Глава 6
Наступила ночь, но в Аскефьорде почти никто не спал. Слухи о том, что случилось с Ингвильдой, летним пожаром разлетелись по всем усадьбам и везде вызвали всплески плача и отчаяния. Все знали, что жена Хродмара ярла – ясновидящая. Перенесенная в дом, она не сказала ни слова и то принималась рыдать и вскрикивать, то затихала, пустым взглядом глядя в стену. Ее горестные видения означали только одно: с ее мужем случилась беда. Значит, войско пошло в битву! А уж если плохо пришлось Хродмару ярлу, любимцу конунга и воплощению удачи всего войска, то другим не на что надеяться.
Все усадьбы, проводившие в поход своих мужчин, с ужасом ждали полуночи. Ждала и усадьба Дымная Гора. Стуре-Одд держал на коленях свой мешочек с рунами, но не решался раскидывать их на участь Сёльви и Слагви. А Сольвейг, молча сидя перед очагом, думала об Асвальде. Что сделалось с ним в этой далекой битве? Если он погибнет… Напрасным окажутся все его мечты и надежды, он умрет, так и не успев доказать конунгу и всему свету, чего стоит… И даже если он погибнет как герой и Один посадит его на почетное место… Неужели он жил лишь ради того, чтобы стяжать посмертную славу? Сольвейг хорошо знала мнение мужчин на этот счет, но в душе не соглашалась. Женское существо живет ради жизни и жизнь считает венцом и смыслом вселенной. Неужели он погибнет – молодой, умный, гордый, по-своему красивый и по-своему хороший уже потому, что она любила его? Она видела перед собой его остроносое лицо с зелеными глазами, и видела добрым и мягким – таким, каким его не видел никто, кроме нее. «Я – его хорошее сердце», – вспоминала она свои собственные слова, которыми отвечала на вопрос родичей, почему выбрала именно неуживчивого и обидчивого Асвальда сына Кольбейна. Он любил в ней живое выражение всего хорошего, что скрыто жило в нем самом. Так как же ей было не ответить на его любовь?
«Я – его сердце…» Разве может сердце жить без тела, а тело без сердца? Он не вернется, и жизнь ее остановится, замрет. Она будет ждать вот так вот вечно, вечно… И дорога ее судьбы уйдет в туманную бесконечность. Она вечно будет сидеть у огня с прялкой, как норна, для которой ничего никогда не меняется. Темнота сгущалась, и надежда неуклонно гасла вместе со светом дня. Тьма, как смерть, обступала со всех сторон.
Незадолго до полуночи Сольвейг встала, набросила накидку и вышла из дома. У нее не было сил сидеть и мириться с тьмой, овладевающей миром.
Она так хорошо знала дорогу к Дымной горе, что ноги легко находили тропку даже в полной темноте. Сольвейг шла, не чувствуя под собой ног, ее несло какое-то смутное чувство: смесь страха, надежды и нелепого убеждения, что она может что-то исправить, если придет сюда. Сидеть дома возле огня казалось преступлением. Она, как младшая из вещих норн, должна быть здесь, где род человеческий узнает свою судьбу.
Сольвейг остановилась под елями, именно там, где ее отец не так давно ждал тролля. Сегодня никакой жертвы нет, но тролль выйдет. Непременно выйдет. Сегодня ему есть что сказать.
Земля под ногами стала слегка подрагивать. Внутри горы послышался стук камней: тролль открывал свои «ворота», расчищая путь наружу. Камни с грохотом сыпались вниз по склону, из пещеры доносилось невнятное гудение: тролль начал свою песню.
Вот он выбрался наружу – огромный, неразличимый в темноте, сам как подвижная глыба темноты. Гудение стихло: тролль заметил человека и приглядывается. Сейчас он обрадуется, что слушатель есть так близко, и во все горло запоет песню смерти, перечисляя тех, кто никогда не вернется домой. Хродмар ярл, Модольв ярл, Торбранд конунг, Арне Черенок, Марвин Бормотун, Хьёрлейв Изморозь, Гельд Подкидыш, Сёльви и Слагви Хранители Железной Головы, Эрнольв Одноглазый, Арнвид Сосновая Игла, Исбьёрн сын Стейнара, Гейрбранд Галка, Арне Стрела, Грани Заплатка, Тормод Кудрявый, Торлейв сын Гуннара, Снеколль Китовое Ребро… Перечню мертвых не будет конца, и каждое имя – удар копьем в чье-то сердце, во множество сердец, потому что каждый, кто дышит на земле, множеством нитей связан со всеми вокруг. И каждый, кто любил или не любил его, с его уходом потеряет частичку себя. А кто-то – невосполнимо большую, важнейшую часть… Асвальд сын Кольбейна…
Неожиданно для самой себя Сольвейг шагнула вперед, к горе, протянула к троллю руки ладонями вперед и вскрикнула:
– Нет! Молчи! Молчи! Я запрещаю тебе! Молчи, не называй его! Никого не называй! Не надо! Молчи! Молчи!
В голосе ее зазвенели слезы, на последних словах они хлынули по щекам. Тролль озадаченно смотрел на нее, его единственный глаз сверкал во мраке голубоватым блеском. Потом тролль попятился назад, шагнул в пещеру. И исчез. Ему приказала сила, которой он не понимал, но которая была сильнее его.
Над Пестрой долиной тоже царила тьма. Всю землю покрывали тела, во мраке ночи так похожие на валуны. Множество их было рассеяно там и тут, целыми россыпями или поодиночке – следы трудов каменных медведей. Сами медведи, семь огромных каменных глыб, застыли в разных местах долины, там, где их застало заклятье Хёрдис. Она остановила их, когда фьялли поднялись на перевал.
Квитты Ингвида отошли от места битвы и расположились станом в соседней долине – там горели их костры. До наступления сумерек Ингвид приказал осмотреть все поле и подобрать раненых – как своих, так и противников. Вигмар Лисица не возражал и даже сам принимал участие, с особенным вниманием осматривая всех оставшихся на поле фьяллей. Себе под нос он бормотал, что с этими гадами нечего нянчиться, но сам помогал поднимать и переносить тех, кто нуждался в помощи. После того как в битву вмешались валькирии и даже квиттинская ведьма с ее каменными чудовищами, в сердце Вигмара пробудилось сочувствие человека к людям. И тайное облегчение – он не нашел того, кого так боялся найти, – тоже сделало его мягче. Пусть уж живут, козлиноголовые, если копья валькирий и колдовство ведьмы оставило им жизнь!
Мертвые тела лежали неподвижно, и над полем битвы двигалась во тьме лишь одна фигура. Это была женщина в длинном темном плаще и с распущенными волосами; в одной руке она держала острый нож, а в другой – маленький кожаный мешочек. Казалось, сама Хель пришла забрать предназначенное ей. Бродя меж трупами, она то и дело наклонялась, всматривалась в лица, изредка прикасалась к остывшим телам. Хёрдис Колдунья искала новое сердце для своего волка. Сам Жадный рыскал где-то рядом, и ни один его сородич из ближних лесов не смел приблизиться к приготовленному угощению, пока не насытится скакун квиттинской ведьмы.
За перевалом тоже горели костры. Собрав остатки войска, Торбранд конунг насчитал не больше двух третей. Все четверо его телохранителей погибли. Но сам он остался невредим, чему был обязан щиту Регинлейв. Она не подвела его, подтвердила, как мудро он поступил, отказавшись от невесты. Явись он сюда мужем или женихом Эренгерды дочери Кольбейна, Регинлейв и не подумала бы трудиться, а далекая невеста не прикрыла бы его щитом.
У того же костра, где сидел конунг, лежал на подстилке из еловых веток бесчувственный Хродмар ярл с глубокой раной в спине возле самого плеча. Знаменитая удача и здесь изменила ему не до конца: копье квитта избавило его от копья валькирии, после удара которого он, конечно, сейчас здоровался бы с Одином. Его вытащил на себе Эрнольв ярл, заботясь не только о товарище, но и о боевом духе фьяллей. Если воплощенная удача войска погибнет, а конунг погрузится в неизбежную скорбь, надеяться будет вообще не на что.
– Что будем делать-то? – мрачно спрашивал Асвальд Сутулый, прикрывая рукой подбитый глаз.
Он, как ни странно, остался почти цел, но в гуще битвы кто-то ударил его в лицо рукоятью меча, и сейчас глаз невозможно было открыть. Асвальд всерьез боялся, что скоро станет похожим на Эрнольва, притом не столько доблестью, сколько лицом. Этого еще не хватало ко всему в придачу!
– Надо отходить к кораблям, – на разные голоса отзывались фьялли из темноты. – Пока не поздно. Пока нам не отрезали дорогу.
– Если квитты узнают, что мы разбиты, они захватят корабли и попытаются перебить нас всех, – говорил Эрнольв ярл. Всю его одежду покрывали кровавые пятна, руку, ногу и шею украшали неровно наложенные повязки, но, к счастью, тяжелых ран он не получил и чувствовал себя настолько бодро, насколько это вообще возможно. – Нужно возвращаться к Острому мысу быстрее и забрать хотя бы свои корабли.
– И отступить? – желчно спросил Асвальд. Он и сам понимал, что другого выхода нет, но хотел услышать это предложение от кого-нибудь другого.
– А ты хочешь в Валхаллу? – осведомился Эрнольв ярл. Ему было не до пустой гордости. – Ворота открыты. Ты еще их догонишь. И Арнвида, и Арне Стрелу, и Модольва Золотую Пряжку, и всех прочих. А у меня дома двое маленьких сыновей. И я предпочитаю сам научить их махать мечом получше, чтобы было кому за нас мстить.
– Где Гримкель? – подал голос Торбранд конунг.
Мучительно страдая за каждого из погибших, Торбранд притом напряженно раздумывал, как ему уберечь оставшихся. А кто после поражения способен лишь вздыхать, как конунг не стоит и селедочного хвоста.
– Кто его знает? А он вообще жив? – не сразу ответило несколько голосов.
Подумать о союзниках никому не пришло в голову. Гримкель с остатками своих людей расположился в стороне от фьяллей, даже чуть дальше от перевала, поскольку отступали они впереди. Это никого не удивило, и даже сейчас фьялли бранили трусливых союзников вяло, как по обязанности. «Чего ждать от людей, которые под стягом трусливого конунга пошли против своих же соплеменников и сами хотели получше закрепить свои рабские цепи?» – сказал о них Хьёрлейв Изморозь. Для Хьёрлейва эта битва, как видно, стала последней: кто-то ударил его клинком по руке, державшей секиру, и он потерял три пальца.
– Поищите Гримкеля, – велел Торбранд конунг. – Пусть скажет, сколько у него людей. Может быть, он сберег больше нашего. И нужно будет послать кого-то за перевал. Прямо сейчас, пока не рассвело. Квитты тоже не железные. Их было меньше перед битвой и могло меньше остаться сейчас. Пока они не опомнились, надо напасть на них снова.
По темному пространству между кострами полетели удивленные восклицания.
– Так, – подтвердил Торбранд. – Они считают себя победителями и ждут, что мы вернемся к Острому мысу. Мы поступим наоборот. Мы постараемся добить их как можно быстрее, пока они не опомнились. Если мы сейчас отступим, то все дело можно считать пропавшим. На другой год надо будет начинать все сначала. Или вовсе отказаться от Квиттинга и признать, что мы два года теряли кровь понапрасну. Я не позволю…
Торбранд конунг посмотрел на затылок Хродмара, который из-за раны в спине лежал лицом вниз. Он дышал, но тяжело и прерывисто. Сердце Торбранда сжалось, будто сам он повис над пропастью: если Хродмар умрет, это будет концом всей удачи конунга. Судьба отнимет у него последнего близкого человека, как отняла когда-то жену и сыновей. Но если жену можно найти новую, то такого друга, как Хродмар, Торбранд найти не надеялся. Он был уже не в том возрасте, когда легко меняют друзей, да и верил он только привычному.
Если он отступит, Хродмар из Валхаллы проклянет своего конунга. Торбранд точно знал, что Хродмар скорее предпочтет погибнуть, но покорить «полуостров ведьм», чем выжить и уйти отсюда с позором. Выживет он или нет – Торбранд собирался выполнить его волю. В Хродмаре было все то, чего не хватало ему самому: молодость души, пылкая нерассуждающая отвага, горячая непримиримость и готовность умереть, но настоять на своем. Порой это неумно, но именно эта молодая пылкость начинает большие дела, на которые трезвый ум не отважился бы. Холодная душа Торбранда отогревалась возле этого огня. Если Хродмар умрет, он останется один, равнодушный в равнодушном мире. Половиной решимости продолжать войну он был обязан Хродмару, потому что именно Хродмар теребил его тогда, первой зимой, и торопил скорее вернуться на Квиттинг. Его вело чувство горячей любви к той, что ждет его сейчас в Аскефьорде…
Если он умрет, нужно будет взять в жены его вдову. Воспитать его сыновей. И пусть болтают, что она – квиттинка, да еще и взятая без соблюдения обычаев. Это нужно будет сделать для Хродмара, и ради его памяти Торбранд не побоялся бы пойти наперекор всему Аскефьорду. Но туда еще нужно вернуться.
– Кто пойдет к Гримкелю? – не отводя глаз от Хродмара, спросил конунг. – Сёльви?
– Пойду, – согласился тот и по привычке посмотрел на брата.
Слагви сидел на земле, вытянув раненую ногу. Сыновья Стуре-Одда не привыкли ходить по отдельности, но Слагви теперь не скоро удастся куда-нибудь пойти. Если бы брат его не вынес, он вообще остался бы на поле. Его лицо выглядело осунувшимся и очень серьезным, и оттого близнецы стали совсем неразличимы. И эта их новая, небывалая прежде одинаковость громче кровавых повязок кричала о беде.
Сёльви сын Стуре-Одда долго искал Гримкеля конунга между квиттинских костров, но так и не нашел. Хмурые израненные квитты кивками посылали его дальше, от одного костра к другому и, похоже, сами не знали, где их конунг. Сёльви подозревал, что тот спешно сбежал на Острый мыс, бросив остатки собственной дружины, но хотел убедиться, что возле Ступенчатого перевала его действительно нет.
Гримкель Черная Борода, называющий себя конунгом квиттов, и правда сбежал, притом гораздо дальше, чем предполагал Сёльви. Он находился не на таком уж большом расстоянии, но за пределами воображения честного парня. Сразу после наступления темноты, пока фьялли еще перевязывали свои раны и искали живых среди погибших, он уже знал, что нужно делать. Явление валькирий над полем битвы ясно показало, на чьей стороне боги. А Гримкель сын Бергтора был не такой дурак, чтобы идти против их воли! Едва стемнело, как он тайком покинул стан и с двумя хирдманами поднялся по ступеням перевала.
Жутковатая дорога стоила ему не меньше холодного пота, чем сама битва: серые плиты песчаника были усеяны бурыми пятнами и исчерчены целыми дорожками пролившейся днем крови. Темнота скрыла ее, но Гримкель чувствовал в ночном воздухе знакомый душный запах. Зажечь факел он не решался, чтобы не выдать себя, и несколько раз ему пришлось споткнуться о трупы. Каждый раз обдавало ужасом: а вдруг мертвец проснется от удара?
Из-за перевала, из Пестрой долины, доносился волчий вой. От мысли, что придется пойти туда, обливало холодной жутью. Воображение живо рисовало, как с наступлением темноты убитые начинают шевелиться, подниматься, оглядываться вокруг… В их мертвых глазах горят тусклые синеватые отблески… Как он пойдет между ними, равно ненавидимый и презираемый каждым, каждым из тех, кто нашел смерть на поле битвы? И что ждет его в конце пути? Гримкель отлично понимал, чем рискует, но не видел другого выхода. А безвыходность даже последнего труса сделает храбрым, заставит идти туда, куда не хочется.
Костры за Пестрой долиной были видны еще с вершины. Спускаясь, Гримкель решился зажечь факел: за перевалом фьялли уже не могли его увидеть, а идти через мертвое поле без огня – немыслимо. Так и жди, что снизу схватят за ногу… В бликах дрожащего огня казалось, что по мертвым телам перебегает неуловимое движение, что каждый из убитых только что шевелился, силился встать и замер, застигнутый светом, затаился, выжидая…
Добравшись до конца поля, Гримкель конунг был бледен, как березовая кора. Ручьи пота заливали лицо, зубы щелкали, борода дрожала, и даже в животе ощущался опасный холодок, грозящий постыдными последствиями. Знали бы несчастные квитты, какие муки терпит ради них их конунг!
Костры квиттинского стана были ясно видны, когда глухой голос из-за дерева резко спросил:
– Кто тут?
Еще полный впечатлений мертвого поля, Гримкель сильно вздрогнул и остановился. Сердце сжалось, вдох оборвался.
Между двумя соснами смутно виднелась человеческая фигура, и собственный факел Гримкеля бросал блики на клинок нацеленного на него копья.
– Мы с миром! – поспешно отозвался один из хирдманов, сообразив, что они наткнулись на дозор.
– Кто вы такие? – спросил суровый юный голос с другой стороны. Он показался Гримкелю смутно знакомым. – Откуда вы?
– Мы от Гримкеля, конунга квиттов, – сказал хирдман. Нацеленные в их сторону острия двух копий советовали остановиться в трех шагах, и они послушно замерли. – Гримкель конунг прислал нас поговорить с Ингвидом ярлом. Проведите нас к нему.
– А это кто? – Второй дозорный указал концом копья на молчавшего Гримкеля. Лицо конунга прикрывал капюшон плаща, но на виду была весьма знакомая черная борода. – Уж не сам ли Гримкель конунг? Или его дух-двойник? В таком случае, плохи его дела!
Презрение в голосе дозорного задело Гримкеля. Помедлив, он сбросил капюшон и устремил на того укоризненный взгляд. Теперь он тоже его узнал.
– Не тебе, Сигурд сын Сигмунда, упрекать меня! – с укором произнес Гримкель. – Не так давно я принимал тебя в гостях на Остром мысу и ничем тебя не обидел. Не сделал ничего такого, что могло бы оправдать твое… поведение.
Он не посмел прямо назвать Сигурда предателем, но парень почувствовал себя задетым.
– Я не клялся тебе в верности! – с дерзкой надменностью ответил он. – Да и кто пойдет за таким трусом, как ты! Зачем ты прибежал? Не понравилось играть с фьяллями? Чего ты хочешь?
– Отведите меня к Ингвиду ярлу, – смиренно попросил Гримкель, не замечая оскорблений. – Я расскажу ему, с чем я пришел.
Подозвав людей, Сигурд с товарищем поручили им ночных гостей. Прослышав о таком госте, к костру Ингвида подошел и Вигмар Лисица. Он не вынес из жестокой битвы ни одной царапины, хотя его рыжие косы и его золоченое копье неизменно мелькали в самой гуще схватки. И, как говорится, никто не ждал ран там, где он находился.
Увидев Гримкеля, который лишь сегодня утром бранил их перед началом битвы, Вигмар негромко просвистел. Ингвид Синеглазый, напротив, не слишком удивился: он знал Гримкеля лучше и ждал чего-то в таком роде.
– Ты, конечно, понимаешь, родич, зачем я к тебе пришел, – начал Гримкель, усевшись и очень кстати вспомнив об их родстве. Что Ингвид сегодня при всех от этого родства отрекся, как-то не всплыло в его памяти.
Южный Ярл кивнул, с внимательным ожиданием глядя на гостя. Вигмар уселся на землю прямо напротив Гримкеля и с выразительным детским любопытством рассматривал «великого героя». Гримкель воспринимал его взгляд как издевательство и старался обращаться только к Ингвиду. Жесткое лицо и желтые глаза Вигмара казались ему нечеловеческими, а с троллями лучше не связываться! О боги Асгарда! В какую разбойничью ватагу вы завели конунга квиттов, с какими разбойниками и убийцами заставили говорить!
– Боги ясно показали, что больше не даруют удачи фьяллям, – продолжал Гримкель, подавив вздох о своей тяжелой участи и стараясь казаться бодрым. – И любой умный человек поймет, что пришла пора квиттам объединить свои усилия, чтобы избавиться от ненавистного врага и отплатить за все обиды. Может быть, мы раньше не понимали друг друга и ссорились, но… э, ты понимаешь, Ингвид ярл, как умный и благородный человек, что надо позабыть прежнюю вражду. Сейчас наилучший случай вернуть державе квиттов ее былую силу…
На этом месте Вигмар Лисица выразительно хмыкнул, и Гримкель поправился:
– Ну, хотя бы предотвратить ее дальнейшее разорение и развал. Сейчас фьялли изранены, обессилены и потеряли много людей. Хродмар Рябой убит, а без него фьялли не верят в свою удачу. Они думают только о том, как бы унести ноги. Их нельзя упускать! Нам нужно ударить на них вместе, с разных сторон. И с ними будет покончено! Кончится эта злосчастная война, и квитты заживут по-прежнему вольно и мирно… И выберут нового конунга из тех, кто им покажется достойным.
С этими словами он выразительно посмотрел на Ингвида.
– Значит, ты предлагаешь нам союз против твоих вчерашних друзей фьяллей? – спросил Ингвид, пропустив намек мимо ушей.
– Они мне не друзья! – Гримкель оскорбленно вздернул бороду. – Но что я мог сделать? Откажись я тогда – меня увезли бы в рабство, а это позор для всех квиттов! Не пойди я с ними сейчас – они начали бы поход с разорения Острого мыса! А там нашли приют столько людей, что бежали с Севера и Запада!
– Ты сражался против нас, – так же спокойно сказал Ингвид.
Предательство придумывает себе много оправданий, но ни одно из них его не оправдывает.
– Я не сражался, – поправил Гримкель. – Я охранял перевал. И из моей дружины уцелело столько же, сколько из фьяллей, а поначалу их было больше в три раза! Ты не можешь меня упрекнуть в том, что мои люди проливали кровь соплеменников!
– Значит, фьяллям ты оказался таким же плохим другом, как и квиттам, – прямо сказал Вигмар Лисица. – Предатели нам не нужны. Проваливай. Я тебя даже свиней пасти не возьму.
– Подожди, Вигмар. – Ингвид положил руку на его локоть. – Конечно, в прошлом Гримкелю гордиться нечем, но кое в чем он прав. Сейчас нужно объединиться. Случай очень удачный. Другого такого не будет.
– Нет случая, чтобы из гнилой палки делать меч, – ответил Вигмар, с непреклонным презрением, на сей раз совершенно искренним, глядя на Гримкеля. Его взгляд резал, как нож, и Гримкель отвел глаза. – Дерьмо останется дерьмом, что с ним ни делай. Идти с ним в бой – все равно что сунуть гадюку за пазуху. Я не такой дурак.
– Я клянусь Волчьим Камнем… – начал Гримкель.
– Да клянись чем хочешь! – прервал его Вигмар. Слова нынешнего конунга квиттов для него значили не больше кваканья лягушки, и ему надоело зря тратить время. – Даже если ты и не думаешь сейчас предать, толку от тебя и твоих людей не будет. Вы себя показали! Все, кому я верю, присоединились ко мне еще перед этой битвой. А не после, когда увидели, что боги на нашей стороне. Давай топай отсюда, конунг лягушек и крыс! Мне в твою сторону и плюнуть противно!
С этими словами он вскочил на ноги и стремительно шагнул прочь. Гримкель был ненавистен ему как живое воплощение себялюбия, трусости и предательства; он был даже хуже фьяллей. Те хотя бы были честны перед собой. И Недруг Великанов Тор не стыдится их, как стыдится квиттов отважный Тюр, Однорукий Ас, пожертвовавший правой рукой ради благополучия всего Асгарда.
Через некоторое время Ингвид Синеглазый разыскал его возле одного из костров, где он сидел рядом с Тьодольвом сыном Вальгаута и Гуннвальдом Надоедой. Гуннвальд пересчитывал колечки, подвески, цепочки и прочее добро, собранное при беглом осмотре нескольких трупов с поля битвы. Самая лучшая добыча – кожаный пояс с крупной золотой пряжкой – лежала на земле и поблескивала в свете огня. Как ни старался Гуннвальд сосчитать остальное, у него получался разный итог; Гуннвальд бранил жуликоватых троллей, которые то спрячут пару колечек, то подложат опять. Вигмар усмехался, глядя на него, но при виде Ингвида опять помрачнел.
– Я вполне понимаю, что тебе не слишком нравится Гримкель, – начал Ингвид, усаживаясь рядом. Вигмар дернул плечом: тут и говорить нечего. – Но у него почти семь сотен. Это не так уж плохо. Сотен тринадцать или около того у нас, да его семь – а у фьяллей, если ему верить, всего десять. Нас станет вдвое больше.
– Ты сам сказал – если ему верить. А я ему не верю. И не поверю, даже если он при мне вложит руку в пасть Фенриру. Все равно успеет выдернуть. Он же скользкий, как лягушка.
– Не стоит упускать Торбранда. Надо добить его сейчас, чтобы больше к нам не приходил. У него нет наследника – если мы убьем его, фьялли станут выбирать нового конунга и делить власть. А у них богатый выбор: Эрнольв Одноглазый, Асвальд Сутулый, Хродмар… Правда, Хродмар, говорят, убит. А еще и Бьяртмар конунг из Рауденланда предъявит права: он ведь родич Торбранда по женской линии. Там начнется такая свалка… Эрнольв и Асвальд терпеть не могут друг друга. Они подерутся.
– Эрнольв одолеет, – бросил Вигмар, глядя в огонь. – И немедленно прекратит поход. Так что для нас это выгодно.
– Пусть так, – согласился Ингвид. – Будем желать ему победы. Но сначала нужно разделаться с Торбрандом, чтобы Эрнольв мог прийти к власти. Нужно что-то сделать, причем сейчас же.
– Пусть так, – повторил за ним Вигмар. – Но зачем нам Гримкель?
– Его люди могут стать смелее, когда их не будет мучить стыд. А если что… Сначала мы разделаемся с фьяллями, а предатели от нас не уйдут. Так?
Вигмар подумал, потом нехотя двинул плечом. Ингвид предпочел принять это за согласие. По крайней мере, возражать Вигмар больше не стал.
Гримкель Черная Борода, которого Сёльви ночью так и не сумел найти, незадолго до рассвета объявился сам. Он пришел, когда фьялли уже почти все спали, оставив только дозорных, и потребовал разбудить Торбранда конунга.
– Надо поднимать людей, – без приветствия начал Гримкель. Его брови дергались вверх-вниз, что у него означало сильное волнение, а глаза беспрерывно моргали. – Я посылал разведчиков за перевал… я даже сам был на перевале, Торбранд конунг. Ты узнаешь, что я не трус. Я все разузнал. Тех наглецов осталось не так много. Сотен шесть, не больше. Их и было-то… если бы не та ведьма… Но ведьмы можно больше не бояться… Да, Асвальд ярл, я знаю, что ты не боишься, но, словом… Короче…
– Короче, – устало, но твердо Торбранд конунг направил его сбивчивую речь на прямую дорогу. – Ты был на перевале – и что ты предлагаешь?
– Я предлагаю напасть сейчас на остатки тех наглецов и перебить их, пока они этого не ждут. Не надо ждать, пока они побывают на перевале, посчитают наши костры и решат напасть на нас, пока мы спим. Я бы посоветовал тебе сейчас же поднимать людей, конунг. Сейчас, перед рассветом, ведьма и прочая нечисть бессильны. А они не ждут нас. Они спят. Мы перебьем их или хотя бы захватим вождей. А без Ингвида и без того безродного рыжего мерзавца с его копьем вся эта шваль мигом разбежится по своим углам и… э, принесет нам столько дани, сколько мы захотим. Что ты скажешь?
– Я уже думал об этом. – Торбранд конунг кивнул. Такое совпадение мыслей у него и у Гримкеля, не славного боевым духом, удивило, но не насторожило. Наверное, Гримкель просто понял, что ему некуда бежать. – Но нам придется оставить людей для охраны раненых.
– Конечно, конечно. Но ведь и им тоже. У них много раненых! Как же еще… Правда, ваши «троллиные мечи» не оставляли ран, так ведь? – Гримкель беспокойно хихикнул. – Все, кто с ними встретился, теперь хвастаются своим подвигами у Одина… Но я надеюсь, что убитые этими мечами попадают сразу в Хель.
Торбранд конунг кивнул и послал хирдманов поднимать войско. В рог не трубили, чтобы не выдать врагам своих замыслов. К рассвету полторы тысячи человек, считая легкораненых, снова приготовились испытать свое боевое счастье. Неспособных к битве оставили на попечение Хьёрлейва Изморози с сотней человек на всякий случай. Как и в прошлый раз, на ближайшем побережье он припас два корабля на всякий случай.
Как оказалось, Гримкель конунг не стал за ночь храбрее. Предложение он высказал смелое, но когда дошло до дела, предпочел остаться со своими людьми позади.
– Я буду охранять перевал, – заявил он. – Я уже справился с этим вчера, и мне можно доверять. Ты можешь на меня положиться, как на родного брата! Клянусь Волчьим Камнем!
– Что-то он многовато клянется, – пробормотал Эрнольв ярл, беспокойно поправляя повязку на шее.
– Его клятвы не стоят соленой селедки! – ответил ему Асвальд, осторожно моргая подбитым глазом, который к утру начал смутно отличать свет от тьмы. – Вот он и сыплет ими направо-налево.
Дружина фьяллей без помех миновала перевал и втянулась в злополучную долину. Мертвые тела все еще лежали тут, и видно было, что за ночь над ними потрудились волки. Фьялли содрогались, видя изуродованные, совершенно неузнаваемые тела, похожие на груды в беспорядке набросанной одежды, так что и не поймешь, где у лежащих руки, а где ноги. Все они казались слитыми с землей, потому что ушли из живого мира невозвратно. Страшно было видеть, настолько меньше стало живых. Фьялли даже не приглядывались, чтобы случайно не узнать знакомое лицо.
Только Торбранд конунг смотрел по-всегдашнему зорко, точно должен был передать кому-то важному точный рассказ о происходящем.
– От того, насколько успешно мы сразимся, будет зависеть, насколько достойно мы сумеем их похоронить! – громко сказал он. – Важно оставить поле битвы за собой. Помните об этом.
Всю долину впереди заливал густой белесый туман. Небо постепенно светлело, но долина казалась молочной рекой, и спускаться в нее было страшновато: захлебнешься. Утренний ветер шевелил ветви деревьев в тумане, точно там двигались великаны. Но фьялли, подавленные видом мертвых, только ёжились от холода и не думали ни о чем. Никогда мир не бывает таким будничным, как на сером рассвете, когда тьма уползла вместе со своими тайнами, а все привлекающее взгляд днем еще дремлет, зябко свернувшись.
Вигмар Лисица ждал за валуном и тоже зябко поеживался, позевывал в кулак: сказывалась бессонная ночь. Его разговор с Ингвидом еще не решил всего дела: услышав о новых замыслах, дружина в один голос потребовала, чтобы именно он, Вигмар, при всех подтвердил свое согласие. Связываться с предателем Гримкелем никому не хотелось. И Вигмар, взобравшись, на валун, произнес целую речь: что сначала надо разделаться с фьяллями, а потом уж с предателями. При этом он свирепо хмурился и призывал к мести захватчикам. И только когда никто их не слышал, он подошел к Гримкелю и сказал, глядя ему прямо в глаза: «Учти, тролль бородатый! Если ты хоть в мысли опять предашь, я убью тебя своими руками. Я вернусь для этого даже из Хель, и ты ни в небе, ни под землей от меня не скроешься. Ты уже должен знать – я все это могу». Из его острых желтых глаз на потрясенного такой прямотой Гримкеля глянула Грюла, лисица-великан, воплощение огненной гибели.
Но сейчас, на рассвете, в Вигмаре не осталось ничего от его могучего духа-покровителя. Сейчас ему хотелось спать, а до захватчиков и предателей не было особого дела. Но Вигмар знал, что это равнодушие – только сейчас.
Строй фьяллей в молчании лился по дну долины, а квитты так же молчаливо появились на склонах с двух сторон и потекли вниз, на врагов. Битва в тумане началась как бы сама собой: без приказов и боевых кличей, без «копья против вражеской рати». Две человеческие волны столкнулись так же молчаливо, как сливаются воды двух рек. Без ярости и ненависти, сгоревших еще вчера, фьялли и квитты сшибали друг с другом клинки, желая одного: покончить с этим гадким делом раз и навсегда. Вот только для этого требовалось покончить с неприятелем.
Битва быстро развалилась на множество отдельных очагов: в тумане и мелком лесу, который поднимался по пологим склонам гор вокруг долины, вожди не видели своих людей и не могли ими управлять. Каждая дружина сначала держалась возле своего вожака, но вскоре и дружины, преследуя противника или отбиваясь, стали распадаться на кучки, на десятки, на пары… Здесь и там, покончив с двумя-тремя противниками, стряхнув кровь с мечей, бойцы оглядывались и устремлялись на шум ближайшей схватки, чтобы начать все сначала. Никто даже не знал, за кем остается верх в этой призрачной битве среди тумана.
Асвальд дрался с каким-то квиттинским силачом, а вокруг него оставалось еще целых полтора десятка хирдманов из его дружины. Меж стволами зашевелились люди; Асвальд предостерегающе крикнул, не поняв, свои это или чужие. Мелькнуло смутно знакомое лицо, и Асвальд вспомнил человека из квиттов Гримкеля. Откуда? Почему здесь? Они же должны охранять перевал! Асвальд не успел додумать мысль до конца, как все ему стало ясно. Тот самый, со знакомым лицом, ударил копьем в спину Торгуду Торопыге, потом стряхнул тело с клинка. Он не ошибся в тумане.
– Квитты сзади! – заорал Асвальд. – Предатели! Гримкель… Предатель! Бей всех квиттов! Всех!
Гримкель не усидел на перевале до конца: побоялся, что победа будет одержана без него и Ингвид не поверит в его дружбу. Поэтому он повел свою дружину вслед за фьяллями и приказал нападать со спины. Впрочем, фьялли очень скоро разобрались: им не пришлось долго убеждать себя в том, что их предали. Внутренне каждый уже к этому приготовился. Затрубил рог, призывая фьяллей к отступлению. Туман рассеивался, дорога к перевалу хорошо просматривалась. Фьялли стали отходить.
Эрнольв Одноглазый шел одним из последних. Возле него осталось три человека, а у самой тропы через долину им встретился десяток квиттов – то ли люди Ингвида, то ли Гримкеля, сейчас было некогда разбирать. Квитты окружили их, и им осталось лишь отбиваться, стоя спинами друг к другу. Эрнольв рубил, сжимая меч обеими руками, но сердце его заливало холодное отчаяние. Два поражения подряд – слишком много даже для стойких фьяллей. Ему не вернуться домой, как не вернется Арнвид Сосновая Игла и Модольв Золотая Пряжка… Он навсегда останется в этих пологих горах, на туманных склонах с мелкими елками, где даже не к чему прислониться спиной… Больше не увидит ни Свангерду, ни мальчиков…
Эрнольв работал клинком безостановочно и бездумно, а в мыслях отрывочно мелькало: хорошо, что двое сыновей. Род не угаснет. Свангерда… А про него им расскажут… Кто-нибудь расскажет… Кто-нибудь же уцелеет. Где конунг?
Один из его хирдманов справа коротко вскрикнул и упал; квитт выдернул копье и тут же, с каплями крови на острие, устремил его к Эрнольву. Так… Теперь один на пятерых… Все… Отходить было некуда, и Эрнольв всей кожей ощущал, как отлетают последние мгновения его жизни – с этими елками и мельканием клинков перед глазами…
И вдруг тот квитт с копьем повалился прямо ему под ноги лицом вниз, как от сильного толчка в спину. А на его месте Эрнольв увидел жесткое лицо с желтыми, пронзительно горящими глазами, вихрь тонких рыжих кос и золоченое копьем… Вигмар!
От изумления Эрнольв вскрикнул и отскочил назад, поскольку руки его сами собой прервали полет клинка и не донесли его до этого лица. Голова кружилась: Эрнольв столько думал о нем, столько рисовал в мыслях это лицо, что теперь оно казалось мыслью, вышедшей наружу, наваждением…
Но размышлять и удивляться было некогда. Кто-то прыгнул на него сбоку; Эрнольв отбил удар и поспешно глянул на Вигмара, будто ждал, что видение растает.
И тут же звон железа заставил его осознать правду. Вигмар – во вражеском войске, он – один из его вождей. Когда-то давно они сказали друг другу: если мы встретимся дружина на дружину… Это лицо – не то, что он думал. Это смерть.
За спиной послышалось движение; отражая очередной удар сбоку, Эрнольв чувствовал, что не успевает. Позади раздался звон, потом хриплый крик, потом Эрнольв кожей ощутил ветер от падения тела. А кто-то живой стремительно впрыгнул в пространство у него за спиной, и железо еще раз звякнуло о железо.
– Это – фьялль! – изумленно крикнул кто-то. – Вигмар!
– Назад! – яростно и хрипло ответил полузабытый голос прямо за спиной у Эрнольва. – Все назад! Кому сказал!
– Он наш! – непримиримо крикнул один из Гримкелевых квиттов. У Эрнольва Одноглазого, родича и наследника Торбранда конунга, была слишком приметная внешность, его все знали. – Мы его возьмем!
– Он мой! – свирепо ответил Вигмар. – Я сказал: я выбираю любого пленника! Он – мой!
– Я не слышал такого!
– Тогда вас тут не было! Тогда вы были с ними!
Не понимая, что происходит, люди опустили оружие и расступились. Держа меч и копье наготове, Вигмар Лисица и Эрнольв Одноглазый стояли спина к спине, и только они знали, в чем дело.
– Отойди от него, Вигмар хёльд, – с угрозой посоветовал вожак Гримкелевых квиттов, которого Вигмар даже не знал по имени. – Он наш. А если что случится, никто не узнает, кто тебя убил.
Вигмар ответил стремительным выпадом. Поняв, что к чему, квитты бросились на него; люди Вигмара тоже недолго соображали и устремились на защиту своего предводителя. Даже если он сошел с ума, это мало что меняет. Только Тьодольв и Гуннвальд понимали, в чем тут дело.
Битва на еловом склоне закипела с новой силой. Вигмар пробивал Эрнольву дорогу к перевалу, и тот уже мог уйти, но ноги его не слушались. Он был прикован к побратиму и не мог бросить его.
– Уходи! Уходи, тролль одноглазый! – заорал ему Вигмар, мельком оглянувшись.
Его лицо исказила какая-то мучительная ярость: он знал, что поступает против правил, не мог побороть сам себя. Это снова оно, проклятье его странной судьбы. Когда-то давно он убил собственного вождя, которому клялся в верности, ради женщины, которую любил; сейчас он спасал от гибели вражеского ярла, которого судьба сделала его побратимом. Их жизни связаны, и Вигмар не отступил бы ни перед чем, чтобы спасти Эрнольва Одноглазого. «Дружина на дружину» двухлетней давности, «ненависть к захватчикам» прошедшей ночи – все оказалось несущественным при виде этого человека с изуродованным лицом, названным братом которого Вигмар Лисица когда-то стал. Их побратимство было как кровное родство: они не выбирали друг друга, как не выбирают родных братьев, и разорвать своей странной связи они не могли. Близость человеческих душ не знает вражды племен и тем, случается, удерживает, как невесомая и неразрывная цепь Глейпнир, весь род человеческий от низвержения в Хель. Когда-то Вигмар сам сказал Эрнольву на прощанье: «Это такое дело – один раз начавшись, уже не кончится».
Услышав его, Эрнольв метнулся в лес. Из них двоих Вигмар и раньше лучше знал, что делать. На бегу он слышал за спиной шум битвы, и звон каждого удара поражал ужасом: а вдруг – по нему? И как Вигмар потом объяснит квиттам свое поведение? Почему он позволил уйти такому важному пленнику, и не просто позволил, а помог?
Одно Эрнольв знал твердо: на месте Вигмара он поступил бы так же. Преданность своему племени уживалась в его душе с такой же твердой преданностью квиттинскому побратиму. На живом срастается даже то, что на неживом не пришьешь и не приклеишь. А человеческая душа – живая, и в ее способности естественно соединять, казалось бы, несоединимое и есть, быть может, источник ее сил и залог развития.
После полудня остатки фьяллей стали подтягиваться к тому месту за перевалом, где Хьёрлейв Изморозь со своими людьми охранял раненых. Фьялли возвращались поодиночке, парами, кучками, кто со своим ярлом, кто просто со случайным товарищем по странной битве в тумане. Они говорили разное, но суть была одна: битва снова проиграна, Гримкель – предатель. Торбранд конунг не вернулся. Никто не видел его ни убитым, ни плененным, а кто-то уверял, что конунг с четырьмя или пятью людьми на его глазах ушел в лес на склоне горы.
К полудню возле перевала собралось человек восемьсот. Асвальд ярл и Эрнольв ярл по большей части молчали. Каждый теперь располагал едва третью той дружины, которую привел из Фьялленланда.
– Нам нужно как можно скорее возвращаться на Острый мыс, – говорил Хьёрлейв Изморозь, сейчас лучше других способный обдумать положение. Изувеченная рука страшно болела, он прилагал отчаянные усилия, чтобы скрыть это, отчего его бледное лицо казалось недовольным и состоящим из одних острых углов. – Нужно занять корабли, пока их не захватили квитты. Они попытаются взять их, как только получат вести о нашем разгроме. Мы должны их опередить. Все корабли мы забрать теперь не сможем, но уведем хотя бы лучшие. Тогда у нас хотя бы будет средство добраться до дома.
– А конунг? – угрюмо спросил Асвальд. Налитый кровью глаз делал его похожим на злого духа.
– Мы не можем ждать его до бесконечности. Если он жив, то даст о себе знать. А мы должны иметь возможность помочь ему, если понадобится. Если мы просто останемся здесь, ему от нас будет мало толка. О нем позаботятся боги – на то он и конунг. А нам надо позаботиться обо всех остальных. Он хотел бы от нас именно этого. Нужно двигаться на юг и постараться занять Острый мыс. Сделать то же самое, что мы однажды уже сделали, Асвальд ярл. И ждать. На это у нас пока людей хватит. Не думаю, что квитты и теперь превосходят нас числом. И если им придется биться с нами не в Медном Лесу, без своей ведьмы, то…
– Надо укрепиться на Остром мысу и оттуда послать дружину искать конунга, – добавил Эрнольв ярл. – Человек сто… наверное, хватит. В этом Медном Лесу большое войско ничего не дает. Только зря терять людей. Я сам пойду.
Асвальд метнул на него озлобленный взгляд, но сейчас спорить не стал: рано.
К ним подошел Сёльви и бросил на землю чужой меч. Серый клинок поблескивал желтоватыми переливами, черная железная рукоять с головой волка на вершине была обмотана плотной кожаной полосой. На коже обмотки засохло смазанное кровавое пятно. Но казалось, что рукоять побывала в битве отдельно от клинка: он сиял, как новый. На нем не было ни единой зазубрины или царапины. Падая, меч зазвенел о землю странно звонко.
– Это – их, – коротко и хмуро пояснил Сёльви. – Я там подобрал. У них у многих такие. Почти у всех. Они какие-то… Не знаю, просто чувствую. Не хуже наших. – Он кивнул на свой меч, вышедший из Дымной горы. – Тоже тролли ковали.
– Дай-ка. – Эрнольв протянул руку к его мечу.
Сам он не изменил родовому оружию, и потому его меч не годился. Взяв меч Сёльви, Эрнольв осторожно ударил клинком по серому клинку из Медного Леса. Раздался резкий звон, столь памятный всем по двум последним битвам, возле земли полыхнула маленькая молния.
– Тоже – «оружие троллей», – определил Хьёрлейв.
– Плохо дело, – грустно сказал Сёльви, произнося эти удручающие слова чуть ли не впервые в жизни. – Пока люди бились с людьми, еще куда ни шло… Но теперь пошли тролли против троллей. А мы что между ними затесались? Нас как зерно между жерновов размелет.
– Все оружие – троллиное, – бормотал Гельд Подкидыш. – Другого не бывает.
Знатные ярлы молчали, глядя на лежащий на земле серый клинок с желтоватым отливом. Все они понимали: против них бьется сам Медный Лес. И сейчас каждый боролся в душе с безнадежностью и отчаянием. Можно сражаться с людьми и одолевать их, но когда мечи вырастают из корней самой земли, для борьбы с ними нужна нечеловеческая сила. Только где ее взять?
