Говорят, в перенаселенном мире есть своя прелесть. Сомкнутые шеренги хрустальных башен городов, раз и навсегда отлаженный ритм колышущейся толпы на движущихся тротуарах, танцующие солнечные блики на миллионе переливчатых костюмов на любой из огромных площадей — именно во всем этом, как утверждали ценители прекрасного, заключалась красота мира.

Квеллен не был эстетом. Он был мелким чиновником, скромным государственным служащим с нормальными умственными способностями и наклонностями. Он видел мир таким, каким он ему представлялся в 2490 году, и находил его отвратительным. Квеллен был не способен отыскать красоту современности в страшном перенаселении, он ненавидел его. Принадлежи он к первому разряду служащих или хотя бы ко второму, он, возможно, был бы в состоянии лучше оценить современную эстетику, потому что ему бы не пришлось жить прямо посреди этих красот. Но Квеллен принадлежал к седьмому разряду. А служащему седьмого разряда мир представляется совершенно иначе, чем второго.

И все же, если учитывать все факторы, Квеллену было не так уж и плохо. У него были кое–какие блага. Правда незаконные, добытые взятками и обманом. Строго говоря, то, что совершил Квеллен, заслуживало всяческого осуждения, ибо то, чем он владел, ему положено не было. Не имея на это никакого права, он прикарманил себе укромный уголок планеты, будто он был членом Верховного Правления — то есть имел, скажем, разряд первый или второй. Поскольку на Квеллена не возлагалась ответственность члена Верховного Правления, то он и не заслуживал причитавшихся в этом случае привилегий.

Тем не менее он владел этими привилегиями. Это было несправедливо, преступно, аморально. Но каждый человек рано или поздно начинает потакать своему характеру. Как и любой другой, Квеллен начинал с высоких замыслов высоконравственного поведения. Как почти все остальные, он научился отказываться от них.

Дзинн–нь!

Это был предупредительный звонок. Он, Квеллен, кому–то там потребовался в несчастной перенаселенной Аппалачии. Квеллен оставил звонок без внимания. Он был настроен благодушно и не удосужился прекратить звон, просто ответив на вызов.

Дзинн–нь! Дзинн–нь! Дзинн–нь!

Звук не был настойчивым. Он просто докучал, тихий и мелодичный, звук обитого войлоком молоточка по бронзовому диску. Квеллен, не обращая на него внимания, продолжал спокойно раскачиваться в пневмокресле, наблюдая, как сонные крокодилы плещутся в мутной воде, омывавшей его крыльцо.

Дзинн–нь! Дзинн–нь!

Через какое–то время звон прекратился. Квеллен сидел, пребывая в состоянии сладостного покоя, вдыхая пряный аромат растущей вокруг зелени и слушая, как в воздухе жужжат насекомые.

Это непрерывное жужжание отвратительных насекомых, которыми кишел теплый застывший воздух, причиняло Квеллену известные неудобства. В какой–то мере они были для него символами жизни, которую он вел раньше, до того, как был переведен в седьмой разряд. Только тогда вместо жужжания насекомых его окружал гул людей, копашащихся в громадном улье города. Квеллен ненавидел его. В Аппалачии, разумеется, не было настоящих насекомых. Просто этот символический гул…

Он поднялся, подошел к ограждению и стал вглядываться в воду. Это был мужчина, совсем недавно достигший средних лет и чуть–чуть выше среднего роста, более худой, чем был когда–то, с буйной каштановой шевелюрой, широким лбом и добрыми, не то зелеными, не то голубыми глазами. У него были тонкие, плотно сжатые губы, что придавало бы ему решительный вид, не будь у него столь неразвитого подбородка.

От нечего делать он бросил в воду камень. «Возьми!» — крикнул он, глядя на то, как два крокодила бесшумно скользнули к потревоженному месту в надежде схватить жирный кусок полупережеванного мяиа. Но камень утонул, пустив наверх черные пузыри, и крокодилы разочарованно уплыли в сторону. Квеллен рассмеялся.

Хорошо жить здесь, в дебрях Тропической Африки. Насекомые, черная грязь, влажный воздух. Даже страх разоблачения только поддерживал эту уверенность.

Квеллен стал составлять в уме перечень своих благ. «Марек? — подумал он. — Марек. Здесь его нет. Так же, как и Колла, Спеннера, Брогга, Дссуарда. Никого из них! Но главное, что здесь нет Марека!»

Какое это блаженство иметь возможность бывать здесь и не слышать их зычных голосов, не вздрагивать всякий раз, когда они врываются в его кабинет! Разумеется, безответственно и аморально с его стороны так относиться к своему делу, он стал чем–то вроде современного Раскольникова, попирающего все законы. Квеллен признавал это. И все же он часто повторял себе, что жизненный путь — это тот путь, который дается совершить только один раз. И в конце уже не имеет значения то, что часть этого пути он прошел по первому разряду.

В этом понимании заключалась подлинная свобода.

И самое лучшее из всего — это быть подальше от Марека, столь ненавистного ему соседа по комнате. Не нужно беспокоиться о неубранной посуде, о разбросанных по всей комнате, которую он с ним делил, книгах, о его сухом гортанном голосе, когда он говорит по визиофону, а Квеллен в это время пытается сосредоточиться.

Нет, Марека здесь нет!

«И все же, — с печалью подумал Квеллен, — тот покой, к которому он стремится, устраивая свой новый дом, почему–то не материализовался. Так и все в этом мире — чувство удовлетворения исчезает куда–то, как только добиваешься желаемого».

Многие годы он терпеливо ждал того дня, когда достигнет седьмого разряда и ему будет положено жить одному. Этот день настал, но он не почувствовал удовлетворения. И поэтому пришлось заиметь для себя кусочек Африки. А теперь даже здесь жизнь — синюшная цепь страхов и тревог.

Он бросил в воду еще один камень.

Дзинн–нь!

Глядя на концентрические круги, расходящиеся веером по темной поверхности реки, Квеллен осознал еще раз, что предупреждающий звон раздается на другом конце его дома.

Дзинн–нь! Дзинн–нь! Дзинн–нь!

Охватившее его беспокойство превратилось в дурное предчувствие. Он поднялся с кресла и спешно направился к визиофону.

Дзинн–нь!

Квеллен включил аппарат, но только звук, без изображения. Было совсем не просто устроить так, чтобы любой звонок в его дом там, в Аппалачии, за полмира отсюда, автоматически передавался сюда, в Африку.

— Квеллен! — произнес он, глядя на пустой серый экран.

— Говорит Колл, — раздался потрескивающий ответ. — Никак не могу дозвониться до вас. Почему вы не включите изображение, Квеллен?

— Не работает, — ответил Квеллен, надеясь, что ищейка Колл, его непосредственный начальник по Секретариату преступности, не почует фальшь в его голосе.

— Побыстрее приходите сюда, Квеллен. Спеннер и я имеем для вас нечто срочное. Вы слышите, Квеллен? Неотложное дело связанное с Верховным Правлением. Оно здорово на нас давит.

— Да, сэр. Что–нибудь еще, сэр?

— Нет. Подробности мы изложим вам, когда вы будете здесь. А быть здесь необходимо немедленно! — Колл решительно выключил визиофон.

Некоторое время Квеллен глядел на пустой экран. Душу его охватывал ужас. Неужели это вызов в ставку для обсуждения его в высшей степени незаконного, преступного, эгоистического поведения? Неужели он в конце концов разоблачен? Нет! Это невозможно. Они не могли обнаружить это. Он все предусмотрел.

Но его не покидала мысль о том, что они, должно быть, открыли его тайну. С чего бы это Коллу так срочно вызывать его, да еще таким приказным тоном? Несмотря на кондиционирование, которое нормализовало невыносимую жару Конго, Квеллена прошиб пот.

Его переведут назад, в восьмой разряд, если это обнаружится. Или, что еще более вероятно, отбросят еще ниже, куда–нибудь в двенадцатый или даже в тринадцатый разряд. А это уже будет означать, что придется расстаться с надеждой на продвижение. Он будет обречен на то, что остаток жизни придется провести в каморке с двумя или тремя чужими людьми, с самыми надоедливыми и неприятными субъектами, которых только сумеет отыскать для него компьютер.

Квеллен стал успокаивать себя. Возможно, для его тревоги нет причин. Колл сказал, что дело связано с Верховным Правлением, не так ли? Директива свыше, а не частное дело. Когда он будет разоблачен, за ним никто не будет посылать. В этом Квеллен был уверен. За ним просто придут! Значит, это что–то связанное с его работой. На мгновение перед его мысленным взором предстали члены Верховного Правления, загадочные полубоги, не менее трех метров ростом, снизошедшие в своих непостижимых деяниях до него, Квеллена.

Он не спеша обвел взглядом зеленые, свешивающиеся под бременем листвы ветви деревьев, на которых еще блестели капли утреннего дождя. Обвел, не без сожаления, взглядом две просторные комнаты, роскошное крыльцо, раскинувшийся перед ним ландшафт. Каждый раз, когда он покидал этот дом, у него было такое ощущение, будто он делает это в последний раз. На какое–то мгновение мысль о том, что это может быть потеряно навсегда, почти примирила его с жужжанием мух. Он бросил прощальный взгляд на реку и шагнул к стасису. Фиолетовое поле окутало его и засосало в машину.

Квеллен был поглощен машиной. Спрятанные силовые генераторы стасиса были соединены напрямую с центральным генератором, который, никогда не останавливаясь, вращался на дне Атлантического океана, вырабатывая тета–волны, способствующие стасис–транспортировке. Что такое тета–волны? Этого Квеллен не знал. Он имел смутное представление о теории электричества, хотя оно и существовало задолго до его рождения. Он принимал его как должное и так же относился к стасис–полю. Если случится хоть малейший сбой в работе устройства, то атомы, на которые расщепится тело Квеллена, будут заброшены в какой–нибудь дальний угол Вселенной и никогда более не рекомбинируются, однако о подобной возможности никто не задумывался.

Действие аппаратуры было мгновенным. Тело Квеллена было переброшено через полпланеты и воссоздано на новом месте. Столь же быстро его нервная система возродилась к жизни.

Никто не задумывался над тем, как происходит процесс стасис–транспортировки. Им просто пользовались. Другие способы перемещения могли только вызвать физические и нравственные страдания.

***

Квеллен материализовался в крохотной квартирке для граждан Аппалачии седьмого разряда, где, как считалось, он проживал. Его ждали несколько писем. Он пробежал их взглядом — главным образом крикливые рекламы, хотя в одной из бумажек говорилось о том, что к нему приходила его сестра Хелейн. Квеллен почувствовал за собой нечто вроде вины. Хелейн и ее муж были пролетариями, которых сломила суровая реальность. Он часто жалел о том, что не может им помочь, их неудачи только способствовали росту его угрызений совести. Да и чем, собственно, он мог им помочь? Он предпочитал оставаться в стороне.

Быстрыми заученными движениями он сбросил с себя одежду для отдыха и облачился в жесткую рабочую форму. Снял с двери табличку «Не беспокоить». Таким вот образом он превращался из Джо Квеллена, владельца незаконного укромного уголка в самой глуши одного из секретных африканских заповедников, в Джозефа Квеллена, чиновника уголовного департамента, непоколебимого поборника законности и правопорядка. Он вышел из дома. Лифт вынес его через бесконечные этажи на расположенную на десятом этаже посадочную площадку монорельсовой дороги. Стасис–транспортировка в черте города была технически невозможна, и Квеллен очень сожалел об этом.

К рампе скользнул один из вагончиков, и Квеллен мужественно окунулся в тесноту плотно прижавшихся друг к другу людей. Он всем своим телом ощущал мощь машины, уносившейся из здания в сторону центра города, где его ждал Колл.

Здание уголовного департамента считалось шедевром архитектуры, по крайней мере так утверждали работники департамента. Восемьдесят этажей, увенчанных башнями со шпилями, и темно–красные стены, отделанные под песчаник, сверкали, как маяк, когда освещались снаружи. Здание имело корни. Квеллену было неизвестно, сколько у здания подземных этажей, и он подозревал что этого не знает никто, кроме разве что некоторых членов Верховного Правления. Бесспорно известно было, что имелись двадцать подземных этажей, которые занимал вычислительный центр и под ним архив, а еще глубже — восемь этажей, занятых под помещения для допросов. Некоторые говорили, что существовал еще один компьютер, занимавший сорок этажей в глубине под помещениями для допросов. Были и такие, которые утверждали, что именно этот вычислительный центр настоящий, тогда как тот, что размещался выше, служил для красоты и как бы для прикрытия. Может быть. Квеллен не пытался докапываться до таких вопросов. Насколько ему самому было известно, Верховное Правление заседало на секретных совещаниях на глубине ста этажей от уровня поверхности, на которой стояло само это здание. Он не хотел привлекать к этому любопытства других, а это означало установление предела своему собственному.

Мелкие канцелярские служащие уважительно кивали Квеллену, когда он проходил между тесными рядами их столов. Он улыбался, так как мог позволить себе снисходительность. Здесь у него было положение. СЕДЬМОЙ РАЗРЯД кое–что значил. У них был четырнадцатый или пятнадцатый разряд. Парень, который выбирал бумаги из корзины, имел, наверное, двадцатый. Для этих людей он был человеком очень высокого положения, по сути доверенным лицом приближенных к Верховному Правлению, личным приятелем самих Дантона и Клуфмана. «Все было делом перспективным», — подумал Квеллен. На самом же деле он только один раз, и то мельком, видел Дантона, не будучи уверен в этом на все сто процентов. Что же касается Клуфмана, то у него были серьезные сомнения в том, существует ли он на самом деле.

Энергично взявшись за дверную ручку, Квеллен выждал, пока сканирующее устройство произведет его идентификацию. Дверь во внутреннее помещение отворилась. Он вошел и увидел внутри сгорбившихся над столом людей. Маленький остроносый Мартин Колл, у которого был вид какого–то гигантского грызуна, сидел лицом к двери и просматривал пачку мини–карточек. Леси Спеннер, другой начальник Квеллена, сидел напротив него за полированным столом, нагнув свою бычью шею над еще большей кипой докладных записок. Как только в комнату вошел Квеллен, Колл протянул руку к стене и быстрым нервным жестом переключил подачу кислорода на троих вместо двоих.

— Весьма подзадержались, Джозеф, — произнес он, не поднимая головы.

Квеллен вспыхнул от возмущения. У Колла были седые волосы, серое лицо и такая же сумрачная душа. Квеллен страстно ненавидел этого человека.

— Простите, — сказал он. — Мне нужно было переодеться. Я ведь был свободен от работы.

— Что бы мы ни сделали, это ничего не изменит, — буркнул Спеннер, будто никто не вошел и ничего не было сказано. — Что училось, то случилось, и все, что мы знаем, уже ничего не изменит. Понимаете? От этого мне хочется крушить все на свете! Бить и ломать!

— Садитесь, Квеллен, — небрежно произнес Колл и повернулся к Спеннеру, крупному мужчине с изборожденным морщинами лбом и выпуклыми чертами лица. — Я считал, что с этим мы уже давно покончили. Учтите, что если мы вмешаемся, все окончательно запутается. При необходимости покрыть почти пятьсот лет мы перевернем вверх тормашками всю структуру. Это же абсолютно ясно.

Квеллен издал тихий вздох облегчения. О чем бы сейчас ни шла речь, ясно одно, о незаконном африканском убежище пока что никто не знает. Судя по всему, они говорили о перебежчиках во времени, так называемых прыгунах. Хорошо! Он более внимательно посмотрел на обоих начальников, теперь, когда его глаза больше не затуманивал страх и ожидание унизительного наказания. Колл и Спеннер, очевидно, спорили уже довольно давно. У Колла был глубокий ум. Он был человеком подвижного, нервного типа, который подобно птицам был все время в действии. Но Спеннер обладал большей властью. Говорили, что у него были связи в самых высоких сферах, вплоть до верховных.

— Ладно, Колл, — хмыкнул Спеннер, — я даже допускаю, что это перепутает прошлое. Считаю, что так может произойти.

— Ну что ж, это уже что–то, — кивнул коротышка.

— Не перебивай меня! И все же я думаю, что мы должны положить этому конец. Мы не в состоянии переделать то, что уже сделано, но мы можем резко сократить это в текущем году. По сути дела, даже обязаны!

Колл бросил злобный взгляд в сторону Спеннера. Квеллену стало понятно, что его собственное присутствие было единственной причиной, по которой Колл сдерживает тот гнев, который скрывался за этим взглядом. Они изрыгали бы друг на друга проклятия, и, окажись сейчас в комнате такая мелкая сошка, как Квеллен.

— Почему, Спеннер, почему? — настаивал Колл тоном, который считал для себя умеренным. — Если мы предоставим процессу идти так, как он идет сейчас, мы сохраним все, как оно есть. Четыре тысячи их ушли в 86–м, девять тысяч — в 87–м, пятьдесят тысяч — в 88–м. И когда у нас будут данные за прошлый год, то уверен, что цифры будут еще выше. Смотрите — вот здесь говорится, что в первые восемьдесят лет прибыло более миллиона прыгунов, и после этого цифры продолжали расти. Подумайте о населении, которое мы теряем! Это же замечательно! Мы просто не можем позволить этим людям оставаться здесь, когда у нас есть возможность от них избавиться. И история говорит о том, что мы действительно от них избавились.

— История также говорит о том, что они перестали возвращаться в прошлое после 2491 года. Это означает, что мы перехватили их в следующем году, — заметил Спеннер. — Я имею в виду, что мы перехватим их в следующем году. Это предопределено. У нас нет другого выбора, кроме как повиноваться. Прошлое — это закрытая книга.

— Серьезно? — рассмеялся Колл, хотя это был скорее отрывистый лай. — А что будет, если мы не сделаем этого? Что, если прыгуны продолжат возвращаться назад?

— Но ведь этого пока что не произошло. Мы знаем это. Все прыгуны, которые достигли прошлого, сделали это за 2486–2491 годы. На этот счет существуют документы, — упрямо держался за свое Спеннер.

— Документы могут быть сфальсифицированы.

— Верховное Правление хочет, чтобы это перемещение прекратилось. Почему я должен с вами спорить, Колл? Вы хотите проигнорировать историю? Ну что ж, это ваше личное дело, но проигнорировать заодно и ИХ мнение? На это у вас нет никакого права!

— Но очистить мир от миллионов пролетариев…

Спеннер что–то буркнул себе под нос и еще сильнее сжал мини–карточки, находившиеся в его руках. Квеллен, чувствуя себя здесь лишним, переводил взгляд то на одного, то на другого начальника.

— Ладно, — успокоился Спеннер, — я согласен с вами, что было бы прекрасно продолжать терять всех этих прощелыг. Даже несмотря на то, что, как нам кажется, эта потеря должна вот–вот прекратиться. Вы утверждаете, что нам нужно сделать так, чтобы она продолжалась, иначе это изменит прошлое. Я придерживаюсь противоположного мнения. Но пусть будет по–вашему. Я не собираюсь оспаривать это мнение, поскольку верю в вашу компетентность. Более того, вы считаете, что неплохо было бы воспользоваться всем этим делом, чтобы уменьшить численность населения. Я здесь тоже заодно с вами. Мне перенаселенность не нравится, как и вам. И я признаю, что ныне сложилась довольно нелепая ситуация. Но задумайтесь вот над чем: нас водят за нос Потому что кто–то, кто заправляет этими путешествиями у нас за спиной, делает это в нарушение закона и этики, так же, как и многого другого. И их необходимо прекратить. Как вы смотрите на это, Квеллен? Ведь в конце концов за это должен отвечать ваш отдел, не правда ли?

Неожиданное обращение к нему встряхнуло Квеллена. Он все еще не знал, какую линию поведения избрать в этом споре. Да у него и не было полной ясности насчет предмета этого спора. Он кисло улыбнулся и покачал головой.

— У вас еще не сложилось собственное мнение? — уничтожающим тоном спросил Колл.

Квеллен посмотрел поверх голов сидящих за столом. Он был не в состоянии смотреть прямо в жестокие бесцветные глаза Колла и поэтому остановил свой взор на каком–то пятне на дальней стене. Он продолжал молчать.

— Значит, нет мнения, а, Квеллен? Это очень плохо. И говорит не в вашу пользу. Учтите это.

Квеллен едва смог унять дрожь.

— Боюсь, что я не в курсе последних данных в отношении прыгунов во времени, сэр. Как вы знаете, я был очень занят некоторыми проектами, которые…

Голос его стал заплетаться, он почувствовал себя полным идиотом. «Должно быть, моим помощникам что–то известно о сложившейся ситуации. О боже! Почему же тогда я не удосужился проверить, чем занимается Брогг? Но разве можно объять необъятное?» — вихрем пронеслось в голове Квеллена, но лицо продолжало хранить маску невозмутимости.

— Вам известно, что тысячи пролетариев исчезли неизвестно куда с начала года, Квеллен? — повысил голос Колл.

— Нет, сэр. То есть, я хотел сказать, разумеется, сэр. Безусловно. Только вот у нас не было возможности предпринять какие–либо эффективные действия.

Никчемность собственных слов напугала его. «Очень неубедительно, Квеллен, очень неубедительно, — подумал он. — Разумеется, вам ничего не известно об этом, если вы проводите все свое свободное время в самом прелестном уголке земного шара, по ту сторону океана. Но ведь Стенли Броггу, по–видимому, известны малейшие подробности этого. Ему нельзя отказать в добросовестности».

— Ну так куда же, по–вашему, они подевались? — продолжал Колл. — Может быть, вы думаете, что они все попрыгали в стасис–кабины и разбежались кто куда в поисках работы? Может быть, в Африку?

Колкость была напитана ядом. Квеллен был готов стушеваться, но до него вовремя дошло, что Колл спросил наугад. Он постарался скрыть свою реакцию и как можно спокойнее ответил:

— Понятия не имею, сэр.

— Значит, вы очень плохо читали учебники истории, Квеллен! Подумайте, какое наиболее значительное событие произошло за последние пять столетий?

Квеллен постарался сосредоточиться. Что же такое произошло в мире неординарного? Дружеское соглашение между великими державами? Приход к власти Верховного Правления? Ликвидация государств? Открытие стасис–поля? Он ненавидел Колла за то, что тот выставляет его сейчас в качестве глупого школьника. Квеллен знал, что он далеко не дурак, каким бы глупым он ни казался, когда его вытаскивали «на ковер». Он был достаточно компетентным. Но сердцевиной его существа была его уязвимость, его тайное преступление, а это означало, что внутри у него было тесто. Его стал прошибать пот.

— Не уверен, что собственно вы имеете в виду, задавая этот вопрос, сэр.

Колл небрежно повернул переключатель, добавляя кислорода в комнату почти что оскорбительным жестом доброжелательности. В комнате зашипел свежий газ.

— Тогда я скажу вам, — усмехнулся Колл. — Это прибытие прыгунов. А сейчас как раз та эпоха, откуда они появились.

— Разумеется, — согласился Квеллен. Каждому было известно о прыгунах, и теперь он досадовал, что он сам не сумел предложить Коллу столь очевидный ответ.

— Кто–то изобрел путешествие во времени в последние годы, — вступил в разговор Спеннер. — Он начинает перекачивать прыгунов во времени назад, в прошлое. Уже ушли тысячи безработных пролетариев, и если мы его не поймаем в ближайшее время, он затопит прошлое мотающимися по стране безработными.

— А я о чем толкую? — встрепенулся Колл. — Нам известно, что они уже прибыли в прошлое. Так гласят книги по истории. Теперь мы можем сидеть сложа руки, позволяя этому парню разбрасывать наши отбросы по всем предыдущим столетиям.

Спеннер развернулся лицом к Квеллсну.

— Ваше мнение? — требовательным тоном произнес он. — Следует ли нам выполнять распоряжение Верховного Правления, обложить этого парня и приостановить уход прыгунов? Или сделать так, как предлагает Колл, и пусть все продолжается, что означает не только неповиновение ИМ, но и игнорирование истории?

— Мне нужно время, чтобы изучить вопрос, — настороженно произнес Квеллен. Ему меньше всего хотелось попасть в такое положение, при котором он будет вынужден вынести суждение в пользу одного из своих начальников в противовес другому.

— Позвольте мне сейчас направить вас по верному пути, — сказал Спеннер, искоса глядя на Колла. — Мы получили инструкции непосредственно от Верховного Правления и оспаривать их бесполезно. Как прекрасно известно Коллу, сам Клуфман интересуется этим вопросом. Ваша задача — определить местонахождение незаконного узла деятельности, связанной с путешествиями во времени, и взять его под контроль государства. Если вы, Колл, возражаете, то вам лучше всего апеллировать к Верховному Правлению.

— У меня нет возражений, — хмуро произнес Колл. — Квеллен?

— Что, сэр? — съежившись, произнес Квеллен.

— Вы слышали, что сказал мистер Спеннер? Приступайте, и как можно быстрее. Выследите этого парня, который переправляет прыгунов, и уберите его, но только после того, как выведаете у него его тайну. Верховному Правлению необходимо располагать контролем над тем, что происходит. И приостановить противозаконную деятельность. Понимаете? Это все поручается вам, Квеллен!

С этим его и отпустили.