Глава 4

На ночь Торвард приказал выставить усиленные дозоры, но и сам почти не спал. Сидя у костра, он смотрел в огонь и прислушивался к тишине. Иногда он вставал, обходил стан, поверял, не задремал ли кто-то из дозорных, а потом стоял во тьме и вглядывался в реку. Он невольно ждал, что из воды снова появится что-то неприятное; но чем дольше он смотрел, тем сильнее делалось ощущение, что река в ответ смотрит на него, видит его, думает о нем. Если ждать нечто от подобной, слишком уж одушевленной реки, то оно появится. Этой ночью Торвард с необычайной отчетливостью стал понимать, чем земля Зеленых островов отличается от всех прочих. В ней было слишком много души, словно здесь собралась, спряталась и сохранилась живая душа земли вообще, зародившаяся в ней в миг сотворения, а потом отступающая все дальше под напором человеческого рода. Эта душа чувствовалась везде: в здешних лугах и полях, в камнях, в реках и ручьях. Каждый холмик здесь носил особое имя и служил прибежищем тем или иным силам. Улады говорят, что под каждым холмом кто-то живет: там прячутся остатки загадочного народа, обитавшего здесь до людей. Уцелевшую душу земли здесь почитали, и от этого она легко принимала человеческий облик и говорила с людьми.

Однако за ночь ничего не случилось, и утром войско двинулось дальше. После гибели Лойдира и его воинов больше некому было преградить сэвейгам путь, и они продвигались вперед беспрепятственно. Дорога вела через луга и пашни, иногда через рощи. По сторонам несколько раз попадались деревеньки – скопище круглых хижин с плетенными из прутьев и обмазанными глиной стенами, под соломенной кровлей. Местное население почти все разбежалось, напуганное слухами о чужом войске и битве, только кое-где остались дряхлые старики и старухи, никому не нужные и потому ничего не боящиеся. Торвард посылал людей заглянуть в пару хижин – кроме очага в земляной яме и пары деревянных мисок, там не было почти ничего. На лугах паслась скотина, которую жители не успели угнать и спрятать где-нибудь в оврагах, но Торвард не велел пока отвлекаться на добычу. Ему хотелось скорее найти бруг правителей этого острова. Войско разделяло его нетерпение: ведь Даохан говорил им, что Брикрен Биле Буада богаче прочих уладских ригов, и в его жилище наверняка найдется немало достойной добычи.

Королевский бруг оказался построен на мысу над рекой, вдоль которой шли сэвейги, и почти не отличался от жилища Даохана на острове Банба, только был побольше. Вершина его башни, стоявшей на холме, возвышалась даже над верхушками буковой рощи, через которую тянулась дорога. Повеселевшие сэвейги прибавили шагу, как вдруг Торвард, шедший впереди, заметил на склоне холма что-то живое. Только что дорога, тянувшаяся через светлую буковую рощу, была пуста до самой вершины подъема – и вдруг на ней появился человек, словно соткавшийся из воздуха. Разумеется, это оказалась женщина. И не из тех, что попадаются навстречу просто так.

Торвард крикнул, махнул рукой, и войско позади него замедлило шаг, потом совсем остановилось. В молчании все смотрели на приближающуюся фигуру, которая казалась особенно маленькой, хрупкой, ненастоящей среди зеленовато-серых, высоченных и толстых стволов. Это была молодая девушка со сложной прической из вьющихся волос ярко-медного цвета: несколько прядей причудливым образом обвивали голову, а одна спускалась до самых колен. Одежду незнакомки составляла шелковая рубашка со складчатым подолом, отделанная золотой тесьмой, и красный плащ, а нагрудная застежка сияла на солнце. Девушка шла не спеша, с самым величественным и гордым видом, будто многочисленное чужеземное войско впереди ничуть ее не пугало.

Однако, когда незнакомка подошла ближе, оказалось, что красотой лица она похвалиться не может: светло-карие глаза сидели слишком близко, кожу на лице сплошь покрывали веснушки, отчего она казалась рыжеватой, рыжими были брови и ресницы. Все это, в сочетании с красным цветом одежды и золотом многочисленных украшений, придавало девушке вид какого-то огненного духа. И дух этот был разгневан: глаза ее смотрели на пришельцев строго и не слишком-то дружелюбно.

Немного не дойдя до подножия холма, гостья из буковой рощи остановилась, будто чего-то выжидая. Вблизи стало еще лучше видно, как богат ее наряд и как величаво лицо, – любой догадался бы, что перед ним не простая пастушка, а знатная дева. А может, колдунья.

Торвард смотрел на незнакомку с недоверием и настороженностью, ожидая, что сейчас и она превратится в какую-нибудь белую телку или что похуже и набросится на него. Но девушка стояла спокойно, ни во что не собираясь превращаться.

– Спроси у нее, конунг, кто она и зачем пришла? – шепнул ему Хавган.

– Считай, что спросил. Переводи.

– Нет, конунг, так не полагается! – горячо зашептал бард. – Ты должен спросить, иначе она не станет отвечать.

– Кто она такая? Ты ее знаешь?

– Не знаю. Но мы и не узнаем, если ты не спросишь. Ведь не я должен с ней говорить, а ты!

Торвард с досадой вздохнул: в этой странной земле царили строгие законы, и если он хочет разговаривать с этим удивительным созданием, придется им подчиняться. И он спросил:

– Кто ты такая, девушка, кто твой отец?

– Много у меня имен, – проговорила девушка, и хотя Хавган тут же перевел, Торвард почти и сам уже все понял. – Зовусь я Крик, зовусь я Стон, Вопль, Причитание, Зимний Ветер зовусь я, Страшная Ночь, Тень на Воде зовусь я.

– Плохо дело, – шепнул Халльмунд. Все по привычке держались за мечи, а он – за торсхаммер на груди. – Это ведьма, конунг.

– Или богиня, – с другой стороны добавил Сельви.

– Так сколько ж у них богинь, тролли б их побрали!

– Много, конунг. Или это все одна, но у нее очень много обликов.

– Да нет, это ведьма! – настаивал Халльмунд. – Я уже знаю – такими дикими именами себя называют здешние ведьмы. Хавган, помнишь, рассказывал про одного, который себе в жены такую красотку подобрал, а она его потом в бочке с пивом утопила.

– Ведьма, богиня! – Эйнар сплюнул, выражая свое отношение ко всем подобным существам. – Один тролль! Ну чем здешние богини отличаются от ведьм, а, Сельви! Скажи, если такой умный!

– Сказала же: зовут ее Страшная Ночь! – буркнул Гудбранд. – Я всяких женщин повидал и не привередливый вроде, но с такой на ночь оставаться… и впрямь страшновато.

– И что мне с ней делать? – Торвард еще раз окинул взглядом девушку, способную смутить даже хирдманов в походе.

– А ты спроси у нее сам, – посоветовал Хавган.

– Зачем ты вышла нам навстречу, девушка с такими странными именами? – громко спросил Торвард.

– Для твоей великой радости и счастья вышла я сюда, о вождь, ибо ты убил Лойдира мак Брикрена.

– Для моей радости? – в изумлении повторил Торвард.

– Наверное, она благосклонна к тебе, – шепнул Хавган, – видимо, Лойдир был ее врагом.

– Может, она к нему неровно дышала, а он выбрал ту телку из реки, вот она обиду и затаила, – ухмыльнулся Эйнар. – И все ждала, чтобы его убил кто-нибудь, ну, помните, как Брюнхильд…

– Но, потише! – Халльмунд, кажется, обиделся за героиню родных преданий. – Ты нашу Брюнхильд со всякой телкой красноглазой не равняй!

– Откуда ты идешь? – спросил Торвард у девушки.

– Я иду с острова Эриу, где обучалась искусству предсказания.

– Пешком, что ли? – непочтительно ухмыльнулся Эйнар.

– Такая может!

– Спроси, есть ли у нее сейчас озарение светом? – подсказал Торварду Хавган.

– Чего?

– Спроси, конунг, я тебе потом объясню. Озарение светом – это когда прорицатель может делать предсказание.

– Есть ли у тебя сейчас озарение светом? – сдерживая досаду, повторил Торвард. Его сильно раздражала эта нелепая беседа, в которой вопросы и ответы посвященным были известны заранее, но ее нельзя было продолжать без того, чтобы он, как дурак, повторял чужие слова.

– Есть у меня озарение светом, – величаво подтвердила девушка.

– Попроси ее о предсказании для тебя, – посоветовал Хавган.

– Может быть, ты предскажешь, как пойдут мои дела на этой земле? – спросил Торвард, радуясь, что наконец-то дошло до дела.

– Красным я вижу тебя, алым вижу, – охотно отозвалась девушка. – Алым, как алая кровь!

Хавган горестно охнул, Торвард в ярости шагнул вперед, поняв, что его обманули. Предсказательница напророчила ему гибель и он сам попросил ее об этом! Не сдержавшись, Торвард развернулся и первым делом от всей души смазал по уху Хавгану, который его подбил на эту беседу, а потом шагнул вперед, намереваясь заколотить дурное предсказание обратно в ротик этой красотки, красный, как спелый шиповник…

Но красотки уже не было на холме. Куда она исчезла, никто не заметил, а искать ее в роще ни у кого не было желания.

Больше им никто не встретился, и войско без помех заняло королевский бруг. Тот оказался просторнее, чем у Даохана: и в нижнем помещении, и наверху насчитывалось больше покоев, больше челяди и всякой утвари. Сэвейги и Даохан со своими людьми забили несколько коров, принялись готовить еду, расположились на отдых. Но Торвард не забыл выставить дозоры на стенах и велел подавать знак, если поблизости появятся не только вооруженные мужчины, но и белые телки или одинокие девушки. Во всех них было велено стрелять, не вступая в переговоры.

Под вечер Торвард собрал вождей вокруг очага и устроил совет. Сидеть приходилось на полу, на свежем тростнике, за которым сгоняли на реку Брикренову челядь. Причем Даохан и его люди привычно сворачивали ноги калачиком и чувствовали себя превосходно, а сэвейги мучились от неудобного положения – подворачивали под себя то одну ногу, то другую, ругая сквозь зубы этих недоумков-уладов, которые даже скамейки сколотить не могут! Зато косички себе заплетают небось по полдня и друг перед другом хвалятся, у кого чуднее!

Обсуждали, что следует делать дальше. Даохан был явно рад, что остров Снатха, самый большой и сильный, удалось захватить без особого труда. Конечно, это объяснялось тем, что риг Брикрен отсутствовал и увел с собой почти все здешнее войско. Но ведь он вернется, и тем скорее, чем раньше сумеет узнать о том, что творится у него дома.

– Но ведь он пошел не на прогулку, а на войну, – рассуждал Даохан. – Он отправился с целью завоевать остров Клионн, а риг Миад, хоть и стар, еще не ослабел духом, и у него много доблестных сыновей, внуков и прочей родни. На острове Клионн Брикрену придется нелегко, и он приведет оттуда не больше половины своего войска. К тому же оно будет уставшим после битвы и перехода по морю. Даже лучше, если он узнает о нас поскорее, – тогда у него не будет времени на отдых. А наши люди здесь неплохо отдохнут, в припасах у нас тоже нет недостатка, поэтому, когда бы Брикрен ни явился, мы встретим его во всеоружии. Мы будем ждать его на берегу и не позволим высадиться, перебьем еще в волнах прибоя. И тогда можно будет смело отправляться дальше – на Клионн. Риг Брикрен сделает работу за нас, разбив рига Миада, и нам останется только воспользоваться плодами его трудов.

– Уж больно все гладко получается, – заметил Торвард. После встречи с коварной красоткой на холме он был мрачен, ее дурное предсказание не шло у него из головы.

И ведь это уже не в первый раз. Та, другая красотка, которая стирала в реке окровавленную одежду Лойдира, тоже предсказала ему гибель в ближайшей же битве. А ближайшая битва случится, скорее всего, с Брикреном, который появится, по ее же предсказанию, не позднее чем через девять ночей, то есть теперь уже через восемь. Поэтому все рассуждения Даохана, совсем не глупые сами по себе, сейчас казались Торварду пустой болтовней. Уже дважды богиня этого острова предрекла ему гибель и тем самым сделала ее неизбежной. А перед этим его чуть не убила Банба… Ни единого шага ему не удается сделать без того, чтобы не навлечь на себя проклятье – людей, богов, духов, всех троллей мира, сколько есть!

Черная тяжесть в душе сгущалась с каждым вздохом, и Торвард погружался в эту глухую вязкую черноту все глубже и глубже. Сидя у огня среди людей, он видел эту бездну, которая тянула и тянула его вниз. В груди теснило, дышать становилось все тяжелее, так что он безотчетно дергал рубаху на груди и втягивал воздух сквозь зубы, дышал прерывисто и тяжело, как в лихорадке.

Дружина, видя мрачное лицо своего вождя, тоже сидела как в воду опущенная, и даже изобилие жареного мяса и уладского пива с запахом вереска не могло ее обрадовать. А Торвард склонялся под тяжестью давящей тьмы, и уже гибель, ждущая впереди, казалась благом, спасением от этой тяжести. Каждый вдох, каждый миг этой проклятой жизни был мучением, и облегчение приносила только мысль о том, что осталось недолго. Может быть, всего несколько дней…

Однако оказаться застигнутым врасплох Торвард не желал, поэтому наутро велел ярлам отправить людей на побережье. Из окна башни открывался широкий вид на окрестности – луга, пашни, реку, убегающую к морю. Самого моря видно не было, но вершины холмов, цепью уходящих к берегу, могли послужить прекрасными площадками для сигнальных костров. Людей у него имелось достаточно, и Торвард велел приготовить костры на вершинах холмов, оставить там по десять человек, а также послать дозор к морю.

И в самом деле, новости появились очень скоро. Гуннар Волчья Лапа, которому досталось нести дозор на третью ночь, самолично вернулся в бруг и разбудил всех, чтобы сообщить удивительное и важное известие. С собой он привел нескольких пленных, которые оказались людьми рига Брикрена. Те были посланы своим повелителем с поручением домой и ничего не знали о том, что у дома и острова теперь другие хозяева. Но главное – зачем они явились. Оказалось, что риг Брикрен вовсе не захватил остров Клионн, как ожидал Даохан, а вслед за ним и сэвейги. Напротив, войско Брикрена потерпело поражение, сам он попал в плен к правителю Клионна, ригу Миаду, и пообещал отдать свою дочь в жены кому-то из его родичей. За ней-то и приехали посланцы.

– Какую дочь? – не понял Торвард, не обнаруживший в брохе никого похожего. – Тут есть какая-то дочь?

– Шестерых сыновей и дочь подарили боги славному повелителю Снатхи, – подтвердил старший из посланцев. Даже будучи в плену, он держался гордо и невозмутимо, и его речь была так же цветиста, как это здесь принято у благородных людей. – Дева по имени Тейне-Де, что значит Божественное Пламя, дева с белой грудью и золотом волос, что устыдили бы и само солнце, вздумай оно сойти на землю и состязаться с ней в прелести. Дева, владеющая драгоценным даром чистоты, даром рукоделья, даром учтивой речи, даром подношения напитков и прочими искусствами и умениями. Ее пообещал отдать в жены родичу рига Миада ее отец, герой, не знающий равных в искусстве благородной игры мечей. Теперь она в твоих руках, о Дракон Восточного моря?

– Да нет вроде. – Торвард глянул на своих людей, но их лица выражали только недоумение. – Не видели мы здесь никого такого. Может, среди челяди спряталась?

– Не станет благородная дева чернить свое лицо и скрываться среди челяди. – Посланец покачал головой.

– Постой, а то не она ли была? – Сельви тронул конунга за рукав. – Эта, которая нам на холме попалась?

– Может быть, и она! – сообразил Даохан. – Скажи, о благородный Дейсиль, не обучалась ли Тейне-Де, дочь Брикрена, искусству предсказания на острове Эриу?

– Обучалась. Семь долгих лет провела юная дева среди священных рощ и каменных колец Эриу, пока все тайны грядущего не научилась распознавать благодаря озарению светом.

– В таком случае ее видели у ворот бруга, но куда исчезла она, дав предсказание Дракону Восточного моря, нам неведомо. Но расскажи нам, благородный Дейсиль, каким образом вышло, что риг Брикрен, несравненный в доблести, потерпел поражение на Клионне? Кто был тот герой, что сумел повергнуть Дерево Побед?

– Все сыны Дома Клионн бились отважно, честь не позволяет мне утаить это. Но в поражении своем риг Брикрен склонен винить лохланнцев, которые незадолго до этого были приняты в бруге Айлестар.

– Лохланнцев? – переспросили сразу несколько человек, едва Хавган успел перевести.

– Это Эдельгард ярл! – воскликнул Торвард. – Он, собака винденэсская! Я так и знал, что он где-то здесь по морю лазает! Спроси – их вождя зовут Эдельгард сын Рамвальда?

– Нет, – ответил Дейсиль, когда Хавган перевел ему вопросы. – Их вождя зовут Бьярни сын Дельбхаэм, и ригу Миаду Эброндоэ он приходится внуком, сыном его старшей дочери Дельбхаэм. Много лет назад она была увезена врагами из дома и продана в рабство. Много лет прожила она в землях Лохланна, там родила сына от благородного знатного мужа, и вот теперь ее сын, возмужав, вернулся на родину матери, чтобы найти здесь свою родню. Он был хорошо принят в бруге Айлестар и делом доказал свое родство со славным Домом Клионн. Отважно сражался он в битве с войском моего повелителя, рига Брикрена, и стойкости его дружины риг Миад во многом обязан своей победой.

– Сколько у него людей? – спросил Торвард, несколько разочарованный тем, что лохланнский герой оказался не тем, с кем он сейчас не отказался бы встретиться.

– Около тридцати, насколько мне известно.

– Ну, это ерунда. – Торвард махнул рукой и хлопнул ладонью по колену. – Короче, слушай меня. Вас отпустят. Возвращайтесь к вашему вождю и скажите, что я жду его в его доме. Если ему хочется вышвырнуть меня отсюда, пусть приплывает поскорее. А то мне может здесь наскучить, и я прикажу развалить этот каменный сарай.

– Я передам твои слова ригу Брикрену, – учтиво ответил Дейсиль, но было видно, что он недоволен. Даже врагу, если он благородного происхождения, не пристало выражаться так грубо и приземленно.

Посланцы отбыли, а сэвейги принялись ждать.

– Если Брикрен заключил союз с ригом Миадом – иначе не отдавал бы ему свою дочь, – то наши дела уже не так хороши, – говорил Даохан, которого заметно обеспокоили новости. – Конечно, сколько-то людей они потеряли в битве, но вдвоем они могут собрать немалые силы.

– Но тот, как его, второй король, который уже старый, ведь не собирался всех тут завоевывать, – отвечал Халльмунд. – А того, настырного, теперь придержит.

– Но уж отвоевать свою землю и свою дочь он ему обязательно поможет! Зачем ригу Миаду такой союзник, у которого даже нет королевства! Это обуза, а не помощь.

– Один тролль! – Торвард махнул рукой. – Вдвоем они придут, втроем, впятером, на хромой козе приедут – мне без разницы. Хоть какая-нибудь битва у нас состоится. А мне всего одну и надо. И даже если этот ваш Бревно Побед окажется трусливым хвастуном, я заставлю его со мной драться, хочет он того или нет!

Сэвейги, отчасти понимая, чего ждет от предстоящей битвы их конунг, слушали его с угрюмым видом. А улады, которым Хавган переводил эти речи в возвышенной и цветистой манере древних сказаний, одобрительно кивали: так и должен рассуждать настоящий герой!

В поисках добычи, а также от скуки фьялли постоянно совершали вылазки из бруга, обследуя окрестности. Неподалеку от места своей высадки они наткнулись на высокий холм, судя по всему, курган. У подножия имелось нечто вроде входа: черный лаз уводил куда-то внутрь, а перед ним в тело склона была вмурована широкая каменная плита, покрытая резьбой в виде спиралей. Сам вход обрамляли еще три каменные плиты, вросшие в землю и служившие дверными косяками. Перед входом росла яблоня, непонятно кому и зачем нужная в этом пустынном и мрачном месте.

– Ничего себе! – Халльмунд, возглавлявший дружину, озадаченно почесал в затылке. – Курган – это я понимаю. Но дверь-то наружу зачем оставлять, да еще и открытую? Знавал я таких мертвецов, от которых житья не было, хоть их и закапывали на десять локтей. А тут – выходи когда хочешь, твори что захочешь… Чудной народ эти улады!

Расспросив местных, Халльмунд помрачнел еще больше. В ближайшей деревне оставались только женщины и дети – мужчины от двенадцати до шестидесяти лет ушли с войском. Иметь дело с женщинами, после всего виденного и пережитого, фьялли опасались, и местные красотки могли чувствовать себя в полной безопасности – чем моложе и красивее те выглядели, тем сильнее сторонились их пришельцы. Впрочем, беззубые сгорбленные старухи тоже никому доверия не внушали. Одного старика, к счастью, найти удалось, и тот охотно взялся рассказать фьяллям историю кургана.

– Дун Скайт зовется этот курган, – докладывал Хавган, переводя речь местного мудреца. – Что означает Крепость Теней. Здесь погребена была богиня Снатха, хозяйка и покровительница нашего острова. Там внутри находится алтарь, на который ей приносятся жертвы в Праздники Рощ, и там же открывается вход в подземную страну теней.

– Чего-то старик загибает! – не поверил Халльмунд. – Как же она может быть похоронена, если мы ее видели не меньше двух раз! – Он подумал, зачем-то загнул на одной руке два пальца, на другой три и с сомнением посмотрел на то и на другое – видимо, не мог решить, считать ли явление богини Снатхи в виде белой телки и в виде женщины с красными волосами за один или за два раза. – Ну, два раза всяко видели! – решил он. – И была она живехонька!

– Богиня бессмертна, – пояснил старик, ничуть не смущенный этим убедительным рассуждением. – Но воплощения ее иногда настигает неумолимая смерть, и тогда в честь их возводятся крепости мертвых.

– Вот чего нам не хватало! – Халльмунд был совсем не рад своему открытию. – Мало того, что она нам два раза смерть напророчила, так еще и ее собственная могила у нас прямо под боком! Конечно, она вылазит когда захочет и пакостит напропалую!

Но Торвард, узнав эти новости, оживился и заинтересовался. Ожидать врагов в бездействии ему было скучно, зато мысль о близости прохода в Иной мир приятно волновала. Совсем рядом находилось окно в ту черную бездну, что мучила его, и его тянуло к ней, хотя он сам не мог сказать, чего ждет от этой встречи – то ли избавления, то ли гибели.

На следующий день Торвард сам отправился к Дун Скайт. Халльмунд, Сельви и другие ярлы как могли отговаривали его соваться туда, но конунг только отмахивался. Лица у его спутников были мрачные: неровные склоны кургана, покрытые зеленой травой, даже издалека навевали ощущение чего-то глубоко чуждого и уже поэтому опасного. А сам Торвард, увидев холм, почувствовал душевный подъем, как будто впереди показался давно желанный родной дом, и все ускорял шаг, не замечая, что сопровождающие идут словно через силу.

Приблизившись, фьялли остановились перед черным лазом. Только глянув в него, Торвард понял, что с этим отверстием не все ладно. Между каменных косяков не было никакой двери, больше того – ее и не предполагалось, судя по отсутствию каких-либо следов от петель. Это было сооружение такого рода, какому двери и не нужны. Чернота между каменными косяками сама казалась чем-то вроде затычки – плотная, почти осязаемая тьма не могла быть рассеяна никаким огнем и преграждала путь человеческому взору не хуже, чем самая прочная дубовая дверь, обитая железом.

Тем не менее Торвард велел зажечь несколько факелов и, взяв один из них, первым шагнул в черный проем.

Проход был невысок, и Торварду пришлось наклониться. С первым же шагом он словно попал в черную воду: сам воздух внутри кургана, всего в каком-то шаге от входа, уже стал другим. Запахи травянистой равнины здесь не ощущались, но и затхлой сыростью подземелья тоже не пахло. Оглянувшись, Торвард не увидел позади дневного света, хотя успел сделать не более трех шагов. Можно было подумать, что свет загородили спинами идущие следом спутники, но он понимал, что все не так просто. Возможно, он уже гораздо дальше от своего привычного мира, чем за три шага. Но мысль эта только подстегнула его жадное любопытство, и Торвард двинулся дальше. Та самая бездна, именем которой он был проклят, смотрела на него из непроницаемой тьмы тысячами неуловимых глаз, и он обшаривал взглядом эту тьму, будто хотел взглянуть наконец в глаза своему жестокому и неумолимому врагу.

Он держал перед собой факел, но тот ничего не освещал и не позволял увидеть ничего, кроме самого огня. Наоборот – казалось, что этот свет мешает рассмотреть внутреннюю сущность кургана, и Торвард погасил его о землю.

Без света стало лучше. По-прежнему царила непроглядная тьма, но Торвард ощущал каким-то внутренним чувством, что вокруг него – узкий, постепенно расширяющийся проход. Высота его тоже увеличивалась с каждым шагом, и теперь Торвард мог выпрямиться во весь рост без боязни удариться головой о каменный свод.

Шаги фьяллей, идущих позади, раздавались глухо, хотя люди двигались вплотную за его спиной. Эти звуки рождали невнятное эхо, и уже очень скоро Торвард стал воспринимать его как самостоятельные звуки – голоса подземелья, которых он пока не понимал. А чернота впереди манила – казалось, они прошли уже очень много, гораздо больше, чем позволяет размер кургана, но путь еще не закончен.

И вдруг Торвард ощутил, что вышел на открытое пространство. Светлее не стало, но невидимые стены отступили и стало будто бы легче дышать. Из лаза выбрались первые из его спутников, и Торвард, оглянувшись, взял факел у Сельви.

– Стойте здесь, – приказал он, да те и не жаждали отходить от лаза, который давал хоть какую-то надежду вернуться к дневному свету.

Халльмунд даже для верности взялся рукой за холодный камень стены в том месте, где три плиты, такие же, как снаружи, только гораздо выше и больше, ограждали темный проход.

Обычным людям здесь было не место. Фьяллям вспоминались рассказы о том, как Торбранд конунг с одиннадцатью спутниками несколько лет назад целые сутки блуждал под горами возле Золотого озера. Эйнар, оставшийся сейчас в брохе, участвовал в том походе – и он наотрез отказался сопровождать Торварда в курган, поскольку на всю жизнь сохранил неподвластный разуму ужас и отвращение к подземельям. И хотя они тогда выбрались назад, Торбранд конунг погиб вскоре после этого – подземное царство мертвых, однажды завладевшее им, уже не выпустило жертву по-настоящему. И сейчас каждый из тех, кто отважился последовать за сыном Торбранда в Крепость Теней, хорошо понимал, что чувствовали те двенадцать.

Вот только сам Торвард вовсе не был подавлен или смущен. Напротив, его наполняло воодушевление, будто наконец-то он попал туда, куда давно стремился.

Взяв факел, он осторожно пересек подземное помещение. Оно оказалось довольно велико, в полусотню шагов шириной. Пройдя до противоположной стены, Торвард двинулся вдоль каменной кладки, сложенной из больших, обтесанных плоских плит. Вскоре он заметил в стене углубление высотой в человеческий рост. Внутри лежал большой камень, на котором помещалась тоже каменная широкая чаша.

Заглянув в нее, Торвард увидел блеск воды – чаша была полна до краев. Отсвет факела упал в воду, та сразу сделалась совершенно прозрачной – и стал виден предмет, лежащий на дне. Это оказалось копье – старинного вида, с бронзовым наконечником, узорной втулкой и крепким ясеневым древком. Торвард понимал, что копье не может поместиться в этой чаше, и тем не менее видел его совершенно отчетливо. Свет факела в его руке подрагивал, блики на поверхности воды мигали, видение то появлялось, то исчезало. Не осмеливаясь опустить руку в воду, Торвард все же прикоснулся к боку чаши – камень был холоден, но из глубины проступало смутно ощутимое тепло.

Оставив загадочную чашу, Торвард двинулся дальше и через десяток шагов обнаружил второе такое же углубление, а в нем такую же чашу на большом камне. С нетерпением заглянув в нее, он обнаружил на дне отражение огромного серебряного котла. Бока его покрывала искусная чеканка, можно было разглядеть каждую фигурку воинов со щитами в руках и старинными шлемами на головах.

Зашевелились смутные воспоминания – Торвард уже слышал предания о священных сокровищах Зеленых островов, сокровищах, которыми владели боги уладов. Копье, разящее без промаха, котел, оживляющий убитых… И Торвард уже не удивился, когда в третьем углублении снова обнаружил чашу, а в ней – отражение крупного валуна из серого гранита. Вероятно, это и есть знаменитый и вожделенный Каменный Трон – священный камень, на котором сидели верховные короли уладов и который издавал возмущенный вопль, если на него садился человек, своим родом, достоинствами и деяниями не заслуживший этого права. И от вопля камня неугодный претендент навек терял рассудок, поэтому ни одному человеку и в голову не пришло бы сесть на трон Светлого Луга, не завоевав и предварительно не подчинив своей власти все Зеленые острова.

Двигаясь дальше вдоль стены, Торвард пытался вспомнить, сколько всего должно быть священных сокровищ – четыре или пять. Кажется, еще должно быть какое-то украшение… браслет или ожерелье… или он путает с ожерельем Брисингов, которое носит Фрейя?

Перед ним открылась четвертая ниша. Заглянув в каменную чашу, Торвард поначалу не увидел ничего, кроме огненных отблесков на поверхности. Он вглядывался, перед глазами все плыло, взгляд затуманивался… Темная вода словно затягивала, и постепенно он стал различать отражение какого-то огромного темного помещения. Вдоль почти невидимых стен там горели огни в чашах с маслом на высоких узорных подставках, почему-то по два, с небольшим промежутком между ними, а между парами светильников оставалось довольно значительное расстояние – это было похоже на четверо пламенных ворот, ведущих из этого помещения в какие-то иные, еще более загадочные. Торвард подумал, что видит отражение в воде того самого подземелья, в котором находится, – но, оглянувшись, не увидел ни светильников, ни ворот, ни даже факелов в руках своих спутников. Позади все было черно, и он снова устремил взгляд в воду.

И увидел нечто важное, почему-то не замеченное сразу. В том помещении, что в воде, посередине находился алтарь – большой необработанный камень, окруженный такими же высокими светильниками. Здесь, в Крепости Теней, никакого алтаря не имелось – Торвард проходил через середину и ничего подобного не заметил. Пламя светильников ярко освещало поверхность камня и давало возможность увидеть то, что лежало на нем. Это был меч – старинный бронзовый меч с рукоятью в виде бараньих рогов, клинок его расширялся к середине и снова сужался к острию. Такие мечи Торвард неоднократно видел у туалов, которые, живя на своем священном острове отрезанными от мира, вернее, совершенно равнодушными к нему, словно застряли в каких-то далеких веках, когда люди еще не умели обрабатывать железо. И здесь лежал один из таких древних мечей, а в середине его рукояти пламенным глазом сверкал крупный, выпуклый, шлифованный драгоценный камень кроваво-красного цвета.

– Я – Каладболг, Созидающий Земли, – сам собой родился в ушах бесплотный голос, шепот на неизвестном, но отчего-то понятном языке. – Только тому, в ком течет кровь древних королей, дозволено увидеть меня, всех же прочих вид мой обращает в прах. Красный Король Холмов владеет мной, древнейший король земель. Камень в моей рукояти исцеляет раны, нанесенные клинком, и оживляет убитых, но не каждому достается честь напоить меня своей кровью. Сила девяти древних богов, сыновей Красного Короля, заключена во мне. Вот имена их, что знают мудрые. Самхейн, бог смерти, Страж Ворот потустороннего мира. Кром Круаих, бог тьмы, смерти и спрятанного золота. Араун, король потустороннего мира, бог охоты, гончих псов и преследования. Уас Мас Имоман, Сын Ужаса, бог древнего волшебства. Лаигхинос – учитель боевых искусств. Тоуторикс – Правящий народом, старый бог войны и смерти. Камулос – Красный, бог войны, крови и завоеваний. Оуэин ап Уриен – бог военного искусства и перевоплощений. Сикеллус – Бьющий Точно в Цель, бог сражений и тайных убийств. Тот, кто возьмет меня, станет владыкой силы девяти богов.

Зачарованный этим голосом, забыв, на каком свете находится, Торвард безотчетно протянул руку к чудесному видению… Рука погрузилась в воду, и ледяная вода вмиг вскипела, словно отраженный в ней огонь вдруг наполнил всю ее. Опомнившись, Торвард отдернул руку и отскочил – ладонь оказалась мокрой, кожа помнила ощущение ледяного холода и обжигающего огня, но никаких повреждений на ней не оказалось.

– Ничего себе приплыли! – воскликнул Торвард, обращаясь то ли к мечу, то ли к другому, неведомому хозяину этих таинственных владений. – Не на такого напал! Я – потомок Эохайда Оллатира, во мне – кровь древних правительниц круитне, и у меня уже есть точно такой же меч! Тот, что вручила мне Богиня на земле, госпожа Туаля. Я имею право прикоснуться к тебе, пусть бы в тебе была сила не девяти, а девяноста девяти богов! И я тебя возьму… если окажется, что мне это нужно!

Он чувствовал не страх, а какой-то азарт, воодушевление, будто нашел что-то очень забавное и полезное. Окинув взглядом углубление, Торвард вдруг заметил, что оно шире, чем казалось поначалу. И тут же он почувствовал, что там, в глубине, за каменной чашей, есть кто-то живой!

– Эй, кто там? – окликнул он. – Красный Король Пригорков? Или девять его богов? Как вы там все помещаетесь, в такой мышиной норе? Ладно, выходите по одному. Лучше сами выходите, а не то за уши вытащу!

Он усмехнулся, не ощущая ни робости, ни особого почтения к таинственным обитателям этого сооружения. Почему-то сейчас он чувствовал себя сильнее всех на свете – смертных и бессмертных, будто само созерцание бронзового меча вдохнуло в него силы девяти богов.

Но углубление в каменной стене молчало. Торвард оглянулся и увидел огни и фигуры своих спутников у входа в подземный дом, словно отдернули непрозрачную завесу, которая их разделяла.

– Эй, дайте мне сюда еще огня! – крикнул он.

При звуке его голоса фьялли невольно вздрогнули; кто-то отшатнулся, кто-то схватился за оружие.

– Это ты, конунг? – откликнулся кто-то.

– Торд, я чуть с ума не спятил! – Халльмунд торопливо пересек подземелье и взял Торварда за плечо, словно хотел убедиться, что это не видение. – Куда ты пропал? Отошел – и будто в воду! Мы уж думали, все, нету у нас больше конунга! И не видно ничего!

– Ну что, конунг, ты нашел там что-нибудь? – спросил Сельви, подходя вслед за ним.

– Кое-что нашел. – Торвард кивнул. – Только еще не понял что. Посвети сюда.

При свете двух факелов он заглянул за каменную чашу.

Чутье его не обмануло – там действительно обнаружилось некое существо.

– Ва-ва-ва! – Халльмунд, сунувшийся было вслед за Торвардом, в ужасе завопил нечто нечленораздельное и отшатнулся.

Этот сильный мужчина, опытный в походах, ни разу за всю жизнь не дал повода заподозрить себя в трусости, но сейчас не справился со стихийным, глубинным ужасом, обнаружив подземного обитателя. Жутко было найти нечто шевелящееся здесь, где все дышало смертью. Но никто не засмеялся; напротив, оставшиеся у входа фьялли вздрогнули и чуть не пустились бежать, поняв по этому крику, что обнаружено нечто по-настоящему страшное.

– Торд, отойди оттуда! – Не помня себя, Халльмунд вцепился в плечо Торварда и попытался оттащить его от черного углубления. Даже сейчас для него было важнее уберечь от опасности своего конунга, чем спастись самому. – Н-не трогай это! Не надо! Уйдем скорее! Пойдем отсюда! Не трогай! Это же мертвец! Живой мертвец! Или свартальв.

Так и казалось, что сейчас существо поднимет голову и станут видны черные провалы в глазницах, оскаленные зубы, зашевелятся кости, покрытые клочьями гниющей плоти…

– А по-моему, это не мертвец. Пусти, борода. – Торвард высвободился и снова заглянул в черное углубление, светя факелом. – Сельви, глянь.

Сельви, хоть и тому было более чем не по себе, все же приблизился и вслед за Торвардом заглянул в темноту. Скрючившись, сжавшись в комок, у каменной стены сидело существо вполне живое и даже не такое уж маленькое – обычного человеческого роста. При свете огня блестело золотое шитье шелковой одежды, широкой волной рассыпались густые волосы…

– А ну иди сюда! – Торвард протянул руку и выволок подземного жителя из щели.

Тот зашипел, как разъяренная кошка, попытался вырваться, но противиться железной руке конунга фьяллей ему было явно не по силам.

– Да это же… – ахнул Сельви, первым узнав существо.

– То-то я смотрю, мы уже встречались! – Торвард присвистнул и усмехнулся.

Перед ним, крепко прижавшись спиной к стене и дрожа как лист на ветру, стояла та самая красотка, предсказательница с острова Эриу, владеющая «озарением светом», которая встретилась им по дороге в Брикренов бруг и предрекла Торварду смерть. Порядком спутанные густые волосы придавали ей диковатый вид, а глаза злобно сверлили фьяллей.

– Да это же она, конунг! – сообразил Сельви. – Та самая дочь Брикрена, за которой он присылал людей. Тейне-Де.

Девушка бросила на него сердитый взгляд, подтверждая тем самым, что он не ошибся. Едва ли она понимала язык сэвейгов, но имя отца и свое собственное имя, конечно, разобрала.

– И то верно! – согласился Торвард. – Ничего себе птичку мы поймали! Ну и гнездышко она себе свила! Что же ты наделала, тварь ты этакая! – с каким-то снисходительным презрением обратился он к самой девушке, не задумываясь, поймет ли она его. – Красным, как кровь, ты меня, стало быть, видела? Да ты знаешь, что я с тобой сделать могу за этакие предсказания?

На самом деле он уже не очень сердился: видение чудесного меча лежало где-то в душе, и по сравнению с ним любые предсказания казались глупой женской болтовней, не более.

Он стоял перед ней, приблизив факел к самому лицу девушки, и по выражению его голоса предсказательница без труда догадалась о содержании речи. Но она не отводила глаз, а смотрела на него все так же враждебно и гордо.

– Ладно, пошли. – Торвард крепко взял ее за руку и потянул за собой. – Идем отсюда, ребята.

Пленница упиралась, но Торвард, не обращая внимания, вытащил ее из кургана на дневной свет, где их сразу обступили встревоженные и изумленные фьялли. Оказавшись на ярком свету после глухой тьмы кургана, она жмурилась и закрывала лицо руками, как настоящий свартальв, но тем не менее многие ее узнали, ведь в тот достопамятный день предсказательницу видело почти все войско. При дневном свете стало ясно, что в эти восемь-девять дней ей нелегко пришлось: богатая одежда помялась и запачкалась, волосы спутались, да и умыться ей давно не случалось. Видимо, после своего предсказания была вынуждена скрываться в Крепости Теней: или местные жители опасались дать приют дочери своего рига, когда остров захвачен врагами, или она сама находила ниже своего достоинства ютиться в хижинах, где нет иной обстановки, кроме очажных камней, но только курган-святилище и показался ей подходящим убежищем. То ли она там питалась остатками жертвенной пищи, то ли местные ее подкармливали тайком, но эта жизнь была явно не такой, к какой привыкла дочь рига.

– Спроси, Хавган, чем она там питалась? – велел Торвард подбежавшему барду.

– Кости, что ли, мертвячьи глодала? – пробормотал Халльмунд, который теперь стыдился своего испуга и был за это зол на его виновницу.

Хавган спросил, но девушка не удостоила его ответом.

– Ладно, пусть молчит. – Торвард не настаивал. – А то еще что-нибудь напророчит. Пошли, ребята.

По пути к бругу он даже не оглядывался на пленницу, которая под охраной хирдманов следовала чуть позади, а напряженно думал о чем-то другом.

– Сельви, ты не помнишь, – обернувшись, он нашел взглядом кузнеца, – мой меч посвящения, бронзовый, с Туаля, у меня с собой или дома остался?

– С собой. В оружейном сундуке на «Ушастом», на самом дне, в кусок шкуры завернут. Кюна Хердис велела взять его в поход, сказала: удачу принесет.

– Уж не собираешься ли ты всерьез воевать этой бронзовой игрушкой? – удивился Халльмунд.

– Собираюсь, борода! – Торвард похлопал друга по плечу. – Сдается мне, что здесь нам эта игрушка очень даже неплохо послужит.

Халльмунд в удивлении глянул на Сельви, тот пожал плечами. Но, хотя он пока не знал, что задумал Торвард конунг, умный кузнец хорошо видел, как тот оживлен и весел. Черная тяжесть проклятья отпустила его и позволила снова стать самим собой. По опыту Сельви знал, что это ненадолго, но это означало, что Торвард снова прикоснулся к той божественной силе, которая позволяла ему бороться с проклятием Эрхины и, как знать, возможно, однажды позволит избавиться от него окончательно.

С расчетом времени, которое понадобится Брикрену, чтобы узнать новости, собраться и приехать отбивать назад свою собственную землю, Торвард ошибся совсем чуть-чуть – всего на один день. К тому же подходили к концу те девять ночей, через которые богиня Снатха обещала появление Брикрена, – из них осталось всего две, и неудачливого рига нужно было ждать со дня на день.

Ожидая прибытия Брикренова войска, Торвард заранее вывел людей к морю и спрятал за курганом. Тот был достаточно велик, чтобы скрыть от глаз со стороны моря несколько сильных дружин. В первый день ожидания Брикрен не появился, и сэвейгам пришлось до утра оставаться в поле. Шла последняя, девятая ночь. Летом отсутствие крыши над головой особенно не ощущалось, вот только близость Крепости Теней не давала людям покоя. Те, кто там побывал, теперь рассказывали множество страшных историй обо всех ужасах, которые им там мерещились. А те, кто не побывал, пересказывали эти же истории уже с новыми подробностями от себя. В итоге дозорные всю ночь леденели от ужаса, обливаясь холодным потом при каждом крике ночной птицы, при каждом порыве ветра. Всем слышались со стороны таинственного холма то стоны, то завывания, то шепот и какие-то невразумительные речи.

Торвард сохранял невозмутимый и даже слегка насмешливый вид, но на самом деле знал, что дозорные не так уж и не правы. Своим обострившимся чутьем он ясно ощущал, что какая-то загадочная потусторонняя сила действительно заметила их и присматривается. Своим вторжением в нутро кургана он нарушил ее покой. Но конунг фьяллей был не так уж беззащитен перед этой силой. Достав свой бронзовый меч посвящения, привезенный в прошлом году с острова Туаль, он велел Регне сшить ременную петлю и повесил его на плечо помимо собственного меча, обыкновенного. Как оружие для битвы с обычными земными врагами бронзовый меч никуда не годился, но вот для борьбы с иномирными силами мог послужить как нельзя лучше. Торвард отлично помнил тот меч, отражение которого видел в каменной чаше внутри кургана. Тот, названный странным и непонятным именем Каладболг, был точно таким же. Единственное отличие составлял красный самоцвет – гранат или рубин, – украшавший его рукоять. Будто бы случайно Торвард расположился в непосредственной близости от входа в Крепость Теней. Время от времени он поднимался и прохаживался перед входом, будто дозорный, охраняющий запертого в кургане потустороннего узника. И тот, словно устрашившись, а может, признав равного, не напоминал о себе ничем, кроме таинственных шепотов и криков ночных птиц.

За первую ночь, напрасно проведенную возле Крепости Теней, Торвард обдумал новую мысль и утром взялся за ее воплощение в жизнь. Среди захваченных сокровищ нашелся браслет, отделанный красными гранатами подходящего размера. Лет двести-триста назад эти камни были излюбленным украшением знати всех восточных и западных морей, и их можно было найти не только на старинных перстнях и ожерельях, но даже на масках богатых шлемов. Искусный кузнец тоже был под рукой – Сельви. К вечеру меч посвящения несколько видоизменился – на его рукояти, отлитой в виде бараньей головы с загнутыми рогами, появился красный самоцвет, и прошлогодний дар коварной Эрхины стал точь-в-точь напоминать таинственный Каладболг…

Следующий день выдался пасмурным: небо затянули тучи, с моря дул влажный ветер, иногда принимался сыпать мелкий противный дождь. Но возвращаться в бруг Торвард не разрешил, и фьялли, которым надоело мокнуть, так осмелели, что даже стали забираться в отверстие Крепости Теней – сначала возле самого порога, потом заходили все дальше.

И тут прибежал один из дозорных, стороживших на скале над морем.

– Показались корабли! – доложил Торварду запыхавшийся Эгиль Косая Борода.

– Какие?

– Ну, эти, коровьи шкуры! Много, прямо воды не видно.

Дружины мгновенно поднялись и заняли заранее оговоренные места. Торвард наблюдал за прибытием врага с вершины кургана. Опасения Даохана не оправдались: Брикрен привел с собой не так уж много людей. Куррахи, приближающиеся к берегу, не поддавались подсчету, но все же едва ли в них набиралось более шести-семи сотен человек. По отзывам местных жителей, риг увел с собой на Клионн более тысячи воинов, но раз возвращались не все, стало быть, там ему пришлось выдержать жестокую битву. Но хотя у Торвард имелось меньше людей, ему не приходило в голову бояться численного превосходства врага.

Риг Брикрен был полон отваги и неуклонной решимости победить или погибнуть, к чему его подталкивал и неудачный итог похода на Клионн – когда ему не удалось ни того ни другого.

Но первый неприятель, которого он увидел на берегу, заставил его закаленное бурями сердце содрогнуться.

На вершине кургана, называемого Крепость Теней, стоял человек – высокий, сильный. Его алые одежды издалека бросались в глаза, а в руке он держал меч – бронзовый, старинного вида, и красный самоцвет в его рукояти даже издалека уколол глаз острой пламенной искрой.

В куррахах вокруг раздались крики. Это зрелище навело уладов на мысль только об одном. Все знали, что в Крепости Теней хранится меч Каладболг, священное оружие Красного Короля Холмов. И вот теперь и меч, и сам его владыка вышли на свет, встречая их!

Завидев куррахи поблизости, Красный Король Холмов поднял к губам сияющий бронзовый рог, и прибрежные холмы огласил тягучий низкий звук. Улады все еще гребли к берегу, но весла задрожали в их руках. А в ответ на призыв из-за кургана показались ряды воинов. Одетые в красное, молчаливые, суровые, все рослые и сильные, они шли плотными рядами, появляясь с той стороны, где был выход из кургана наружу. Они все шли и шли, их становилось все больше; они обтекали Крепость Теней со всех сторон, как кровавая пена земли, красная волна вздымалась по склонам, приближаясь к вершине, где стоял вожак волшебного воинства, продолжая трубить в волшебный рог. Внутри кургана, как знал сам Брикрен, приносивший там жертвы на Праздник Мертвых, столько народа поместиться не могло. Воины шли из Иного мира, и Дун Скайт служил лишь воротами.

– Красный Король Холмов! Это он! – кричали на куррахах потрясенные улады. – Это он! Он встречает нас со своим войском!

– Он разгневан, что мы уступили ригу Миаду! Он не хочет пускать нас домой!

В первые мгновения смущенный Брикрен все же довольно быстро овладел собой и снова налег на весло.

– Я не отступлю! – кричал он своим людям. – Пусть здесь будет Красный Король Холмов или сам Самхейн, Страж Ворот Иного мира, со своими приспешниками, сам Кром Круаих, Араун, Уас Мас Имоман, Сын Ужаса! Я не отступлю и перед ними! Я считаю за честь сразиться с Красным Королем, и если мне суждено погибнуть, честь моя будет в этой битве! Вперед, сыны Снатхи!

И вереница лодок, до того бестолково плясавших в волнах, снова устремилась к берегу.

Видя это, воинство Красного Короля двинулось с кургана им навстречу. Алая и багряная волна текла по зеленой траве к серым водам пасмурного моря и казалась почти такой же широкой и неудержимой. Видя, что лодки приближаются, красные воины ускорили шаг и уже почти бежали, потрясая копьями, мечами, секирами и издавая боевые кличи. Низкий гулкий голос бронзового рога вторил их крикам.

Но, вместо того чтобы устрашить уладов, это все лишь воодушевило их. Сразиться с самим Красным Королем Холмов – небывалая честь, и каждый, ободренный примером своего отважного короля, уже видел себя одним из героев сказания. Иной мир вышел им навстречу – тот самый, о встрече с которым каждый мечтал. Боевые кличи, рев священного рога будоражили кровь, зажигали в душе ослепительный восторг, перед которым страх смерти – ничто. Само прекрасное старинное предание шло навстречу сынам Снатхи, сверкая алым шелком одежд, золотом украшений, сталью оружия, под боевые кличи, и сами боги наблюдали с небес за столкновением двух миров. И улады бросились вперед, уже чувствуя себя за той гранью, где страх смерти теряет всякое значение. Осталась только слава и доблесть, и к ним они бежали, в волнах прибоя выпрыгивая из своих маленьких лодочек и ликующими криками отвечая на крики алых воинов.

Еще пока противники оставались в лодках, алые воины начали стрелять из луков. Куррахи плясали на волнах, мешая целиться, но за то время, пока они достигли берега, каждый лучник алого войска успел сделать по десятку выстрелов, и многие из них достигли цели. С именами своих древних богов на устах улады падали из куррахов в воду и тонули, окрашивая своей кровью морские волны. Тех же, кто достигал берега, алые воины встречали бросками копий. Улады пытались отвечать тем же, но им, находящимся в ненадежных лодочках, волны и качка мешали еще сильнее, и требовалась вся их легендарная ловкость, чтобы просто не вылететь из лодки вслед за собственным копьем.

Куррах самого Буады достиг берега одним из первых. Выскочив из лодки, по колено в воде, с длинным мечом и маленьким круглым щитом в руках, он помчался к берегу, с нечеловеческой ловкостью уворачиваясь от десятка копий, летящих в него. Отчаянно вопя широко открытым ртом, с развевающимися косами, багровый от ярости, с красными татуировками на обнаженной груди и руках, он как никто напоминал самого Камулоса – бога войны и крови. Казалось, никто из смертных не сможет противостоять его неудержимому натиску.

Улады, выпрыгивая из лодок, уклоняясь от копий, тоже бежали к берегу вслед за своим повелителем. Иные из них падали, уже почти коснувшись песка, и мелкие волны колебали безвольные тела с торчащими из груди копьями или стрелами, играли рыжими и желтыми косами, вытащив их из сложных причесок. Но большинство все же достигло суши, где прямо на линии прибоя сынов Снатхи встретило красное воинство. Зазвенели мечи, с глухим треском боевые топоры врубались в доски щитов, вымоченные в морской воде, что придавало им особую прочность, и обтянутые дубленой кожей. Над берегом стоял сплошной вопль, и даже умирающие не замечали боли, переполненные священным безумием схватки. Из-за алых одежд воинов берег казался охвачен пламенем; алая кровь орошала песок и мелкую траву, застывала ослепительными брызгами на лицах, искаженных яростью.

Не замечая никого другого, риг Брикрен, истинный Сын Ужаса, мчался к подножию кургана, где уже ждал его спустившийся с вершины Красный Король Холмов. Никто другой из обоих войск не думал даже подступиться к этим двоим – они были предназначены друг для друга.

Охваченный яростью и азартом, в упоении своей нынешней и грядущей ратной славы, Брикрен налетел на Красного Короля Холмов, словно вихрь. Вблизи тот не слишком походил на тех выходцев из Иного мира, которых Брикрену доводилось встречать раньше: волосы у него были не ярко-рыжие, как полагалось бы, а совсем черные, и глаза не горели красным, а были просто темными. Все это вместе в сочетании со смуглой кожей сближало его скорее с народом круитне, прежними обитателями Зеленых островов, но ростом и силой Красный Король Холмов значительно превосходил их. Однако это не смутило Брикрена: ведь владыка долин имеет бесчисленное множество обликов и может для встречи со смертными избрать любой. Он может предстать перед ними белым оленем с красными ушами, или пестрым змеем, или мужем, исполненным силы и величия, или ревущим бурным пламенем. На плечах его был красный плащ, а в правой руке он держал Каладболг – бронзовый меч с позолоченной рукоятью, с крупным кроваво-красным самоцветом в рукояти.

Под красным шелковым плащом с золотой бахромой, с грубо замытыми пятнами крови прежнего владельца, на Торварде были стегач и кольчуга. Но шлем он надевать не стал, хоть его и убеждали, что это неразумно: к уладскому шлему он не привык, а свой, с полумаской, сразу выдал бы в нем сэвейга. Стальной меч, на который он в основном полагался, не считая бронзовую «игрушку» за настоящее оружие, ему приходилось держать в левой руке под плащом, и из-за этого он был вынужден отказаться от щита. Такое пренебрежение защитой сам Торвард в другое время посчитал бы полным безумием и почти самоубийством, но сейчас игра со смертью казалась ему забавой. Ему хотелось испытать, до каких же пределов заклинание Хердис будет его оберегать и когда же проклятье Эрхины проломит-таки стену защитных чар?

И когда Брикрен был уже совсем близко, Торвард рывком сбросил красный плащ, освобождая вторую руку. С диким криком, описав мечом круг над собой, Брикрен ударил противника сверху, норовя попасть в незащищенную голову. Торвард уклонился, сделав быстрый шаг назад, и тут же ударил сам – сначала бронзовым мечом, потом сразу же стальным. Первого удара Брикрен избежал, в свою очередь отступив, а второй отбил маленьким кулачным щитом – выбросив его навстречу, сбил клинок плоскостью. Вероятно, его несколько удивило то, что король Иного мира бьется против него двумя мечами из двух разных металлов – стали и бронзы, и он заподозрил в этом какой-то вид колдовства, ему неизвестный. На его раскрашенном лице на миг мелькнуло смущение, и кричать он перестал. Но ни малейшей заминки его смущение не вызвало, и он, отбив выпады Торварда, снова нанес удар в голову противника.

Не имея щита, Торвард был вынужден прикрыться стальным мечом, подставив его под меч улада. Над курганом разлетелся звон, меч Брикрена скользнул вниз по его клинку, а Торвард тут же нанес удар бронзовым клинком во второй руке. Удайся ему этот прием, он распорол бы Брикрену живот и на этом все было бы кончено. Однако риг Снатхи успел подставить щит, а сам тут же шагнул вперед и наотмашь этим же щитом ударил Торварда в лицо, одновременно нанося мечом удары сверху крест-накрест.

От летящего в лицо щита Торвард уклонился, отдернув голову, но от клинка увернуться уже не успел. Он смог только вскинуть перед собой стальной меч и снова принять клинок на клинок. Мечи встретились с громким лязгом, полетели искры. На мече Торварда осталась зарубка, которая грозила оставить его вовсе без оружия. Понимая это, Торвард с удвоенной мощью, рыча от ярости, бросился вперед и нанес удар, целя уладу в лицо.

Брикрен отпрыгнул, и Торвард, пытаясь не дать ему времени для ответного выпада, тут же прыгнул следом, почти одновременно нанося удары с двух рук обоими своими клинками. Брикрен отступил еще на шаг, и Торвард кольнул острым концом бронзового меча, будто копьем, ему в лицо. Однако Брикрен быстро присел, пропуская меч над собой, а вскочил уже за спиной у Торварда и мгновенно нанес удар по его правому плечу. Клинок лязгнул по железным колечкам кольчуги, но не прорубил их, а Торвард мгновенно ударил в ответ, но Брикрен снова присел. Клинок опять пронесся у него над головой, а риг Снатхи, не поднимаясь, ударил снизу вверх, целя противнику в сердце.

Единственное, что Торвард успел сделать, – это откинулся назад в самый миг удара. Поэтому, вместо того чтобы пронзить сердце, клинок, уже проткнув кольчугу со стегачом и коснувшись тела, пошел под кольчугой, снизу вверх вспарывая мышцы груди, пронзил плечо и проломил ключицу.

Стальной меч, который Торвард держал в левой руке, со звоном упал на каменистую землю. Боли Торвард еще не ощутил – но груди и плечу вдруг стало горячо, рука бессильно разжалась, как будто больше ему не принадлежала, и он буквально услышал хруст, с которым нечто совершенно чужое вломилось и заворочалось в плече.

Пытаясь быстрее освободить свой клинок, Брикрен щитом ударил в голову Торварда, и тот отшатнулся. Щит закрыл ему обзор, а по опыту прежних ранений Торвард знал, что у него остались считанные мгновения, чтобы хоть что-то сделать.

И он, вскинув бронзовый меч, зажатый в правой руке, почти вслепую сделал выпад. И попал противнику в бедро – тот еще не успел вернуть поднятый для удара щит и был ничем не прикрыт.

Торвард упал, оглушенный ударом в голову и наконец дошедшей до сознания болью раны. Бронзовый меч, сверкая крупным гранатом в рукояти, отлетел и покатился по уклону берега, звеня о камни окровавленным лезвием. Брикрен тоже упал, оглашая окрестности яростным воплем – не столько боли, сколько досады. Раненный, оглушенный и теряющий сознание противник лежал на земле в двух шагах, отделить его голову от тела и тем сделать свою победу окончательной было делом нескольких мгновений.

И он еще мог бы с этим справиться, ползком добравшись до не способного сопротивляться врага.

Но этих нескольких мгновений у него не было. Телохранители Торварда не принимали участия в общем сражении, а стояли рядом наготове, чтобы никто не подобрался к их вождю со спины. Теперь же, видя, что он серьезно ранен, – о худшем пока никто думать не хотел, – все четверо дружно бросились вперед. Ормкель и Хильдир Золотые Штаны, выбранный взамен погибшего Кетиля, заслонили его от Брикрена, не давая тому приблизиться, а Асбьерн и Гудбранд вдвоем подняли Торварда и понесли прочь с вершины кургана. Пятна свежей крови отмечали их путь, и руки обоих телохранителей вмиг окрасились теплой кровью их конунга.

Ормкель и Хильдир вскоре последовали за ним. Брикрен ревел и размахивал мечом в дикой ярости, видя, что его поверженного противника, его законную добычу, уносят вопреки всем представлениям о чести. Любой уладский герой на месте Торварда добровольно отдал бы свою голову тому, кто добыл право на нее в честном бою. Но сэвейгам не было дела до уладских обычаев, им был нужен их конунг, причем живой. А помешать им уже никто не мог – вблизи Крепости Теней к тому времени осталось не больше десятка уладов. Остальные уже были или убиты, или ранены, или отогнаны прочь, к морю, и рассеяны по берегу. В общем сражении сэвейги одержали победу, несмотря на то что в начале битвы уступали противнику числом.

Риг Брикрен, лежа на земле, ревел больше от ярости, что не может продолжать бой и преследовать почти поверженного противника. Оставшиеся поблизости улады поспешно подняли своего повелителя, положили его на длинный щит и поспешно понесли прочь, к морю. А пока сэвейги, озадаченные ранением конунга, сообразили пуститься в погоню, улады уложили рига в куррах и погребли прочь от берега. Можно было бы взять несколько лодок из тех, что во множестве оставались на берегу, но преследовать врага на воде, на этих «коровьих шкурах», никто не хотел. Гораздо больше победителей волновали другие вещи: судьба Торварда конунга и сбор добычи.

Оставшиеся в живых несколько сотен уладов уплыли в море или разбежались по прибрежным холмам, а сэвейги собрались к роще, на опушке которой положили Торварда. Он был без сознания, а Сельви и Виндир Травник сосредоточенно пытались освободить его от кольчуги и стегача. Кольчугу кое-как стянули, стегач просто разрезали. Теперь под пропитанными кровью обрывками рубахи всем стала видна страшная рана – клинок Брикрена пропахал в теле Торварда глубокую борозду, которая начиналась на ребрах чуть выше пояса и тянулась через грудь до самого плеча. Ключица была сломана. Торвард дышал тяжело и с хрипом, Сельви с замиранием сердца приглядывался, не покажется ли кровавая пена на его вмиг пересохших губах. Если да, если сломаны ребра и острые концы вонзились в легкие, – это конец.

Не показывая виду, что все внутри у него сжалось и заледенело от ужаса и от тяжести возможной потери, которая просто не вмещалась в сознание, Сельви с помощью Виндира перевязал рану, насколько позволяли походные условия, и поднял глаза на хирдманов:

– Готовьте носилки, нужно скорее вернуться в брох.

Хирдманы быстро вырубили в роще несколько подходящих жердей и укрепили на них три щита из более-менее уцелевших. Со всей осторожностью Торварда положили на носилки, укрыли плащом, и телохранители понесли его по дороге. Халльмунд взялся за передний конец носилок вместо Гудбранда, раненного в руку. Он молчал, и только закушенная губа и остановившийся взор выдавали, каким ужасом его наполнило произошедшее.

Хирдманы молча следовали за носилками. Многие еще остались на месте битвы: одни перевязывали раны себе и товарищам, другие добивали тяжелораненых уладов и связывали тех, кто был ранен легко. Этих добивать предусмотрительный Фродир Пастух не велел, буркнув:

– Пригодятся.

Все понимали, что пригодиться пленные вражеские воины смогут теперь для погребальных жертв Торварду конунгу. А что до погребения очень даже может дойти, сэвейги из дружин прочих вождей почти не сомневались. Вид страшной раны говорил сам за себя, а еще все помнили предсказания, полученные им два раза подряд, – грозные предсказания, сулящие поражение и гибель. Он искал гибели, он ее хотел – и его самое страстное желание за последний год было как никогда близко к осуществлению.

Фьялли, провожая в брох бесчувственное тело своего вождя, старались об этом не думать. Телохранители, и сами не слабые мужчины, обливались потом, ощущая, насколько он тяжел, – давненько им не приходилось его носить, и хотя ничего сверхъестественного не было в том, что сильный мужчина ростом почти четыре с половиной локтя весит немало, сейчас эта тяжесть казалась жутким признаком того, что на носилках лежит уже мертвое тело – мертвец ведь всегда тяжелее живого. Мельком оглядываясь, Халльмунд и Асбьерн пытались убедиться, что он еще дышит, но по этому мертвенно-бледному лицу с приоткрытым ртом и какими-то особо резкими чертами ничего нельзя было понять. Сельви, шедший рядом с носилками, почти не сводил глаз с конунга и тоже как о величайшем благе молил богов о том, чтобы того хотя бы удалось донести до броха живым.

Он был еще жив, когда его внесли в прохладу каменной башни и уложили возле очага. Здесь его освободили от одежды, как следует смыли кровь, и Сельви с Виндиром, как двое самых умелых и толковых в дружине лекаря, еще раз обследовали раны. Две или три мелких ничем не грозили, но вот эта… Если бы сердце или важный кровеносный сосуд оказался задет, Торвард уже умер бы. Сломанные клинком кости они умели вправить и сами, но рана оказалась такой длинной и глубокой, что Сельви не был уверен, что ее удастся обеззаразить. А значит, даже если самые важные органы не повреждены, конунг может умереть от заражения крови.

– Принесите сверху лежанку, – велел хмурый Сельви хирдманам, которые больше взглядами, чем словами, вопрошали его о том, что же теперь будет. – Не лежать же ему на земле.

В верхнем покое хирдманы разобрали лежанку, которая прежде принадлежала какой-то из жен Брикрена, снесли ее по лестнице вниз и опять собрали. Конунга подняли и уложили. Его раны снова промыли и перевязали, сделать было больше ничего нельзя. Но его лицо оставалось бледным, сердце чуть билось. Тяжесть раны в сочетании с тяжестью предсказания оставляла ему мало надежд на то, чтобы выжить.

Фьялли, перевязав собственные раны, сидели и стояли вокруг лежанки и не сводили глаз со своего вождя, который никого не видел и не узнавал. У всех было такое чувство, будто они плыли по бурным волнам на поиски подвигов и славы – и вдруг вода ушла куда-то, оставив их посреди бескрайней песчаной пустыни. Все содержание жизни будто разом кончилось, когда конунг уже не вел, не воодушевлял, не придавал их движению смысл. Торвард никогда не произносил громких речей, не давал пышных обетов и не объявлял высоких целей, но его врожденная и неистребимая жажда жизни во всех ее проявлениях зажигала всех, кто рядом с ним; ему все время было что-то нужно, он все время чего-то хотел, и поток его желаний и стремлений нес дружину, как сильный ветер несет парусное судно по волнам. Даже в последний год, под грузом проклятия, вкус жизни стал для него мучительно-горек, но вместе с тем у Торварда появилась и огромная, несравнимая по важности цель – одолеть проклятие, сделать жизнь снова сладкой и яркой. И чем более тяжко сказывалось на нем проклятье, тем более упорно он с ним боролся и тем больше сил находил в себе для этой борьбы.

И вот теперь он лежал, в такой дали от дома, в самом сердце Западных морей, на чужом острове, в загадочной земле, где мир людей так тесно переплетается с Иным миром. Лежал и ничего не хотел – ни славы, ни добычи, ни счастья. И тайны Иного мира его уже не волновали, потому что Острова Блаженных сами выступили из тумана и манили его к себе руками прекрасных белоликих женщин… возможно. А возможно, герои древности уже пересаживались, чтобы освободить ему место за изобильными столами Валхаллы поближе к самому одноглазому хозяину – и неподалеку от его отца, доблестно погибшего Торбранда конунга. Теперь его товарищи – Сигурд, Сигмунд и Синфиотли, но им-то – Эйнару, Аринлейву, Халльмунду, Ормкелю и всем прочим – что теперь делать без него? Большая часть их родилась и выросла в Аскефьорде и была знакома с Торвардом в течение всей своей – или его – жизни. Он был неотделимой частью Аскефьорда, новым воплощением неувядающей славы рода фьялленландских конунгов, самим их Тюром. И в то же время – надежным и верным товарищем любого из них. У каждого из фьяллей словно бы вырвали сердце, и каждый ощущал почти такую же боль, как если бы это действительно произошло. Сельви тем временем встал и огляделся.

– Мы с Виндиром сделаем все, что сумеем, не сомневайтесь, – сказал он, обводя глазами примолкшую дружину. Но каждый видел, как сильно Сельви осунулся за это недолгое время, седина заблестела в его светлых волосах ярче и заметнее, и теперь он, стройный и гибкий, как прежде, уже не казался молодым, а выглядел на все свои пятьдесят лет. – Но сдается мне, тут в брохе есть один человек, который сможет побольше нашего. Что-то мне подсказывает…

– Что за человек? Ты о чем? – Халльмунд с трудом оторвал взгляд от лица Торварда и посмотрел на Сельви бессмысленными от горя глазами.

– Скажи-ка, Хавган, – Сельви обернулся к барду, который уже складывал в уме строки пышной поминально-хвалебной песни в честь доблестно погибшего Торварда конунга, – знатных дев королевского рода на острове Эриу обучают только предсказаниям или искусству врачевания тоже?

– Искусству предсказания, искусству врачевания, искусству рукоделия, сладкой речи и прочим благородным искусствам обучают там, – подтвердил Хавган.

– Так ведь одна такая у нас есть, – напомнил Сельви. – Дочь Брикрена. Если ее папаша ранил конунга, вероятно, она сумеет его вылечить.

– Эта змеюка? – презрительно фыркнул Халльмунд. – Да она его уморит. Я ее близко к конунгу не подпущу!

– Едва ли получится добиться ее согласия. – Хавган тоже покачал головой.

– А мне что-то подсказывает, что она согласится, – не сдавался Сельви. – Ари, – обратился он к сыну, – сходи за ней. Приведи ее сюда. Я сам с ней поговорю. Вы не вмешивайтесь.

Аринлейв покрутил головой, давая понять, что слабо верит в эту затею, но пошел. И никто не возразил – слово Сельви в дружине обладало достаточным весом, чтобы все признали за ним право распоряжаться в отсутствие конунга. К тому же кузнец сам был сродни чародею, и любой из дружины, пораскинув умом, признал бы, что у того могут быть в запасе доводы и средства, способные повлиять даже на самую упрямую и недружелюбно настроенную деву.

Вскоре Тейне-Де в сопровождении Аринлейва спустилась из верхнего покоя, где ее держали, заперев на всякий случай снаружи на засов, и приблизилась к очагу. За время плена служанки броха привели в порядок ее платье, расчесали и уложили волосы, заплетенные в несколько кос, и выглядела она почти как истинная дочь короля – мешал этому только глубоко спрятанный страх в ее близко посаженных желтых глазах. За недолгое время, прошедшее с ее поимки, сам Торвард не вспоминал о ней, и никто другой ее, законную добычу конунга, тоже не тревожил, но она понимала, что участь девы, попавшей во вражеские руки, может быть весьма печальной. Уже ведь не одна и не две дочери уладских и эриннских ригов, ставшие пленницами лохланнцев, окончили свои дни в рабстве на чужбине! А надежды на то, что отец, вернувшись с войском, разобьет врага и освободит ее, пока, похоже, не оправдались. Она держалась прямо и смотрела надменно, но против воли страх проступал в чертах ее лица, и без того не слишком красивых, делая их еще менее привлекательными.

– Послушай, прекрасная и благородная дева! – Сельви плохо представлял, как надо обращаться к подобному созданию, но старался по мере сил. – Вот лежит Торвард конунг, раненный в бою с твоим отцом. Рана его тяжела, и он может умереть. Правда ли, что ты обучалась на острове Эриу не только зловредным предсказаниям, но и врачеванию?

Тейне-Де ничего на это не ответила, только вздернула голову, и ноздри ее дрогнули, словно говоря: допустим, но отдавать мое умение на службу вам, негодяям, я ничуть не намерена!

– И я прошу тебя приложить твои умения к тому, чтобы наш конунг выздоровел, – продолжал Сельви. – Мне приходится тебя просить: ведь ты предрекла ему поражение и гибель, тем самым сделав их почти неизбежными. Теперь единственный способ отвести беду – это чтобы ты незамедлительно предрекла ему скорое благополучное выздоровление. Кто наложил проклятье, тому его и снимать, и я верю, что у тебя получится. Тем более если ты станешь лечить раны конунга и приложишь все усилия к тому, чтобы твое второе, доброе предсказание как можно скорее и полнее сбылось.

Девушка по-прежнему молчала.

– Я думаю, ты все же согласишься, – говорил Сельви среди всеобщей тишины. – Потому что если сбудется первое твое предсказание и наш конунг умрет, то я, Сельви сын Стуре-Одда, от имени всей нашей дружины клянусь, – он окинул быстрым взглядом десятки лиц, напряженно следивших за этой беседой, – клянусь, что ты, Тейне-Де, дочь Брикрена Биле Буады, станешь посмертной спутницей нашего конунга и уйдешь с ним в страну мертвых.

Тейне-Де впервые дрогнула при этих словах и бросила быстрый взгляд на лежащего Торварда, словно хотела убедиться, что он еще не умер.

– А перед тем как тебя задушат веревкой, одновременно вонзая нож в грудь, – ибо таков наш старинный обряд принесения посмертной жертвы, – каждый мужчина из дружины получит право соединиться с тобой, воздавая честь богиням любви и смерти, – невозмутимо продолжал Сельви. – И я не сомневаюсь, что каждый из нас посчитает своим почетным долгом поучаствовать в священном обряде. Желаешь ли ты принять в нем участие – решать тебе. Условия тебе теперь известны.

Он замолчал, фьялли загудели. Тейне-Де молчала, ноздри ее трепетали, взгляд бегал. Смерти как таковой она не побоялась бы – твердостью духа эта дева не уступила бы никому из мужчин. Но сделаться посмертной спутницей и навечно стать в мире мертвых рабыней чужеземного конунга, врага, для нее было бы горем и позором гораздо худшим, чем сама смерть. Обряд погребения тоже ничего хорошего не сулил, и в этом ее убеждали десятки мрачных мужских глаз, устремленных на нее со всех сторон.

Наконец она подняла взгляд на Сельви. В ее глазах он теперь увидел уже не надменность, а ужас – угадывая под внешней твердостью этот страх, он с самого начала не сомневался, что она согласится на его предложение и будет стараться изо всех сил, без обмана. Ведь теперь и ей очень нужно, чтобы Торвард выздоровел!

– Приходится… мне… согласиться, – хрипло и тихо, будто веревка из конского волоса уже обвила ее шею и два мужика готовились тянуть свои концы в разные стороны, проговорила она.

– Так делай же предсказание. Есть ли у тебя сейчас озарение светом? – уже зная порядок, осведомился Сельви.

Тейне-Де закрыла глаза. Ее действительно обучали в течение нескольких лет, поэтому войти в состояние предсказания для нее было не намного труднее, чем любой женщине – выглянуть в раскрытую дверь.

– Есть у меня озарение светом, – подтвердила она.

– Сделай же предсказание для Торварда конунга, а также для себя, ибо его и твое благо сейчас неразделимы.

– Я делаю предсказание, что Торвард конунг оправится от этой раны и сделается не менее здоров и силен, чем был до битвы.

С того же дня Тейне-Де взяла на себе заботу о выздоровлении Торварда. Сельви и Виндир помогали ей поднимать и поворачивать тело, слишком тяжелое для женских рук, а заодно присматривали за всеми ее действиями, поскольку, хоть она и заботилась в первую очередь о собственной жизни и чести, дружина упорно не доверяла «уладской ведьме». Однако Сельви не замечал в ее действиях никакого злого умысла и отзывался о ней как о весьма сведущей и умелой лекарке.

Кроме лечебных трав, она разбиралась также в заклинаниях, которым придавала не меньшее значение. Каждый раз, перевязывая раны, Тейне-Де напевала что-то, даже не по-уладски. Как подозревал Сельви, это был древний язык круитне или что-то похожее. Старинные боги круитне, потесненные со своих мест сидами во главе с Боадагом, которого тут еще называли Красным Королем Холмов, не ушли совсем – их имена остались в заклинаниях, ибо они владели волшебством самой земли. Улады не могли отказаться от этой силы, чтобы не утратить связи с землей, на которой жили. Странные это были боги. Постепенно Сельви удалось разговорить Тейне-Де – хоть она и не питала к нему добрых чувств за ту клятву, которой он вынудил ее лечить Торварда, поговорить ей здесь было больше не с кем и хотелось наладить хоть какие-то отношения с людьми, в руках которых находились ее жизнь и честь. Учтивый, доброжелательный и умный собеседник, Сельви при посредничестве Хавгана через несколько дней уже оживленно беседовал с девой и узнавал много любопытного.

Вот, например, Леборхам, богиня речи, мысли и предсказаний, чье имя означает Перекручено-Вывернутая или что-то в этом роде. Ее называют так, потому что у нее ступни и колена обращены назад, а зад и пятки повернуты вперед – что, однако, не мешает ей двигаться быстрее взгляда и без труда обходить за один день, подобно солнцу, все земли Западного моря. И нет ничего, что могло бы от нее быть скрыто, поэтому к ней всегда обращаются за предсказаниями. Она же может кого угодно убедить в чем угодно, ибо даром красноречия владеет так, как никто из смертных или бессмертных.

Или, скажем, Гормфлат – Красное Пиво Власти, женщина-власть. Сама Земля, вступая в брак с которой мужчина становится королем. В те давние годы, когда племя Боадага еще только пыталось закрепиться на благодатной земле Зеленых островов, сам Боадаг вступил в священный брак с Гормфлат. Тогда он и получил титул Короля Холмов. А после, когда сами сиды были вытеснены с зеленых равнин иным племенем – людьми, людские короли проходили этот же путь. И лишь самые достойные из мужчин, сумевшие угодить Гормфлат и понравиться ей, получали истинное королевское достоинство. Тому, кто не мог добиться милости Гормфлат, не стоило называть себя королем: богиня не давала ему благословения, трава не росла на пастбищах, скот не плодился, посевы не всходили, рыба не шла в сети, и жены человеческие ходили бесплодными. Власть земли не могли отменить никакие завоевания и перемены, поэтому и короли племени Боадага, и вожди людского племени все как один вынуждены бывали искать милости Гормфлат. Их жены и дочери служили ей, чтобы она вдохнула в них свой дух и передала часть своей власти. И именно дух Гормфлат причиной тому, что не сын и не брат, а только муж дочери или сестры прежнего короля становится его наследником.

Часто Тейне-Де принималась петь заклинания, призывая на помощь силы всех четырех стихий. Не понимая ни слова, – и Хавган не мог помочь, поскольку не знал языка круитне, – Сельви догадывался, что спокойно, четко, с движениями рук по прямой сверху вниз Тейне-Де произносит заклинания сил земли, шепотом, с придыханием, с плавными движениями рук на себя, словно загребая что-то, она обращается к стихии воды, быстро и сильно произнося слова и вращая ладонями, она раздувает дух огня, очищающий кровь и ускоряющий ее бег.

Под одно из этих заклинаний Торвард впервые пришел в себя.

Заметив, что его ресницы дрогнули и приподнялись, Сельви невольно вскочил и с трудом дождался, пока Тейне-Де закончит пение, а потом склонился над ложем. Торвард прошептал что-то – никто не понял что. Взгляд его был уже вполне разумным и выразительным, конунг явно хотел что-то сказать. Сельви и Виндир с двух сторон наклонились к нему, хирдманы, сидевшие поодаль на полу, устланным тростником, – они понемногу начали привыкать к местному обиходу, – вскочили с мест и столпились вокруг.

– Все хорошо, конунг, ты поправишься, – сказал Сельви. – Мы в брохе Брикрена, его войско мы отогнали, и никто из уладов поблизости не показывается. Самого его, раненого, его люди унесли, но это даже к лучшему – раз он жив, у тебя будет возможность с ним рассчитаться. Ты совсем скоро уже будешь здоров по-прежнему. Мы об этом позаботимся.

Торвард снова что-то пробормотал, и Сельви наконец разобрал:

– Хоть не в спину…

Похоже, раненый конунг пытался выразить удовлетворение тем, что в этот раз его не ударили копьем в спину, как в прошлогодней битве в Аскефьорде, и нынешняя рана никому не даст повода сомневаться, что он встречал врага грудью, как и подобает истинному воину.

И вот тут Сельви, а вслед за ним и остальные окончательно поверили, что он выживет и выздоровеет. Еще не имея сил разговаривать, он уже пытался смеяться над превратностями своей судьбы…

Очнувшись и осознав, что с ним произошло, Торвард почувствовал, что желание умереть, вот уже скоро год почти не оставлявшее его, куда-то испарилось. Точно как той, первой ночью с королевой Айнедиль. Не зря же говорят, что любовь и смерть, на грани которой он побывал, – одно и то же. То есть полное забвение себя и слияние с божеством… И сейчас он радовался тому, что выжил, как радовался бы всякий обычный человек на его месте. Но это и тревожило: желание жить было для него опасно само по себе, поскольку ставило под удар проклятья Эрхины, запрещавшего исполняться его желаниям. Однако Сельви еще в первый день, убедившись, что конунг в полном сознании и все понимает, пересказал ему, каким образом удалось вырвать у Тейне-Де новое, благоприятное предсказание и согласие лечить его. И Торвард успокоился: если выздоровление ему предсказано, то оно свершится, хочет он того или нет.

Сознания он больше не терял и, хотя разговаривать еще не мог, уже прислушивался к беседе. Власть Эрхины, которой он был проклят, уходила корнями к той же Великой Богини, древней, как сама земля, древнее сэвейгов, уладов, древнее даже круитне, но именно этот народ первым пришел сюда и первым получил ее благословение. Теперь Торвард понимал, как же ему повезло в том, что его мать связала его с родом древних правительниц и жриц этого таинственного черноволосого племени, которое словно застряло в каких-то давних, дремучих веках, но сохранило живую связь с землей и ее скрытыми силами. Вероятно, именно этим – кровным родством с Богиней – объяснялось то, что он все еще жив.

Но это не отменяло его вины. В лице Эрхины он нанес Богине тяжкое оскорбление – пусть невольное, пусть его намерения были вовсе не оскорбительны для матери любви, но он не смирился и не признал безусловного права ее земного воплощения распоряжаться не чьей-нибудь, а его жизнью и судьбой. Он был проклят силой, властью и именем Богини, и теперь судьба его перекручена и вывернута, как сама Леборхам, – и не вернется все на место, пока он не найдет способ примириться с Богиней.

Это возможно – однажды он оказал услугу Богине в лице Айнедиль, но этого мало. Эрхина была самым сильным воплощением Богини, и одолеть ее влияние не сможет никакая другая жрица. Единственное открытие, утешавшее Торварда, состояло в том, что у Богини много воплощений. И чем больше он их встретит, тем больше его надежды добиться прощения. И сейчас он находится в самом подходящем для этого месте…