Глава 7
Неделей позже было совершено нападение на армейский обоз. Члены общества замаскировались под сатиров. Днем их маскировка вряд ли могла кого–нибудь провести, да и при плохом освещении достаточно было чуть–чуть приглядеться, чтобы понять что к чему. Их это не беспокоило. Они пошли на это только для того, чтобы дать людям королевы возможность обвинить местных вийров.
Было девять часов вечера, когда они приблизились к таверне, носившей название «Вся из стекла». Она вся сверкала огнями. Внутри солдаты дули пиво и играли в кости. Фургоны выстроились цепью позади сарая. Сержант присматривал за сменой лошадей в упряжках и даже не поднял глаза, когда первые из участников налета выскочили из–за сарая.
Взять верх над часовыми оказалось делом простым. Мнимые сатиры выскочили из темноты, окружили изумленных солдат и мигом скрутили их. Сопротивление было на редкость слабым. «Так ли уж это удивительно?» — подумал про себя Джек, затыкая кляпом рот одному из этих простоватых парней.
В таверне продолжался пир, будто никто из пирующих не слыхал скрипа тележных осей, сопения животных и стука колес. Выехав на дорогу, участники налета и вовсе забыли всякую осторожность и стали кричать и стегать упряжки. Только тогда распахнулись двери, и из таверны спотыкаясь, с криками и руганью посыпались обозные, все еще держа в руках кружки и деньги.
Джек подумал, что актеры они никудышные: проклятия их были слабыми, и он мог бы сам поклясться, что слышал приглушенный смех.
На протяжении всей долгой обратной дороги он испытывал что угодно, только не чувство дерзости и отваги. Он был разочарован, потому что ему так и не пришлось вытянуть свою шпагу из гибкого стекла. Еще недавно ему так хотелось проткнуть ею кого–нибудь или что–нибудь. Какой–то тяжелый серый груз давил на него, и, как он ни старался, он не мог избавиться от него.
Даже в течение редких встреч с Р–ли он не был в состоянии полностью освободиться от этого затаенного гнева. Слишком много слов были такими же, когда они с Р–ли в первый раз поцеловались.
Он очень хорошо запомнил их. Он набрал побольше воздуха и повторял, что он ее любит, он ее любит, и ему наплевать, если кто–то узнает об этом, если кто–то узнает об этом!
Он прижал ее к себе и поклялся, что говорит то, что думает.
— Да, сейчас ты любишь. Но ведь ты знаешь, что это невозможно. Церковь, государство, родня — все запретят тебе это.
— Я им не позволю!
— Есть один выход. Идем со мной.
— Куда?
— В Тракию.
— Я не могу этого сделать.
— Почему?
— Оставить своих родителей? Разбить их сердца? Предать девушку, которая мне обещана? Подвергнуться отлучению от церкви?
— Если бы ты по–настоящему любил меня, то пошел бы куда угодно.
— О, Р–ли, для тебя это все легко. Но ты же не человек.
— Если бы ты перешел со мной горы и поселился в долине, ты приобрел бы гораздо большее, чем только меня. Ты бы стал таким, каким никогда не будешь здесь, в Дионисии.
— Кем же?
— Идеальным человеком!
— Не понимаю!
— Ты бы стал более уравновешенным, у тебя было бы большее единство тела и души. Твое подсознание работало бы рука об руку с сознанием. Ты не был бы суматошным, подобно ребенку, подобно ненастроенному музыкальному инструменту.
— И все же я не пойму, что ты имеешь в виду?
— Идем со мной. В долину, где я провела три года, проходя обряды посвящения. Там ты будешь жить среди людей, среди совершенных людей. Сейчас ты как бы неотделанный, как бы состоишь из множества отдельных черт, не составляющих единого целого. Просто набор разных черт, и только.
— Значит, я пугаю тебя. Большое спасибо!
— Сердись, сердись, если это тебе поможет. Но я вовсе не хотела обидеть тебя. Я имею в виду, что ты еще не осознаешь всех своих способностей. Они скрыты от тебя. Другими и самим тобой, ты как бы сам с собой играешь в прятки, понимаешь? Отказываешься увидеть, кем ты являешься в действительности!
— Если ты такая цельная, то почему же ты меня любишь? Я же весь разрозненный!
— Джек, у тебя есть такие же возможности стать сильным и совершенным, как у любого гривастого. Ты мог бы там, в Тракии, стать таким, каким должен был стать. Любой человек мог бы, если бы преодолел этот барьер ненависти и страха и научился тому, на что у нас ушли мучительные столетия.
— И ради этого бросить все, что есть у меня сейчас?
— Брось то, что тебе не нужно, а лучшее, доброе — сохрани! Но не решай сам, что является наилучшим, пока не пойдешь со мною.
— Я подумаю над этим.
— Решай сейчас!
— У меня голова кружится от искушения.
— Идем! Оставь животных привязанными к дереву, а плуг в борозде. Никаких прощаний. Просто уходим вместе. Со мной.
— Я… я не могу… Это так…
— Пожалуйста, не надо никаких извинений.
С того времени он никак не мог избавиться от чувства, что он отказался от пути, который принес бы ему много счастья. В течение некоторого времени он пытался убедить себя в том, что просто приказал себе: «Изыди, сатана!» Через несколько дней он честно признался самому себе, что у него не хватило смелости. Если бы он любил сильно, как она говорила, он все бы бросил и пошел за нею. Отказавшись от всего, преданный только ей…
Но это означало бы… нет, он никогда не мог бы вступить с нею в священный брак!
Но он любил ее! И так ли уж необходимо, чтобы человек в рясе произнес над ними какие–то слова? Вероятно, он все же считает это необходимым, так как не ушел с нею. И она сказала, что проверкой его любви будет решение об уходе с нею.
Он не пошел. Значит, он не любил ее.
Но ведь это неправда!
Он ударил кулаком по сиденью фургона. Он любит ее! Очень любит.
— Что это с тобой делается, черт побери? — спросил молодой Хоу, сидевший рядом с ним.
— Ничего!
— Тебя часто приводят в бешенство разные пустяки, — рассмеялся Хоу. — На, глотни.
— Нет, спасибо. Нет настроения.
— Как хочешь, за твое здоровье, Джек. Между прочим, ты заметил, что Джона Маури с нами не было?
— Нет.
— А вот Чаковилли заметил и поднял крик. Никто не знает, где он. Или, по крайней мере, все делают вид, что не знают. Но я — то знаю!
Джек иронически хмыкнул.
— Тебе интересно?
— Ничуть.
— Ты, видно, болен, дружище! И все равно я тебе скажу. Эд Ванч послал Джона наблюдать за кадмусом на вашей ферме!
Джек встрепенулся.
— Почему?
— Эд считает, что Полли все еще не покинула ферму.
Хоу засмеялся и опорожнил флягу. Затем начал стегать покрытые густой шерстью спины единорогов и, когда фургон набрал скорость, крикнул, перекрывая грохот колес:
— Эд упрямый, как молодой единорог! Вот увидишь, когда–нибудь он здорово схлестнется с Чаковилли!
— И тот убьет его.
— Может быть. Если только Эд не засадит медное дерево ему под ребро. Сейчас он ведет себя примерно, это правда, но думаю, что никогда не забыть ему выбитых зубов.
— С кем мы деремся? С гривастыми? Или друг с другом?
— Наши распри должны быть улажены до того, как план действий начнет претворяться в жизнь.
— Скажи мне, Хоу, а ты сам на чьей стороне?
— Мне все равно. Я просто дожидаюсь того дня, когда начнется большая драка.
Он вытащил еще одну флягу, сделал затяжной глоток и только после этого посмотрел на Джека. Джеку пришло в голову, уж не думает ли Хоу напасть на него? Ему уже доводилось раньше видеть это напряженное выражение на его лице.
— Хочешь, я скажу тебе кое–что, Джек? В день УГ очень много добра уйдет к посторонним владельцам. Гривастые и обезумевшие от грабежа люди… обязательно… сведут счеты с некоторыми людьми. Когда настанет этот день…
Он снова поднял флягу и произнес:
— Я, возможно, скоро стану лордом Хоу. Разумеется, убитый горем, я воздвигну памятник моему бедному старому папаше, не пережившему кровавых событий.
— Твой отец говорил как–то, что он ощенился жирным, глупым, негодным псом! Оно и видно!
— Придержи язык, Кейдж! Когда я стану бароном Хоу, я не забуду своих врагов!
Он отшвырнул пустую флягу. Вожжи ослабли в его руках, и единороги, почувствовав это, сбавили ход.
— Ты считаешь себя чертовски умным. Кейдж, а я намерен доказать тебе обратное. Как–то в разговоре с тобой я сказал, что мне все равно, кто станет главарем УГ. Ха! Я тебе соврал. Я всегда вру. Так вот, я знаю кое–что такое, чего ты не знаешь. Об этом сумасшедшем Ванче и большеглазом лакомом кусочке Полли. И об этом нахальном выскочке Чаковилли тоже…
— Что именно?
Хоу помахал у него перед лицом пальцем и несколько раз мотнул головой.
— Ишь, какой шустрый! А ты меня попроси.
Он запустил руку в карман куртки и вытащил еще одну флягу. Джек схватил его за шиворот и подтянул к себе.
— Скажи сейчас же, или я заставлю тебя пожалеть о том, что ты начал этот разговор.
Хоу обхватил флягу за горлышко и поднял руку, чтобы ударить Джека. Тот мгновенно среагировал и рубанул тыльной стороной ладони по бычьему затылку Хоу. Молодой баронет упал в фургон, где его подхватили другие участники налета.
Джек схватил вожжи и крикнул через плечо:
— Он не окочурился?
— Пока что дышит.
Несколько человек засмеялись. Джек почувствовал себя немного лучше. В свой удар он вложил всю накопившуюся в нем ярость. Однако на что намекал этот свинтус?
Следующие шесть миль от Черной Скалы до Слашларка животных не жалели. Джек удивлялся, каким образом им удается сохранить скорость. К тому времени, когда они достигнут окружного центра, они должны пасть от изнеможения. А ведь надо еще сделать крюк вокруг города, чтобы никто из жителей не заметил фургонов. Вместе это составит семь миль, после чего придется протащить фургоны еще семь до фермы Кейджа. Там фургоны заведут в амбар, а оружие спрячут под стогом сена. Но выдержат ли единороги?
В полумиле от Слашларка Чаковилли велел остановиться. Именно тогда Джек, как и все другие участники налета, обнаружил, что он посвящен далеко не во все детали плана.
Из леса вышли люди с факелами, выпрягли пышущих паром, покрытых пеной животных и впрягли свежих. Чаковилли приказал участникам налета надеть свою одежду.
Когда все уже переоделись, из фургона выполз Хоу. Он потер шею и непонимающе уставился на факелы.
— Что случилось? — спросил он.
— Ты упал и вышиб из себя дух, — сказал кто–то из попутчиков.
— Разве мы перед этим не разговаривали с тобой, Джек?
— Да.
— И что я говорил?
— Свой обычный бред.
— Ха! Ха!
Хоу не сердился. Он с опаской посматривал на Эда, который стоял поблизости. Потом улыбнулся и хлопнул Ванча по плечу.
— Вот видишь, Эд! Все в порядке!
— Заткнись! — прорычал Эд, повернулся и скрылся в темноте.
Джек задумчиво посмотрел ему вслед. У кузена был тот самый безумный и отрешенный вид, который свидетельствовал, что он что–то задумал.
Обоз снова тронулся в путь. Он прошел по дороге, огибавшей Слашларк с запада. Неожиданно гряда невысоких гор, закрывавшая им вид на город, уступила место равнине. Они вернулись на главное шоссе, которое шло вдоль реки Бигфилд до места, где в нее впадала Сквамос–Крик. Там, в двух сотнях метров к югу от моста, фургон остановился.
— Отсюда большинство из вас разойдется по домам, — сказал Чаковилли. — Кучера продолжат путь к Кейджам, до фермы Кейджей, где и заночуют. Я тоже останусь там. Нам, однако, понадобятся еще люди, чтобы побыстрее разгрузиться.
Однако люди не спешили уходить в темноту. Те из них, кто жил неподалеку, наконец ушли. Те, чьи дома были далеко, забрались в повозки, которые дожидались их всю ночь.
Смуглый руководитель правил последним фургоном. Хоу — вторым, Ванч — третьим. С остальными кучерами Джек знаком не был.
Прогрохотал мост. Люди выглядывали, чтобы увидеть разбуженного и высунувшегося из окна башни смотрителя. Они облегченно вздохнули, когда проехали мимо высокого каменного сооружения, не обнаружив признаков тревоги среди тех, кто должен был быть внутри его. В этот момент на берегу ручья вспыхнул фонарь. Навстречу им шел смотритель с длинным тонким шестом на плече и соломенной корзиной, свисавшей сбоку. Надо же было так случиться, что гривастый как раз возвращался с длившейся всю ночь рыбалки.
Джек повернул голову в его сторону. Ванч остановил свой фургон, задерживая обоз, и выпрыгнул. В руках у него был дротик со стеклянным наконечником.
Джек вырвал вожжи у Хоу, остановил животных и крикнул:
— Эй, Чаковилли!
Рудоискатель тоже остановился. Увидев, что происходит, он закричал на Ванча:
— Ты, идиот! Немедленно иди на место и двигай дальше!
Ванч издал пронзительный вопль. Не на своего вожака, на сатира. Не сбавляя скорости бега, он метнул дротик в вийра.
Тот выронил фонарь и упал на землю. Дротик пролетел над его головой и исчез в ночной тьме. Сразу же после этого Аум вскочил, подхватил с земли фонарь и швырнул его в бегущего Ванча. Фонарь попал в голову нападавшего, и тот упал. Стекло фонаря разбилось, масло растеклось по земле. Пламя лизало голову потерявшего сознание Ванча. Смотритель повернулся и исчез между деревьев.
— Безмозглый болван! — вне себя произнес Чаковилли. — Поделом ему, пусть себе горит.
Тем не менее он схватил Эда за ногу и осторожно оттащил от огня.
Ванч медленно приходил в себя. Его рука потянулась ко рту.
— Где я?
— Идиот! Зачем ты напал на него?
Эд, пошатываясь, встал на ноги.
— Я не хотел, чтобы кто–либо из гривастых был свидетелем.
— Но теперь уже один есть, это точно. Ведь я не давал приказа. Я что, должен выбить все зубы из твоей глупой башки, чтобы ты понял, что можно делать, а что нельзя?
Эд угрюмо пробурчал:
— Мне кажется, что Аум это уже сделал. — Он убрал руку с лица, обнажив окровавленный рот. Два зуба выпали сами, третий, свободно шатавшийся, он попробовал пальцем.
— Жаль, что он не убил тебя. Считай, что ты арестован. Возвращайся в свой фургон, править будет Тюрк. Нокенвуд, проследите за Ванчем! Если он будет делать что–то невпопад, прикончите его на месте!
— Есть, сэр!
Хлопнула дверь. Люди повернули головы в сторону башни. Послышались звуки засовов, затем раздался шум голосов. В похожем на щелку окне второго этажа вспыхнул факел.
— Пока мы с тобой разбирались, Аум проскользнул домой! Теперь нам его не взять!
Засветились окна третьего, четвертого и пятого этажей, после чего свет в них погас. Похоже, смотритель продолжал идти наверх. На шестом этаже вспыхнул свет и продолжал гореть. Вскоре при свете полной луны стало видно, как с крыш был выставлен какой–то продолговатый предмет.
Джек не мог определить, какого он цвета, но догадывался, что сделан он из дорогой меди. Время от времени он видел такие шесты, торчащие из домов смотрителей или из конусов кадмусов. Он не знал, что они собой представляют, предполагая, что они используются в черной магии гривастых.
Джеку стало не по себе, когда он увидел этот торчащий, словно рог демона, шест. Что же касается Ванча, тот был еле жив от страха. Его выпученные глаза вращались из стороны в сторону.
— Уже достаточно сделано глупостей, — сказал Чаковилли. — Пора смываться.
Он повернулся и хотел уйти. Тогда Эд нагнулся и поднял камень величиной с кулак. Прежде чем Джек успел помешать, Эд прыгнул вожаку на спину.
У Чаковилли, должно быть, была реакция гривастых: он повернулся еще до того, как Джек предостерегающе завопил. Рука его метнулась к шпаге, но камень все же угодил ему в висок, и он упал вниз лицом.
В то же мгновение Эд выхватил у рудоискателя его шпагу и приставил ее кончик к груди Джека. Кейдж остановился.
— Это случилось быстрее, чем я предполагал, — пронзительно завопил Эд. — Впрочем, теперь уже все равно. Джордж, вяжите ему руки. Тапмен, несите Чаковилли в свой фургон. Да не забудьте заткнуть ему рот.
— Что происходит? — спросил Джек.
Окровавленные губы Эда расплылись в беззубой улыбке.
— Просто небольшая операция, братец. Мы, у кого молодая кровь, не хотим мириться со сверхосторожностью, с какой ведет дело этот рудоискатель. Нам нужно настоящее дело. И сейчас, немедленно! Я никому не позволю стать между Полли и мной!
Поэтому я подговорил двадцать пять человек настоящих мужчин напасть на ваших вийров сегодня ночью. Чаковилли сказал, чтобы они расходились по домам, но они этого не сделали. Они крутятся здесь, поблизости.
Он оказался прав, минутой позже раздался цокот копыт. Эд приветствовал своих друзей и рассказал о том, что произошло. Затем он взобрался на передок фургона, и караван тронулся в путь. Джека швырнули в фургон. Ноги и руки ему связали, но рот не заткнули. Он крикнул:
— Чаковилли никогда не простит тебе этого! Он убьет вас всех!
— Нет, он этого не сделает. И знаешь почему? Потому что, когда мы будем нападать на пожирателей собак, наш храбрый предводитель умрет среди тех, кто был в первых рядах. Он станет мучеником и будет причислен к лику святых.
Эд разразился злобным смехом. Он продолжал смеяться, когда где–то высоко в небе вспыхнул яркий красно–голубой–белый шар.
— Это ракета Маури! — закричал Ванч. — Полли, должно быть, покидает кадмус!
Эд яростно стегал по спинам единорогов, так что на них показалась кровь, фургон бросало на ухабах, заносило на крутых поворотах, ветер хлестал Эда в потное лицо, запястья ныли от врезавшихся в них вожжей…
Эта неистовая гонка окончилась так же внезапно, как и началась; к тому времени, когда Эд стер себе руки в кровь, когда горло у него пересохло и голос сел от ругани, они въехали во двор фермы Кейджей, остановились перед амбаром.
Эд спрыгнул и стал колотить в дверь амбара. Зеб, один из временных работников, высунул голову. Глаза его расширились от удивления, и он исчез. Через минуту огромный засов был отодвинут и ворота распахнулись. Фургоны один за другим въехали во двор, после чего Эд приказал Зебу закрыть ворота.
Джек, с трудом встав на колени, увидел отца, поднимающегося с груды шкур, наваленных в темном углу. Глаза у него были опухшие, а красные рубцы на лице указывали на то, что он долго спал, не меняя положения.
Джек подумал о матери и сестрах: им не положено было знать о том, что сейчас происходит. Но разве могли они спать спокойно, когда дурными голосами кричали единороги, громыхали колеса фургонов, раздавались крики людей? Мать, вероятно, думала, что Уолт всю ночь провел в амбаре. Каким образом ему удалось обмануть ее?
Во многих отношениях, подумал Джек, это была неумелая и совсем несекретная акция. Но какое значение это имело, если она удалась его двоюродному братцу?
Раздался слабый стук в главные ворота. Зеб приотворил калитку и увидел Джона Маури. Даже очень смуглая кожа не могла скрыть бледности его лица. Губы у него прыгали.
— Вы видели мою ракету?
— Да, — кивнул Эд. — Но что это значит?
— Я видел, как Клиц, ты его знаешь, ловчий ларков, спускался по шоссе с гор. Его не было здесь две недели. Понимаешь?..
Джон сделал паузу, чтобы получить подтверждение, в котором он отчаянно нуждался. Эд кивнул:
— Продолжай.
— И вот он входит, понимаешь, в кадмус, второй слева, если стоять лицом к ручью. Затем, примерно через час, он выходит оттуда с Р–ли и Полли О’Брайен. Они развели костер и сидели вокруг него некоторое время, беседуя и жаря грудинку. Они вытащили несколько больших мешков, вроде тех, что берут, отправляясь в долгий путь. Я продолжал следить за ними. Но ничего не происходило. И вот тогда я подумал, если Полли открыто показывается при таких обстоятельствах, это может означать только одно. Понимаешь?
Вдруг он судорожно втянул в себя воздух и зашелся в кашле. Когда ему удалось справиться с приступом, он сказал:
— Черт возьми, Эд! Неужели мы не можем поговорить снаружи? Ты же знаешь, что я не переношу близости единорогов. Проклятая одышка.
— Ты хочешь, чтобы весь Слашларк знал, что здесь происходит? Оставайся тут! И поменьше подробностей — ты же не книгу пишешь.
Джон сделал обиженное лицо.
— Если меня замучает одышка, какой же из меня будет боец? Так вот, как я понял, она готовится отправляться в Тракию. Но чего она ждет? Этого я не могу сказать. Я был слишком далеко, чтобы слышать их разговор. А подползти ближе я не решался. Ты же знаешь, Эд, этих гривастых, они чуют запах человека за милю и слышат, как со лба капает пот. Разве не так?
— Не тяни, говорят! Видно, по тебе палка соскучилась!
Джон тяжело вздохнул:
— Проклятые твари! Не бесись, Эд. Я с самого начала подкрался как можно ближе, ты же знаешь, я это умею. Затем я увидел, как что–то мелькнуло между деревьев. Когда оно оказалось достаточно близко и я смог разглядеть его, у меня волосы стали дыбом. Я ничего не выдумываю, Эд, они действительно там стояли. Я в своем укрытии едва не наложил в штаны. Жаль, что ты его не видел, Эд!
— Что это было? — В голосе Эда появились истерические нотки.
— Огромный, как дом. Зубы в три раза длиннее, чем у медведя. Он мог бы одним махом свалить дерево. И хотя я раньше не верил…
— Ты что, хочешь умереть раньше времени?
— Это был дракон!!
Джон обвел взглядом присутствующих, чтобы насладиться их изумлением и страхом.
Ванч, по–видимому, почувствовал, что если он сразу же что–то не предпримет, то утратит роль лидера.
— Ладно! — закричал он. — Дракон так дракон, нам все равно! Люди, разгружайте фургон. Кто не уверен в том, что умеет пользоваться оружием, пусть читает инструкцию. Встряхнитесь, черт побери! Скоро уже рассвет!
В это время Джек увидел, что Чаковилли пришел в себя и ему помогли выбраться из фургона. Одновременно он увидел, что к нему направляется отец, не обращая внимания на других. Взгляд его был устремлен на сына, в левой руке он держал саблю. Глаза были красны и опухли от слез, борода промокла насквозь.
— Сынок, — Уолт говорил так тихо, в такой неестественной для себя манере, что Джек испугался. — Тони рассказал твоей матери и мне то, что он был не в состоянии дальше скрывать.
— Что такое?
— Он видел, как ты целовал эту… эту сирену Р–ли. Ласкал ее.
— Ну и что?
Голос Уолта звучал еле слышно:
— Ты сознаешься в этом?
Джек твердо выдержал взгляд отца.
— А что тут такого? Я не собираюсь стыдиться этого.
Уолт бешено взревел и поднял саблю. Эд схватил его за руку, и клинок упал на землю. Уолт взвыл от боли, держась за запястье. Эд быстро нагнулся, чтобы схватить саблю. Уолт стоял посреди амбара, тяжело переводя дух, глаза обрели ясность видения, и до него дошло, что его сын и их предводитель связаны.
— Чаковилли! Что происходит?
Смуглый рудоискатель, лицо которого было покрыто коркой запекшейся крови, объяснил.
Уолт окаменел. События развивались быстро. Удары, полученные им, лишили его возможности спокойно оценивать обстановку.
— Сегодня ночью мы нападем на ваших вийров, — сказал ему Эд. — Вы нам поможете? — Он многозначительно помахал саблей.
— Ведь это бунт? — прошептал старый Кейдж. — А Джек? Встал на сторону Чаковилли?
— О, с ним ничего не случилось, — добродушно произнес Эд. Волшебное действие железа в его руке подняло у него настроение. — Джек просто на минуту потерял голову. Но теперь он мыслит правильно. Верно, братец?
Того факта, что его видели с сиреной, было бы достаточно, чтобы немедленно приговорить его к смерти. Но ведь он в конце концов просто немножко позабавился. Верно, Джек? Ведь сирены такие красивые! Бесс Мерримот вряд ли поймет это, когда узнает обо всем. Но она не узнает, правда же? А почему? А потому что ты понимаешь, кого должен убить первым? Догадываешься?
Джек медленно произнес:
— Р–ли.
Эд кивнул.
— Это единственный способ искупить грех. Смыть с себя и этим вернуть мою благосклонность, не говоря уже о церкви. Позволь напомнить тебе, что с этой минуты в нашем округе будет считаться правильным только то, что заслуживает моего одобрения.
На обоих связанных разрезали веревки. Чаковилли был теперь пленником, хотя в обращении с ним грубостей не допускали.
Один из разгружавших фургон сказал:
— Эд, что мы будем делать со всеми этими ружьями? Ведь никто из нас не умеет с ними обращаться.
— Разумеется, нет, — презрительно бросил Чаковилли. — Вы, паршивые сорвиголовы, даже не подумали научиться стрелять, прежде чем нападать. Почему, как вы думаете, я настаивал на отмене этого налета? Какая польза от ружья, если вы не умеете даже правильно зарядить его, не говоря уже о том, чтобы попасть в цель? Кто из вас знает, как обращаться с этой стеклянной пушкой? А с огнеметом? Безмозглые чурбаны, вы потерпели поражение, еще не начав битвы!
— Черта с два! — воскликнул Эд. — Эй, люди! Кто успел прочесть инструкцию, заряжайте ружья!
Он выделил расчет канониров, другой группе велел тащить машину на колесах. В течение часа он муштровал своих солдат.
— Не стреляйте, пока не подойдем совсем близко. Они помрут со страха от одного только грохота.
— Так же, как и твои люди — после того, как нажмут на спуск, — вставил Чаковилли.
Вскоре весь отряд уже маршировал по шоссе. Впереди шли Чаковилли и Джек Кейдж. Оба были вооружены шпагами, но позади них шел человек с пистолетом наизготовку.
Прикосновение к сказочной стали придало Эду смелости и воодушевления. Он тихонько напевал и расхваливал своих людей, пока они не вышли на тропинку, ведущую в лес. В соответствии с замыслом, они должны были пройти по ней, таща за собой пушку, пока не окажутся в поле.
В лесу колеса пушки застряли в грязи. Весь отряд ничего не мог с нею поделать.
Под конец Эд выругался:
— Бросьте ее к чертовой матери! Bee равно она нам ни к чему.
Удрученные потерей, взвинченные страхом перед неизвестностью, убийцы гривастых шли через лес. Стоило кому–то задеть ружьем за ветку или наступить ногой на ломкий сучок, как все испуганно вздрагивали.
Наконец между ними и полем осталось только несколько кустов. У входа в один из кадмусов догорал костер, но никого из гривастых не было видно.
— Огнеметы — вперед! — вполголоса приказал Эд и сердито повернулся к Джону, чтобы отчитать его за то, что он слишком громко дышит.
— Здесь всего двенадцать кадмусов. По моему сигналу направляйте пламя огнеметов во внешние входные отверстия восьми из них. По два человека останутся стеречь выходы еще из двух, их задача — приканчивать каждого, кто попытается выбраться наружу. Остальные делятся на две части: одни идут за мной к тому кадмусу, что справа, другие во главе с Джоном — к тому, что слева. Чаковилли идет впереди меня, Джек — впереди Джона. Уолт, с кем ты хочешь пойти?
Старший Кейдж покачал головой и хрипло сказал:
— Не знаю. Куда прикажешь.
— Тогда ступайте с сыном. Может быть, вам удастся схватить его за шиворот и помешать присоединиться к гривастым.
Тот прежний Уолт, которого Джек так хорошо знал, услыхав подобное оскорбление, вышиб бы из Эда дух. Но сейчас он только покачал головой:
— Ребята, нет никакой необходимости сжигать все это. Как–никак это все же добро. Там есть много такого, чем вы можете поживиться, да и мне кое–что останется. Ведь это как–никак моя собственность. Зачем все уничтожать? Это не по–людски.
— Папа, ради бога! — закричал Джек. — Как ты можешь в такую минуту, когда вот–вот прольется кровь?!
Кулак Эда заставил его замолчать. Шатаясь, он отпрянул назад ощущая во рту соленый вкус.
Уолт часто заморгал, будто не в состоянии понять слов сына.
— Теперь, после того, что ты натворил… ты еще о чем–то просишь?!
Вооруженная группа крадучись пересекла луг.
