Через год после окончания войны мой издатель отправил меня в Ставангер, в Норвегию, чтобы проинтервьюировать Роджера Ту Хокса. Я был уполномочен заключить с ним договор. Условия были весьма благоприятными, особенно принимая во внимание цены на типографские расходы и пересылку в послевоенный период. Я сам попросил об этом поручении, потому что был наслышан о Роджере Ту Хоксе. Большая часть историй о нем были невероятными, иногда противоречивыми, однако, согласно моей информации, сами его рассказы были правдивы.

Мое любопытство было так распалено, что я уволился бы со своей должности и на свой страх и риск отправился бы в Норвегию, если бы даже мой издатель не согласился на это. А это было время, когда с моей профессией получить работу было нелегко. Восстановление разрушенной войной цивилизации было нашей важнейшей целью; умение обрабатывать металл или класть стены из камня было предпочтительнее умения владеть пером.

Тем не менее люди покупали книги, и тайна этого чужака Роджера Ту Хокса возбуждала интерес во всем мире. Почти каждый слышал о нем, но те, кто его знал, были или мертвы, или пропали без вести.

Я купил билет на старый грузовой пароход, которому потребовалось семь дней, чтобы дотащиться до Ставангера. Хотя, когда я сошел на берег, был уже поздний вечер, я все же спросил на своем скверном норвежском, где находится отель, в котором, по моим сведениям, остановился Ту Хокс. Перед отъездом я безуспешно пытался заказать там комнату.

Такси стоило очень дорого, потому что бензин был все еще строго нормирован. Мы проехали по многим темным улицам, но окна отеля были ярко освещены и вестибюль был заполнен надменными гостями, которые, по–видимому, все еще радовались, что им удалось пережить войну.

У конторки я осведомился, в каком номере остановился Ту Хокс, и мне ответили, что сейчас он в танцевальном зале, где бургомистр Ставангера устраивает бал. Это объясняло оживление в вестибюле.

Мне было нетрудно разыскать Роджера Ту Хокса, потому что я знал его по многим фотографиям. Он стоял в углу зала, окруженный гостями. Я пробился туда и мог разглядеть его вблизи: средний рост, приятное лицо с высокими залысинами и массивным крючковатым носом, темно–каштановые волосы. Смуглая кожа была, однако, не более темной, чем у обычного загоревшего на солнце европейца. Глаза его были неожиданно серыми, такими же холодными и серыми, как зимнее небо в Исландии. В правой руке он держал стакан с водкой и что–то оживленно говорил, причем его белые зубы все время поблескивали в добродушной и даже застенчивой улыбке. Его норвежский был ненамного лучше моего, с сильным акцентом и весьма неправильными грамматическими формами. Возле него стояла красивая блондинка, которую я также видел на фотографиях: его жена.

Когда в разговоре возникла короткая пауза, я использовал ее и представился. Он, конечно, знал обо мне и о моей профессии, потому что мой издатель и я переписывались с ним. У него был глубокий, вызывающий доверие баритон, и он вежливо осведомился, как прошло мое путешествие. Потом он, улыбаясь, сказал:

— Я уже боялся, что ваш издатель передумает и вы не сможете сюда приехать. — Он сделал короткую паузу, затем, с сожалением пожав плечами, продолжил: — Через два дня я покидаю Норвегию. Это значит, что я смогу посвятить вам полтора дня. Я вам расскажу свою историю и хочу надеяться, что вы сочтете ее достаточно занимательной. Пожалуйста, постарайтесь запомнить ее правильно. Как у вас с памятью?

— Она у меня фотографическая, — ответил я. — Но только я боюсь, что ни одному из нас не придется спать вволю. Я устал, но я начну слушать ваш рассказ тогда, когда вам будет угодно…

— Немедленно. Я хочу только поблагодарить хозяина дома.

Пятью минутами позже мы уже были в его комнате. Он поставил на печку большой кофейник, а я тем временем достал бланк договора, карандаш и блокнот.

— Я не знаю, — сказал он, — верно ли то, что я делаю, но мне нужны деньги, а эта книга кажется мне самым простым способом добыть их. Может быть, я и не вернусь, чтобы забрать мой гонорар. Все зависит от того, что произойдет в конце моего путешествия.

Я поднял брови, но ничего не сказал. Он быстрыми шагами пересек комнату, взял со шкафа глобус и поставил его на стол. Эта вещь была сделана еще до войны, и на ней не отразилось изменение границ, происшедшее за последний год.

— Идите сюда, — сказал он. — Я хочу показать вам, где началась моя история.

Я подошел к нему. Он медленно повернул глобус и кончиком карандаша указал на точку на некотором расстоянии от западного берега Черного моря.

— Плоешти, — сказал он. — Отсюда я хочу начать. Я мог бы отодвинуть начало еще дальше в прошлое. Но на это потребуется время, которого у нас нет. Правда, у меня есть рукопись, в которой моя жизнь описана подробно, день за днем. Начнем, однако, с налета на нефтяные промыслы в Плоешти.

— Плоешти в Румынии? — спросил я.

— Да. Плоешти, центр добычи и переработки нефти для Германии. Цель нашего Девятого воздушного флота, который тогда базировался в Киренаике в Северной Африке. Прошло уже пять лет войны, прежде чем американцы смогли совершить нападение на важнейший центр жизнеобеспечения фашистской Германии. Сто семьдесят пять четырехмоторных бомбардировщиков, нагруженные бомбами, боеприпасами и горючим, стартовали с полевого аэродрома в оккупированной части Южной Италии, чтобы нанести бомбовый удар по резервуарам с горючим, нефтяным вышкам и ректификационным колоннам в Плоешти. Нам не сказали, что город и нефтеперерабатывающий комплекс окружены множеством орудий всех калибров и что здесь самая большая концентрация зенитных батарей во всей Европе. Но если бы мы об этом и знали, события развивались бы примерно так же, разве что мы бы меньше удивились.

Я был пилотом одного из «Б–24», носившего собственное имя «Гайавата». Моим вторым пилотом был Джим Эндрюс. Он был из Бирмингема в Алабаме, но ему, казалось, ничуть не мешало, что я был индейцем–полукровкой. Мы были лучшими друзьями.

Он улыбнулся.

— Может быть, мне нужно сказать вам, что я ирокез, по крайней мере, по материнской линии. Мой отец был урожденным шотландцем. Ирокезы — близкие родственники чероки.

Я кивнул и осторожно сказал:

— Я могу надеяться, что эти сведения упоминаются в рукописи, которую вы мне обещали?

— Да, само собой разумеется. Итак…

Командир соединения бомбардировщиков проложил курс южнее Тырговиште и, вместо того чтобы отклониться на север, где должен был находиться Плоешти, вел машины почти точно на Бухарест. Лейтенант Ту Хокс заметил навигационную ошибку и так же, как и некоторые другие командиры самолетов, нарушил предписанное радиомолчание. Командир звена не дал никакого ответа и упрямо продолжал следовать ложным курсом. Несколькими минутами позднее далеко слева и над самым горизонтом Ту Хокс увидел грязно–коричневое облако и понял, что это, должно быть, дым над горящими нефтехранилищами. Первая волна нападающих достигла цели и сбросила бомбы.

Он наблюдал за флагманским бомбардировщиком и спрашивал себя, видел ли полковник этот предательский дым. Внезапно флагманский бомбардировщик заложил крутую кривую и взял курс на дымящиеся нефтепромыслы. Ту Хокс и другие командиры бомбардировщиков, предупредив ведомых, повторили этот маневр. «Гайавата», запустив все четыре мотора на полную мощность, понесся на север со скоростью примерно четыреста километров в час. Соединение опустилось на предписанную для нападения высоту в сто метров. Зеленые кукурузные поля сменились желто–коричневыми полями пшеницы; каналы, дороги, тропинки и ручейки пронеслись под ними. На фоне облаков дыма парили огромные серые тела аэростатов воздушного заграждения. Некоторые из них поднимались, чтобы пополнить заграждение, другие висели на большой высоте; часть из них была сбита.

Ту Хокс был смущен, хотя и не показывал этого Эндрюсу. Соединение заходило не с того направления, и проводившийся на протяжении целой недели инструктаж о положении целей в зоне нападения не приносил теперь никакой пользы; неделя эта была потрачена зря. При подлете с юга все выглядело иначе, чем на фотографиях разведчиков.

Соединение бомбардировщиков еще не достигло аэростатов, когда немцы открыли огонь. Копны сена, группы кустов и полевые амбары оказались замаскированными зенитными установками. Двадцатимиллиметровые четырехствольные зенитки и тридцатисемимиллиметровые скорострельные пушки поливали небо трассирующими снарядами. С обочин дорог, из кюветов и защитных окопчиков посреди полей били пулеметы. Стоящие в отдалении крытые грузовики внезапно разъехались, и открылись новые орудия. Далеко впереди вели огонь батареи длинноствольных 88–миллиметровых зениток, стреляющих взрывчатой шрапнелью, и облачка взрывов рисовали в небе плотный узор.

«Гайавату» сотрясали ударные волны взрывов. Осколки снарядов и пулеметные пули пронизывали плоскости и фюзеляж. Бортовые стрелки вели огонь по зенитным установкам из своих спаренных пушек. Воздух был словно бы накрыт сеткой, сотканной из трасс–пуль и снарядов, из вспышек взрывов, преодолеть которую казалось невозможным, а попытка сделать это была равна самоубийству. Многие машины уже горели, другие в аварийном порядке избавлялись от своего груза бомб и с двумя работающими моторами пытались набрать высоту и уйти подольше. Рев четырнадцатицилиндровых моторов смешивался с залпами 88–миллиметровых орудий в оглушительную какофонию.

Роджер Ту Хокс шел в звене прорыва. Он удивлялся, что его машина все еще избегала прямого попадания, что все четыре мотора еще работали, что приборы не зарегистрировали еще ни течи в топливных баках, ни прорыва трубопроводов. Хвостовой стрелок сообщил, что левое вертикальное хвостовое оперение с рулем сорвано. Машина справа от них выглядела так, словно гигантский меч разрубил ее фюзеляж. Машина слева от них вдруг провалилась, нос ее окутался дымом, вероятно, от прямого попадания. В следующее мгновение она камнем рухнула вниз, ударилась о землю и исчезла в ярком шаре огня.

Перед аэростатным заграждением звено рассеялось; маневрируя, пилоты старались уклониться от стальных тросов. Сквозь завесу дыма тут и там были видны баки с горючим и ректификационные колонны. Один из бомбардировщиков спикировал вниз и взорвался, упав на одну из нефтеперегонных установок; с другой стороны самолет, с двумя охваченными огнем моторами, медленно вошел в штопор и рухнул вниз; еще один, тоже горящий, сбросил свой бомбовый груз в поле и попытался набрать высоту, чтобы его экипаж смог выпрыгнуть с парашютами. Куски обшивки носились в воздухе. В одно из бензохранилищ, расположенных на отшибе, попало несколько бомб, и оно взлетело на воздух. Взрывная волна подхватила «Гайавату» и швырнула его вверх. Ту Хокс и Эндрюс несколько секунд старались удержать машину от падения. Ту Хокс, взглянув на машину командира эскадрильи, увидел, как она развалилась в воздухе на две части и в облаке дыма рухнула вниз.

Впереди на земле находилось скопление емкостей, трубопроводов и буровых вышек, которые занимали более квадратного километра площади. Ту Хокс проревел в переговорное устройство:

— Сбросить бомбы!

Он ждал, что машина, освободившись от груза, пойдет вверх, но этого не произошло. Он вызвал стрелка и повторил приказ сбросить бомбы, но на связь вышел не он, а О’Брайен, бортовой стрелок из верхней башни, и прохрипел на своем ирландском диалекте:

— Гаазара мертв! Он лежит на бомбовом люке!

Ту Хокс выругался. Драгоценное время уже было упущено. Увидев впереди и чуть в стороне грузовую станцию, он сосредоточился на новой цели и взял курс туда. Эндрюс сбросил бомбы, и машина прибавила в высоте и скорости. Эндрюс обернулся назад, лицо у него было грязное и бледное.

— Чарли тоже зацепило, — сказал он. — Кормовая кабина сорвана.

— Ты почувствовал попадание? — спросил Ту Хокс. — Я — нет.

— Я тоже нет, — сказал Эндрюс. — Иисусе! Я не верю, что мы сделали это!

Ту Хокс ничего не ответил. Он повел бомбардировщик по крутой дуге налево, чтобы снова лечь на прежний курс. Машина дрожала, один из взрывов оглушил их, и ветер завыл в кабине. Плексиглас со стороны Эндрюса был продырявлен, а второй пилот безвольно повис на ремнях; лицо его превратилось в сплошную массу из разорванного мяса и раздробленных костей. Все это было пропитано кровью.

Ту Хокс повернул машину на юго–запад, однако, прежде чем бомбардировщик успел закончить маневр, в него попал еще один снаряд. Внезапно кто–то закричал так громко, что его можно было расслышать, несмотря на грохот снаружи и резкий вой, с которым воздух врывался внутрь самолета через пробоины в фюзеляже. Ту Хокс повел «Гайавату» вверх так круто, как только мог; один из левых моторов охватило пламя, а внешний мотор справа потерял винт. Машина не могла долго держаться в воздухе, нужно было набрать максимальную высоту, а потом прыгать.

У него появилось странное чувство — чувство расщепления сознания. Это продолжалось секунды две, потом оно исчезло, но он знал, что за этот короткий промежуток времени произошло что–то чуждое, что–то неземное. Особенно странным было то, что расщепление сознания, казалось, не было чисто субъективным; он был убежден, что сама машина и все, что в ней находится, было вырвано из нормальных взаимосвязей — или из реальности.

Потом он забыл об этом чувстве. Паутина трассирующих пуль и снарядов на мгновение раздвинулась, и он пролетел над ней и сквозь нее. Грохот и сотрясение от взрывов исчезли; только ветер ревел в продырявленном плексигласе пилотской кабины.

Вдруг, словно из ничего, возник истребитель. Он появился так быстро, словно свалился из какой–то дыры в небе, и у Ту Хокса не было времени, чтобы определить его марку. Он мчался как черная молния, выплевывая смерть из бортовых пушек и пулеметов. Столкновение казалось неизбежным; внезапно немец лег на крыло и нырнул под «Гайавату».

Бомбардировщик получил смертельный удар. Его левое крыло обломилось и, кружась, исчезло внизу.

В следующее мгновение Ту Хокс оказался вне «Гайаваты». Земля была так близко, что невозможно было выдержать предписанную паузу, и он тотчас же рванул кольцо. Он падал, опрокидываясь в воздухе, и тут увидел, что города Плоешти, который должен был находиться внизу, больше не было. Вместо его предместий, которые он еще незадолго до этого видел внизу, он увидел только немощеную дорогу, деревья и отдельные крестьянские дворы. Плоешти теперь находился так далеко, что был виден только столб дыма.

«Гайавата» под ним был полностью объят пламенем и окутан черным дымом. Ту Хокс почувствовал резкий рывок, который удержал его в воздухе, взглянув вверх, он увидел, что парашют раскрылся.

Слева от него под шелковым куполом покачивался другой человек. Ту Хокс узнал О’Брайена, своего бортового стрелка. Только им двоим из всего экипажа «Гайаваты» удалось избежать гибели.