20. Бессмысленная поездка
В своих записях, которые Эстравен вел во время перехода через Гобрин, он удивлялся тому, почему его товарищ стыдится плакать.
Я мог бы тогда же объяснить ему, что это не столько стыд, сколько страх. Теперь, в вечер после смерти Эстравена, я оказался в холодной стране, которая лежит за пределами страха. Я понял, что здесь можно плакать, но что в этом толку?
Меня привезли в Сассинот и посадили в тюрьму, потому что я находился в обществе объявленного вне закона, а главное потому, что не знали, что со мной делать. С самого начала, еще до получения официального приказа из Эрхенранга, со мной обращались хорошо. И моя кархидская тюрьма оказалась хорошо обставленной комнатой в Башне лордов Сассинота. Там был очаг, радиоприемник, кормили пять раз в день. Особых удобств не было, постель была жесткая, одеяло тонкое, пол голый, воздух холодный, как во всех помещениях в Кархиде. Но ко мне прислали врача, и его руки и голос дали мне гораздо больший комфорт, чем что-либо в Оргорейне. Дверь оставалась незапертой. Я помню, как она стояла открытая, а я хотел закрыть ее из-за сквозняка из коридора. Но у меня не было ни сил, ни мужества, чтобы встать с постели и прикрыть дверь моей комнаты.
Врач, серьезный, основательный молодой человек, сказал мне:
— Вы истощены. В течение пяти или шести месяцев вы перенапрягались и недостаточно питались. Вы истратили себя. Больше вам нечего тратить. Лежите, отдыхайте. Лежите спокойно, как реки подо льдом зимой. Ждите.
Но, засыпая, я снова оказывался в грузовике, в куче остальных заключенных. Все мы дрожали, жались друг к другу в поисках тепла. Все, кроме одного. Этот один лежал у решетки холодный, со ртом, полным засохшей крови. Он был предателем. Он ушел сам, покинув меня. Я просыпался, дрожа от гнева, от бессильного гнева, который переходил в слезы слабости.
Должно быть, я был болен. Помню сильную лихорадку, и врач остался со мной на ночь, а может, и на несколько ночей.
Я не помню эти ночи. Помню лишь свой жалобный голос:
— Он мог остановиться. Он видел стражников. Он шел прямо на их ружья.
Юный врач некоторое время молчал.
— Вы хотите сказать, что он убил себя?
— Может быть…
— Это худшее, что можно сказать о друге. Я не верю, что Харт рем ир Эстравен был способен на это.
Я забыл, как относятся эти люди к самоубийству. Право выбора существует лишь для нас. Они же считают самоубийство отречением от права выбора, предательством по отношению к самому себе. Для кархидца, читающего наше Евангелие, преступление Иуды не в том, что он предал Христа, а в том, что он своими последующими действиями отнял у себя право на прощение, на перемену, на саму жизнь — его самоубийство.
— Значит, вы не зовете его — Эстравен-предатель?
— Его никто не называл так. Очень многие вообще не верят в его преступление, господин Ай.
Но я не способен был увидеть в этом утешение и лишь плакал от непрекращающейся пытки.
— Почему они застрелили его? Почему он мертв?
На это врач не отвечал. Ответа просто не было.
Формально меня ни разу не допрашивали.
Меня спросили, как я бежал с Пулафенской фермы и как добрался до Кархида, спросили, кого я вызвал по радио. Я все рассказал. Эту информацию направили прямо в Эрхенранг королю. Сведения о корабле держались втайне, но новости о моем побеге из Орготской тюрьмы, о зимнем переходе через лед, о том, что я нахожусь в Сассиноте, сообщались и обсуждались открыто.
В сообщениях радио не упоминалось ни об участии Эстравена в этом деле, ни о его смерти. Но и об этом было известно.
Секретность в Кархиде заключается в осторожности, во взаимно согласованном молчании, в отказе от расспросов. В бюллетенях говорилось лишь о посланнике, господине Ае, но все знали, что это Харт рем ир Эстравен похитил его из рук орготов и вернулся через лед в Кархид, чтобы доказать ложность утверждения сотрапезников о моей внезапной смерти от лихорадки в Мишпори прошлой осенью. Эстравен очень точно рассчитал последствия моего возвращения. Скорее он недооценил их. Из-за чужака, который больной и беспомощный лежал в Сассиноте, в течение десяти дней пали два правительства.
Конечно, орготское правительство сохранилось, только одна группа сотрапезников сменилась другой. Контроль над Тридцатью Тремя перешел в другие руки.
Как говорят в Кархиде, у одних тени стали длиннее, у других — короче. Фракция Сарфа, отправившая меня на Пулафенскую ферму, несмотря на беспрецедентное замешательство, вызванное тем, что ее уличили во лжи, держалась, пока Аргавен не объявил публично о приземлении звездного корабля в Кархиде. В этот день фракция Оболе, партия открытой торговли, взяла верх в Правительстве Тридцати Трех. Так что я в конце концов сослужил им службу.
В Кархиде падение правительства означает главным образом разжалование и смещение премьер-министра и перемещения в кноремми. Тайб не делал попыток удержаться. Моя нынешняя ценность в игре международного шифгретора плюс оправдание (по моему настроению) Эстравена придали мне такой вес, что он подал в отставку еще до того, как было публично объявлено об ожидающемся прибытии звездного корабля. Получив сообщение от Тессичера, он дождался известия о смерти Эстравена и тут же подал в отставку.
Когда Аргавен полностью был информирован, он послал мне приглашение немедленно прибыть в Эрхенранг вместе с немалой суммой на расходы. Администрация Сассинота оказалась тоже очень любезной и послала со мной молодого врача, потому что я все еще был не в форме. Мы проделали путешествие на моторных санях. Я помню его лишь частично.
Оно было ровным и неторопливым, с остановками, когда мы ожидали, пока снегоочистители подготовят дорогу, и с долгими ночами в гостиницах. Оно продолжалось не более двух или трех дней, но мне оно показалось очень долгим, и я помню лишь, как мы через северные ворота Эрхенранга въезжали на боковые глубокие улицы, поднимая снежную пыль.
Здесь я почувствовал, что сердце мое окрепло, а мозг прояснился. Раньше я был словно разбит на куски. Теперь, несмотря на усталость от путешествия, я понял, что во мне еще осталась сила, сила привычки, вероятно, потому, что здесь было место, которое я знал, город, в котором я жил и работал больше года. Я знал улицы и башни, знал дворцы и дороги. Я понял, что здесь я должен завершить дело, за которое умер Эстравен.
Я должен установить ключевой камень арки.
В городе меня ждал приказ остановиться в одном из домов для гостей внутри самого дворца. Это был Дом Круглой Башни, который означал высокий уровень шифгретора при дворе, а не только расположение короля и признание им высокого положения гостя. Здесь обычно жили послы дружественных стран. Это был очень хороший знак.
Но по дороге туда мы проходили мимо дома Красного Угла, и я взглянул на узкую калитку под аркой, на обнаженные деревья над бассейном, серым от льда, и на дом, все еще пустой.
У входа в Круглую Башню меня встретил человек в белом хебе и алой куртке, с серебряной цепью через плечо. Это был Фейкс, предсказатель из крепости Стерхед.
При виде его доброго и красивого лица, первого знакомого лица за много дней, я почувствовал облегчение. Когда Фейкс пожал мне руки в редком для Кархида знаке приветствия, я смог ответить ему.
Он был послан в кноремми из своего района, Южного Рера, в начале осени. Выбор члена совета из жителей жанндарской крепости не является чем-то необычным. Необычно скорее то, что Ткач принял это предложение, и я думаю, что Фейкс отказался бы, если бы его меньше беспокоило направление политики правительства Тайба. Он снял золотую цепь Ткача и надел серебряную цепь советника. После этого ему пришлось недолго ждать, потому что он был членом Хес-кноремми в Высшем Совете, который служит противовесом премьер-министру. Он был назначен на свой пост королем.
Видимо, он был на пути к той высоте, с которой менее года назад пал Эстравен. В политическом Кархиде карьеры делаются быстро.
В Круглой Башне, холодном маленьком доме, мы некоторое время разговаривали с Фейксом, прежде чем было официально объявлено о моем приезде. Устремив на меня свой ясный взгляд, он спросил:
— На землю опускается корабль больший, чем тот, на котором прилетели вы. Это верно?
— Да. Я вызвал его.
— Когда он прибудет?
Поняв, что я не знаю даже, какой сегодня день и месяц, я осознал в каком плохом состоянии находился все это время.
Мне пришлось вернуться назад, к дню накануне смерти Эстравена. И тут я получил еще один шок. Если корабль находился на минимальной орбите, то сейчас он уже на планетарной орбите и ждет моего сообщения.
Я должен связаться с кораблем. Они ждут инструкции. Где он, по мнению короля, должен приземлиться? Нужен ненаселенный район, достаточно обширный. Мне нужен передатчик.
Все было организовано быстро и легко.
Бесконечные оттяжки и сложности моих прежних взаимоотношений с правительством Эрхенранга растаяли, как лед в весенней реке. Колесо повернулось.
На следующий день должна была состояться моя аудиенция у короля.
Эстравену понадобилось шесть месяцев на то, чтобы организовать мою первую аудиенцию. Вторая отняла у него жизнь.
Но этот раз я слишком устал, чтобы чувствовать страх, и были обстоятельства, которые перевешивали мысли о самосохранении. Я прошел по длинному красному залу под пыльными знаменами и встал перед длинным помостом и его тремя очагами, в которых ярко пылал огонь. Король сидел у центрального очага у стола.
— Садитесь, господин Ай.
Я сел у очага наискосок от Аргавена и увидел его лицо в отсветах пламени. Он выглядел больным и старым. Он походил на женщину, потерявшую ребенка, на мужчину, утратившего сына.
— Ну, господин Ай, ваш корабль приземляется?
— Он приземлится в Аттен Фен, так вы указали, ваше величество. Посадка состоится сегодня вечером, в начале третьего часа.
— А что, если он промахнется? Он может все сжечь?
— Он идет прямо по радиолучу, все уже организовано. Он не может промахнуться.
— А сколько там людей? Одиннадцать? Это правда?
— Да. Бояться нечего, ваше величество.
Руки Аргавена дернулись.
— Я больше не боюсь вас, господин Ай.
— Я рад этому.
— Вы хорошо послужили мне.
— Но я не ваш слуга.
— Я это знаю, — равнодушно сказал он.
Жуя губу, он посмотрел на огонь.
— Мой ансибл в Мишпори, вероятно, в руках Сарфа. Однако на борту корабля есть другой. С момента приземления корабля я снова становлюсь полномочным посланником Экумена с правом обсуждать и подписывать договор о союзе с Кархидом. Все это может быть подтверждено по ансиблу стабилями Хейна.
— Очень хорошо.
Я молчал, потому что он не обращал на меня внимания. Концом сапога он передвинул полено в очаге. Полетели красные искры.
— Какого дьявола он обманывал меня? — высоким, резким голосом спросил он.
— Кто? — спросил я, возвращая ему взгляд.
— Эстравен.
— Он не хотел, чтобы вы обманулись. Когда вы начали проявлять милость к недружественной ко мне фракции, он убрал меня из виду и вернул в тот момент, когда я смог выполнить свою миссию посланника Экумена.
— Почему он ничего не говорил о большом корабле?
— Он сам не знал о нем. До прибытия в Оргорейн я никому не говорил о нем.
— К чему тогда вся эта болтовня? Он хотел, чтобы вы выполнили свою миссию в Оргорейне. Он действовал совместно с фракцией Открытой торговли. И после этого вы будете говорить, что он не предатель.
— Конечно. Он знал, что как только какая-то нация вступит в Экумен, все остальные последуют за ней. Так и будет. И Сит, и Перунтер, и Архипелаг присоединятся к нам. Он очень любил свою страну, но служил он не ей и не вам. Он служил тому же, чему служу я.
— Экумену? — спросил Аргавен.
Он был удивлен.
— Нет. Человечеству.
Говоря это, я не знал, что говорю лишь частично правду. Не менее верно было бы сказать, что действия Эстравена проистекали из личных чувств, из ответственности перед одним-единственным человеком и из преданности ему. Этот человек — я. Но и это было бы не всей правдой.
Король не отвечал. Его обвисшее, покрытое морщинами лицо снова было обращено к огню.
— Почему вы вызвали свой корабль раньше, чем известили меня о своем прибытии в Кархид?
— Чтобы освободить вам руки, ваше величество. Сообщение достигло бы также и лорда Тайба, который мог бы отправить меня обратно в Оргорейн или застрелить, как приказал застрелить моего друга.
Король ничего не сказал.
— Моя собственная безопасность не так уж много значит, но у меня есть долг перед Гетеном и Экуменом, задача, которую я должен выполнить. Я сначала сигнализировал кораблю, чтобы получить возможность выполнить свою миссию. Так посоветовал мне Эстравен, и он был прав.
— Что ж, это неплохо. Во всяком случае, они приземлятся здесь, мы будем первыми. И все они похожи на вас, все извращенцы и всегда в кеммере? Странная честь принимать подобных гостей. Скажите лорду Герчерну, управляющему дворцом, как их следует принимать. Проследите, чтобы не было обид и оскорблений. Их разместят во дворце там, где вы сочтете нужным. Я хочу оказать им честь. Однако вы молодец — представили сотрапезников лжецами, а потом дураками.
— А вскоре союзниками, ваше величество.
— Знаю! — резко сказал он. — Но Кархид первый!
Я кивнул.
После недолгого молчания он сказал:
— Как это было — переход через Лед?
— Нелегко.
— Эстравен — подходящий человек для таких безумных предприятий. Он был крепок, как железо, и никогда не терял голову. Мне жаль, что он мертв.
Я не нашел ответа.
— Я дам вашим соплеменникам аудиенцию завтра после полудня во втором часу. Есть ли у вас еще что-нибудь?
— Милорд, не отмените ли вы указ об изгнании Эстравена, чтобы вернуть ему честное имя?
— Пока нет, господин Ай. Не торопитесь. Что еще?
— Больше ничего.
— Тогда идите.
Даже я предал его. Я сказал, что не посажу корабль, пока не будет отменено его наказание, пока он не вернет себе доброе имя. Но я не мог пренебречь тем, ради чего он умер. Это все равно не вернуло бы его к жизни.
Остаток этого дня я вместе с лордом Герчерном и другими готовился к приему экипажа корабля. Во втором часу мы на моторных санях двинулись в Аттен Фен, расположенный в тридцати милях к северу от Эрхенранга. Посадочная площадка размещалась на краю обширной пустынной местности, слишком болотистой, чтобы использовать ее для сельского хозяйства и поселений. Теперь, в середине месяца Иррем, она вся промерзла и представляла собой равнину, покрытую толстым слоем снега. Радиобакен действовал весь день, все время приходили подтверждающие сигналы с корабля.
На экране экипаж должен был хорошо видеть терминатор, проходивший по Великому Континенту от залива Гутон до залива Чарисьюн, пики Каргаза, все еще освещенные солнцем. Наступали сумерки, и тут мы увидели, что одна из звезд опускается.
Она опустилась в реве и великолепии. От большого озера воды и грязи, образовавшегося под ней, поднимался пар, белый, как ее стабилизаторы. Под болотом была вечная мерзлота, твердая, как гранит, и корабль аккуратно опустился на нее.
Озеро быстро замерзало, и огромная рыба, балансируя на хвосте, отражалась темным серебром в сумерках Зимы.
За мной Фейкс из Стерхеда проговорил первые слова с начала спуска:
— Я рад, что дожил до этого.
Так сказал Эстравен, глядя на лед, на смерть. Так он сказал бы этим вечером.
Чтобы отвлечься от горьких сожалений, я пошел по снегу к кораблю. Почва вокруг уже замерзла, и, когда я подходил, открылся люк и оттуда грациозной дугой спустился трап. Первой шла Ланг Хес Нью, не изменившаяся, конечно, поскольку с того момента, как я последний раз видел ее, я прожил три года, а она несколько недель. Она посмотрела на меня, на Фейкса и на остальных сопровождающих и остановилась у подножия трапа. Торжественно произнесла она по-кархидски:
— Я пришла с дружбой.
Для нее все мы были чужаками. Я позволил Фейксу первым приветствовать ее.
Он указал ей на меня, и она подошла, взяла меня за руку, как принято у моего народа, и сказала, глядя мне в глаза:
— О, Дженли, я вас не узнала!
Странно было после такого промежутка времени услышать женский голос. Остальные члены экипажа тоже вышли из корабля. Это был мой совет: нельзя проявлять недоверие с кархидцам и тем оскорблять их шифгретор.
Все они вежливо здоровались с кархидцами. Но мне эти мужчины и женщины казались странными. Голоса их тоже звучали странно: слишком глубоко и резко.
Они были похожи на стадо больших необычных животных двух различных видов: большие обезьяны с разумными глазами, все в кеммере. Они пожимали мне руки и дотрагивались до меня.
Я держал себя в руках и рассказал Хес Нью и Тьюлеру во время поездки на санях в Эрхенранг самое необходимое из того, что им следовало знать. Но когда мы добрались до дворца, я немедленно ушел в свою комнату.
Вошел врач из Сассинота. Его спокойный голос и юное серьезное лицо, не мужское и не женское, а просто человеческое, показалось мне таким знакомым и правильным, что мне стало не по себе.
Дав мне какой-то транквилизатор и уложив в постель, он сказал:
— Я видел ваших товарищей — посланников. Какое удивительное событие — люди со звезд. И в мое время!
И снова этот восторг, эта храбрость, то, что больше всего восхищало меня в характере кархидцев и вообще в человеческом характере. И хотя я не разделял его чувств, отрицать их было бестактно. Я сказал:
— И для них удивительное событие прийти в новый мир, к новому человечеству.
В конце весны во второй половине месяца луны, когда спал паводок и снова стало возможным ездить по дорогам, я взял в маленьком посольстве в Эрхенранге отпуск и отправился на восток. Наши люди распределились по всей планете. Как только нам разрешили пользоваться самолетами, Хес Нью и трое других перелетели через Сит и Архипелаг к народам морского полушария, которых я прежде так и не узнал. Другие поехали в Оргорейн, а двое, неохотно, — в Перунтер, где паводок еще даже не начинался и где весна наступает на неделю позже. Тьюлер и Коста очень хорошо справились с делами в Эрхенранге. Ничего срочного не было.
В конце концов корабль с ближайшего союзного мира прибудет не раньше, чем через семнадцать лет. Зима — окраинный мир. За ним до самого рукава Южного Ориона не найдено ни одной планеты, населенной людьми, а от Зимы до первичного мира Экумена, мира — очага нашей расы, очень долгий путь — пятьдесят лет до Хейна, целая человеческая жизнь. Спешить некуда.
Я пересек Каргаз, на этот раз по долгому пути, по дороге, на которой веют ветры с Южного моря, нанес визит в деревню, куда рыбаки привели меня с острова Хорден три года назад, провел неделю в большом портовом городе в устье реки Энч и в начале лета пешком отправился к земле Карм.
Я шел на юго-восток по неровной местности, полной ущелий и зеленых холмов, больших рек и одиноких домов, пока не добрался до озера Айсфут. Поглядев с берега озера на юг, я увидел свет и узнал его — белая окраска неба, блеск далекого ледника. Там был Лед.
Эстра очень древний поселок. Его очаг и другие здания построены из серого камня, вырубленного в скале, на которой он стоит. Все здесь уныло и полно звуков ветра.
Я постучал, дверь открыли. Я сказал:
— Прошу гостеприимства домейна. Я был другом Терема из Эстре.
Открывший, серьезный юноша девятнадцати-двадцати лет, молча выслушал мои слова и впустил меня в Очаг. Он провел меня в умывальную, потом на кухню. Убедившись, что гость умылся и поел, он отвел меня в спальню. Отсюда из узкого окна было видно озеро и серый лес торе, лежавший между Эстра и Стоком: унылые земли, унылый дом. В глубоком очаге гудел огонь, давая, как всегда, больше света для глаз, чем тепла для тела, потому что каменные стены, пол и ветры, дующие со льда, уносили большую часть тепла. Но я не чувствовал холода, как в первые два года пребывания на Зиме, я уже достаточно долго прожил в этом холодном мире.
Через час юноша (у него была девичья стройность и тонкость взглядов и движений, но девушка не может хранить такого угрюмого молчания) пришел и сказал, что лорд Эстре примет меня, если я хочу этого. Я пошел за ним по длинным коридорам, где началась какая-то игра в прятки. Дети пробегали мимо нас, натыкались на нас и вскрикивали от возбуждения. Более старшие, как тени, скользили от двери к двери, зажав руками рот, чтобы не рассмеяться. Один толстый малыш лет пяти или шести, отскочил от моих ног, потом схватил меня за руку.
— Сорве! — пропищал он, глядя на меня широко раскрытыми глазами. — Сорве, я иду прятаться в пивоварню.
Он унесся, как круглый камень из пращи. Юноша Сорве, ничуть не расстроившись, повел меня дальше и привел наконец во Внутренний Очаг к лорду Эстра.
Эсвана Харт рем ир Эстравен был старик, которому было далеко за семьдесят, с изувеченными артритом ногами. Он прямо сидел у огня в кресле на колесиках. Лицо у него было широкое, притупленное и изношенное временем, как обветренная скала — спокойное лицо, ужасающе спокойное.
— Вы посланник Дженри Ай?
— Да.
Он смотрел на меня, а я на него. Терем был сыном этого старца. Терем, младший из сыновей, а старший Арек, тот самый, чей голос слышал он, когда я мысленно говорил с ним. Оба они теперь мертвы. Я не смог увидеть ничего знакомого в этом изношенном, спокойном и жестком лице.
Конечно, поездка в Эстра глупая затея, и я зря надеялся на утешение. Утешения нет и не будет. И разве может моя поездка на родину друга, в места, где он провел детство, успокоить угрызения совести? Ничего изменить нельзя. Но мой приход в Эстра имел и другую цель.
— Я провел с вашим сыном последние месяцы его жизни. Я был с ним, когда он умер. У меня с собой его дневник. И если вы хотите, чтобы я рассказал… — Выражение лица старика не изменилось, оно осталось спокойным, но юноша неожиданно вышел из тени, в которой стоял, и хрипло произнес:
— В Эрхенранге его называли Эстравеном-предателем.
Старший лорд посмотрел на юношу, потом на меня.
— Это Сорве Харт, — сказал он, — наследник Эстра, сын моего сына.
Я хорошо знал, что тут нет запрета на кровосмешение. Но мне, землянину, страшно было узнать черты друга в этом юноше. Когда я заговорил, голос мой звучал неуверенно:
— Король отменил указ. Терем не был предателем. Какая разница, как называют его глупцы?
Старый лорд медленно и ровно кивнул.
— Есть разница, — сказал он.
— Вы с ним пересекли Лед Гобрина? — задал вопрос юноша.
— Да.
— Я хотел бы услышать рассказ об этом, господин Посланник, — очень спокойно сказал старый Эстравен.
А юноша, сын Терема, запинаясь, воскликнул:
— Расскажите, как он умер, и о других мирах среди звезд, и о других людях, и о другой жизни!
