Глава вторая
(Созвездие Дракона. Тритон. Геенна-3. 3172 г.)
Катин, человек высокий и умный, шаркая ногами, шел по направлению к Геенне-3. Голова его была опущена, а мысли заняты лунами.
— Эй, парень!
— А?
Небритый бродяга облокотился на перила, вцепившись в верхнюю планку шелушащимися руками.
— Откуда ты? — глаза бродяги были затуманены.
— С Луны, — ответил Катин.
— Из беленького домика на тенистой улочке, с велосипедом в гараже? У меня был велосипед.
— Мой дом был зеленым, — ответил Катин, — и под надувным куполом. Впрочем, велосипед у меня был.
Бродягу качнуло вперед.
— Ты не знаешь, парень. Ты не знаешь.
Следует выслушивать сумасшедших, подумал Катин. Они становятся большой редкостью. И он вспомнил, что надо сделать запись.
— Так давно… Ну, пока! — старик, пошатываясь, побрел по улице.
Катин покачал головой и пошел дальше.
Он был неуклюж и на редкость высок: выше двух метров. Он достиг этого роста к шестнадцати годам, но собственный рост его никогда не интересовал. За последующие десять лет он приобрел привычку слегка горбиться. Его длинные руки были постоянно засунуты за ремень шортов, а локти при ходьбе все время ударялись о что-нибудь.
И снова мысли его вернулись к лунам.
Катин, рожденный на Луне, любил луны. Он всегда жил на лунах, за исключением того времени, когда он уговорил своих родителей, стенографистов в суде созвездия Дракона на Луне, позволить ему обучаться в университете Земли, учебном центре таинственного и загадочного Запада — Гарварде, по-прежнему притягивающем к себе людей богатых, эксцентричных и неординарных. (Последние два качества относились и к Катину.)
Об изменениях, происходящих с земной поверхностью — снижении высоты Гималаев, обводнении Сахары, — он знал только по сообщениям. Морозные лишайниковые чащи марсианских полярных шапок, неистовые песчаные реки экватора Красной планеты, меркурианская ночь в сравнении с меркурианским днем — все это было ему известно только по посещениям психорамы.
Это было отнюдь не то, что Катин знал, что Катин любил.
Луны?
Луны невелики. Их красота заключается не в контрастах, а в вариациях. Из Гарварда Катин вернулся на Луну, а оттуда направился на станцию Фобос, где подключился к куче самописцев, устаревших, с малым объемом памяти, компьютеров, ареографов, и стал работать регистратором. Через некоторое время он исследовал Фобос на тракторе, оборудованном источником поляризованного света. Деймос — светлый обломок скалы шириной в десять миль — дрожал в это время над непривычно близким горизонтом. В конце концов Катин сколотил экспедицию на Деймос и также облазил буквально каждый квадратный фут поверхности этой крошечной луны. Потом он побывал на лунах Юпитера: И о, Европа, Ганимед и Каллисто прошли перед его карими глазами.
Луны Сатурна, освещенные сиянием колец, подвергались его обследованию, когда он возвращался со станции приема кораблей, где он тогда работал. Он изучал серые кратеры, серые горы, равнины и каньоны днями и ночами, портя свое зрение. Все луны одинаковы?
Если бы Катин очутился на любой из них, структура залегания нефтеносных пластов, кристаллическое строение и топография луны позволили бы ему незамедлительно узнать, где он находится, даже если бы ему завязали глаза. Высокий Катин сразу подмечал мельчайшие особенности каждого ландшафта. А вот особенности мира в целом или отдельного человека, из-за которых возникают всевозможные страсти, он знал, но не любил.
Он избавлялся от этой нелюбви двумя способами.
Во-первых, он писал роман. (Это он называл «внутренним способом».)
Записывающий кристалл, подаренный родителями по случаю окончания школы, болтался на цепочке в области его живота. К настоящему времени он содержал несколько сотен тысяч слов заметок. Но пока еще не была начата даже первая глава.
Во-вторых (внешний способ), он выбрал изолированный образ жизни в соответствии со своим образованием, а больше темпераментом. Он потихоньку все дальше и дальше отдалялся от фокуса человеческой деятельности, которым была для него Земля. Он окончил курсы киборгов всего за месяц. На эту луну — крайнюю луну Нептуна и Солнечной системы — он прибыл нынешним утром.
Его каштановые волосы были шелковистыми, нечесанными и достаточно длинными, что в них можно было вцепиться в драке (если только у вас для этого был достаточный рост). Руки, засунутые под ремень, машинально мяли плоский живот. Он подошел к тротуару и остановился. Кто-то сидел на изгороди и играл на сенсо-сиринксе.
Несколько человек стояли и смотрели.
Цвета распирали воздух, колыхались, словно под свежим бризом опадали и возникали снова, — светлый изумруд, тусклый аметист… Порывы ветра доносили запахи уксуса, снега, океана, имбиря, мака, рома. Осень, океан, имбирь, океан, океан, океан, опять океанские волны, и снова свет вскипал размытой голубизной и падал на лицо Мышонка. Электрическое арпеджио, струящееся неудержимым ручейком.
Дюжины две людей стояли около него. Они щурились, они вертели головами. Отсветы дрожали на их веках, ложились на губы, на наморщенные лбы. Какая-то женщина закашлялась, потирая свое ухо. Какой-то мужчина ударил себя по ляжкам.
Катин глянул поверх голов.
Кто-то протискивался вперед. Не прерывая игры, Мышонок поднял голову.
Слепой Дэн, неуверенно ступая, выбрался из толпы, остановился, шагнул вперед, в пламя сиринкса…
— Эй, проходи, не стой…
— Проходи, старик, живее…
— Не мешай нам смотреть…
Войдя в самую гущу создаваемых Мышонком образов, Дэн качнулся, голова его мотнулась.
Мышонок засмеялся. Его коричневые руки легли на рукоятку проектора. Свет, звук, запах уступили место ярко окрашенному демону, стоящему перед Дэном, блеющему, гримасничающему, хлопающему облезлыми крыльями, меняющими свой цвет с каждым взмахом. Голос его звучал как из рупора, третий глаз бешено вращался, а сам он кривлялся, передразнивая Дэна.
Среди зрителей раздался смех.
Цвета вздымались и опадали, послушные пальцам Мышонка. Цыган недобро усмехнулся.
Дэн пошатнулся и взмахнул рукой, чтобы удержать равновесие.
Завопив, демон повернулся к нему задом и нагнулся. Раздался хлопок, и зрители заорали от невыносимой вони.
Катин, который облокотился на забор рядом с Мышонком, почувствовал, как кровь приливает к его щекам.
Демон подпрыгнул.
Катин нагнулся и положил ладонь на индукционную панель. Демон потерял четкость.
Мышонок резко поднял голову.
— Эй!..
— Не надо этого делать, — произнес Катин. Его большая рука полностью накрыла плечо Мышонка.
— Он же слепой, — возразил Мышонок. — Он не слышит, не чувствует запахов, он даже не знает, что тут происходит. — Его черные брови нахмурились, но играть он все же перестал.
Дэн одиноко стоял в центре толпы. Вдруг он вскрикнул. Потом еще раз. Звуки были какими-то неживыми, металлическими. Толпа подалась назад. Мышонок и Катин посмотрели туда, куда указывала рука Дэна.
В темно-синей куртке с золотым диском капитан Лок фон Рей прошел сквозь толпу. Шрам пламенел в падающем на его лицо свете.
Дэн, несмотря на свою слепоту, узнал его. Он повернулся и, пошатываясь, стал выбираться из круга людей. Задев боком мужчину, толкнув женщину в плечо, он бросился прочь из толпы.
Теперь, когда Дэн ушел и сиринкс смолк, внимание переключилось на капитана. Фон Рей с силой хлопнул по бедру. Звук был такой, словно он ударил доской.
— Спокойно! Кончайте орать!
Голос его был тихим и уверенным.
— Я набираю команду киборгов для длительного полета. Возможно, в неисследованную область. — Такие энергичные глаза! Часть лица под ржавого цвета шевелюрой, не тронутая шрамом, улыбалась. Но для того чтобы определить выражение изуродованного рта и брови, требовалось время. — Ну, кто из вас хочет отправиться со мной на край ночи? Вы черви или червепроходцы? Вот ты? — Он ткнул пальцем в Мышонка, все еще сидящего на изгороди. — Ты хочешь отправиться в путь?
Мышонок слез с изгороди.
— Я?
— Ты со своей огненной штучкой-дрючкой. Если только ты будешь в состоянии видеть, куда идешь. И время от времени проделывать передо мной свои фокусы. Берешься за эту работу?
Усмешка тронула уголки губ Мышонка.
— Конечно, — усмешка пропала. — Я согласен. — Слова звучали так, словно это говорил не он, а пьяный старик. — Конечно, я согласен, капитан. — Мышонок кивнул, и его золотая серьга блеснула в исходящем из разлома свете. Горячий воздух из-за ограды тронул его черные волосы.
— У тебя есть приятель, с которым ты бы хотел быть вместе? Мне нужен экипаж.
Мышонок, который практически никого здесь не знал, поглядел на высокого парня, остановившего его игру с Дэном.
— Как насчет этого коротышки? — Он ткнул пальцем в сторону изумленного Катина. — Я его не знаю, но он потянет на друга.
— Хорошо. Итого… — Капитан фон Рей сощурил глаза, кинув взгляд на опущенные плечи Катина, его узкую грудь.
— Меня, капитан, взять не хотите?
Человек протолкался вперед.
Что-то хлопнуло у него за плечами, словно парус.
Его соломенного цвета волосы взметнулись от ветра, дующего от расщелины. Влажные крылья сомкнулись и расправились снова. Словно оникс, словно слюда. Человек протянул руку к плечу, на котором эполетом расположились черные когти, и ласково погладил подушечки лап большим пальцем.
— А еще друг, кроме этой твари, у тебя есть?
Ее маленькая рука легла в его. Она выступила вперед, следуя за ним на расстоянии вытянутой руки.
Веточка ивы? Крыло птицы? Кружащий голову осенний ветер? Мышонок потянулся к сиринксу, чтобы сохранить ее лицо для себя. И остановился, не в силах нажать кнопку записи.
Ее глаза были цвета стали. Маленькие груди поднимались под кружевом блузки, напрягаясь при вздохе. Сталь блеснула, когда она обвела толпу взглядом. (Сильная женщина, подумал Катин, разбиравшийся в подобных вещах.)
Капитан фон Рей взмахнул рукой.
— Вы двое и эта зверюга?
— Мы, капитан, возьмем шесть зверей, — сказала она.
— А потом они разнесут корабль? Отлично. Но учтите, что я выброшу за борт ваш зверинец при первой же такой попытке.
— Прекрасно, капитан, — ответил мужчина. Раскосые глаза на его красном лице сузились от смеха. Свободной рукой он обхватил бицепсы другой руки и провел сомкнутыми пальцами по светлым волосам, росшим на его предплечье и тыльной стороне ладони. Теперь обе его руки сжимали руку женщины. Это та самая пара, которая играла в карты в баре, дошло вдруг до Мышонка.
— Когда вы нас на борту ждете?
— За час до рассвета. Мой корабль стартует с восходом солнца. Это «Рух», он на шестнадцатой площадке. Как вас называют ваши друзья?
— Себастьян. — Зверь задел краем крыла его золотистое плечо.
— Тай. — Тень крыла пересекала ее лицо.
Капитан фон Рей нагнул голову. Его тигриные глаза блеснули из-под ржавого цвета бровей.
— А враги?
Мужчина засмеялся.
— Чертов Себастьян и его черные бестии.
Капитан фон Рей взглянул на женщину.
— А вас?
— Тай, — и мягче, — пока.
— Кто еще? Ну, в чем дело? Боитесь покинуть этот колодец, выходящий в тусклое солнышко? — Фон Рей мотнул головой в сторону ярко освещенных гор. — Кто из вас пойдет с нами туда, где ночь длится вечно, а утро — не более чем воспоминание?
Мужчина шагнул вперед. Кожа цвета королевского винограда, большеголовый, полнолицый.
— Я хочу.
Когда он говорил, было видно, как мускулы перекатываются под кожей его лица.
— Один или с товарищем?
Еще один человек вышел из толпы. Его плоть просвечивала, как пена. Его волосы были подобны белой шерсти. Одного взгляда было достаточно, чтобы заметить сходство вошедших. Та же линия уголков толстых губ, та же чуть вздернутая верхняя губа, те же очертания выступающих скул. Близнецы. Второй человек повернул голову, и Мышонок увидел мигающие розовые глаза, подернутые серебристой поволокой.
Альбинос положил свою тяжелую руку — мешок мускулов, суставов и изуродованных работой пальцев, переплетенных до локтя толстыми мертвенно-бледными венами, — на плечо брата.
— Мы отправимся вместе.
Их голоса, их манера растягивать слова — все было абсолютно одинаковым.
— Вы двое! — фон Рей обратился к близнецам. — Ваши имена!
— Это Айдас, — ответил альбинос и опять положил свою руку на руку брата.
— …а это Линчес.
— А что сказали бы ваши враги, если бы я спросил их о вас?
Черный близнец пожал плечами.
— Только Линчес…
— … и Айдас.
— Ты? — фон Рей кивнул Мышонку.
— Вы можете звать меня Мышонком, если вы мой друг, а если враг, мое имя вам знать не обязательно.
Желтые глаза фон Рея полузакрылись, когда он посмотрел на высокого.
— Катин Кроуфорд, — для Катина его собственный волюнтаризм был большой неожиданностью. — Когда мои враги скажут мне, как они меня называют, я сообщу вам, капитан фон Рей.
— Мы отправляемся в долгий путь, — произнес фон Рей, — и вы встретитесь с врагами, о которых вы и не слыхивали. Ваши конкуренты — Принс и Руби Ред. Мы отправимся на грузовом корабле. Туда — пустыми, обратно — если все будет в порядке — с полным грузом. Я хочу, чтобы вы знали: ранее были попытки. Две попытки. Одна плохо началась. В другой раз я был в двух шагах от цели. Но эти шаги показались слишком большими кое-кому из моего экипажа. На этот раз я намерен стартовать, взять груз и вернуться.
— Куда мы будем лететь? — спросил Себастьян. Зверь на его плече переступил с лапы на лапу и взмахнул крыльями, чтобы сохранить равновесие. Размах его крыльев был около семи футов. — И что об обратном пути, капитан?
Фон Рей поднял голову к небу, словно надеялся разглядеть цель своего путешествия. Потом медленно опустил ее.
— На обратном пути…
У Мышонка вдруг появилось странное ощущение, что кожа у него на шее, под затылком, отстала от мяса и кто-то, забавляясь, сдвигав ее тонким прутиком.
— Где-то на обратном пути, — сказал фон Рей, — будет Нова.
Страх.
Мышонок бросил взгляд на небо и увидел вместо звезд большие глаза Дэна.
Катин всегда благополучно выкарабкивался из многочисленных дыр многочисленных лун, но теперь он стоял, прикрыв глаза, а в нижней части живота медленно сжималось солнце.
«Это был уже настоящий страх, — подумал Мышонок. — Словно зверь, бьющийся о грудную клетку, стремящийся вырваться на волю.»
«Это начало миллиона путешествий, — мелькнуло в голове у Катина. — Впрочем, можно ли назвать это путешествием, если передвигаться не пешком?»
— Мы должны добраться до огненного края взорвавшегося солнца. Вся Нова — это стремительно расширяющееся скрученное пространство. Мы должны достичь края этого хаоса и принести пригоршню пламени. И постараться не зевать. Там, куда мы пойдем, законов не существует.
— Какие законы вы имеете в виду? — спросил Катин. — Законы человеческие или законы природы?
Фон Рей помедлил.
— И те и другие.
Мышонок потянул кожаный ремень, идущий через плечо, и уложил сиринкс в футляр.
— Это гонки, — сказал фон Рей. — Повторяю еще раз. Принс и Руби Ред — наши противники. Человеческих законов, с помощью которых я мог бы их придержать, не существует. Тем более когда мы будем возле Новы.
Мышонок тряхнул головой, откидывая упавшие на глаза волосы.
— Путешествие будет рискованным, а, капитан? — мускулы его круглого лица дернулись, задрожали и застыли в усмешке, сдерживая дрожь. Руки его внутри футляра потянулись к мозаике сиринкса. — Настоящее рискованное путешествие. — Его глухой голос дрогнул. — Я могу сыграть про это путешествие. — Голос его опять дрогнул.
— Как это — мы принесем пригоршню пламени, — начал Линчес.
— Полный груз, — уточнил капитан фон Рей. — То есть семь тонн. Семь кусков, по тонне каждый.
Айдас возразил:
— Но нельзя же погрузить семь тонн огня…
— … так что же мы привезем, капитан? — закончил Линчес.
Экипаж ждал. Стоящие вокруг тоже ждали.
Фон Рей потер правое плечо.
— Иллирион, — сказал он. — И мы зачерпнем его прямо из солнца. — Рука опустилась. — Давайте сюда свои классификационные номера. Ну, так вот. Я хочу вас снова увидеть, только на «Рухе» за час до восхода.
— Выпей…
Мышонок оттолкнул руку.
Он находился в дансинге. Музыка рассыпалась колокольчиками, восемь красных огней над стойкой замигали.
— Выпей…
Мышонок постукивал ногой в такт музыке. Тай напротив него тоже отбивала такт, темные волосы покачивались за ее блестящими плечами. Глаза были закрыты, губы подрагивали.
Кто-то кому-то говорил:
— Нет, не могу я это пить. Хватит с меня.
Она хлопнула в ладоши, двинувшись к нему. Мышонок моргнул.
Тай начала мерцать.
Он опять моргнул.
И увидел Линчеса, державшего в своих белых руках сиринкс. Его брат стоял сзади, оба они смеялись. Настоящая Тай сидела у краешка стола за своими картами.
— Эй, — крикнул Мышонок. — Послушайте, не балуйтесь с инструментом! Если вы умеете играть, тогда пожалуйста. Только скажите сперва.
— А, — махнул рукой Линчес. — Ты тут единственный, кто в этом понимает…
— …переключатель стоял на солнечном луче, — перебил Айдас. — Мы извиняемся.
— О’кей, — сказал Мышонок, забирая сиринкс. Он был пьян и очень устал. Он вышел из бара и побрел вдоль пышущих жаром губ Геенны-3.
Потом он поднялся на мост, ведущий к шестнадцатой площадке. Небо было черно. Он вел ладонью по поручню, и его пальцы и предплечье были освещены идущим снизу оранжевым светом.
Кто-то стоял впереди, облокотившись о перила.
Он пошел помедленнее.
Катин задумчиво смотрел по ту сторону бездны, лицо его в исходящем из глубины свете казалось маской.
В первый момент Мышонку показалось, что Катин с кем-то беседует. Потом он увидел на ладони записывающий кристалл.
— Проникните в человеческий мозг, — говорил Катин в аппарат. — Между головным и спинным мозгом вы найдете нервный узел, напоминающий человеческую фигурку, но всего около сантиметра высотой. Он связывает сигналы, формируемые органами чувств, с абстракциями, формируемыми головным мозгом. Он приводит в действие наше восприятие окружающего мира и запас знаний, которым мы обладаем. Проникните сквозь путаницу интриг, тянущихся от мира к миру…
— Эй, Катин!
Катин взглянул на него. Волна горячего воздуха поднималась снизу.
— …от звездной системы к звездной системе, заполнившим сектор созвездия Дракона с центральной звездой Солнца, Федерацию Плеяд, Окраинные Колонии, и вы увидите толчею дипломатов, официальных представителей — кем-то назначенных и самозваных, неподкупных или продажных в зависимости от ситуации, короче, систему, воспринимающую форму окружающего мира. Ее задача — осознавать и уравнивать социальные, экономические и культурные изменения, влияющие на положение дел в Империи.
Проникните внутрь звезды, туда, где пламя окружает комок чистого ядерного вещества, сверхсжатого, летучего, удерживаемого в этом состоянии весом окружающего вещества, — комок, имеющий сферическую или продолговатую форму, повторяющую форму звезды. Вследствие внутризвездных процессов внутреннее ядро испытывает сильнейшие сотрясения.
Однако происходящие на поверхности звезды изменения значительных масс сглаживают эти толчки.
Случается, что расстраивается тонкий механизм балансировки внешних и внутренних сигналов в человеческом мозгу.
Часто правительство и дипломаты не в силах сдержать процессы, происходящие в подвластных им мирах.
А когда расстраивается механизм балансировки солнца, рвущаяся наружу звездная энергия порождает титанические силы, которые превращают это солнце в Нову…
Он выключил свой аппарат и посмотрел на Мышонка.
— Чем это ты занят?
— Делаю заметки для своего будущего романа.
— Твоего чего?
— Это архаическая форма искусства, вытесненная психорамой. Она имела ряд ныне исчезнувших особенностей, которыми последующие формы искусства уже не обладали. Я — анахронизм, Мышонок. — Катин усмехнулся. — Кстати, спасибо за работу.
Мышонок пожал плечами.
— О чем это ты толковал?
— О психологии, — Катин опустил кристалл в карман, — политике и физике.
— Психология? — переспросил Мышонок. — Политика?
— Ты умеешь читать и писать? — спросил Катин.
— На турецком, греческом и арабском. На английском — хуже. С буквами не сделаешь того, что можно сделать со звуком.
Катин кивнул. Он был тоже слегка пьян.
— Хорошо сказано. Вот почему английский — очень подходящий для романов язык. Но я сильно упрощаю.
— Что там насчет политики и психологии? Физику я знаю.
— В особенности, — произнес Катин, обращаясь к бурлящей, пышущей жаром ссадине на поверхности планеты, кровоточащей в двухстах метрах под ними, — психология и политика нашего капитана. Они прямо-таки интригуют меня.
— Но почему?
— Его психология на данный момент всего лишь любопытна, поскольку она неизвестна. У меня будет возможность понаблюдать за ним в полете. Но его политика обещает большие возможности.
— Да? А как это?
Катин сцепил пальцы и подпер ими подбородок.
— Я обучался в высшем учебном заведении одной некогда великой страны. Неподалеку от нас находилось строение с вывеской «ЛАБОРАТОРИЯ ПСИХИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ ФОН РЕЯ». Сравнительно новое здание, построенное лет сто сорок назад.
— Капитан фон Рей?
— Я полагаю, его дед. Лаборатория была подарена школе в честь тридцатилетия со дня вынесения судом созвездия Дракона решения о предоставлении независимости Федерации Плеяд.
— Так фон Рей из Плеяд? По его произношению этого не скажешь. Вот Себастьян и Тай — другое дело. А ты уверен в этом?
— Там находятся его фамильные владения. Скорее всего сам он все время путешествует по Вселенной, от чего бы я тоже не отказался. Как долго, ты думаешь, он владеет своим кораблем?
— А он не работает на какой-нибудь синдикат?
— Нет, если только этот синдикат не принадлежит его семье. Фон Реи — наиболее влиятельное семейство в Федерации Плеяд. Я не знаю, является ли капитан любимым кузеном, любимым настолько, что ему позволено носить семейное имя, или прямым родственником или наследником. Но я знаю, что это имя связано с управлением и организацией Федерации Плеяд в целом. Они из тех семей, что имеют дачу на Окраинных Колониях и дом или два для постоянного жительства — на Земле.
— Тогда он большой человек, — хрипло произнес Мышонок.
— Большой.
— А кто такие Принс и Руби Ред? О которых он говорил?
— Ты настолько глуп, или ты просто продукт сверхспециализации тридцать второго века? — удивился Катин. — Иногда я мечтаю о возвращении великих людей двадцатого столетия: Бертрана Рассела, Сюзанны Лэнгер, Педжета Давлина, — он посмотрел на Мышонка. — Кто производит все известные тебе транспортные средства, межпланетные и межзвездные?
— Ред-шифт лимитед… — Мышонок осекся. — Тот Ред?
— Если бы это был не фон Рей, я бы подумал, что он говорит о ком-то другом. Но он фон Рей, и поэтому, скорее всего, он имеет в виду именно тех Редов.
— Черт, — пробормотал Мышонок. Фирменный знак Ред-шифт встречался настолько часто, что временами даже не привлекал взгляда. Ред-шифт производила технику для космических полетов, оборудование для ремонта и обслуживания космических кораблей, запасные части.
— Реды — семейство промышленников, корни которого уходят к заре космических полетов. Они очень прочно обосновались в созвездии Дракона, и в особенности на Земле. Фон Реи — это не такая старая, но не менее могущественная фамилия из Федерации Плеяд. А теперь они устроили гонки за семью тоннами иллириона. Твое политическое чутье не заставляет тебя опасаться за исход этого дела?
— Почему это?
— Потому что, — сказал Катин, — артист, имеющий дело с самовыражением и воплощением своего внутреннего мира, должен, помимо всего прочего, быть также и политиком. Разве я не прав. Мышонок?
— О чем ты говоришь, Катин?
— Мышонок, что означает для тебя иллирион?
Мышонок подумал.
— Иллирионовая батарея приводит в действие мой сиринкс. Я знаю, что его используют для подогрева ядра этой луны. Да, он имеет отношение к достижению сверхсветовых скоростей?
Катин прикрыл глаза.
— Ты такой же зарегистрированный, проверенный, компетентный киборг, как и я. Правильно? — на последнем слове «правильно» глаза его открылись.
Мышонок кивнул.
— И когда же возродится система обучения, для которой понимание было неотъемлемой частью знания! — вопросил Катин в мерцающую темноту. — Где ты проходил обучение на киборга, в Австралии?
— Угу.
— Соображай, Мышонок. В батарее твоего сиринкса иллириона значительно меньше, раз в двадцать — двадцать пять, чем, скажем, радия в светящихся цифрах часов. Сколько служит батарея?
— Она рассчитана на пятьдесят лет. И она чертовски дорогая.
— Количество иллириона, необходимое для подогрева этой луны, измеряется граммами. Примерно столько же нужно космическому кораблю. Для того чтобы разнести всю Вселенную, достаточно восьми-девяти тысяч килограммов. А фон Рей собирается добыть семь тонн!
— Я полагаю, что Ред-шифт здорово этим заинтересуется.
Катин энергично кивнул:
— Точно.
— Катин, а что вообще такое иллирион? Я спрашивал об этом, когда учился у Купера, но мне сказали, что это слишком сложно для меня.
— Мне сказали то же самое в Гарварде, — ответил Катин. — Психофизика номера семьдесят четыре и семьдесят пять. Я пошел в библиотеку. Наилучшее определение дано профессором Плавиневским в его труде, посланном сперва в Оксфорд в 2238 году, а потом уже — в Общество Теоретической физики. Я цитирую: «В основном, джентльмены, иллирион — это что-то еще…» Можно было гадать, была ли это счастливая случайность вследствие недостаточного владения языком, или незнание особенностей английского. Я полагаю, что определение в словаре выглядит примерно так: «… общее название группы элементов с порядковыми номерами выше трехсотого, обладающих психоморфными свойствами, гетерогенные свойства которых аналогичны большинству известных элементов, в том числе и принадлежащих к воображаемой серии и имеющих номера от сто седьмого до двести пятьдесят пятого в периодической таблице». Как у тебя с субатомной физикой?
— Я ведь — всего-навсего только киборг.
Катин приподнял дрогнувшую бровь.
— Ты знаешь, что если двигаться по периодической системе, то начиная примерно с девяносто восьмого номера, элементы становятся все менее и менее стабильными. В конце концов, мы доходили до забавных штучек, вроде Эйнштейния, Калифорния, Фермия с периодом полураспада в несколько сотых секунды, а далее и до стотысячных долей. Чем дальше мы идем, тем нестабильней элемент. По этой причине целая серия с сотого по двести девяносто восьмой номер названа неправильно-воображаемой. На самом деле они существуют. Но они не живут долго. А примерно с двести девяносто шестого номера стабильность начинает расти. Начиная с трехсотого, мы возвращаемся к периоду полураспада, измеряемому десятыми, а через пять-шесть номеров начинается новая серия с периодом полураспада, исчисляемым миллионами лет. Эти элементы имеют гигантское ядро и встречаются крайне редко. Давным-давно, еще в 1950 году, были открыты гипероны, элементарные частицы больше протонов и нейтронов. Эти частицы обладают энергией связи, достаточной для того, чтобы удержать такое сверхядро. Точно так же обычные мезоны удерживают ядра известных нам элементов. Эта группа сверхтяжелых, сверхстабильных элементов имеет общее наименование «иллирион». И опять я процитирую великого Плавиневского: «В основном, джентльмены, иллирион — это то-то еще». Как сказано в энциклопедии, он и психоморфен и гетеротронен. Я полагаю, будет правильнее сказать, что иллирион — это масса вещей для массы людей. — Катин прислонился к забору и взмахнул рукой. — Я желаю знать, что он значит для нашего капитана?
— А что такое гетеротронный?
— Мышонок, — сказал Катин, — к концу двадцатого столетия человечество стало свидетелем всеобщего взрыва того, что было позднее названо «современной наукой». Пространство оказалось заполненным квазарами и неизвестными источниками радиоизлучения. Количество элементарных частиц превысило число состоящих из них элементов. Стабильные химические соединения, всегда считающиеся невозможными, то и дело образовывались и исчезали, благородные газы оказались не такими уж благородными. Концентрация энергии, выдвинутая квантовой теорией Эйнштейна, оказалась настолько верной и привела к такому количеству противоречий, как это случилось ранее с теорией трехсотлетней давности, гласившей, что огонь — это летучая жидкость, называемая флогистоном. Старые науки — что за великолепное название! — с яростью набросились на новую теорию. Открытие психодинамики заставило каждого сомневаться всегда и во всем. А сто пятьдесят лет назад этот разнобой был приведен в относительный порядок великими учеными, создателями синтетики и обобщенных наук. Их имена очень много говорят мне, но для тебя они — ничто. А ты, знающий только, когда какую кнопку нажать, хочешь, чтобы я — продукт многовековой системы обучения, основывающейся не только на получении информации, но и на целой теории общественной балансировки, — сделал тебе пятиминутный обзор развития человеческой мысли за последние десять веков? Ты хочешь знать, что такое гетеротронный элемент?
— Капитан сказал, что мы должны быть на борту за час до восхода солнца, — рискнул вставить Мышонок.
— Не обращай на это внимания. У меня просто привычка к такого рода экспромтам. Дай подумать. Сперва во Франции в двухтысячном году появился труд де Бло, в котором он предлагал новую, пока еще грубую, шкалу и свой в основном точный метод измерения психических изменений электрических…
— Не надо, — перебил Мышонок. — Я хочу узнать про фон Рея и иллирион.
Крылья всколыхнули воздух. Показались черные силуэты. Рука в руке, Себастьян и Тай поднимались по мостику. Их звери, переступающие с ноги на ногу, подняли головы. Тай подбросила одного из них, и он взлетел. Два других затеяли ссору из-за того, кому сидеть на плече Себастьяна. Один уступил, а другой, удовлетворенный, теперь лениво взмахивал, задевая светловолосую, восточного типа, голову.
— Эй, — хрипло окликнул их Мышонок. — И вы на корабль идете?
— Идем.
— Минуточку. Что для вас значит имя фон Рея? Вам оно знакомо?
Себастьян улыбнулся, и Тай бросила на него взгляд своих серых глаз.
— Мы из Федерации Плеяд происходим, — ответила она. — Я и эти звери родились в одном месте — и хозяйка, и стая. Наше солнце — это Дим, умершая Сестра.
— Плеяды в давние времена назывались Семью Сестрами, потому что с Земли видно только семь звезд, — пояснил, к недовольству Мышонка, Катин. — За несколько веков до нашей эры одна из видимых звезд превратилась в Нову, а затем исчезла. Сейчас в глубинах ее обугленных планет построены города. Там еще слишком жарко для нормальной жизни, но жить все-таки можно.
— Нова? — спросил Мышонок. — А что о фон Рее?
Тай сделала кругообразное движение рукой.
— Все, что угодно. Влиятельная, хорошая семья.
— Это относится и к капитану фон Рею? — спросил Катин.
Тай пожала плечами.
— А иллирион? — спросил Мышонок. — Что вам о нем известно?
Себастьян опустился на корточки, окруженный своими питомцами. Крылья за его спиной сомкнулись. Его волосатая рука успокаивающе дотронулась до каждой головы.
— Федерация Плеяд не имеет. Система Дракона — тоже, — буркнул он.
— Говорят, что фон Рей — пират, — неуверенно сказала Тай.
Себастьян резко поднял голову.
— Фон Реи — хорошая и влиятельная семья. Фон Рей — хороший человек! Поэтому мы с ним и идем.
Тай, уже более мягко, с вежливым выражением лица, произнесла:
— Фон Реи — хорошая семья.
Мышонок увидел Линчеса, приближающегося к ним по мосту. А через десять секунд — и Айдаса.
— Вы, двое, вы из Окраинных Колоний?
Близнецы остановились плечо к плечу. Розовые глаза мигали чаще карих.
— Из Аргоса, — сказал альбинос.
— Аргос на Табмене Б-12,— уточнил другой.
— Дальние Окраинные Колонии, — сказал Катин.
— Что вы знаете по иллирион?
Айдас прислонился к перилам моста, нахмурился, потом вспрыгнул на перила и сел.
— Иллирион? — он подогнул ноги и зажал ладони между колен. — У нас в Окраинных Колониях иллирион есть.
Линчес сел рядом.
— Тобиас, — сказал он. — У нас был брат, Тобиас. — Линчес подвинулся на брусе перил ближе к смуглому Айдасу. — У нас был брат по имени Тобиас там, в Окраинных Колониях. — Он взглянул на Айдаса, его коралловые глаза подернулись серебром. — На Окраинных Колониях, там, где и иллирион. — Запястья его рук сблизились, но пальцы смотрели в стороны, как лепестки лилии.
— Миры Окраинных Колоний? — сказал Айдас. — Бальтус — с его снегом, полными грязи дырами и иллирионам. Кассандра — со стеклянными пустынями, огромными, словно земные океаны, бесчисленными джунглями голубых растений, с пенящимися реками галениума — и с иллирионом. Салинус — иссеченный пещерами и каньонами глубиной в милю, с континентами, заполненными мертвенно-красными болотами, с морями, со дна которых поднимаются города, построенные из кварца, — и с иллирионом…
— Окраинные Колонии — это миры со звездами, более молодыми, чем звезды Созвездия Дракона, и во много раз более молодыми, чем Плеяды, — перебил Линчес.
— Тобиас… он на одной из иллирионовых шахт Табмена, — сказал Айдас.
Голоса зазвучали напряженней, взгляды то опускались к почве, то сталкивались. Когда черная рука сжималась, разжималась белая.
— Айдас, Линчес, Тобиас, мы выросли на безводных камнях экваториальной части Табмена, в Аргосе, под тремя солнцами и красной луной…
— и… на Аргосе тоже есть иллирион. Мы были буйными. Нас называли буйными. Две черные жемчужины и одна белая, с шумом катающиеся по улицам Аргоса…
— …Тобиас был черным, как Айдас. Я один в городе был белым…
— …но не менее буйным, чем Тобиас, по его словам. И нам сказали однажды ночью, что мы бешеные, что мы потеряли головы от блаженства…
— …золотая пыль, скапливающаяся в трещинах скал, если ее вдохнуть, заставляет глаза мерцать немыслимыми цветами, и новые мелодии начинают звучать в ушах, и чувствуешь восторг…
— …под влиянием блаженства мы сделали портрет мэра Аргоса, прикрепили его к летательному аппарату с часовым механизмом и запустили над городской площадью, а из аппарата звучали стихи, высмеивающие влиятельных граждан города…
— …и за это были высланы из Аргоса в необитаемые места Табмена…
— …а за пределами города была только одна возможность прожить: опуститься в море и работать, пока не забудется позор, в подводных иллирионовых шахтах…
— …и мы трое, которые под влиянием блаженства ничего не делали, а только прыгали и смеялись, и не дразнили никого…
— …мы были наивными…
— …мы спустились в шахту. Мы работали в водолазных костюмах на подводных разработках Табмена целый год…
— …год на Табмене на три месяца длиннее, чем на Земле, и там шесть времен года вместо четырех…
— …и в начале нашей второй, цвета морской волны, осени мы решили уйти. Но Тобиас не пошел с нами. Его руки уловили ритмику волн, куски породы удобно ложились на его ладони…
— …И мы оставили нашего брата в иллирионовой шахте, а сами двинулись в путь среди звезд, боясь…
— …понимаете, мы боялись, что раз наш брат Тобиас нашел что-то, что оттолкнуло его от нас, то один из нас тоже может найти что-то, что разделит и нас двоих…
— …поскольку мы считали, что нас троих разлучить нельзя, — Айдас посмотрел на Мышонка. — И нам не до блаженства.
Линчес моргнул.
— Вот что значит иллирион для нас.
— Еще несколько слов, — сказал Катин с другой стороны тротуара. — В Окраинных Колониях, включающих на сегодняшний день сорок два мира с населением около семи биллионов человек, практически каждый какое-то время занимается работой, имеющей отношение к добыче иллириона. Я полагаю, каждый третий работает в той или иной области, связанной с его производством и переработкой всю жизнь.
— Такова статистика, — подтвердил Айдас, — для Дальних Окраинных Колоний.
Черные крылья взметнулись, Себастьян поднялся и взял Тай за руку.
Мышонок почесал затылок.
— Ладно. Плюнем в эту реку и пойдем на корабль.
Близнецы спрыгнули с перил. Мышонок наклонился над пышущим жаром ущельем и сморщился.
— Что это ты делаешь?
— Плюю в Геенну-3. Цыган должен плюнуть три раза в каждую реку, которую переходит, — пояснил Мышонок Катину. — Иначе непременно будут неприятности.
— Мы живем в тридцать первом столетии. Какие неприятности?
Мышонок пожал плечами.
— Я ни разу не плевал в реку.
— Может, это только для цыган?
— Я очень милым это нахожу, — сказала Тай и перегнулась через перила рядом с Мышонком. Себастьян стоял позади нее. Над ними в струе теплого воздуха парил крылатый зверь. Вдруг он исчез в темноте.
— Что это? — вдруг показала Тай.
— Где? — выпрямился Мышонок.
Она показала мимо него, на обрыв.
— Эй, — сказал Катин, — да ведь это тот слепой.
— Тот, который вмешался в твою игру.
Линчес протиснулся меж ними.
— Он болен, — он сузил свои цвета крови глаза. — Этот человек — он болен.
Завороженный мерцанием, Дэн огибал каменные глыбы, спускаясь к лаве.
— Он же обожжется! — воскликнул Катин.
— Но он не чувствует жара, — возразил Мышонок. — Он не видит и, наверное, ничего не понимает!
Айдас, а за ним и Линчес, раздвинув остальных членов экипажа, побежали вверх по мосту.
— Бежим, — крикнул Мышонок, бросившись за ними.
Себастьян и Тай кинулись вдогонку, оставив позади Катина.
Спустившись за десять метров, Дэн остановился на камне, вытянув руки перед собой, готовясь нырнуть в огонь.
Они были на середине моста, а близнецы уже перелезали через ограждение, когда чья-то фигура появилась на обрыве над тем местом, где стоял старик.
— Дэн! — лицо фон Рея пламенело в обволакивающем его свете. Он бросился вперед. Обломок сланца вылетел из-под его сандалий и разбился впереди него, когда он проехался по склону. — Дэн, не…
Дэн прыгнул.
Его тело, пролетев шестьдесят футов, рухнуло на выступ скалы, перевернулось еще раз и свалилось вниз.
Мышонок вцепился в ограждение, перегнулся, навалившись животом на перила.
Подбежавший Катин наклонился еще ниже.
— А-а-а-а, — выдохнул Мышонок, отворачиваясь.
Капитан фон Рей опустился на камень, с которого прыгнул Дэн. Он опустился на одно колено, оперся на стиснутые кулаки, вглядываясь вниз. Над ним мелькнули силуэты — Севастьяновы питомцы — и унеслись вверх, не отбрасывая тени. Близнецы остановились на выступе чуть выше него.
Капитан фон Рей поднялся. Посмотрел на свой экипаж. Он тяжело дышал. Потом он повернулся и стал карабкаться вверх по склону.
— Что случилось? — спросил Катин, когда они все уже были на мосту. — Почему он?..
— Я говорил с ним незадолго до этого, — ответил фон Рей. — Он был членом моего экипажа много лет. Но в последнем полете он… он ослеп.
Представительный капитан. Капитан со шрамом. А сколько лет ему могло быть? — подумал Мышонок. Раньше Мышонок дал бы ему лет сорок пять — пятьдесят. Но замешательство сняло с него лет десять — пятнадцать. Капитан был в возрасте, но не стар.
— Я только что говорил ему, что устрою ему возвращение домой, в Австралию. Он повернулся и пошел назад, по мосту, к отелю, где я снимал ему комнату. Я оглянулся… на мосту его уже не было, — капитан поглядел на свой экипаж. — Идемте на «Рух».
— Я полагаю, вы доложите об этом патрулю? — сказал Катин.
Фон Рей двинулся к воротам на стартовом поле, над которым стометровой змеей извивался в темном небе Дракон. За ним следовал его экипаж.
— Здесь рядом, на мосту, — видеофон…
Взгляд фон Рея заставил Катина замолчать.
— Я хочу улететь с этого осколка скалы. Если мы пошлем сообщение отсюда, нас задержат и заставят каждого троекратно повторять рассказ.
— Я полагаю, сообщить можно и с корабля, — предложил Катин. — После старта.
На мгновение Мышонок засомневался в точности своей оценки возраста капитана.
Мышонок бросил взгляд на расселину и заспешил вслед за Катином.
Поодаль от разлома ночь была прохладной, и туман короной дрожал вокруг индукционно-флюоресцентных ламп, освещающих поле.
Катин и Мышонок были последними.
— Я думаю: что означает иллирион для большинства здешних жителей? — тихо спросил Мышонок.
Катин хмыкнул и засунул руки под ремень. Спустя минуту он спросил:
— Скажи, Мышонок, что ты думаешь об этом старике и его омертвевших чувствах?
— Когда они пытались добраться до Новы в последний раз, — сказал Мышонок, — он слишком долго смотрел на звезду через сенсодатчик, и все его нервные окончания были обожжены. Они не мертвы. Они повреждены длительным раздражением, — он пожал плечами. — Никакой разницы. Почти что мертвы.
— О, — сказал Катин и опустил взгляд.
Кругом стояли грузовые звездолеты. Меж них находились небольшие, метров сто высотой, частные корабли.
Некоторое время они молчали. Потом Катин спросил:
— Мышонок, тебе не приходило в голову, как много ты теряешь от этого путешествия?
— Да.
— И ты не боишься?
Мышонок дотронулся до руки Катина своими тонкими пальцами.
— Чертовски боюсь, — выдохнул он. Он откинул волосы, чтобы взглянуть на своего высокорослого товарища. — Ты знаешь, мне не нравится, как это все случилось с Дэном. Я боюсь.