Глава девятая

Воевода Первонег все же открыл глаза уже вскоре, хотя вой Белоус и боялся, что ему придется сидеть рядом с воеводой до самого ясного утра. Боялся он не за себя, а за Первонега, который лежал без движений на снегу в морозную ночь Так и обморозиться легко, и вообще заболеть можно. Тем более, в возрасте воеводы. Но, пока воевода был без сознания, Белоус, посомневавшись, все же рискнул, и сбегал к воротам. Он надеялся, что полки варягов уже полностью прорвались в город, и у городских ворот снаружи оставались сейчас только убитые варяги из числа первых, что попали под обстрел стрельцов на стенах, и убитые лошади. Даже человеку, прошедшему через суровые испытания, а Белоус прошел через них, было откровенно страшно возвращаться туда, к воротам. Избежав случайно смерти при взятии ворот русами, очень не хотелось снова со своей смертью встретиться. Однако Белоус помнил еще слова своего отца, не знаменитого, но всеми уважаемого воя княжеской дружины, погибшего когда-то в бою с урманами. Отец растил сына без матери, рано умершей, и старался сделать из него воина и настоящего мужчину, и говорил сыну незадолго до своей смерти, что сама смерть не страшна, но человеку всегда бывает страшно ожидание смерти. И это ожидание может сделать из человека труса. И потому смерти всегда следует идти навстречу, не дожидаясь, когда она начнет сама тебя искать. Тогда, по крайней мере, умрешь без уродливо корежащего душу страха. Но, избежав однажды смерти, пройдя через испытания, начинаешь ощущать, что смерть сама боится к тебе приблизиться, и ты, наверное, находишься под покровительством вышний сил. И потому становишься отважнее. Чтобы вернуться к воротам, нужно было быть отважным человеком, потому что там вполне могла дожидаться Белоуса сама смерть. Можно было бы и не возвращаться, но тогда совсем замерзнут руки. Если сразу не догадался снять с убитого воя рукавицы, следует за ними вернуться, потому что утренний мороз бывает пострашнее ночного. И пусть руки были обильно смазаны слоем оберегающего от мороза и лечащего топленого барсучьего сала. Этого все равно было мало. И Белоус пошел. Бежать ему мешали подмороженные накануне ноги. Не сильно подмороженные, но все же мешающие передвигаться. Да еще сапоги на ногах были разными. Тот, который позаимствовал у убитого варяга, сначала показался только чуть-чуть великоватым. Сейчас же показался сильно большим и неудобным. Путь от ворот казался длинным, и Белоус думал, что далеко оттащил нелегкого воеводу. Оказалось, что не слишком и далеко. В морозном утреннем мареве он, казалось, даже различил людей там, где должны быть ворота. Что там за люди, Белоус понять не сумел, и потому вынужден был подойти поближе. И с короткой дистанции уже не только увидел женщин и детей, кое-как, наспех одетых, видимо, выскочивших из горящих домов, и со страхом стоящих на деревянных досках подъездной дороги вне города, и заглядывающих в ворота. И даже издали показалось, что из ворот идет жар. Но это, наверное, только казалось Белоусу, как казалось, что ноздри улавливают запах гари. Здесь, за стенами, пока сами стены не горят, гарь уловить трудно.

Женщин и детей было около полусотни. Они полностью перекрыли дорогу. Но возвращаться в город никто не посмел. Как решиться войти в пламя, даже если в этом пламени горит все, что накопил за жизнь? Так ведь легко и жизни лишиться. Да там и не только пламя, там еще и варяги носятся на конях, разнося огонь в разные части города.

Дома тех, кто стоял за стенами, должно быть, расположенные ближе к воротам, загорелись, похоже, первыми. А от них заполыхали и соседние, расположенные традиционно тесно друг с другом. Так в городах повелось, строить тесно, чтобы внутри городских стен поместилось как можно больше жителей. А пожар в деревянном городе всегда явление страшное, поскольку сухое дерево вспыхивает быстро, и пламя быстро перебирается от дома к дому.

Мужчин в толпе видно не было. Или они пытались драться с русами, или они пытались сделать невозможное и потушить пожар. Может быть, хотя бы часть своего имущества спасали. Но дым и зарево над городом уже было явственно видно, стоило отойти от стен на пять шагов. Небо еще не настолько посветлело, чтобы его не освещало пламя. И из самих распахнутых и уже сорванных ворот тянуло сильным жаром. Похоже, варяги подожгли и привратные башни. Значит, скоро пламя перекинется и на стены.

Чем-нибудь помочь кому-то из этой толпы женщин и детей Белоус не мог, хотя смотреть на них, в одночасье потерявших все, было больно и обидно. Словно бы и его вина в этом была. Но ему самому, по большому счету, сейчас тоже требовалась помощь. После упорного стремления к Славену, поле тяжелой попытки спасти город, и предупредить своих, Белоус был изнеможен и обессилен. Он свою попытку спасти этих женщин и детей, пусть и неудавшуюся, уже предпринял, даже сам чуть не погиб при этом, и большего сделать уже был не в состоянии.

Разговаривать с погорельцами Белоус не стал. Он только нашел сначала убитого воя-варяга с самыми подходящими лично для него сапогами, стянул их с его ног, и тут же переобулся. Потом подыскал и рукавицы потеплее. И только после этого на женщин обернулся. На него смотрели с явным осуждением. И Белоус понял, что осуждают его за то, что он раздевает мертвых. Пусть и врагов, пусть и виновников несчастья этих женщин, но мертвых. К этому же добавляется, наверное, и его внешний вид княжеского дружинника. По мнению женщин, дружинник должен был быть там, где враги, должен драться с ними, как, возможно, дерутся их мужья. Может быть, даже погибнуть, но там, в городе. И не станешь же объяснять этим женщина, что только пришел в город, когда началось нападение, и спасал воеводу, то ли раненого, то ли сильно оглоушенного, но не способного себя защитить. Всех варяги в городе в любом случае не побьют. Они обычно и цели такой себе не ставят. Кто-то наверняка вырвется. И немало вырвется с оружием или без оружия. И этих людей необходимо будет объединить, ими необходимо будет управлять. После того, как сгорит Славен, сами словене останутся, они никуда не исчезнут. Да и вообще не все словене живут только в одном городе Славене. И вообще не тот враг варяги, которые всех живых постараются уничтожить. Это не свеи, норманны или даны, которые, если победят, то угоняют оставшихся в живых на невольничьи рынки. Русы все же близкий народ-брат. Есть, конечно, и братьям что делить. Но не уничтожать же при этом друг друга. Сами словене, бывало, пару раз сжигали Русу. А Руса восстанавливалась. И Славен восстановится, – был уверен Белоус.

В меховых рукавицах, пусть и покрытых поверху рукавицей кольчужной, с мелкими кольцами, рукам стало теплее. А когда рукам и ногам тепло, тепло всему телу.

К этому времени совсем рассвело. И показалось, что стало в самом деле теплее или просто согрелись руки и ноги, и потому тело перестало мороз чувствовать. Над Славином стоял густой черный дым. И даже пламя уже поднималось над стенами, образуя собственную яркую стену. Ветра не было, и дым от города не относило. Одновременно стали видны и столбы других дымов. Над домами посада, расположенного ниже Славена у самых берегов Волхова и Ильмень-моря. Эти дома остались нетронутыми, варяги просто не обратили на них внимания, хотя нет никакой гарантии, что и их не пожелают разграбить, как в настоящее время грабили, надо полагать, богатые лавки славенских купцов – извечных конкурентов купеческой братии из Русы. Грабили, а потом поджигали. Впрочем, купеческие и ремесленные ряды варяги могут и не тронуть. Их самих купцы часто нанимали для сопровождения своих обозов. Разорять купцов – значит, срубить голову курице, которая несет для тебя золотые яйца. Этого варяги себе позволить не могут. Не все из них входят в полки Бьярмы. Но те, кто входит, в любом случае имеют дома и родственников в самой Русе. И эти родственники, не желающие мерзнуть в Бьярме, предпочитают сопровождать купеческие обозы и из самой Русы, и из Славена. Значит, эти люди не позволят разорять купцов, иначе они лишатся работы и средств к существованию. Разгромить купечество Славена – это то же самое, что ударить мечом в собственную ногу…

Вернувшись под стену, черноусый Белоус нашел Первонега на том же месте, где и оставил его. Только вою показалось, что раньше воевода сидел прямее, прислонялся к срубу тарасы всей спиной, а сейчас он прислонялся боком и плечом. Впечатление было такое, будто воеводу кто-то сдвигал с места. Это не понравилось Белоусу, и он настороженно осмотрелся по сторонам. Сейчас, когда рассвело, видно было далеко, вплоть до дворов посада на берегу, куда уже вышли живущие там люди, и смотрели на горящий город, но никакой опасности поблизости молодой вой не заметил. Тогда он просто зашел сбоку, присел перед лицом воеводы, и всмотрелся в лицо Первонега, пытаясь отыскать там признаки жизни и возвращающейся силы. И тут воевода открыл глаза. Он открыл их не так, как открывают больные люди, не медленно поднимая веки, а рывком, словно вой проснулся ото сна сразу с ясной головой и ощущением опасности. Но глаза с широко расширенными зрачками сразу же, ничего, кажется, не увидев, закрылись. И Первонег застонал. Но и стонал он совсем не как раненый, а просто, как старик, на тяготы старческой жизни жалующийся.

– Что ты, воевода? – спросил Белоус.

– Где я? – не открывая сначала глаз, спросил Первонег.

– Под стеной сидишь.

– Под какой стеной?

– Под стеной Славена.

– Почему не в городе?

– Горит город. Варяги туда ворвались.

Первонегу, наверное, было больно услышать эту весть, и теперь уже он открыл глаза, но открывал их тяжело, с трудом размыкая веки, и посмотрел на своего спасителя. Но смотрел он не узнавающим взглядом. Видимо, ударом меча по голове, хотя голову Первонегу и не разрубили благодаря крепкому шлему, но память, похоже, отбили. О чем говорил его следующий вопрос:

– А ты кто?

– Не помнишь, воевода? Мы с тобой разговаривали перед тем, как варяги к воротам подъехали. Я – Белоус, гонец от князя Вадимира.

– А как ты… Со мной…

– Тебя мечом по голове ударили. Шлем выдержал, а голова – нет. Ты и упал там же, у ворот. Я тебя и вынес в сторону, чтобы ни конями, ни ногами не потоптали. Конями запросто могли. Как раз конная колонна русов приближалась. Едва-едва я успел…

– А кто им ворота открыл? – спросил воевода.

Белоус стал рассказывать. В середине рассказа воевода рукой махнул, останавливая воя.

– Вспомнил.

И сам замолчал, задумался. Потом встать попытался. Это не получилось.

– Помоги, – потребовал Первонег. – И тебя я вспомнил. Ты же, кажется, сильно обморозился. Как, ходить можешь?

– Могу даже бегать, воевода. И меч в руках держать могу. Не сильно обморозился. Кожа, конечно, слезет, и чесаться будет. Но это все терпимо.

Говоря это, Белоус подхватил тяжелого Первонега подмышки, и сам удивился, как потяжелел воевода. Вроде бы совсем недавно Белоус на себе тащил его от ворот в сторону, под стену. И тогда даже не задумывался о тяжести воеводиного тела. А сейчас Первонег казался неподъемным. И, если бы сам воевода не помогал, то Белоусу было бы не по силам поднять его. Но молодой вой слышал, что при возбуждении, когда ситуация того требует, силы человека утраиваются. Наверное, и с ним такое происходило.

Первонег словно мысли воя прочитал. Но при этом в слабом голосе его звучала откровенная недоверчивость:

– Как же ты тащил меня сюда? Я, стало быть, тяжеловат…

– На плечи взвалил, и потащил. И не тяжелым казался. Это сейчас ты потяжелел вдруг. А тогда я и не надсадился совсем…

– Спасибо тебе, Белоус. Теперь ты спаситель мой. И я этого не забуду. Только что мы теперь делать будем? Народ наш где?

– Женщины, я видел, у ворот на дороге с детьми стоят. Зайти боятся. Мужчин не видно.

– Я пока ни с кем встречаться не хотел бы. Как бы мне вниз спуститься, к берегу? В посадские дома бы попасть.

– Только через сугробы дорогу обойти. Я в Славен варягов так обходил. Сдюжишь ли такую дорогу. Хватит сил?

– На духе пройду. На желании. Двинули…

Воевода шагнул вперед, слегка качнулся, словно земля у него под ногами качалась, как палуба лодьи в шторм, но тут же выпрямился, плечи расправил, и пошел первым. На боку у Первонега болтались пустые ножны. Его меч остался там, под воротами в город, где он принял неравный бой. И Белоус не догадался или меч воеводы поискать, или любой другой ему принести. Меч, конечно, не клюка, и опираться на него не слишком удобно – откровенно тяжеловат. Тем не менее, сам Белоус именно на свой меч опирался, когда двинулся вслед за воеводой. Потом обогнал его, понимая, что по протоптанной даже одним человеком тропе идти несравненно легче, нежели по чистой снежной целине. Он сам только что шел по следам воеводы. А воеводу пошатывало, и был он человеком в возрасте. Именно потому Белоус решил взять на себя бремя прокладывания тропы. Сил у воя сохранилось больше.

Так прошли они чуть больше трехсот локтей, и вышли на дорогу позади уже значительной толпы у ворот, где к женщинам и детям присоединились и мужчины, покинувшие горящий город. Да и вся толпа значительно разрослась, и занимала уже значительный участок дороги. Однако встречаться с кем-то и разговаривать Первонег не хотел. Белоус понимал, что воевода чувствует свою вину в том, что не сумел уберечь город. С него с первого за эти и спросят князь и посадские советники. Вся оборона была под командованием воеводы. Конечно, по большому счету, оборона должна быть под командованием или князя или княжичей, а воевода должен уже их распоряжения выполнять. Но, если так сложились обстоятельства, и Вадимир доверился Первонегу, то с него и должен быть спрос. Но первый спрос будет идти от жителей города. Именно перед ними Первонег чувствовал вину, и хотел прежде мысли в голове уравновесить, и только потом встречаться с горожанами. Надо подумать, что сказать им, что предложить, и только потом встречаться.

Казалось, по дороге идти будет легче, чем по снежной целине. Но не случайно Белоусу казалось, что с рассветом стало теплее. Солнце не показалось. Над окрестностями стояли сплошные тучи, которые можно было, разве что, стрелой из лука пробить. Но никак не солнечным лучом. А когда стоят такие тучи, на земле становится теплее, как под крышей. Облака не отпускают тепло самой земли в вышину, и потому становится в самом деле не так морозно. И переворот в погоде оказался настолько резким, что дорога стала даже подтаивать. Даже сам Белоус несколько раз поскользнулся. Несколько раз поскользнулся и Первонег. Здесь тропу прокладывать уже необходимости не было, хотя вся дорога была взбита копытами множества коней варяжского войска. Но этот взбитый снег сильно подтаивал, и затруднял движение пеших воинов.

И когда до первых домов берегового посада оставалось уже двести локтей, воевода поскользнулся, взмахнул бессильно руками, пытаясь сохранить равновесие, но не сохранил, упал навзничь, и ударился затылком о плотно утоптанный, и только поверху взбитый копытами снег, под которым, в дополнение ко всему, таился и лед, тем самым снегом прикрытый от тепла, и потому жесткий. Удар получился звучным еще и благодаря большому весу самого воеводы. Кроме того, ударился он тем самым местом, куда ему совсем недавно достался удар мечом. Как тогда шлем остался на голове, так и сейчас он был на ней же, и голову прикрыл. Но под шлемом была только тонкая и мягкая войлочная шапочка, которая новый удар только незначительно смягчила. Вой Белоус только охнуть успел, но поддержать воеводу было не в его силах, потому что шел он опять первым. Сам же Первонег снова глаза закрыл, и единственным признаком жизни в нем было тяжелое дыхание.

Белоус не знал, что делать. То ли с воеводой оставаться, и попытаться его в сознание вернуть, то ли просто ждать, когда Первонег сам в сознание возвратится, то ли бежать за помощью к людям из ближайших домов посада. И как раз в этот момент из-за поворота дороги показались сани, сопровождаемые четырьмя оружными всадниками. В этой ситуации долго думать было не нужно. Это могли быть только варяги. Причем, не из простых воев. Простые вои простых воев не сопровождают. И Белоус, долго не думая, выхватил меч, и встал перед Первонегом, решившись никого не подпускать к воеводе, пока сам он будет жив. Но при этом Белоус понимал, что такое противостояние долго продлиться не может. Четыре верховых всадника просто опустят копья, и ударят ими одновременно в человека, даже не имеющего щита, чтобы им прикрыться. Мечом можно отбить удар одного копья, но против четырех любой меч бессилен.

Тем не менее, Белоус без сомнений закрыл подступы к лежащему без сознания Первонегу своим телом. Всадники не атаковали, они только окружили воя, и опустили копья, Кони, запряженные в сани, проехали чуть дальше Белоуса, и остановились так, что вой оказался прямо против саней. В санях, позади возницы, сидело двое. Несомненно, люди знатные, хотя только один из них был в боевом снаряжении. Этот раздвинул защищающий от ветра меховой полог, сбросил со своих ног ведмежью шкуру, и легко выпрыгнул на дорогу прямо перед мечом Белоуса.

– Ты кто такой? – спросил коротко воя. – И что здесь мечом размахиваешь? С кем воевать собрался?

– А ты кто такой? – ответно спросил Белоус, ничуть не смутившись властных ноток в голосе встречного знатного, видимо, воя. – Эта дорога принадлежит Славену, и я здесь имею право не отвечать тебе, а сам спрашивать.

– А я еще подумаю, оставить эту дорогу Славену, которого уже нет, или забрать ее для нужд Русы, – сказал вой, и Белоус понял, что правильно разглядел в этом человеке какого-то военного начальника варягов. – Я – воевода Славер из Бьярмии. Кого это ты взялся так безрассудно защищать? Никак, это сам Первонег?

Славер наклонился, и протянул руку к лицу славенского воеводы. Белоус поднял меч.

– Не трогай! Не то – ударю…

Четыре копья одновременно уперлись жестко, но без излишнего нажима в шею и горло Белоуса. При любой попытке удара его сразу прокололи бы. Белоус беспомощно опустил меч, понимая всю безрассудность своей попытки защитить своего воеводу.

– Что с Первонегом? – спросил Славер.

– Его сначала при защите ворот мечом по затылку ударили. Шлем выдержал. Потом здесь, на дороге поскользнулся, и упал, затылком стукнулся, – Белоус с трудом погасил горящую в груди ярость, и ответил вполне членораздельно. Но он не потому отвечал, что боялся смерти, а потому, что надеялся на помощь, которую эти люди могут оказать Первонегу.

И ожидания не оказались напрасными. Второй человек из саней, до этого только слушающий, сбросил с ног ведмежью шкуру, и выбрался с кряхтеньем на дорогу. Был он непомерно толст и, кажется, стар. Хотя старость его, возможно, происходила больше из тучности, чем из прожитых лет. Человек покопался под лавкой в санях, и вытащил берестяной сундучок. Из сундучка какую-то глиняную бутылку с тряпичной затычкой. Бутылку перевернул, подержал перевернутой, слегка побалтывая, потом затычку вытащил, и сунул под нос воеводе Первонегу. Резко запахло березовой смолой. Первонег пошевелил увесистым носом, и даже лицо от запаха в сторону сдвинул. Не по душе ему, видимо, был этот запах. Да кому он по душе! И тут же Первонег открыл глаза.

Белоус почти висел на четырех копьях. Когда второй человек выбрался из саней, Белоус почувствовал, как копья надавили на него сильнее, не позволяя шевельнуться. Копьеносцы, наверное, служили этому толстому старику, и очень старались охранить его от всяческих неприятностей. Но выпустить из рук меч никто Белоуса не попросил. Но он, при всем желании, не мог нанести ни одного удара до того, как копья проткнули бы ему горло.

– Что со мной? – невнятно спросил Первонег. – Белоус, ты где?

– Я здесь, воевода.

Радуясь возможности избавиться от копий, и чувствуя уже, как по горлу потекла тоненькая струйка крови, Белоус двумя руками, без резких движений, раздвинул копья, и встал перед Первонегом на колени. Приподнял его голову, и себе на бедра положил.

– Здравствуй, Первонег. Я рад, что ты остался жив, – сказал Славер.

– Кто здесь? – спросил воевода Славена. – Я плохо вижу. Голос знакомый, но узнать не могу. Кто здесь?

– Это я – Славер.

– А… Значит, это ты так ловко провел нас, и сжег Славен?

– Это сделали мои дружинники по моему приказу. Но об этом говорить не будем. Вы тоже пару раз бывало, помнится, Русу жгли. Сейчас наш праздник.

– Что ты хочешь?

– Ты уполномочен вести переговоры? Или их будет вести сам Буривой, если сможет на ноги встать? Лучше уж пусть его младший сын. Он хитрый, я слышал. По дороге здорово обманул воеводу Даляту. И вот Далята обиделся на обманщика, и теперь его терем сжигает. Но об этом не на дороге говорят, когда один из противников лежит бессильный. Тебя сейчас в мой терем отвезут. Поставим тебя на ноги, тогда и поговорим. Тогда сам гонца к Буривою и к Вадимиру пошлешь. Расскажешь им, что с их городом случилось.

Первонег закрыл глаза. Короткий разговор и вспышка эмоций, когда он услышал своего главного противника, все это отняло у Первонег слишком много сил. Он опять потерял сознание.

Славер сам взял Первонега подмышки, оттеснив хиловатого на его взгляд Белоуса.

– Помогите мне, – потребовал от воев. – В сани его положим.

Первонега положили в сани. Первонег сам накрыл его ведмежьей шкурой, которой раньше прикрывал свои ноги. Спутник Славера уже сидел на своем месте. И так ловко для своего тучного тела в сани забрался, что невольно подумалось, будто он боится, что Первонега на его место уложат. Но воеводу положили поперек саней за спиной возницы. Белоус стоял, и смотрел, как загружают в сани его воеводу, и вовремя заметил, как из-за пазухи в Славера, нагнувшегося над Первонегом, выпал берестяной свиток. Белоус был человеком грамотным, и знал, что это такое. Ожидая узнать какие-то важные новости, он сделал вид, что тоже поскользнулся, и упал так, что накрыл свиток грудью. И легко ухватил его с дороги, чтобы спрятать в рукав.

И как раз вовремя. Славер обернулся.

– Тебя, значит, Белоусом воевода назвал? Почему тогда у тебя усы такие черные?

– Трубы часто чистил, – грубо ответил Белоус. – Усами задевал за дымовые камни.

– Садись на круп позади одного из наших воев. С нами поедешь. Будешь за своим воеводой ухаживать. У меня для этого специальных людей нету.

– Я своих людей пришлю, – сказал Ворошила.

– Зачем нам этот?

– А случится что с Первонегом? Скажут, мы его добили. Нет, посадник, пусть при нем этот вой будет. С него и спрос.

– Здраво мыслишь, воевода, – согласился Ворошила.

Мнения Белоуса никто не спрашивал. Сам он чувствовал себя пленником, несмотря на то, что у него даже меч не отобрали. Но поехать за воеводой он и сам желал. Тем боле, возвращаться пока ему было некуда. Княжеское подворье Вадимира, как слышал вой разговоры женщин у ворот, сожгли, как и подворье Гостомысла. Семьи княжичей бежали через другие ворота в неизвестном направлении. А своим домом молодой вой не успел обзавестись. Да и какой дом уцелеет в горящем городе. Если город деревянный, то он превратится в сплошное пожарище, бушующее на обеих берегах Волохова…