12
Сундук прибыл утром, когда Саттон заканчивал завтрак.
Сундук был стар и потрепан, древняя обивка из сыромятной кожи висела клочьями, обнажая скелет из испорченной стали, тут и там покрытой ржавчиной. Ключ оказался в замке, и ремни крепления были развязаны. Мыши совсем съели кожу на одном конце.
Саттон вспомнил его: это тот самый сундук, который стоял в дальнем углу чердака еще во время его детства, и мальчишкой он ходил туда играть, когда лил дождь.
Саттон аккуратно взял сложенный номер «Галактик Пресс», который принесли за завтраком, и развернул его.
Статья, которую он искал, была на первой странице, третьим пунктом в колонке известий Земли:
«Мистер Джефри Бентон убит прошлой ночью на неофициальной дуэли в одном из центров развлечений в районе университета. Победителем оказался Ашер Саттон, только вчера возвратившийся из полета к 61 Лебедя».
Последнее предложение было самым позорным из того, что можно было написать о дуэлянте:
«Мистер Бентон выстрелил первым и промахнулся».
Саттон снова сложил газету и положил ее на стол. Он зажег сигарету.
«Я думал, что погибну, — сказал он себе, — я никогда раньше не стрелял из такого оружия… едва знал, что такое существует, хотя читал о нем. Но я не интересовался дуэлями, а только дуэлянты, коллекционеры и антиквары знают о древнем оружии. Конечно, не я на самом деле убил его, Бентон сделал это сам».
Если бы он не промахнулся, а причины промахнуться у него не было, статья читалась бы совсем по-другому:
«Мистер Ашер Саттон убит прошлой ночью на дуэли…»
Саттону вспомнились и вчерашние слова девушки: «Мы устроим славный вечерок. (А она могла об этом знать!) Мы поужинаем и организуем приятный вечерок, и Джефри Бентон убьет тебя в ДОМЕ ЗАГА».
«Да, — подумал Аш, — она могла знать. Она знает слишком много. Например, о ловушках-шпионах в моей комнате. И о ком-то, кто заставил Бентона вызвать меня и попытаться убить. Она ответила «друг», когда я спросил ее «друг» или «враг». Но слово легко произнести, и невозможно узнать, правдиво ли оно.
Девушка сказала, что изучала меня двадцать лет, это, конечно, ложь, потому что двадцать лет назад я отправился к 61 Лебедя, и ни для кого, ровным счетом ни для кого на Земле я не представлял особого интереса. Просто шестеренка огромной машины. И до сих пор моя жизнь важна только для меня и для осуществления той великой идеи, о которой ни один человек на этой планете не может ничего знать. Даже если рукопись сфотографирована — это не имеет значения, так как прочесть ее никто не сумеет.
Она сказала «друг» и знала, что Бентона заставили вызвать меня и убить, но позвала меня и назначила сражение за обедом.
Слова-то произносить легко. Но, кроме слов, существуют и другие вещи, которые не так легко исказить, сделать правдоподобными. Например, ее губы были такими нежными под моими губами, а кончики пальцев так ласково скользили вдоль моей щеки.
Он ткнул сигарету в пепельницу, поднялся и подошел к сундуку. Замок заржавел, и ключ повертывался с трудом, но в конце концов он открыл его и поднял крышку.
Сундук был наполовину заполнен очень аккуратно сложенными бумагами. Глядя на них, Саттон хмыкнул. Бастер оказался довольно методичным. Ну да, если уж на то пошло, все роботы методичны. Такова их природа. Методичны… и что там Херкимер сказал? Упрямы — вот что. Методичны и упрямы.
Саттон присел на корточки около сундука и осмотрел его содержимое. Старые письма, аккуратно связанные в пачки. Его старая тетрадка времен колледжа. Связки скрепленных вместе документов, которые, вне всякого сомнения, устарели. Альбом для наклеивания с лежащими в беспорядке вырезками, которые так и не были никогда приклеены. Наполовину заполненный альбом с дешевой коллекцией марок.
Саттон откинулся на пятки и стал любовно перевертывать страницы альбома, чувствуя, как возвращается детство. Марки дешевые, потому что у него не было денег купить получше… Марки кричащие — они его притягивали. Большинство в плачевном состоянии, но было время, когда они казались чудесными.
Мрачное сумасшествие, вспомнил он, продолжалось два года, самое большее три. Он сидел над каталогами, заключал сделки, покупал дешевые пакеты, научился странному жаргону этого хобби: перфорированные, неперфорированные, тени, водяные знаки, глубокая печать…
Ашер тихо улыбнулся, вспоминая то счастье. Были такие марки, которые он хотел, но никогда не мог купить, и он изучал их изображение до тех пор, пока не узнавал каждую наизусть. Он поднял голову и уперся взглядом в стену, пытаясь вспомнить, на что некоторые из них похожи. Но воспоминания не приходили. То, что было когда-то самым важным, оказалось похороненным под более чем пятьюдесятью годами других, более важных дел.
Он отложил альбом в сторону и снова принялся за сундук.
Еще тетради и письма. Отдельные вырезки. Странно выглядевший гаечный ключ. Хорошо обглоданная кость, которая, наверное, когда-нибудь была собственностью и утешением какой-нибудь горячо любимой, а сейчас забытой семейной собаки.
«Мусор, — подумал Саттон. — Бастер мог сэкономить кучу времени, если бы просто сжег это».
Пара старых газет. Вымпел. Объемистое письмо, которое никогда не было распечатано.
Саттон бросил его сверху на остальной мусор, который он вынул из сундука, потом помедлил, протянул руку и взял его.
Марка выглядела странно, особенно поражал ее цвет.
Память затикала в мозгу, и он увидел эту марку снова, увидел так, как видел ее, когда был мальчишкой… не саму марку, конечно, а ее изображение в каталоге.
Саттон наклонился над письмом и внезапно у него захватило дыхание. Марка была стара, невероятно стара и стоила… о, господи, сколько же она стоила? Он попытался разобрать почтовый штемпель, но тот настолько выцвел от времени, что расплывался в его глазах.
Саттон медленно встал и отнес письмо к столу, наклонился над ним, разглядывая название города.
БРИДЖ…БИС
Бриджпорт, наверное, а БИС? Какое-то старое государство, может быть, какое-нибудь старое политическое подразделение, потерянное в тумане времени.
ИЮЛЬ…198…
Июль, тысяча девятьсот восемьдесят какой-то год.
Шесть тысяч лет тому назад!
Рука Саттона задрожала.
Нераспечатанное письмо, отправленное шестьдесят веков назад!
Заброшенное в эту кучу мусора, лежащее бок о бок с обгрызенной костью и идиотским гаечным ключом.
Нераспечатанное письмо… и с маркой, которая стоит целое состояние. Саттон снова прочитал штемпель. «Бриджпорт… Бис… или Вис»? «Июль»… похоже на 22… «22 июля 198…». Недостающая цифра года слишком выцвела, чтобы ее можно было разобрать. Вероятно, с хорошей лупой это удалось бы сделать.
Адрес, поблекший, но еще читаемый, гласил:
МИСТЕР ДЖОН К. САТТОН
БРИДЖПОРТ
ВИСКОНСИН.
Так значит, это «Вис», означает Висконсин.
А имя — Саттон.
Что сказал этот андроид-юрист от Бастера?
Полный сундук фамильных бумаг.
«Надо будет заглянуть в историческую географию, — подумал Саттон. — Надо будет найти, где был этот Висконсин. Но Джон К. Саттон? Это другое дело. Просто еще один Саттон. Тот, кто был пылью все эти годы. Человек, который иногда забывал вскрывать свою почту».
Ашер перевернул письмо и посмотрел на клапан. Клей рассыпался от старости, и, когда она провел ногтем вдоль одного угла, клейкое вещество высыпалось порошком. Бумага, как он заметил, стала хрупкой, и с ней надо было обращаться осторожно.
«Полный сундук фамильных бумаг», — сказал андроид, когда зашел в его комнату и очень проворно уселся на краешек стула, положив папку точно на середину стола.
А на самом деле это был полный сундук мусора. Кости, гаечные ключи, скрепки да вырезки. Старые тетради и письма, письмо, запечатанное шесть тысяч лет назад и никогда не открывавшееся.
Знает ли Бастер о письме? Но, спрашивая себя об этом, Саттон понял уже, что Бастер знает.
И он старался спрятать его… и сумел. Он забросил его сюда вместе со всякой всячиной, хорошо зная, что его найдут, но найдет только тот человек, для которого оно было предназначено. Потому что сундук выглядел так, что не привлек бы ничьего внимания. Он был стар и потрепан, и ключ торчал в замке, и вид его как бы говорил: во мне ничего нет, но если угодно потратить время, что ж, давай, смотри. И даже если бы кто-то посмотрел, ему этот хлам показался бы тем, чем был, за одним исключением… никчемной грудой изношенных сантиментов.
Саттон протянул палец и постучал по объемистому пакету письма, лежащему на столе.
Джон К. Саттон, предок, живший несколько тысяч лет назад. Его кровь бежит в моих жилах, хоть и сильно разбавленная. Но он был человек, который жил, дышал и умер, который видел рассвет над земными висконсинскими холмами… если в Висконсине, где он жил, есть холмы.
Он чувствовал жару лета и дрожал от холода зимы. Читал газеты и разговаривал о политике с соседями. Беспокоился о многом, большом и малом, преимущественно о малом, как это бывает.
Ходил рыбачить на речку в нескольких милях от дома и, наверное, копошился в своем саду в преклонные годы, когда было мало работы.
Такой же человек, как и я, хотя есть маленькое различие. У него был аппендикс, который мог причинить беспокойство; у него были зубы мудрости, которые тоже могли причинять хлопоты. И наверное, он умер в восемьдесят лет или вскоре после того, хотя запросто мог умереть и раньше. И когда мне стукнуло восемьдесят, я был еще в самом расцвете сил.
Но наверняка у предка были и преимущества. Джон К. Саттон жил ближе к земле, потому что земля была всем, что он имел. Ему не досаждала чужая психология, и Земля была местом обитания, а не местом управления, где ничто не произрастает для экономической выгоды, ни одно колесо не провернется с экономической целью. Он мог выбрать дело своей жизни из всей обширной области человеческих отношений вместо насильственного помещения на государственную службу, в работу по управлению шаткой громадиной Галактической империи.
И где-то еще, ныне потерянные, были Саттоны до него и после него, тоже забытые, много Саттонов. Цепь жизни ровно бежит от одного поколения к другому, ни одно из звеньев не выдается, разве что иногда случайно… случайность в истории или случайность по вине почты.
Звякнул дверной колокольчик, и Саттон, испугавшись, схватил письмо и сунул его во внутренний карман пиджака.
— Войдите, — крикнул он. Это был Херкимер.
— Доброе утро, — сказал он. Саттон свирепо посмотрел на него.
— Что тебе нужно? — спросил он.
— Я принадлежу вам, — вежливо ответил Херкимер. — Я та ваша треть собственности Бентона…
— Моя треть… — проговорил Саттон, и тут он вспомнил.
Таков был закон. Ему же говорили, если кто-то убил другого на дуэли, он наследует одну треть собственности мертвеца. Был такой закон, который он забыл.
— Я надеюсь, вы не возражаете, — проговорил Херкимер. — Со мной легко ужиться, я очень быстро обучаюсь всему и люблю работать. Я могу готовить, шить, выполнять поручения, читать и писать.
— И следить за мной.
— О нет, я бы никогда этого не сделал.
— Почему же нет?
— Потому что вы — мой хозяин.
— Посмотрим, — кисло сказал Саттон.
— Но я — это не все. Есть и еще кое-что, — объяснил Херкимер. — Есть астероид, охотничий астероид, оснащенный лучшей дичью, и космический корабль, маленький — это верно. Но очень неплохой. Еще несколько тысяч долларов, и поместье на западном берегу, какое-то рискованное планетарное предприятие, множество мелочей, слишком малоценных для упоминания.
Херкимер залез в карман и вынул оттуда тетради.
— У меня все они записаны, если хотите послушать.
— Не сейчас, — отмахнулся Саттон, — у меня есть еще работа. Херкимер просиял.
— Что я могу сделать для вас? В чем могу помочь?
— Ни в чем пока, — ответил Саттон. — Я собираюсь повидать Адамса.
— Я бы мог нести ваш портфель — вон тот.
— Я не беру портфель.
— Но, сэр…
— Ты сейчас сядешь, сложишь руки и будешь ждать, пока я не приду.
— Я попаду в беду, — предупредил андроид. — Я точно знаю, что попаду.
— Ну тогда ладно. Кое-что ты можешь сделать. Тот портфель, о котором ты говорил, можешь его стеречь.
— Да, сэр, — разочарованно произнес Херкимер.
— Девушка по имени Ева Армон живет в этом отеле. Знаешь о ней что-нибудь?
Херкимер покачал головой.
— Но у меня есть кузина…
— Кузина?
— Ну да, кузина. Она была сделана в той же лаборатории, что и я, и потому она мне двоюродная сестра.
— В таком случае у тебя пропасть братьев и сестер.
— Да, — согласился Херкимер. — Много тысяч. И мы держимся вместе. Что является, — ханжески добавил он, — образцом родственных связей.
— Ты думаешь, что кузина может что-нибудь узнать? Херкимер кивнул.
— Она работает в этом отеле, и способна мне кое-что рассказать. Андроид выдернул из кипы бумаг, лежащих на столе, листок.
— Я вижу, сэр, — сказал он, — что они и к вам пробрались.
— О чем ты говоришь? — сердито спросил Саттон.
— Из Лиги равенства, — объяснил Херкимер. — Они поджидают любого, кто имеет какой-то вес в обществе. Они составили петицию.
— Да, — подтвердил Саттон. — Точно, они говорили что-то о петиции. Хотели, чтобы я ее подписал.
— И вы не сделали этого?
— Нет, — коротко ответил Саттон. Он пристально посмотрел на Херкимера. — Ты — андроид, — сказал он грубовато. — Я думаю, ты им симпатизируешь.
— Сэр, — объяснил Херкимер, — они могут иметь в виду только хорошее, но действуют неправильно, просят благотворительности, жалости для нас. Но нам не нужны милосердие и жалость.
— А что вам нужно?
— Чтобы нас считали равными человеку, — ответил Херкимер. — Но считали бы не по особому указанию, не из-за человеческой терпимости…
— Я понимаю… — серьезно отреагировал Саттон. — Думаю, что уяснил еще тогда, когда они меня поймали в холле. Не будучи способным выразить это словами…
— Дело обстоит так, сэр, — спокойно объяснил Херкимер. — Человеческая раса создала нас. Вот что нас гложет. Они сделали нас точно с такими целями, с какими фермер выращивает свой скот. Они делают нас для какой-то цели и для нее же и употребляют. Они могут быть добры к нам, но за этой добротой стоит жалость. Они не могут разрешить нам самим использовать свои способности. У нас нет врожденного притязания на основные права человека. Мы…
Он сделал паузу, яркий свет в его глазах потух, лицо разгладилось.
— Я вам надоедаю, сэр? — спросил он. Саттон резко заговорил:
— В этом я твой друг, Херкимер. Не забывай этого ни на мгновение. Я твой друг и доказал это заранее, не подписав петицию Лиги.
Ашер стоял, уставившись на андроида.
«Дерзкий и скрытный, — подумал он. — И это мы их такими сделали. Вместе с печатью на лбу, на них лежит печать рабства».
— Можешь быть спокоен, — заверил он Херкимера, — я вас не жалею.
— Благодарю вас, сэр, — ответил Херкимер, — от всех нас благодарю. Саттон повернулся к двери.
— Бентон промахнулся, — сказал он, — я не мог не убить его. Херкимер кивнул.
— Но дело не только в этом, сэр. В первый раз я услышал, что человека можно убить пулей в руку.
— В руку?
— Совершенно верно, сэр. Пуля попала ему в руку, и больше его нигде не задело.
— Он был мертв, не так ли?
— О, да, — подтвердил Херкимер. — Мертв.
13
Адамс нажал на клапан зажигалки и подождал, пока пламя выровняется. Он не отрывал жесткого взгляда от Саттона, но чувствовал себя неуверенно, ощущая слабость и раздражительность одновременно, хотя и пытался это скрыть.
«Этот неотрывный взгляд, — подумал Саттон, — его старый трюк. Он свирепо смотрит на тебя, с каменным как у сфинкса лицом, и, если ты не привык к нему и ко всем его штучкам, он может заставить тебя поверить, что он — Господь Всемогущий. Да только этот свирепый взгляд не всегда теперь хорошо у него получается, не то что раньше. В нем чувствуется напряжение, которого не было двадцать лет назад. Была только твердость. Гранит. А сейчас гранит начинает выветриваться.
Он хочет что-то сказать. Что-то, отчего ему не по себе».
Адамс провел зажигалкой по набитой чашечке трубки взад и вперед, не спеша обдумывая свои слова, заставляя Саттона ждать.
— Вы, конечно, знаете, — начал Саттон медленно, — что я не могу быть с вами откровенным.
Пламя зажигалки исчезло, и Адамс выпрямился в своем кресле.
— А? — спросил он. Саттон поздравил себя, что поймал его.
–. Сейчас вы, конечно, уже знаете, что я привел домой корабль, который не может летать. Вы информированы, что у меня не было скафандра, что иллюминаторы разбиты, а корпус изрешечен пробоинами, у меня не было воды и пищи. А 61 Лебедя в одиннадцати световых годах.
Адамс кивнул, не меняя выражения лица:
— Да, мы все это знаем.
— То, как я вернулся и что со мной случилось, не имеет ничего общего с моим рапортом, и я не собираюсь вам об этом рассказывать.
— Тогда почему вы вообще упоминаете об этом? — громко спросил Адамс.
— Просто, чтобы мы друг друга поняли, — объяснил Саттон, — чтобы вам не пришлось задавать кучу вопросов, на которые не будет ответа. Это сэкономит вам много времени.
Адамс откинулся в кресле и удовлетворенно попыхивал своей трубкой.
— Тебя выслали добыть информацию, Аш, — напомнил он Саттону. — Любую информацию. Что угодно, что позволит нам понять, проникнуть в феномен 61 Лебедя. Ты представлял Землю. Земля все это оплатила, и ты, конечно, должен кое-что Земле.
— Я должен кое-что и 61 Лебедя, — возразил Саттон. — Я обязан 61 Лебедя своей жизнью. Мой корабль разбился, и я был убит.
Адамс кивнул.
— Да. Как раз это Кларк и сказал. Что ты был убит.
— Кто это Кларк?
— Кларк — инженер-космоконструктор, — ответил ему Адамс. — Он спит и во сне видит корабли и чертежи. Он исследовал твой корабль и высчитал кривую координат силы. И сообщил, что, если бы ты был внутри корабля, когда он упал, у тебя не было ни одного шанса уцелеть.
Адамс уставился в потолок, затем повторил, словно издеваясь:
— Кларк сказал, что, если бы ты был в корабле, когда он ударился, то превратился бы в желе.
— Просто потрясающе, — сухо отреагировал Саттон, — что человек может сделать с цифрами.
Адамс снова открыл рот, просто для того, чтобы уколоть его:
— Андерсен думает, что ты не человек.
— Полагаю, что Андерсен смог установить это, посмотрев на корабль. Адамс кивнул.
— Ни пищи, ни воздуха. Любой мог прийти к такому заключению. Саттон покачал головой:
— Андерсен не прав. Если бы я не был человеком, вы бы никогда меня не увидели. Я бы никогда не вернулся. Но я тосковал по Земле, а вы ждали рапорта.
— Однако ты не торопился, — возразил ему Адамс.
— Я должен был быть уверен. Должен был знать точно, понимаете? Уверен, что способен вернуться сказать вам, опасна ли та планета с 61 Лебедя или нет.
— Ну и что?
— Она не опасна.
Адамс ждал, а Саттон молча сидел. Наконец Адамс спросил:
— И это все?
— Это все, — подтвердил Саттон.
Адамс постучал мундштуком трубки по зубам.
— Мне смерть как не хотелось посылать другого человека для проверки. Особенно после того, как я сообщил всем, что ты привезешь всю нужную информацию.
— Это ничего не даст, — уверенно проговорил Саттон, — никто не смог бы пробраться.
— Ты смог.
— Да, я был первым. А потому что я был первым, я был и последним. Адамс через стол неприветливо улыбнулся ему.
— Тебя увлекли эти люди, Аш?
— Они не люди.
— Ну… тогда существа.
— Они даже не существа. Трудно вам точно сказать, что они такое. Вы посмеялись бы надо мной, если бы я сказал, что, по моему мнению, это такое.
— Постарайся как можешь поточнее, — проворчал Адамс.
— Симбиотические абстракции. Точнее я не могу передать их облик.
— Ты хочешь сказать, что они на самом деле не существуют?
— О нет! Вполне существуют. Они же есть, их можно чувствовать, вы о них знаете, так же как я знаю о вас или вы — обо мне.
— И у них есть разум?
— Да, — подтвердил Саттон. — Они разумны.
— И никто не сможет пробраться снова? Саттон покачал головой.
— Почему вы не вычеркните 61 Лебедя из своих списков-поисков. Сделайте вид, что ее там нет. От 61 Лебедя нет никакой опасности. Лебедяне никогда не потревожат человека, а человек никогда не попадет туда. Впредь бесполезно и стараться.
— У них не машинная цивилизация?
— Нет, — ответил Саттон, — не машинная. Адамс сменил тему:
— Ну-ка, посмотрим, сколько тебе лет, Ашер?
— Шестьдесят один, — ответил Саттон.
— Гм, — проворчал Адамс, — совсем еще ребенок, только начинаешь. Его трубка погасла, и он ковырял ее пальцем, не выказывая неудовольствия.
— Что ты планируешь делать дальше? — поинтересовался он.
— У меня нет планов.
— Ты хочешь остаться на службе?
— Это будет зависеть от того, как вы к этому отнесетесь, — ответил Саттон. — Я предполагаю, конечно, что буду вам не нужен.
— Мы должны заплатить тебе за двадцать лет, — уточнил Адамс почти ласково. — Деньги тебя ждут. Можешь взять их, когда выйдешь отсюда. Почему бы тебе не взять их сейчас? Можешь еще потребовать три или четыре года отпуска.
Саттон ничего не ответил.
— Приходи еще, — пригласил Адамс, — мы поговорим по-другому.
— Я не изменю своего решения.
— А никто тебя и не просит. Саттон медленно поднялся.
— Мне жаль, — сказал Адамс, — что ты мне не доверяешь.
— Я летел, чтобы сделать дело, — решительно заявил Саттон, — я его сделал. Я обо всем сообщил.
— Да, это так, — подтвердил Адамс.
— Полагаю, вы не потеряете со мной связь? В глазах у Адамса мелькнул мрачный огонек:
— Всенепременно, Аш. Я не потеряю с тобой связь.
14
Саттон спокойно сидел в своем кресле, так, как сидел сорок лет назад. Будто ничего не произошло.
Потому что он снова вернулся на сорок лет назад. Даже черные чашки были те же самые. Через открытые окна в кабинете доктора Рэйвена слышались молодые голоса и топот ног студентов, шлепающих по тротуару. В кронах вязов разговаривал ветер, и этот звук был ему тоже знаком. Где-то вдалеке звенел церковный колокол, а прямо через дорогу слышался девичий смех.
Доктор Рэйвен подал ему чашку кофе.
— Думаю, что я прав. — И глаза доктора блеснули. — Три куска и без сливок.
— Да, это точно, — подтвердил Саттон, изумленный тем, что доктор мог помнить. «Но помнить, — сказал он себе, — это легко. Я, кажется, смогу все вспомнить. Как если бы куски старых привычных мыслей начищались и полировались в моем мозгу все эти чуждые годы, ожидая этой встречи, как прибор заботливо хранимого серебра ожидает на полке, когда придет время употребить его снова».
— Я помню мелочи, — усмехнулся доктор Рэйвен, — чепуховые, бессмысленные мелочи, как, например, количество кусков сахара и что сказал человек шестьдесят лет назад, но я, бывает, путаюсь в важном… в том, что, считается, должен помнить человек.
Беломраморный камин был ярко начищен до самого сводчатого потолка, и щит с гербом университета на его полированной поверхности был таким же блестящим, как и в последний день, когда Саттон его видел.
— Я думаю, — обратился к доктору Саттон, — что вы удивитесь, почему я пришел.
— Ничуть, — возразил доктор Рэйвен. — Все мои мальчики возвращаются повидать меня, и я рад их видеть. Это заставляет меня гордиться.
— Я и сам удивляюсь, — улыбнулся Саттон, — и мне кажется, я знаю почему, но это трудно объяснить.
— Тогда давай спокойнее, — проворчал доктор Рэйвен, — помнишь, так, как мы привыкли. Мы сидели и обсуждали вопрос, и, наконец вникнув в него, мы находили суть.
Саттон коротко рассмеялся.
— Да, я помню, доктор. Тонкости теологии. Существенные различия в сравнительной религии. Скажите мне вот что. Вы провели за этим всю свою жизнь, вы знаете о религиях земных и других более, чем любой человек на Земле. Были вы способны хранить одну веру? Вы когда-нибудь испытывали искушение уклониться от учения вашей расы?
Доктор Рэйвен поставил чашку.
— Я мог бы заранее предположить, что ты озадачишь меня. Ты делал это все время. У тебя сверхъестественная способность поставить именно тот вопрос, на который человеку трудно ответить.
— Я больше не буду вас озадачивать, — заверил его Саттон. — По-моему, вы нашли какие-то хорошие, можно сказать, даже лучшие черты в глухих религиях.
— Ты нашел новую религию?
— Нет, — ответил Саттон, — не религию.
Церковный колокол все звонил, а девушка, которая смеялась, ушла. Шаги на тротуаре были уже далеко.
— У вас не было когда-нибудь чувства, — спросил Саттон, — как будто вы сидите и слушаете то, что, как вы знали, вам не дано было услышать?
Доктор Рэйвен покачал головой:
— Нет, не уверен, что я когда-нибудь это чувствовал.
— Если бы вы услышали, что бы вы сказали?
— Я думаю, — сказал доктор Рэйвен, — что я был бы так же озадачен этим, как ты сейчас.
— Мы жили одной верой, по крайней мере, восемь тысяч лет, а может, и больше. Наверняка, больше. Потому что то, что заставляло неандертальца красить берцовые кости в красное и ставить черепа к востоку лицом, должно было быть верой, слабым проблеском чего-то вроде веры.
— Вера, — мягко произнес доктор Рэйвен, — это могучая вещь.
— Да, могучая, — согласился Саттон, — но даже в ее силе — признание нашей слабости. Наше собственное признание того, что мы должны иметь посох, чтобы опереться, выражение надежды и убеждения в существовании какой-то высшей власти, которая укажет нам путь и даст руководство.
— Ты не ожесточился, Аш, тем, что нашел?
Где-то громко тикали часы во внезапно воцарившейся тишине.
— Доктор, — внезапно спросил Саттон, — что вы знаете о судьбе?
— Странно слушать, как ты говоришь о судьбе. Ты всегда был человеком, не склонным поклоняться судьбе.
— Я имею в виду документальную судьбу, — пояснил Саттон. — Не абстракцию, а фактически существующую вещь, действительную веру в судьбу. Что говорят записи?
— Всегда были, есть и будут люди, которые верили в судьбу, — сказал доктор Рэйвен. — Некоторые из них, по-видимому, с оговоркой. Но в основном они не называли это судьбой, а считали это счастьем или предчувствием, или вдохновением, или чем-нибудь еще. Существовали историки, которые писали об очевидной судьбе, но это было не более чем слова. Просто сомнительные выверты. Конечно, были и фанатики, и те, кто верил в судьбу, но практиковал фанатизм.
— Но свидетельства нет, — возразил Саттон, — нет фактического доказательства вещи, называемой судьбой. Подлинной силы, живущей, жизненной субстанции. Что-то, до чего можно дотронуться.
Доктор Рэйвен покачал головой.
— Нет, насколько я знаю, Аш. Судьба, в конце концов, всего лишь только слово. Это не то, что можно наколоть на булавку, вера-то тоже могла быть не более чем слова. Но миллионы людей за тысячи лет сделали ее подлинной силой, вещью, которую можно определить в себе. Вещью, которой можно жить.
— Не предчувствие и счастье, — запротестовал Саттон, — это же просто случайности.
— Они могли быть проблесками судьбы, — объяснил доктор Рэйвен, — едва видимыми вспышками. Предвестниками широкого потока режима случайностей. Узнать, конечно, нельзя. Человек может быть невосприимчивым ко множеству факторов до тех пор, пока у него нет фактов. Поворотные пункты в истории зависят от предвидений. Вдохновенная вера в собственные способности меняла течение событий больше, чем это можно представить.
Он поднялся, подошел к книжному шкафу, постоял с откинутой назад головой.
— Где-то, — сказал он, — если смогу ее найти, здесь есть книжка. Он поискал, но не нашел.
— Неважно. Я наткнусь на нее попозже, если ты будешь еще в ней заинтересован. Там рассказано о старом африканском племени со странной верой. Они верили, что душа, или сознание, или «эго» (по-латыни), или как бы вы ни называли ее, у каждого человека имеет партнера, двойника на какой-то отдаленной планете. Если я правильно помню, они даже знали ее и могли указать на вечернем небе.
Он отвернулся от шкафа и пристально посмотрел на Саттона.
— Это может быть судьба, ты знаешь, это может быть даже очень хорошо.
Он пересек комнату и встал перед холодным камином: руки сцеплены за спиной, серебряная голова отклонена в сторону.
— Почему ты так интересуешься судьбой? — спросил он.
— Потому что я нашел ее, — ответил Саттон.
15
Лицо на экране оказалось в маске, и Адамс с холодным гневом произнес:
— Я не принимаю вызовов в маске.
— А этот вы примете, — возразил голос из-под маски. — Я тот человек, с которым вы говорили в патио. Помните?
— Вызвали меня из будущего, я полагаю? — поинтересовался Адамс.
— Нет, я еще в вашем времени и наблюдаю за вами.
— За Саттоном тоже наблюдали? Голова в маске кивнула, а затем спросила:
— Вы его видели. Что вы думаете?
— Он что-то скрывает, — ответил Адамс, — и он не совсем человек.
— Вы собираетесь его убрать?
— Нет, — сказал Адамс, — я этого не думаю. Он знает что-то, что должен знать я, что должны знать мы. И убийством мы этого от него не добьемся.
— Тому, что он знает, — резко возразил голос из-под маски, — лучше умереть с человеком, который знает это.
— Возможно, — предположил Адамс, — мы могли бы прийти к соглашению и взаимопониманию, если бы вы сказали мне, что все это такое.
— Я не могу сказать этого вам, Адамс. Хотел бы, но не имею права раскрывать будущего.
— А до тех пор, пока вы этого не сделаете, — огрызнулся Адамс, — я не позволю вам менять прошлое.
А сам при этом думал:
«Этот человек под маской испуган. Он мог убить Саттона, когда хотел, но сам боится это сделать. Саттон должен быть убит человеком его собственного времени… и здесь, на Земле, потому что время может не стерпеть насилия в будущем».
— Между прочим, — услышал он голос человека из будущего.
— Да? — откликнулся Адамс.
— Я собираюсь спросить вас, как дела на Альдебаране XII? Адамс окаменел в своем кресле. В нем бушевал гнев.
— Если бы не Саттон, — сказал человек в маске, — происшествия на Альдебаране XII не случилось бы.
— Но Саттон тогда еще даже не вернулся, — снова огрызнулся Адамс. — Он еще не появлялся…
Его голос затих, потому что он кое-что вспомнил. Имя на титульном листе… «Ашер Саттон».
— Слушайте, — взмолился Адамс, — ради всего святого! Скажите мне, если у вас есть что мне сказать.
— Вы хотите убедить меня, что не догадываетесь, что это может быть?
Адамс покачал головой.
— Это война, — произнес голос.
— Но там нет никакой войны.
— Не в ваше время, а в другое.
— Но как…
— Помните Майкельсона?
— Человека, который на секунду ушел во время?
Голова в маске кивнула, и экран опустел. Адамс сидел, чувствуя, как холодок бежит по его телу.
Зуммер опять замурлыкал, и он механически передвинул рычажок. На экране был Нельсон.
— Саттон только что вышел из университета, — доложил Нельсон. — Он провел час с доктором Горацио Рэйвеном. Доктор Рэйвен, если вы помните, профессор сравнительной религии.
— О, — сказал Адамс. — Так вот что это такое.
Он постучал пальцем по столу, будучи раздраженным и испуганным одновременно.
«Было бы позором убрать такого человека, как Саттон, — подумал он, — но это, вероятно, лучший выход. Да, это могло быть к лучшему».
16
«Кларк сказал, что он умирал, а Кларк инженер. Кларк составил таблицу, и в таблице этой присутствует смерть. Математика подсказала, что определенные деформации и давления превращают человеческое тело в желе. И Андерсен утверждает, что Саттон не человек. А откуда Андерсену это знать?»
Дорога впереди изгибалась серебряной полосой, сияя в лунном свете, звуки и запахи ночи царили на всей земле. Острый чистый запах омытой зелени, таинственный запах воды. Ручей бежал по болоту, расположенному правее, и Саттон из-за руля мельком увидел на повороте сверкнувшие отблески волнующейся воды, освещенной луной. Квакание лягушек создавало пелену феерического звука, которая льнула к холмам, а светлячки-фонарики сигналили из темноты.
«И откуда Андерсену знать? Откуда, — вновь спросил себя Саттон, — если он меня не обследовал? Если он не был тем, кто старался проникнуть в мой мозг после того, как меня вырубили, когда я вошел в комнату.
Адамс открыл свои карты, а он никогда этого не сделал бы, если бы не хотел, чтобы это видели. Если только у него в руках не было козырного туза. Он хотел, чтобы я знал, — сказал себе Саттон. — Он не мог сознаться, что мое поведение уже записано у него на лентах и пленках, что это он оснастил мою комнату снаряжением.
Но он мог дать мне знать, сделав лишь одну ошибку, тщательно рассчитанную ошибку, как эту — с Андерсеном. Адамс уверен, что я уловлю это, и надеется, что я стану нервничать».
Фары на мгновение выхватили из темноты массивные серо-черные очертания дома, прижавшегося к склону холма, и машина вошла в еще один поворот. Ночная птица, черная и призрачная, промелькнула через дорогу, и тень в полете протанцевала в конусе света.
«Этот Адамс, — убеждал себя Саттон, разговаривая сам с собой. — Он был тем, кто ждал меня. Он как-то узнал, что я возвращаюсь, подготовился и насторожился. Он систематизировал меня и снабдил ярлыком, прежде чем я опустился на землю. И он исследовал меня, прежде чем я понял, что происходит. И вне всякого сомнения, он не нашел больше того, к чему был готов».
Саттон сухо хохотнул. И хохот этот превратился в вопль, который прокатился по склону холма в сиянии потоков огня. Поток огня, завершившийся в болоте, на мгновение умер, потом выскочил красно-синими языками.
Шипение тормозов и звук шин на покрытии — Саттон развернул машину, чтобы остановить ее. Но прежде чем машина остановилась, он уже был снаружи и бежал вниз по склону к странному черному космическому кораблю, мерцающему в топи.
Вода намочила ему лодыжки, острая как бритва трава хлестнула по ногам. Черные и маслянистые лужи мерцали в свете горящего судна. Лягушки все еще продолжали квакать в дальнем конце болота.
Что-то шлепнулось и забарахталось в пруду, в грязной, окрашенной пламенем воде, в нескольких футах от пылающего корабля. И Саттон, устремившийся вперед, увидел, что это человек.
Он заметил отраженную белизну испуганных, жалких глаз, таившихся в пламени, когда человек приподнялся на покрытых грязью руках и попробовал протащить себя вперед. Саттон увидел, как сверкнули зубы, когда боль исказила лицо, превратив его в гримасу полнейшего ужаса и гнева; его ноздри почувствовали запах обуглившейся плоти и поняли, что это такое.
Он наклонился, подхватил человека на руки, подтянул его кверху и потащил назад, через топь. Грязь хватала его за ноги, а за спиной он слышал плеск, ужасный волочащийся плеск человеческого тела, влекомого по воде и грязи. Под ногами Саттона была уже сухая земля, и он начал карабкаться обратно, наверх по откосу к автомобилю. Оттуда, где болталась голова человека, донеслись звуки, хриплые, нечленораздельные, которые могли быть словами, если бы было время их слушать.
Саттон бросил быстрый взгляд через плечо и увидел линии огня, устремляющиеся в небо, столб синевы, освещавший ночь. Болотные птицы, ослепленные, в панике летали, будя ночь криками ужаса.
— Реакторы, — сказал вслух Саттон, — реакторы… Они в таком пламени не смогут продержаться долго. Автоматика скоро расплавится, и тогда болото станет кратером, а холм обуглится от горизонта до горизонта.
— Нет… — произнесла качающаяся голова, — нет, нет реакторов. Нога Саттона попала под корень, и он упал на колени. Тело человека выскользнуло из его рук и заскользило по грязи вниз.
Человек зашевелился, стараясь повернуться. Саттон помог ему в этом, и он лег на спину, лицом к небу.
Он оказался молод, как разглядел Саттон. Это было видно даже под маской грязи и боли.
— Нет реакторов, — повторил человек, — я их сбросил.
В его словах звучала гордость за хорошо сделанное дело. Но слова давались ему тяжело. Он тихо лежал, так тихо, что казался уже мертвым. Затем дыхание возвратилось к нему и засвистело в горле. Саттон увидел, что у висков, под обожженной кожей пульсирует кровь. Челюсть человека зашевелилась, и наружу вырвались слова, нервные, сжатые:
— Было сражение, там, раньше, в 83-м; я увидел, как они подходят… хотел вовремя прыгнуть… — Слова замолкли и пропали, потом хлынули снова: — Получили новые орудия, поджог металл…
Он повернул голову, и, очевидно, в первый раз увидел Саттона. Попробовал подняться, но упал назад, задыхаясь от усилий.
— Саттон!
Саттон нагнулся над ним.
— Я оттащу вас, я отвезу вас к доктору.
— Ашер Саттон! — эти два слова были сказаны шепотом.
На мгновение Саттон заметил триумфальную, почти фанатическую искорку, пронесшуюся в глазах умирающего, наполовину понял жест приподнятой руки, таинственного знака, который сделали пальцы незнакомца. Потом мерцание погасло, рука опять упала, и пальцы разжались. Саттон понял, даже прежде, чем нагнулся послушать сердце, что человек уже мертв. Саттон медленно поднялся.
Пламя постепенно умирало, и птицы разлетелись.
Корабль лежал, наполовину похороненный в грязи, и очертания его, заметил он, были ни на что не похожи, ни на что, что он когда-либо видел.
«Ашер Саттон, — сказал тот человек. И глаза его закрылись, и он сделал какой-то знак как раз перед тем, как умереть. И раньше, в 83-м был бой. Восемьдесят три — что? Я его никогда раньше не видел, — думал Саттон, как бы отрицая что-то преступное. — И помоги мне бог, я его даже не знаю сейчас. И все же он выкрикнул мое имя, и оно прозвучало, как если бы он знал меня и был очень рад меня увидеть. Он сделал знак… знак, который был вместе с моим именем». Он уставился на мертвеца, лежащего у его ног, и увидел всю жалкую картину этого: согнутые ноги, распростертые во всю длину по земле, ставшие жесткими руки, лениво откинутую голову и сверкание луны на зубах, там, где рот приоткрылся.
Саттон осторожно опустился на колени, пробежал руками по телу, пытаясь найти что-либо: какой-нибудь потайной карман, который мог дать ключ к человеку, лежащему здесь мертвым.
«Он знал меня. И я должен знать — откуда. И ничего без этого не имеет смысла».
В грудном кармане пиджака нашлась маленькая книжка, и Саттон вытащил ее. Название было вытеснено золотом по черной коже, и даже в лунном свете Саттон мог прочитать буквы, которые запылали с обложки, ударяя его прямо в глаза:
ЭТО СУДЬБА.
АШЕР САТТОН.
Саттон не пошевельнулся. Он сидел, как трусливое существо, прильнув к земле, пораженный золотыми буквами на кожаной обложке.
Книга! Книга, которую он хотел писать, но не написал! Книга, которую он напишет еще через много месяцев. И тем не менее — вот она, с загнутыми уголками и помятая от чтения.
Непроизвольный задыхающийся звук вдруг вырвался из его горла.
Он ощутил холодный туман, поднимающийся с болота и услышал одинокий плач дикой птицы, доносившийся оттуда…
Странный космический корабль плюхнулся в болото, выведенный из строя и горящий. Из корабля спасся человек, но он был на пороге смерти. Прежде чем умереть, он узнал Саттона, назвал его имя. В кармане его была книга, которая не могла еще быть написана!
Таковы были факты… голые, трудно понимаемые, но факты. И им не было объяснения.
Слабые звуки голосов потревожили ночь… Саттон быстро поднялся на ноги, постоял в нерешительности, ожидая, прислушиваясь. Голоса послышались снова.
Где-то раздался звук удара и приблизился к месту, где находился Саттон.
Саттон обернулся и быстро взобрался по склону к автомобилю.
«Нет никакого смысла ждать», — говорил он себе.
Те, кто приближался по дороге, могли причинить ему только неприятности.
17
Какой-то человек ждал в зарослях кустов за дорогой, а там, в тени здания суда, притаившись, ждал другой.
Саттон медленно шел вперед, вразвалку, не спеша.
— Джонни, — беззвучно произнес он.
— Да, да.
— Это все, кто есть? Их только двое?
— Я думаю, что есть еще один, но не могу определить его местонахождение. Все они вооружены.
Саттон почувствовал ощущение комфорта в мозгу, чувство уверенности, поддержки, товарищества.
— Держи меня в курсе дела, Джонни.
Он просвистел такт или два из мелодии, забытой на Земле уже давно, но она была свежа в его памяти после двадцати долгих лет.
Гараж наемных машин находился в двух кварталах вверх по дороге. «Герб Ориона» располагался в двух кварталах дальше. Между гаражом и «Гербом Ориона» спрятались два человека, а может быть и больше, ожидавшие его с оружием. Между гаражом и отелем не было ничего, просто прекрасный ландшафт, который являлся административной землей. Землей, посвященной красоте и управлению… засаженной с тщательностью садовника, каждый день которого распланирован создателями ландшафта: с купами кустов, линиями деревьев, с заботливо ухоженными клумбами.
«Идеальное место для засады, — подумал Саттон. — Адамс? Хотя это вряд ли мог быть Адамс. Ведь у меня есть кое-что, что Адамс желал узнать, а убийство человека, который имеет нужную информацию, неважно, как вы на него раздосадованы, по-детски глупо».
Или те, другие, о которых ему сказала Ева… те, которые поставили Бентону условие убить его. Это подходило больше, нежели версия с Адамсом, потому что он был жив, а эти другие, кто бы они ни были, вполне готовы убить его.
Саттон опустил руку в карман пиджака, как бы ища сигарету, и пальцы его коснулись стали оружия, которое он использовал против Бентона. Он позволил своим пальцам обнять оружие, потом убрал их, вынул из кармана и нашел сигареты в другом кармане.
— Еще не время, — сказал он себе. — Будет еще время пустить оружие в ход, если в этом возникнет необходимость.
Он остановился, чтобы зажечь сигарету, оттягивая время, не спеша, играя на нервах.
Саттон знал, что пистолет будет слабым оружием, но это лучше, чем вообще ничего. В темноте он, возможно, попадет в фасад здания, но произведет шум, а ожидающие его не рассчитывали на шум, иначе они бы уже несколько минут назад скосили бы его.
— Аш, — произнес Джонни, — еще один человек. Вот за этим кустом, впереди. Он хочет, чтобы ты прошел, и тогда они снимут тебя с трех сторон.
Саттон пробурчал:
— Хорошо, скажи-ка поточнее.
— Тот куст с белыми цветами. Он на краю его. Совсем близко от тротуара, так что он может шагнуть и оказаться позади тебя в ту же секунду, как только ты пройдешь.
Саттон затянулся сигаретой, заставив ее как красный глазок тлеть в темноте.
— Возьмем его, Джонни?
— Да, нам лучше его взять.
Саттон продолжал прогулку и увидел тот куст, в нескольких шагах, не более. Один шаг.
— Интересно, зачем все это? Еще два шага.
— Прекрати удивляться. Сейчас действуй. Удивляться будешь потом. Три шага.
— Вот он, я вижу его.
Саттон сошел с тротуара единым махом. Оружие было выдернуто из кармана, и на втором шагу оно заговорило: два острых опасных слова. Человек за кустом наклонился, упал на колени, покачался так секунду, потом распластался на животе. Саттон подхватил одним взмахом пистолет, выпавший из его рук. Это был, как он увидел, электронный пистолет, ужасная штука, которая могла убить даже при небольшом промахе, благодаря полю искажения, которое посылал луч. Оружие такого типа было новым и секретным двадцать лет назад, а сейчас, очевидно, любой мог достать его.
С оружием в руках, Саттон повернулся и побежал, петляя, по кустам, ныряя под нависшие ветки, с трудом пробираясь по клумбам тюльпанов. Уголком одного глаза он заметил вспышку, яркое дыхание беззвучно пылающего оружия и танцующую щепотку серебра, которую оно выпустило в ночь.
Он нырнул в цепляющуюся, рвущую одежду изгородь, перепрыгнул ручеек и пришел в себя только возле вечнозеленых деревьев и берез. Он остановился, чтобы перевести дыхание, оглядываясь назад, на путь, который он прошел. Все кругом было тихо и мирно, посеребренная картина в лунных цветах. Никто и ничто не шевелилось, оружие уже давно перестало сверкать…
— Аш! Сзади. Дружески… Предостережение Джонни оказалось внезапным. Саттон резко повернулся, чуть-чуть приподняв пистолет. Херкимер бежал в темноте, как гончая, охотящаяся по следу. Саттон вышел из рощицы и резко окликнул его. Херкимер прекратил бег, крутанулся на месте, потом вприпрыжку подбежал к нему.
— Мистер Саттон, сэр…
— Да, Херкимер.
— Мы должны удирать.
— Да, — ответил Саттон, — полагаю, что должны. Я попал в ловушку. Там было трое, меня ждали.
— Дело еще хуже, — сказал Херкимер. — Это не только ревизионисты и Морган, но и Адамс тоже.
— Адамс?
— Адамс дал приказ убить вас при встрече. Саттон напрягся.
— Откуда ты знаешь? — перебил он.
— Та девушка, — пояснил Херкимер. — Ева. Та, о которой вы спрашивали. Она мне сказала.
Херкимер пошел вперед и стал лицом к лицу с Саттоном.
— Вы должны доверять мне, сэр! Вы сказали мне в то утро: «следить за мной», но я никогда этого не сделаю. Я был с вами с самого начала.
— Но девушка, — возразил Саттон.
— Ева тоже с вами, сэр. Мы стали искать вас, как только выяснили все. Но мы не смогли перехватить вас. Ева ждет с кораблем.
— Корабль? — переспросил Саттон. — Корабль и все такое?
— Это ваш собственный корабль, сэр, — ответил Херкимер. — Тот, что вы получили от Бентона. Корабль был вместе со мной…
— И ты хочешь, чтобы я пошел с вами, залез в этот корабль и?..
— Мне очень жаль, сэр, — сказал Херкимер.
Он действовал так быстро, что Саттон не успел ничего предпринять. Он увидел перед собой кулак и попытался поднять оружие. Саттон почувствовал внутри своего мозга внезапную холодную ярость, а потом сокрушительный удар, и голова его взметнулась вверх так, что он на мгновение, перед тем как веки закрылись, увидел колесо звезд на вращающемся небе. Он почувствовал, что ноги его подгибаются, а сам он падает. Но он был уже без сознания.
18
Ева Армор звала его:
— Аш, Аш, проснись!
В уши Саттона вошли приглушенные раскаты грома от швартующихся ракет и глухой дробный звук маленького корабля, со свистом уносящегося в космос.
«Джонни», — мысленно произнес Саттон.
«Мы в корабле, Аш».
«Сколько здесь человек?»
«Андроид и девушка. Та, по имени Ева. И они дружелюбны. Почему ты не обращаешь на них внимание?»
«Я не могу верить никому».
«Даже мне?»
«Не твоему суждению, Джонни. Ты новичок на Земле».
«Не новичок, Аш. Я знаю Землю и землян много лучше, чем ты. Ты не первый землянин, с которым я живу».
«Я не могу вспомнить, Джонни. Что-то нужно вспомнить. Я стараюсь вспомнить что-то, но нет ничего, кроме неясных очертаний. Конечно, то, что я учил, что я записал, и взял с собой, важно. Но я забыл как раз само то место, где говорится о людях, живущих здесь».
«Они не люди, Аш».
«Я знаю, но не могу вспомнить…»
«Ты и не должен, Аш. Все это было слишком чужим. Ты не можешь носить такую память с собой… потому что, когда ты вспомнишь слишком четко все, ты станешь частью этого. А ты должен остаться человеком, Аш. Мы должны сохранить тебя человеком».
«Но когда-нибудь я должен вспомнить, когда-нибудь».
«Когда ты должен будешь их вспомнить, ты вспомнишь. Я об этом позабочусь».
«И Джонни?»
«Что, Аш?»
«Ты не возражаешь против этой затеи с «Джонни»?»
«О чем ты это, Аш?»
«Мне не стоило называть тебя «Джонни». Это легкомысленно и фамильярно… Но это дружески. Это самое дружеское имя, которое я знаю. Вот почему я называю тебя так».
«Я не возражаю, — ответил Джонни, — я совсем не возражаю».
«Ты понял что-нибудь из этого, Джонни? О Моргане, о ревизионистах?»
«Нет, Аш».
«Ты видишь в этом систему?»
«Начинаю замечать».
Ева Армор потрясла его за плечо.
— Проснись, Аш, — прошептала она. — Ты что, не слышишь меня, Аш? Проснись…
— О'кей. — Саттон открыл глаза. — Можешь не волноваться. Все о'кей.
Он свесил ноги с кровати и сел на край. Рука его поднялась и пощупала опухшую челюсть.
— Херкимер должен был ударить тебя, — сказала Ева. — Он не хотел тебя бить, но ты был безрассуден, а мы не могли терять время зря.
— Херкимер?
— Конечно. Ты помнишь Херкимера, Аш? Он был андроидом Бентона. Он ведет этот корабль.
Корабль, как увидел Саттон, оказался мал, но чист и уютен. Правда, в нем нашлось бы место еще для одного или двух пассажиров. Херкимер, выражаясь точным, книжным языком, сказал бы, что он был небольшим, но приличным.
— Ну, раз вы меня похитили, — проворчал Саттон, — не думаю, что вы будете скрывать то место, куда мы направляемся.
— Мы ничего не собираемся скрывать. Мы отправляемся на охотничий астероид, что достался вам от Бентона. На нем есть дачный домик и большой запас пищи. Никому не придет в голову искать нас там, — сказала Ева.
— Это чудесно, — с усмешкой произнес Саттон. — Мне подойдет место, где можно будет поохотиться.
— Вам не придется охотиться, — произнес голос за ним.
Саттон резко обернулся. Херкимер стоял в люке, ведущем в кабину пилота.
— Вы будете там писать книгу, — мягко произнесла Ева. — Конечно, вы знаете об этой книге, той самой, которую…
— Да, — подтвердил Саттон, — я знаю об этой книге.
Он остановился, вспоминая, а рука его бессознательно нащупывала грудной карман. Там находилась книга и что-то еще, что шуршало при прикосновении. Он вспомнил и об этом. Письмо… Невероятно старое письмо, которое Джон К. Саттон забыл распечатать шесть тысяч лет назад.
— Что касается книги… — произнес Саттон и запнулся, так как хотел сказать, что друзьям не нужно беспокоиться о ней, поскольку у него уже был экземпляр. Но что-то удержало его. Он не был уверен, что с его стороны было разумным откровенничать о той книге, которая у него была.
— Я привез ящик, — сообщил Херкимер, — все рукописи там. Я посмотрел.
— И наверное, очень много бумаги? — насмешливо поинтересовался Саттон.
— Много бумаги. — Ева Армор наклонилась к Саттону так близко, что он мог чувствовать запах ее медных волос. — Разве вы не понимаете, — спросила она, — как важно, чтобы вы написали эту книгу? Разве вы не понимаете?
Саттон покачал головой.
«Важно, — подумал он. — Важно для чего? И для кого? И когда?» Он вспомнил открытый рот человека: ту картину смерти на болоте в лунном свете и слова умирающего, все еще отчетливо звучащие в его ушах.
— Но мне самому не все ясно, — возразил он. — Может, вы мне растолкуете.
Ева покачала головой.
— Пишите книгу, — повторила она ему.
19
Астероид окружали вечные сумерки далекого от солнца пространства, острые горные пики его, как иглы, были направлены к звездам. Воздух оказался холодным, гораздо более разряженным, чем на Земле, и от него перехватывало дыхание. Но Саттона удивил сам факт существования здесь атмосферы. Хотя если учесть те средства, которые были затрачены на благоустройство астероида, на создание условий для обитания, то можно было ожидать чего угодно. «Он стоил, наверное, миллиард», — прикинул Саттон. Стоимость только одних атомных энергетических установок составляла почти половину этой суммы, а без них не было бы энергии, нужной для создания атмосферы и гравитации, удерживающей ее.
Ашер подумал:
«Когда-то люди были довольны или вынуждены были довольствоваться тем, что они уединялись в коттедже на берегу озера, или в охотничьем домике, или на борту увеселительной яхты. Теперь, когда в распоряжении людей вся Галактика… они строят астероиды стоимостью в один миллиард долларов или покупают планету по сходной цене».
— Вот эта хижина, — указал Херкимер.
Саттон посмотрел в том направлении. На горизонте среди торчащих, как зубья пилы, вершин, он увидел небольшое темное здание, на фасаде которого светилась какая-то точка света.
— Откуда там свет? — спросила Ева. — Разве там кто-нибудь живет? Херкимер отрицательно покачал головой:
— Наверное, тот, кто был здесь последним, забыл его выключить. Вечнозеленые растения и березы, причудливо выглядевшие на фоне звезд, стояли неровными группами, как солдаты, штурмующие высоту, на которой находился дом.
— Дорога здесь, — пояснил Херкимер.
Он шел впереди, а они поднимались следом.
Ева шла посередине, а замыкающим был Саттон. Дорога оказалась крутой и неровной, а освещение не особенно хорошим, поскольку разряженная атмосфера не рассеивала света звезд.
Звезды выглядели здесь как маленькие яркие точки, они не мерцали. Небо походило на звездную карту. Домик стоял на небольшой площадке, которая была, конечно, делом рук человеческих, так как в этой местности нельзя было найти ровного участка, хотя бы с платок. Движение воздуха, такое слабое и незаметное, что его едва ли можно было назвать ветерком, пронеслось вдоль склона и вызвало в листве вечнозеленых деревьев звук, подобный стону. Что-то скатилось по тропинке и запрыгало на камнях. Откуда-то издалека пришел воющий звук, от которого заныли зубы.
— Это животное, — тихо объяснил Херкимер. Он остановился и помахал в сторону скалы причудливой формы. — Хорошее место для охоты, — добавил он, — если вам, конечно, удастся не сломать себе ногу.
Саттон огляделся вокруг и впервые почувствовал первобытную дикость этого места. Застывший водоворот некогда раскаленной материи, извергнутой из недр, простирался под ногами… Огромные пропасти, как пасти, полные мрака, зияли над ними на головокружительной высоте. Горные пики и стреловидные вершины возвышались в гордом молчании.
— Пойдемте, — позвал Саттон и вздохнул.
Они вскарабкались на последние сто ярдов и достигли площадки, сделанной руками человека. Выпрямившись, они уставились на пейзаж, который может привидеться только в кошмаре. Глядя на него, Саттон почувствовал, как холодная рука одиночества дотянулась до него и охватила ледяными пальцами. Потому что все это вызывало чувство абсолютного сумасшедшего одиночества, такого, какого он не испытывал даже в кошмарных снах. Все это было полным отрицанием всякой жизни и движения. Это было началом, отрицающим даже всякую мысль о жизни. Здесь все, что двигалось и мыслило, было настолько чуждым и неуместным, что казалось какой-то болезнью, раковой опухолью на теле этой безмолвной пустоты.
Позади послышались шаги, и все резко обернулись.
Человек вышел из тени скал. Его голос был приятен, произносимые слова звучали уверенно и весомо.
— Добрый вечер, — проговорил он и, выдержав паузу, добавил, как бы объясняя: — Мы слышали, как вы совершили посадку, и я вышел встретить вас.
Голос Евы прозвучал холодно и немного сердито:
— Вы очень удивили нас своим появлением. Мы никого не рассчитывали встретить здесь.
Голос человека стал менее дружелюбным:
— Я полагаю, мы не нарушили права вашей собственности. Мы друзья мистера Бентона, и он разрешил нам воспользоваться этим домом.
— Мистер Бентон умер, — холодно сообщила Ева. — Вот этот человек является владельцем.
Мужчина повернулся к Саттону:
— Я очень сожалею, сэр. Мы этого не знали. Конечно, мы покинем астероид при первой же возможности.
— Я не вижу никаких причин препятствовать вашему пребыванию здесь, — ответил ему Саттон.
— Мистер Саттон, — строго произнесла Ева, — приехал сюда в поисках тишины и уединения. Он собирается здесь писать книгу.
— Книгу? — спросил человек. — Значит, вы писатель?
У Саттона появилось какое-то неприятное ощущение, будто этот человек смеется над ним, да и не только над ним.
— Мистер Саттон! — повторил человек, как бы усиленно стараясь вспомнить. — Что-то не припоминаю, но я не такой уж заядлый читатель.
— Я пока еще ничего не написал, — объяснил Саттон.
— А, — сказал человек, как бы с облегчением, — тогда это, возможно, все объясняет. — Он явно насмехался.
— Здесь довольно холодно, — резко произнес Херкимер, — давайте войдем внутрь.
— Конечно, — согласился незнакомец, — здесь холодно, хотя я этого не заметил. Между прочим, меня зовут Прингл, а имя моего товарища — Кейс.
Никто ему не ответил; подождав несколько секунд, он повернулся и зашагал впереди них, всем своим видом подчеркивая, что он счастлив указать им дорогу.
Когда все приблизились к домику, Саттон заметил, что он значительно больше, чем казалось из долины, на которую опустился корабль.
Дом возвышался большим черным силуэтом на фоне усыпанного звездами неба. Если бы они не знали, что это строение, его можно было бы принять за нагромождение камней.
Дверь отворилась, как только они приблизились к массивной каменной освещенной ступени. На пороге показался второй человек. Он стоял прямо и уверенно и казался строгим и изящным, но в нем чувствовалась сила. Его фигура четко вырисовывалась в освещенном дверном проеме.
— Новый владелец, Кейс, — сказал Прингл, и Саттону показалось, что голос его сделался несколько иным, более живым и низким, чтобы придать словам значительность, показать, что за ними скрывается что-то большее… Как будто это было предупреждением. — Бентон умер, — продолжал Прингл.
Кейс ответил:
— О, неужели! Как странно.
«Как-то не так он сказал об этом», — подумал Саттон.
Кейс посторонился, чтобы пропустить пришедших, затем закрыл дверь.
Комната оказалась большой, с единственной включенной лампочкой, и тени как бы наваливались на всех из темноты углов.
— Боюсь, — обратился к ним Прингл, — что вам придется самим позаботиться о себе. Мы с Кейсом все любим делать сами, и у нас нет никаких роботов. Хотя я могу приготовить вам что-нибудь поесть, если вы голодны, например, сандвичи и какой-нибудь горячий напиток.
— Мы поели перед тем, как приземлиться, — пояснила Ева. — Херкимер позаботился о том небольшом количестве вещей, которые мы захватили с собой.
— Тогда садитесь на этот стул, — предложил Прингл. — Вон на тот, он очень удобен.
— Боюсь, что это сейчас невозможно. Перелет был несколько утомительным.
— Вы не очень любезны, молодая леди, — произнес Прингл, и его слова прозвучали наполовину шутливо, наполовину угрожающе.
— Я просто усталая молодая леди.
Прингл подошел к стене и щелкнул выключателем. Зажегся свет.
— Спальные комнаты находятся наверху, — сказал он, — рядом с верандой. Кейс и я занимаем первую и вторую по левой стороне. Вы можете выбрать любую из оставшихся.
Он пошел вперед, чтобы проводить их вверх по лестнице. Но Кейс вдруг заговорил, и Прингл остановился в ожидании, держась рукой за перила.
— Мистер Саттон, — поинтересовался Кейс, — мне кажется, что я где-то слышал ваше имя.
— Не думаю, — ответил Саттон. — Я не особо важная фигура.
— Но именно вы убили Бентона.
— Кто вам сказал, что я убил его?
Кейс даже не улыбнулся, но интонации его голоса явно показывали, что ему весело.
— Тем не менее вы должны были убить его, поскольку я знаю, что единственный способ завладеть этим астероидом — это убить его владельца. Бентону он очень нравился, и если бы он был жив, то никогда с ним не расстался бы.
— Ну, если вы настаиваете, то я действительно убил Бентона. Кейс встряхнул головой, как бы в изумлении:
— Это что-то невероятное, что-то удивительное.
— Доброй ночи, мистер Кейс, — вмешалась Ева, потом повернулась к Принглу. — Не беспокойтесь, мы сами найдем дорогу.
— Что вы, никакого беспокойства, — обернулся Прингл. — Никакого беспокойства.
Он опять смеялся. Быстро и легко он побежал по лестнице.
20
Прингл и Кейс — в них было что-то невероятное. Сам факт пребывания их в этом домике выглядел зловеще. В голосе Прингла постоянно слышалась насмешка, оба они издевались над ними, получая от этого какое-то странное наслаждение, удовольствие, забавляясь двусмысленными шутками, смысл которых был понятен только им одним.
Прингл оказался разговорчивым, но Кейс был строгим и корректным, во время разговора он отвечал только очень короткими резкими фразами.
В отношении Кейса к ним было что-то неуловимо знакомое, он кого-то напоминал, но кого… Саттон не мог вспомнить.
Сидя на краю постели, Саттон криво усмехнулся.
«Если бы я только мог вспомнить, что означает его манера говорить, двигаться, быть постоянно строгим и подтянутым. Если бы я мог ассоциировать это с чем-то определенным, что я знаю, — это могло бы многое объяснить, подсказать, кем на самом деле является Кейс. Он знает, что я убил Бентона, знает, кто я. Он должен бы скрывать это, но он этого не делает. Очевидно, это было нужно ему для того, чтобы укрепить свое «я». По всей видимости, он нуждается в таком укреплении, хотя и старается не продемонстрировать этого.
Ева также не доверяет им, поскольку она пыталась что-то шепнуть мне, когда мы расставались около ее двери. Я не мог отчетливо понять по движению ее губ, что она пытается сказать мне, хотя мне показалось, что она произнесла:
— Не доверяй им.
Будто бы я стал кому-нибудь доверять. Вообще кому-нибудь».
Саттон сидел и шевелил пальцами ног, разочарованно глядя на них. Он пытался шевелить ими в отдельности, но ему это не удалось.
«Я даже не могу как следует потренировать свое тело, — думал он. Это было странное направление мыслей. — Прингл и Кейс ждали нас», — сказал себе Саттон, но когда он думал об этом, то не был уверен, не начал ли он фантазировать. Действительно, как они могли ожидать их, когда даже не знали, что Херкимер и Ева направляются на астероид?
Он отрицательно покачал головой. Ощущение, что эти двое поджидали их, осталось. Эта мысль накрепко засела в голове Саттона.
В конце концов это было не так уж странно. Адамс знал, что он возвращается на Землю. Возвращается домой после двадцати лет отсутствия. Адамс знал и расставил для него ловушку. Хотя у Адамса не было никаких возможностей узнать об этом.
«Но почему, — спросил он себя, — почему Адамс устроил ловушку?
Почему Бастер бежал на какую-то отдаленную планету?
Что заставило Бентона послать мне вызов?
Почему Ева и Херкимер привезли меня на этот астероид?
Для того, чтобы я написал книгу, объяснили они. Но книга уже была написана».
Он потянулся к своему пиджаку, который был брошен на спинку стула. Из него он вытащил книгу, буквы на ее обложке были вытеснены золотом. Вместе с книгой из кармана выпало письмо и упало на ковер. Он поднял письмо и положил его на кровать рядом с собой, затем развернул книгу, открыл на титульном листе.
— «Это судьба», — прочитал он заглавие. — Автор — Ашер Саттон.
Под заглавием в самой нижней части была строчка, набранная мелким шрифтом.
Саттону пришлось поднести книгу поближе к глазам, чтобы прочесть ее. Там было напечатано: «Первоначальный вариант».
И это все. Не было даты публикации, никаких указаний на авторские права, кто был издателем.
«Как будто, — подумал Саттон, — книга была настолько известна, настолько являлась частью жизни каждого человека, что все остальное, кроме названия и имени автора, было излишним».
Он перевернул две страницы. Они оказались первозданно чистыми. Еще одна страница, и уже дальше начинался текст…
«Вы не одиноки.
И никто не одинок…»
С первого момента зарождения жизни, с первого малейшего движения живого существа на любой планете Галактики оно двигалось, ело, ползло по дороге жизни и одиночества.
«Вот оно, — подумал Саттон. — Именно так я хотел начать ее. Я должен был действительно написать ее когда-то и где-то, поскольку сейчас держу ее в руках».
Он закрыл книгу, осторожно положил ее в карман, а пиджак — на спинку кресла.
«Я не должен ее читать, — подумал он, — я не должен ее читать и знать, как она написана. Я не имею права этого делать. Я должен написать ее так, как сам представляю, как задумал в эти долгие годы. Это единственный способ создать ее. Необходимо быть честным: когда-нибудь человеческая и другие расы смогут прочесть ее, и потому каждое слово в ней должно быть именно таким, как оно есть, написана она должна быть хорошо и просто, чтобы любой мог прочесть и понять ее».
Он отбросил одеяло, забрался на кровать и взял лежавшее на постели письмо. Старое, пожелтевшее, оно вскрылось легко, осыпав простыню засохшим клеем. Саттон вынул лист из конверта и очень осторожно развернул его, боясь повредить. Письмо было отпечатано на машинке, со множеством ошибок и опечаток, забитых буквой «х», очевидно, для автора процесс печатания был непривычным делом.
21
Бриджпорт. Висконсин. 11 июля 1987 года.
Я пишу это письмо самому себе, чтобы почтовый штемпель мог неопровержимо подтвердить тот год и тот день, когда оно было написано. Я сохраню его запечатанным, спрятав среди своих вещей, до того дня, когда кто-нибудь из членов моей семьи, с божьей помощью, сможет открыть его и прочитать. Надеюсь, что тот, кто прочтет его, узнает, во что я верю, о чем думаю, но не осмеливаюсь сказать вслух, пока живу, потому что опасаюсь, что меня сочтут помешанным. Жить мне осталось немного, ведь я прожил уже больше, чем положено человеку судьбой, и пока нахожусь в здравом уме и не жалуюсь на здоровье. Я очень хорошо знаю, что от времени не убежишь, оно наносит удары внезапно и рано или поздно настигает свою жертву.
Я не чувствую страха смерти и не испытываю сентиментального желания обрести мнимое бессмертие в мысли, посетившей меня, поскольку эта мысль преходяща, а человек, обладающей ею, не располагает большим количеством лет жизни, так как отведенные ему годы коротки, слишком коротки для того, чтобы полностью осознать проблему, поставленную ему временем. Более чем вероятно, что письмо будет прочитано одним из моих ближайших потомков, но я все-таки допускаю, что в результате какого-то поворота судьбы оно может попасть, все еще нераспечатанным, в руки моих отдаленных потомков, через сотни лет, когда меня уже забудут. Может оно оказаться и у совсем посторонних людей.
Чувствуя, что обстоятельство, о котором я хочу рассказать, более чем заурядно, и даже рискуя сообщить что-то хорошо известное человеку, читающему это письмо, я все же изложу основные факты о себе и том месте, где я живу.
Меня зовут Джон К. Саттон, я происхожу из довольно многочисленной семьи, одна из ветвей которой обосновалась в данной местности около ста лет назад. Кстати, я должен попросить читателя, незнакомого с представителями семьи Саттонов, поверить мне на слово, без каких-либо доказательств, что мы, Саттоны, всегда были очень серьезными, не склонными к шуткам, и наша репутация, наша честность и целеустремленность не подвергались никакому сомнению. Хотя я получил образование в области права, скоро обнаружил, что моя специальность мне не особенно по душе, и потому в течение последних сорока лет я занимался сельским хозяйством, находя в этом больше удовлетворения, чем в чем-либо ином. Это занятие представляет собой честный труд, который согревает душу и дает возможность жить в тесном контакте с основными, необходимыми для жизни вещами, такими, например, простыми и вместе с тем таинственными процессами производства пищи посредством возделывания земли. На протяжении последних лет я не был достаточно здоров физически, чтобы продолжать работать на своей ферме, но с гордостью могу заявить, что занимаюсь в настоящее время управленческой деятельностью и отрабатываю все положенные часы.
С течением лет я полюбил эту местность, хотя она является довольно дикой и во многих отношениях мало пригодной для ведения сельского хозяйства. Строго говоря, я иногда с жалостью смотрел на людей, владеющих обширными ровными полями без холмов и возвышенностей, которые вносят разнообразие в пейзаж, и, глядя на которые, отдыхает глаз. Их земли, возможно, более плодородны, и на них легче работать, но все же у меня есть что-то, чего нет у них… Я привык к обстановке, в которой живу, и очень остро ощущаю всю красоту этой природы, столь разнообразную в различные времена года.
На протяжении последних лет моя походка стала медленнее, и я обнаружил, что для меня стало затруднительным производить значительные физические усилия, в связи с чем у меня появились излюбленные места отдыха во время осмотра фермы. Нет ничего удивительного в том, что каждое из этих мест само по себе чем-то замечательно и дает отдых глазам и душе. Признаюсь, что всегда с большим нетерпением ожидаю встречи с этими местами моего отдыха, пожалуй, даже с большим, нежели осмотр своих полей и пастбищ. Хотя, как знать, я получаю большое удовольствие и от того, и от другого.
Есть одно место, которое с самого начала было чем-то особенным, и если бы я не был стариком, то сказал бы, что оно обладает для меня особым очарованием. Эта глубокая расщелина в пустоши, которая простирается вниз к долине у реки. Находится она в северном конце этой пустоши, отведенной под пастбище. В верхней части расщелины лежит средних размеров камень, который имеет форму стула, и это, наверняка, одна из причин, по которой мне понравилось это место, поскольку я люблю удобства. С этого камня можно видеть изгиб реки как-то подчеркнуто объемно. Это происходит оттого, что высота этого места и кристальная чистота воздуха в хорошую погоду подернуты голубоватой дымкой особенного цвета. Вид оттуда открывается очаровательный. Я часто сидел там часами, ничего не делая, ни о чем не думая, но в гармонии с окружающим миром и с самим собой.
Но есть в этом месте какая-то необычность, для описания которой я никогда не мог найти слов, сколько бы ни искал. Я не находил слов в своем лексиконе, которые могли бы правильно передать мою мысль.
Это место выглядело так, будто было наполнено ожиданием чего-то, что должно произойти. Оно таило в себе вероятность какого-то драматического события или откровения. Возможно, слово «откровение» покажется неуместным и странным в этой ситуации, но мне думается, что оно наиболее подходит к моему ощущению, которое я испытывал много раз, когда сидел на этом камне и смотрел на долину.
Иногда я пытался вообразить себе, что могло бы произойти здесь, но пугался этого образа, некоторых из этих возможностей, которые мне представлялись, хотя никогда не страдал излишком воображения.
Чтобы добраться до этого камня, я обычно проходил через нижнюю часть пустоши, на которой трава растет лучше, чем в других местах. Однако скот по какой-то причине не особенно часто приходил пастись туда. Пастбище заканчивалось небольшой купой деревьев, за которой тянулся густой лиственный лес, охватывающий пустошь. Камень был укрыт среди этих деревьев и потому любое время дня находился в тени, но деревья не заслоняли обзор, потому что склон резко опускался вниз. Однажды, лет десять назад, а говоря точнее — 4 июля 1977 года, подходя к этому месту, я обнаружил, что там находился человек и какая-то странная машина в нижней части пастбища, как раз у самых деревьев.
Я говорю — машина, потому что она так выглядела, хотя, по правде сказать, я не понял ее устройства. Она походила на яйцо, слегка вытянутое по краям, как если бы на яйцо кто-нибудь слегка наступил, но не раздавил его, а только сплюснул так, что концы стали более вытянутыми. Внутри не было заметно никаких приборов или механизмов, но существовало окно, через которое можно было поглядеть наружу. Хотя было совершенно очевидным, что для управления этим яйцом нужно находиться внутри, человек этот стоял снаружи перед открытой дверью и возился с чем-то, что напоминало двигатель. Однако когда я пригляделся, то понял, что если это мотор, то я такого никогда не видел. По правде говоря, я не очень хорошо рассмотрел этот «двигатель» и вообще что-либо касающееся машины, поскольку человек, как только увидел меня, как-то очень ловко и незаметно отвел меня от машины и начал любезный и очень интересный разговор. Так что я не мог, боясь показаться невежливым, сменить тему разговора или освободить себя от его расспросов, хотя бы на короткое время, чтобы удовлетворить свое любопытство насчет машины. Я вспоминаю сейчас, что было очень много такого, о чем я хотел спросить его, но так и не спросил. Мне кажется сейчас, что, очевидно, он ожидал моих вопросов и старательно, с большим умением избегал ответов на них, фактически, он так и не сказал, кто он, откуда пришел и почему оказался на моем пастбище. Хотя это может показаться читателю моего рассказа невежливым с его стороны, в то время мне это так не казалось, поскольку он был таким очаровательным собеседником, что к нему трудно было подходить с обычными мерками для оценки других людей, не являющихся такими совершенными, как он.
Казалось, он очень много знал о земледелии, хотя внешне не походил на фермера. Подумать только, я даже не могу в точности вспомнить, как он выглядел, хотя мне кажется, что одет он был каким-то необычайным образом, раньше я такой одежды не видел. Его одежда не бросалась в глаза, не походила на одежду иностранца, но было в ней какое-то неуловимое отличие, которое трудно описать словами.
Он похвально отозвался о моих пастбищах, о траве, растущей на них, спросил, сколько голов скота мы держим, сколько надаиваем молока и какой способ забоя скота я считаю лучшим. Я охотно отвечал на его вопросы, так как тема разговора была мне близка, а он продолжал беседовать со мной, очень уместно вставляя свои замечания и задавая вопросы, некоторые из которых, как я теперь понимаю, представляли утонченные комплименты в мой адрес, хотя в то время я этого не замечал. В руках он вертел какой-то инструмент и указывал им в сторону кукурузного поля, которое располагалось за изгородью, неподалеку. Он сказал, что всходы хорошие, и спросил, как я думаю, не подрастет ли кукуруза к четвертому числу. Я удивленно ответил, что сегодня как раз четвертое, и что кукуруза уже поднялась выше нормы, и что я этим очень доволен, так как это был новый сорт, который я пробовал впервые. Он выглядел немного удивленным, рассмеялся и проговорил: «О, уже четвертое». И объяснил, что был так занят последнее время, неудивительно, что он перепутал дату.
Прежде чем я успел выразить свое удивление этим, он сменил тему разговора. Далее он спросил меня, как долго я живу в этом месте, а когда я ответил, тут же поинтересовался, жила ли моя семьи здесь всегда, поскольку он уже слышал где-то о людях с такой фамилией. Тогда я начал рассказывать о своей семье и, прежде чем сам успел заметить, сообщил ему абсолютно все, включая даже смешные истории, которые мы обычно не рассказываем за пределами семейного круга, поскольку не хотели, чтобы окружающие знали о нас эти вещи. Наша семья всегда была консервативной и уважаемой, и во многих аспектах она лучше, чем другие, но все равно, по-моему, нет такой семьи, у которой не было бы семейного секрета, который она не хотела бы выставлять напоказ.
Мы разговаривали так долго, что час обеда уже миновал, а когда я это заметил, то пригласил его пообедать со мной.
Но он поблагодарил и сказал, что скоро починит свою машину и должен будет ехать, что, в сущности, уже закончил ремонт к тому моменту, когда я появился. Когда же я выразил сожаление, что слишком долго задержал его, он уверил меня, что ничего не имеет против и что проведенное со мной время доставило ему удовольствие. Когда я покидал его, то все-таки задал вопрос. Меня заинтересовал предмет, который он держал в руках во время нашей беседы. Я спросил его что это за инструмент? В ответ он показал мне его и сказал, что это гаечный ключ. Он действительно был похож на гаечный ключ, но не совсем.
После обеда, когда я немного поспал, то пошел обратно на пастбище, решив все-таки задать незнакомцу несколько вопросов, которых, как я понял, он избегал во время разговора. Но машина уже исчезла, и незнакомец тоже. Осталась только вмятина на том месте, где она стояла. Но гаечный ключ лежал рядом с этим местом. Когда я нагнулся, чтобы поднять его, то увидел, что один конец как будто чем-то испачкан, приглядевшись, я понял, что это была кровь. Я с тех пор много раз упрекал себя, что не отдал эту вещь за анализ, чтобы проверить, была ли это кровь человека или животного.
Я также много раз думал о том, что же случилось там, кто был этот человек, и как получилось, что он оставил этот ключ, и почему тяжелый конец его испачкан кровью? Я все еще прихожу отдохнуть к этому камню, и он все так же стоит в тени деревьев, и все тот же вид открывается с него, и воздух над речной долиной создает все ту же иллюзию объемности. И чувство звенящего ожидания все еще живет в этом месте. И я знаю, что это место было и будет в ожидании какого-то единственного необычного случая, что то, что произошло, было одним из многих событий, возможных здесь, и бесконечное число необычных событий может произойти здесь в будущем так же, как бесконечное множество их могло произойти в этом месте в прошлом. Хотя я не надеюсь оказаться свидетелем следующего события, поскольку жизнь человека — лишь мгновение по сравнению с жизнью планеты.
Этот ключ, что я подобрал, все еще находится у нас, он оказался очень полезным инструментом. Фактически мы никакими другими подобными инструментами не пользовались, обходясь одним этим гаечным ключом, так как он обладает свойством приспосабливаться к любой гайке, к любому болту и может удерживать любой вал от вращения. Его не нужно подгонять, и у него нет никаких приспособлений для размера захвата. Нужно просто поднести его к тому предмету, который необходимо захватить, и ключ сам приобретет нужный размер и захватит гайку или вал. Не нужно прилагать больших усилий, чтобы пользоваться им, у него будто есть способность увеличивать во много раз даже небольшое усилие, как раз до нужной степени, чтобы повернуть гайку или удержать вал от вращения. Однако мы пользуемся этим ключом с осторожностью, только когда не видят посторонние, поскольку он слишком напоминает что-то волшебное, что-то из колдовского арсенала, чтобы можно было показывать его посторонним людям. Если бы кто-либо узнал о том, что у нас есть подобный гаечный ключ, это, конечно, привело бы к разным разговорам среди наших соседей. Поскольку мы являемся честной и уважаемой семьей, то такая ситуация для нас нежелательна. Никто из нас между собой не говорит об этом человеке и его машине, которую я обнаружил на пустоши. Мы молчаливо признали тот факт, что это событие не вписывается в обычные рамки нашей жизни, нашей простой семьи фермеров, людей с не очень развитым воображением. Но хотя мы не разговариваем об этом, сам я думаю об этом много. Я провожу теперь значительно больше времени, сидя на этом камне. Почему — не знаю. Может быть, у меня теплится слабая надежда, что здесь я найду отгадку к объяснению этого странного события или хотя бы подтверждение той теории, которую я придумал для объяснения того, что случилось.
Я верю, хотя у меня нет доказательств, что этот человек пришел из другого времени, а машина, которую я видел, была машиной времени, а этот забытый инструмент не будет изобретен еще много лет. Я даже не могу предположить, когда это случится. Я думаю, что когда-нибудь в будущем люди изобретут способ путешествовать во времени и это вызовет необходимость разработать определенный способ поведения при этих путешествиях, чтобы избежать последствий тех парадоксов, которые могут произойти при вмешательстве в реальность времени. Мне кажется, что этот забытый гаечный ключ как раз и является тем парадоксом и создает одну из тех ситуаций, которые сами по себе выглядят безобидно, но при некоторых условиях могут стать источником значительных осложнений. Поэтому я потребовал у своих родных, чтобы они сохраняли в тайне все эти сведения.
Я также пришел к выводу, тоже ничем не подтвержденному, что эта расщелина, в верхней части которой лежит камень, может представлять собой дорогу во времени, или часть этой дороги, или такую точку, где наше время наиболее тесно, вследствие какого-то еще неизвестного закона при-)оды, соприкасается с другим временем, очень отдаленным от нас. Или это, может быть, такое место во временном пространстве, которое имеет наименьшее сопротивление при путешествии сквозь него, и поэтому им часто пользуются. Или это одна из «дорог» во времени, по которой происходит интенсивное движение, и в результате этого она стала «наезженной», то есть преграда между разными временами стала легко преодолимой.
Такое предположение могло объяснить странную атмосферу этого места, это звенящее чувство ожидания.
Читатель должен, конечно, принять во внимание, что я очень и очень пожилой человек и давно уже перешел за обычный для человеческой жизни предел. И хотя мне самому так не кажется, может появиться мысль, что мой разум уже не является достаточно острым и способным к аналитической работе, как когда-то было, и что я становлюсь человеком, склонным к необычным фантазиям.
Единственное доказательство, если это можно назвать доказательством, которое у меня есть, чтобы подкрепить мою теорию, — это тот человек, которого я встретил. Он принадлежит к цивилизации, которая стоит неизмеримо выше нашей. Для того, кто читает мой рассказ, должно быть очевидно, что, разговаривая со мной, он использовал меня в своих целях, он направлял разговор в нужном ему направлении так же легко, как это мог сделать мой современник, общаясь с древним греком или с современником Аттилы. Я уверен, что он являлся человеком, хорошо владеющим искусством разговора, и разбирался в психологии. Оглядываясь на происшедшее, я полагаю, что он, безусловно, стоял по своему развитию далеко впереди меня. И пишу это не только для того, чтобы данные, которыми я располагаю, и мои предположения, которые я опасаюсь передавать кому-либо во время моей жизни, не были полностью утеряны, но также для того, чтобы они дошли до времени, когда более высокие знания, чем те, которыми мы располагаем сейчас, будут способны как-то объяснить эти факты. И я надеялся, как человек, который будет читать эти записи, не будет смеяться надо мной после моей смерти. Я боюсь, что, если надо мной посмеются, я, даже мертвый, почувствую это. Это самое слабое место всех нас, Саттонов. Мы не переносим, когда над нами глумятся. На тот случай, если кто-нибудь подумает, что я ненормальный, я вкладываю сюда свидетельство врача, написанное всего три дня назад. Оно утверждает, что в результате осмотра, врач нашел меня в полном здравии души и тела.
Но рассказ мой еще не полностью закончен. Ряд дополнительных сведений об этих событиях должен был быть включен в предыдущую часть моих записей, но я просто не нашел места, где бы они могли достаточно органично войти в мой рассказ.
Они касаются странного случая. Однажды была украдена одежда, и появился Вильям Джонс. Одежда была украдена несколько дней спустя после происшествия на пустоши. Марта закончила стирку в тот день еще до наступления жаркого полдня и развесила белье на веревке. Придя за высохшим бельем, она обнаружила, что мой старый комбинезон, рубашка Роланда и чья-то пара носков исчезли.
Эта кража вызвал, переполох, так как такое у нас не часто случается. Мы перебрали всех своих соседей с чувством некоторого смущения, хотя мы и говорили осторожно и нас никто не слышал, но сама мысль об этом по отношению к ним была несправедливой.
Мы вспоминали об этом в течение нескольких дней и, в конце концов, сошлись на том, что кража была делом рук какого-то бродяги, хотя это объяснение казалось малоправдоподобным, поскольку мы живем вдали от дорог и бродяги не часто появляются в наших краях, а в этом году особенно. Этот год был годом экономического процветания, и бродяг, искавших работу, было мало.
Прошло примерно две недели со дня кражи, когда в нашем доме появился Вильям Джонс и спросил, не нужна ли помощь в уборке урожая? Мы с радостью приняли его, поскольку рабочих рук не хватало. Зарплата, которую он просил, была меньше обычной… Мы взяли его только на сезон уборки урожая, но он оказался таким хорошим работником, что остался у нас еще на несколько лет. И сейчас, когда я пишу эти строки, он все еще живет у нас, и в это время находится во дворе, в сарае, где осматривает сноповязалку.
Есть что-то странное в Вильяме Джонсе. В нашей местности человек очень скоро получает прозвище или его зовут уменьшительным именем от собственного. Но Вильям Джонс всегда оставался Вильямом. Его никогда не называли Вилл или Уилли, не называли кличками Спайк или Бад, или Кид. В нем есть какое-то спокойное достоинство, которое заставляет других людей относиться к нему с уважением, а его любовь к работе, спокойный и разумный подход ко всякому делу завоевали для него в нашем кругу место, значительно более высокое, чем обычно занимает простой человек, простой рабочий.
Он совершенно не пьет. Это очень хорошее качество, за которое я его уважаю, хотя было время, когда я думал, что это не так. В то время как он пришел к нам, его голова была перевязана бинтом, а он объяснил нам с некоторым смущением, что его избили в драке в каком-то баре, там, за рекой в округе Кроуфорд.
Я не знаю, когда я стал подозревать Вильяма Джонса. Конечно, сначала я принял его за того, кем он хотел казаться, то есть за человека, который ищет работу. Если и было у него сходство с тем человеком, которого я встретил на пастбище, то в то время я этого не заметил. А сейчас, когда я обратил на это внимание, по истечении времени, я задумываюсь — не играет ли со мной шутки мой разум, не поддалось ли мое воображение тем теориям путешествия во времени, и я начинаю видеть загадочные вещи чуть ли не за каждым деревом.
Но это убеждение росло во мне на протяжении многих лет, пока я был связан с ним. Это доказывает также то, что он хотя и умеет держать себя соответственно своему месту среди нас и пользоваться языком, не отличающимся от нашего, все равно случается, что в его словах чувствуется большая образованность, понимание таких вещей, которого нельзя ожидать от сельскохозяйственного рабочего на ферме, получающего семьдесят пять долларов в месяц и питание.
Кроме того, в нем есть какая-то естественная скромность… осторожность человека, который старается приспособиться к обществу, не являющемуся для него обычным.
И теперь насчет этого дела с одеждой… Думая о том, что произошло, я не могу быть уверен, что комбинезон, в который он был одет, именно тот, украденный, поскольку все комбинезоны похожи. А рубашка выглядела именно так, как украденная, хотя я убеждал себя, что нет ничего удивительного в том, что два человека носят одинаковые рубашки. Он был бос, что в то время казалось странным, но он объяснил, что у него кончились деньги, и я одолжил ему небольшую сумму для покупки ботинок и носков. Но оказалось, что в кармане у него пара носков.
Некоторое время назад я решил откровенно поговорить с ним, но не мог набраться смелости для этого. И, зная, что он относится ко мне хорошо, я никогда не решусь испортить наши отношения вопросом, который может заставить его уйти с фермы.
Есть еще одно, что отличает Вильяма Джонса от других наемных рабочих. На первые же заработанные деньги он купил себе пишущую машинку и в течение первых двух лет, что он жил у нас, вечерами долгие часы что-то печатал на ней в своей комнате. При этом он вставал и расхаживал по комнате, как человек, что-то обдумывающий. Однажды ранним утром, еще до того, как все пробудились, он собрал большую кипу бумаги, очевидно, результат его работы, и сжег ее. Я следил за ним из окна своей спальни и видел, что он оставался возле костра, пока последний лист бумаги не превратился в пепел. Затем он повернулся и медленно побрел к дому.
Я никогда в разговоре с ним не упоминал об этом случае, так как чувствовал, что он не хотел, чтобы кто-нибудь знал об этом.
Так я могу продолжать на протяжении многих страниц и рассказать еще о многих других, может быть малозначительных и не имеющих системы случаях, но о которых я в последнее время постоянно думаю. Это ничего не прибавит к тому, что я здесь сообщил, а даже наоборот, приведет к тому, что читатель подумает, будто я немного свихнулся. Тому, кто читает это, я хотел бы сделать еще одно заявление. Хотя моя теория, мое объяснение этих событий может быть неправильным, я хочу, чтобы читающий поверил мне: все это было правдой. Я действительно видел эту машину на пустоши, я действительно разговаривал с этим необыкновенным человеком, я действительно нашел там гаечный ключ, на котором была кровь, одежда была украдена с бельевой веревки, а человек по имени Вильям Джонс сейчас наливает воду из ведра у колодца, поскольку день стоит сегодня очень жаркий.
Искренне ваш Джон К. Саттон.
22
Саттон сложил письмо, и шуршание старой бумаги неестественно громко прозвучало в тишине комнаты. Затем он что-то вспомнил, снова развернул стопку листов и нашел среди них эту вещь. Бумага была желтой, старой и не такого хорошего качества, как та, на которой было написано письмо. На ней чернилами был написан ряд строчек. Чернила выцвели так, что едва можно было прочесть написанное. Дата была неясной, кроме последней цифры «7». Саттон с трудом разобрал, что там нацарапано:
«Джон Саттон был сегодня осмотрен мной, и я нашел его здоровым. Он вполне здоров умственно и физически».
Подпись неразборчива, впрочем, она, вероятно, была неразборчивой и тогда, когда едва успели высохнуть чернила, но две буквы в самом конце оказались ясно видны. Это были буквы «Д» и «М» (Доктор Медицины).
Саттон, глядя в пустоту комнаты, представил себе сцену, которая происходила в тот дальний день.
«Доктор, я намерен написать завещание. Не могли бы вы…» Джон К. Саттон, конечно, не мог сказать доктору действительную причину того, зачем ему понадобился этот документ.
Саттон мог легко представить себе автора письма. Человек с медлительной походкой, делающий все, предварительно хорошо обдумав. Это обдумывание занимало у него много времени, он верил в те жизненные принципы, которые уже в то время казались для большинства людей устаревшими и совершенно забылись в течение прошедших столетий.
Очень вероятно, что для своих родных он был выживающим из ума семейным деспотом. Возможно, он служил объектом насмешек своих соседей, которые издевались над ним за его спиной. Этому человеку недоставало чувства юмора, и он с недоумением поднимал брови, сталкиваясь с различными тонкостями этики и этикета.
Он получил образование в области права, и интеллект его сформировался под действием этих факторов — это отчетливо было видно из его записей. Его склад ума проявлялся в пристрастии к деталям, медлительности мышления, обстоятельность проистекала от близости к земле, преклонный возраст проявлялся в категоричности суждений. Не было никаких сомнений в том, что это человек искренний. Он верил, что действительно видел эту странную машину и действительно разговаривал с этим необычным человеком, и подобрал с земли гаечный ключ, на котором была…
Ключ!
Саттон резко поднялся с постели.
Ключ был в сундуке. Он, Ашер Саттон, держал его в руках и бросил в кучу старых бумаг вместе с обглоданной костью и тетрадками, оставшимися со времени его учения в колледже.
Рука Саттона дрожала, когда он клал письмо обратно в конверт.
Его внимание сначала привлекла марка на конверте, которая стоила бог знает сколько тысяч долларов… затем само загадочное письмо… и теперь этот ключ. Он все объяснял.
Он означал, что действительно существовала эта загадочная машина и еще более странный человек… человек, который достаточно разбирался в искусстве ведения разговора и в психологии, чтобы произвести сильное впечатление на престарелого и углубленного в себя Джона К. Саттона. Он обладал достаточно быстрой реакцией, чтобы направлять разговор с этим фермером, встреченным им во время прогулки, и удержал его от тех вопросов, которые ему очень хотелось задать.
«Кто вы? Откуда вы прибыли? Что это за машина? Я никогда раньше не видел такой. Как она работает?» На эти вопросы было бы нелегко ответить, если бы они были заданы.
Но они не были заданы.
Джон К. Саттон оставил свое последнее слово за собой. Это всегда было в его привычках.
Ашер Саттон рассмеялся, думая об этом его качестве, и к чему это, в конце концов, привело. Старина был бы доволен, если бы он мог узнать об этом… Конечно, где-то, в чем-то был какой-то просчет. Письмо утеряли, отправили не туда, куда следует, и, наконец, оно каким-то образом попало в руки другого представителя рода Саттонов, но уже через шесть тысяч лет.
И вероятно, так было лучше для Саттонов, потому что эти записки не сумели бы правильно оценить в те годы.
Люди, которые путешествовали во времени и чьи машины выходили из строя, что приводило, так сказать, к «вынужденным посадкам во времени» на пастбищах для коров… И были другие люди, которые сражались во времени, и их горящие корабли падали в болото…
«Бой произошел в 83-м», — сказал умирающий юноша. Не битва при Ватерлоо, не сражение на орбите Марса, просто в 83-м.
Был человек, который перед смертью произнес имя и, приподнявшись, сделал знак странно сложенными пальцами.
«Итак, я известен, — подумал Саттон. — В 83-м и позднее, как следует из его слов, то есть в его время, три столетия спустя».
Он сперва потянулся к своему пиджаку и вытащил письмо вместе с книгой из кармана, затем встал с постели и начал одеваться.
Ему пришло в голову, что нужно кое-что сделать. Прингл и Кейс прибыли на астероид на каком-то космическом корабле, и пока они здесь, его нужно найти.
23
Дом казался покинутым. Большой, пустой, он вызывал у Саттона ощущение одиночества, к которому, казалось бы, он должен был бы привыкнуть. Но он все же содрогнулся, ощутив прикосновение этой пустоты. Он постоял некоторое время в дверях комнаты, прислушиваясь к звукам, едва слышным, и случайным шорохам и скрипам, как будто дом слегка вздыхал. Они походили на звуки, которые издают бревна, схваченные морозом, на стоны, вызванные прикосновением ветра к оконному стеклу. Другие звуки не были ни на что похожи, но они вдыхали жизнь в то, что никогда не было живым.
Ковровое покрытие пола приглушало шаги Саттона, когда он спускался по лестнице вниз, держась рукой за перила. Едва он достиг холла, то немного постоял, привыкая к темноте, затаившись там. Постепенно предметы, похожие на спрятавшихся чудищ, приобретали привычные очертания стульев, диванов, стола, шкафа.
На одном из стульев сидел человек. Как будто почувствовав, что Саттон увидел его, он пошевелился и повернул к нему свое лицо. Было слишком темно, чтобы различить его черты, но Саттон знал, что это Кейс. Тут же он подумал, что храпевший в комнате человек был Прингл, но Саттон понимал, что для него безразлично, кто из них поджидает его.
— Итак, мистер Саттон, — медленно произнес Кейс, — вы решили пойти посмотреть, где находится наш корабль?
— Да, — ответил Саттон, — именно это я и хотел сделать.
— Чудесно, — усмехнулся Кейс, — больше всего люблю, когда человек говорит правду. — Он вздохнул. — Приходится встречать так много скрытных людей, лгущих вам или говорящих полуправду. И притом считая себя умнее вас, они уверены, что вы им верите. Кейс поднялся со стула, высокий, прямой и строгий.
— Мистер Саттон, — проговорил он. — Вы мне очень нравитесь. Саттон чуть не рассмеялся над абсурдностью ситуации, но в голосе Кейса ощущалась холодность и жестокость, которая давала Саттону возможность понять, что сейчас не до смеха.
На лестнице за его спиной послышались приглушенные шаги, и голос Прингла тихо прозвучал в комнате:
— Итак, он решил попробовать.
— Как видишь, — ответил Кейс.
— Я говорил тебе, что он попытается, — повторил Прингл почти с торжеством. — Я говорил тебе, что он все это уже передумал.
Саттон проглотил комок, подступивший к горлу… и почувствовал злость, злость на то, что они говорили о нем так, будто его здесь не было.
— Боюсь, — обратился Кейс к Саттону, — что мы вас слишком беспокоим. Мы очень нетактичные люди, а вы — человек чувствительный. Но давайте забудем обо всем этом. Я полагаю, что вы хотели что-то сделать с нашим кораблем?
Саттон пожал плечами.
— Теперь ваш ход, — предложил он.
— Но вы нас неправильно поняли, — возразил Кейс. — Мы ничуть не возражаем. Пожалуйста, идите и делайте что хотите.
— Вы имеете в виду, что я не смогу найти корабль?
— Мы имеем в виду, что вы сможете найти корабль. Мы не пытались прятать его, можем даже показать вам дорогу. Мы пойдем вместе с вами, тогда это займет у вас гораздо меньше времени.
Саттон почувствовал, что между лопатками у него бежит струйка пота, а лоб увлажнился.
«Это ловушка, открыто мне расставленная, и даже без всякой приманки. И я вошел в нее, даже не заметив этого», — подумал Саттон.
Но теперь стало уже слишком поздно. Возможности повернуть назад не оставалось. Он попытался придать своему голосу безразличие.
— О'кей, — сказал он, — я буду играть по вашим правилам.
