Глава шестая
(Созвездие Дракона. Федерация Плеяд. Полет «Руха». 3172 г.)
— Паж жезлов.
— Справедливость.
— Приговор. Моя взятка. Лама чаш.
— Туз чаш.
— Звезда. Моя взятка. Отшельник.
— К козырям легла! — засмеялся Лео. — Смерть.
— Дурак. Моя взятка.
Потом:
— Рыцарь монет.
— Тройка монет.
— Король мечей. Моя взятка.
— Дьявол.
— Маг. Моя взятка.
Катин смотрел на потемневший шахматный столик, где Себастьян, Тай и Лео после часа, посвященного воспоминаниям, играли в три руки в Таровист.
Он не слишком хорошо знал эту игру, но они-то этого не знали, и он размышлял, почему его не пригласили. Он наблюдал за игрой через плечо Себастьяна уже минут пятнадцать. Черное существо жалось к ногам хозяина, волосатые руки брали и сбрасывали карты, Катин старался свести воедино имеющиеся у него знания, чтобы вклиниться в их игру.
Они играли так быстро…
Он поднялся.
Пошел к пандусу, на котором сидели Мышонок и Айдас, болтая ногами над бассейном, улыбнулся, сунул руку в карман и щелкнул переключателем диктофона, поставив его на запись.
Айдас в это время говорил:
— Эй, Мышонок, что, если я поверну эту рукоятку?..
— Смотри! — Мышонок оттолкнул руку Айдаса от сиринкса. — Ты всех здесь ослепишь!
Айдас задумался.
— У того, который был у меня, когда я с ним баловался, не было… — голос прервался в ожидании привычного окончания фразы.
Ладонь Мышонка скользнула с дерева на металл, потом на пластик. Пальцы коснулись струн и извлекли несколько негромких нот.
— Ты ведь действительно можешь покалечить кого-нибудь, если будешь неправильно обращаться с этой вещью. Он обладает острой направленностью, и количество света и звука, которое можно извлечь отсюда, достаточно для того, чтобы повредить сетчатку или порвать барабанную перепонку. Для того чтобы получать голограммное изображение, в этой штуке используется лазер.
Айдам покачал головой.
— Я никогда не играл ни на одном так долго, чтобы понять, как устроен он внутри.
Он протянул руки и тронул струны.
— Этот, конечно, красивый…
— Хэлло, — сказал Катин.
Мышонок что-то буркнул и положил руку на звучавшие струны.
Катин уселся на другую сторону от Мышонка и некоторое время его разглядывал.
— Я сейчас думал, — сказал он, — что в десяти случаях из десяти, когда я просто говорю «Хэлло», проходя мимо кого-нибудь, или если человек, к которому я обращаюсь, сам куда-то спешит, я провожу последующие пятнадцать секунд, воспроизводя случившееся и размышляя: то ли моя улыбка была принята за проявление чрезмерной фамильярности, то ли выражение лица получилось слишком холодным. Я повторяю снова и снова, изменяя тон и пытаясь экстраполировать изменения, могущие приводить к реакции другого человека…
— Эй, — Мышонок взглянул поверх сиринкса. — Не расстраивайся. Ты мне нравишься. Я просто занят сейчас, вот и все.
— О, — улыбнулся Катин. Затем его улыбка сменилась раздумьем. — Знаешь, Мышонок, я завидую капитану. Он идет к своей цели. И его страсть сводит на нет все, что возникает вокруг него, все, что другие думают о нем.
— Я тоже иду через все это, но не так, как ты думаешь, — сказал Мышонок. — Совсем не так.
— А я так, — Айдас огляделся. — Где бы я ни был, я все делаю… — он опустил свою черную голову, разглядывая пальцы.
— Просто замечательно с его стороны позволить нам сейчас отдыхать, а самому вести с Линчесом корабль, — произнес Катин.
— Да, — согласился Айдас, — я полагаю… — и повернул руки, рассматривая темные линии на ладонях.
— У капитана есть о чем тревожиться, — вмешался Мышонок. — А он не хочет об этом думать. На этом отрезке пути не ожидается ничего интересного, поэтому он должен чем-то заниматься, чтобы отогнать эти мысли. Вот что я думаю.
— Ты считаешь, у капитана тяжело на душе?
— Может быть, — Мышонок извлек из инструмента запах корицы, но такой резкий, что запершило в ноздрях и защипало небо. У Катина выступили слезы.
Мышонок замотал головой и увернул верньер, который трогал Айдас.
— Прошу прощения.
— Валет… — на той стороне комнаты Себастьян взглянул поверх карт и сморщил нос, — …мечей.
Катин, единственный, у кого ноги были достаточно длинны, потрогал воду носком сандалии. Закачался разноцветный гравий, Катин вытащил диктофон и щелкнул кнопкой записи.
— Романы пишутся прежде всего о человеческих отношениях. — Говоря это, он вглядывался в мозаичный рисунок стены, полускрытый листьями. — Их популярность объясняется тем, что они наполняют одиночество людей, которые их читают, людей словно гипнотизирует то, что происходит в их собственных мыслях. Капитан и Принс, например, посредством своих стремлений связаны меж собой…
Мышонок быстро наклонился к диктофону и произнес:
— Капитан и Принс не сталкивались лицом к лицу, скажем, лет десять.
Катин с досадой щелкнул переключателем. Попытался подыскать подходящую шпильку в ответ, не смог. Снова щелкнул тумблером.
— Помните, что общество, позволяющее таким вещам происходить, есть общество, способствующее вымиранию романа. Зарубите себе на носу, если вы пишете. Сюжет романа — это то, что происходит, когда люди встречаются лицом к лицу, когда они разговаривают друг с другом, — он снова выключил.
— Зачем ты пишешь эту книгу? — спросил Мышонок. — Я имею в виду, что ты хочешь с ней делать?
— Зачем ты играешь на сиринксе? Я думаю, примерно по той же причине.
— Только если я буду проводить все время за репетициями, я вряд ли что-нибудь сыграю. Это намек!
— Я начинаю понимать, Мышонок. Это для меня не цель, а только способ ее достижения, который перестает интересовать, как только цель достигнута.
— Катин, я понимаю, что ты делаешь. Ты хочешь создать нечто прекрасное. Но у тебя ничего не получится. Я тоже должен долго практиковаться, прежде чем сыграть что-то. Но если ты собираешься сделать то, что задумал, ты должен заставить людей почувствовать, что такое окружающая их жизнь, заставить бояться ее, даже если у них не будет к этому никаких причин. И твоя вещь не получится, если ты сам не почувствуешь все это хотя бы немного.
— Мышонок, ты замечательный, хороший, прекрасный человек. Но что-то с тобой не так. Все эти прекрасные образы, которые ты извлекаешь из своей арфы… Я достаточно долго вглядывался в твое лицо и знаю, в какой большой мере они порождаются страхом.
Мышонок вскинул голову, на лбу его прорезались морщины.
— Я могу часами сидеть и смотреть на твою игру. Но она только временами выражает радость, Мышонок. Это происходит только тогда, когда все, что человек знает о жизни, абстрагируется и воплощается в твоей многоголосой изукрашенной вещи: это и прекрасно, и непреходяще. Да, внутри меня есть многое, что я не могу использовать для этой работы; но внутри тебя есть тоже много такого, что играет только для того, чтобы заглушить рвущийся наружу вопль! — Он кивнул, встретив нахмуренный взгляд Мышонка.
Мышонок издал неопределенный звук.
Катин пожал плечами.
— Я бы почитал твою книгу, — сказал Айдас.
Мышонок и Катин повернулись к нему.
— Я читал… ну, разные книги, — он снова перевел взгляд на свои руки.
— Ты бы стал читать?
Айдас кивнул.
— Люди Окраинных Колоний читают книги, иногда даже романы. Только они не очень… ну, только старые… — он поглядел на каркас на стене: Линчес лежал словно неживой дух, капитан был в другом каркасе. Он отвел взгляд с выражением потери на лице. — В Окраинных Колониях иначе, чем… — он обвел рукой помещение, обозначая созвездие Дракона. — Скажи, ты знаешь место, где все было бы хорошо?
— Никогда там не был, — сказал Катин.
Мышонок покачал головой.
— Было бы просто глупо, если бы ты знал, не сможем ли мы где достать немного… — он опустил голову и посмотрел себе под ноги. — Не обращай внимания…
— Спросил бы их, — сказал Катин, ткнув пальцем в игроков у той стены. — Это их дом.
— О, — сказал Айдас. — Да. Я думаю… — он оттолкнулся от пандуса, плюхнулся в воду, поскользнулся на гравии, выбрался из бассейна и направился к картежникам, капая на ковер.
Катин посмотрел на Мышонка и покачал головой.
Но мокрые следы полностью поглощались голубым ворсом.
— Шестёрка мечей.
— Пятерка мечей.
— Простите, никто из вас не знает…
— Десятка мечей. Моя взятка. Паж чаш.
— …в том мире, куда мы идем. Не знаете, нельзя ли…
— Башня.
— Хотел бы я, чтобы эта карта не была перевернутой, когда капитану гадали, — прошептал Катин Мышонку. — Поверь мне, она не предвещает ничего хорошего.
— Четверка чаш.
— Моя взятка. Девятка жезлов.
— …достать немного…
— Семерка жезлов.
— …счастья?
— Колес фортуны. Моя взятка.
Себастьян поднял голову.
— Счастья?
Исследователь, решивший назвать внешнюю планету Дим, Умерший Сестрой, просто пошутил. Несмотря на все рельефоизменяющие машины, она оставалась продрогшим, крытым шлаком эллипсоидом, голым и безжизненным.
Около 19/25 ее вещества испарилось в пространстве, когда Дим, Умершая Сестра стала Новой. В результате этого появилась суша, чуть более возвышенная, чем земная. Атмосфера, которой невозможно дышать, полное отсутствие органической жизни, сверхнизкие температуры. Но все это пустяки, которые легко поправить. Поэтому человечество, лишь только начав обживать Плеяды, вторглось на обугленные замерзшие равнины. Старейший город Другого Мира — хотя и не самый крупный, поскольку коммерческие и экономические изменения за последние три столетия привели к миграциям населения, — был очень точно назван Городом Ужасной Ночи.
И вот «Рух» опускался рядом с черным волдырем города, высящимся на Дьявольском Когте.
(Федерация Плеяд. Другой Мир. ГУН. 3172 г.)
— …восемнадцать часов, — это было окончание сообщения информатора.
— Ау, как тебе здесь нравится? — спросил Мышонок.
Лео оглядел поле.
— Никогда по этому миру я не ходил, — признался он. Позади до самого горизонта простиралось море раскрошенного льда. — Но стаи иха по этому морю движутся. Шесть плавников у них, и тело из больших сегментов состоит. Рыбаки на них с гарпунами длиной в пять ростов человеческих ходят. Это Плеяды, это достаточно дом. — Он улыбнулся, и облачко дыхания сделало голубым сияние его глаз.
— Это ведь твой мир, правда, Себастьян? — спросил Катин. — Ты должен хорошо себя чувствовать, вернувшись домой.
Себастьян отвел черное крыло, заслонившее глаза.
— Мой, но… — он огляделся, пожал плечами. — Я из Тыола. Это город большой, в четверть всего пути возле Другого Мира лежит. Отсюда очень далеко он и совсем другой. — Он взглянул вверх, на сумеречное небо. Сестра была высоко, тусклая жемчужина за пыльным облаком. — Совсем другой. — Он покачал головой.
— Наш мир, да, — сказал Тай. — Но вовсе не наш дом.
Капитан, шедший в нескольких шагах впереди, обернулся.
— Поглядите, — он показал на ворота. Лицо его ниже шрама заныло. — Здесь нет свернувшегося дракона. Дом это. Для тебя, тебя и меня — дом это!
— Достаточно дом, — повторил Лео. Но его голос прозвучал осторожно.
Они последовали за капитаном сквозь лишенные змеи ворота.
В ландшафте преобладали цвета пожарища.
Медь: окислилась до пятнистого желто-зеленого.
Железо: черные и красные хлопья.
Сера: ее окислы были влажными, красновато-коричневыми.
Краски выползали из-за пыльного горизонта и пятнали стены и башни Города. Линчес смахнул серебряную бахрому с ресниц, чтобы поглядеть на небо, где сквозь толчею теней, подобных кошмарным черным листьям, мигало истощенное солнце, не способное даже в полдень создать ничего большего, чем вечер. Он обернулся, чтобы рассмотреть зверя, сидящего на плече Себастьяна, который распростер крылья и загремел цепочкой.
— А как твои питомцы чувствуют себя дома? — он потянулся к восседавшему на плече Себастьяна зверю, но сразу же одернул руку от черного когтя. Близнецы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
Они спускались в Город Ужасной Ночи.
На пути Мышонок начал пробираться по краю эскалатора вверх.
— Это… это не Земля.
— А? — Катин проехал мимо, посмотрел на Мышонка и стал сам протискиваться к краю.
— Это твой первый полет вдаль от Солнца, не так ли?
Мышонок кивнул.
— Большой разницы ты не почувствуешь.
— Но только погляди на это, Катин!
— Город Ужасной Ночи, — задумчиво протянул Катин. — Все эти огни… Они, наверное, боятся ночи.
— Идем, — сказал Мышонок.
Двадцатиметровые пластины металла, образующие гигантские ступени, понесли их дальше.
— Лучше держаться поближе к капитану.
Улицы около стартового поля были полны гостиниц. Над тротуарами возвышались вывески, отмечая места нахождения дансингов и психорам. Мышонок поглядел сквозь прозрачные стены на людей, плавающих в бассейне какого-то клуба развлечения.
— Никакой разницы по сравнению с Тритоном. Шесть пенсов местной валюты? Цены, впрочем, гораздо ниже.
Половина людей на улицах были либо офицерами, либо членами экипажей. Улицы были запружены народом. Мышонок слышал музыку. Она лилась из открытых дверей баров и еще откуда-то.
— Эй, Тай! — Мышонок ткнул пальцем в навес. — Ты когда-нибудь работала в таком заведении?
— В Тыоле да.
«ОПЫТНАЯ ГАДАЛКА»: буквы блестящие, сморщенные и растянутые в ширину.
— Мы будем в Городе…
Они повернулись к капитану.
— …пять дней.
— Мы пойдем обратно на корабль? — спросил Мышонок. — Или в город, где можно найти себе развлечения?
Возьмите шрам. Рассеките его тремя горизонтальными линиями: капитан наморщил лоб.
— Вы все понимаете опасность, которой мы подвергаемся, — он устремил взгляд поверх зданий. — Нет. Мы не останемся ни здесь, ни на корабле. — Он шагнул под арку коммуникационной кабины. Не заботясь о том, что панели входа не закрыты, он положил руку перед индукционными панелями. — Это Лок фон Рей. Иогос Седзуми?
— Я, если консультативная встреча кончилась, поищу его.
— Его андроид сойдет, — сказал Лок. — Совсем маленького одолжения я хочу.
— Он всегда с вами сам, мистер фон Рей, любит говорить. Подождите минуту, он свободен сейчас, думаю.
В визионной колонне материализовалась фигура.
— Лок, так давно я уже тебя не видел. Что для тебя я могу сделать?
— Кому-нибудь понадобится Таафит-на-Золоте в ближайшие десять дней?
— Нет. Я в Тыоле сейчас и буду еще месяц. Как я понимаю, ты сейчас в Городе и ищешь место, где можно остановиться?
Катин уже заметил переход капитана на диалект.
В звучании голосов капитана и Седзуми было сходство, характеризующее их обоих. Катин узнал акцент высших классов Плеяд. Он взглянул на Тай и Себастьяна: обратили ли они на это внимание. Подрагивание мускулов около глаз, хоть и совсем легкое, но было. Катин перевел взгляд на визионную колонну.
— Со мной их люди, Йоги.
— Лок, мои дома — твои дома. Надеюсь, тебе и твоим людям понравится отдых.
— Спасибо, Йоги, — Лок шагнул из кабины.
Экипаж переглядывался между собой.
— Вполне вероятно, — сказал Лок, — что последующие пять дней, которые я проведу на Другом Мире, будут последними, которые я проведу где-либо вообще. — Он обвел взглядом экипаж, старательно наблюдая за реакцией. Не менее старательно они старались скрыть свои чувства. — Мы можем вполне приятно провести время. За мной!
Монорельс карабкался вверх, пересекая Город.
— Это Золото? — спросила Тай Себастьяна.
Мышонок, стоявший сбоку от них, вдавил лицо в стекло.
— Где?
— Вон, — Тай показала через площадь. Позади домов Город огибала река расплавленного металла.
— Эй, совсем как на Тритоне, — сказал Мышонок. — Кора этой планеты тоже обогревается иллирионом?
Себастьян покачал головой.
— Для этого вся планета большая слишком. Только под каждым городом. Эта трещина Золотом названа.
Мышонок смотрел на хрупкие огненные трещины, отходящие от основного разлома.
— Мышонок!
— А? — взглянул он на Катина, вытащившего свой диктофон. — Чего тебе?
— Сделай что-нибудь.
— Что?
— Я хочу провести эксперимент. Сделай что-нибудь.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Все, что взбредет на ум. Валяй!
— Ну… — Мышонок задумался. — Хорошо.
Он сделал.
Близнецы, стоящие в другом конце вагончика, повернулись посмотреть.
Тай с Себастьяном поглядели друг на друга, снова на Мышонка.
— Характер, — произнес Катин в диктофон, — наиболее ярко проявляется в действии. Мышонок отступил от окна, описал резкий круг и еще круг. Из выражения его лица я могу заключить, что он размышляет насчет моего удивления стремительностью его действий и в то же время хочет знать, удовлетворен ли я сделанным. Он уронил руки, дыша немного тяжело, и просунул согнутые пальцы в…
— …эй, — сказал Мышонок, сунув согнутые большие пальцы в карман брюк, — я просто махнул рукой. Дыхание, пальцы, это не входит… Черт возьми!
— Мышонок разогнул пальцы, нервно сжал кулаки и воскликнул: «Черт возьми» — и расстроенный ушел. Существует три типа действий: целенаправленные, вошедшие в привычку и бесцельные. Люди, для того чтобы быть непосредственными и понятыми, — должны использовать все три типа, — Катин взглянул вперед.
Капитан смотрел сквозь гнутую панель, поддерживающую крышу. Его взгляд был прикован к чахлому свету, пульсирующему, словно глазок в дверце гигантской топки. Свет был таким слабым, что он даже не щурил глаза.
— Я ошибся, — признался Катин в диктофон, — тем не менее. Зеркало, отражающее мое видение мира, поворачивается, и то, что сперва казалось бессмысленным, я вижу достаточное количество раз, чтобы признать привычкой. То, что я полагал привычкой, теперь кажется частью великого замысла. В то время как то, что я принимал первоначально за цель, превращается в бессмыслицу. Зеркало поворачивается снова и снова и показывает, что человек, который, как я думал, страстно идет к своей цели, превратил свою страсть в привычку. Его привычки в высшей степени бессмысленны, в то время как действия, которые я определил как бессмысленные, оказываются направленными к достижению демонической цели.
Желтые глаза отпустили усталую звезду. Лицо Лока, взглянувшего на Мышонка, исказилось под шрамом в какой-то усмешке, которую Катин не понял.
Ярость, подумал Катин. Ярость. Он смеется. Но как можно отличить ярость от смеха на этом лице?
Но другие тоже смеялись.
— Что это за дым? — спросил Мышонок, обходя дымящуюся решетку в булыжной мостовой.
— Водосток, надо полагать, — сказал Лео. Рыбак поглядел на туман, поднимающийся вверх у столба, на котором висел яркий индукционно-флюоресцентный фонарь. У почвы пар скапливался и оседал, а около фонаря клубился и колыхался.
— Таафит — в конце этой улицы, — сказал Лок.
Они двинулись на холм, мимо полудюжины еще таких же решеток, дымящихся в ночных сумерках.
— Я думаю, Золото находится прямо…
— …прямо за этой вон стеной?
Лок кивнул близнецам.
— Что это за место Таафит? — спросил Мышонок.
— Место, где мне будет удобно, — слабая болезненная гримаса тронула лицо Лока, — и где нам с вами ни о чем не надо будет беспокоиться. — Лок протянул руку, чтобы похлопать его по плечу, но Мышонок увернулся. — Вот мы и на месте.
Двенадцатифутовые ворота с разноцветными стеклами, обрамленными витыми полосами металла, разошлись в стороны, когда Лок положил руку на пластину замка.
— Меня пригласили.
— Таафит не ваш? — спросил Мышонок.
— Он принадлежал моему старому школьному другу Иогосу Седзуми, владеющему рудниками в Плеядах. Дюжину лет назад я часто пользовался им. Вот почему замок открылся от прикосновения моей ладони. Я сделал то же самое для него в нескольких моих домах. Мы давно не видели друг друга, но раньше мы были довольно близки.
Они вошли в сад Таафита.
Здешними цветами никогда не любовались при полном солнечном свете. Лепестки были темно-красными, каштановыми, фиолетовыми — цвета вечера. Похожие на слюду чешуйки поблескивали на безлистых ветках. Было много низкорослого кустарника, но все более высокие растения были слишком гладкими и редкими, чтобы отбрасывать как можно меньше тени.
Передняя стена Таафита была изогнута и представляла собой стеклянную конструкцию. На довольно большом расстоянии не было никаких стен, поэтому сад и дом слились воедино. Нечто вроде тропы вело к чему-то вроде лестницы, врезанной в скалу под чем-то, похожим на входную дверь.
Когда Лок положил руку на панель, по всему дому замигали огни. Огни в окнах, в дальних концах коридоров, по углам. Они виднелись сквозь полупрозрачную стену, проступая жилками фиолетового нефрита и осколками черного янтаря. Даже внизу: одна из секций пола была прозрачна, и они могли видеть огни, появившиеся в комнатах нижних этажей.
— Заходите.
Они прошли вслед за капитаном по бежевому ковру. Катин сразу направился к полкам с бронзовыми статуэтками.
— Бенин? — спросил он капитана.
— Думаю, да. Иогос просто помешан на Нигерии тридцатого века.
Когда Катин повернулся к противоположной стене, глаза его расширились.
— А вот это не может быть оригиналом, — затем сузились. — Оригиналы ван Мигрена?
— Нет. Боюсь, что это просто старые копии.
Катин прокашлялся.
— У меня засело в мозгу «Под Сириусом» Дихея.
Они пошли по холлу дальше.
— Думаю, здесь должен быть бар, — Лок открыл какую-то дверь.
Огни желтых ламп играли внутри помещения в бассейне опалесцирующего песка, заполненного обломками скал. Напитки двигались по полу комнаты на большом вращающемся круге. На парящих стеклянных дисках стояли тусклые статуэтки. Бронза Бенина в холле, здесь были ранние Киклады, блеклые и бесформенные.
За комнатой — река Золота.
Среди треснувших скал ярко, почти как солнце, вспыхивала лава.
Неспокойная поверхность реки качала тени скал среди деревянных потолочных балок.
Мышонок шагнул вперед и что-то беззвучно пробормотал.
Тай и Себастьян сощурили глаза.
— Ну не стоит ли на это…
— …на это посмотреть.
Мышонок, обогнув песчаный бассейн, подбежал к стеклу, прижался к нему заслоненным руками лицом, затем осклабился через плечо:
— Это все равно, что быть в середине какой-нибудь тритоновской Геенны!
Существо упало, хлопая крыльями, с плеча Себастьяна, испуганно спряталось за своим хозяином: в Золоте что-то взорвалось. Опадающее пламя бросило свет на их лица.
— Который из напитков Другого Мира вы попробуете сначала? — спросил Лок близнецов, взяв с круга две бутылки.
— Тот, что в красной бутылке…
— …в зеленой бутылке неплохо смотрится…
— …не так хорошо, как то, что у нас было на Тамбене…
— …готов поспорить, на Тамбене у нас была штучка, называемая счастьем…
— …вы знаете, что такое счастье, капитан?
— Счастья нет, — Лок поднял руки с бутылками, — Красная или зеленая. Хороша и та, и другая.
— Я бы лучше взял…
— …я тоже. Но, надо думать, тут нет…
— …думаю, что нет. Поэтому я возьму…
— …красную…
— …зеленую.
— И ту, и другую. Получайте.
Тай тронула Себастьяна за руку.
— Что? — спросил Себастьян.
Она показала на стену: один из дисков проплывал мимо длинной картины.
— Вид из Тыола на Сырую Лощину это! — Себастьян сжал плечо Лео. — Смотри. Дом это!
Рыбак взглянул на картину.
— Ты из заднего окна дома, где я родился, смотришь, — сказал Себастьян. — Все, что видишь.
— Эй, — Мышонок дотронулся до плеча Катина.
Катин перевел взгляд со скульптур, которые он рассматривал, на смуглое лицо Мышонка.
— А?
— Стул вон там. Ты помнишь, что говорил о мебели Республики Вега тогда на корабле?
— Да.
— Этот стул тоже такой?
Катин улыбнулся.
— Нет. Все, что здесь есть, относится ко времени, когда еще не было межзвездных перелетов. Эта комната целиком довольно верная копия элегантного американского особняка двадцать первого или двадцать второго столетия.
Мышонок кивнул.
— О!
— Богатые часто увлекаются стариной.
— Я раньше не бывал в таких местах, — Мышонок оглядел комнату. — Неплохо, а?
— Да. Это так.
— Хлебните-ка этой отравы, — воззвал к ним Лок.
— Мышонок! Теперь на сиринксе поиграешь? — Лео, принесший два бокала, один сунул Мышонку, другой — Катину. — Поиграй. Скоро я в ледяные доки уйду. Мышонок, поиграй мне.
— Сыграй что-нибудь, чтобы можно было танцевать…
— …и потанцуй с нами, Тай. Себастьян…
— …Себастьян, потанцуешь тоже с нами?
Мышонок раскрыл футляр.
Лео пошел взять бокал для себя, вернулся, сел на стул. Образы Мышонка были блеклыми из-за света Золота. Но музыка была орнаментована резкими, настойчивыми четвертями тонов. Это была мелодия для вечеринки.
Сидящий на полу Мышонок, придерживая покачивающийся на его темной босой ноге сиринкс, отбивал обутой ногой такт и раскачивался. Пальцы его взлетали над струнами. Свет Золота, комнатных ламп и сиринкса с яростью хлестал в лицо капитана. Спустя минут двадцать капитан сказал:
— Мышонок, я хочу похитить тебя ненадолго.
Мышонок перестал играть.
— Что вы хотите, капитан?
— Общества. Я ухожу.
Лица танцующих вытянулись.
Лок повернул выключатель на вращающемся круге.
— Я включил запись.
Снова зазвучала музыка. И туманные видения, порожденные сиринксом, снова заплясали по комнате вместе с фигурами Тай, Себастьяна, близнецов, вместе со звуками их смеха…
— Куда пойдем, капитан? — спросил Мышонок. Он убрал сиринкс в футляр.
— Я об этом сейчас и думаю. Нам здесь надо кое-что. Я собираюсь достать немного счастья…
— Вы хотите сказать, что знаете…
— …где его можно достать?
— Плеяды — мой дом, — ответил капитан. — Мы вернемся примерно через час. Идем, Мышонок.
— Эй, Мышонок, ты не оставишь…
— …нам сиринкс…
— …сейчас? Все будет о’кей. Не беспокойся, мы не позволим…
— …не позволим больше никому его трогать.
Мышонок, плотно сжав губы, посмотрел на инструмент, потом — на близнецов.
— Хорошо. Ты можешь играть на нем. Но только смотри!
Он пошел к Локу, стоявшему у дверей.
Лео присоединился к ним.
— Теперь время тоже мне идти настало.
Для Мышонка это прозвучало неожиданно, хотя он и понимал неизбежность этого момента. Он моргнул.
— За то, что подвезли, капитан, благодарю.
Они прошли через холл в сад Таафита. Выйдя из ворот, они остановились у дымящейся решетки.
— В ледяные доки вниз идти, — Лок ткнул пальцем в подножье холма. — Ты на монорельсе до конца поезжай.
Лео кивнул, его голубые глаза встретились с глазами Мышонка, и неуверенность проступила на его лице.
— Ну, Мышонок, может быть, через несколько дней мы еще встретимся, а?
Да, — сказал Мышонок, — может быть.
Лео повернулся и пошел вниз по покрытой испарениями улице, ботинок звонко стучал по мостовой.
— Эй, — окликнул его Мышонок.
Лео оглянулся.
— Аштон Кларк.
Лео усмехнулся и пошел дальше.
— Знаете, — повернулся Мышонок к Локу, — я, наверное, никогда в жизни его больше не увижу. Пойдемте, капитан.
— Мы где-то недалеко от посадочного поля, капитан? — спросил Мышонок. Они спускались по забитым людьми ступеням станции монорельса.
— Можно дойти пешком. Мы в пяти милях ниже по Золотому от Таафита.
Только что прошли поливочные машины. Прохожие отражались в мокром тротуаре. Двое парней с ожерельями из колокольчиков, смеясь, пробежали навстречу молодому мужчине. Он повернулся назад и шагнул к Локу и Мышонку.
— Эй, старина! И ты! Поможете!? Завтра, завтра в работу я впрягусь. Но сейчас…
Мышонок оглянулся на работягу, но Лок не позволил ему задерживаться.
— Что это там? — Мышонок показал на высокую арку огней. Перед дверью, на ярко освещенной улице, толпились люди.
— Счастья здесь нет.
Они свернули за угол.
В том конце улицы, у ограды, стояли парочки. Лок перешел улицу.
— Это другой конец Золота.
Под заваленными камнями склонами заворачивалось в ночь яркое полыхание. Одна парочка отошла от ограды, рука в руке: ярко освещенные лица.
Вспышки сквозь волосы, руки и плечи: человек в куртке из тонкой парчи шел по тротуару. Поднос с драгоценными камнями висел у него на шее. Парочка остановила его. Девушка купила у торговца камень и, смеясь, приложила его к своему мальчишескому лбу. Усыпанные блестками ленты, распускающиеся с подноса, относило резкими порывами ветра, и они запутались в длинных ногах юноши. Парочка расхохоталась на всю улицу.
Лок и Мышонок подошли к концу ограждения. По каменным ступеням навстречу им поднималась группа мужчин в униформах Патруля Плеяд, позади них с криками бежали вверх по ступеням три девушки. Их догнали пять парней, и крики перешли в смех. Мышонок оглянулся и увидел, как они сгрудились вокруг торговца драгоценностями.
Лок начал спускаться.
— А что там внизу? — Мышонок поспешил за ним.
Сбоку от широких ступеней люди сидели за столиками кафе, врезанными прямо в камень, и пили.
— Похоже, вы знаете, куда идти, капитан, — Мышонок дотронулся до локтя Лока. — Кто это? — он уставился на неторопливо бредущую девушку. Среди легко одетых людей она одна была в теплой парке, отороченной мехом.
— Она одна из рыбачек со льдов, — ответил капитан. — Лео тоже скоро наденет такую же парку. Они проводят большую часть времени вдали от обогреваемой части Города.
— Куда мы идем?
— Я думаю, внизу мы найдем то, что нам нужно, — они пошли вдоль невысокого выступа. В горе светилось несколько окон. Алые огни мерцали сквозь шторы. — Эти заведения меняют владельцев каждую пару месяцев, а я не был в Городе лет пять. Если мы не найдем то, что я ищу, мы поищем то, что нас устроит.
— Что это за заведение?
Закричала женщина. Дверь распахнулась, она вывалилась наружу. Другая неожиданно высунулась из темноты, схватила ее за руку, шлепнула дважды и втащила обратно. Дверь отсекла второй крик. Старик (вероятно, еще один рыбак) поддерживал юношу за плечи:
— Мы тебя в комнату, которую ты снимаешь, доставим. Голову выше держи. Все в порядке будет. В комнату мы тебя доставим.
Мышонок смотрел, как они, качаясь, прошли мимо.
— Заведение, о котором я думаю кроме всего прочего, преуспевает в вербовке рабочих на рудники Окраинных Колоний, оно получает комиссионные с каждого рекрута. И все это совершенно легально, во Вселенной проживает огромное количество глупцов. Я был десятником на одном из рудников и видел все это с другой стороны. Во всем этом мало хорошего, — Лок взглянул на дверь. — Имя другое. А место то самое.
Он начал спускаться по ступенькам. Мышонок быстро глянул на капитана и поспешил вслед за ним. Они очутились в длинном помещении со сколоченными из планок стойками у одной из стен. Две-три панели мультихрома выдавали слабое свечение.
— И люди те же.
Мужчина постарше Мышонка, но помоложе Лока, со свалявшимися волосами и грязными ногтями, поднялся им навстречу.
— Что я могу сделать для вас, ребята?
— Что у вас есть для того, чтобы мы почувствовали себя хорошо?
Он прищурил глаз.
— Садитесь.
Неясные фигуры появились и замерли перед баром.
Лок и Мышонок опустились на стулья. Мужчина поднял за спинку еще один, повернул его, покачал головой и сел на край стола.
— Насколько хорошо вы хотите себя чувствовать?
Лок положил на стол руки ладонями вверх.
— Внизу у нас есть… — мужчина бросил взгляд на дверь в конце комнаты, сквозь которую взад и вперед сновали люди, — патобат.
— Что это? — спросил Мышонок.
— Место с хрустальными стенами, отражающими цвет твоих желаний, — ответил Лок. — Ты оставляешь одежду около двери и плывешь среди колонн света в потоке глицерина. Он нагрет до температуры тела и скрадывает все твои ощущения. Через некоторое время, потеряв способность к физическому восприятию, ты теряешь разум. На первый план из подсознания выступают психические фантазии, — он посмотрел на мужчину. — Я хочу чего-нибудь, что можно взять с собой.
Зубы под тонкими губами мужчины резко сжались.
На сцену бара в коралловый круг света вышла обнаженная девушка и принялась нараспев читать стихотворение. Сидящие в баре временами аплодировали ей.
Мужчина быстро поднял и опустил взгляд, смотря мимо Лока и Мышонка.
Лок сжал ладони.
— Счастья.
Брови мужчины поднялись под волосами, спадавшими на лоб.
— Я об этом же подумал, — его руки сблизились. — Счастье.
Мышонок смотрел на девушку. Ее кожа неестественно блестела.
Глицерин, подумал Мышонок. Да, глицерин. Он перегнулся через каменную стену и тут же отпрянул. С холодного каменного свода капала вода. Мышонок потер колено и оглянулся на капитана.
— Мы ждем.
Мужчина кивнул. Спустя мгновение он спросил Мышонка:
— Чем ты и этот симпатяга зарабатываете на жизнь?
— Мы экипаж… грузовика, — капитан кивнул, выражая одобрение.
— Знаете, в Окраинных Колониях есть очень хорошая работа. Вы никогда не думали о том, чтобы попытать счастья на рудниках?
— Я работал на рудниках три года, — сказал Лок.
— О, — мужчина погрузился в молчание.
Через несколько секунд Лок спросил:
— Вы собираетесь послать за счастьем?
— Уже послал, — слабая улыбка тронула губы.
Ритмичные хлопки в зале сменились аплодисментами: девушка закончила стихотворение. Она спрыгнула со сцены и побежала к ним. Мышонок увидел, как она что-то быстро взяла у одного из сидящих в баре мужчин. Она обняла человека, сидящего с ними. Их руки соединились, она убежала в тень, и Мышонок увидел, как руки мужчины упали на стол, а пальцы согнулись, скрывая то, что лежало под ними. Лок положил свою ладонь на ладонь мужчины, полностью закрыв ее.
— Три фунта, — сказал мужчина, — в местной валюте.
Другой рукой Лок положил три фунта на стол.
Мужчина отвел свою руку и взял деньги.
— Идем, Мышонок, мы получили то, что хотели. — Лок поднялся из-за стола и пошел через помещение.
Мышонок догнал его.
— Эй, капитан, этот человек говорит не так, как в Плеядах!
— В подобных местах всегда говорят на твоем языке, каким бы он ни был. Вот почему их дела всегда идут хорошо.
Когда они подошли к двери, мужчина окликнул их еще раз. Он кивнул Локу.
— Просто хотел напомнить, чтобы ты приходил, когда еще захочешь. Пока, красавчик.
— На себя погляди, урод, — Лок вышел из дверей. На верху лестницы он остановился, охваченный прохладой ночи, наклонился к сложенным ладоням и глубоко втянул в себя воздух.
— Иди сюда. Мышонок, — он развел ладони. — Понюхай, как я.
— Что я должен сделать?
— Сделай глубокий вдох, задержи дыхание, потом выдыхай.
Мышонок наклонился, на них упала тень, которая не была его тенью. Мышонок отпрыгнул.
— Отлично. Что это у вас?
Мышонок поглядел вверх, а Лок вниз на патрульного.
Лок сузил глаза и раскрыл ладони.
Патрульный, решивший проигнорировать Мышонка, глянул на Лока.
— О, — он прикусил губу. — Что-то опасное это, должно быть. Что-то нелегальное, верно?
Лок кивнул.
— Может, и так.
— Эти заведения вокруг — тут только смотри.
Лок снова кивнул.
Патрульный тоже.
— Скажи, как насчет того, чтобы немного обойти закон? Ты позволишь?
Мышонок увидел улыбку, которой раньше капитан не позволял появляться на своем лице. Лок протянул руки к патрульному.
— Взбодрите себя.
Патрульный наклонился, втянул воздух, постоял.
— Благодарю, — сказал он и исчез.
Мышонок несколько секунд смотрел вслед, потом покачал головой, пожал плечами и, посмотрев на капитана, цинично усмехнулся.
Он взял руки капитана в свои, очистил свою гортань, потом заполнил ее. Потом задержал, дыхание почти на минуту, резко выдохнул.
— Теперь что должно случиться?
— Об этом не беспокойся, — сказал Лок. — Уже случилось.
Они пошли обратно вдоль каменного выступа, поглядывая на синие окна.
Мышонок поглядел на яркое колыхание реки.
— Вы знаете, — сказал он наконец, — хотел бы я сейчас держать сиринкс. — Они почти дошли до лестницы с открытыми кафе. Оттуда слышалась громкая музыка. Кто-то уронил стакан, разбившийся о камень, и звук потонул в яростных аплодисментах. Мышонок поглядел на свои руки.
— Эта дрянь заставляет зудеть мои пальцы, — они пошли вверх по ступенькам. — Когда я был ребенком, на Земле, в Афинах, там была совсем такая же улица Одос Мницикласс, она начиналась прямо от Плаки. Я работал в заведениях Плаки, знаете? Отели «ЗОЛОТАЯ ТЮРЬМА» и «О’КЕЙ». Вы поднимаетесь по ступенькам от Адриано, а над вами задний портик Эрехтейона, залитый светом прожекторов с Акрополя, возвышающегося на вершине холма. А люди за столиками по краям улицы, они бьют тарелки, понимаете, и смеются. Вы бывали в Афинах на Плаке, капитан?
— Один раз и давно, — сказал Лок. — Я был тогда в твоем возрасте. Впрочем, это было вечером.
— Тогда вы не знаете ее окрестностей. Конечно, если вы были там только один вечер, — хриплый шепот Мышонка поднимался и опадал. — Вы идете вверх по каменным ступеням, пока открыты все ночные клубы, и там нет ничего, кроме грязи и гравия, но вы все идете, а стены развалин покрыты оспой. Потом вы попадаете в место, называемое Анафиотика. Это означает «Маленький Анафи», понимаете? Анафи был островом, который почти исчез после землетрясения много лет тому назад. Там есть маленькие домики, построенные прямо на склоне горы, и улицы в восемнадцать дюймов шириной со ступеньками, по которым карабкаешься, словно по приставной лестнице. Я знаю парня, у которого там был дом. А когда я кончал работу, я брал какую-нибудь девушку. И вина. Даже когда я был ребенком, я уже мог проводить время с девушками… — Мышонок покусал пальцы. — Мы поднимались на крышу дома по ржавой винтовой лестнице, начинающейся у входной двери, распугивая котов. А после мы играли и пили вино, и смотрели вниз, на город, раскинувшийся под горой подобно сотканному из огней ковру, и вверх, на вершину горы с маленьким монастырем, похожим на обломок кости. Однажды мы играли слишком громко, и старая женщина из домика сверху громко запустила в нас кувшином. Но мы только смеялись над ней и кричали еще громче, и звали ее встать и спуститься к нам за стаканом вина. А небо уже становилось серым над горами, над монастырем. Мне нравилось это, капитан. И то, что сейчас, мне нравится тоже. Я играю гораздо лучше, чем умел тогда. Это от того, что я играю много. Я хочу играть то, что вижу вокруг себя.
И я вижу вокруг себя много того, что вы не замечаете. И это я тоже должен сыграть. Просто вы это не чувствуете, — это не трогает вас, я не хочу сказать, что вы это не видите, не слышите. Я иду туда — в одном мире, и сюда — в другом, и мне нравится то, что я вижу в обоих. Вы знаете, как лежит ваша ладонь в ладони человека, который вам всех ближе? Изгибы ладоней — это спирали галактики, задержавшиеся одна в другой. Вы знаете форму своей ладони, когда другая ладонь покидает ее и вы пытаетесь вспомнить ощущение, которое было? Другого такого изгиба не было и нет. Я хочу сыграть ладонь в ладони. Катин говорит, что я боюсь. Всего, что вокруг меня. Потому что все, что я вижу, я заталкиваю в свои зрачки, вонзаю в это мои пальцы и язык! Я люблю сегодня, это значит, что я должен жить в страхе. Потому что сегодня — страшно. Но, в конце концов, я не боюсь искать в страхе, жить в страхе. Катин — он все смешал с прошлым. Конечно, прошлое — это то, что делает сегодня, как сегодня делает завтра, капитан, мимо нас несется грохочущая река. Но мы можем спуститься к ней, чтобы напиться, только в одном месте, и это место называется «сейчас». Я играю на сиринксе, понимаете, и это — словно приглашение каждому спуститься и напиться. Когда я играю, я хочу, чтобы мне аплодировали. Потому что, когда я играю, я стою наверху, понимаете, держа натянутый страховочный трос, к которому они привязаны, балансируя на той сверкающей грани сумасшествия, где мой разум еще способен работать. Я танцую в огне. Когда я играю, я веду других танцоров туда, куда вы, и вы, — Мышонок тыкал пальцем в прохожих, — и он, и она не могут попасть без моей помощи. Капитан, три года тому назад в Афинах, когда мне было пятнадцать лет, я запомнил одно утро на крыше. Я стоял, прислонившись к решетке, по которой вился виноград, с блестящими листьями на щеке, и огни города гасли перед приближающимся рассветом, и танцы затихли, и две девушки спали, завернувшись в красное одеяло, около железного столика. И я вдруг спросил себя: что я здесь делаю? И спросил опять: что я здесь делаю? Это было словно навязчивая мелодия, приходящая снова и снова. Я испугался, капитан. Я был возбужден и счастлив и до смерти напуган, и, готов поручиться, я широко ухмылялся, совсем как сейчас. Вот так все и началось, капитан. Не было никакого голоса, пропевшего или прокричавшего это. Но я играю на своей арфе. А что я делаю сейчас, капитан? Поднимаюсь по другой улице по каменным ступеням за много миров отсюда, счастливый и напуганный, как дьявол. Что я здесь делаю? Да, что я делаю?
— Ты ударился в самокритику. Мышонок, — Лок обошел столб, стоящий на верху лестницы. — Давай вернемся в Таафит.
— О, конечно, капитан, — Мышонок неожиданно заглянул в искалеченное лицо. Капитан посмотрел на него. В глубине ломаных линий Мышонок увидел улыбку и сострадание. Он засмеялся. — Хотел бы я сейчас иметь с собой сиринкс. Я бы сыграл ваши глаза отдельно от головы. Я бы вывернул нос через обе ноздри, и вы бы стали в два раза уродливее, чем сейчас, капитан! — Потом он посмотрел на улицу. Внезапно мокрый тротуар, люди, огни, отражавшиеся калейдоскопом, завертелись перед наполнившимися слезами глазами. — Хотел бы я иметь сейчас сиринкс. — снова прошептал Мышонок. — иметь с собой… сейчас…
Они направились к остановке монорельса.
— Процессы питания, сна, передвижения — как я могу объяснить их современную концепцию кому-нибудь, скажем, из двадцать третьего века?
Катин сидел в стороне от остальных членов экипажа, глядя на танцующих, на себя меж ними, на смеющихся у кромки Золота. И сейчас он склонялся над диктофоном.
— Способы, которыми мы осуществляем эти процессы, абсолютно выше понимания человека, родившегося семьсот лет назад, даже если бы он смог уяснить, что такое внутривенное питание и к концентрированная пища. Половина процессов окажется полностью для него непонятной, другая половина — неприятной. Единственно, процесс питания остался прежним. За тот же период, когда имели место эти изменения — благословение Аштону Кларка, — более или менее отмер роман, не удивляйтесь, если здесь существует связь. Раз уж я выбрал эту архаическую форму искусства, должен ли я рассчитывать на людей, которые прочтут мой роман завтра, или же адресовать его во вчера? Прошлое или будущее? Если я выпущу эти элементы из моего повествования, оно будет слишком вялым.
Сенсо-рекордер уже ставили и на воспроизведение, и на повторное воспроизведение, поэтому комната была забита танцующими и их призраками. Айдас извлекал бесчисленные звуки и образы из сиринкса Мышонка. Разговоры, настоящие и записанные, заполняли комнату.
— Несмотря на всех, кто сейчас танцует около меня, я создаю свое искусство для мифологического разговора с одним единственным человеком. При каких иных обстоятельствах я могу рассчитывать на понимание?
Тай шагнула от Себастьяна.
— Катин, над дверью сигнал горит.
Катин щелкнул диктофоном.
— Мышонок и капитан должны вернуться. Не беспокойся. Тай.
— Я их встречу, — Катин вышел из комнаты и заспешил через холл к двери.
— Эй, капитан, — Катин широко распахнул дверь, — гости собираются… — он уронил руку с кнопки. Сердце стукнуло дважды где-то в горле и, похоже, остановилось. Он отступил от двери.
— Я полагаю, вы узнали меня и мою сестру? Тогда нет нужды представляться. Можно нам войти?
Катин тщетно пытался открыть рот, чтобы что-нибудь произнести.
— Мы знаем, что его нет. Мы подождем.
Железные ворота со стеклянными узорами закрывала лента пара. Лок взглянул на заросли, силуэтом выделявшиеся на янтаре Таафита.
— Надеюсь, веселье еще продолжается, — сказал Мышонок. — Проделать такой путь и застать их дремлющими за углом!
— Счастье встряхнет их, — начав подниматься в гору, Лок вытянул руки из карманов. Легкий ветер развевал полы его куртки, холодил кожу между пальцами. Он положил ладонь на диск дверной пластины. Дверь распахнулась. Лок шагнул внутрь. — Ни звука, словно они ушли.
Мышонок усмехнулся и с разбегу ворвался в комнату.
Вечеринка была прокручена на рекордере, потом еще и еще. Многочисленные мелодии колыхали дюжину Тай в разных ритмах. Близнецы были растащены в стороны, Себастьян, Себастьян и Себастьян, в разных стадиях опьянения, глотали красную, голубую и зеленую жидкости.
Лок остановился позади Мышонка.
— Линчес, Айдас! Мы достали вашего… Я не могу понять, кто тут кто. Минуточку! — он искал на стене выключатель сенсо-рекордера…
С края песчаного бассейна на него глядели близнецы: белые руки висели по бокам, темные были сомкнуты вместе.
Тай сидела у ног Себастьяна, обхватив руками колени, серые глаза поблескивали сквозь полуприкрытые веки.
На длинной шее Катина подергивался кадык.
И Принс с Руби оторвались от созерцания Золота, повернулись к нему.
— Мы, похоже, испортили собравшимся веселье. Руби погадала, что они будут развлекаться и позабудут про нас, но… — он пожал плечами. — Я рад, что мы встретились здесь. Йоги так не хотел мне говорить, где ты находишься! Он тебе хороший друг. Он не такой друг, какой я — враг. — Под расстегнутой черной виниловой курткой виднелось что-то элегантно-белое. Черные брюки, черные ботинки. Вокруг левой руки, там, где кончалась перчатка, — белый мех.
Рука сдавила сердце Лока, еще и еще. Рука эта была внутри него.
— Ты много грозил мне, и довольно интересным образом. Как ты намерен выполнить это?
Охвативший Лока страх был смешан с восхищением.
Принс шагнул вперед, и крыло зверя Себастьяна коснулось его ноги.
— Пожалуйста… — Принс бросил взгляд на себастьянова питомца. Около песчаного бассейна он остановился, наклонился между близнецами, погрузил протез в песок и сжал кулак. — Ах-х-тс… — дыхание со свистом вырывалось сквозь плотно сжатые губы. Он выпрямился, разжал кулак.
Кусок мутного стекла упал, дымясь, на ковер. Айдас отдернул ногу. Линчес только заморгал чаще обычного.
— Как это отвечает на мой вопрос?
— Считай это демонстрацией моей любви к силе и красоте. Ты понял? — он пнул осколки горячего стекла по ковру. — Ба! Слишком много примесей, чтобы соперничать с венецианским хрусталем. Я пришел сюда…
— Убить меня?
— С доводами.
— А что ты принес помимо доводов?
— Свою правую руку. Я знаю, у тебя нет оружия. Я же доверяю своему собственному. Давай послушаем друг друга, Лок. Аштон Кларк установил некоторые правила.
— Принс, что ты пытаешься сделать?
— Оставить все по-старому.
— Застой — это смерть.
— Но он менее разрушителен, чем твои бешеные движения.
— Я пират, помнишь?
— Ты очень быстро продвигаешься к тому, чтобы стать величайшим преступником тысячелетия.
— Ты хочешь разъяснить мне вещи, которых я не понимаю?
— Искренне надеюсь, что нет. К нашему благу, к благу окружающих миров… — Принс засмеялся. — По всей логике, Лок, я прав с той самой поры, как началась эта ссора. Тебе не приходило это в голову?
Лок сузил глаза.
— Я знаю, ты хочешь заполучить иллирион, — продолжал Принс. — Единственное объяснение, зачем тебе это надо, — это чтобы нарушить равновесие сил, в противном случае это не имело бы для тебя никакой ценности. Ты знаешь, что тогда случится?
Лок разжал губы.
— Я скажу тебе: это разрушит экономику Окраинных Колоний. Хлынет гигантский вал перемещения рабочих. Начнутся столкновения. Империя подойдет настолько близко к войне, как она не стояла со времени волнений на Веге. Ред-шифт поразит застой, это равносильно гибели. Это уничтожит количество рабочей силы, равное населению в созвездии Дракона, но то же самое застой в моей компании значит и для Плеяд. Это не убеждает тебя?
— Лок, ты невозможен!
— Ты теперь понял, что я продумал абсолютно все?
— Есть еще аргумент, который ты можешь привести, Принс: ты сражаешься не только за созвездие Дракона, но и за экономическую стабильность Окраинных Колоний тоже. Если я одержу победу, треть галактики пойдет вперед, а две трети назад. Если ты — две трети галактики останутся на прежнем уровне, а падает одна треть.
Принс кивнул.
— Теперь сокруши меня своей логикой.
— Я должен выжить.
Принс ждал. Нахмурился. Недоуменно засмеялся.
— Это все, что ты можешь сказать?
— Почему я должен стараться убедить тебя, что перемещение рабочих вопреки всему произойдет без каких-либо трудностей? Что войны не произойдет, так как существует достаточное для всех количество миров и пищи — при правильном ее распределении, Принс. Что рост количества иллириона породит достаточное число новых проектов, в которые будут вовлечены все эти люди.
Черные брови Принса выгнулись дугой.
— Так много иллириона?
Лок кивнул.
— Так много.
Стоящая у громадного окна Руби подняла с пола несколько уродливых осколков стекла. Она разглядывала их и, казалось, не обращала внимания на разговор. Но вот Принс отвел руку, и она положила их ему на ладонь. Оказывается, она чутко ловила каждое слово.
— Я удивляюсь, — сказал Принс, глядя на куски, — если это получится. — Его пальцы сжались. — Ты настаиваешь на возобновлении вражды между нами?
— Ты дурак, Принс. Силы, которые растревожили старые тени, оказали на нас свое влияние еще когда мы были детьми. К чему же притворяться, что они только сейчас встали на нашем пути?
Кулак Принса мелко задрожал. Ладонь раскрылась. Светлые кристаллы были пронизаны голубым лучом.
— Гептодиновый кварц. Ты знаком с ним? Слабое давление, действующее на стекло с примесями, всегда приводит к его появлению… Я сказал «слабое». Это с точки зрения геологии, там есть такой термин.
— Ты снова грозишь. Уходи. Или ты должен будешь убить меня.
— Ты не хочешь, чтобы я ушел. Мы маневрируем, стараясь избежать единоборства, которое определит, чьи миры и когда падут, — Принс сжал кристаллы. — Я могу очень аккуратно пробить одним из них твой череп. — Он повернул руку ладонью вниз, снова на пол посыпались осколки. — Я не дурак, Лок. Я обманщик. Я стараюсь заставить все миры вращаться у меня перед глазами. — Он поклонился и сделал шаг назад. Снова его нога задела зверя.
Зверь рванулся, натягивая цепь. Паруса крыльев рассекли воздух, заставляя дергаться руку хозяина…
— Назад! Назад сейчас же!..
…цепь вырвалась из руки Себастьяна. Зверь взмыл, метнулся взад-вперед под потолком. И упал на Руби.
Она заслонила голову руками. Принс прыгнул к ней, нырнул под крылья. Рука в перчатке взметнулась вверх.
Зверь вздрогнул, отброшенный назад. Принс снова выбросил руку навстречу черному телу. Оно забилось в воздухе и сикалось.
Тай закричала, подбежала к своему питомцу, который, лежа на спине, слабо шевелил крыльями. Себастьян поднялся со стула, сжав кулаки. Он опустился на колени, осматривая своего покалеченного любимца.
Принс повернул руку в черной перчатке ладонью вверх. Пурпур крови запятнал мех манжеты.
— Это было существо, напавшее на тебя на Эскларосе?
Руби поднялась, все еще безмолвная, откинула с плеч тяжелые волосы. Ее платье было белым, отороченным у воротника и рукавов черным. Она поправила его на груди, куда упали капли крови.
Принс посмотрел на слабо мяукающее существо между Тай и Себастьяном, потер руки: живую и окровавленную черную.
Он поглядел на покрытые пятнами пальцы.
— Лок, ты задал мне вопрос: когда я приведу в исполнение свои угрозы? Максимум через шесть секунд. Но между нами стоит солнце. Слухи, о которых ты говорил Руби, дошли до нас. Мы подслушивали у замочной скважины и услышали новости о солнце, готовом стать Новой. Оно, или солнце, подобное ему, были центром твоего интереса в течение некоторого времени, — его голубые глаза оторвались от испачканной ладони. — Иллирион. Я не вижу связи. Неважно. Люди Аарона работают над этим.
Напряжение, подобное боли, поднялось от бедер Лока до поясницы.
— Ты готовишься к чему-то. Давай. Не стесняйся.
— Я должен решить, как это сделать. Голой рукой, думаю… нет. — Брови Принса поднялись, он поднес к глазам темный кулак. — Нет, этой. Я ценю твои попытки оправдываться передо мной. Но как ты оправдаешься перед ними? — Окровавленными пальцами он сделал жест в сторону экипажа.
— Аштон Кларк принял бы твою сторону, Принс. И это было бы справедливо. Я здесь не потому, что желал такой ситуации. Я борюсь за то, чтобы разрешить ее. Вот причина, по которой я должен драться с тобой, и думаю, могу победить. Других причин нет. Ты за застой. Я — за движение. Все движется. Тут нет места этике. — Лок посмотрел на близнецов. — Линчес! Айдас!
Черное лицо обращено вверх, белое — вниз.
— Вы знаете, чем рискуете в этом состязании?
Один перевел взгляд на Лока, другой в сторону, оба кивнули.
— Вы хотите списаться с «Руха»?
— Нет, капитан, мы…
— …я хочу сказать, если все…
— …все изменится на Табмене…
— …в Окраинных Колониях, может быть…
— …может быть, Тобиас уйдет оттуда…
— …и присоединится к нам…
Лок рассмеялся.
— Я думаю, Принс взял бы вас с собой, если бы вы захотели?
— И того, который в смоле, и того, который в пуху, — сказал Принс. — И малокровного, и трубочиста. Ты пережил свои собственные мифы, черт бы тебя побрал, Лок!
Руби шагнула вперед.
— Вы! — обратилась она к близнецам. — Вы действительно знаете, что случится, если вы поможете капитану фон Рею и он достигнет успеха?
— Он может победить. — Линчес в конце своих слов отвернулся, серебряные ресницы задрожали.
Айдас повернулся, плотнее заслоняя брата.
— …или не победить.
— Что они скажут о полном культурном единстве? — это Лок. — Этот мир не такой, каким ты его считаешь, Принс.
Руби резко обернулась.
— А ты уверен, что он — твой? — не дожидаясь ответа, она повернулась к Золоту. — Посмотри на него, Лок.
— Смотрю. И что видишь ты, Руби?
— Тебя. Тебя и Принса, желающих управлять внутренним огнем, который отгоняет ночь от миров. А там огонь вырвался наружу. Он изувечил этот мир, этот город, как Принс изувечил тебя.
— Чтобы носить этот шрам, — задумчиво (Лок почувствовал, как его челюсти сжались, мышцы на лбу и у висков напряглись) произнес Принс, — ты должен быть сильнее меня.
— Чтобы носить его, я должен ненавидеть тебя.
Принс улыбнулся.
Мышонок, увидел Лок уголком глаза, отступил к косяку, руки за спиной. Расслабленные губы обнажили белые зубы, вокруг зрачков — белизна.
— Ненависть — это привычка. Мы ненавидим друг друга уже много лет, Лок. Я думаю, я покончу с этим сейчас, — пальцы Принса согнулись. — Ты помнишь, как это началось?
— На Сяо Орини? Я помню, ты был избалован и испорчен, как…
— Я? — Брови Принса снова выгнулись. — Испорчен? Испорчен? Ну а ты был страшно глуп. Никогда не прощу тебе этого.
— За упоминание о твоей руке…
— За что? Странно, этого я не помню. Такого рода оскорбления я редко забываю. Но нет. Я говорю о том, что ты мне показал в джунглях. Звери, — мы так и не смогли разглядеть в яме ни одного. Все те люди, льнущие к яме, потные, кричащие, пьяные и свирепые. И Аарон был одним из них. Я помню его по сей день: лоб блестит, волосы растрепаны, лицо искажено в диком крике, он потрясает кулаком. — Принс сжал бархатные пальцы. — Да, его кулак. Тогда я первый раз увидел своего отца таким. Это испугало меня. Мы видели это потом много раз, правда, Руби? — он взглянул на сестру. — Было слияние с Де Тарго, когда он вышел вечером из комнаты правления… или скандал с Анти-Фламина семь лет назад. Аарон — приятный, культурный и абсолютно испорченный человек. Ты был первым, кто показал мне, как на его лице проступает порок. Я никогда не прощу тебе этого, Лок. Этот ваш план, или что там, с вашим солнцем… Я должен остановить его. Я должен остановить сумасшествие фон Реев. — Принс шагнул вперед. — Если Федерация Плеяд рухнет, когда рухнете вы, это только означает, что созвездие Дракона будет жить…
Себастьян обрушился на него.
Это произошло неожиданно для всех.
Принс рухнул на одно колено. Рука упала на кварцевые обломки, они разлетелись голубым огнем. Себастьян замахнулся, и Принс метнул осколок, вжик! Он вонзился в волосатую руку киборга. Себастьян взревел, отшатнувшись назад. Рука Принса снова потянулась к ярким осколкам.
…вжик, вжик, вжик!
Кровь закапала из двух ран на животе Себастьяна и из одной на бедре. Линчес рванулся от песчаного бассейна.
— Эй, нельзя же…
— …можно ему, — Айдас сграбастал брата за плечо, белые пальцы безуспешно пытались отбросить черную преграду. Себастьян упал.
Вжик!..
Тай вскрикнула и рухнула на колени, закрывая руками свое обескровленное лицо и раскачиваясь над Себастьяном.
…вжик, вжик!
Он выгнул спину, задыхаясь. Раны на бедре, щеке и груди сочились кровью.
Принс остановился.
— А теперь я убью тебя, — он перешагнул через ноги Себастьяна, смявшие ковер. — Вот ответ на твой вопрос.
Это пришло откуда-то из глубины, прятавшееся до сих пор в закоулках его памяти. Наркотик помог появиться этому чувству, высветил его ярко и отчетливо. Что-то задрожало внутри него, поднялось откуда-то снизу, вцепилось в живот, расперло грудную клетку, широко разлилось и вырвалось наружу. Лок взревел. Все чувства обострились под действием наркотика, он увидел сиринкс, оставленный на краю круга. Он схватил его…
— Не надо, капитан!
…когда Принс замахнулся, Лок нагнулся, прижимая инструмент к груди. Он до отказа вывернул рукоятку интенсивности.
Рука Принса проломила косяк, к которому минуту назад прислонялся Мышонок. В четырех-пяти футах выше луча полетели щепки.
— Капитан, это же мой!..
Мышонок прыгнул, и капитан наотмашь ударил его ладонью. Мышонок полетел в песчаный бассейн.
Лок прыгнул в сторону и резко повернулся лицом к двери, где Принс, все еще улыбаясь, делал шаг вперед.
Лок рванул рукоятку музыки.
Вспышка.
Отражение вспышки на куртке Принса, луч был сжат до предела, рука Принса рванулась к глазам. Он, моргая, затряс головой.
Лок снова рванул рукоятку.
Принс зажмурил глаза, отступил назад, вскрикнул.
Пальцы Лока рванули струны. Хотя звук был остронаправленным, по комнате, перекрывая крик, загрохотало эхо. Голова Лока под этим звуком ушла в плечи. Но он снова ударил по звуковой деке. И снова. С каждым падением его руки на инструмент Принс отступал назад. Он наступил на ногу Себастьяна, но не упал. В разуме Лока, еще частично свободном от ярости, мелькнула мысль: его среднее ухо уже должно выйти из строя… Затем ярость метнулась дальше. И не стало ни единой частички разума, свободной от нее.
Еще раз. Руки Принса обхватили голову. Его настоящая рука задела парящую полочку. Статуэтка упала.
Взбешенный Лок с размаху ударил по пластине запаха.
Отвратительная вонь поползла в ноздри, защипала полость носа так, что выступили слезы.
Принс, зашатавшись, закричал. Кулак в перчатке ударил по стеклянной панели. Она треснула от пола до потолка.
Лок шел за ним по пятам, почти ничего не видя сам.
Теперь Принс ударил по стеклу обоими кулаками, стекло брызнуло в стороны, осколки полетели на пол и на камни.
— Нет! — это Руби. Лицо ее было спрятано в ладонях.
Принс бросился наружу.
Жар охватил лицо Лока. Но он шагнул следом.
Принс, шатаясь и спотыкаясь, отступал к сиянию Золота. Лок осторожно спускался за ним по острым камням склона.
И ударил.
Свет хлестнул Принса. Он, видимо, сохранил часть своего зрения, потому что снова схватился за глаза. Он упал на одно колено.
Лок пошатнулся. Плечо его задело горячий выступ. Он весь покрылся струйками пота, пот тек по лбу, задерживался на бровях, скатывался по шраму. Он сделал шесть шагов. И на каждом извлекал свет ярче Золота, звук громче грохота лавы, запах резче серных испарений, щипавших его глотку. Его ярость была настоящей и алой, ярче, чем Золото!
— Полон… Дьявол… Отродье!
Принс упал в тот самый момент, когда его настиг Лок. Его голая рука отдернулась от раскаленного камня. Голова приподнялась. Руки и лицо его были в прорезях от осколков стекла. Рот открывался и закрывался, как у рыбы. Слепые глаза моргали, закрывались и снова открывались.
Лок отвел ногу назад и вдребезги разбил это задыхающееся лицо…
И все прошло.
Он вдохнул горячий газ. Глазам стало больно от жара. Он повернулся, руки его повисли по бокам. Земля под ним вдруг резко накренилась. Она разошлась, и жар толкнул его в спину. Он, шатаясь, стал пробираться между изъеденными оспой камнями. Огни Таафита дрожали за мерцающей завесой. Он потряс головой. Мысли вертелись вокруг обожженной груди. Он закашлялся, звук был словно далекое мычанье. И он уронил сиринкс…
Она приближалась к нему, обходя зазубренные острия.
Прохлада тронула его лицо, влилась в гортань. Лок заставил себя выпрямиться. Она пристально глядела на него. Ее губы трепетали, не произнося ни слова. Лок шагнул к ней.
Она подняла руку (он подумал, что она собирается ударить его. Но отнесся к этому совершенно безучастно) и коснулась его напружинившейся шеи.
Сглотнула.
Лок смотрел на ее лицо, ее волосы, забранные серебряным гребнем. В мерцании Золота ее бархатистая кожа приобрела цвет ореховой скорлупы, глаза ее над выступающими скулами были густо накрашены. Но главное заключалось в слабом наклоне подбородка, в выражении губ цвета меди, застывшем между ужасной улыбкой и смирением с чем-то невыразимо грустным, в изломе пальцев на горле.
Ее лицо приблизилось к его лицу. Теплые губы коснулись его губ, стали влажными. Он почувствовал тепло обвивающихся вокруг него рук и прохладу перстня. Ее руки скользнули…
Сзади застонал Принс.
Руби, вскрикнув, метнулась в сторону. Ее ногти царапнули его плечо. Он шагнул сквозь разбитое стекло. Обвел взглядом экипаж.
— Черт бы все это подрал! Идем отсюда!
Под узловатой плотью, словно цепи, ходили мускулы. Рыжие волосы поднимались и опускались на его блестящем животе при каждом вдохе.
— Идем!
— Капитан, что случилось с моим?..
Но Лок уже двинулся к двери.
Мышонок дико посмотрел на капитана, на колышущееся Золото. Он бросился через комнату и нырнул в разбитое стекло.
Лок уже собирался закрывать садовые ворота, когда Мышонок скользнул между близнецами. Сиринкс он прижимал одной рукой, футляр — другой.
— Идем на «Рух», — говорил в это время Лок. — Мы улетаем с этого мира!
На одном плече Тай несла, придерживая рукой, покалеченного зверя, на другое опирался Себастьян. Катин попытался ей помочь, но Себастьян был слишком низок ростом, чтобы он мог оказать реальную помощь осклабившемуся от боли киборгу в блестящей одежде. В конце концов, Катин засунул руки под ремень своих шортов.
Они торопливо шли по булыжникам Города Ужасной Ночи, и туман клубился над уличными фонарями.
— Паж чаш.
— Дама чаш.
— Колесница. Моя взятка. Девятка жезлов.
— Валет жезлов.
— Туз жезлов. Взятка к дураку идет.
Старт был очень плавным. Теперь Лок и Айдас вели корабль, остальной экипаж сидел в холле.
Катин глядел с пандуса, как Тай и Себастьян играли в карты.
— Парцифаль — жалкий дурак — покинул Малую Аркану и перешел в состав двадцати одной карты Большой. Он изображается на обрыве утеса. Белый кот вцепился ему в зад. Невозможно сказать, падает ли он или возносится. Но в позднейших сериях мы имеем уже карту, названную «отшельник»: старик с посохом и фонарем на том же самом утесе грустно смотрит вниз.
— О чем, черт возьми, ты говоришь? — спросил Мышонок. Его пальцы поглаживали шрам на полированном розовом дереве. — При мне хоть не говори. Эти чертовы карты Таро…
— Я говорю об исследованиях, Мышонок. Я начинаю думать, что мой роман должен быть своего рода исследованием. — Он снова взял диктофон. — Рассмотрим первоначальные версии Грааля . Довольно странно, что ни один из тех писателей, которые приступали к описанию легенды о Граале во всей ее полноте, не дожил до завершения своего труда. Мэгеннинсон и Вагнер, создавшие наиболее популярные версии, исказили изначальный материал настолько, что мифологическая основа их версий стала неузнаваемой и бесполезной (возможно, это и есть причина, по которой они избежали участи остальных). Но все правдивые пересказы версии о Граале — «Конте дель Грааль» Кретьена Де Труа в тринадцатом веке, «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха и «Прекрасней королева» Спенсера в шестнадцатом веке — все они незавершены, потому что их авторы умерли. Я знаю, что в конце девятнадцатого века американец Ричард Хови начал цикл из одиннадцати музыкальных произведений на тему Грааля и умер раньше, чем закончил пятую вещь. Аналогично Джордж Макдональд, друг Льюиса Кэррола, оставил незаконченными свои «Источники легенды о Святом Граале». То же самое с циклом поэм Чарльза Вильяма «Странствия через Логр». И столетие спустя…
— Заткнешься ты наконец, Катин? Если бы я занимался такой дребеденью, как ты, я бы свихнулся!
Катин вздохнул и щелкнул выключателем диктофона.
— Ах, Мышонок, я бы свихнулся, если бы думал столько же, сколько ты!
Мышонок сунул инструмент обратно в футляр, положил руки на крышку крест-накрест и опустил на них свой подбородок.
— Продолжай, Мышонок. Видишь, я перестал болтать. Не грусти. Что это тебя так расстраивает?
— Мой сиринкс…
— На нем появилась царапина, только и всего. Они появлялись и раньше, и ты говорил, что это не сказывается на качестве воспроизведения.
— Не инструмент, — на лбу Мышонка появились морщинки. — Что капитан сделал с… — он потряс головой, отгоняя воспоминания.
— О.
— Не только это. — Мышонок выпрямился.
— А что еще?
Мышонок снова потряс головой.
— Когда я выбежал сквозь разбитое стекло, чтобы подобрать свой сиринкс…
Катин кивнул.
— Жарища там была невыносимая. Еще три шага, и я подумал, что у меня ничего не выйдет. Потом я увидел, где капитан уронил его — на середине склона. Поэтому я зажмурил глаза и пошел. Я думал, что мои ступни обгорят, и был вынужден половину пути скакать. Во всяком случае, я добрался, подобрал его и… Я увидел их.
— Принса и Руби?
— Она пыталась вытащить его вверх по склону. Она остановилась, когда увидела меня. А я испугался, — он оторвал взгляд от своих рук. Пальцы его были стиснуты. Ногти глубоко впились в ладони. — Я повернул сиринкс на нее. Свет, звук, запах — все до упора. Капитан не знал, как сделать с помощью сиринкса то, что он хотел сделать. А я знал. Она была слепая, Катин. И я, наверное, порвал ей обе барабанные перепонки. Луч лазера был настолько мощным, что ее волосы сразу охватило пламя, потом одежду…
— Ох, Мышонок…
— Я слишком испугался, Катин! После того, что случилось с капитаном и с ними. Но, Катин… — шепот Мышонка был словно скрежет сталкивающихся между собой глыб. — Никогда не стоит так пугаться…
— Дама мечей.
— Королей мечей.
— Влюбленные. Моя взятка. Туз мечей.
— Тай, иди и замени на время Айдаса, — раздался из громкоговорителя голос капитана фон Рея.
— Да, сэр. Тройка мечей от дурака идет. Императрица от меня. Моя взятка, — она собрала карты, встала из-за стола и пошла в свою каюту.
Себастьян потянулся.
— Эй, Мышонок!
