Глава 9
Новое в церемониале

В Германии первых лет национал-социалистической диктатуры существовало движение, которое пропагандировало постановки и игры на открытых сценах, так называемых тинг-площадках. В 1936–1937 годах формально это движение было свернуто. Однако постановки, которые во многом носили церемониальный и даже ритуальный характер, оставили свой заметный след в олимпийском спорте. Именно спортивные мероприятия предлагали возможность для некоей синхронизации политических установок и устремлений крупных социальных сообществ. На множестве примеров можно показать, что производственные соревнования, спортивные смотры, шествия физкультурников обнаруживали в себе определенное родство с тинг-постановками. Это сходство нельзя ограничивать только событиями периода национал-социалистической диктатуры. Например, они проявлялись в массовых играх, которые в ГДР преподносились как «праздники рабочего спорта». Кроме этого еще в свое время Бертольд Брехт предполагал, что спортивные мероприятия должны были стать моделью для предполагаемой реформы театра. Впрочем, должна была происходить не театрализация спортивных мероприятий, но придание театральным постановкам спортивного контекста. В любом случае национал-социалисты проводили свои политические мероприятия на стадионах, а тинг-игры происходили на сценах под открытым небом, которые по своей форме и устройству весьма напоминали спортивные сооружения. Один из идеологов тинг-движения Райнер Шлёссер полагал, что в спортивных и гимнастических праздниках явно проявлялись элементы тинг-постановок. С другой стороны, самой известной тинг-постановкой, заслужившей множество похвал (а потому ее можно считать своего рода апогеем тинг-движения), стала «Фракенбургская игра в кости». Вдвойне показательно, что это действо являлось составной частью культурной программы, приуроченной к началу летних Олимпийских игр 1936 года.

Нельзя не отметить, что под общим влиянием тинг-движения представители олимпийского движения стали делать собственные постановки, которые были во многом схожи с политически ангажированными тингами. Так, например, в 1936 году одна из таких постановок была инициирована лично Карлом Димом, который являлся главным организатором Олимпийских игр в Берлине. Речь идет о спектакле «Олимпийская молодость», с которого пошла традиция театрализованных открытий Олимпиад. В нем принимало участие около 10 тысяч человек, в том числе полторы сотни профессиональных танцоров (мужчин и женщин). Хореографию этого действия ставило сразу несколько человек: Харальд Кройцберг, Мари Вигман и Доротея Гюнтер. Последняя могла считаться звездой мирового масштаба. Еще в середине 20-х годов Доротея Гюнтер совместно с композитором Карлом Орффом основала школу гимнастики, ритмики и художественного танца. По большому счету она никогда не была национал-социалисткой. То же самое можно сказать и про Мари Вигман, которая была в свое время активисткой и участницей пролетарских самодеятельных культурных коллективов. Действие «Олимпийской молодости» происходило под музыку Карла Орффа и Веренера Этка.

Если говорить о самом действии, то его сценарий в окончательной версии выглядел следующим образом.

Картина первая. Игры детей. Раздастся звон олимпийского колокола, который возвещает о созыве молодежи всего мира. Праздничный транспарант «Добро пожаловать!», натянутый между двумя башнями «марафонских ворот», как бы призывает зрителей на стадион. По лестнице «марафонских ворот» на стадион устремляются 25 000 девочек и 900 мальчиков в возрасте от 11 до 12 лет. Они бесконечной рекой вытекают на стадион, где внезапно выстраиваются в хороводы, которые на газоне образуют олимпийские кольца. После этого звучит Олимпийский гимн:

Картина вторая. Девичья грация. После того как дети скрылись в «марафонских воротах», несколько мощных прожекторов выхватывают из темноты 2300 девушек в возрасте от 14 до 18 лет. Они в танце спускаются на стадион по восточной лестнице и образуют кольцо. Оказавшиеся в центре этого большого кольца девушки вальсируют. Когда заканчивается вальс, начинается синхронно исполнение гимнастических упражнений с мячами, с обручами и с булавами. Вторая картина завершается общим танцем.

Картина третья. Серьезные соревнования юношей. После того как девушки отходят к кромке поля стадиона, тем самым как бы образуя своеобразное обрамление, по восточной и западной лестницам на поле выбегают тысячи юношей. Они должны как бы символизировать апогей юношеской романтики. Несколько групп молодежи у импровизированных костров исполняют народные песни. В то же самое время на поле происходят юношеские игры. После того как закончились эти символические состязания, по лестнице «марафонских ворот» спускается тысяча людей, которые несут знамена государств, которые принимали участие в Олимпийских играх 1936 года. Они разделяются на два потока и устремляются по двум сторонам беговой дорожке мимо трибун и к противоположной стороне стадиона, где в итоге вновь сливаются. Сбор знамен происходит у олимпийского огня. В этот самый момент один юноша исполняет «Гимн олимпийского огня».

Картина четвертая. Героическая борьба и почитание павших. Эта сцена открытия Олимпийских игр была исполнена глубокого символического значения. Она была самой «серьезной» и сопровождалась словами:

У всех игр есть священный смысл:

Отечества высочайшее распоряжение.

При необходимости Отечество Может отдать предельный приказ:

Пожертвовать собой!

Под эти слова с двух сторон к центру стадиона приближаются две костюмированные колонны, которые символизировали собой воинов. По мере приближения к центру поля из каждой колонны выходит по человеку — «полководцу-предводителю». Два человека сходятся в танце-поединке. Один, сраженный, падает. Второй исполняет торжествующий танец победителя, однако «от полученных ран» тоже падает на землю. Павшие герои уносятся с арены, после чего на поле появляются скорбящие женщины, которые «оплакивают» павших героев. Траурные танцы происходят не по центру, а но краям поля стадиона. Танец женщин показательно монотонный.

Когда завершается сцена скорби, звучит заключительный гимн. Он представляет собой смесь из «модернизированной» Девятой симфонии Бетховена и песни, положенной на стихи Шиллера. Все участники представления, открывающего Олимпийские игры 1936 года, выражают радость по этому поводу. Внезапно вспыхивают мощные прожектора, установленные по краям стадиона, лучи которых устремляются в небо. Лучи прожекторов постепенно сходятся над центром стадиона, образуя знаменитый «световой собор», — прием, который не раз применялся на партийных съездах в Нюрнберге. По краю поля зажигаются мелкие светильники, которые подкрашивают светом развевающиеся знамена стран — участниц Олимпийских игр 1936 года. Хор торжественно исполняет кантату: «Это видят миллионы! Это поцелуй всего мира! Радость, дарованная прекрасными, божественными искрами!»

Сложно сказать, было ли случайным или ист, но церемония открытия летних Олимпийских игр 1936 года заканчивалась той же самой песней, что и церемония 1-й рабочей Олимпиады 1925 года. Несмотря на то что рабочие Олимпиады, которые курировались социал-демократической партией, и тинг-представления, участники которых даже до 1933 года не скрывали своих симпатий к национал-социалистам, были с политической точки зрения диаметрально противоположными явлениями, в их эстетике было много общего. В первую очередь можно было отметить стремление к так называемому модерновому эллинизму. Позже эти общие черты можно заметить во всех церемониях открытия Олимпиад: общее культурное представление, новое пространство для игры, ритмика, массовость и т. д. Именно национал-социалисты в 1936 году создали тот воображаемый образ, который продолжает тиражироваться до сих пор: «Когда приближалось окончание церемонии открытия и лучи прожекторов, подобно гигантскому куполу, накрыли собой стадион, сотни тысяч людей почувствовали себя причастными к ритму мощнейшей идеи. Эта идея способна объединить все человечество настоящими товарищескими узами. Медленно, почти осторожно массы направлялись к выходу стадиона, расходясь по домам. Как ни покажется странным, но даже городские улицы и движение по ним изменили свой облик. В них можно было заметить мерцание нереальности, которая тонким, золотистым блеском преображала будничную жизнь и ее события».

Церемония открытия Олимпийских игр 1936 года, которая была неразрывно связана с постановкой спектакля «Олимпийская молодость», однозначно указывала на то, что олимпийские ритуалы не были мертвыми, они развивались, приобретая со временем все новые и новые черты. По большому счету развитие олимпийских ритуалов происходило с начала XX века до 1936 года, когда это развитие достигло своего апогея. Принято считать, что движущей силой в развитии олимпийских обрядов был сам барон Пьер де Кубертен, инициатор возрождения Олимпийских игр. Нельзя не отмстить, что французский барон ориентировался не столько на уже сложившиеся ритуалы, сколько на некие новообразования. Хотя бы по этой причине можно говорить о том, что он находил «понимание» у властей национал-социалистической Германии. Пьер де Кубертен исходил не из социальной значимости спорта, а из его сакрального подтекста. Когда он хотел восстановить античные Олимпийские игры, то уделял большое внимание их прошлому религиозному и мистическому содержанию. Он открыто заявлял: «Для меня спорт является религией с присущей ей храмами, догмами, культами, но в первую очередь с религиозными чувствами». Однако физическое совершенство не являлось характерной для христианства «религиозным чувством». По этой причине де Кубертен с самого начала оформлял «олимпийскую идею» некими местными обрядами. Когда в 1908 году в Лондоне Олимпийские игры открылись англиканским богослужением, в 1912 году в Стокгольме — общей молитвой и чтением псалмов, де Кубертен не мог скрыть своего разочарования. Он даже не пытался утаить своих противоречивых чувств. По этой причине он решил полностью изъять из олимпийских ритуалов христианское богослужение. В 1920 году в Антверпене и в 1924 году в Париже церемония открытия была полностью «секуляризированной». Одновременно с этим спортивные ритуалы стали дополняться «свободными культовыми элементами». Еще в 1894 году де Кубертен предложил в качестве девиза Олимпиад латинскую формулу «Быстрее, выше, сильнее». По большому счету этот девиз занял промежуточное положение между лозунгами XIX века, прошедшего под знаком французской революции, хотя было бы правильнее говорить о французских революциях («Свобода, равенство, братство»), и лозунгами XX века, который был ознаменован появлением фашизма. В данном случае можно было бы обратить внимание на трехчастный лозунг итальянских фашистов: «Верить, повиноваться, бороться». Некие шаблонные элементы можно было бы обнаружить в ранниих олимпийских ритуалах, что в первую очередь касалось открытия и закрытия Олимпиад, а также чествования (награждения) победителей игр.

Первые культовые элементы в олимпийских церемониях можно было заметить уже в 1912 году, когда Олимпиада проходила в Стокгольме. К ним можно отнести хоровое пение, запуск почтовых голубей, орудийный салют. Все эти элементы после Стокгольма стали едва ли не обязательными. Однако Пьер де Кубертен был явно недоволен, и недовольство было связано в первую очередь с тем, что в олимпийские ритуалы очень медленно проникали «новые формы». Например, Пьер де Кубертен писал: «Я вновь и вновь поражался тому пассивному сопротивлению, с которым мне приходилось сталкиваться на протяжении множества лет, когда речь заходила об организации спортивных представлений под открытым небом, которые бы сопровождались пением хоров». Именно по этой причине хоровое пение так и не стало устойчивым символом открытия Олимпиад. Кроме этого замечание, сделанное де Кубертеном, указывает на то, насколько медленно и сложно развивались олимпийские ритуалы. В 1920 году в олимпийской церемонии появились новые элементы: олимпийское знамя с пятью переплетенными кольцами, которые символизировали пять частей света и дружбу народов (личная разработка де Кубертена), и олимпийская клятва. В 1924 году к ним добавилась церемония с флагами, которая была своего рода ритуалом, завершающим Олимпиаду. В 1928 году на свет появился ритуал зажигания олимпийского огня.

Необходимость единения спортсменов, публики и актеров, принимающих участие в церемонии открытия Олимпиады, стала очевидной для Карла Дима, когда он вместе с немецкими спортсменами в 1932 году выходил на стадион Лос-Анджелеса. Дим вспоминал: «В положенное время мы оказались в туннеле, который пролегал под зрительскими трибунами. Когда мы вышли из коридора, до нас доносилось звучание музыки. Уже тогда нас стало охватывать чувство неописуемого восторга. 105 тысяч людей, разделенных переходами трибун, были облачены в светлые одежды и являли собой единое целое. Пока мы шли, нас сопровождал гул одобрительных голосов… Но самым великолепным было исполнение олимпийского гимна. Им заливались две тысячи певцов, и он уносился прямо в небо. Даже беглый взгляд на коллектив, облаченный в белые одежды с золотыми тесьмами, и музыкантов с отливающими золотом большими инструментами производил чрезвычайно торжественное впечатление. Словно возносимое звуками гимна, медленно поднималось олимпийское знамя. На башне вспыхнул вечный огонь, Олимпийских игр. Раздался артиллерийский салют, тысячи голубей устремились ввысь, знаменосцы стали в круг, чтобы принести олимпийскую клятву». Эти впечатления не были простым переживанием, они стали толчком для дальнейшего развития олимпийского ритуала, которое (повторимся) достигло своего апогея к лету 1936 года. Именно Карл Дим предложил такие важные элементы, как эстафета с факелом, от которого зажигался олимпийский огонь, и церемонию открытия Олимпиады, которая являлась театральной постановкой под отрытым небом (то есть модифицированным тинг-представлением).

По инициативе Карла Дима в 1934 году Международный олимпийский комитет санкционировал эстафету с факелом, которая должна была проходить от Олимпии до места проведения игр. С этого момента эстафета с олимпийским факелом стала не только обязательным ритуалом, но и, в свою очередь, породила многочисленные церемонии. В первую очередь надо упомянуть представление с торжественным зажиганием олимпийского огня. Эта церемония проводилась в Олимпии двенадцатью «девами», одетыми в красные хитоны. Сам ритуал производился при помощи специальной линзы-зеркала в «священной роще». «Девушки идут размеренным шагом, подобающим жрицам Орфея. Они приближаются к площадке, где воспламеняют священный огонь на алтаре. Звучит музыка, произносятся речи, в торжественном ожидании томится масса людей. От появления огня, который ожидали двенадцать часов, их отделяет несколько секунд. Первый бегун зажигает факел олимпийского огня, после чего направляется в путь». Факел обычно передавали либо на рыночных площадях, либо на специально подготовленных спортивных площадках. Карл Дим рекомендовал, чтобы в этих местах устанавливались специальные алтари, на которых бегуны зажигали местный «олимпийский огонь», который бы мог гореть в течение двух часов. Дим предполагал, что как раз в эти два часа в указанных местах проводились бы специальные олимпийские представления, сопровождающиеся пением и танцами. Но такие празднества проводились отнюдь не по всему пути следования эстафеты, но все-таки проводились. Можно отметить, что первая такая церемония состоялась перед десятками тысяч зрителей на афинском стадионе, затем в Софии, затем в Белграде. После этого она переместилась в Будапешт и Вену. Показательно, что в этих случаях празднество проводилось перед памятниками, воздвигнутыми в честь павших в Первой мировой войне. Итогом этой вереницы церемоний становилось воспламенение огня в огромной чаше на стадионе в городе, где, собственно, проводились Олимпийские игры (в 1936 году — в Берлине). Именно в этот момент продолжительный спектакль достигал своей кульминации. Церемония с факелом давала начало новым ритуалам. Если абстрагироваться от политических реалий, то можно согласиться с тем, что ритуал с факелом в 1936 году «был самым эффектным и самым впечатляющим символом всего церемониала». Эстафета с олимпийским факелом прожила до наших дней. Этому во многом содействовало то, что развитие технологий позволяло гореть огню очень длительное время.

Когда мы говорим о том, что в 1936 году олимпийские церемонии и ритуалы достигли своей высшей точки развития, то это отнюдь не является преувеличением. Уже после окончания Второй мировой войны от части ритуалов и церемоний в силу их политической неоднозначности пришлось отказаться. Так, например, кануло в Лету олимпийское приветствие. Причиной отказа от него стало то обстоятельство, что оно слишком напоминало «фашистский салют». Олимпийцы вскидывали вверх правую руку, но не вперед, как в случае с Германией и Италией, а вбок. Именно с этим связаны многие сюжеты, когда идущие перед трибуной с Гитлером спортсмены вскидывали правую руку. Немцы, не слишком знакомые с «олимпийским салютом», бурными овациями и криками ликования встречали сборные австрийцев, болгар, итальянцев, французов. Уже после войны тем же самым спортсменам приходилось оправдываться, что они шли по стадиону Берлина не с «фашистским», а с «олимпийским салютом».

Если «олимпийское приветствие» после 1936 года навсегда покинуло международные игры, то представления образца «Олимпийской молодости» были лишь на время трансформированы. Сейчас открытие и закрытие Олимпиады являет собой не просто представление (в связи с чем нельзя не отметить Московскую Олимпиаду 1980 года), но настоящее шоу. Однако открытия Олимпийских игр послевоенного времени не отличались особой театральностью, так как это считалось «фашистским пережитком». Сам Карл Дим в ответ на многочисленные обвинения мог лишь парировать, что всего лишь пытался увязать между собой спортивные состязания и ритмику праздничных мероприятий. Если же говорить о сугубо культовых проявлениях олимпийских церемоний, то они прежде всего были характерны для 20–30-х годов. В настоящее время церемонии кажутся выхолощенными и лишенными любого сакрального содержания.

Хайнц Эгон Реш в 1972 году в своих критических заметках «Это еще спорт?» отмечал: «Тот, кто хотя бы однажды пережил воспламенение олимпийского огня в «священной» роще Олимпии, которое проводилось девами-жрицами божественного олимпийского пламени, сразу же заметит, насколько фальшивым, натянутым и безвкусным является современный псевдорелигиозный культ, в котором применяются методы шоу. Огни, факелы, знамена, фанфары — все это должно заставить думать, что мы столкнулись с олимпийским культом. Но даже олимпийские кольца перестали быть символами, это лишь ярлыки, которые продаются как сувениры на память. Это не более чем пафосно оформленные фетиши». Не исключено, что коммерциализация спорта и сращивание олимпийских ритуалов с шоу-бизнесом привета к тому, что ритуалы, которые 70 лет вызывали почтение и трепет, сейчас кажутся некоторым людям «нелепыми» и «смехотворными».

Закат олимпийского ритуала, который можно было наблюдать в 60–70-е годы, не в последнюю очередь был связан с леваческими трактовками спортивных мероприятий. С точки зрения неомарксистов от социологии, олимпийские ритуалы являлись квазифашистским элементом, который якобы должен был использоваться для «угнетения рабочего класса». При этом представители неомарксизма, позволявшие себе подобного рода высказывания, почему-то никак не учитывали, что «социалистическая рабочая культура» отнюдь не была чужда этих ритуалов. Рабочие олимпиады, так же как обыкновенные Олимпийские игры, сопровождались зажиганием огня, церемониями, принесением клятвы, шествием знамен (преобладающе красными). Отличия были не столь уж велики, участники рабочих олимпиад клялись на верность не олимпийской идее, по рабочему социалистическому движению. Если принимать во внимание, что рабочие олимпиады проходили в 1925 и 1931 годах, то их с некоторыми натяжками можно считать предвестницами летних Олимпийских игр 1936 года. Если говорить о рабочей олимпиаде 1931 года, которая проходила в Вене, то она сопровождалась четырехчасовым шествием, которое принимали члены Социалистического интернационала (не путать с Коминтерном). Как вспоминал один из очевидцев: «Стадион был заполнен красными знаменами, маршевой музыкой и твердо ступающей молодежью… Сияющие здоровьем 35 тысяч дисциплинированных мужчин, женщин и юношей, собранных со всех частей Немецкой империи, производили весьма необычное впечатление». Открытие и закрытие рабочей олимпиады, которая проводилась под покровительством социал-демократической партии, сопровождалось исполнением песни «Когда вместе мы шагаем». Как ни покажется странным, но социал-демократические спортивные соревнования имели более ярко выраженный военизированный характер, нежели Олимпиада 1936 года, которую принято именовать «фашистской». Французский социалистический журнал «Народ» («Populaire») нисколько не стеснялся того, что на его страницах спорт был связан с военной дисциплиной: «Представьте себе бесчисленную армию юношей и девушек: сильных, здоровых, закаленных спортом, загоревших на солнце. И все они маршируют правильными полковыми порядками. Они все мобилизуются вокруг красных знамен. И эти бесчисленные батальоны маршируют несколько часов кряду. Сколько их было, этих солдат социализма и мира? Говорят, что 150 тысяч! Господин Мажино и его преемники едва ли могли собрать столько на праздновании 14 июля».

Олимпийские церемонии и отдельные их культовые составляющие однозначно указывают на трансполитическую связь этих явлений со свойственными для общества нормами поведения. В итоге ритуалы оказались частью так называемого рекордного спорта («результативного спорта»), который надо в первую очередь воспринимать как часть структуры общества. Первые устремления к результативности сначала на производстве, а затем и в спорте можно было наблюдать уже в Англии XVIII века. На континенте нечто подобное стало проявляться на рубеже ХVIII–XIX веков. Английский спорт и германская гимнастика формировались во времена «промышленной революцию) и бесчисленных политических революций 1789–1848 годов. Если на производстве оплата производилась в соответствии с количеством и качеством труда, то некоторое время спустя подобные принципы стали применяться и к спорту. В итоге он (спорт) стал держаться на трех образцах, которые пришли в него именно из сферы промышленного производства. Во-первых, использовался принцип повышения результативности, которая измерялась в сантиметрах, граммах и секундах, что дало начало так называемым с-г-с видам спорта. Во-вторых, предпочтение стало отдаваться видам спорта, в которых результат зависел от больших скоростей. В данном случае можно упомянуть всевозможные гонки, регаты, заплывы, кроссы, лыжные забеги т. д. В-третьих, в спорте проявилось пристрастие к турнирным решениям, которые могли иметь точное количественное исчисление: количество ударов в боксе, забитые голы в футболе, заброшенные шайбы в хоккее. В итоге в начале XX века всецело стал преобладать именно «рекордный спорт», принципы которого стали переноситься на будни школы и молодежную жизнь.

Именно в этих условиях в 1896 году олимпийское движение попыталось придать спорту универсальные рамки, задать ему определенный ритм, сформировав целый комплекс соревнований и состязаний. Нельзя сказать, что подобные тенденции не вызвали сопротивления. В первую очередь это касалось немецких гимнастических союзов, которые еще в 80-х годов XIX века настаивали на создании «народной физкультуры», которая должна была стать частью «возвращения к природе». Новые спортивные организации, которые ориентировались в первую очередь на результативность, «старики» обвиняли в «материализме», «бездушной механизации», «рекордном сумасшествии». Несколько позже эти требования приобрели отчетливо выраженный политический характер, так как стали звучать обвинения в «эгоизме», «неэстетичных судорогах», «потворстве немецкому влиянию». Некоторое время подобная позиция вполне устраивала национал-социалистов, по крайней мере пока они не пришли к власти.

Критика «рекордного спорта» могла звучать и из диаметрально противоположного политического лагеря. Основанный в 1893 году социал-демократами «Рабочий гимнастический союз» принципиально отказывался от «результативного спорта». Стремление к рекордам в этой организации рассматривали не только как неэстетичное, но и как вредное для здоровья. Кроме этого «рекордный спорт» воспринимался как калька с капиталистической конкуренции, а потому он провозглашался подрывающим международную солидарность трудящихся. Аналогичные позиции занимали и представители советского спорта 20–30-х годов, который представлял собой смесь физкультуры, военных маневров, политической демонстрации и массовых игр.

Вообще отношение к спорту в целом или отдельным его церемониям нельзя оценивать взглядами, присущими одному или другому политическому лагерю. Как уже было указано выше, сходные мнения могли высказывать те, кто являлся политическими противниками, а идеологические союзники во взглядах на спорт могли существенно расходиться. В качестве примера можно привести отношение к боксу. Немецкие фёлькише, консерваторы и националисты считали его однозначно не-немецким видом спорта, который подогревал у публики самые низменные инстинкты. Однако Гитлер, а затем и все национал-социалисты стали придерживаться совершенно иного мнения. Гитлер в «Моей борьбе» писал: «При этом ни в коем случае не следует отказываться от одного важного вида спорта, на который, к сожалению, и в нашей собственной среде иногда смотрят сверху вниз, — я говорю о боксе. В кругах так называемого образованного общества приходится слышать на этот счет совершенно невероятные тупости. Если молодой человек учится фехтовать и затем целые дни занимается фехтованием, это считается чем-то само собой разумеющимся и даже почетным. А вот если он учится боксу, то это кажется чем-то очень грубым. Спрашивается: почему? Мы не знаем никакого другого вида спорта, который в такой мере вырабатывал бы в человеке способность наступать, способность молниеносно принимать решения и который вообще в такой мере содействовал бы закалке организма. Если два молодых человека разрешают тот или другой конфликт при помощи кулаков, то это ни капельки не более грубо, чем если они разрешают его при помощи отшлифованных кусков железа».

С другой стороны, столь же противоречивое отношение к боксу мы могли бы наблюдать и в среде «рабочего спорта». Например, заявлялось: «Двое противостоят друг другу на ринге. Их лица в крови, поломаны кости, и тысячи самодовольно следят за этим. Они гогочут, шумят, визжат, даже повторяют движения боксеров. Это исключительно демонстрация физической силы, которая оплачивается тысячами и даже сотнями тысяч человек. Ни одна серьезная вещь в этом мире не могла бы вызвать столь живого интереса, какой вызывают чемпионаты по боксу». В то же самое время Бертольд Брехт, известный своими левыми взглядами и попытками провести «спортивно-театральную» реформу, восхищался боксом. Он даже написал биографию боксера Самсона Кёрнера, в которой восхвалял «борьбу, рекорды и риск». В «нездоровом спорте» и в боксе, в частности, Брехт видел бушующие человеческие массы, которые он мечтал перенести с арены на подмостки театра. Брехт и Гитлер были политическими антагонистами, но это не мешало им восхищаться (каждому в собственных целях) «рекордным спортом», который стал своеобразным символом XX века.