Глава 37
Громкий треск динамика привел меня в чувство и напомнил: Том, Филипп и София сидят, полные ужаса, в подвале и даже не представляют, что здесь происходит.
Я отстраняюсь, крепче сжимаю пистолет и подхожу к пульту с мониторами. Я не знаю, откуда берутся силы после всего, что я узнала, но они есть. Кажется, тело само делает то, что нужно. Словно часть моего мозга думает о маме, а другая пытается выяснить, где же находятся остальные.
Мониторы больше не помогают. Беккер, наверное, выключил в подвале свет. Я бросаю на него последний взгляд, он окаменело таращится в стекла очков, что убеждает меня, что он все еще не может осознать происшедшего.
Потом я бегу по темной лестнице вниз, в подвал, включаю свет и зову ребят, стучу в каждую дверь, которая, как мне кажется, может привести меня в темницу. Потом, наконец, внезапно слышу их, моя рука дрожит, пока я один за одним перебираю ключи.
И вот у меня получается, я открываю дверь. Том, София и Филипп просто смотрят на меня. Никто не говорит ни слова. Они выглядят ужасно. Глаз Филиппа окончательно заплыл, из раны на плече капает кровь, просачивается сквозь импровизированную повязку, которую ему наложила София. София же выглядит так, словно постарела лет на сто, а губа Тома, распухшая и покрытая коркой запекшейся крови, ужасно выделяется на бледном лице. Кажется, что он вот-вот упадет в обморок.
— Мы свободны, — бормочу я, вкладываю в руку Тома пистолет и принимаюсь резать путы.
Ребята просто молча сидят. Никто не говорит ни звука. Потом я берусь открывать их наручники штопором, это тянется невыносимо долго, потому что мои руки сильно дрожат. Все продолжают смотреть на меня остолбенело, как на привидение. После того как все освобождены, София встает, подходит ко мне, кладет руки на плечи и прижимается всем телом, словно никогда больше меня не отпустит.
— Ты жива, — шепчет она. — Ты жива.
Словно открылись все шлюзы, напряжение последних часов внезапно проходит. Теперь я могу лишь плакать, тело содрогается от рыданий. Я хочу что-то сказать, хочу объяснить им, что нашла маму, что она мертва, что Беккер сидит наверху и именно он в ответе за этот кошмар. Но я не могу вымолвить и слова.
София обнимает меня еще крепче, а потом я чувствую, как Том и Филипп тоже кладут руки на нас обеих, и так мы стоим, как живой пульсирующий колосс из рук и ног. Я просто не могу успокоиться, хотя Филипп, Том и София по очереди говорят:
— Ш-ш-ш, все снова хорошо, все будет хорошо, вот увидишь, все наладится. Тише-тише.
Мои ноги дрожат так, что я больше не могу стоять. И тут я все же выдавливаю из себя:
— Давайте поднимемся наверх. Прочь из этой дыры.
Филипп и Том поддерживают меня с обеих сторон. София спешит впереди с оружием.
— Я думаю, нам пистолет уже не понадобится. Это был Беккер. Я приковала его, — запинаясь, произношу я.
Они пристально смотрят на меня, и я отчаянно хочу, чтобы они не задавали вопросов. Только не сейчас. Они оказывают мне такую любезность.
— Мы думали, ты погибла и мы никак не сможем этому помешать! — вместо этого произносит Филипп. Он хватает меня за руку и крепко сжимает.
Мы спешим наружу, в темноту, вдыхаем все еще горячий летний воздух.
София снова кладет на плечо руку.
— Спасибо, — шепчет она. — Я никогда бы не подумала, что у нас все получится.
— Народ, нам нужно найти телефон, — говорил Том и показывает на окровавленную руку Филиппа. — Нам нужно срочно вызвать «скорую» и полицию!
— Хорошо — давайте спросим Беккера.
И хотя я только что обнимала его, у меня такое чувство, что я должна предупредить остальных, чтобы не связывались с ним. Предостеречь от того, что он станет им шептать на ухо. От его лживых обещаний.
Я веду их мимо отвратительной картины с лошадью в комнату с мониторами. Там все трое замирают в изумлении, а меня едва не хватает удар.
— Невероятно! — в шоке бормочет Том, увидев мониторы, которые теперь выключены.
Я чувствую нечто подобное, только по иной причине. Место у батареи опустело.
Беккер сбежал.
— Этого не может быть! — Я подбегаю к наручникам, одна половинка все еще прицеплена к батарее, другая раскрыта.
— У него точно не было никаких инструментов в карманах, я его хорошо обыскала.
Что же здесь произошло? Может, я штопором повредила замок? Или у него все же был сообщник — большой неизвестный человек? Внезапно я вспоминаю о Николетте. Где она была все это время?
Меня пробирает мороз.
Потом на полу я замечаю оторванную дужку от очков, поднимаю и вставляю в замок. Выглядит правдоподобно. Но меня не убеждает. Как я могла позабыть о Николетте? Мне кажется маловероятным, что Беккеру удалось бы одному забросить Себастиана в кабинку подъемника. Итак, где же она?
Я сообщаю остальным о своих подозрениях.
— Нам нужно как можно скорее выбираться отсюда, — говорит Том. — Подвесная дорога. Мы с Филиппом знаем, где это. Мы там рубили дрова.
Я отгоняю прочь воспоминания об окровавленной голове Себастиана в кабинке.
— Я не знаю, есть ли у нас столько времени. — София указывает на руку Филиппа, из которой снова сочится кровь.
Мы удрученно переглядываемся. Она права.
— Но здесь нет телефона. Я все обыскала. — И в тот же миг я вспоминаю, что спрятала мобильник Софии под одним из чанов в подвале, где Беккер меня запер.
— Нам нужно в подвал.
И рассказываю ребятам о телефоне.
Мы бежим вместе, стараемся не отставать, держим наготове пистолет, Беккер может подстерегать везде. Нас четверо, но я видела его безумные глаза и понимаю, на что он способен.
Приходится еще раз спуститься в проклятый подвал, о котором мне будут сниться кошмары всю оставшуюся жизнь, это я уж точно знаю. Нужную комнату мы находим удивительно быстро, но проходит целая вечность, пока я подбираю ключ к двери.
Когда мы распахиваем ее, оттуда буквально пахнет страхом. И от меня он, наверное, исходил, пока я была здесь. Я глубоко вздыхаю и замечаю, что чан, в который я спрятала телефон, — на полу. София и Том подходят к нему и одним махом переворачивают.
Под ним не только телефон, но и Николетта. Она скрючилась, как ребенок, с ног до головы измазана кровью. Я склоняюсь к ней и только тогда замечаю в сумерках, что она не ранена. И я догадываюсь, чья кровь на ее одежде.
Когда я дотрагиваюсь до ее плеча, она вздрагивает, потом распахивает глаза и смотрит словно сквозь нас.
Мы пытаемся говорить с ней, но она ничего не отвечает.
— У нее шок. — София склоняется над ней ниже, чтобы заглянуть в глаза.
— Как бы там ни было, нам нужно взять ее с собой.
Том поднимает перепачканный кровью телефон. Включает его, трясет, пробует снова и снова.
— Он мертвый, — хрипло произносит он. — Совсем сел. Даже заставка не загружается.
Я смотрю на телефон, потом на Николетту. Мне становится ясно, что она напрасно пыталась куда-нибудь дозвониться, пока не разрядился аккумулятор.
Теперь остается один путь — к подвесной дороге. Мы снова пытаемся разговорить Николетту, но она не реагирует. К счастью, автоматически она позволяет с собой делать все. Том и Филипп поддерживают ее с двух сторон. Я тороплю всех, боюсь, что Беккер может придумать для нас еще какие-нибудь неожиданные сюрпризы.
Снаружи совершенно темно. Облака закрывают небо, но дорогу мы знаем. Мы бежим так быстро, насколько позволяют состояние моей лодыжки и сомнамбулической Николетты. А я постоянно спрашиваю себя. И отвечаю, как могу. Или нет, лучше сказать — не даю ответы, а чувствую их. Я лишь повторяю то, что услышала от Беккера. Начиная со смерти Себастиана и заканчивая тем, что произошло в замке более тридцати лет назад.
— Я все равно не понимаю, почему сюда притащили именно нас, — говорит Том.
— Он хотел отомстить. Дети должны были искупить вину своих родителей. Твой отец, Том, работал здесь воспитателем, точно так же, как и твой, София. Моя мать была влюблена в одного из них и забеременела.
В одного из них. Нет, я точно знаю, в кого она была влюблена. Медальон с фотографией отца Софии. Я всегда считала, что на снимке мой отец, это был мужчина, которого тогда любила мама. А потом я вспоминаю, что увидела в книге для духовного чтения. Там не значилось имени, но последняя фраза гласила:
«Мой рыцарь, не заставляй меня ждать так долго».
Рыцарь. Что если эту фразу воспринимать дословно? Фамилия у Софии ведь Рыцарь.
Кажется, София тоже подумала о снимке.
— Если это мой отец, это значит, что я тоже родственница Беккера? — Софии пришлось отдышаться и переварить информацию, прежде чем что-то сказать.
Я на миг закрываю глаза. Столько страданий. Как нам это понять?
— Ты разве не говорила, что твой отец — француз и работал в организации «Врачи без границ»? — внезапно вмешивается Том.
Я киваю, а он продолжает:
— Кстати, ты говоришь по-французски?
— Не особо. Хотя моя мама хотела, чтобы я учила его.
— Рискну повторить, что со мной было то же самое. — Том криво улыбается, и мне в какой-то степени радостно это видеть. — Но тебе стоит лучше учиться в школе. Разве ты не говорила мне, что твоего отца зовут Шарль-Филипп Шевалье?
— Ты это запомнил на всю жизнь?
Я не успеваю договорить. У меня мороз по коже. Где-то глубоко в животе я чувствую, на что намекает Том. Какая же я тупая! Оба стоят и смотрят на меня.
— Шарль Шевалье, — шепчу я, — по-немецки — Карл Рыцарь.
София качает головой:
— Вы с ума сошли! Мы же почти одного возраста. Это же чепуха, мои родители вот уже семнадцать лет как женаты.
Но фотография! Это же должно быть очевидно.
— Брак еще ни одного парня не удерживал от этого. — Голос Филиппа очень слаб и едва слышен, словно он почти не может стоять.
— Мы должны двигаться, — настаиваю я.
Больше не могу, я уже не верю, что всем нашим злоключениям когда-нибудь придет конец.
— Беккер все еще представляет для нас опасность.
Мы молча бежим дальше, пока Филипп снова шепотом не заговаривает:
— А как с этим всем связана моя мать? Я знаю, что она выросла в каком-то приюте, но было ли это здесь, я толком не скажу.
Я не решаюсь рассказать ему прямо сейчас то, что услышала от Беккера.
— Урси, наверное, была знакома с моей матерью. И была еще одна подруга, какая-то Марта.
Никто больше ничего не говорит, и я уверена, что и сама не произнесу больше ни звука. Мы молча бредем сквозь ночь, но из-за усталости двигаемся все медленнее. Радуюсь, что мы вместе, беру руку Софии и слегка сжимаю. Нас беспокоит сейчас лишь одно: как бы подальше убраться от этого злосчастного замка и доставить в больницу Филиппа и Николетту.
— Эй, секунду, ну-ка тише, я что-то слышу, — просит Том.
Мы останавливаемся, легкий ветерок обвевает нас, но я ничего не слышу, лишь гравий шуршит под нашими ногами.
Мы двигаемся дальше.
— Тс-с-с. Теперь и я что-то слышу. — Я останавливаюсь. — Звук откуда-то позади нас.
Мы оборачиваемся, но утесы закрывают обзор.
— Он нас преследует? — шепчет София, раскрыв от ужаса глаза.
— Нет, это что-то другое. Звук откуда-то издалека.
Мы теснимся поближе друг к другу и всматриваемся в темноту. В воздухе слышен горьковатый запах.
Слышится треск, он становится все громче, потом — взрывы, похожие на фейерверк, как в мой первый вечер в замке. Я больше не выдерживаю и ищу новое место для обзора, влезаю на утес. Отсюда я могу видеть все. От замка в темноту поднимается яркое зарево. Зарево все разгорается, потом я вижу, что это пламя — замок превратился в сплошной гигантский факел красно-оранжевого цвета. Вся гора освещается пожаром, языки огня выбрасывают в ночное небо золотые искры.
Внезапно я чувствую рядом с собой Беккера, словно он прямо сейчас хочет меня обнять, и понимаю, что именно в этом и состоял его план: у него никогда больше не будет шанса ощутить вкус мести удушливой жаркой ночью. Я пытаюсь сглотнуть подступивший к горлу комок. Это непостижимо, как завораживающе может выглядеть нечто разрушительное.
Мое бедное маленькое дитя!
Ну, дитя мое, после всех предисловий я наконец перехожу к делу. Есть две причины, почему я тебе ответила. Первая — ты сын Агнессы, и поэтому я доверяю тебе, даже не будучи знакомой. Вторая — таким образом ты даешь мне возможность искупить страшный долг.
Скажу без обиняков, я упустила подходящий момент.
Не думаю, что вправе требовать от тебя понимания. Я иногда и сама больше не понимаю, как могла вытворить нечто подобное. Но тогда я хотела убежать вместе с Агнессой, мне было ясно: она бы никогда не пошла со мной, если бы знала, что ты жив. Она бы искала тебя и не сдалась, пока бы не нашла. Она бы хоть на край света поехала, чтобы отыскать тебя, потому что Агнесса такая.
Некоторые думают, у нее мягкий характер и ее легко укротить. Она была мягкой и хрупкой. Но всегда делала только то, что подсказывала ей совесть. Надеюсь, ты не вполне унаследовал эту черту. Совесть иногда очень мешает.
Был лишь один момент, когда я почти поддалась слабости, во время твоих похорон. Но он прошел, а после уже возврата не было. Агнесса едва могла стоять на ногах, Урси и мне пришлось вести ее к алтарному знаку, потому что она едва шевелилась. Слезы текли по щекам беспрестанно, она не произнесла ни единого слова. Нам пришлось удерживать Агнессу, чтобы она не рухнула в маленькую могилу. И в этот раз даже Гертруда воздержалась от обычных комментариев.
Вскоре после этого мы сбежали. Я позаботилась о том, чтобы Агнесса обратилась в клинику, где ей назначили терапию. Все время беременности она находилась взаперти, так много страдала, что у ее души просто не осталось выбора. Я всегда подозревала, что она должна была убежать в эти видения, чтобы вообще выжить. А стигматы, вызванные либо самовнушением, либо как-то иначе, были настоящим спасением для Агнессы, ведь только тогда Гертруда согласилась перевести ее в медицинский пункт. Там Гертруда заботилась о ней сама, опасаясь лишней болтовни других сестер.
Никто не мог там навещать Агнессу, даже я. После ее родов я организовала наш побег как можно скорее. Я и по сей день считаю, что тем самым спасла Агнессе жизнь, так как передала ее на попечение терапевтов.
И все же на моей душе лежал тяжкий груз. Я фотографировала пустой гроб и ничего не сказала об этом Агнессе. Я догадывалась об этом, поэтому дождалась, пока могильщик и Гертруда вернутся после обеда в обитель. Я легла на живот на краю пугающе крошечной могилы младенца и рукой отодвинула крышку. Несмотря на мои предположения, меня все же шокировала и словно ослепила его пустота. Все-таки вышло дурное фото, и вообще это была плохая идея, потому что я ни с кем не могла поделиться увиденным. Я очень боялась рассказать об этом Агнессе и все годы хранила тайну. Я хотела все исправить, поэтому назову тебе ее фамилию и адрес, только умоляю тебя не пугать ее и не обижать. Будь осторожен, не разрушь мир, который она построила. Ведь она ничего о тебе не знала. Иначе она бы на луну слетала, только чтобы найти тебя.
Следующим посланием тебе станет фотоальбом, который я тогда сделала втайне от сестер. С его помощью ты еще лучше сможешь понять, что ей пришлось вынести.
Я оставлю его тебе, а ты передашь ей, и все, в чем я тебе созналась. Но если у тебя хоть половина большого сердца твоей матери, ты сохранишь мою тайну.
Желаю тебе всего наилучшего.
Марта Айзеле
