Книга: Дом темных загадок
Назад: Глава 35
Дальше: Глава 37

Глава 36

Я встаю с фотографией в руке. Я никогда бы не поверила. Я никогда бы не подумала, что после всего произошедшего меня что-то может смутить. Но от снимка с изображением пустого детского гроба именно такой эффект.
В этот момент снизу раздается сдавленный стон. Беккер приходит в чувство, и я заставляю себя взглянуть на него.
Его светлые глаза умоляюще смотрят на меня, и я невольно становлюсь на колени рядом.
— Эмма, пожалуйста, я хотел бы, чтобы ты меня поняла, — шепчет человек, который мучил нас и угрожал, человек, который так естественно и заинтересованно управлял лагерем, человек, который считал марионетками Николетту, Себастиана и всех остальных, используя в собственной пьесе, человек, который убивал!
— Тебе ведь ясно, почему я хочу, чтобы ты меня поняла!
Я бестолково пялюсь на него.
— Но это же лежит на поверхности, Эмма. Разве ты не замечаешь, какая сильная между нами связь?
Мне становится дурно. У меня нет ничего общего с этим убийцей, ни малейшей связи. И все же ощущаю в низу живота странное приглушенное чувство. Оно предупреждает меня, чтобы я больше ни секунды не слушала этого человека! Он должен сидеть тихо!
Он шепчет, слезы катятся по щекам. Я не уверена, использует ли Беккер это как манипуляцию или все на самом деле искренне.
Он вытирает слезы и переходит в неотвратимое нападение:
— Эмма, твоя мать была и моей матерью. Ты моя сестра!
Нет! Никогда!
Я беспомощно смотрю на него, внутри меня все кричит, как бы я хотела надавать ему сейчас пощечин. Но я хочу знать наконец, что произошло, хочу понять.
Усаживаюсь рядом с ним на корточки, а он хватает свободной рукой мою руку, я тут же отдергиваю ее и отодвигаюсь подальше. Я больше не позволю собой манипулировать.
— Как ты можешь такое говорить? — шепчу я. — Как ты можешь утверждать, что моя мать и твоя тоже? — неожиданно я перехожу с ним на «ты», словно мы действительно родственники.
Но уже когда я задаю вопрос, в голове складываются некоторые части головоломки. Мамина большая любовь, запретная любовь, тогда она, наверное, была еще совсем юной. Может, она тогда забеременела?
Беккер пристально смотрит на меня, потом он на несколько секунд закрывает глаза:
— Эмма, ты столько всего не знаешь. Но… как я могу упрекать тебя в этом? Мне самому потребовались годы.
— Годы? Зачем? — Я пытаюсь сделать так, чтобы мой голос не дрожал. Мне лучше не поддаваться и закрыть уши. Но разве я могу так поступить, если речь идет о моей матери?
— Мне потребовались годы, чтобы выяснить, откуда я. Кто мои настоящие родители. — Беккер вздыхает.
Я ощущаю какую-то внутреннюю дрожь.
— Это место… Где мы? — внезапно вырывается у меня фраза. — Ведь все завязано на нем, если я правильно понимаю. Все связано с этим местом.
Беккер так долго молчит, что я уже и не надеюсь услышать от него ответ.
— Этот замок раньше был приютом, которым заведовали сестры милосердия евангелистской общины. Наша мать жила здесь несколько лет. И здесь родился я.
Я словно упала в глубокое ледяное озеро, тону, опускаюсь все глубже и глубже.
«Здесь родился я».
Беккер говорит все быстрее, предложения так и вылетают из него:
— Твоей матери, нашей матери, было всего шестнадцать, и с ней очень жестоко обращались. Когда она забеременела, ее заперли и даже не давали еды.
Я очутилась на дне озера и превращаюсь в кусок льда. Я не могу трезво мыслить. В памяти хаотично всплывают картинки, снимки, которые я обнаружила в замке. Нет, не я обнаружила, их мне подсовывал Беккер.
— Позже, после родов, ей сообщили, будто бы я умер. Они заставили ее поверить, что ребенок родился мертвым. Они даже подделали записи в церковной книге, чтобы обмануть ее! — Он говорит почти беззвучно, я едва слышу его. — Заведующая приютом, сестра Гертруда, даже не побоялась похоронить меня при ней, но гроб был пуст. Они отдали меня на усыновление. К настоящим христианам.
Я слышу слова, понимаю, что они означают, но не могу их сопоставить с людьми. Я решительно не могу свести все вместе.
Такой понятливый психолог Беккер и ужасный Гомер, который вселял в нас ужас и запугивал оружием. Отчаявшийся человек, который сейчас лежит передо мной. И коварный преступник, который мучил меня три дня. Похититель, который снимал ролики с ребятами, чтобы потом шантажировать их родителей.
Убийца Себастиана и моей матери.
Мой взгляд падает на снимок с пустым детским гробом, и я вспоминаю табличку под алтарным знаком с детскими именами. Дети, которые прожили лишь по одному дню. Говорит ли он правду? Говорит ли он на самом деле правду?
Я невольно снова подвигаюсь ближе к нему и внимательно его рассматриваю, но при всем желании не могу найти в его лице никаких общих черт с мамой.
— Зачем ты?.. — шепчу я и делаю паузу для разгона. — Мою мать…
Он словно смотрит сквозь меня.
— Я рассердился на Агнессу. Все свою жизнь я злился на нее, хотя тогда еще не знал ее имени. Я думал, что был нежеланным ребенком. Но потом наткнулся на этот приют. Нашел одну из девочек, которые жили тогда здесь, она сейчас знаменитый фотограф в Нью-Йорке. Она была лучшей подругой нашей мамы, и я получил от нее письмо, в котором она раскрыла все взаимосвязи.
— Что ты сделал с мамой? — наконец у меня получается произнести это предложение, потому что я просто хочу знать.
Беккер снова хватает меня за руку:
— Ничего. Клянусь тебе. Или… — он умолкает, — …все. Я убедил ее, чтобы мы вместе забрали Гертруду из монастырской обители. Я хотел вынудить Гертруду приехать сюда и все подтвердить. Она должна была мне, нет, она должна была нам на этом месте все объяснить, рассказать, что она в то время делала с моей матерью, хотел заставить просить прощения.
Я просто не могу вынести того, что он мою маму называет своей.
— Что произошло? — шепчу я.
— Я обеих привез сюда, но еще по пути Гертруда начала нас оскорблять. Она говорила, что только этого и можно было ожидать от выродка Агнессы. Мама так разволновалась из-за этого, что мне пришлось повернуть и отвезти их на свою квартиру. Но Агнесса так разволновалась, что сердце просто не выдержало и остановилось. Она умерла у меня на руках. — Последнее предложение он повторил без торжествующего вздоха: — У меня на руках!
На его руках, моя бедная мама! На глаза наворачиваются слезы, и одновременно мозг разрывают новые и новые вопросы, всплывают в памяти картинки.
— Гертруда. Это та старая женщина в маминой машине?
Озадаченное лицо Беккера моментально изменилось. Его это развеселило, словно он услышал черную шутку. И я почти физически ощущаю безумие, которое за последние дни охватило нас и терзало меня вот уже несколько недель.
— После того как твоя мать умерла, Гертруда тоже должна была умереть, — просто и обыденно произнес Беккер. — Кто-то же должен был наконец ее наказать, и это сделал я. Утопил ее в озере, надеюсь, она страдала!
Я хотела сказать, какое он чудовище, но слова застряли у меня в горле, потому что внезапно я вспомнила все те фотографии. Настоящие фотографии. Это не постановочные снимки. Они появлялись в течение долгих лет жуткой диктатуры Гертруды в приюте. Девочка, которая стояла на коленях в душевой, пропавшая кукла, потайная комната, мамины стигматы — и у меня по спине поползли мурашки от ужаса.
— Но как это все связано с нами? Что с Томом, Филиппом и Софией? Что со мной? Почему ты нас запер именно здесь?
Беккер пытается сесть, я замечаю у него на голове небольшую рану от удара стулом, из которой сочится кровь. У меня перед глазами сразу всплывает проломленный череп Себастиана.
— Страдания Агнессы не были на совести одной Гертруды. Родители остальных участвовали в этом и ничего не предпринимали, просто наблюдали, они заставляли страдать, не я. А теперь дети платят за грехи своих родителей.
— Родителей? — Я вспоминаю ролики, которые снимал Беккер и где были запечатлены мы.
Он кивает.
— Отцы Тома и Софии работали воспитателями в этом приюте. Их звали Лоренц и Карл. Предполагаю, что один из них — мой отец. Филипп — сын Урси, одной из учениц приюта, которая была правой рукой Гертруды. Она сообщала наставнице обо всех нарушениях, что совершала мать. Потом всю жизнь помалкивала. Также и воспитатели. Они заботились лишь о себе, о собственной жизни. — Он горько усмехается. — Отец Тома сделал даже стремительную карьеру, после того как перестал работать здесь.
— Но почему похищение?
— Я отнял у них детей. Все точно так же, как они поступили со мной и Агнессой. Но я был великодушен, дал им второй шанс, предоставил детям возможность в виде игры выказать гражданскую смелость и мужество. Я хотел увидеть, научились ли они чему-нибудь.
Так вот зачем нужны были инсценировки с кровью. Ни для кого это не было игрой. На самом деле мы прибыли сюда даже не по собственной воле, нас заманили.
— Но их дети были такого же пошиба. Лишь ты была другой! Я отправил их родителям снимки с твоим изображением со стигматами, хотел показать, что случилось. Откликнется ли кто-нибудь? Но отреагировал лишь Карл. Мне пришлось отправить им и видеоролики, чтобы вызвать какую-то реакцию. Я не хотел денег, хотел просто, чтобы они предали огласке все, что было. Рассказали обо всем, что тогда произошло, и о чем они так долго умалчивали. — Теперь Беккер торжествовал. — И у меня получилось. Именно отец Тома, настоящий трус, первым вышел к камере. Весь мир узнал, какая несправедливость творилась здесь.
Последние слова он произнес самоуверенно и патетически, сразу стало понятно, что ему нет никакого дела до общественности. Речь шла лишь о мести. Безапелляционно. Без сожаления. Беккер вел себя точно так же, как те, кого он осудил.
— А как же я? — шепчу ему. — Почему я?
На его лице мелькнула тень.
— Ты была мне нужна. Ты очень похожа на мать. И, как я уже говорил, мне нужны были снимки, чтобы поразить родителей Тома, Филиппа и Софии, показать серьезность всего. Но они, как и раньше, молчали, делали вид, словно ничего не происходит. Только когда к ним пришли ролики с их детьми, они не смогли больше закрывать на все глаза.
— Это не все. — Я вкладываю всю злость в эти слова. — Ты не просто фотографировал, ты меня пугал до смерти. Именно меня. И это тебе очень нравилось!
Он смотрит на меня, и на его лице появляется выражение, которое я не могу объяснить. Может, удивление?
— Но ты ведь понимаешь, не так ли? Ты ведь провела с ней всю свою жизнь. — Он колеблется, и на его лице появляется выражение сожаления. — Единственное, на что я не рассчитывал, — это на то, что ты не только внешне на нее похожа. Любовь Агнессы — она ведь проявляется во всем твоем поведении. — Он умолкает. — Эмма, я… выпустил это из-под контроля. Я не мог больше… Мне очень жаль.
К горлу подкатывает ком. Это действительно больше, чем я могу переварить.
Здесь лежит мой брат, которого я ударила и приковала. Это убийца, человек, совершивший ужасные вещи. Он — мастер обмана, который, возможно, манипулирует мной и сейчас.
Но все же я проникаюсь сочувствием к нему, оно разливается в моей душе, горячим мучительным потоком распространяется по всему телу, требует, чтобы я дала то, чего у него никогда не было.
Невольно я вспоминаю пустой детский гроб на фотографии. Понимаю, почему он хотел сделать снимки с изображением моих стигматов. Но мои раны и искусственная кровь были всего лишь снаружи — его раны намного глубже, и нанесли их ему еще до рождения, еще до того, как он сделал первый вдох. У него никогда не было шанса.
Я не могу иначе, склоняюсь над ним и обнимаю его, обнимаю крепко и держу, а что мне еще остается делать.
Он упирается несколько секунд, но потом сам поддается порыву.

 

Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? Что я изнемогаю от любви. (Песнь песней 5:8)

 

Агнесса рассматривала себя в большом зеркале невероятно роскошного гостиничного номера. В отчаянии она закусила губу. Вдруг ее план не сработает? Она ведь была такой гордой. Впервые у нее был план для себя, для своей жизни. Агнесса была готова воплотить его, а Марта помогла ей в этом, хотя и назвала сумасшедшей.
— На фотовыставку в Берлине? — спросила она по телефону. — А ты уверена, что мне стоит его приглашать?
— Ты должна, — произнесла Агнесса.
— Ты с ума сошла! — ответила Марта.
— Это ведь не должно тебя удивлять, — сказала Агнесса и положила трубку.
И вот теперь она стояла здесь, в Берлине, в гостинице на Савиньи-плац и боялась, что ее план может провалиться. Все же Карл был женат.
Она разгладила ткань черного коктейльного платья и обернулась. Платье казалось ей слишком вызывающим, но продавец заверила, что оно будет Агнессе к лицу, еще бы, девушке с такой длинной шеей и узкой талией. Оно было с черными ажурными кружевами и закрыто спереди, а сзади — V-образный вырез почти до самой поясницы. Одна мечта о том, что он проведет руками по ее спине, не позволяла Агнессе отступать.
Да, лечащие врачи объяснили ей, что не было никакой любви. Что он просто использовал несовершеннолетнюю, что оставил ее в беде и что оказался самым жалким трусом. Но что они знали о том лете, о том единственном лете, которого Агнессе хватило на всю жизнь? Она ощутила, как ее заполняет любовь. Она была убеждена: не каждому в жизни может так повезти.
Она прошла в ванную, выложенную белой и золотистой плиткой, и не знала, стоит ли вообще делать макияж. Она никогда раньше не носила прическу, но сегодня Марта подыскала для Агнессы парикмахерский салон. И даже сама Агнесса признала, что работа выполнена великолепно. Ее светлые волосы теперь блестели и рассыпались кудрями. Несколько прядей спадали на голую спину.
Агнесса осмотрела свое лицо. Она стала старше, да, конечно, но ей повезло: всего несколько морщинок и такие же фиалковые глаза.
Марта лишилась дара речи, когда впервые увидела ее за завтраком десять лет спустя.
— Ты ни капли не изменилась, — прошептала Марта и залпом выпила шампанское. — Я имею в виду, что вот уже больше двадцати лет минуло с тех пор, как мы с тобой сбежали из замка, и, несмотря на все, что там с тобой делали, ты все еще выглядишь, как девчонка.
Агнесса улыбнулась этим воспоминаниям, такие преувеличения были в стиле Марты. Она была привлекательной, но совсем не девчонкой, и это было тоже хорошо.
«Немного пудры, а потом я накрашу губы красной помадой», — решила она и принялась выбирать один из новых карандашей.
Но первый цвет на губах ей показался похожим на запекшуюся кровь. Агнесса быстро стерла его, опасаясь смотреть на шрамы на руках.
Она разочаровала всех докторов, и в клинике, и в диспансере. Все снова и снова приходили к единому мнению, но Агнесса не знала, как это происходит, и не хотела этого знать. Без видений, которые случались с ней в потайной комнате, она была бы сейчас мертвой, в этом Агнесса твердо уверена. Такой же мертвой, как ее ребенок.
Все говорили, что она сама виновата. Отменили упражнения, во время которых она должна была кричать и бить подушку кулаками, воображая, что это Гертруда. Агнесса не могла их делать. Она больше не испытывала ненависти, лишь печаль об утрате ребенка. Своего мальчика. Они во время похорон все же сказали, что это был мальчик.
Она сглотнула и заставила себя снова подумать о плане. Смотреть только вперед!
Но тут ей в голову пришла еще одна мысль. Вдруг он так изменился, что она не захочет его больше? Вдруг он стал совершенно другим?
На этот счет нужно было разработать другой план. Агнесса глубоко вздохнула. «Ты это сможешь, Агнесса, совершенно одна. И ты не допустишь, чтобы прошлое отбрасывало тень на твою новую жизнь».
Это было так глупо — рассказать про план своему последнему врачу госпоже Липшински. Агнесса хотела убедить ее, что уже на правильном пути, но все получилось с точностью до наоборот. Липшински запаниковала, пустилась в объяснения, как это безответственно. Еще одна беременность наверняка приведет к тяжелым рецидивам или паническим атакам. Доктор также испугалась, что Агнесса попытается отомстить и разрушить его жизнь.
Но что она знала? Агнесса хотела не его, она просто хотела этого ребенка.
«Я сделаю все, чтобы мой план удался, потому что я хочу этого и только этого, — думала она. — Я хочу получить обратно своего ребенка. Или нет, это действительно ерунда. Я хочу ребенка, чтобы все начать сначала».
Да, именно этого хотела Агнесса: все начать сначала, получить второй шанс — ребенка от единственного мужчины, которого она когда-то любила.
Она обвела губы контурным карандашом и накрасила их блестящей малиновой помадой насыщенного цвета. Потом ее взгляд упал на изящные наручные часы. Самое время обуваться. Он был намного выше ее, поэтому Агнесса выбрала туфли на необычайно высоком каблуке.
Она снова подошла к зеркалу, и в этот раз надолго. На нее смотрела элегантная, незнакомая и красивая женщина. Да, все было правильно. Все пойдет по плану. По ее собственному плану.
Она вызвала такси, взяла маленькую сумочку и отправилась на вернисаж Марты.
Выставку Марта уже показала в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Это были портреты, сделанные для агентства «Магнум Фото» вскоре после падения Берлинской стены в Восточной Германии. Спустя семь лет после этого события наступило время сделать выставку в Берлине.
Агнесса рассматривала гигантские портреты один за другим и прониклась идеями фото, несмотря на то что нервничала. Люди выглядели такими живыми, словно могли в любой момент сойти со снимка и заговорить с ней. Иногда Агнессе хотелось, чтобы Марта сделала несколько ее снимков или Карла. Из-за поспешного бегства большинство фотографий пришлось оставить в тайнике в крипте. И, наверное, так было правильно, потому что фотографии Марты были разоблачающими, на них можно увидеть человеческие души и даже испорченные души.
Кто-то коснулся ее нагой спины и встал совсем рядом. Человек, который сразу узнал запах ее тела. Еще до того, как сама Агнесса успела заметить его. Он мальчишески улыбнулся ей, как тогда… У нее все сжалось в душе — до боли, Агнесса вымучила улыбку и протянула руку.
— Карл.
— Ты относишься к тем немногим женщинам, которые с возрастом становятся еще красивее.
Он не стал привлекательнее, лишь намного старше и успешнее, чем в ее фантазиях. Темный костюм очень шел ему. Под ним вместо рубашки он носил красную футболку, которая придавала ему больше небрежности, чем остальным мужчинам. Агнесса, не переставая, смотрела на него, она просто пожирала глазами его лицо.
Его лоб не прорезала ни одна морщина, а густые волосы сильно отступили от края лба, оставив залысины. Но изменилось еще что-то. Это не было связано с его внешностью. Агнесса задумалась. Что же это? Вероятно, он выглядел более загадочным, более опытным, может быть, ранимым — она не могла понять.
Но выражение его глаз цвета морской волны и лукавая улыбка ничуть не изменились.
— Ты все время была такой разговорчивой, — рассмеялся Карл. — Мне это в тебе нравилось.
— Ты женат? — спросила Агнесса, хотя знала ответ.
— Уже в третий раз.
— Вот как! А твоя жена тоже здесь? — Агнесса огляделась, словно высматривая ее.
— Нет, у нее… другая встреча, — он замялся, словно хотел что-то добавить, но передумал.
Агнесса внимательно рассматривала его. Неужели его брак станет препятствием для плана? В этот момент он взял ее за руку, поднес к губам и поцеловал, потом перевернул и поцеловал внутреннюю сторону запястья.
— Ты всегда была такой соблазнительной, — прошептал он. — Между нами есть что-то неповторимое, Агнесса. И все же мне не стоило так поступать тогда.
«Тебе и сейчас не стоит так поступать, — подумала Агнесса. — Он совершенно не изменился, ни капельки, но не я».
И это было хорошо. Она почувствовала, как волнение разом куда-то исчезло, Агнесса расслабилась — их тела уже говорили друг с другом. Теперь все было не важно. Ее план непременно сработает. У нее будет ребенок.
Агнесса улыбалась.
Назад: Глава 35
Дальше: Глава 37