Глава 23

София помогла мне принять душ, и мы снова встречаемся на кухне, где так жарко, словно злая ведьма разожгла изразцовую печь. Несмотря на то что все створки окон распахнуты, а на затянутом тучами небе солнца нет и в помине, кажется, что сквозь решетки внутрь втекает пар. Вчерашняя гроза ненадолго охладила атмосферу, но потом все превратилось в тропический лес.

— Их нигде нет, — сообщает Филипп и протягивает мне кружку кофе, которую я жадно опрокидываю в себя, чтобы хоть как-то унять дрожь в теле.

Филипп рассказывает, что он вместе с Томом облазил весь замок сверху донизу: начиная с комнат Беккера, Николетты и Себастиана и комнат на третьем этаже до самого подвала. Они были даже в запертом северном крыле.

— Я думаю, они исчезли намеренно, — говорит Филипп. — Со вчерашнего вечера до сегодняшнего утра они планировали именно это.

— Принимайте решения, — цитирует София вчерашние слова Беккера. — Это то, что будет продвигать вас по жизни.

— Хорошо, — смеется Том, — я знаю одно хорошее решение, которое продвинет меня. Мы просто ничего не будем делать. Мы не поведемся на их спектакль. — Он демонстративно закидывает голые ноги на исцарапанный деревянный стол и закладывает свисающие, мокрые от пота пряди волос за уши.

София бездумно теребит ожерелье, покусывая его.

Я мотаю головой:

— Вы совершенно не думаете о той сцене? Я имею в виду, когда меня разукрасили стигматами! И Том прав, до вчерашнего дня я вообще не подозревала, что это такое. О какой командной игре здесь может идти речь?

— А кто докажет, что не ты сама их налепила? — спрашивает Том.

Филипп резко возражает ему, и я рада, что нашла союзника. По крайней мере, он мне доверяет.

София встает и подходит к фотографии с хлебом.

— Может, это что-то связанное с домом? Вы же не станете отрицать, что здесь все замешано на религии.

— Мне кажется, замок раньше был чем-то вроде монастырской школы, — медленно произношу я. — Или христианский детский дом.

— Но сейчас это просто отборочный лагерь. — Том пожимает плечами. — И вы доставите Беккеру и его сообщникам удовольствие, если будете участвовать в игре. Давайте выбьем у них почву из-под ног. Повернем оружие против них самих и… пойдем на озеро купаться!

Мы нерешительно переглядываемся.

— Том прав. Снаружи я в любом случае чувствую себя лучше, чем здесь. — София вскакивает и говорит, указывая на мою ногу: — Я прихвачу наши купальники, хорошо?

Том и Филипп присоединяются к ней, и я слышу их топот по лестнице. Остаюсь на месте и берегу ногу.

София права, стигматы указывают на какие-то религиозные знаки. Но в отличие от остальных, я уверена, что за этим кроется нечто большее. Но куда ведут все нити? Сатана организовал несчастный случай с моей мамой или какие-то демоны забрали ее? Я рассматриваю фотографию, на которой кольцо с крестом, и у меня по спине бегут мурашки. Что же это за старуха оказалась в машине мамы? Кто носит такие кольца? Монахини? Но монахиня не может быть матерью девушки, которая покончила с собой в мамином госпитале, тогда тут нет никакой связи.

Том и Филипп скачут вниз по ступенькам и отвлекают меня от мыслей. Я удивляюсь, как беззаботно они себя ведут, когда мы остались одни. Но может, все от того, что они упрямо хотят насолить кураторам? Они крутят полотенцами и купальными шортами над головами, как пропеллерами, и рассказывают какие-то приколы из «Симпсонов». Мальчики подходят, умолкают и тяжело валятся на жесткие деревянные стулья.

— Вам тоже хочется пить? — спрашивает Том, снова вскакивает и шагает к гигантскому холодильнику. — Забавно! — произносит он, голос звучит взволнованно. — Подойдите-ка сюда, вы должны на это посмотреть.

Я встаю, не думая, и пытаюсь пойти к нему, забывая о своей лодыжке. Издаю тихий стон. Филипп помогает мне доковылять до холодильника. И уже на месте понимаю, что лучше б не вставала. Сидеть с плотно закрытыми глазами — вот чего мне сейчас больше всего хочется.

Холодильник оказался почти пустым. Ни напитков, ни продуктов, никаких сотен сосисок и литров молока. Единственное, что там находится, — кукла моей матери, которая бесследно исчезла из квартиры. Кто-то посадил ее на среднюю решетку, и один ее вид нагоняет на меня тревогу. Но и это не все. На шее у куклы что-то виднеется. Я сразу узнаю эту вещь. Мамин медальон! Он из серебра, слегка овальный, на крышке — изогнутые сплетенные стебли цветов.

В душе у меня буря. Я протягиваю руку к кукле, чтобы вытащить ее, но больше не в силах стоять на ногах.

Потому что это значит одно: моя мать жива! Если бы она утонула, медальон очутился бы вместе с ней на дне озера. Все плывет перед глазами.

Остальные совершенно не понимают, что я сейчас чувствую. Они углубились в дискуссию о том, как кукла попала в холодильник, куда пропала вся еда и какие это будет иметь последствия для нас.

— Вчера вечером, когда я помогал Себастиану с лазаньей, холодильник был забит продуктами под завязку, словно на случай голодовки, — объясняет Том.

Филипп качает головой:

— Это мне не нравится, — ворчит он. — Это мне просто не нравится.

Я хватаю куклу и нащупываю рукой стул. Филипп снова помогает мне, но я не обращаю на него внимания, позабыла даже о боли в лодыжке. Я держу куклу в руке и дрожащими пальцами раскрываю медальон.

Слава Богу! Фотография абсолютно невредима, не выглядит так, словно побывала в воде. В правой части я вижу портрет отца в молодости, слева рядом — мое фото, которое сделано в день моего шестнадцатилетия, и завиток моих детских волос.

Хотя теперь я уверена, что мама жива, возникает следующий вопрос: если она жива, зачем меня заманили в лагерь? К чему весь этот спектакль?

Добровольно она никогда и ни при каких обстоятельствах не заставила бы меня поверить, что умерла, это не в ее стиле. Совершенно не важно, что я узнала о маме после автокатастрофы, в одном я уверена: моя мать ни за что и никогда не стала бы меня так мучить! Из этого можно сделать лишь один вывод: ее заставили.

Слезы текут по моим щекам, я начинаю всхлипывать.

Том и Филипп уставились на меня. Они, конечно, не знают, что происходит в моей душе, но мне ясно, что теперь нужно им довериться. Холодильник пуст, это не совпадение — это знак. И все это больше не игра, совершенно точно!

Но что мне им сказать? С чего начать? У меня комок в горле.

Мне нужно несколько минут, чтобы прийти в себя, поэтому я с надеждой смотрю на Филиппа, и он сразу все понимает.

— Эй, — говорит он и с любовью смотрит на меня, а я не могу ответить сейчас взаимностью. — Пойдем, выясним, куда пропала София, — предлагает он Тому.

— Но что здесь происходит? Почему Эмма ревет, будто в холодильнике обнаружила отрезанную лошадиную голову?

Филипп качает головой, ворчит что-то, как последний грубиян, вытаскивает Тома из кухни, и вместе они несутся наверх.

Я беру медальон в руки, он отдает холодом, и не только из-за того, что лежал в холодильнике. Я глажу прохладное серебро снова и снова. Нет, медальон не вернет мне маму, но он вселяет в меня надежду.

Нет причин для слез, напротив, я теперь могу надеяться, что она жива. Это единственное, что важно, разве не так? И я клянусь себе, что найду ее.

Я кладу раскрытый медальон на стол перед собой и вспоминаю, как часто мама гладила меня по волосам, когда утешала, когда укладывала в постель, когда нежно будила. Но я никогда не обращала на это внимания. Намного важнее был ее теплый голос, мягкие руки и мандариновый аромат крема для рук.

Неподвижно сижу за столом и пялюсь на серебряное украшение, словно оно мне может сказать, где моя мама.

Проходит много, очень много времени, пока я понимаю, как тихо вокруг. Постепенно осознаю, что ни София, ни Том, ни Филипп не вернулись.

Я совершенно одна.