— Ага, — сказал Джералд Рэмсботтэм, — завтра ее выгоняю, без дураков.

Развалился, почти лег, и мощные ляжки выпирали, как опоры моста, обтянутые агрессивно клетчатым твидом. Золотые часы стали крошечными и сверхэлегантными на красном, здоровенном запястье.

— Зажигание хреновое, — Фарнкомб выбил трубку о чугун камина.

— Туго разгоняется, жуть, — вставил Монти.

— А ты такую американскую машину видал, чтоб хорошо разгонялась? — спросил Хьюз.

Морис посмотрел на них сверху вниз с каминной ограды, на которой стоял, теребя за кончик проволоки то, что было когда-то дросселем мотоцикла.

— «Мун», у Тедди, например, — сказал Морис.

— О, это тачка шикарная, будь здоров, — убежденно скрепил Фарнкомб. — Ей-богу, Джералд, посмотрел бы ты, как она прям с места пуляет.

— Даже сам не знаю почему, — вставил Хьюз, — но вот не нравятся мне у этих янки машины.

Джералд Рэмсботтэм зевнул, потянулся:

— А «бруг» этот видал — вчера вечером, возле Тринити на углу?

— Ага, — сказал Фарнкомб. — Восьмиместный.

— Восьмиместных «бругов» не бывает в природе, — сказал Хьюз.

— Свежие модели бывают.

— Спорим, не бывает.

— На сколько?

— Ни на сколько, — Хьюз зевнул. — А который час? Джералд глянул на свои золотые часы:

— Без четверти двенадцать.

— Хоссподи! — ахнул Морис. — Мне ж в двенадцать к тутору.

— А у меня лекция, — сказал Фарнкомб, — если не смоюсь.

— Но ты дашь мне сочинение сдуть, а, лапка? — затревожился Морис.

— У меня в комнате лежит, если тебе надо, — бросил Фарнкомб.

— Спасибо тебе грандиозное. Поднялись лениво, позевывая.

— А с чего это тебя Джимми требует? — поинтересовался Хьюз.

— Из-за субботы, — Морис скорчил гримаску.

— И много ему известно, как думаешь?

— То-то и оно. Понятия не имею.

— Небось, девчонка раскололась.

— Ну уж нет. Она б работу потеряла.

— Тогда, значит, старая сука.

— Она ж нас не видала в курятнике.

— Зато она курятник видала после того, как мы там побывали.

— Ты прямо как сумасшедший завелся, — сказал Фарнкомб. Морис хмыкнул.

— Они так мило выглядели со связанными головками, прелесть!

— Едва ли ей так показалось.

— Ну, им это нисколько не повредило.

— Зато здорово повредило гостиной.

— А пусть она еще, между прочим, докажет, — сказал Джералд.

— Опасаюсь, что Джимми особых доказательств домогаться не станет, — сказал Хьюз. — Скушает и косвенные улики.

— Нет справедливости в этом колледже, — вздохнул Морис.

— Скажи спасибо, что ее нет, мальчик мой. Будь здесь справедливость, тебя бы после первого же семестра вытурили.

Морис хмыкнул, польщенный. Подошел к шкафу, сдернул с крюка плащ и шапочку. Твердая четырехуголка давно потеряла нутро. Обвисла, как ночной колпак.

— Джимми со мной прямо шелковый, — похвастался Морис. — Ну пока, ребятки. Не уходите. Я мигом.

И все же что-то его точило слегка, пока спускался по лестнице на Сильвер-стрит — не забыл сунуть голову в гостиную хозяйки, кинуть на ходу: «Доброе утро, миссис Браун. Как ваша киска?» — это очень важный пункт, хорошие отношения с хозяйкой, тем более, миссис Браун пару раз пошла на риск, не донесла, что только под утро вернулся из Лондона, не имея разрешения на отлучку. Спеша к своему колледжу, все гадал, что Джимми известно — и что тот сможет проглотить, не поморщившись. Мысль вертелась вокруг прежних скандалов. Самый первый — в первый семестр — разразился, когда воздушную торпеду взорвал под ногами у Роберта в ночь Гая Фокса. Этот Роберт обгорел кошмарно, и, конечно, поднялся дикий шум. Пришлось тащиться, объясняться с весьма важным официальным лицом, правда, лицо в результате пригласило Мориса на обед. Потом — авария эта, в прошлом году, на Нью-Маркет-роуд, Стюарда Бейна — насмерть, пришлось потом на допрос являться. Ужас. Ожидал невесть чего, вплоть до обвинения в преднамеренном убийстве, но обошлось, обошлось, только Жоржа, беднягу, он-то, собственно, был ни при чем, того вытурили. Шум поднимался и по менее значительным поводам, в общем, по пустякам. Лодку к тылам пригнали с отцепленным мотором, затопили плоскодонку — шум. В комнате Хьюза после дня рожденья костер развели — шум. И вечные скандалы из-за счетов. Кембриджские продавцы, как сговорились, все норовят на тебя наябедничать тутору.

Ох уж эти счета, так про них неохота думать! Особенно, когда совершенно запутался, буквально приперт к стенке. В гараже не желают, видите ли, больше терпеть. Эти всегда отвратней всех. Портной — ну, это чепухенция, несерьезно. В магазине пластинок все можно уладить. Одному Богу известно, что скажет мать по поводу долга в кладовку. А, да от нее все равно в этом семестре денег никаких не дождешься. И так уже в лепешку расшиблась, выложилась, что говорить. Энн давным-давно не дает взаймы — железно. И Фарнкомбу дико задолжал, и Джералду Рэмсботтэму, хотя, с другой стороны, неужели Джералда от такой ерунды убудет. Но, как ни крути, все источники на данный момент иссякли.

Да, придется Эдварду Блейку телеграмму послать, пусть на несколько дней приезжает. Письмо-то уж послано, но тут где сядешь, там и слезешь, на письма Эдвард не реагирует. Не тот случай. А ведь важно, чтоб он срочно прикатил. Сегодня же телеграмму пошлю, решил Морис, на обратном пути от Джимми. Конечно, Эдвард сумеет, Эдвард, он выручит. Слова «заплатит» Морис избегал даже в мыслях. Неприятно считать себя вымогателем, попрошайкой. Но у Эдварда же денег куры не клюют, и он их так швыряет, ими сорит, не считает буквально — а мысль о деньгах все-таки греет, греет, как тепленький такой огонек. И приятно быть к огоньку поближе. Уж скорей бы здесь оказался Эдвард.

Он пересек двор колледжа, поднялся по лестнице к кабинету Джимми. Постучался. Секретарша открыла. Сияющая, как всегда.

— Придется минуточку подождать.

Морис сел с легким вздохом, уныло помня о том, как у него порван плащ. У Джимми манера — морить человека в прихожей. Наконец секретарша возникла из кабинетных недр.

— Входите, пожалуйста.

Постучался. Голос Джимми неприветливо звякнул:

— Войдите.

И, уж конечно, он был страшно занят, писал. Так страшно занят, что чуть ли не минуту целую не соблаговолил поднять взгляд.

— Садитесь, мистер Скривен.

И он сел, сел на краешек стула и ждал, пока Джимми переберет кой-какие бумаги, кое-что промакнет, кое-что подмахнет, потом, наконец, снимет очки в роговой оправе и протрет шелковым носовым платком. Морис рассеянно оглядывал кабинет: знакомые книжные полки, а вот и кубок на каминной полке, на котором так часто уютно покоится взгляд, пока Джимми в тебя выпускает не слишком острые стрелы сарказма, и приходится терпеливо ждать приговора — столько-то недель невылазно на территории колледжа, столько-то фунтов штрафа или просто предупреждение. В глаза Мориса уже безотчестно вступало то выражение несправедливо обиженной, но кроткой невинности, с какой вот сейчас надо будет сказать: «Да, сэр, я понимаю. Спасибо вам, сэр. До свидания, сэр».

Наконец, Джимми управился с прелюдиями.

— Итак, мистер Скривен, полагаю, вы и сами догадываетесь, зачем я вас вызвал. Речь идет о происшествии в Хантингдоне в прошлую субботу.

— Да, сэр? — сама преданность.

— Я вам не предлагаю углубляться в детали показаний, страдают они преувеличениями или нет. Я только хочу вам сообщить следующее: Глава колледжа, и декан, и я обсудили все это дело и пришли к общему выводу, что подобным вещам в конце концов должен быть полагаем предел — поняли вы меня?

— Да, сэр. — Дело попахивало керосином, зато можно было больше не врать, и на том спасибо. Совершенно же непонятно, что тут можно ответить.

— Надо ли напоминать вам о других происшествиях подобного рода? — легкая улыбка скользнула по губам Джимми, но тотчас он опять посуровел. — Не будем сводить старые счеты. Я хочу только вас предупредить — снова снял эти свои очки, — что, если против вас поступят еще обвинения, существенные, нет ли, неважно, Глава колледжа будет вынужден вас исключить.

— Да, сэр, я вполне понимаю.

— Что касается возмещения ущерба, дело удалось уладить. Я переговорил с заинтересованной дамой и, скажите мне спасибо, она согласилась на пятнадцать фунтов.

— Да, сэр.

Повисла долгая пауза. Джимми пыхнул пискнувшей трубкой.

— Скажи мне, Морис, и зачем ты все это творишь?

— Сам не знаю, сэр.

Джимми встал, медленно подошел к камину.

— Я просто отказываюсь понимать. Тикали часы.

— Каждый идиот может таким образом убивать здесь время. Но вам-то зачем?

Морис слегка повозил одной ногой.

— Знаете ли вы, что ваша карьера в нашем колледже стала одним из самых крупных разочарований, какие мне выпали за пятнадцать лет?

Часы тикали немыслимо громко.

— Вы могли бы сделать для колледжа больше любого другого студента на вашем курсе. Интресно, сами-то вы это хоть понимаете?

Морис шаркал другой ногой, пока носы ботинок не встали вровень.

— И я не только про колледж думаю. Задавались ли вы когда-нибудь вопросом о том, что с вами будет, когда вас отсюда выпустят? На какое место в жизни рассчитываете? Предполагаете всю жизнь блефовать и порхать? Не получится.

— Да, сэр, — едва слышно сказал Морис. Джимми выбивал трубку.

— Когда вы отсюда выйдете, вам придется основательно перестроиться. Если сможете. Если сможете.

— Да, сэр.

Часы тикали, тикали. Джимми чем-то маленьким, острым ковырял в своей трубке:

— Ну вот. Это все, что я хотел сказать. Морис не сразу вскочил на ноги.

— Спасибо большое, сэр, что выручили насчет ущерба. Джимми был явно польщен. Сказал:

— Если вы постараетесь, чтоб этот семестр побольше отличался от всех предыдущих, лучшей формы благодарности мне от вас и не надо.

— Да, сэр. Уж я постараюсь.

Морис перемахнул лестницу, перебежал через двор. Ух, обошлось, обошлось, легче даже, чем можно было рассчитывать. Джимми сегодня в духах. Одно погано — эти пятнадцать фунтов. Ну откуда, откуда интересно их взять? Предположим, из Джералда можно выжать половину — ничего, его не убудет. Но все равно, все равно — нет, ясное дело, надо срочно телеграфировать Эдварду. И стоит, наверно, вставить «ответ оплачен». Но это два шиллинга. Однако. В кармане только фунт, до вечера неохота разменивать. А-а, вот и швейцар у ворот, очень кстати, в своем цилиндре. Морис направил к нему стопы.

— О, Брум, любезнейший, не подбросите две монетки до вечера?

— При мне всего один шиллинг, уж извините, мистер Скривен.

— И сойдет, и прелестно, и дивно — а, была не была, предположим Эдвард и поленится отвечать, все равно — почему не рискнуть.

В этот семестр во второй половине дня Морис всегда томится. Вот уже полтора года, как доктор не допускает к играм. Сердце стало барахлить, считается, после той мотоциклетной аварии. Сам-то он ничего такого не замечает. Но тоска зеленая буквально, потому что Джералд Рэмсботтэм играет в регби, Хьюз и Монти в теннис, Фарнкомб занимается греблей; и очень часто между обедом и чаем приходится торчать одному. А одиночество для Мориса нож острый, мука мученическая даже и на минуту.

Постоял возле Холла, прикидывая, что теперь предпринять. Иногда в эту пору дня, смутная, как неприятный запах, подкрадывается мысль о занятиях. Он теперь ни черта не делает, аж с прошлого лета. Правда, дважды в семестр бывают эти контрольные, но изготовить пару шпаргалок раз плюнуть, подумаешь, дело большое. Ну а сочинения — ах да, надо же к Фарнкомбу зайти, это сочинение взять. Хотя сдувать сочинение в одиночестве — такая тоска. То ли дело, когда сам под мухой и вокруг толчется народ.

Ну вот, значит, остается граммофонная лавка. Умней всего — убить там остаток унылого весеннего дня, в звуконепроницаемом кабинете запуская десятки пластинок, чтоб потом купить одну-две — эти люди отличаются прелестным долготерпением. И знакомых там почти наверняка встретишь. Половина Кембриджа, слава Богу, знакомых.

В полпятого комната Мориса уже ломилась от гостей. И Морис к ним ворвался, веселый, помахивая пакетом пирожных и пластинками, которые прикупил.

— Приветик, ребятки! — он крикнул, морща обычно бледное лицо восхищенной улыбкой и так покраснев, что даже жилы выступили на висках. — И эта старая сука вам до сих пор чаю подать не могла?

Так приятно их всех видеть, и они же в ответ сияют, как почти все сияют почти всегда, стоит появиться Морису. Завели граммофон; и, когда хозяйка явилась с чайным подносом, Морис повис у нее на шее.

— Миссис Браун, дорогуша, нельзя ли нам еще одну малюсенькую чашечку, а?

— Ах, да пустите же вы меня, мистер Скривен. Я все из-за вас уроню!

— Ах, миссис Браун, вы прямо изумительная!

За чаем Фарнкомб и еще кое-кто рассуждали о футболе, гребле, актрисах, машинах. Морис, заняв свою любимую позицию на краю каминной решетки, слушал серьезно минуту-другую, больше он не в состоянии. И хотя обсуждались достоинства «роллс-ройса», он вдруг перебил разговор, вздумав бросать бумажными шариками в новую мраморную безобразную лампу в красных прожилках — новейшую гордость миссис Браун. Потом схватил с каминной полки мячик для гольфа, прицелился. Все расхохотались, когда он судорожно, с облегчением выдохнул: лампа не разбилась. Ободренный, Морис схватил у себя со стола стеклянное пресс-папье, взвесил на руке, и, затаив дыхание, осторожненько запустил в лампу. И метко — лампа разбилась вдребезги.

— О, господи! — охнул Морис.

Все дружно кинулись собирать осколки, поскорей, пока не застукала миссис Браун.

— Что-то я, по-моему, шум слыхала, мистер Скривен. Надеюсь, ничего не разбито?

— А вы что-нибудь разбитое видите, миссис Браун? Видите?

Миссис Браун старательно озирается, и каждое ее движение, давясь хохотом, копируют все присутствующие. В первую минуту она действительно ничего не заметила. Потом до нее дошло:

— О, мистер Скривен! И как вам только не стыдно! Моя изумительная новая лампа!

— Ах, миссис Браун, вы уж простите, простите меня великодушно! Ну прямо понятия не имею, и как это произошло. Может, у нее одна какая-то цепочечка отказала?

— И надо же — только позавчера куплена!

— Знаю, миссис Браун, знаю. Ужасный случай. Но у вас будет новая, точно такая же. Мы вам, миссис Браун, купим точно такую же лампу, ведь правда, ребятки? Есть у кого-нибудь фунт?

Никто из испытанных друзей Мориса не отвечает конечно, но Карри со второго курса, который недостаточно знает Мориса, с готовностью выкладывает деньги.

— Спасибо тебе грандиозное, лапка. Я завтра же первым делом отдам.

— Ах, мне не к спеху, — бормочет Карри в восторге, что удружил Морису.

Миссис Браун ретировалась, частично утешенная.

— Ты, видно, совсем уже идиот, — мрачно заметил Фарнкомб.

Морис, кажется, окончательно сник. Затих на минуту-другую. Но едва опять закипает беседа, граммофон, вдруг взвизгнув, завывает — длинно, протяжно, неистово. Как-то Морис над ним втихую поколдовал. Пластинка вертится на скорости, в несколько раз превышающей самую большую нормальную скорость. Дружный хохот. Морис в восторге заливается тоже. Ах, до чего же это приятно — вызывать дружный смех!

За общим ужином в зале Морис совсем разошелся. Опрокинул пару вермутов и джина в кладовке. Даже глоток алкоголя его заводит. Иной раз, можно сказать, и взгляда хватает. А в дежурке лежит телеграмма от Эдварда:

— Буду завтра днем. Какая роскошь!

Сидеть на своем любимом месте, озирать весь зал, тянуть шею, чтоб перемигнуться с друзьями, им помахать рукой, бросать хлебными шариками в официантов; корябать записочки, которые потом гуляют по рукам, ловить ответы; задираться с Хьюзом и Джералдом Рэмсботтэмом, в результате оказываясь под столом; то и дело поглядывать в сторону донов, убеждаться, что те ничего не заметили — на то и дан человеку ужин, и сегодня Морис в своем репертуаре.

— А вечером что будем делать, детка?

— Тачку, наверно, проветрить надо, — сказал Джералд.

Приятный ответ. Так Морис и знал, что Джералд это скажет. Еще за чаем он выяснил, что у нового друга, у Карри, тоже машина — «санбим» притом. Видно, денег куры не клюют. И когда Морис вскользь предложил всем вместе как-нибудь покататься, Карри так и подпрыгнул. Морис, кстати, его уже пригласил зайти вечерком сегодня на чашечку кофе.

— И еще кой-кого прихватим, а, лапка?

— Точно, — сказал Джералд.

Карри оказался покладистым, идеально. Выпили еще по маленькой и отправились в гараж за машинами.

Игра в прятки сразу отпала: мало народу. Решили прошвырнуться немножко. Морис влез за Карри в «санбим» вместе с Фарнкомбом и Хьюзом. Джералд Рэмсботтэм взял к себе Монти.

— Куда рванем? — задумался Джералд.

— Скатаем туда-обратно, — постановил Морис.

И рванули, и скользнули за угол церкви, и успели заметить инспектора, на своем «ролс-ройсе» поспешавшего к театру, — Морис ему помахал, — и мимо станции, мимо, мимо, во тьму.

«Санбим» был могучий, но очень скоро сделалось очевидно, что Карри не слишком ловкий водитель. Весь раздергался, когда Джералд его догнал и дальше помчали вровень, выжимая чуть не по шестьдесят. Морис орал и визжал от восторга. Фарнкомб на него шикнул:

— Тише ты, еще подумают, что это женская школа возвращается домой с пикника.

Врубались в какие-то заросли, вихляли, кружили, а потом Карри сказал, что окончательно заблудился. Но Джералд и Морис дорогу знали. Они всю округу знали, как свои пять пальцев.

Вырулили на шоссе, настигли одинокий телефон-автомат. Морис решил позвонить Джимми. И позвонил бы, если бы Хьюз с Фарнкомбом не оттащили.

— Ты сегодня совсем чокнутый, — сказал Хьюз.

Когда пролетали какой-то сонной деревней, где попадались, правда, еще кой-какие прохожие, Морис вдруг перелез через ветровое стекло, открыл капот, добрался до педали управления газом. И давай дергать вверх-вниз. Машина продвигалась судорожными скачками. За деревней шоссе под прямым углом сворачивало на высокий арочный мост. За поворот махнули на бешеной скорости — чудо, как только выдержала задняя ось? Морис скорчился, как мартышка, и волосы у него полоскались на ветру. Карри перепугался донельзя, но не мог совладать с управлением, сбавить скорость. Он пытался все превратить в шутку. Это Фарнкомб заорал:

— Чертенок проклятый!

Морис снова забрался в машину, на время затих.

— Ты на меня не сердишься, лапка? — он приставал к Карри.

— Делать людям нечего, — огрызнулся Фарнкомб, — на такую мартышку сердиться?

— Давай, сзади садись, — сказал Хьюз, — подальше от греха. Морис с Фарнкомбом поменялись местами. И вдруг Карри спросил у Фарнкомба, не хочет ли тот порулить. Огорчился, что разлучили его с Морисом.

Скоро Морис затеял новую игру. Выудил из кармана какую-то старую пробку, моток бечевки. Еще секунда, и пробка запрыгала за автомобилем. Они шли впереди. Морис выпускал, выпускал бечевку, пока пробка, наконец, не стала скакать перед самым носом у Джералда. Джералд рванул, чтоб ее обогнать. Морис, визжа от восторга, сидя на кожухе, играл пробкой, и пробка скакала, пробка металась от одной обочины до другой. Вдруг Хьюз заорал: «Берегись!» По шоссе мчался велосипедист. Пробка взметнулась — и угодила между спицами заднего велосипедного колеса. Морис отпустил всю бечевку — слишком поздно. Велосипедист вильнул, чуть не попал под колеса к Джералду — у того не осталось ни места, ни времени для маневра. Матерясь, бедняга рухнул в канаву. Джералд выключил все фары, и они исчезли за поворотом.

Когда Фарнкомб очухался и сообразил, что же произошло, он поинтересовался у Мориса, неужели тот хочет, чтобы их всех повесили.

— Сам виноват, — сказал Хьюз, — за ним не уследил. Зато Карри безумно понравилась шутка.

— В жизни так не хохотал, — он потом признавался Морису.

Наконец добрались до того места, где стоял старый указатель- столб о двух стрелках. Названий было уже не разобрать.

— И какой с него теперь толк, — сказал Хьюз.

— А мы с собой его возьмем, — решил Морис.

Под взрывы хохота вскопали землю гаечными ключами, то раскачивая, то подергивая столб. Совместными усилиями наконец удалось его выдернуть.

— Как бы он чистенькую, миленькую машину тебе не вымазал, — сказал Морис.

— Подумаешь! — сказал Карри. Ему был сейчас сам черт не брат.

Всю дорогу обратно к Кембриджу обсуждали, куда девать указатель. Только к Морису, к кому же еще. Придется втащить в окно. Ничего, время позднее. Вокруг почти никого. Морис взялся за верх, Фарнкомб за середину, Хьюз придерживал столб снизу. Он был завернут в тряпье.

Только одного человека и встретили — выпускника — на пути от машины к подъезду. Когда он с ними поравнялся, Морис крикнул:

— Да это ж Эрик! Привет! Ты откуда такой взялся? Тебя что-то давно не видно.

Эрик, слегка улыбнувшись, очень трезвый, ответил:

— Я тут ужинал с одним доном.

— Какая роскошь! — Морис захохотал. — А послушай, душа моя, когда я-то тебя увижу?

Морис сам толком не знал, и почему это у него выскочило. Но никогда он не мог удержаться не пригласить человека.

— А знаешь что? Приходи ко мне завтра обедать. Эрик, кажется, искал отговорок.

— И без никаких, слышишь? Эрик улыбнулся:

— Хорошо. Спасибо.

— Вот и дивно. В полвторого. И Эдвард Блейк будет. Помолчали. Эрик спросил:

— А что это у вас тут такое? Морис отогнул край тряпки.

— Неизвестный Солдат. Только начальству ни-ни, а, лапка?

— Нет-нет, никому не скажу. Спокойной ночи.

— Это и есть твой кузен? — спросил Фарнкомб, когда Эрик ушел.

— Да.

— Не очень-то на тебя похож, а?

— Непохож, — сказал Морис. — Не повезло. Но он самый башковитый человек во всем Кембридже.