3
Поднявшись на небольшой каменистый холм, Лафайет поглядел вниз, на пейзаж, залитый лунным светом, туда, где широкое озеро простиралось до самого горизонта, и его гладкая поверхность прерывалась длинной цепью островов, которые как бы являлись продолжением низких холмов, тянущихся по левому берегу. На последнем из островов отдаленно мигали огоньки города.
— Трудно поверить, что когда-то я прошел всю эту землю пешком, — сказал он. — Если бы я не нашел оазиса с автоматом газированной воды, то от меня не осталось бы ничего, кроме кучи высушенных костей.
— У меня ломит ноги, — простонала Свайхильда. — Давай передохнем.
Они уселись на землю, и О'Лири начал распаковывать корзинку с продуктами, из которой сильно запахло чесноком. Он нарезал колбаски кусками, и они стали жевать, глядя на звезды.
— Смешно, — сказала Свайхильда. — Когда я была девочкой, я воображала, что на всех этих звездах живут люди. Мне казалось, что все они живут в прекрасных садах и целыми днями танцуют и играют. Я воображала, что я на самом деле сирота и что когда-нибудь придут мои настоящие родители с этих звезд и заберут меня туда с собой.
— Самое забавное то, — ответил ей Лафайет, — что я вообще ни о чем таком не думал. А потом однажды я понял, что стоит мне только сфокусировать свою психическую энергию, и — бац! Я очутился в Артезии.
— Послушай, Лэйф, — сказала Свайхильда. — Ты хороший человек, поэтому лучше бы тебе опомниться и не болтать всех этих глупостей. Одно дело о чем-то мечтать, совсем другое, когда начинаешь в это верить. Так ведь действительно свихнуться не долго. Забудь-ка лучше обо всех своих энергиях и посмотри правде в глаза: находишься ты на самом проклятом Меланже, нравится тебе это или нет. Не могу сказать, что здесь так уж хорошо, но, по крайней мере, это не бредни, а реальность.
— Артезия… — прошептал Лафайет. — Я мог бы быть там королем — только я отказался от престола. Слишком много забот. Но ты была принцессой, Свайхильда, а Халк — графом. Чудесный человек, если узнать его поближе.
— Это я — принцесса? — Свайхильда рассмеялась, но не слишком весело. — Я кухарка и домашняя хозяйка, Лэйф. Это все, на что я гожусь. Разве ты можешь представить меня всю в кружевном наряде, с презрением на лице и еще с каким-нибудь пуделем на веревке?
— Тигренком на поводке, — поправил Лафайет. — И у тебя не было никакого презрения на лице, ты ко всем относилась просто очаровательно. Конечно, ты рассердилась на меня один раз, когда решила, что я пригласил служанку на Большой Бал…
— Конечно, и я была права, — сказала Свайхильда, — еще не хватало, чтобы на моем королевском балу танцевали всякие служанки и кухарки! Что, других баб тебе мало?
— Нет, не скажи, — горячо запротестовал Лафайет, — Дафна была такой же чистой и прекрасной, как и все остальные женщины на балу, кроме, может быть, одной. Все, что ей нужно было, чтобы засверкать во всем блеске, это горячая ванна и красивое платье.
— Н-да, чтобы сделать их меня настоящую леди, этого было бы явно мало, — сокрушенно сказала Свайхильда.
— Ерунда! — запротестовал Лафайет. — Если бы ты приложила хоть немного усилий, то была бы не хуже, чем все — даже лучше!
— Ты считаешь, что если я напялю на себя красивое платье, да буду ходить на цыпочках и не марать своих рук, то буду лучше, чем сейчас?
— Я не это имел в виду. Я имел в виду…
— Ох, Лэйф, хватит. Сколько можно болтать! У меня есть тело, сильное и не без желаний. Если я с его помощью ничего не смогу добиться, то на кой ляд мне кружевные трусы?
— Знаешь, что я тебе скажу: когда мы доберемся до столицы, мы пойдем к парикмахеру, чтобы он уложил тебе волосы в прическу и…
— Зачем это портить мои волосы? Прекрати, Лэйф. Пойдем-ка лучше. Смотри, сколько еще идти, а впереди треклятое озеро, и перебраться через него — это тебе не языком трепать.
После каменистого склона холма шел болотистый берег озера, состоящий из грязи, гнилых водорослей и гнилой рыбы. Лафайет и Свайхильда стояли, дрожа, по щиколотку в грязи, оглядывая берег в поисках средства, которое могло бы перевезти их на острова в город, огоньки которого весело сверкали и перемигивались далеко за черной водой.
— Наверное, старый баркас затонул, — сказала Свайхильда. — Раньше он перевозил всех в город каждый час, полчаса в один конец.
— Похоже, нам придется найти другое средство передвижения, — прокомментировал О'Лири. — Пойдем. Вон те избушки вдоль берега, видимо, рыбачьи хижины. Наверное, нам удастся нанять человека, который перевезет нас на остров.
— Слушай, Лэйф, я должна предупредить тебя: с этими рыбаками поосторожней. Они могут просто дать тебе по голове, обчистить, а труп бросить в озеро.
— Ну, тут придется рискнуть. Не можем же мы просто стоять на месте и мерзнуть.
— Послушай, Лэйф, — она схватила его за руку. — Давай просто пойдем по берегу и найдем лодку, некрепко привязанную, а?
— Ты хочешь, чтобы я украл единственное средство пропитания у бедного рыбака? Свайхильда, мне стыдно за тебя!
— О'кей, тогда ты жди здесь, а лодку добуду я.
— Твое поведение не делает тебе чести, Свайхильда, — твердо сказал Лафайет. — Мы будем действовать прямо и открыто. Честность — лучшая политика, запомни это.
— У тебя какие-то странные идеи, Лэйф. Но валяй, речь ведь идет о твоей шее.
Он пошел по грязной дороге к ближайшей хижине, полуразвалившейся постройке из прогнивших бревен, с проржавевшей печной трубой, почему-то торчащей сбоку, из которой в ледяной воздух поднимался черный дым. Слабая полоса света виднелась из-под единственного крохотного заколоченного окна. Лафайет постучал в дверь. После недолгого молчания внутри заскрипели пружины кровати.
— Ну? — отозвался хриплый голос, в котором не слышалось никакого энтузиазма.
— Э-э-э, нас тут двое путешественников, — сказал Лафайет, — нам нужно перебраться в столицу. Мы готовы хорошо заплатить… — локоть Свайхильды болезненно ткнул его под ребра. — Так хорошо, как только сможем, я хочу сказать.
Раздалось какое-то бормотание, послышался звук отодвигаемого засова. Дверь открылась на шесть дюймов, и бессмысленный покрасневший глаз под поднятой бровью уставился на него на уровне плеча.
— Тебе чего? — сказал голос, явно принадлежащий глазу. — Псих, что ли?
— Поосторожней с выражениями, — сурово сказал Лафайет. — Здесь присутствует леди.
Бессмысленный глаз посмотрел мимо О'Лири на Свайхильду, рот растянулся в ухмылке, показывая удивительное количество больших желтых зубов.
— Шо же ты сразу не сказал, голуба? Это совсем другое дело. Глаз оценивающего посмотрел вниз, потом вверх, потом поднялся на прежний уровень.
— Да, хороша птичка. Так чего тебе, говоришь, надо?
— Нам нужно попасть в порт Миазму, — сказал Лафайет, делая шаг в сторону, чтобы скрыть от обитателя хижины Свайхильду. — Это очень важно.
— Ага. Ну, утром…
— Мы не можем ждать до утра, — прервал его Лафайет. — Кроме того, что в наши намерения вовсе не входит провести ночь в этом болоте, нам необходимо убраться отсюда — я хочу сказать, достичь столицы — как можно скорее.
— Ну… я тебе вот что скажу. Я человек добрый и разрешу леди провести ночь со мной в хижине. А тебе брошу плащ от ветра, а утром…
— Ты не понимаешь! — опять прервал Лафайет. — Мы хотим отправиться сейчас… сию минуту… немедленно.
— Угу, — сказал туземец, зевая во весь рот и закрывая его гигантской ладонью, на тыльной стороне которой росли жесткие волосы. — Тебе для этого нужна будет лодка, шеф…
— Послушай, — отрезал О'Лири. — Я стою здесь на холодном ветру и предлагаю тебе вот это…
Он сунул руку в карман и вынул толстый артезианский пятидесятицентовик.
— …Чтобы ты перевез нас отсюда! Или, может быть, тебя это не интересует?
— Эй! — сказал человек. — Похоже на чистое серебро.
— Естественно, — сказал Лафайет. — Хочешь ты его получить или нет?
— Ух ты, спасибо, голуба…
Толстая рука протянулась из-за двери, но Лафайет быстро отдернул монету назад.
— Ну, ну, — с упреком произнес он. — Сначала ты должен перевезти нас в город.
— Угу.
Рука протянулась назад и залезла в голову, почесывая толстые волосы с таким звуком, какой бывает, когда плотник водит рубанком по сучку.
— Здесь есть одна заковырка, ваша светлость. Но, может, мне удастся все устроить, — добавил он более деловым тоном. — Только цена моя будет — эта серебряная монета плюс совсем немного удовольствия от прелестной леди. Но это уж опосля.
Рука опять вытянулась, как бы намереваясь смести О'Лири с дороги, и он резко ударил ее владельца по костяшкам пальцев, после чего рука во второй раз отдернулась и потревоженное ее место было засунуто в рот.
— У-ух! — сказал туземец, с упреком глядя на О'Лири. — Больно, мастер!
— Жаль, что мало, — холодно ответил Лафайет. — Если бы я так не торопился, я бы выволок тебя из дома и задал настоящую трепку.
— Ну? Мог при этом малость зашибиться, шеф. Я — мужик тяжелый для трепок.
Внутри хижины что-то зашевелилось, и из-за двери высунулась голова, за которой появились плечи размером с добрую копну сена, массивный торс, и обитатель избушки на четвереньках выполз на улицу. Поднявшись на ноги толщиной с телеграфные столбы и выпрямившись во весь рост, он оказался примерно семи футов шести дюймов ростом.
— Я ж ничего не говорю, могу получить плату и после того, как переедем, — сказало это трехметровое чудовище. — Может, и к лучшему, если сначала разогреюсь. Подожди здесь, я быстро.
— Должна отдать тебе справедливость, Лэйф, — прошептала Свайхильда, когда фигура гиганта исчезла в тумане. — Ты не из пугливых. — Она с сожалением посмотрела вслед великану и добавила: — Но какие-то животные прелести в нем есть.
— Если он дотронется до тебя пальцем, я оторву ему голову и запихаю в его собственную глотку! — отрезал Лафайет.
— Эй, Лэйф, да ты ревнуешь! — с восхищением сказала Свайхильда. — Ты смотри, только не очень, — добавила она. — Хватит с меня скандалов каждый раз, когда какому-нибудь бродяге взбредет в голову посмотреть на мои титьки.
— Ревную? Я? Ты с ума сошла!
Лафайет сердито сунул руки в карманы и принялся вышагивать взад и вперед, пока Свайхильда напевала что-то себе под нос, накручивая волосы на палец.
Прошло не меньше четверти часа, прежде чем великан вернулся крадучись, двигаясь удивительно тихо для такой огромной туши.
— Все готово, — сказал он хриплым шепотом, — пошли.
— Чего это ты крадешься и шепчешься? — громко и требовательно спросил О'Лири. — Что?..
Молниеносным движением великан заткнул ему рот ладонью, жесткой, как седельная кожа.
— Потише, голуба, — прошипел он. — Нам не к чему будить соседей. Ребятам надо выспаться — и так они вкалывают с утра до вечера.
О'Лири вырвался из стальных объятий, отфыркиваясь от резкого запаха дегтя и селедки.
— Да нет, я вовсе не хотел никого беспокоить, — прошептал он.
Он взял Свайхильду за руку и повел ее за их проводником по болотистому берегу до полуразвалившегося каменного причала, в конце которого была привязана неуклюжая широкая плоскодонка. Она опустилась на шесть дюймов в воду, когда великан забрался в нее и сел на скамейку гребца. Лафайет пропустил Свайхильду, заскрипев зубами, когда великан поднял ее за талию и перенес мимо него на корму.
— А ты садись на нос, голуба, и следи, чтобы мы не наткнулись на бревна, — сказал великан.
Лафайет едва успел усесться на свое место, как весла опустились на воду мощным рывком, и он чуть было не полетел в воду. Он угрюмо вцепился в борт, слушая скрип уключин, плеск небольших волн под носом лодки, глядя, как быстро исчезает причал в густом тумане.
Поглядев через плечо, он увидел огни города в дымке тумана, плавающие далеко-далеко над черными водами. Сырой ветер, казалось, пронзал его до костей.
— Долго нам плыть? — хрипло спросил он, плотнее закутываясь в одежду.
— Шшш, — прошипел великан через плечо.
— А сейчас в чем дело? — резко спросил Лафайет. — Или ты боишься разбудить рыбу?
— Будь ласков, друг, — настойчиво прошептал великан. — Знаешь, как звук разносится по воде…
Он наклонил голову набок, как бы прислушиваясь. Очень слабо с берега до Лафайета донесся крик.
— Вот видишь, не все так чувствительны, как мы, — высокомерно сказал он. — Так можем мы сейчас поговорить? Или…
— Да заткнись ты, падла, — зашипел великан. — Они нас услышат!
— Кто? — громко спросил Лафайет. — Что здесь происходит? Почему мы ведем себя, как преступники?
— Потому что тому парню, у которого я занял лодку, эта мысль могла прийтись не по душе, — пробормотал великан. — Но сейчас уже все одно. У этих ребят слух, как у летучих мышей.
— Какая мысль могла не понравиться тому парню, у которого ты занял лодку? — удивленно спросил Лафайет.
— Мысль, что я занял у него лодку.
— Ты хочешь сказать, что взял ее без разрешения?
— Стану я будить человека, чтобы спрашивать у него всякие глупости.
— Ах, ты… ты…
— Можешь называть меня Хват, голуба. А свои ласковые прозвища прибереги для тех, кто сейчас пустится за нами в погоню.
Хват что есть силы наклонился вперед и сделал глубокий гребок, сразу пославший лодку далеко вперед.
— Великолепно! — простонал Лафайет. — Вот наша награда за честность: приходится удирать ночью от полиции, которая идет по нашему следу.
— Я от тебя ничего скрывать не буду, — сказал Хват. — Эти ребята — не легавые. И у них нет всех этих твоих предрассудков. Если они нас поймают, то мы получим от них не повестку в суд!
— Послушай, — быстро сказал Лафайет. — Мы повернем назад и объясним им, что все это просто недоразумение…
— Может, вам и понравится, ваше сиятельство, что вас скормят рыбам, но это не по мне, — отрезал Хват. — И нам надо подумать о маленькой леди. Эти ребята слишком подолгу обходятся без девочек.
— Ты бы лучше поберег дыхание, — сказал Лафайет. — И не болтал бы, а греб посильнее.
— Если я буду грести сильнее, сломаются весла, — возразил Хват. — Похоже, они догонят нас, голуба. Надо бы облегчить наш корабль.
— Хорошая мысль, — согласился Лафайет. — А что мы можем выбросить за борт?
— Да вроде бы здесь нет ни сетей, ни удилищ, а мне надо оставаться на месте, чтобы грести. И ведь не можем же мы вышвырнуть за борт маленькую леди, то есть, пока в этом нет необходимости. Значит, остаешься ты, приятель.
— Я? — недоуменно отозвался Лафайет. — Послушай, Хват, ведь я тебя нанял, или ты уже забыл? Не можешь же ты всерьез…
— Боюсь, что так, голуба…
Великан положил весла на корму, ударил ладонью о ладонь и повернулся на своей банке.
— Но… кто же заплатит тебе, если я окажусь в озере? — попытался вразумить его О'Лири, отступая в самый дальний конец носа.
— Угу, это верно, — согласился Хват, почесывая свой широкий подбородок. — Может, сначала ты отдашь мне капусту?
— Еще чего! Куда я, туда и деньги!
— Ну… некогда мне с тобой возиться. Раз уж ты такой несправедливый, то придется мне получить с маленькой леди вдвойне, вот и все.
Хват быстро поднялся, и его массивная рука вытянулась по направлению к Лафайету. Тот нырнул под нее и изо всех сил, оттолкнувшись ногами, кинулся головой вперед в живот великану, но внезапно натолкнулся на кирпичную стену, которая почему-то оказалась в этом месте. Отчаянно цепляясь за дно лодки, он услышал какой-то свист и глухой удар, как от молота, вбивающего сваю, а мгновением позже лодку завертело во все стороны. Ледяная вода обдала его целиком.
— Спокойно, Лэйф! — крикнула ему с кормы Свайхильда. — Я дала ему веслом по голове, а он упал на подбородок. Чуть не утопил нас. Надо бы побыстрее перекинуть его через борт.
Лафайет с трудом сфокусировал глаза и увидел неподвижные формы великана, лежащего лицом вниз на борту. Одна его рука, толщиной с дуб, свешивалась за борт, оставляя след на воде.
— Мы… мы не можем этого сделать, — с трудом выдохнул Лафайет. — Он без сознания, он утонет…
Он взял у нее весло, пробрался к гребной банке, отбросил слоновью ногу Хвата в сторону, вставил весла в уключины, сделал гребок.
Весло сломалось с громким треском, и Лафайет полетел вверх тормашками.
— Эх, слишком сильно я ударила, — с сожалением сказала Свайхильда. — Сковородка была гораздо удобнее…
Лафайет вскарабкался обратно на банку, не обращая внимания на боль в голове, шее, глазах и вообще всюду.
— Придется мне грести одним веслом, — тяжело дыша, сказал он. — В каком направлении?
— Понятия не имею, — ответила Свайхильда. — Но, по-моему, это теперь не важно. Смотри.
О'Лири посмотрел в том направлении, куда указывал ее палец. Туманное белое пятно, как привидение, грубо треугольных размеров, виднелось сбоку, быстро приближаясь к ним сквозь густой туман.
— Парусный баркас! — воскликнул Лафайет, когда преследователь показался целиком.
Он разглядел с полдюжины людей на верхней палубе. Увидев дрейфующую плоскодонку, они подняли крик, и тут же баркас переменил направление. Лафайет разбил оставшееся весло о голову первого, кто попытался перепрыгнуть в лодку, но затем айсберг, которого он до сих пор не замечал, упал на него, погребая под сотнями тонн льда и мамонтовых костей.
О'Лири пришел в сознание, стоя на голове в ледяных капустных щах; в его ушах стучал и звенел громкий гонг. Пол под ним поднимался все вверх и вверх по какой-то никогда не кончающейся кривой, но когда он попытался уцепиться за что-нибудь, оказалось, что обе его руки отрезаны у плеч.
Он изо всех сил заработал ногами, добился того, что еще больше окунулся лицом в ледяную воду, которая прокатилась между его воротником и шеей, прежде чем отхлынуть обратно в озеро при очередном наклоне палубы.
Он завозился еще сильнее, перевернулся на спину и заморгал глазами, чтобы лучше видеть.
Его руки все-таки были на месте — слишком уж сильно они заболели в туго перевязанных кистях.
— Эй, мазурик-то проснулся, — высказался веселый голос. — Может, наступить ему пару раз на морду?
— Подожди, сначала потащим соломинки за шкуру.
О'Лири затряс головой, вызвав новую волну самых разнообразных болевых ощущений, но слегка прояснил свое зрение. С полдюжины ног в резиновых сапогах стояло под светом фонаря. Над ногами находились такие же неказистые тела. Свайхильда стояла рядом, а руки ее держал сзади мужчина с изрытым оспой лицом и отрезанной мочкой уха. Она неожиданно ударила ногой назад, в удобное для нее место. Заслуживший это внимание человек подпрыгнул и выругался, в то время как его приятели расхохотались.
— Надо же, какая живая, — сказал беззубый матрос с длинными жирными волосами. — У кого соломинки?
— Нет на борту соломинок, — отозвался другой. — Придется взять рыбу.
— Ну, не знаю, — пробормотал невысокий коренастый мужчина с иссиня-черной бородой, которая скрывала все его лицо, кроме глаз. — Никогда не слышал, чтобы за какую-то шкуру тащили рыбу. Мы должны все делать по правилам.
— Да бросьте вы, ребята, — предложила Свайхильда. — Я как-то привыкла сама выбирать мальчиков. Вот ты, красавчик… — она бросила многообещающий взгляд на самого большого из всей команды мужчину с челюстью, похожей на фонарь, соломенными волосами и фигурой свиньи. — Ты больше всех в моем вкусе. И ты позволишь, чтобы эти недоноски становились между нами?
Выбранный таким образом красавчик изумленно вздохнул, потом ухмыльнулся, расправил свои широкие плечи и выпятил грудь.
— Ну, что же, ребята, вот все и решилось…
Кинжал, брошенный неизвестно чьей рукой, просвистал у похожей на фонарь челюсти, владелец которой подпрыгнул на месте и через мгновение скрылся из виду.
— Ты это прекрати, — скомандовал хриплый голос. — Оставь свои бабьи штучки. Мы все делим поровну. Правда, ребята?
Слушая согласный хор голосов, Лафайет умудрился принять сидячее положение, опершись головой о румпель, находившийся как раз над ним. За ним никто не присматривал и он был просто закреплен в одном положении, держа баркас строго по ветру, надувавшему высокий парус над волнами озера. Лафайет напряг руки: веревки, стягивающие их, были прочны, как стальные наручники. Матросы весело смеялись, поддразнивая Свайхильду, пока один из них зажимал в кулаке несколько копченых селедок, высунув от усердия язык. Предмет этой лотереи стоял в совершенно мокрой одежде, прилипшей к ее изящной фигуре, высоко вздернув подбородок и с синими от холода губами.
О'Лири застонал про себя. Хорошим же защитником для девушки он оказался. Если бы он не настаивал с таким ослиным упрямством, чтобы все было так, как он хотел, они бы никогда не вляпались в эту историю! А сейчас было неизвестно, удастся ли ему вообще унести отсюда ноги. Свайхильда предупреждала его, что туземцы с удовольствием скормят его рыбам. Может быть, они оставили его в живых только потому, что еще не успели ограбить, а затем он отправится в воду с ножом в сердце. А Свайхильда, бедное дитя, — ее мечта о большом городе кончится прямо здесь, среди этих головорезов. Лафайет из всех сил напряг руки. Если бы только ему освободить хоть одну руку, если бы только он мог захватить с собой на дно хоть одну из этих осклабившихся обезьян, если бы только у него была хоть маленькая толика его прежнего умения концентрировать пси-энергию…
Лафайет сделал глубокий вдох, выдох и заставил себя расслабиться. Хватит биться головой о каменные стены. Он не мог высвободиться из полудюймовых веревок одними только голыми руками. Хоть что-нибудь, даже самое маленькое чудо — ведь не о том речь, чтобы вернуться в Артезию, или вызвать дракона, или даже получить коробку вкусных конфет по первому требованию… Нет, он согласен на самое крошечное изменение обстоятельств, на что-нибудь, все равно что — лишь бы у него появился шанс!
— Это все, о чем я прошу, — пробормотал он, изо всех сил зажмурив глаза. — Хоть один шанс!
"Но мне надо задумать что-то определенное, — напомнил он себе. — Фокусирование пси-энергии — это, в конце концов, не волшебство. Это просто взятие у Вселенной энтропической энергии, с помощью которой можно манипулировать событиями по желанию. Как, например, если бы веревки были слабыми…"
— Но они отнюдь не слабые, — сурово сказал он себе. — Нельзя изменить уже известный элемент ситуации. В лучшем случае, можно подействовать на событие, которое должно произойти, вот и все. А может быть, и это не получится.
"В таком случае — если бы на палубе лежал нож, старый ржавый нож, небрежно отброшенный кем-нибудь в сторону. Я мог бы взять его руками и…"
— Эй, проснись, мурло! — прогремел чей-то голос, и носок сапога ударил его в ухо, после чего целые красочные планеты заплясали в глазах Лафайета.
Лафайет проморгался, уловил острый запах сыра и чеснока изо рта наклонившегося к нему матроса. Что-то похожее на колючую проволоку царапало ему шею. Он отвернул голову, почувствовал, что под ним что-то перекатилось. Яблоко, понял он, ощутив запах раздавленного фрукта. И сыр, и колбаски…
Он задержат дыхание. Да ведь это же их корзинка с провизией. Пираты бросили ее на борт вслед за пленниками. А в корзинке был нож.
Лафайет открыл глаз и проверил, где находятся в настоящее время пираты. Четверо стояли головами друг к другу, тщательно изучая рыбьи головы, торчащие из кулака пятого. Шестой лежал и храпел у их ног. Свайхильда скрючилась на палубе, брошенная туда ударом одного из ее будущих поклонников.
Очень осторожно О'Лири стал ощупывать палубу за собой связанными руками, передвигая их по дюйму. Он нащупал мокрый ломоть хлеба, второе яблоко, раздавленное ногой. Он потянулся к корзинке, упал на нее спиной, обнаружил, что она пуста. Колбаски лежали наполовину под корзинкой. Лафайет продвинулся еще на шесть дюймов вперед, давя сыр своими лопатками. И, пока волны раскачивали корпус баркаса под ним, он, наконец, нащупал пальцами нож. Его пальцы сомкнулись на рукоятке.
Нож был совсем небольшим, с лезвием всего дюйма в 4, но он вполне подходил для задуманного. Матросы все еще увлеченно занимались своей лотереей. Лафайет перекатился на палубе, поднялся на колени, с трудом привалился спиной к румпелю. Крепко держа нож, он нащупал крепящие румпель веревки и начал пилить их ножом.
Это были две минуты сплошной агонии, но, наконец, раздалось музыкальное "бенц", и внезапно освободившийся румпель болезненно ударил под ребра Лафайета, поворачиваясь на 90 градусов. В ту же секунду баркас резко накренился, уваливая под ветер. Матросы, для которых все это было неожиданностью, попытались ухватиться за борт, чтобы не упасть. Баркас сильно дернулся, парус обвис, когда ветер ударил прямо в мачту. Заскрипели ванты, парус вновь надулся с треском, напоминающим пистолетный выстрел. Деревянная нижняя балка паруса пролетела по всей палубе точно на высоте человеческой головы, как заметил Лафайет, потому что именно силой ее удара все четыре матроса были выброшены за борт, упав в воду с громким плеском, в то время как неуправляемый баркас помчался вперед по озеру.
4
— Бедная твоя голова, — сказала Свайхильда, кладя холодный компресс, сделанный из куска ее нижней юбки, на одну из шишек на голове О'Лири. — Эти ребята швырнули тебя, будто ты мешок с брюквой.
— По-моему, у меня печеная картошка вместо уха, причем той же температуры, — простонал Лафайет. — Разве что не светится в темноте, — он посмотрел сквозь туман в направлении, в котором вел баркас. — Определенным образом, эти ребята оказали нам услугу, — заметил он. — Нам никогда бы не удалось добраться так быстро на веслах.
— Прямо раздражает, как ты в самом плохом умудряешься увидеть хорошее, — вздохнула Свайхильда. — Ты бы подумал об этом.
— Ну, ну, Свайхильда, сейчас не время для мрачных мыслей, — подбодрил ее Лафайет. — Правда, мы промокли, продрогли и ломит все тело, но худшее позади. Из труднейшего положения мы выпутались всего лишь с незначительными неприятностями для моей головы и твоего достоинства. Через несколько минут мы будем есть вкусный суп и пить что-нибудь горячительное, а потом отправимся отдыхать в лучший городской отель.
— Тебе легко разговаривать. Тебя послушаешь, так ты и герцога уболтать можешь до такой степени, что он подыщет для тебя непыльную работенку, вроде придворного предсказателя или еще там кого-нибудь.
— Мне не нужна никакая работа, — справедливо указал ей Лафайет. — Я просто хочу убраться из твоего Меланжа и вновь вести ту уютную монотонную жизнь, которую так по-идиотски ругал всего несколько часов назад.
О'Лири ловко повернул баркас по ветру, направляя его к огням города впереди. Они проплыли мимо большого колокола, одиноко звенящего из тумана, мимо берега с высокими строениями, чем-то напоминающими амстердамскую гавань, обогнули квартал домов, сгрудившихся за гранитной набережной, приблизились к освещенному причалу, к которому было привязано несколько небольших суденышек. Свайхильда бросила причальный канат служителю, который поймал его и закрепил за каменный кнехт. Газовые фонари бросали неровный свет на мокрую набережную, на которой валялись всякие отбросы. Несколько рабочих без всякого интереса наблюдали, как Лафайет помог Свайхильде сойти с баркаса, бросив служителю никелевую монетку. Пес-дворняга с поджатым хвостом прошмыгнул мимо них и скрылся между домами в том же направлении, куда пошли они сами.
— Да-а, большой город, — с сомнением сказала Свайхильда, откинув локон, упавший ей на глаза. — Порт Миазма, какой он большой и величественный, — я даже не ожидала.
— Гмм, — невыразительно отозвался Лафайет, ведя ее за руку к освещенному входу небольшой таверны, над которым висела засаленная вывеска "ПИЩА НА СЛАВУ".
Внутри дымной, но теплой комнаты они заняли угловой столик. Заспанный хозяин молчаливо принял их заказ и ушел.
— Вот это больше похоже на дело, — со вздохом сказал Лафайет. — Мы провели тяжелую ночь, но сейчас как следует поедим горячего, потом заберемся в теплую постель, — так что жаловаться не приходится.
— Большой город пугает меня, Лэйф, — сказала Свайхильда. — Он какой-то бездушный, все куда-то спешат и нет времени на те маленькие хитрости, которые так важны для тела.
— Спешат? Да он мертв, как гробница, — пробормотал Лафайет.
— Вот возьми это место, — сказала Свайхильда. — Открыто в середине ночи. Никогда такого не видела.
— Да сейчас еще и десяти часов нет, — сказал Лафайет. — И…
— И, кроме того, мне надо выйти, — добавила Свайхильда. — А поблизости — ни одного куста!
— Для этого есть специальная комната, — торопливо сказал Лафайет. — Вон там, видишь, написано: "Леди".
— Ты хочешь сказать — внутри?
— Ну, конечно, ведь ты сейчас в городе, Свайхильда, тебе придется привыкать к…
— Ладно, неважно. Я просто быстро прошмыгну в аллею…
— Свайхильда! Будь любезна. В женский туалет!
— Тогда пойдем со мной.
— Я не могу, он только для женщин. Вон там другой — для мужчин.
— Это ж надо! — Свайхильда с удивлением покачала головой.
— Беги скорее, наш суп принесут через минуту.
— Пожелай мне удачи.
Свайхильда поднялась с места и неуверенно двинулась вперед. Лафайет вздохнул, отвернул намокшие кружевные манжеты рукавов, вытер влажное лицо салфеткой, лежащей рядом с тарелкой, принюхался к аромату цыпленка и лука на кухне. Его рот наполнился слюной при мысли о том, что его ожидает. Кроме нескольких кусочков салями и тарелки сомнительной свинины, которую ему подала Свайхильда, он ничего не ел с самого завтрака…
Завтрака — 10 часов и миллионы лет назад: резной столик, накрытый на террасе, белоснежная скатерть, начищенное серебро, безупречный официант, наливающий легкое, как перышко, вино из замороженной и обернутой в салфетку бутылки, деликатесные ломтики ветчины со специями, пшеничный пирог со взбитыми сливками, тоненькая, как бумага, фарфоровая чашка черного кофе…
— Эй, ты! — загремел глубокий голос из другого конца комнаты, вдребезги разбивая сладострастные воспоминания О'Лири.
Он оглянулся через плечо, чтобы посмотреть, к кому это так грубо обращаются, и увидел двух высоких мужчин в голубых, отделанных золотом сюртуках, белых бриджах до колен, туфлях с пряжками и треугольных шляпах. Мужчины уставились на него от дверей таверны.
— Точно, это он, — сказал маленький, хватаясь за эфес своей шпаги. — Ох ты, это надо же — всю неделю за ним гонялись, а теперь награда наша, вся наша. Снардли, только не упусти его!
Шпага со свистом вылетела из ножен. Ее владелец помахал ею О'Лири.
— Ну-ка, не двигайся с места, приятель, — сказал он стальным голосом. — Мы тебя арестуем именем герцога.
Второй мужчина в форме вынул из-за пояса длинноствольный пистолет, который почему-то ассоциировался со сценическими ковбоями, и небрежно направил его в голову О'Лири.
— Ну, мерзавец, сам пойдешь, или тебя подстрелить, как сопротивляющегося аресту?
— Вам, должно быть, нужен какой-нибудь другой мерзавец, — неторопливо ответил Лафайет. — Я только что прибыл сюда, и у меня не было времени нарушить ваши законы — разве что у вас есть закон, по которому нельзя дышать.
— Пока еще нет, но это мысль. Ты смотри, какой ты умный! Держащий шпагу легонько кольнул Лафайета.
— Уж лучше пойдем по-хорошему, мы с Иоквелом получим одинаково что за живого, что за мертвого.
— Я своими глазами видел, что ты сделал с моим и двумя приятелями, которые тоже хотели тебя арестовать, — предупредил его Иоквел. — У меня так и чешутся руки посчитаться с тобой! — он снял пистолет с предохранителя, раздался зловещий щелчок.
— Да вы с ума сошли! — запротестовал О'Лири. — Я никогда не был до сих пор в этой богом забытой трущобе!
— Скажи об этом герцогу Родольфо! Шпага еще раз больно кольнула Лафайета.
— Ну-ка, лапки, приятель! Ничего, ничего, нам не далеко идти.
Поднимаясь на ноги, О'Лири посмотрел в сторону женского туалета: дверь была закрыта, внутри все было тихо. Хозяин таверны, избегая смотреть ему в глаза, стоял за стойкой бара, начищая хрустальные фужеры. Лафайету все-таки удалось поймать его взгляд, и он послал глазами сигнал. Хозяин моргнул и сделал движение, как от дурного глаза.
— Вы делаете большую ошибку, ребята, — сказал Лафайет, в то время как острие шпаги помогало ему идти к двери. — Может, именно сейчас тот, за кем вы гонитесь, удирает со всех ног. Вашему шефу это может совсем не понравиться.
— Ты вполне нам подходишь, приятель. А теперь заткнись. Несколько случайных прохожих с испугом смотрели, как двое полицейских вели О'Лири по узкой мощеной улице, петляющей по городу и ведущей к угрюмой башне, высоко уходящей в небо. Они прошли высокие железные ворота, охраняемые двумя часовыми в форме, такой же, как и на патрульных, пересекли большой двор и дошли до деревянной двери, освещаемой двумя фонарями. Дверь открылась в ярко освещенную комнату, стены которой были увешаны плакатами: "ИХ РАЗЫСКИВАЕТ ПОЛИЦИЯ". В комнате была деревянная скамья и стол, на котором грудой лежали какие-то пыльные бумаги.
— Гляди-ка, кто нам попался, — сказал высокий мужчина с желтоватым лицом, беря в руку гусиное перо и придвигая к себе чистый бланк. — Тоже мне умница. Ты сделал ошибку, вернувшись сюда.
— Вернувшись ку…
Резкий удар в спину положил конец возражениям О'Лири. Его схватили за руки и протолкнули сквозь обитую железом дверь, повели по длинному коридору, заканчивающемуся лестничными ступеньками, которые вели вниз, к запаху, совсем как в домике горилл в зоопарке Сент Лу.
— Ох, нет, — запротестовал О'Лири, изо всех сил упираясь пятками. — Только не туда!
— Вот именно, — подтвердил Иоквел его худшие опасения. — До встречи, шут гороховый!
И удар ногой в то место, на котором он обычно сидел, швырнул Лафайета вперед, он полупролетел, полупрокатился вниз по ступенькам, свалившись в камеру с низким потолком, освещенную одной-единственной высокой свечой. По стенам камеры стояли ряды клеток, из которых на него смотрели волосатые, похожие на звериные, лица. В другой стороне сидел человек шире своего роста. Сидел он на трехногом табурете и ковырял в ногтях шестнадцатидюймовым ножом.
— Нашего полку прибыло, — сказал он голосом, напоминающим скрежет мясорубки, перемалывающей мясо с костями. — Тебе повезло, что у нас еще есть свободное место.
Лафайет вскочил на ноги и успел пробежать вверх три ступеньки, прежде чем железный гриль с грохотом опустился вниз, чуть не задев пальцы его ног.
— Чуть-чуть промахнулся, — сказал надзиратель. — Еще шесть дюймов, и мне пришлось бы соскабливать твои мозги с пола.
— Что все это значит? — спросил Лафайет ломающимся голосом.
— Спокойно, — сказал надзиратель, гремя ключами. — Ты попал обратно в кутузку, и теперь тебе уже не удастся улизнуть, когда я отвернусь.
— Я требую адвоката. Я не знаю, в чем меня обвиняют, но, в чем бы меня не обвинили, я невиновен!
— Ты никогда никого не бил по голове? — осведомился надзиратель, морща лоб в притворном удивлении.
— Ну, что касается этого…
— Никогда ничего не крал?
— Но не намеренно же. Эта лодка…
— Никогда никого не соблазнял? Не пробирался по ошибке в чужую спальню?
— Но я могу объяснить!.. — закричал Лафайет.
— Брось, ты, — надзиратель зевнул, выбирая ключ из связки. — У нас уже был суд. Ты признан виновным по всем вопросам. Лучше поспи пару часов — ведь завтра у тебя большой день.
— Завтра? А что такое произойдет завтра?
— Да ничего особенного.
Надзиратель схватил Лафайета за воротник куртки, окончательно пришедшей в негодность, и втолкнул в клетку.
— Ma-аленькое отсечение головы на заре, причем ты будешь играть главную роль.
* * *
Лафайет забился в угол своей клетки, делая все от него зависящее, чтобы не обращать внимания на различные боли, нытье и покалывание во всем теле, зуд, вызываемый жизнью насекомых, разделяющих с ним хоромы, мышей, которые бегали прямо по ногам, тяжелый запах и глубокий придушенный храп остальных заключенных. Он попытался, но уже с меньшим успехом, не думать также о неприятном событии, назначенном на следующее утро.
— Бедная Свайхильда, — пробормотал он, обращаясь к своим коленям. — Она подумает, что я сбежал и бросил ее. Никогда в жизни не будет она больше доверять ни одной женской уборной. Бедная девочка, одна в средневековом адском городе, без денег, без друзей, без места, где можно приклонить голову…
— Эй, Лэйф, — прозвучал знакомый голос из темноты позади него. — Сюда. У нас всего шесть минут, чтобы добраться до ворот, пока ночной часовой не начнет второй круг.
— Свайхильда! — поперхнулся Лафайет, изумленно глядя на голову с всклокоченными светлыми волосами, которая торчала из треугольного отверстия в задней стене камеры. — Где ты… как… что?..
— Шшш! Ты разбудишь надзирателя!
Лафайет бросил взгляд на тюремщика. Тот сидел, распластавшись на своем стуле, как мечтающий Будда, скрестив пальцы на необъятном животе, удобно прислонив голову к стене.
— Я буду пятиться задом, — сказала Свайхильда. — Пойдем, нам долго ползти.
Ее лицо исчезло.
Лафайет вскочил на ноги и кинулся в отверстие головой вперед. Это был грубый каменный туннель, в котором он поместился с большим трудом. По туннелю дул холодный ветерок.
— Положи камень на место, — прошипела Свайхильда.
— Как? Ногами?
— А, ну и черт с ним! Может быть, при таком освещении его никто и не заметит.
В темноте он стукнулся лицом о ее голову, и ее губы скользнули по его щеке. Она хихикнула.
— Ну, и даешь ты, Лэйф — лезешь ко мне в такое время. Любой другой только бы и думал, как бы поскорее унести отсюда ноги!
— Как тебе удалось узнать, где я? — спросил он, ползя вперед по мере того, как она отступала.
— Хозяин таверны сказал мне, что тебя сцапали. Я шла за тобой до самых ворот, а там познакомилась с мальчиками. Один из них подсказал мне об этом туннеле. Вроде бы по нему удрал какой-то другой пленник всего пару дней назад.
— И они все это тебе сказали, едва успев познакомиться?
— А ты сам посуди, каково им, Лэйф: платят мало, работы много — и что им до того, если какой-нибудь бедняга вырвется из когтей Родольфо?
— Вот уж, действительно, это было благородно с их стороны.
— Угу, но как тяжело было моей спине! Ну, и холодный же этот каменный пол, на котором ребятам приходится выстаивать часами!
— Свайхильда… не хочешь ли ты сказать… ну, да ладно, это не важно, — поспешно добавил Лафайет, — я предпочитаю ничего не знать.
— А теперь осторожно, — предупредила она. — Тут туннель идет вверх и выходит наружу под кустом, а совсем рядом ходит часовой.
Используя ногти и пальцы ног, Лафайет полз наверх. На самом верху он остановился и стал ждать, пока Свайхильда прислушивалась.
— Побежали, — сказала она.
Раздался слабый хруст, впереди забрезжил свет, еле видный сквозь туман. Мгновением позже они уже бежали через аллею, перемахнули низкую стену и очутились в небольшом парке. Они осторожно пробирались меж деревьев и кустарников к уединенному месту в центре густых зарослей.
— А я беспокоился о тебе, — сказал Лафайет, плюхаясь на землю. — Свайхильда, это чудо, я все еще не верю, что так получилось! Если бы не ты, через три часа я стал бы короче на голову.
— А если бы не ты, со мной бы еще резвились бы эти пять палубных обезьян, Лэйф.
Она легла рядом с ним на ковер из хрупких листьев.
— Да, но ведь это именно я втянул тебя во всю эту историю, вытащив из дома ночью…
— Да, но ведь это ты из-за меня поругался с Халком. Он вообще-то не такой уж и плохой, только мозгов у него маловато, и вечно подозревает меня в чем-то. Могу поспорить, если бы он сейчас оказался здесь, то веселенькую закатил бы истерику, увидев нас вместе в кустах!
— Э-э, да, — Лафайет осторожно отодвинулся от теплого тела, лежащего рядом с ним. — Но сейчас нам надо подумать, что делать дальше. Я не могу показываться здесь людям на глаза: либо они принимают меня за кого-то другого, либо эти матросы — самые быстрые пловцы во всем мире…
— Мы так ничего и не поели, — сказала Свайхильда. — Или тебя накормили в тюрьме?
— Должно быть, сегодня у тюремного повара был выходной, — печально ответил О'Лири. — С каким наслаждением я поел бы сейчас этих колбасок, которые были в нашей корзинке!
— Ты подглядывал, — сказала Свайхильда, доставая салями из небольшого пакета вместе с ножом и угрожающе выглядевшей бутылкой вина, которые Лафайет видел в последний раз на борту парусного баркаса.
— Умница, — выдохнул Лафайет.
Он толсто накромсал ножом пахнущую чесноком колбаску, разделил яблоко пополам и вытащил пробку из бутылки.
— Нет ничего лучше пикника под звездами, — сказал он, старательно жуя твердое мясо.
— Эх, о такой жизни я всегда мечтала, — отозвалась Свайхильда, покрывая разделяющее их расстояние и запуская руку ему под рубашку. — Быть свободной в большом городе, встречать интересных людей, осматривать достопримечательности…
— Обход местных тюрем не кажется мне особо хорошей жизнью, — возразил Лафайет. — Мы не можем оставаться здесь под кустом — скоро рассвет. Нам лучше всего попытаться пробраться обратно на причал и забраться на баркас, если он еще там.
— Ты хочешь сказать, что пора уезжать из порта Миазма? Но ведь мы даже не сходили в восковой музей!
— Досадное упущение, но, учитывая привычки местной полиции сначала вешать, а затем спрашивать удостоверение личности, я думаю, что мне удастся пережить это.
— Ну… где-то ты, конечно, и прав, Лэйф. Но я слышала, у них есть статуя Павингейла, убивающего дракона, который так похож на настоящего, что можно поклясться, что из него течет кровь.
— Очень соблазнительно, — согласился О'Лири. — Но остаться в живых еще соблазнительнее.
— Халку не понравится, что мы вернулись, — предсказала Свайхильда.
— А тебе вовсе не надо возвращаться, — возразил Лафайет, — у тебя вроде бы все неплохо здесь получается. Это ведь меня хотят повесить. Но, в любом случае, я не желаю возвращаться. Что находится на другой стороне озера?
— Да ничего особенного. Безлюдные места, Заговоренные Горы, дикари. Бесконечный Лес, чудовища. И Стеклянное дерево. Сам знаешь.
— А как насчет городов?
— Говорят, у короля-эрла есть нечто вроде замка под горами. Зачем тебе?
— Да, не похоже, чтобы я нашел в тех местах помощь, которая мне нужна, — с сомнением произнес Лафайет. — Централь вряд ли пошлет своего представителя куда-нибудь, кроме большого населенного центра.
— Тогда ты влип, Лэйф. Боюсь, что в этой части Меланжа порт Миазма — единственный город.
— Это просто невозможно… впрочем, может быть, ты и права, — он вздохнул. — А это означает, что мне придется остаться и еще раз попытаться увидеться с герцогом. Неплохо бы иметь какую-нибудь маскировку: другой костюм, фальшивую бороду, может быть, повязку на глаз…
— Жаль, что я не украла для тебя солдатскую форму, когда у меня была эта возможность, — сказала Свайхильда. — И ведь лежала на полу прямо передо мной…
— Все, что мне надо — это как-то проникнуть за ворота. Если мне только удастся увидеть герцога и объяснить ему, как это важно, чтобы я вернулся в Артезию, все мои неприятности на этом закончились бы.
— Ты вообще-то поосторожней, Лэйф. Я слышала, Родольфо не охоч до посетителей, в особенности после того, как один из них попытался трахнуть его стулом по голове.
— Ну, обо всем этом можно подумать и позже, — ответил Лафайет. — Хотя все равно мы болтаем сейчас впустую. Без маскировки — это невозможно, — он отрезал еще кусок салями и стал его задумчиво жевать.
— Да не убивайся ты так, Лэйф, — утешила его Свайхильда. — Кто знает, что может подвернуться. Ты можешь даже найти все, что тебе угодно, прямо на кусте, — никогда не известно, чего можно ждать.
— Да, хотел бы я, чтобы все это было просто. Когда-то так и было. Стоило мне только сфокусировать свою пси-энергию, и я мог устроить все так, как мне этого хотелось. Конечно, я не мог сделать все, что угодно. Я мог только изменить то, что еще не произошло, то, чего я еще не видел, например, за ближайшим углом.
— Ой, как это здорово, Лэйф, — мечтательно сказала Свайхильда, заражаясь его настроением. — Ты мог бы навыдумывать украшений, и всяких красивых черных шелковых подушек с вышивкой, и бог знает чего.
— Я бы согласился на обычный фальшивый нос с очками, вставными зубами и маленькими усиками, — сказал Лафайет. — Может быть, небольшой рыжий парик и монашеское одеяние с небольшой набивной подушкой. И чтобы все это лежало вон там за кустом, где кто-то потерял все это и…
Он неожиданно замолчал, и его глаза широко раскрылись от удивления.
— Ты ничего не чувствуешь?
— Угу. Ну-ка, сделай так еще раз.
— Да нет, ты не слышала… что-то похожее на удар… как будто что-то шлепнулось?
— Нет. Ты просто говорил о своих желаниях… и, послушай, как мне хотелось бы парочку красивых кружевных штанишек с маленькой розовой ленточкой!..
— Свайхильда… шшш! — резко прервал Лафайет.
Он склонил голову набок, вслушиваясь. Из-за ближайших кустов раздался подавленный смешок и послышались звуки явно интимной возни.
— Подожди здесь.
Лафайет подполз под тяжелые ветви и раздвинул листву карликового лимонного дерева. Звуки исходили из глубокой тени впереди. Под его рукой внезапно треснула сухая ветка.
— Черт возьми, Наделия, что это? — прошептал нервный голос. Кусты зашевелились, и рыбья физиономия с волосами мышиного цвета выглянула из них. Какое-то мгновение голубые навыкате глаза смотрели прямо на опешившего Лафайета. Затем с легким удушенным криком лицо исчезло.
— Твой муж! — прошептал сдавленный голос. — Разбегаемся в разные стороны!
Раздался женский визг, послышался быстрый топот ног убегающих. Лафайет облегченно вздохнул.
Что-то привлекло его внимание, что-то, висящее на кустах. Это была непривлекательная старая ряса из грубой шерсти, к подкладке которой прилипло множество листьев. Рядом с ней лежала черная шелковая подушка, вышитая розовым и желтым.
— Великая Матерь! — прошептал Лафайет с замирающим сердцем. — Неужели же…
Он стал лихорадочно шарить по земле и вскоре наткнулся на что-то мягкое и лохматое, как небольшой зверек.
Он повернул предмет к лунному свету.
— Рыжий парик!..
— Лэйф, что там происходит? — прошептала Свайхильда, подползая к нему сзади. — Откуда это у тебя?
— Это все здесь… лежало.
— И ряса священника, и… моя подушка?
Свайхильда схватила находки и изо всех сил прижала к себе.
— Лэйф, ты все это видел раньше! Ты просто решил подшутить надо мной со всеми этими твоими желаниями!
— Тут должен быть еще один предмет, — пробормотал Лафайет, шаря по земле. — Ах!
Он подобрал фальшивый нос с очками, зубами и усиками, лежащий под кустом.
— И мои штанишки — совсем, как я хотела! — с восхищением взвыла Свайхильда, прижимая воздушное одеяние к груди другой рукой. — Ах ты, старый шалун!
И, не выпуская из рук подушки и штанишек, она обхватила Лафайета за шею и поцеловала в губы.
— О, господи, — сказал Лафайет, освобождаясь из ее объятий. — Ко мне вернулись мои старые способности. Я не знаю, почему и как, но…
Он закрыл глаза.
— Сразу же за этим деревом, — пробормотал он, — автомобиль с дизельным двигателем.
Он выжидающе застыл, открыл один глаз, затем подошел поближе и заглянул за ствол дерева.
— Странно, — он сделал еще одну попытку. — За скамейкой — маузер, автоматический, в черной кожаной кобуре, с запасной обоймой, заряженный.
Он побежал к скамейке и безуспешно принялся переворачивать листья.
— Ничего не понимаю — сначала все получалось, а потом заколодило.
— Ну, ладно тебе, Лэйф, пошутил и будет. Пора нам убираться отсюда. Повезло тебе, что этот парень оделся как священник, чтобы встретиться со своей куколкой. Это еще лучше, чем солдатская форма.
— Могло ли это быть просто совпадением? — бормотал О'Лири, засовывая набивную подушечку за пояс рясы, надевая на себя парик и фальшивый нос. Свайхильда захихикала.
— Как я выгляжу?
Он несколько раз повернулся перед ней.
— Совсем как один из монахов-бродяжек, того и гляди, надуешь кого-нибудь.
— Сойдет?
— Конечно, сойдет. Послушай, Лэйф, брось ты этого своего герцога. Из тебя выйдет совсем даже неплохой монах. Мы подыщем себе какой-нибудь домик, повесим занавесочки на окна и…
— Не говори глупостей, Свайхильда, — с упреком ответил Лафайет. — Герцог Родольфо — моя единственная надежда, чтобы выбраться из этого жалкого места.
Свайхильда схватила его за руку.
— Лэйф, не ходи опять во дворец. Если тебя поймают, то на этот раз отрубят голову, ты и пикнуть не успеешь. И чего это ты не можешь осесть на одном месте и жить спокойно?
— Спокойно? Ты думаешь, мне доставляет удовольствие, когда меня бьют по голове, швыряют в тюрьму, а потом я вынужден прятаться в кустах?
— Я… я буду прятаться вместе с тобой, Лэйф.
— Ну, ну, Свайхильда, ты хорошая девочка. И я очень благодарен тебе за помощь, но это категорически исключается, меня ведь ждет жена, ты это забыла?
— Ну и что? Она — там, а я здесь. Он потрепал ее по руке.
— Да нет, Свайхильда, смело иди вперед за своим счастьем. Я уверен, что ты добьешься большого успеха в городе. Что же касается меня, то у меня есть очень важное дело, которое я могу выполнить только один. Прощай, я желаю тебе счастья.
— М-может быть, хоть возьмешь с собой подзаправиться? Она протянула ему бутылку с вином и остатки колбасы.
— Вдруг тебя опять упрячут в кутузку?
— Да нет, спасибо, оставь это себе. Думаю, что следующий свой обед я получу уже в фешенебельной обстановке.
На улице, за кустарником, раздался цокот копыт. Лафайет пробрался через ближайший проход и осторожно выглянул.
Верховой отряд кирасир в лимонно-желтых кожаных куртках с плюмажами скакал в его сторону, а за ними великолепная пара холеных вороных в серебряной сбруе влекла золоченую коляску розового дерева.
В открытом окне коляски Лафайет увидел женскую руку в перчатке, бледно-голубой бархатный рукав. Лицо наклонилось вперед, потом повернулось к нему…
— Дафна! — взвыл он.
Кучер подстегнул лошадей, коляска промчалась мимо, набирая скорость. Не обращая внимания на кустарник, Лафайет продрался сквозь него и побежал рядом с коляской. Пассажирка уставилась на него широко открытыми от удивления глазами.
— Дафна! — тяжело дыша, вскрикнул О'Лири, хватаясь за ручку дверцы. — Это ведь ты? Остановись, подожди!
Ближайший всадник эскорта что-то громко проревел, загрохотали и загремели лошадиные копыта. Всадник скакал рядом с ним. Лафайет вовремя увидел опускающуюся саблю и увернулся, споткнулся о выбитый из мостовой камень и проехал два ярда по земле на подбородке. С трудом приподняв голову, он увидел, как коляска исчезла вдали, пересекая площадь, а потом весь вид ему заслонили ноги лошадей, окружившие его со всех сторон. Он поднял голову и оказался перед свирепым лицом и угрожающими усами капитана эскорта.
— Бросьте этого жалкого бродягу в темницу! — взревел капитан. — Закуйте его в цепи! Положите его на доски! Но не убивайте его! Леди Андрагора сама захочет, несомненно, посмотреть, как он корчится в смертных муках.
— Дафна, — пробормотал Лафайет, который чувствовал, что его сердце разбито, в то время как стражник ткнул его копьем, заставляя поспешить. — И она даже не оглянулась…
5
В новой камере Лафайета было еще меньше удобств, чем в той первой, которую он так недавно занимал, и состояла она из сырого пола размером в карточный стол и железных колодок для ног, которые были закреплены вокруг его лодыжек, добавив ему очередных синяков и царапин. За решеткой человек с большими руками, одетый с ног до головы в зловещую черную одежду, насвистывал какой-то веселый мотив, помешивая угли на небольшой жаровне, от которой несло жаром и рядом с которой висел причудливый набор самой разнообразной формы щипцов, зажимов, клещей и преувеличенно больших орехоколов. Справа от жаровни стояло нечто, напоминающее поставленную на попа кровать, если бы не острые стержни, торчащие по всей длине, с зажимами на концах. Видимо, для гармонии слева стоял открытый саркофаг, весь утыканный трехдюймовыми ржавыми гвоздями.
— Послушайте меня, — начал Лафайет в девятый раз. — Если бы вы только передали мое послание герцогу, это глупое недоразумение сразу бы кончилось.
— Пощади ты меня, приятель. Техник одарил О'Лири улыбкой.
— Для тебя все это в новинку, но я уже проходил через это тысячу раз. Тебе лучше всего просто расслабиться и думать о чем-нибудь другом. Например, о цветах. Цветы — это хорошо. Просто представь себе, как они склоняют свои маленькие головки весной на заре, забрызганные росой, и все такое. Ты даже и не заметишь, что происходит.
— Вы куда больше уверены в моих способностях, чем я сам, — сказал Лафайет. — Но ведь я вам говорю, что я тут вовсе ни при чем. Я невиновен, я обычный турист, и все, чего я хочу, — это объяснить свое дело его светлости герцогу, и можете не сомневаться, я вставлю о вас доброе словечко и…
— Ш-ш. Не трать зря силы, приятель. Ты совсем с ума сошел, что не снял своей монашеской рясы, прежде чем пойти на это дело. Почти вся герцогская стража искала этого пройдоху-монаха всю неделю, а он умудрился проворачивать свои делишки под самым их носом. Да ты, наверное, просто одержим сластолюбием, что набросился на карету ее светлости прямо перед воротами замка, хотя я тебя и не упрекаю. Это лакомый кусочек, это уж точно.
— И это все… гм… что они против меня имели?
— Да ты что, приятель, тебе разве этого мало? Сам герцог имеет виды на ее светлость. И вряд ли ему понравится, что какой-то бродяга попытался пристать к ней.
— Да нет, я имею в виду, меня не обвиняют в чем-нибудь за вчерашнее или позавчерашнее? Не хотят отрубить голову на заре, или что-нибудь в этом роде?
— Отрубить голову? Нет, ничего такого, самая обычная процедура с раскаленным железом, и тому подобное. Должны были тут отрубить голову одну на заре, но я слыхал, что этот чудак оказался колдуном: он превратился в летучую мышь и улетел в трубу.
— Неплохо придумано, жаль, что я не знаю его тайны. Лафайет изо всех сил зажмурился.
— Я нахожусь в Артезии, недалеко от пустыни, — страстно пробормотал он. — Стоит прекрасная ночь, светят звезды, и мне только и надо, что пройти 20 миль по песку и оказаться во дворце, и…
— Эй, брось ты свои заклинания, — с упреком сказал ему палач. — Ты и так по уши завяз, не хватает еще обвинения в колдовстве.
— Все равно это бессмысленно, — простонал О'Лири. — Я думал, ко мне все вернулось, но это был только самообман. Я застрял здесь… если мне не удастся поговорить с герцогом, — закончил он с отчаянием в голосе. — Может быть, вы хоть попытаетесь? Если окажется, что я говорю правду, вас ожидает значительное повышение в должности.
— Мне не надо никакого повышения, приятель. Я и так выше всех в своей профессии и вполне доволен своей работой.
— Тебе нравится быть палачом?
— Нам, Д-И-С, вовсе не нравится, когда нас так называют, мистер, — сказал человек расстроенно. — Мы — Добывающие Истину Специалисты. Вот уж не позавидовал бы тебе, если бы ты попал в руки к какому-нибудь из мясников, которые портят доброе имя нашей профессии!
— Вы хотите сказать, есть еще и специальная школа, где обучают, как сделать ожог с помощью раскаленного железа?
— Ну, что ты, приятель, все это куда сложнее. Вот возьми, например, мое теперешнее поручение: у меня строгий приказ сохранить тебя в состоянии "выпускника", как мы это называем, до тех пор, пока не вернется ее светлость. А так как она собирается отсутствовать несколько недель, сам понимаешь, как деликатно мне придется с тобой все время обходиться. Далеко не каждому удалась бы такая тонкая работа.
— Послушайте, у меня есть к вам предложение, — веселым фальшивым тоном сказал Лафайет. — Почему бы вам просто не позабыть, что я здесь, пока она вернется? Тогда вы сможете нарисовать на мне несколько линий краской и сделать несколько рубцов из воска, и…
— Стоп, стоп, замолчи, — сурово ответил ДИС. — Я сделаю вид, что ничего этого не слышал. Да если бы я позволил себе нечто в этом роде, меня изгнали бы из гильдии!
— Знаешь что, — ответил Лафайет, — если ты пообещаешь никому не говорить об этом, то и я не скажу.
— Эх, заманчиво, конечно, но — нет.
ДИС поворошил угли, поворачивая железный прут, чтобы он раскалился докрасна равномерно.
— Я ведь не должен забывать еще и о традициях. Ничего не хочу сказать, это ты неплохо придумал, но я не могу на это пойти.
Он поднял раскаленный прут и критически осмотрел его, лизнул палец и слегка дотронулся до железа. Раздалось громкое шипение.
— Ну вот, думаю, мы готовы. Если тебе не трудно будет раздеться до пояса, то мы можем начать.
— О, я не тороплюсь, — запротестовал Лафайет, отступая к стене камеры и лихорадочно ощупывая руками кладку за спиной. "Всего один расшатанный камень, — взмолился он про себя, — а за ним маленький потайной ход…"
— Честно говоря, я и так отстал от расписания, — сказал ДИС. — Что ты скажешь, если мы начнем легонько с эпидермы, а потом дойдем до нервных центров, прежде чем прорвемся на ужин? Эй, кстати, совсем забыл тебя спросить: хочешь есть? Всего полтора доллара, но я слышал, у них сегодня салат из цыплят и пирожки с вареньем.
— Нет, спасибо, я тут попощусь некоторое время. Я разве не говорил, что нахожусь на диете под наблюдением врача? И в особенности мне противопоказан шок и…
— Если бы это от меня зависело, я бы накормил тебя бесплатно, совсем по-американски. Но…
— Что ты знаешь об Америке? — вскричал Лафайет.
— Кто же не знает Луиджи Американца, отличного парня, который занимается поставкой яиц? Жаль, конечно, что герцог слишком жадничает…
— Я все слышу, Стонруб, — прозвучал вибрирующий баритон.
Высокий, мускулистый, но слегка одутловатый мужчина с зачесанными назад гладкими волосами и в очках в тонкой оправе стоял в дверях. На нем были желтые брюки в обтяжку и короткий горностаевый плащ. Лафайет уставился на него, потеряв дар речи.
— О, привет, ваша светлость, — спокойно сказал палач. — Ну и что, вы сами знаете, что я ничего не скажу за вашей спиной, чего не сказал бы вам в лицо.
— Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко, — отрезал вновь прибывший. — А теперь оставь нас. Мне надо поговорить с пленником.
— Эй, это не честно, ваша светлость, мой стержень номер 4 только-только успел нагреться до рабочей температуры.
— Неужели мне надо указывать тебе на то, что мне довольно трудно будет беседовать с твоим подопечным, когда в воздухе будет вонять горелым мясом?
— Гм… это, конечно, верно.
Стонруб швырнул железный прут обратно на угли и бросил на Лафайета сожалеющий взгляд.
— Прости, приятель. Но сам видишь, какие тут дела. Седовласый, сузив глаза, изучал О'Лири. Как только дверь за ДИС закрылась, он подступил вплотную к решетке.
— Итак, это все-таки вы, — сказал он и замолчал, нахмурившись. — Что случилось? — резко и требовательно произнес он. — Вы выглядите так, словно увидели привидение.
— Н-н-никодеус? — прошептал О'Лири.
— Если это какого-нибудь рода пароль, то я его не знаю, — отрезал герцог Родольфо.
— Вы не… Никодеус? Не субинспектор континуума? Вы не можете позвонить, чтобы меня отправили в Артезию?
Герцог уставился на Лафайета горящими глазами.
— Хватит издеваться надо мной, Ланцелот. Сначала вы врываетесь в мою приемную и несете всякую чушь, затем удираете из моей самой надежной тюрьмы на глазах самой неподкупной стражи. Затем открыто появляетесь рядом с пристанью, прямо-таки напрашиваясь, чтобы вас еще раз арестовали, после чего удираете только для того, чтобы напроситься на арест в третий раз, приставая к одной леди — не будем называть ее имени — на глазах у ее охраны. Очень хорошо, может, я немного упрям, но мне кажется, я вас понял: у вас есть что предложить мне.
— Да?.. — слабо сказал Лафайет. — То есть… Значит, вы, наконец, поняли?
— И?
Взгляд Родольфо оставался таким же горящим.
— И… э-э-э… что? — жизнерадостно спросил О'Лири. Герцог нахмурился.
— Значит, ты решил шантажировать меня, вот как? Ничего у тебя не выйдет! Валяй, исчезай снова, развлекайся! Но не жди, что я приползу к тебе, умоляя сообщить сведения о леди Андрагоре…
Он закончил предложение в полувопросительном тоне, и в его глазах можно было прочесть почти умоляющее выражение.
— Леди Андрагоре? — пробормотал Лафайет. — Чтобы я сказал тебе…
— Ну, хорошо, — герцог вздохнул. — Я вижу, что с самого начала обращался с тобой неправильно. Ладно, я признаю свою ошибку. Я был в корне неправ в этом. Но вряд ли ты можешь упрекнуть меня, если вспомнить об этом эпизоде с тухлым яйцом и бутылкой чернил… И тем не менее я готов примириться. Я даже извинюсь, хотя это против моих правил. Ну, теперь ты согласен посидеть со мной рядом и поговорить, как подобает джентльменам?
— Э-э-э… ну конечно, и я бы хотел быть покладистым, — не зная, что отвечать, с отчаянием произнес Лафайет. — Но камера пыток вряд ли подходящее место для сердечной беседы.
Герцог хмыкнул. Повернувшись, он позвал Стонруба.
— Проследи за тем, чтобы этого дворянина освободили, помыли, накормили, согласно его положению и привели в мои апартаменты через полчаса, — он бросил на О'Лири подозрительный взгляд. — И никаких исчезновений до тех пор, Ланцелот, — угрожающе сказал он и вышел из комнаты.
— Ну вот, подфартило, — философски сказал Стонруб, отпирая дверь камеры. — Похоже, нам не удастся встретиться с тобой на профессиональном уровне сегодня ночью, малыш. Но все равно мне было приятно с тобой познакомиться. Может, как-нибудь в другой раз.
— Не сомневаюсь, — сказал Лафайет. — Послушай, Стонруб, а что ты знаешь об этой… э-э-э… леди Андрагоре?
— Да ничего особенного. Просто — что она самая богатая и самая красивая леди во всем Меланже. И что страсть герцога к ней горит, как Чикагский огонь.
— Ты знаешь о Чикагском пожаре?
— Конечно. Пивнушка. Сгорела на прошлой неделе. А что?
— Да нет, неважно. Так ты говоришь…
— Да, жаль его светлость, что ему никогда не удастся поближе познакомиться с ее светлостью.
— Почему?
Стонруб ухмыльнулся и понизил голос:
— Потому что у нее есть другой, приятель. Об этом всюду говорят.
— Другой?
Лафайет почувствовал, как его сердце подпрыгнуло до самого горла и опустилось обратно.
Стонруб ткнул локтем Лафайету под ребра.
— Герцог Родольфо этого не знает, но он играет вторую скрипку после одного мошенника по имени Лоренцо Долговязый — или это Ланцелот Счастливчик?
— Лоренцо Долговязый? — прохрипел Лафайет, глядя, как Стонруб снимает с него колодки.
— По правде говоря, — сказал ДИС тоном человека, который посвящает своего знакомого в тайну, — даже сейчас объявлено, что миледи направляется в гости к своей тетке-старушке и ее двенадцати кошкам. Но, между нами, ходят слухи, что она направляется в охотничью избушку Закличаре, чтобы провести медовый месяц с этим счастливчиком.
— М-медовый месяц?
— Угу. Ладно, пойдем, я передам тебя служанке, чтобы она подготовила тебя к встрече с герцогом.
Когда Лафайет, чистый, сытый, одетый в новые шелковые одежды, которые были ему почти впору, был введен в комнату, герцог Родольфо сидел в большом мягком кожаном кресле.
— Садись, Ланцелот, — приказал герцог, явно заставляя себя разговаривать сердечно. — Вино? Сигару?
Он помахал рукой в направлении небольшого удобного кресла и низкого столика, уставленного бутылками и стаканами.
— Благодарю.
Лафайет с благодарностью опустился в кресло, потом зевнул, чуть не вывихнув себе челюсть.
— Прошу прощения. Просто я обычно ложусь спать значительно раньше. Кстати, меня зовут Лафайет.
— Ты хорошо пообедал?
— Так хорошо, как это только было возможно, если учесть, что одновременно шесть девушек терли мне спину, наклеивали пластырь на мои ссадины и массировали ушибы. Хотя я, конечно, вполне ценю такую заботу.
— Превосходно. А теперь давай прекратим ходить вокруг да около, Ланцелот. Какова твоя… э-э-э… связь с леди Андрагорой?
Герцог отхлебнул глоток вина и резко искоса посмотрел на Лафайета.
— Моя связь с леди Андрагорой? — повторил Лафайет. — Гм, как это… то есть я хочу сказать, что я — ее муж.
Лицо герцога закостенело.
— Ее муж?
Его голос рубанул воздух, как гильотина.
— Ее отчужденный муж, — торопливо поправился О'Лири. — Мы практически не знакомы друг с другом.
— Никогда не слышал, чтобы миледи была замужем, — опасным тоном сказал Родольфо.
Он потянулся к бутылке с виски, налил себе на два пальца и опрокинул стакан в горло.
— Тем более — что она разведена.
— Она очаровательная девушка, — торопливо продолжал Лафайет. — Веселая такая, жизнерадостная…
— Можешь оставить при себе свои интимные воспоминания, — отрезал Родольфо. Он закусил губу. — Возможно, это объясняет доклад капитана Рипцога о том, что ты пытался заговорить с нею на улице, пока тебя не оттеснила стража.
— Он… — начал было Лафайет, — очень настойчивый человек, этот капитан.
— Хотел бы я знать, чем ты так оскорбил изумительную леди, что заслужил такое отвращение с ее стороны.
— Я думаю, что все началось с хлопушки в постели, — начал О'Лири, затем заметил черное облако, наползающее на герцогские черты. — Хлопушка — это ее кошка, — сымпровизировал он торопливо. — Она настаивала на том, что будет с ней спать.
А так как у меня просто аллергия к кошкам — ну, вы сами должны понять, что это была за женитьба.
— Ты хочешь сказать, что никогда… что ты не…
— Вот именно.
Лафайет отер со лба пот кружевным рукавом и налил себе добрую порцию виски.
— Считай, что тебе очень повезло, Ланцелот, — сказал Родольфо стальным голосом. — В противном случае я вынужден был бы немедленно тебя казнить, Ланцелот.
— Лафайет. И давайте не будем начинать все сначала, — сказал О'Лири, переведя дух от крепкого виски. — Вы велели меня отпустить и привести сюда по какой-то причине. Ну, так я вас слушаю.
Герцог начал барабанить пальцами по столу, потом резко остановился.
— У меня возникло чувство привязанности к этой леди, — сурово сказал он. — Соответственно, я пригласил ее провести со мной уикэнд в моем зимнем дворце. Вместо того, чтобы радостно принять эту честь, она сослалась на то, что еще раньше договорилась навестить престарелую родственницу.
— И?
— Возможно, я слишком мнителен, но мне показалось, что в ее обращении все-таки сквозил легкий холодок.
Герцог налил себе еще виски.
— Может, ты не в ее вкусе, — предположил Лафайет, не отставая от герцога.
— Не в ее вкусе? Что ты этим хочешь сказать?
— Ну, с одной стороны, ты достаточно стар, чтобы быть ее отцом, — указал Лафайет.
— Это не имеет значения!
— А может быть, для нее имеет. К тому же, ты только не обижайся, не могу сказать, чтобы ты был особенно весел в общении. Даф… я хочу сказать, леди Андрагора очень любит порезвиться.
— Весел в общении? Как я могу веселиться, обремененный государственными делами, несварением желудка, бессонницей и угрозой срочных платежей?
Герцог схватил бутылку за горлышко и налил себе, потом Лафайету до краев.
— Вот об этом я тебе и толкую, твоя светлость. Сплошная работа и никаких развлечений делают Родольфо скучным…
— Сплошная работа и никаких… клянусь своими поджилками, сэр, неплохо сказано!
Они чокнулись и выпили. Герцог задумчиво облизал губы.
— Теперь я все понял. Каким идиотом я был! Почему я просто не подошел к ней открыто, не предложил весело провести день, сходив в местный музей, или, например, бесшабашно закончить вечер карточной игрой? Но нет, все, что предлагал ей я, были какие-то государственные обеды или приглашения в ложу для посетителей на еженедельные Герцогские Заседания.
— В том-то и штука, Родольфо!
На сей раз стаканы наполнил Лафайет.
— Ты мог бы даже предложить ей прогуляться в парке или поплавать и позагорать на пляже, или даже устроить пикник на лужайке. Нет ничего лучше муравьев в картофельном салате, чтобы все преграды рухнули. Твое здоровье!
— Ну, конечно, мой мальчик! И как это мне раньше не пришло в голову? — наполняя стаканы, Родольфо расплескал виски на стол. — Я был дураком, бесчувственным идиотом!
— Не упрекай себя, Руди, — сказал Лафайет, поднимая свой стакан. — В конце концов, тебе ведь надо было управлять всем герцогством.
— Верно. Но теперь все будет по-другому, и все благодаря тебе, дорогой мой. Я буду кормить ее своими любимыми яствами, мы будем слушать мою самую любимую музыку, я завалю ее своими любимыми винами, книгами, духами, закидаю платьями, которые пойдут ей больше всего.
— Тихо, тихо, Руди, — Лафайет укоризненно помахал в воздухе пальцами. — Не хочешь ли хоть немного подумать о вкусах самой леди?
— А? Как может она возражать, когда ей подадут рубленую куриную печень с белым вином, а мой оркестр будет играть в это время мелодию из "Мертвого Марша" Саула?
— И одета она будет по последней моде? Трудно сказать. Но женщины — странные звери. Никогда нельзя понять, что они думают. Напомни мне как-нибудь рассказать тебе о принцессе, с которой я был одно время обручен.
— И я начну сегодня, сейчас же! — воскликнул Родольфо и ударил кулаком по подносу. — Я… но, черт побери, ничего не выйдет! Она уехала из города и вернется только через две недели.
— Очень недурная была девочка, — сказал Лафайет, — но стоило мне только на минуту отвернуться…
— Но, черт побери, какой смысл быть герцогом, если я не могу сделать по-своему?
Родольфо победоносно смотрел на Лафайета.
— Я прикажу чтобы ее вернули. Быстрый кавалерийский отряд нагонит ее за какую-нибудь пару часов, так что у меня едва хватит времени, чтобы охладить мое любимое вино и…
— Ах, Руди, — запротестовал Лафайет. — Преклонение, а не сила — разве ты забыл?
— Но ведь сила — это значительно быстрее.
— Неужели ты хочешь иметь забитую рабу, угрюмо подчиняющуюся всем твоим приказаниям, а не веселую, живую резвушку, восхищающуюся твоей галантностью и умом?
— Гмм. После того, как ты упомянул об этом, мне кажется, что раба — это куда практичнее.
— Ерунда, Руди. Ведь ты хочешь, чтобы этот лакомый кусочек, этот созревший плод упал прямо тебе в руки, верно? Поэтому вместо того, чтобы посылать потных солдат в латах, которые притащат ее обратно, визжащую и царапающуюся, ты должен отрядить особого посланника, который передаст ей твои пожелания с деликатностью, приличествующей столь важной миссии.
Лафайет икнул и опрокинул бутылку над стаканом.
— Черт возьми, сынок, ты, как всегда, прав. — Родольфо задумчиво нахмурился. — Но кому из всей этой коллекции кретинов и пьяниц, которые окружают меня, могу я доверить такое важное дело?
— Тебе нужен человек, доказавший свою пригодность, ум и хитрость. Не какой-нибудь мужлан, который продаст лошадь и автограф твоего письма, как только выйдет из ворот замка. Какой-нибудь рыцарь, находчивый, галантный, образованный…
— Какого письма?
— Того, которое ты напишешь, чтобы сказать ей о том, что ты поклоняешься ей издалека, — сказал О'Лири.
Он потряс пустую бутылку и перекинул ее через плечо.
— Великолепная мысль! — воскликнул Родольфо и снова ударил кулаком по подносу, так, что стаканы подпрыгнули. — Но… что я ей напишу?
Он задумчиво принялся грызть кольцо на левой руке.
— Честно говоря, мой мальчик…
— Зови меня просто Лафайет, Руди.
— Мне казалось, что тебя зовут Ланцелот, — сказал герцог. — Но это неважно. Честно говоря, как я уже упоминал, я никогда не умел писать. Всякие там цветистые послания…
— И откуда только это взбрело тебе в голову?
— То есть как — ты сам предложил написать письмо!
— Да нет, я имею в виду, что меня зовут Ланцелот.
— Ланцелот… он-то здесь при чем?
Родольфо выглядел удивленным, потом весь просиял.
— Ну, конечно! — воскликнул он, выплевывая изо рта кусочек ногтя, который только что старательно отгрыз. — Именно Ланцелот! Ты умен, изобретателен и у тебя есть голова на плечах. Ты пьешь? — внезапно спросил он вызывающим тоном.
— Как я могу пить, когда бутылка пуста?
— Великолепно! Никогда нельзя доверять человеку, который не умеет пить. Кстати, бутылка пуста.
Родольфо поднялся и неуверенно пошел через комнату, открыл шкафчик, вытащил новую бутылку и по синусоиде вернулся обратно в кресло.
— Вот я и говорю: отправляйся к этой особе, Ланцелот, излей ей свое сердце, объясни, что высшая обязанность женщины — это заботиться и ухаживать за ее лордом и повелителем и что в то время как ты сам можешь предложить ей лишь жалкое существование рабыни, она может утешиться тем, что жизнь не вечна.
— Это очень убедительный подход, — сказал Лафайет, выдергивая пробку из бутылки. — Но мне почему-то казалось, что это ты хочешь заполучить эту женщину, — он нахмурился, пытаясь сфокусировать глаза. — Или я что-то напутал?
— Клянусь богом, Ланцелот, ты прав. Это ведь я ее хочу, — герцог бросил враждебный взгляд. — Должен сказать, что это очень смело с твоей стороны — пытаться встать между нами. Она без ума от меня, но она очень стеснительна, и я думаю послать за ней свое доверенное лицо, чтобы он притащил ее ко мне, ласковую и воркующую. Я хочу сказать, визжащую и царапающуюся.
— Великолепная мысль, — согласился Лафайет, выливая виски между двумя стаканами. — А кого ты имеешь в виду?
— Гмм… может, послать Стонруба?
— Ни в коем случае. Он совсем не дипломат, если ты понимаешь, что я хочу сказать.
— Ланцелот! Я придумал! Почему бы тебе не отправиться за ней?
— Ни в коем случае, Руди, — сказал Лафайет. — Знаю я тебя, ты хочешь отвлечь меня от того, чего я на самом деле хочу добиться.
— А чего ты хочешь добиться?
— Чтобы ты послал меня за леди Андрагорой.
— Об этом не может быть и речи! Твоя наглость заходит слишком далеко.
Родольфо схватился за бутылку и плеснул виски по стаканам.
— Как насчет компромисса? — сказал Лафайет, хитро глядя на герцога.
— Что ты имеешь в виду?
— Я доставлю леди твое письмо, а за это ты назначишь меня своим послом. Или наоборот?
— По-моему, это будет справедливо. Ну, так вот: когда ты ее догонишь, скажи о моем глубоком увлечении, объясни подробно все мои великолепные качества, короче говоря, объясни ей все выгоды того положения, которое она займет, и скажи, что ей очень повезло.
— Еще что-нибудь?
— Категорически нет!
Родольфо сурово посмотрел чуть левее уха Лафайета.
— Дальше я сам буду за ней ухаживать.
— Ну хорошо, Руди, я принимаю твое поручение. Ты правильно сделал, что обратился с этим ко мне…
— Я знал, что могу на тебя рассчитывать, — прочувственно всхлипнул герцог. Он поднялся с кресла и протянул О'Лири массивное кольцо. — Эта печатка обеспечит тебе помощь моих слуг, — он протянул руку. — Я никогда этого тебе не забуду, старина. Ты подал мне надежду.
— Перестань, Руди. А теперь иди. А то я устал. А завтра у меня большой день.
— А что такое завтра?
— Вторник.
— Ну конечно. И если мы заговорили о завтра, то у меня для тебя есть небольшой сюрприз. Только не говори никому, но кое-кто сказал мне, что завтра у меня будет одна леди.
— Руди! Ах, счастливчик! Поздравляю!
— Только никому не болтай об этом. Говорят, это к несчастью. Ну, ладно, мне действительно надо идти. Приятного тебе вечера и все такое.
— Куда же ты, не торопись! Мы еще не кончили. Лафайет поднял вверх наполовину опустошенную бутылку и заморгал, глядя на нее.
— Даже еще и не начали, — сказал он.
— Я никогда не пью, — твердо сказал герцог. — Говорят, это губит мозг. Спокойной ночи, Ланцелот.
Некоторое время после его ухода Лафайет стоял, качаясь, посреди комнаты, которая, казалось, почему-то стала быстро вращаться вокруг него. Потом он пробрался к ванной, сунул голову под струю холодной воды и яростно растер ее. В платяном шкафу герцога он выбрал себе теплый красивый плащ для верховой езды. Потом взял дюжину сигар из герцогской коробки, засунул пару перчаток в карман и вышел в коридор.
Главный конюх, протирая руками глаза, проснулся, когда О'Лири потребовал себе лучшую лошадь; пять минут спустя, чуть покачиваясь в седле, О'Лири показал кольцо у ворот. Стражники заворчали, но ворота открыли. По темной улице он проскакал до гавани и с помощью кольца реквизировал королевскую баржу, не обращая внимания на сонные возражения хозяина. Часом позже, как следует промерзнув, он ступил на западный берег озера. Узкая ухабистая дорога вела с берега в лес.
— Скажи, по этой дороге отправился отряд леди Адрагоры? — спросил он у дрожащего лодочника.
— Да, если это можно назвать отрядом. Ну и ночка! — лодочник подул себе на руки. — Помяни мое слово, снег выпадет еще до завтра.
— Прекрасно, — сказал Лафайет своему поднятому воротнику. — Это то, чего мне не хватало, чтобы завершить эту ночку.
Он пришпорил лошадку и поскакал в темноту между деревьями.
6
Следующие два часа Лафайет скакал по извилистой дороге, которая все время поднималась вверх среди деревьев, мимо огромных валунов и небольших ручейков, текущих в каменистых берегах, поросших мхом. Следы колес были отчетливо видны в пыли, так же, как и копыта лошадей эскорта. В голове у него гудело. Холодный ветер проникал даже под теплый плащ. И, насколько он понимал, прогресса в его делах не наблюдалось.
— Все это — погоня неизвестно зачем, — пробормотал он про себя. — С самого начала я не делал ничего, кроме глупостей. В первую очередь, не настоял, чтобы этот Пратвик соединил меня со своим начальством. Но я был так ошарашен, что не понимал, где нахожусь. И до сих пор, между прочим, не понимаю. Меланж? Кто слышал о каком-то Меланже? И порт Миазма — ну и дыра!..
И, конечно, он все только испортил, связавшись со Свайхильдой. Странно, что она так похожа на Адоранну. Бедная девочка, ей жилось так несладко и до того, как он свалился на ее голову. А он был здесь всего 12 часов и уже успел разрушить семью. А потом еще был настолько идиотом, что попался в лапы полиции, и уже невероятной глупостью было кинуться в этом дурацком обличье к коляске Дафны, то есть леди Андрагоры. Ему следовало бы понять, что она не может знать его, никто в этом сумасшедшем месте не был тем, кем должен быть. А затем эта дурацкая попойка с герцогом…
— С какой стати я проторчал полночи, пытаясь перепить Родольфо, в то время как леди Андрагора уезжала все дальше и дальше? — простонал он. — Да и вообще, зачем я здесь? Если я ее догоню, то, возможно, меня встретят теми самыми кнутами, о которых упоминал Руди, и это будет вся награда за мои мучения. Но что еще мне остается делать? Если она не Дафна, то ее двойник. Не могу же я допустить, чтоб она попала в лапы к этому мошеннику Лоренцо Долговязому. Или его зовут Лоренцо Счастливчик?
Он приподнялся в седле. От холода у него застыли пальцы на руках и ногах и мочки ушей. Нагонял ли он или, наоборот, отставал все больше? Следы выглядели не свежее, чем в начале его пути.
Он хлестнул поводья, переводя лошадь на бег рысцой. Животное помчалось по дороге, выпуская пар из ноздрей, а Лафайет низко пригнулся к шее лошади, уклоняясь от сосновых ветвей, которые задевали его за спину. Он повернулся за поворот дороги и увидел впервые нечто темное и большое. Он резко потянул поводья.
— Ого, — сказал он, чувствуя, что у него пересохло во рту.
— Кажется, тут поработали разбойники…
Это была розовая коляска леди Андрагоры, безмолвно стоявшая посреди дороги. Сорванная с петель дверца раскачивалась при ледяных порывах ветра. Лафайет спрыгнул с коня, сморщиваясь от боли в голове, подошел к коляске и заглянул внутрь, в бархатный розовый интерьер. Кружевной розовый платочек лежал на розовом ковре. Он поднял и понюхал его.
— Розовый лунный свет, — пробормотал он. — Любимые духи Дафны.
Следы, как он обнаружил, не вели никуда дальше. Не было и признака четырех великолепных вороных эскорта, на дороге валялась лишь одинокая шпора.
— Странно, что нет мертвых тел, — пробормотал Лафайет.
— Наверное, эти трусы сдались без боя.
Когда он повернулся, чтобы возвратиться к своему коню, в кустах раздался какой-то треск. Лафайет схватился за эфес своей разукрашенной шпаги, которой снабдил его слуга герцога.
— Ни шагу, или я продырявлю твое предательское сердце! — прогремел голос позади него.
Он резко повернулся и оказался перед угрожающим лицом с усами и перед кончиком шпаги в нескольких дюймах от своего горла. Вооруженные люди выходили из кустов, в которых скрывались, и Лафайет только начал соображать, что на них надеты желтые ливреи слуг леди Андрагоры, когда грубые руки схватили его сзади.
— Вернулся, чтобы порадоваться на свою работу? Или хотел забрать оставшиеся ценности?
Капитан ткнул шпагой в грудь Лафайета.
— Где она, ты, жалкое отродье?
— Но я с-собирался задать вам тот же вопрос!
— Говори, или я не ручаюсь, что мне удастся сдержать моих ребят, которые разорвут тебя голыми руками на мелкие кусочки!
— Это вы ее сопровождали!
Лафайет оправился от первого изумления.
— Почему вы спрашиваете меня, где она? Что вы сделали — убежали и оставили ее одну?
— Ах, вот как ты запел, да? А потом ты, наверное, запросишь выкуп за ее возвращение?
Лафайет взвыл, когда кончик шпаги больно уколол его.
— Я тебе покажу выкуп, змея подколодная! Говори, что ты сделал с самой прекрасной женщиной, которую когда-либо сопровождал эскадрон кавалерии?
— Я здесь по специальному делу, — тяжело дыша, ответил Лафайет. — Посмотри на кольцо на моей левой руке.
— Оно не слезает, — доложил капрал стражи. — Прикажете отрезать?
— Ты хочешь подкупить нас этой безделушкой? — рявкнул капитан.
— Конечно, нет! Кольцо принадлежит герцогу Родольфо! Но палец мой и, если не трудно, оставьте его в покое.
— Ну и нервы у этого мошенника, — произнес сержант охраны. — Сначала свистнул кольцо у нашего герцога, а теперь еще в отрытую говорит об этом!
— Я ничего не крал, он сам мне его дал.
— Заколем его, и дело с концом, капитан, — вновь сказал стражник. — Не люблю я таких вралей. Всем известно, что герцог полушки медной никому не даст.
— Неужели мне никак не вбить в ваши тупые головы, что я направлен с сюда с важным поручением?..
— Каким еще поручением?
— Догнать леди Андрагору и привести ее к…
— Вот ты и сознался!
— Но я не собирался этого делать, — добавил Лафайет, страстно мечтая, чтобы прошла его головная боль и он мог бы начать ясно мыслить, чтобы как-нибудь выкрутиться. — Я намеревался отправиться в противоположном направлении.
— И слишком долго задержался на месте своего негодяйского преступления! — отрезал капитан. — Прекрасно! Эй, ребята, готовьте веревку! Его болтающийся труп послужит предупреждением другим!
Лафайет закричал:
— Подождите! Я сдаюсь, вы слишком умны для меня. Я… я все… все скажу вам!
— Вот это другое дело, — капитан снова ткнул его шпагой. — Ну, говори, преступник!
— Э-э… так с чего мне начать? — протянул О'Лири. Сержант предложил:
— Начни с того момента, когда наш Лу отошел в кусты.
— Ну, да, как только ваш Лу отошел в кусты, я…
Все с интересом столпились вокруг него, стараясь не пропустить ни слова из сказанного.
— Ты стукнул его по голове, верно? — предположил сержант.
— Верно. А затем, гм…
— Затем, когда мы заждались и послали еще двух ребят, чтобы выяснить, почему его нет так долго, ты пристукнул и их, так?
— Так…
— А затем, когда все мы бросились на поиски наших ребят в кусты, ты прокрался сюда и выкрал ее светлость из-под самого носа Леса, который держал поводья, верно?
— Кто из нас рассказывает, как все было, ты или я? — высокомерно осведомился Лафайет.
— Ну, так где же она сейчас?
— Откуда я знаю? Я был слишком занят тем, что бил Лу по голове и вертелся под носом Леса.
— А откуда тебе, собственно, известны имена наших ребят? Ты давно уже задумал это злодеяние, а?
— Это здесь не при чем, Квалк! — рявкнул капитан. — Мы теряем время. Эй ты, говори быстрее, где сейчас находится леди Андрагора, или я сверну тебе шею сей момент!
— Она… она находится в избушке Лоренцо Долговязого!
— Лоренцо Долговязого? А где эта избушка?
— Она… гм… в нескольких милях отсюда по дороге.
— Лжец! — рявкнул капитан. — Эта дорога ведет только в дом тетки миледи, Пруссик.
— Ты в этом уверен? — тоже рявкнул Лафайет, не оставаясь в долгу.
— Уверен, мне об этом сказала сама миледи.
— Твой умственный аппарат явно нуждается в подзарядке, — отрезал Лафайет. — Все во дворце говорят, что Лоренцо Долговязый живет именно здесь. Или, как там его, может, Лотарио… или Лохинвар?
— Я не понимаю твоих грязных намеков, жалкий червь, — сказал капитан твердым голосом. — Не хочешь ли ты заставить меня поверить в то, что миледи намеренно обманула меня? Что она назначила тайное свидание здесь, в глубине Закличарья?
— Оно не могло быть тайным, когда дюжина верховых солдат вертелось вокруг нее, — указал Лафайет.
— Ты хочешь сказать… она просто провела нас, избавилась от нас специально?
Голос капитана зазвенел на угрожающих нотах.
— Сами подумайте, — сказал О'Лири. — Если бы это я ее увел отсюда, то какой мне смысл возвращаться, чтобы быть пойманным вами?
— Хватит с меня твоих грязных подозрений, рыцарь! — рявкнул капитан. — Солдаты, стройся! Я сам разделаюсь с этим негодяем!
— Эй, кэп, подождите минутку, — сказал сержант, дергая его за рукав. — Прошу прощения у капитана, но в том, что он говорит, есть смысл. Это ведь ее светлость сказала нам, чтобы мы вернулись и поискали Уайта и Фреда, верно?
— Да, и вообще-то я раньше никогда не слыхал, чтобы в этих местах жила ее тетя, — добавил капрал.
— Невозможно, — сказал капитан тоном, в котором уже не было уверенности. — Ее светлость никогда не стала бы так обманывать меня, ее преданного слугу.
— Не знаю, кэп. Бабы. Кто их знает, что они могут втемяшить себе в голову.
— Как ты смеешь так разговаривать? — Решительным жестом капитан одернул свою куртку. — Я не желаю больше забивать свои уши грязными выдумками этого рыцаря! Повесить его!
— Не торопитесь, ребята! — взвыл Лафайет. — Я говорю вам правду! Леди Андрагора, наверное, всего в нескольких милях отсюда, и нам следует скакать изо всех сил, чтобы нагнать ее, а не стоять здесь и спорить попусту!
— Он хочет увести нас в сторону! — отрезал капитан. — Несомненно, миледи лежит связанная там, где он оставил ее, всего в нескольких ярдах отсюда.
— Он не соображает, что говорит, — запротестовал Лафайет. — Он просто боится отправиться за ней! Это просто предлог, чтобы замутить воду и вернуться обратно!
— Достаточно! Приготовить преступника к исполнению приговора!
— Подождите! — вскричал Лафайет, чувствуя, что петля закинута на его шею. — Неужели мы не можем решить этот вопрос по-джентльменски?
Внезапно наступила тишина. Сержант посмотрел на капитана, который свирепо уставился на О'Лири.
— Ты требуешь, чтобы с тобой обращались как с джентльменом? На каком основании?
— Я — сэр Лафайет О'Лири… почетный член Королевского Географического общества!
— Похоже, в этом что-то есть, капитан, — сказал сержант. — Нельзя нам просто вздернуть парня с такими полномочиями!
— Все это глупая потеря времени! — зарычал капитан. — Но… ладно, уберите веревку.
— Ну, вот и прекрасно, я рад, что мы будем друзьями, — сказал Лафайет. — А теперь я…
— Зарядить пистолеты!
— Ч-что вы собираетесь с ними делать? — спросил Лафайет, глядя, как солдаты отстегнули огромные пистолеты в фут длиной и занялись свертыванием пыжей и зарядкой.
— Займи свое положение рядом с этим деревом, сэр рыцарь! — рявкнул капитан. — И поторопись! Мы не можем тратить на тебя всю ночь.
— В-вы имеете в виду это дерево? Лафайет споткнулся об извилистые корни.
— Почему? Что?
— Готовься! Целься!
— Стойте! — крикнул Лафайет ломающимся голосом. — Вы не можете застрелить меня!
— Ты ведь потребовал джентльменской смерти, верно? Целься!
— Но… не собираетесь же вы расстреливать меня с такого расстояния? — запротестовал Лафайет. — Я думал, что вы, ребята — снайперы.
— Мы заняли первое место в полицейском турнире прошлым летом, — сообщил сержант.
— Почему бы тогда мне не отодвинуться немного подальше? — предложил Лафайет. — Вам представится случай показать мастерство.
Пятясь, он отступил на десять футов, прежде чем наткнулся спиной на другое дерево.
— Готовься! — вскричал капитан. — Целься!
— Нет, это все-таки очень близко! — крикнул Лафайет, помахав пальцем в воздухе. — Пусть уж это будет настоящее для вас испытание.
Он торопливо отступил еще на четыре ярда.
— Вполне достаточно! — взревел капитан. — А теперь стой на месте, и пусть свершится твоя судьба, сэр!
Он поднял шпагу высоко в воздух.
— Готовься! Целься!
И когда с губ капитана готово было уже сорваться последнее слово, внезапно из густого кустарника позади них раздался дикий вой. Все глаза сразу повернулись в том направлении, откуда донесся этот леденящий душу звук.
— Ночная кошка! — почти в один голос закричали солдаты.
Не дожидаясь, пока животное появится из кустов, Лафайет, отпрыгнув в сторону, покатился по земле, нырнул за дерево, поднялся на ноги и со всей прытью, на которую был способен, помчался по лесу, в то время как позади раздавались крики, гремели выстрелы, и свинцовые пули врезались в кустарник по обе стороны от него.
На небе светила луна, окутывая белым светом небольшую бревенчатую хижину, расположенную в самом центре полянки, окруженной гигантскими деревьями.
Лафайет лежал на животе под кустом, чувствуя себя преотвратительно от всего сразу: похмелья, усталости и множества синяков и царапин. Прошло полчаса с тех пор, как затихло последнее эхо от криков солдат, разыскивающих его по всему лесу, 20 минут с тех пор, как он взобрался на небольшой холмик и увидел внизу слабо освещенные окна хижины. И ничто, подумал Лафайет, не менялось в этой классической ситуации. Температура продолжала ровно падать по мере того, как кончалась ночь, ледяные кристаллы стали образовываться на листьях. Лафайет подул на руки и посмотрел на крохотное освещенное окно внизу.
— Она должна быть там, — уверял он себя. — Где же ей еще быть в этой глуши?
— Конечно, — продолжал он свою мысль, — тот, кто ее похитил, скорее всего, тоже там и сидит с заряженными пистолетами, поджидая, не будет ли за ним погони…
— С другой стороны, если я останусь здесь, я просто замерзну, — решительно возразил сам себе О'Лири.
Он поднялся на ноги, несколько раз ударил себя затекшими руками по груди, вызвав тем самым приступ кашля, а затем осторожно начал спускаться по небольшому склону. Он кружил вокруг домика на довольно большом расстоянии, часто останавливаясь, вслушиваясь, не просыпаются ли обитатели дома и не приближаются ли всадники, но тишина оставалась прежней. Цветастые занавески на окне мешали ему разглядеть, что происходит внутри.
Лафайет скользнул к задней двери, с одной стороны которой лежали нарубленные дрова, а с другой стояла дождевая бочка, и прильнул ухом к дереву.
Он услышал слабое потрескивание, перемежающееся с еще более слабыми и очень неприятными звуками. Низкий голос произносил слова, слишком неотчетливые, чтобы их можно было расслышать. Лафайет почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Воспоминания детства о Гансе и Гретель в домике ведьмы неожиданно ожили перед его глазами.
— Ерунда, — твердо сказал он сам себе. — Никаких ведьм вообще не существует, все это сказки. И никого там нет внутри, кроме мошенника Лоренцо и несчастной леди Андрагоры, может, даже связанной по рукам и ногам, перепуганной до смерти, надеющейся вопреки всему, что кто-нибудь придет и спасет ее, бедное дитя. Почему бы мне не выбить эту дверь одним ударом и не вытащить оттуда Лоренцо за шкирку, и…
Неприятный хрустящий звук стал нарастать, потом внезапно затих, потом вообще прекратился. Раздалось громкое "хлюп" и слабое звяканье металла. Потрескивание возобновилось, сопровождаемое на сей раз отчетливым хрустом, как будто жернова перемалывают мелкие косточки.
— Может быть, он мучает ее, чудовище!
Лафайет отошел на три шага назад, напряг мускулы и кинулся на дверь. Она широко распахнулась, и он влетел в центр небольшой, аккуратно прибранной комнаты. В камине ярко пылал огонь, отбрасывая отсвет на пожилую женщину, сидящую в качалке на ковре, с кошкой на коленях и голубой китайской миской у локтя.
— О, Лоренцо, ты вернулся, — сказала она с удивлением. Она протянула ему миску.
— Хочешь немного воздушной кукурузы?
Сидя у окна с миской подсоленной хрустящей кукурузы на одном колене и чашкой крепкого дымящегося какао на другом, Лафайет пытался привести свои мысли в порядок. Его хозяйка шила что-то толстой иглой, которую она извлекла из сундучка под окном, и монотонно бормотала какие-то слова. Он никак не мог ухватиться за нить ее мысли — вроде бы она говорила что-то о какой-то кукушке, которая порхает с цветка на цветок и садится на самый большой цветок, вдыхая его аромат…
Лафайет проснулся, вздрогнув, потому что его подбородок уже коснулся груди.
— Бедный мальчик, да ты совсем спишь! И ничего удивительного — сколько часов подряд ты трудился. О, я почти забыла: тут были твои друзья.
Она как-то криво улыбнулась ему одной стороной рта.
— Друзья? Лафайет зевнул.
Сколько же времени прошло с тех пор, как он спал? Неделя? Или только три дня… или… возможно ли, что он счастливо спал всего прошлой ночью, в большой постели…
— …сказали, чтобы я тебе ничего не говорила, они хотят сделать тебе сюрприз. Но я решила, что лучше тебе знать.
Ее резкий многозначительный голос проникал сквозь его дремотное состояние.
Лафайет заставил себя сосредоточиться на том, что говорила старая леди. Голос ее казался ему странно знакомым. Может он встречал ее раньше? Или…
— Лучше мне знать — что?
Он заставил себя сосредоточиться на разговоре.
— Что они вернутся.
— Э-э… кто?
— Эти прекрасные джентльмены на чудесных лошадях. Внезапно Лафайет почувствовал, что полностью проснулся.
— Когда они здесь были?
— Да ты едва разминулся с ними, Лоренцо, минут на тридцать. Туманные старые глаза смотрели на него из-под очков.
Только были ли они такими старыми и туманными? Если приглядеться, они почему-то начинали казаться очень проницательными. "Где, — удивленно подумал Лафайет, — видел я точно такие же глаза и точно такой же взгляд раньше?.."
— Мадам, вы были очень добры ко мне, но боюсь, что мне пора идти. И я думаю, вы должны знать: я не Лоренцо.
— Не Лоренцо? Что ты хочешь этим сказать? Она уставилась на него из-под очков.
— Я пришел сюда, разыскивая человека по имени Лоренцо, а, может, его зовут Лотарис или Ланцелот. Когда вы так радушно меня встретили, предложили мне пищу и теплое место у камина, я… я был очень голоден и замерз, и я просто воспользовался вашей добротой. Но сейчас я пойду…
— Ну, что ты, я ничего не хочу об этом слышать! В такую ночь, как эта, можно простудиться до смерти!
— Я не уверен, что вы понимаете, — запротестовал Лафайет, пробираясь к двери. — Я вас совершенно не знаю. Просто я пришел сюда…
— Но ведь ты тот самый очаровательный молодой человек, который снял у меня свободную спальню.
Близоруко сощурившись, старушка посмотрела на него. Лафайет покачал головой.
— Боюсь, что нет. Я пришел сюда в поисках леди Андрагоры…
— О, так ты приятель моей племянницы! Как восхитительно! Почему же ты сразу не сказал мне? Ну, теперь-то ты точно должен выбросить из головы всякую мысль о том, чтобы уйти, в такой сильный холодный ветер. Да, кстати, где же моя дорогая Анди? У меня сложилось такое глупое впечатление, что ты должен привести ее с собой.
— Вы тетя Даф… я хочу сказать, леди Андрагоры?
— Ну да, конечно, разве ты не знал этого! Но ты так и не ответил, где она?
Лафайет оглядывал комнату. Она была достаточно чистая и удобная, но уж слишком проста.
— Насколько я понял, леди Андрагора — очень богатая женщина, — сказал он. — Неужели она не могла подыскать для вас что-нибудь получше?
— О, какой глупый мальчик! Я обожаю жить здесь, среди птичек и цветов. Это так спокойно и живописно.
— А кто рубит дрова?
— А это приходит человек по вторникам. Но ты говорил, что леди Андрагора…
— Я ничего не говорил. Но я не знаю, где она, и пришел один. Ну, спасибо вам за все…
— Ты никуда не уйдешь, — резко сказала старушка. Она улыбнулась. — Я и думать об этом не хочу.
Лафайет поплотнее запахнулся в плащ и направился к двери.
— Боюсь, мне придется отклонить ваше гостеприимство…
Он замолчал, услышав какой-то звук позади себя, и обернулся как раз вовремя, чтобы избежать удара ребром ладони чуть ниже уха, который попыталась нанести подкравшаяся старушка.
Он еле-еле успел уклониться и подставить под удар согнутую в локте руку, закричал от боли, попытался согнутыми пальцами ткнуть своей хозяйке под ребра, получил сильнейший удар в солнечное сплетение и упал на спину в качалку.
— Обманщик! — вскричала старушка. — Продался этому длинноносому Родольфо, и это после того, что я тебе обещала! Это надо же иметь такую наглость — прийти сюда, ко мне и делать вид, что видит меня первый раз в жизни!
Лафайет умудрился соскочить с качалки и отпрыгнуть в сторону, еле избежав сильнейшего удара ребром ладони в область сердца. Он с трудом поднялся на ноги.
— Где она, черт тебя подери? О, мне надо было оставить тебя в той канаве, из которой я тебя подобрала…
Внезапно старушка замерла, не нанеся очередного удара, и приложила ладонь трубочкой к уху. О'Лири тоже услышал отдаленный слабый звук копыт.
— Бежим!
Старуха кинулась к двери, схватила плащ, висящий на крюке, и завернулась в него.
— Ты мне еще ответишь за это, Лоренцо! — вскричала она голосом, который из звонкого сопрано опустился до звучного тенора. — Погоди, мой мальчик! Я так тебе отомщу, что ты проклянешь тот день, когда впервые увидел Стеклянное Дерево!
Она распахнула дверь настежь и выбежала в темноту.
Ошеломленный О'Лири выбежал за ней следом. Она стояла в десяти футах от двери, застегивая пуговицы плаща. И когда О'Лири кинулся за ней, из ее уст вырвалось какое-то громкое жужжание, она взлетела в воздух и понеслась в сторону леса, быстро набирая высоту. Ее плащ развевался по ветру.
— Эй! — слабым голосом окликнул ее Лафайет. Внезапно он осознал, что стук копыт все приближается. Он кинулся обратно в избушку, пробежал через комнату, выбежал в заднюю дверь и, стараясь держаться так, чтобы дом находился между ним и приближающимся отрядом солдат, побежал под укрытие леса.
Наступила заря, серая и мрачная, почти не рассеявшая темноту ночи. Лафайет, дрожа, сидел под деревом, настолько огромным, что в нем можно было высверлить туннель. У него болела голова, в желудке горел медленный огонь, глаза болели так, будто в них насыпали песок, а вкус во рту напоминал тухлый лук. В ветвях над его головой скорбно пела какая-то птица.
— Ну, вот, — бормотал Лафайет, — на этом закончилась моя карьера. Я болен, замерз, голоден. У меня болят живот и голова с похмелья. Я потерял свою лошадь, след леди Андрагоры — потерял все. К тому же у меня начались галлюцинации. Летающие старушки, ха! Наверное, эта избушка вообще была только в моем воображении. Наверное, я тогда еще не протрезвел окончательно. А может, меня расстреляли эти желтые куртки. Может, я уже умер!
Он принялся тщательно ощупывать себя, но никаких следов от пуль не нашел.
— Нет, это просто смешно. Если бы я был мертв, у меня не трещала бы так голова.
Он подтянул пояс, на котором висела шпага, прошел несколько шагов до небольшого ручейка, наклонился и плеснул холодной водой в лицо, вытерся концом плаща и сделал несколько глотков.
— О'кей, — твердо сказал он самому себе. — Незачем мне стоять и разговаривать самому с собой. Пора приниматься за дело.
— Прекрасно, — ответил он себе. — Но за какое?
— Я могу отправиться обратно, — предложил он. — До порта Миазма всего 20 миль.
— Но Родольфо отнюдь не возрадуется, когда я явлюсь к нему с пустыми руками, — возразил он. — Хотя, возможно, мне представится случай все объяснить… Стонрубу. Как бы то ни было, я не знаю, в каком это направлении.
Лафайет поднял голову и посмотрел вверх, сквозь густую зеленую листву. На темно-сером небе даже слабый проблеск не указывал, где в настоящий момент находится солнце.
— И, кроме того, не могу же я просто удрать и предоставить леди Андрагору судьбе.
— Ну, хорошо, я убежден: я буду продолжать идти вперед. Но где это вперед?
Он повернулся вокруг себя три раза с закрытыми глазами, остановился и вытянул руку.
— Вот сюда.
— В принципе, — признался себе О'Лири, начиная шагать в указанном направлении, — поговорить с самим собой не так уж и плохо — многое может стать ясным.
— И к тому же потом некого будет винить за совет.
— Конечно, это признак шизофрении.
— Чушь! Что такое шизофрения среди всех прочих бед, которые свалились на меня, как снег на голову?
Он пробирался вперед, хромая то на правую, то на левую ногу, потому что обе его лодыжки были растянуты от прыжков, бега и падений прошлой ночью. Постепенно лес начал редеть, а кустарник, наоборот, стал гуще. Вскоре он вышел на пустынный склон горы, на котором росли редкие кедры.
Начался дождь, и колючие капли принялись жалить ему глаза, бить по онемевшему лицу. Через 50 футов склон горы кончался пропастью. О'Лири подполз к самому краю — дно пропасти исчезло в тумане.
— Великолепно! — прокомментировал он, глядя вниз. — Ну, просто прелесть, что такое. Вполне совпадает со всем, что произошло. Ничего удивительного, что старушка улетела на своем помеле без помела. Даже и муха не спустилась бы в эту пропасть.
— Итак… я просто пойду по краю, пока не дойду до дороги, тропинки или лестницы, ведущей вниз, — посоветовал он.
— Я еще забыл о веревочной лестнице и фуникулере.
— Да, это я сплоховал. Энике, бенике, сика, лиса, энике, бенике… Вот сюда.
Он пошел в указанном направлении, строго держась края пропасти. Прошел еще один час той же монотонной усталости, боли и мороза, в течение которого он споткнулся всего лишь несколько раз, так что чуть было не свалился в пропасть.
— Совсем ты расклеился, О'Лири, — тяжело дыша, сказал он, с трудом поднимаясь после очередного падения. — Всего лишь несколько лет тому назад такой маршрут был бы для тебя детской игрой.
— Но ведь не могу же я жить роскошно, когда любое мое желание выполняется, и одновременно рассчитывать остаться таким же, как и тогда, когда я жил, надеясь только на самого себя.
— Это для меня хороший урок, как ни противно признаться в этом.
Ветер усилился, дождь стал хлестать еще сильнее. Спотыкаясь, О'Лири продолжал идти вперед. Ноги, руки и губы у него полностью онемели от холода. Он прошел еще с полмили, прежде чем остановился, чтобы провести очередное совещание.
— Скоро я должен буду к чему-нибудь прийти, — сказал он сам себе с фальшивой уверенностью, потирая затекшие пальцы и уши. — Я увижу какие-нибудь следы или дорогу.
…БИП-бип, БИП-бип, БИП-бип…
Негромкий звук, казалось, был где-то рядом с ним.
Лафайет осторожно огляделся, но ничего не увидел.
— Послушай-ка, — громко сказал он. — Разговаривая с собой, я и так веду себя достаточно плохо. Но азбукой Морзе…
Он снова начал растирать уши.
БИП-бип, БИП-бип, БИП-бип — звуки послышались резче и отчетливее.
О'Лири посмотрел на свои руки. Кольцо герцога Родольфо подмигивало ему со среднего пальца. Рубиновый свет вспыхивал, тускнел, вспыхивал, тускнел…
— Эй! — слабым голосом сказал О'Лири.
Он осторожно приложил кольцо к уху. Оно продолжало так же ровно бибикать, с одновременными вспышками света.
— Оно что-то не делало этого раньше, — сказал он себе с подозрением в голосе.
— А вот сейчас делает, — нашелся что ответить он. — И это должно иметь какое-то значение.
— Может быть… может быть, это радиолуч, радиомаяк, совсем как в авиавиации…
— Может быть. Это можно проверить.
Он осторожно пошел вниз по склону, прошел 50 футов и прислушался.
БИ-бипп, БИ-бипп, БИ-бипп…
— Ага! Это означает, что я сбился с курса.
Он двинулся вперед, петляя по склону. Теперь кольцо начало издавать ровный гудящий звук.
— Ну, конечно, — победоносно выдохнул Лафайет. — Но куда ведет этот сигнал?
— А какое это имеет значение? Где угодно будет лучше, чем здесь.
— Верно.
Опустив голову вниз, прищурив глаза, в которые все время пытались забраться капли дождя, О'Лири шел вперед, прижав кольцо к уху.
Путь ему преградили несколько стволов, лежащих на земле. Он перебрался через них и оказался в пустом пространстве.
Какое-то мгновение он пытался уцепиться за небо в поисках несуществующей опоры. Затем ветер начал проноситься мимо него с ураганной силой.
Склон ущелья понесся вверх, как скоростной лифт.
О'Лири успел заметить огромную цифру 21, когда пролетел мимо, потом 20, 19, потом все перемешалось.
Гигантская теннисная ракетка размахнулась что было сил и ударила по нему, посылая в чужую половину поля, и тысячи болельщиков закричали в одно горло.