своих красноречивых отказов.
— Как вы знаете, испытываемое под гипнозом исключает все направления, в том числе те, что у людей обычно заблокированы. Снять этот блок, значить дать вам слишком много различных направлений. Я могу руководить вашими снами, но не хочу, чтобы вы полностью отказались от снов. Я хочу, чтобы вы подробно рассказывали о каждом сне. Хорошо? Вы знаете, что можете доверять мне. Я здесь, чтобы помочь вам. Я не прошу у вас слишком много. Я подталкиваю вас, но не слишком сильно или быстро. У вас не будет никаких кошмаров! Поверьте, я не меньше, чем вы, хочу разобраться и понять. Вы разумный человек, с вами легко работать, к тому же вы мужественны. Мы преодолеем это. Верьте мне, Джордж!
Орр не вполне верил Хаберу, но тот был непреклонен, как проповедник, к тому же Орр хотел верить ему.
Он ничего не сказал. Он снова лег на кушетку и подчинился прикосновению большой руки к своему горлу.
— Прекрасно! Вот и вы! Что вам снилось, Джордж? Подавайте горячее, на вертеле!
Орр чувствовал себя больным и отупевшим.
— Что-то о Южных морях, кокосовые орехи… Не могу вспомнить.
Он потер голову, почесал шею под короткой бородкой и сделал глубокий вдох. Страшно хотелось пить.
— А потом я видел вас. Вы шли с Джоном Кеннеди, президентом, по улице. Я думаю, что это была Олдер-стрит. Я шел за вами и что-то нес для одного из вас. Кеннеди раскрыл зонтик — я видел его профиль, как на старых пятидесятицентовых монетах. Вы сказали: «Больше он вам не понадобится, мистер президент», и взяли у него зонтик. Он, казалось, был недоволен и сказал что-то, чего я не понял. Но дождь прекратился, вышло солнце, и тогда он сказал: «Я думаю, вы правы». Дождь кончился.
— Откуда вы знаете?
Орр вздохнул.
— Увидите, когда выйдете наружу. На сегодня все?
— Я готов продолжать.
— Я очень устал.
— Тогда все на сегодня. Послушайте, а что если назначить следующую встречу на вечер? Вы уснете нормально, а гипноз я использую для того, чтобы внушить вам содержание сна. Вы будете работать днем, а я буду работать ночью. Это ускорит дело и избавит вас от всяких лекарств, подавляющих сновидения. Хотите попробовать? В пятницу вечером?
— У меня свидание, — сказал Орр и сам удивился своей лжи.
— Тогда в субботу.
— Хорошо.
Он вышел, неся дождевик на руке. В нем не было необходимости. Сон о Кеннеди сбылся. Теперь он был окончательно уверен. Каким бы спокойным ни было содержание его снов, он просыпался, отчетливо помня их и чувствуя себя разбитым, как будто приложил огромное физическое усилие. Раньше он видел такие сны не чаще раза в месяц-полтора и испытывал страх перед ними. Теперь, с помощью усилителя, с помощью гипнотического внушения три из четырех его снов за два дня оказались эффективными. А если не считать сна о кокосах, который был путаным, то три из трех. Он был предельно измотан.
Дождя не было. Когда он вышел из Восточной Башни Вильяметт, мартовское небо было чисто и высоко раскинулось над каньоном улиц. Дул восточный ветер со стороны пустыни, который изредка приносил жаркую сухую погоду в Долину Вильяметт.
Чистый воздух несколько повысил его настроение, он расправил плечи и пошел, стараясь преодолеть легкое головокружение — следствие усталости, тревоги, двух коротких снов в необычное время дня и спуска на лифте с шестьдесят второго этажа.
Велел ли ему доктор увидеть сон о прекращении дождя или только о Кеннеди — теперь он вспомнил, что у Кеннеди была борода Авраама Линкольна — или о самом Хабере? Он не мог сказать. Эффективность сна проявилась в прекращении дождя, в изменении погоды. Но это ничего не доказывает. Часто не самые запоминающиеся или поразительные детали оказывались эффективными. Он подозревал, что Кеннеди, по причинам, известным только его подсознанию, был его собственным увеличенным подобием, но не был уверен в этом.
Сквозь густую толпу людей он прошел к станции Восточный Бродвей, опустил пятидолларовую монету в автомат, получил билет, сел в поезд и погрузился в тьму под рекой.
Головокружение усилилось.
Двигаться под рекой — что за странная и дикая мысль! Пересечь реку, перейти ее вброд, переплыть, воспользоваться лодкой, паромом, мостом, плыть вверх по реке или вниз по течению — все это имеет смысл, но двигаться под рекой — в этом есть что-то извращенное.
Под Вильяметт девять железнодорожных и автомобильных тоннелей, над ней семьдесят мостов, берега ее на протяжении двухсот семи миль закованы в бетон.
Контроль над уровнем воды в реке и ее крупном притоке Колумбии в нескольких милях по течению от центра Портленда несколько усовершенствован, и река не может подняться больше чем на пять дюймов даже во время продолжительных дождей. Вильяметт была полезной частью окружающей среды, как большое покорное тягловое животное, затянутое поводьями, уздой и седлом. Если бы она не приносила пользу, ее бы всю закрыли бетоном, подобно сотням небольших ручьев и речек, текущих в темноте под зданиями городов. Но без реки Портленд не был бы портом. По реке двигалось множество кораблей, длинные цепочки барж, большие плоты.
Поэтому поезда, грузовики и немногие частные автомобили должны были двигаться под рекой. Над головами сидящих в подземке находились тонны скал и гравия, кубометры текущей воды, кили океанских кораблей, бетонные опоры мостов, группы паровых барж, груженных замороженными курами, один реактивный самолет на высоте в тридцать четыре тысячи футов и звезды на удалении в четыре и три десятых светового года и больше.
Джордж Орр, бледный в мерцающем свете подземных ламп, стоял, держась за петлю, и раскачивался вместе с тысячами других людей. Он думал: «Я живу в кошмаре и время от времени просыпаюсь от него в снах».
Толчея при выходе на станции Юнион вышибла эту мысль у него из головы. Он целиком сосредоточился на том, чтобы устоять на ногах. По-прежнему чувствуя головокружение, он боялся, что если выпустит петлю, то может упасть.
Поезд с шумом двинулся дальше. Подземной железной дороге было всего пятнадцать лет, но она сооружалась в спешке, из подручных материалов, во время, а не до краха экономики частных автомобилей. Как горожанин, уже привыкший к подземке, Орр даже не замечал страшного скрежета. Окончания его слуховых нервов потеряли свою чувствительность, хотя ему было всего тридцать лет. Во всяком случае, шум был обычным фоном кошмара. Прочнее ухватившись за петлю, Орр продолжал думать.
С тех пор как он по необходимости заинтересовался этим предметом, Орр был поражен неспособностью большинства людей запомнить содержание своих снов. Подсознательное мышление, по-видимому, недоступно сознательному запоминанию. Но бессознательно, под гипнозом? Он ведь не спит. Почему он тогда не помнит? Это его беспокоило. Он хотел знать, что делает Хабер, когда он засыпает?
Взять к примеру первый сон сегодня. Велел ли ему доктор просто снова увидеть лошадь, а он сам подсознательно добавил конский навоз? Это смущало его. Или доктор предвидел и навоз, что смущает уже в другом отношении. Возможно, Хаберу повезло, что сон не окончился большой грудой дымящегося навоза на ковре в его кабинете. Вместо этого появилось изображение горы.
Орр застыл. Поезд подошел к станции Олдер-стрит. Мимо него к двери протискивались люди. «Гора! — думал он. — Он велел мне вернуть гору, значит, он знал, что она была здесь до лошади. Он знал. Он видел, как эффективные сны изменяют реальность. Он видел изменения. Он верит мне. Я не сумасшедший!»
Радость Орра была так велика, что семь или восемь прижатых к нему пассажиров тоже ощутили радость или облегчение.
Женщина, не сумевшая перехватить у него петлю, почувствовала, как перестала болеть мозоль. Мужчина, вонзивший ему в ребра локоть, неожиданно подумал о солнечном свете. Старик, сидевший прямо перед ним, на мгновение забыл о голоде.
Орр соображал не очень быстро. Он не был мыслителем. Он думал медленно, не скользя по чистому льду логики, не паря на крыльях воображения. Он медленно плелся пешком по дороге существования. Он не видел связей вещей, что свидетельствует о глубоком интеллекте. Он ее чувствовал, благодаря своей интуиции. Конечно, он не был глупцом, но он и наполовину не использовал свой мозг. Лишь когда он вышел из подземки на станции Росс-Айленд Бридж, прошел несколько кварталов вверх по холму, поднялся на лифте на восемнадцатый этаж, в свою комнату размером восемь на одиннадцать футов, положил кусок хлеба из соевых бобов в инфракрасную печь, налил кружку эрзац-пива и постоял немного у окна — он платил вдвое больше за комнату с окном, — глядя на западные холмы Портленда, уставленные огромными блестящими башнями, полными света и жизни, — лишь тогда он наконец подумал: «Почему доктор Хабер не сказал мне, что знает об эффективных снах?»
Он некоторое время размышлял.
«Хабер знает, что картина дважды изменилась. Почему он ничего не сказал? Он знает, что я боюсь безумия. Он говорит, что хочет помочь мне. Мне бы очень помогло, если бы он сказал».
Глотнув пива, Орр продолжал рассуждать:
«Доктор теперь знает, что дождь прекратился. Но когда я сказал ему об этом, он не пошел проверять. Может, он боится всего этого и не хочет узнать больше, прежде чем сказать мне, что он об этом думает? Что же, я не могу порицать его за это. Было бы странно, если бы он не боялся. Но когда он привыкнет к этой мысли… Прекратит ли он мои сны, помешает мне немедленно изменять реальность или нет? Пора прекратить. Происшедшего вполне достаточно».
Он покачал головой и отвернулся от окна.
Назад: 2
Дальше: 4