Глава 7

Эндель Домосед вовсе не считал себя таким же героем, как славный Торбранд конунг, поэтому и цели себе ставил попроще.

– Асольв Непризнанный столько лет жил в дружбе с Вигмаром Лисицей, а значит, у него должны быть от него подарки! – рассуждал он по дороге на юг. – Если не золотые котлы с алмазами, то уж парочка кубков там найдется.

– Да и с Бергвидом конунгом он почти родня! – добавлял Логмель. – И наверняка часть его добычи Асольву доставалась.

– Родичи? Как это?

– Ведь Бергвид конунг обручен с его дочкой!

– Там и дочка есть? – Для Энделя это оказалось новостью. – Молодая? Красивая? Стой, ведь у Бергвида есть жена – сестра Вильбранда из Хетберга?

– Да, и красавица! Но, как видно, она ему надоела и он решил поискать чего-нибудь новенького.

– Должно быть, она еще красивее! – Эндель оживился. – Куда лучше Хильдвины. Та была не в меру горда. А что, Бергвид ее увез с собой? Невесту?

– Не знаю. Про свадьбу еще как будто не говорилось. Пока эта война, им не до свадьбы.

– Но уж без подарков невесте ведь дело не могло обойтись! У нее там должны теперь быть и золотые перстни, и шелковые платья! Поглядим, какую невесту себе выбрал Бергвид конунг! – Эндель подмигнул и усмехнулся. – Уж он кого попало не возьмет! Она, как видно, не уступит и Брюнхильд! Странно, что я ничего не слышал про дочь Асольва!

Мысли об этом так занимали Энделя, что он даже досадовал на медлительность пешей дружины и стремился скорее добраться до Кремнистого Склона. То, что они видели по пути от Золотого озера до Раудберги, тоже подогревало надежды на удачный поход: дворы и усадьбы остались почти без хозяев, хёльды и бонды ушли воевать, и проезжающих встречали только женщины и старики. Округа Раудберги осталась без защиты, и только ленивый сейчас не завладел бы этой землей.

На пятый день под вечер дружина Энделя Домоседа подходила к усадьбе Кремнистый Склон. Эту новость Асольв Непризнанный, едва успевший оправиться от раны, встретил с мрачной твердостью. Еще не было ясно, кто это явился, но на длинном шесте перед войском несли большой красный щит, а значит, гости имели намерения далеко не мирные. Но Асольв не испугался: все пережитое как будто истощило его запасы страхов и тревог, и теперь он почувствовал только досаду на судьбу, которая никак не хочет оставить его в покое. В усадьбе оставалось не больше десятка мужчин, а бежать и прятаться в лесу было уже поздно.

– Кто еще там тащится на нашу голову! – бормотал он, натягивая накидку и застегивая пояс. – Мало мне всего прежнего! Мало мне Бергвида конунга! Мало мне, что моя дочь из-за него сошла с ума! Что я из-за них поссорился с сыном! И с Вигмаром! Может быть, моя мать рабыня, но сам я не раб и не жернов, чтобы меня вертели туда-сюда!

– Может быть, ничего страшного не случится! – ломая руки, приговаривала фру Эйвильда. – Что с нас взять? Сам посуди! Что у нас тут осталось ценного?

– Ну, им будет не так просто убедиться в этом! – отвечал Асольв. – Я не позволю кому попало так запросто шарить в моем доме, приведи он хоть десять тысяч войска! Хватит делать из меня дурака! У нас уже ничего не осталось, кроме чести. Но уж ее я не отдам!

Асольв приказал запереть ворота усадьбы и всем мужчинам вооружиться.

– Лучше бы ты отдал такой приказ еще летом, когда к нам впервые явился этот Бергвид! – кричала старая Уннхильд. – Нет, тогда ты был смирный, как корова! Тогда, пока у тебя были хирдманы, чтобы быть таким спесивым! Когда Вигмар Лисица прислал бы тебе сотню человек, стоило бы только свистнуть! Нет, тогда ты был добрый и хотел со всеми ладить! А теперь спесь взыграла, когда у тебя не дом, а пустой курятник! Кто будет воевать за твою спесь? Прикажешь мне взять меч? Прикажешь старухам выйти? Я выйду, выйду! Но над тобой потом будут смеяться! Над тобой!

– Больше никто не будет надо мной смеяться! – отчеканил Асольв и так свирепо сверкнул глазами, что сварливая старуха умолкла. – И старушечьих попреков я терпеть не буду! Это и твой дом! Двадцать шесть лет он был тебе достаточно хорош! Теперь терпи, а не нравится – иди куда хочешь!

Старуха опешила: такой решимости она не видела у своего мягкосердечного зятя за все эти двадцать шесть лет. Брови его нахмурились, голубые глаза заблестели твердостью и гневом, черты лица вдруг налились упрямой силой и стали другими – Фрейвид Огниво, так долго спавший, вдруг выглянул из души своего скромного и покладистого сына.

Когда чужая дружина подъехала к воротам Кремнистого Склона, хозяин усадьбы уже стоял позади запертых створок. Он надел тот самый кожаный доспех, в котором бился в Хаукдалене, помятый в той же битве шлем, а на поясе у него висел, взамен сломанного, один из старых, еще Фрейвидовых мечей. С десятком не имело смысла противостоять сотне, но именно потому, что исход был предрешен, на душе у Асольва было легко, словно он разом сбросил с плеч весь груз сомнений и страхов, тяготивших весь его век.

Подъехав к воротам, Эндель Домосед постучал секирой в створку.

– Кто там колотит? – неприветливо крикнул Асольв. – Я никого не жду к себе в гости!

– Я – Эндель Домосед из усадьбы Можжевельник, – вежливо ответил гость и подмигнул Логмелю. – Хёвдинг округи Эйнеркрет.

– Здесь не Можжевельник! – раздался недружелюбный ответ. – Что тебе здесь нужно?

– Мне нужен Асольв Непризнанный.

– Ты его уже нашел.

– Это ты, Асольв? Отчего ты не откроешь ворота? Не в твоих обычаях, помнится, было держать знатных гостей под воротами!

– А разве в твоих обычаях было разгуливать по чужим землям, да еще под красным щитом? Ты же Домосед!

– Все меняется! – посмеивался Эндель. Сознание своей силы и превосходства всегда поднимало ему настроение. – Открой ворота, я хочу посмотреть, не изменился ли ты!

– Изменился. И очень сильно. Сейчас увидишь.

Асольв сделал знак челядинцам; те дрогнули, но хозяин так свирепо сверкнул глазами и так крепко ударил ближайшего кулаком по плечу, что те послушно взялись за створки. Ворота открылись.

Хозяин встал посреди воротного проема, в упор глядя на незваного гостя. В правой руке он сжимал блестящий меч, в левой держал щит, глаза из-под шлема с полумаской смотрели остро и враждебно: весь его вид говорил, что мимо него тут никто не пройдет.

Эндель сошел с коня и протянул руку.

– Здравствуй, Асольв сын Фрейвида! – добродушно заговорил он. – Для чего на тебе такой грозный боевой наряд? Разве ты собрался на войну?

– Да и ты одет не как на пир! – ответил Асольв, меряя гостя взглядом. – Что-то я вижу на тебе шлем. Или мне мерещится?

– Неудивительно. – Эндель развел руками. – Я ведь уехал далеко от дома. В такой дальней поездке многое может случиться. Осторожность никогда не мешает.

– Зачем же ты так далеко забрался? – сурово спрашивал Асольв. – Что же тебе не сиделось дома?

Протянутой руки он не заметил, и добродушный вид Энделя его не обманул. Это притворно-дружелюбное, хитрое лицо внушало ему отвращение, а слегка косящие глаза, вытаращенные в знак самых честных намерений, казались особенно лживыми и гадкими. В Энделе для Асольва сейчас воплотилось все то многоликое зло, которое не давало ему жить спокойно, вечно вмешивалось в налаженную с таким трудом жизнь, ввергало в разлад и несчастья.

– Ты был бы повежливее, если бы знал, от кого я приехал, – продолжал Эндель. Решительный вид Асольва его смутил, и, даже имея сотню против десятка, он хотел как-то укрепить свое положение чужой силой. – Меня ведь прислал сюда Торбранд конунг, могущественный конунг Фьялленланда!

– Прислал? Тебя? Прислал, ты говоришь? – Асольв так удивился, что даже опустил щит. – Как он мог тебя прислать? Ты что, ему служишь?

– Я дал ему клятву верности. И это очень умное решение. Ты сам поймешь. Послушай, я тебе объясню…

– Но не лучше ли нам побеседовать в доме? – намекнул Логмель. – Может быть, Асольв хёвдинг сперва пригласит нас в дом?

– Э нет! – опомнившись, Асольв снова вскинул щит и меч. – В дом хотите! Вы сперва мне расскажите, что у вас за дела с конунгом фьяллей! Вот уж кого я не зову своим другом!

– И это очень неразумно – отвергать дружбу такого человека! – заговорил Эндель. – Ты сам подумай: что нам дали наши конунги? От Бергвида мы столько лет видели одно беспокойство и раздоры. Тебе тут хорошо, в глуши, а моя земля на побережье, да еще под самым боком у раудов и фьяллей. Да еще вандры, будь они прокляты, каждое лето плавают мимо и все ищут, чем бы поживиться. Один Стурхад Косторуб мне сколько крови попортил! А ты небось о нем и не слышал никогда? Хорошо тебе! А я вот с ним разбирайся! Да, а от наших конунгов помощи не дождешься. Бергвиду вечно не до нас, он только о своих обидах и думает, да и отец его был не лучше. Ты сам знаешь – ведь Стюрмир конунг убил твоего отца! И очень странно, знаешь ли, видеть, как ты дружишь с его сыном и даже хочешь выдать за него свою дочь! Очень странно!

– Не лезь в мои дела! – оборвал его Асольв. – Я у тебя не просил советов. И моего отца не трогай. Он-то не захватывал чужих усадеб, когда хозяева перебиты!

– Каждый берет, что может взять! – Эндель был задет этим прозрачным намеком, но старался скрыть обиду под видом превосходства. – А кто не может свое удержать, пусть себя и винит! И иным я бы посоветовал не слишком заноситься, не жалеть чужого, а подумать, как бы удержать свое. Я о том хочу с тобой говорить. И ты можешь пожалеть, если меня не послушаешь! Я дал обет Торбранду конунгу, теперь он мой конунг. Я буду платить ему дань, а он будет защищать меня от фьяллей, раудов, вандров, да и от иных квиттов тоже! И я привез тебе его предложение. Если ты, как и я, признаешь его власть, то он может оберегать и тебя. Он ведь вскоре придет сюда вслед за мной. У него войско в тысячу человек!

Эндель значительно расширил глаза. Но Асольв смотрел на него так же в упор, и взгляд его отражал гнев и презрение.

– Что ты скажешь? – спросил Эндель.

– Скажу, что умным человеком тебя не назовешь, – прямо ответил Асольв. – Умный – тот, кто умеет учиться на чужих ошибках. Уже ведь был один такой «друг и союзник Торбранда конунга». Гримкель Черная Борода его звали. Вспомни, чем это для него кончилось!

– Гримкель был предателем! – в негодовании воскликнул Эндель. – Двуличным предателем, и это его погубило! Он все играл двумя щитами, хотел дружить и с фьяллями, и с квиттами!

– А ты, значит, твердо выбрал фьяллей и с квиттами дружить не хочешь?

– А что я от них хорошего видел? Моя земля слишком близко к фьяллям, она в постоянной опасности! У меня такие пространства запустели за эти годы! Дань собирать не с кого! Богатых хозяев нет совсем, а бедные сами сидят на воде и желудевом хлебе! Даже ваш хваленый Хагир Синеглазый сбежал от нас в свое Нагорье, сбежал подальше от фьяллей! А мне приходится там жить! А вы тут только и знаете, что деретесь между собой! А с меня хватит! Хоть вы горло друг другу перегрызите, с меня хватит! Я нашел себе конунга, он даст мне мир и покой!

– Ну и проваливай к своему Торбранду! – бросил Асольв. – И нечего тебе топтаться у меня на пороге, в дом я тебя все равно не пущу!

– Ты понял, что я сказал? – раздраженно воскликнул Эндель. – Скоро здесь будет Торбранд конунг! С войском в тысячу человек! Он тебя научит уму и учтивости! И лучше тебе не ссориться со мной!

– Я предателей за стол не сажаю. Раз ты с ним, то ты сам хуже всякого фьялля!

– И кто это говорит? У тебя обе сестры там! Одна замужем за Хродмаром Удачливым, а вторая за самим Торбрандом конунгом! Ты что, забыл о них?

– Не трогай моих сестер! Если они придут к моим воротам, я с ними и поговорю! А с тобой мне говорить не о чем! Проваливай!

– Ах, вот как ты заговорил! – Эндель покраснел от злости, поняв, что разумными доводами этого сумасшедшего не проймешь. Ну и пусть пеняет на себя! До Энделя вдруг дошло, что он стоит на пороге, как бродяга, и упрашивает пустить его в дом, хотя имеет сотню против десятка. – Вот как ты осмелел с твоими Бергвидом и Вигмаром! Подходящие друзья для тебя! Один – выскочка, другой – беглый раб, хоть и конунг! Ты, сын рабыни! Твой отец тебя даже не узако…

Он не успел договорить, как Асольв бросился на него. Слова «сын рабыни» как будто спустили стрелу с натянутой тетивы: обвинение, всю жизнь его тяготившее, сказано в лицо, и он может ответить на оскорбление как положено, с оружием в руке. Больше он не будет этого терпеть, больше никто и никогда не посмеет так думать о нем! Он бросился не на одного Энделя – он напал на всю свою злую судьбу, которая создала его сыном рабыни и знатного хёвдинга, подвесила между двумя мирами; он напал на эту многолетнюю войну, которая наполнила его жизнь тревогами и сомнениями, вынудила скользить по узкой тропке между дружбой и враждой; напал на свою проклятую робость и неуверенность, которые заставляли его склонять голову и мириться со всем тем, против чего восставали достоинство и сердце. Больше он ничего не боялся.

Такой ярости и быстроты Эндель не ожидал, но не растерялся. С завидной резвостью, прямо-таки удивительной при его тяжеловатом сложении, Эндель отпрыгнул о ворот. На Асольва он глянул сначала с изумлением, как на смирную корову, вдруг вздумавшую бодаться, но тут же понял, что это всерьез, и выхватил свой знаменитый меч. Более длинный, Уладский Змей давал ему преимущество, но Асольва это не смущало: старый меч Фрейвида Огниво в его руках наносил такие сильные удары, движения были так проворны и точны, лицо горело такой яростью, что Энделю приходилось только обороняться. Он пытался переломить ход поединка, но шаг за шагом отступал, пятился от ворот, держа свой меч обеими руками и довольно неловко им размахивая, чтобы только удерживать Асольва на расстоянии. При этом Эндель мельком косился по сторонам, будто ждал, не поможет ли ему наконец кто-нибудь! Но хирдманы-телохранители, предназначенные для защиты вождя в гуще битвы, сейчас стояли неподвижно: поединок есть поединок.

Шаг за шагом они отходили все дальше от ворот, и дружина Энделя, окружившая бойцов широким кольцом, пятилась вместе с ними; казалось, что противники несут на себе площадку своего поединка. Ворота стояли открытыми, в них толпилась челядь, вооруженная кто чем. Дружина Асольва не могла тягаться с войском Энделя, но в поединке вождей все было наоборот, и даже Вириль Гребень, застывший со своим копьем, как изваяние Одина, смотрел на Асольва с уважением, а на своего хёвдинга – с сожалением и беспокойством.

Под ноги Энделю попался шаткий камень, и он покачнулся. Асольв не упустил этого мгновения и, ловко поднырнув под длинный меч Энделя, ударил того в бок. От силы удара и боли не удержав равновесие, Эндель упал на спину, и Уладский Змей со звоном покатился по камням. Асольв новым выпадом попытался достать противника, но не успел, и меч его вслед за падающим Энделем ударился концом в землю совсем рядом с Энделевой головой. Не выпустивший меча Асольв согнулся, хотел выпрямиться, но в тот же миг Логмель Сноп внезапно сорвался с места, в два прыжка подскочил к Асольву и с размаху ударил секирой по его склоненной шее под самой кромкой шлема.

Под тяжестью удара Асольв рухнул на колени и уткнулся лицом в грудь лежащего Энделя. Эндель кричал, но противник его больше не шевелился: шейные позвонки были перерублены. Кровь, пробиваясь в щель между шлемом и кожаным воротом, потекла прямо на Энделя, смешиваясь с кровью из его раны, а потом общим потоком сползая на камень и лишайник.

Логмель отшатнулся, держа в руке свою секиру. Он тяжело дышал и выпученными глазами глядел на тело Асольва. Раненый и придавленный телом противника Эндель кричал, но все вокруг стояли, как зачарованные, никто не мог двинуться и помочь ему.

– Освобо… – с трудом пробормотал Логмель, секирой показывая на Энделя.

Первый ряд хирдманов дрогнул, несколько человек сделали движение, но вдруг какой-то темный вьющийся вихрь ворвался в круг застывшей дружины. Никто не видел, как из толпы челяди у ворот выбралась девушка с пушистыми темными волосами, в коричневом платье с белым узором из переплетенной тесьмы; она склонилась над телами, вцепилась в плечи Асольва и попыталась его перевернуть. Тело безвольно завалилось на бок; лицо было искажено усилием, рот приоткрыт. Девушка отдернула руки, потом снова вцепилась в тело и затеребила его, издавая какие-то невнятные крики и всхлипы.

– Отец! Отец! – закричала она, как будто хотела вернуть пошедшего не туда. – Отец!

Она теребила его, точно будила крепко спящего, и не могла поверить, что эти полузакрытые глаза больше никогда не посмотрят на нее, что это уже не человек, а всего лишь тело. Она кричала, как будто криком можно что-то исправить, как будто боги могли услышать ее, понять свою ошибку, опомниться и сделать все по-другому. Все случилось только что – казалось, еще не поздно поправить… Еще утром они ни о чем таком не думали, а сейчас он мертв; его убили несколько мгновений, и за эти мгновения вся жизнь семьи перевернулась. Перемена была так огромна и произошла так внезапно, что пока Эйра могла только кричать, пытаясь образумить судьбу и вернуть все как было.

Над ее головой послышался голос; двое чужих хирдманов шагнули к Энделю, но не решились тронуть Эйру с телом Асольва и снова отступили. Эйра вскинула глаза и увидела невысокого, толстоватого человека с волосами и бородой цвета ржаной соломы. В руке он держал секиру, и Эйре вспомнилось, как она видела это от ворот: этот самый толстяк прыгает к отцу и бьет его сзади по шее этой самой секирой…

– Ты! – вскрикнула Эйра, словно вдруг нашла виновника всех несчастий мира. – Это ты!

– Э… Отойди… – пробормотал Логмель, знаком показывая, что она мешает поднять раненого Энделя.

Эйра мгновенно выпрямилась: ей вдруг все стало ясно. Ее отец убит, и убийца стоял перед ней. Ярость, горячий болезненный гнев и жажда мести вспыхнули в ней с такой силой, что даже оттеснили полуосознанную боль утраты; гнев так властно вышел на первое место, как будто немедленная месть могла исправить смерть. И Логмель содрогнулся: из этих темных глаз на него полыхнуло губительным огнем, вся тонкая фигура темноволосой хрупкой девушки показалась сильной и угрожающей, и душу его пронзил внезапный страх, как будто он вдруг заметил рядом с собой волка.

– Ты, убийца! – гневно крикнула Эйра, и всех слов человеческих не хватало, чтобы выразить ее ненависть и презрение. – Подлый, предатель! Трус! Мерзавец! Ты убил его сзади! Чтоб Нидхёгг тебя сожрал! Будь ты проклят! Ты! Сын тролля!

– Э… Э… – ошарашенно бормотал Логмель, пятясь от обезумевшей девы.

Он попытался отстранить ее секирой, но напрасно он дал Эйре снова ее заметить. Вид секиры словно подстегнул ее, толкнул от слов с действию. Сжав пустой кулак, Эйра вдруг метнулась к Логмелю, выхватила нож, висевший у него на поясе, и тут же ударила его этим ножом – коротким, точным и сильным ударом снизу в живот. Не в добрый час Логмель Сноп так наточил свое оружие; скользнув по толстому кожаному поясу, лезвие на пол-локтя вошло в тело. А Эйра тут же отскочила, вырвав нож из раны.

Кровь хлынула ручьем; Логмель дико закричал, выронил секиру и прижал обе руки к животу, но темная кровь продолжала неудержимо литься, пробиваясь сквозь сжатые пальцы, вырываясь из-под ладоней. Весь подол быстро стал красным, и горячие ярко-красные капли полились на камень, где уже сохла кровь двух человек. Логмель упал, согнулся, поджимая колени к животу и непрерывно крича от страшной боли.

Сжимая окровавленный нож, Эйра дико огляделась. В лице ее отчаяние мешалось с изумлением, она словно спрашивала у всего вокруг, что же натворила, но земля и небо не могли ей ответить. Вооруженные мужчины пятились от нее, как от оборотня. Эйра выронила ненужный нож, с вопящего Логмеля перевела взгляд на неподвижное тело Асольва и вдруг покачнулась. Смерть вошла в ее сознание во всей полноте своей непоправимости, и Эйра содрогнулась, как тонкое деревце на ветру. Силы, мгновение назад так бурно вскипевшие в ней, разом ушли, и она едва держалась на ногах. Лицо ее болезненно исказилось, она протянула руку к телу отца, которому не помог ее мстительный порыв, приоткрыла рот, как будто хотела позвать его на помощь. Она шагнула к Асольву, будто он один мог помочь ей в этом горьком и горестном безумии, но не смогла сделать и шагу и упала на колени. Потом она прижала ладони к лицу, будто хотела спрятаться от всего света, и наконец разрыдалась.

И тут все разом закричали, задвигались; одни бросились к Логмелю, другие – к Энделю, третьи – к Эйре. Эндель уже перестал кричать и только постанывал; хирдманы сняли с него тело Асольва, подняли своего хёвдинга и понесли в ворота. Другие подхватили под локти Эйру и заставили встать на ноги; ее вели в ворота, а она вырывалась и стремилась назад, туда, где лежало тело Асольва. Она почти не видела тех, кто ее вел, не понимала, кто они; для нее во всем мире существовали только она и отец, и она рвалась к нему тем сильнее, чем лучше осознавала, что им уже никогда больше не бывать вместе.

Обоих раненых перенесли в дом, завели лошадей, ворота закрыли. Начало темнеть. На пустыре перед усадьбой осталось лежать тело Асольва: никто еще не сообразил, что с ним делать. Но даже и так, брошенный, он оставался героем, совершившим главный подвиг своей жизни. С юных лет принужденный склоняться перед силой, он не склонился перед подлостью и предательством; рожденный сыном рабыни, он прожил жизнь далеко не так славно, как его отец Фрейвид Огниво, но погиб значительно лучше, чем сам гордый хёвдинг.

До поздней ночи в усадьбе Кремнистый Склон не гасли огни. Обоих раненых перевязали, Эйру заперли в кладовку: оставшиеся без вождей хирдманы побаивались «ведьмы». Рана Энделя, хотя и тяжелая, не грозила смертью сама по себе, но он боялся лихорадки и старался не спать, несмотря на слабость, опасаясь умереть во сне. Логмелю повезло меньше: с глубокой раной в животе он мог выжить только чудом, и никто не брался сказать, сколько он еще протянет. Даже Вириль Гребень, лучший в дружине лекарь, ничем не мог ему помочь, и Логмель непрерывно стонал от жестокой боли, закусив губы и закатывая глаза.

Эйра опомнилась не скоро. Обессилев от рыданий, она впала то ли в забытье, то ли в тяжелый сон, похожий на глухую черную пропасть. Лежа в темной кладовке на мешках с шерстью, она порой приходила в себя, но тогда сквозь черный туман в уме вставали отрывки пережитого, и сознание, как обжегшись, снова покидало ее. Она не могла выдержать этих картин, не могла стерпеть ужаса от мысли, что отец ее убит и сама она стала убийцей. Она была как в бреду: ее мучила дрожь, она плохо осознавала, где она и что с ней, но какой-то неотвратимый ужас гнался за ней и не давал заснуть. Звуки шагов и голосов за стенами казались отзвуками из иного мира. Сам родной дом стал чужим местом, лишь отдаленно похожим на привычное; она как будто уже попала в темные селения Хель и лежит на ложе, что зовется Одр Болезни под пологом Злой Кручины. Высоки здесь ограды и крепки решетки, и тьма – здешнее солнце…

Она не ощущала ни отчетливого горя, ни страха за свою будущую участь. Все чувства в ней притупились после той дикой вспышки, когда жажда немедленной расплаты за зло вложила в ее руку нож. Но месть не принесла облегчения; тень смерти не ушла, а лишь глубже втянула ее в свои темные глубины. Мысли рассеивались, не собравшись; жизнь остановилась тем вечером на пустыре перед воротами. Дальше уже не будет совсем ничего, осталась только темнота. Она уже не Эйра дочь Асольва, она – бесприютный дух, покинувший землю, но не прибившийся ни к какому другому бытию, и эта пустая тьма – ее единственный удел. Она плавала в этой тьме, не зная ни верха, ни низа; собственное тело казалось ей огромным, как вселенная, внутри этой вселенной умещались целые созвездия, но собственное ее сознание было лишь крохотной, бессильной искоркой на краю этой беспредельной пустоты.

Кто-то сел возле нее, чья-то мягкая теплая рука легла на ее руку. Рядом с ней сидела девушка, и Эйра прекрасно видела ее, несмотря на темноту кладовки. У нее были лицо Эйры, но ее пушистые темные волосы были собраны в высокий узел ниже затылка, а голову обвивал блестящий золотой обруч с бахромой из тонких цепочек на висках. Ее длинное белое платье, свободно скроенное, лежало на груди красивыми складками; оно оставляло руки открытыми почти до плеча, а на запястьях и выше локтя сидело по золотому браслету с тонкими незнакомыми узорами. Лицо ее излучало мудрость, уверенность и ласку; она была прекрасна, как может быть прекрасна только богиня. Красота ее поражала, как молния, от трепетного восторга захватывало дух. «Атенес…» – хотела сказать Эйра, но голос пропал; она растворилась в недостижимых далях, где только Атенес и могла найти ее руку, и из них двух Атенес была сейчас гораздо более живой и настоящей.

– В теплом море вокруг Земли Окаменевших лежало множество зеленых островов, больших и поменьше, – рассказывала Атенес, и звук ее голоса вел Эйру в тот далекий край, который уже казался ей настоящей родиной. – Берега их были изрезаны маленькими заливчиками, такими удобными для кораблей. И однажды наши мужчины обнаружили на дальнем острове людей. Эти люди были низкорослы, худощавы, смуглы и черноволосы; у них было оружие, но наши воины меньшим числом легко обратили их в бегство. На острове было много овец и коз, и каждый дом в поселке был составлен из множества маленьких, без окон, клетушек, соединенных дверями и переходами, запутанными и беспорядочными. Таким же был дом их правителя, а сам он бежал в ужасе, бросив все свое имущество. Наши вожди привезли много добычи и пленных. Один из них достался мне.

«Смотреть на землю глазами богов…» Голос отдалился и растаял, Эйра открыла глаза. Все было обычно и понятно: она лежала на мешках с шерстью в темной, тесной и холодной кладовке, но ее правая рука, на которой тусклой искрой мерцало кольцо с красным камнем, чувствовала тепло, как будто ее только что сжимала другая живая рука.

Эйра все помнила: и смерть отца, и свою месть за него. Где-то в душе тяжелым камнем лежала горечь отчаяния, но вместе с тем Эйра знала: у нее есть силы все это терпеть. Красный камень в перстне связывал ее с нездешними источниками силы; она была Эйрой, но в то же время она была Атенес-Кори и через нее – Атеной, бессмертной богиней, мудрой и сильной. Она смотрела на мир глазами богини, и никакие земные беды не могли ее сломить.

За стеной послышался шум, дверь взвизгнула и заскрипела.

– Ведьма! Ты здесь? – не слишком уверенно позвал незнакомый голос. – Выходи!

Эйра вышла в кухню. Вокруг дверного проема стояло человек шесть чужих хирдманов, двое держали наготове клинки, один – факел, один – плотный мешок, а двое вооружились веревкой. Эйра удивленно посмотрела на эту веревку, потом на лица державших ее, и хирдманы опустили руки. Они, признаться, боялись, что ведьма, убившая Логмеля, снова начнет кидаться на людей, и приготовили все известные средства борьбы с чарами. Теперь же, видя ее удивленное, истомленное, но спокойное лицо, мужчины почувствовали себя последними дураками. Каждого тайно язвил стыд за то, что родич их вождя так подло и предательски убил отца этой девушки, не побоявшейся за него отомстить, и все они испытывали чувство вины перед ней.

– Иди, йомфру, – ближайший хирдман кивнул на дверь гридницы. – Эндель хёвдинг веле… Эндель хёвдинг хочет поговорить с тобой.

Эйра пошла вперед, а хирдманы Энделя следовали за ней в шаге позади, как будто она была их повелительницей и все вокруг находилось во власти ее гордого достоинства.

Ступив через порог гридницы, Эйра изумленно ахнула: весь пол между очагами был перекопан, и в двух свежих ямах возились люди, устало и с досадой долбя ломами упрямую, за века утоптанную до каменной твердости землю.

– Что это? – невольно вскрикнула Эйра.

– Иди, иди! – Шедший позади нее долговязый хирдман нахмурился и недовольно махнул рукой. Все уже поняли, что Эндель ошибся, что никаких тайников под полом тут нет и они понапрасну потели целое утро.

Эйра прошла в спальный покой. Здесь в очаге горел огонь, было тепло, и она с удовольствием потерла озябшие руки. Эндель полусидел на лежанке, опираясь спиной о наложенные подушки. На приступке лежанки сидела фру Эйвильда с ковшиком на коленях; при виде дочери она встрепенулась, ее истомленное, заплаканное лицо оживилось. Эйра ахнула и рванулась к ней; хирдманы вокруг вскинулись ее удержать, убежденные, что она собирается убить хёвдинга; сам Эндель отчаянно дернулся, застонал, потревожив свою рану. Эйвильда вскочила, уронив на пол ковшик, они с Эйрой жадно обхватили друг друга руками и обе разрыдались. После смерти Асольва, среди чужаков, захвативших дом, видеть друг друга стало для них единственной отрадой. Мужчины вокруг них недоуменно застыли.

– Э… Эйра, да? – окликнул девушку Эндель. Убедившись, что на него никто и не думал нападать, он успокоился, устыдился своего испуга и постарался принять разгневанный вид. – Поди сюда! Хватит вопить!

– Что тебе? – Эйра быстро смахнула слезы и обернулась к нему.

– Сядь. – Эндель показал ей на край лежанки. – Я буду говорить с тобой!

Эйра подошла ближе, но не села, а осталась стоять, внимательно разглядывая незваного гостя, и ему было неуютно под взглядом ее больших, еще влажных от слез темных глаз. Но она уже не плакала, а, казалось, впервые задавала себе вопрос: кто этот человек и чего он от нее хочет? Этот взгляд требовал ответа, Энделю хотелось оправдываться, вместо того чтобы самому спрашивать, как он намеревался, и он не мог собраться с мыслями.

– Ты, значит, дочь Асольва? – спросил он наконец.

Эйра молчала, и ее молчание делало глупость вопроса еще очевиднее. Этот чужой человек с полным бледным лицом, со встрепанной темной бородкой и неуверенно моргающими глазами казался ей нелеп, и речи его были нелепы. Зачем же он ее звал, если даже не знает, кто она такая? Да и кому здесь быть, кроме дочери Асольва?

– Ты не хочешь спросить о моем родиче Логмеле? – не дождавшись ответа, снова заговорил Эндель, но вопрос этот прозвучал далеко не так грозно, как ему бы хотелось, и он сам это понимал. Ему хотелось приказать Эйре отвернуться, опустить глаза, и только стыд перед хирдманами его удерживал.

– Кто такой Логмель? – спросила Эйра, на самом деле догадываясь.

Она не подала вида, но ей стало жутко. Ночной ужас снова всплыл из глубины души, на пальцах правой руки померещилась засохшая кровь, смерть зашуршала над головой черными драконьими крыльями. Ее наполняло мучительное чувство вины – не перед Логмелем или Энделем, а перед мировым порядком, который она нарушила убийством.

– Это тот человек, на которого ты вчера бросилась с ножом! Которому ты нанесла тяжкую рану в живот! И он умер от этой раны, умер на рассвете, после тяжких страданий! Вот что ты наделала!

После каждого восклицания Эндель умолкал ненадолго, давая Эйре время выразить страх и раскаяние, но она продолжала молча смотреть на него, и он пытался растолковать ей ее преступление. Но Эйра молчала: это он провинился перед ней и перед мировым порядком, он пришел с войной в ее мирный дом, принес смерть ее отцу и вложил нож в ее руку!

При всех своих попытках принять грозный вид Эндель испытывал растерянность и досаду. Поход в Кремнистый Склон, который мыслился легким, привел к самым злополучным последствиям: Логмель погиб, сам он был ранен. Усадьба и семья погибшего хозяина находились в его власти, но перед этой темноволосой девушкой Эндель ощущал себя безвольным и слабым. Хозяйкой усадьбы оставалась она, и казалось, что она хоть сейчас может вышвырнуть отсюда всех незваных гостей одним движением брови. Все шло наперекосяк, разговор не вязался, и Эндель с тоской вспоминал Логмеля, своего всегдашнего советчика.

– Он получил по заслугам! – гордо ответила Эйра, в упор глядя на Энделя, и ему вспомнился вчерашний взгляд Асольва перед поединком. – Все равно ему было не уйти от смерти. У меня есть брат – рано или поздно он отомстил бы за гибель нашего отца! Но я сделала это сама, и я горжусь этим ударом!

– Однако вы должны заплатить мне за гибель Логмеля! – ответил Эндель, напрасно пытаясь собраться с мыслями. – Ты убила его не по закону!

– Какой еще закон тебе нужен? Он убил моего отца на глазах у сотни людей! – Эйра взмахом руки показала назад, на молчаливых хирдманов, но даже не оглянулась. – Я отомстила по праву!

– Женщина не имеет права мстить! А значит, это беззаконное убийство!

– Он пожал то, что сам посеял! Он напал на моего отца предательски, сзади! Он сам поставил себя вне закона!

– Он хотел помочь мне!

– А я хотела отомстить за моего отца! И у меня получилось лучше! Великаны Раудберги помогли мне! Ты пришел сюда с нечистой душой, и они наказали тебя!

Эндель опять умолк. Великаны Раудберги! Уж не повелевает ли она и великанами? Колдунья! То-то у нее такие дикие глаза! Ее проклятый отец оказался более искусным бойцом, чем ждали, и Эндель поплатился раной за то, что его недооценил. А ведь где-то еще есть брат! Судьба решительно повернулась к нему спиной, и Эндель был раздосадован, обижен и растерян.

Вот почему проклятый Торбранд конунг послал его сюда! Знал, что тут ждут одни беды! Недаром ведь его жена ведьма из этого же рода…

О-о-о! Энделя вдруг осенила такая мысль, что он широко раскрыл глаза, словно хотел рассмотреть ее получше. В голове его стала выстраиваться цепочка: Торбранд конунг женат на сестре Асольва, значит, эта колдунья – ее племянница… Если он… Если взять ее в жены, но он, Эндель, станет родичем Торбранда конунга. И, считай, двоюродным братом будущего конунга Торварда.

Поначалу этот замысел даже испугал осторожного Энделя своей широтой и значимостью, но чем больше он думал, тем больше все это ему нравилось. Этот брак примирит его и с фьяллями, и с наследником Кремнистого Склона. Сама девушка молода и красива… гм… да, пожалуй, красива, во всяком случае, стройна. Завладеть такой валькирией для Энделя означало подняться в собственных глазах и залечить раны своего самолюбия. И Эндель окончательно поверил, что придумал как нельзя лучше. И бывают же на свете такие умные люди!

– Не будем торговаться, – сказал он наконец, снова поглядев на Эйру, которая уже думала, что он заснул с открытыми глазами. – Это недостойно благородных людей. Не будем больше говорить о мести. Лучше мы примирим два наших рода. Я возьму тебя в жены.

– Ты? – Эйра изумилась, как будто услышала о таком намерении от лягушонка у пруда. – Ты, Эндель хёвдинг, не поднимешь даже ремешок с башмака того, кто возьмет меня в жены!

– Что-то о нем давно ничего не слышно, – пробормотал Эндель. Он, конечно, думал, что она имеет в виду Бергвида. Это напоминание о могучем сопернике несколько его смутило, но он понадеялся, что успеет убраться отсюда с добычей раньше, чем тот появится. – Кто едет тихо, тоже… добирается до цели. Я скоро поправлюсь… Скоро… И тогда мы сразу справим свадьбу. Можно бы и прямо сейчас, но сейчас…

Всем было понятно, в чем дело, и хирдманы у него за спиной ухмылялись. Мысль приобрести такую хозяйку всем понравилась, но почему-то в это слабо верилось.

Эйра с недоумением смотрела на Энделя. Это заявление ее не смутило и не испугало, потому что весило в ее глазах не больше сухой былинки. Эндель, широкий, тяжелый, в черной рубахе, вдруг показался ей похожим на жертвенного быка вроде тех, что в дни середины лета и середины зимы приводят в святилище Стоячих Камней. По сравнению с Хельги или даже с Бергвидом он выглядел смешным, с ним даже не стоило всерьез разговаривать. Остаток его жизни вдруг предстал перед ней как на ладони, и был он коротким.

– До твоей свадьбы и впрямь недалеко, – со снисходительной жалостью сказала она. – Будет твоя свадьба шумной и пышной, но не я буду на ней невестой. В широком покое соберутся гости, и сталью будут блистать их бранные уборы. Столом будет жертвенный камень, и пламя – брачным ложем. Невеста твоя прекрасна, как молния, и кольчуга – ее свадебный наряд. Бронзовым ножом она обручится с тобою, и объятия ее перенесут тебя к Одину!

Глаза Эйры горели воодушевлением, голос звенел, взгляд был устремлен не на Энделя, а куда-то в стену над его головой. От ее слов всем делалось жутко. Она была прекрасна, как валькирия, потусторонней силой веяло от ее тонкого лица, и в ее опущенной руке мерещился огненный меч…

В следующие дни Эйра сделалась очень добра и внимательна к своему «жениху». Каждый раз, когда она на него смотрела, Эндель казался ей почти прозрачным – так ненадежно и некрепко было его существование на земле. Стоило вглядеться в его бледное, истомленное болью раны и беспокойством лицо, как Эйре снова мерещились смутные, но грандиозные видения: она видела огромную площадку святилища, заполненную вооруженными людьми, яркое пылание жертвенного огня, видела высокую, статную фигуру валькирии с разметавшимися пламенно-рыжими волосами, в кольчуге вместо женского платья, с блестящим копьем в руке…

Эндель был неопасен и заслуживал только жалости. Эйра сама готовила ему целебные отвары, сама перевязывала его рану, обращалась с ним так заботливо, что Эндель смотрел на нее почти с ужасом, уверенный, что в этом кроется какой-то громадный подвох. Если бы она рыдала и проклинала его, он знал бы, что все идет правильно и он – хозяин положения. Теперь же эта странная девушка, убившая Логмеля и той же рукой подносящая ему лекарства, такая веселая, гордая своей местью и уверенная в будущем, смеющаяся и пророчащая ему скорую малопонятную смерть, наводила на Энделя настоящий ужас. Мысль о совместной жизни с такой женщиной пугала, но отказаться от честолюбивого замысла было жаль. Несколько его хирдманов обязательно стояли вокруг лежанки, когда она входила, и следили за каждым ее движением. Прежде чем выпить из принесенной чаши, Эндель требовал, чтобы она отпила сама. Эйра на все соглашалась и только смеялась над его предосторожностями.

– Бедненький! – приговаривала она. – Нет, не от моей руки ты умрешь. Ты сам определил свою судьбу, и теперь она совершится, хочешь ты того или нет. А я здесь ни при чем.

Даже сидя возле лежанки Энделя, она думала о Хельги. При мысли о нем все существо ее трепетало от острого, пронзительного чувства восторга, восхищения только тем, что он живет на свете. Каким красивым ей казалось каждое его движение, каждая черта лица, каким приятным звук его глуховатого голоса – словно сам Добрый Бальдр сошел к ней из сияющих небесных высей, чтобы принести мир и свет в ее смятенную жизнь. Она отдыхала душой, впитывая этот свет, ее пробирала сладкая дрожь при воспоминании о его глазах – она видела его взгляд перед собой, как наяву. Теперь, когда она осталась почти одна на свете, потеряв отца и не предполагая даже, где брат и что с ним, все ее привязанности и надежды сосредоточились на одном Хельги. Он один, умный, сильный, великодушный, отважный и благородный, мог спасти ее от злобы и подлости мира. Он, как прекрасное божество, уже однажды сошел к ней на эту серую землю и пообещал ей свою любовь. Перстнем альвов он заново обручился с ней, вскоре он вернется за ней и уведет по радужному мосту к сияющим вершинам мира, где только свет, только радость, только свобода и счастье… Он шел к ней, и она ждала его со все возрастающим нетерпением. Он был все ближе…

Энделя тоже томило нетерпение, но его мысли были гораздо менее возвышенными. Больше всего на свете он мечтал уехать из этого дикого места, затененного священной горой Раудбергой с ее мрачными каменными великанами, уехать к себе в Можжевельник, который предполагаемая свадьба должна была сделать вполне безопасным убежищем. Но пока что он, будучи полностью зависим от Торбранда конунга, который его сюда послал, не смел уехать без позволения. Да и как бы он мог передвигаться? Несмотря на честные старания Эйры, его рана заживала плохо. При всем желании Эндель не смог бы сидеть верхом, а одолевать многодневный путь по горам в носилках, привязанных между двумя лошадьми, – нет, так ему живым не добраться!

Торбранд конунг вскоре сам вспомнил о своем незадачливом союзнике. Дней через семь в Кремнистый Склон приехал Фреймар ярл со своей дружиной – конунг послал его посмотреть, как идут дела у Энделя и не появился ли Вигмар Лисица.

Когда Фреймар прибыл, Эйра находилась у ложа Энделя. Услышав, что явился ярл Торбранда конунга, она насторожилась, не зная, чего ждать. Фреймар ярл вошел, и Эйра невольно поднялась с места, впившись в него глазами. Облик его так поразил ее, что она застыла, как зачарованная.

Фреймару ярлу было уже двадцать шесть лет. Высокий, светловолосый, с твердым взглядом ярких голубых глаз, он был очень красив, не меньше, чем был красив в молодости его отец. Но красоту Хродмара даже родичи забыли за те двадцать семь лет, которые прошли с тех пор, как «гнилая смерть» изуродовала его лицо сетью мелких розовых шрамов. Красота его старшего сына казалась выкупом судьбы, которая раскаялась и хочет возместить ущерб. Стройный и сильный, гордый и величавый, Фреймар казался молодым богом. И вид его вдруг вызвал в памяти Эйры рассказ Атенес-Кори. «Наши мужчины, светловолосые и голубоглазые, казались им великанами…» Мало ли на свете светлых волос и голубых глаз? В землях Морского Пути в них не видели ничего особенного, но во всем облике Фреймара ярла Эйре вдруг померещилась какая-то особенная, неземная и вечная, истинно божественная величавость и сила. В нем возродились предки, те самые люди, что однажды покинули огнедышащую, залитую раскаленной лавой землю и пустились через море на юг, не зная, встретится ли им где-нибудь другая земля.

Фреймар тоже ее заметил. И тоже застыл, напряженно вглядываясь в нее: эта девушка напомнила ему сестру матери, кюну Хёрдис. В их лицах не было сходства, но один и тот же дух горел в их глазах.

– Ты – Эйра дочь Асольва? – спросил он и шагнул к ней. – Я – Фреймар сын Хродмара. Моя мать – Ингвильда дочь Фрейвида. Где Асольв? Моя мать велела, если я встречу его…

Он не договорил: внезапная суровость на лице Эйры остановила его.

– Мой отец убит, – сказала Эйра. – Я отомстила за него.

После этого Фреймар ярл сидел на скамье, держа в руках кубок, но не столько пил, сколько слушал. И по мере рассказа он со все большим негодованием посматривал на Энделя и со все большим пониманием – на Эйру. Сколько ни старался Эндель доказать, что Асольв сам навлек на себя гибель своим неразумием, Фреймар хорошо понимал, что об этом следует думать. Если бы не предательский удар Логмеля, то сейчас он разговаривал бы с братом матери, а не с этим косоглазым трусом! Пожалуй, Логмелю еще повезло, что он не дожил до этой встречи!

– Асольва похоронили? – сдерживая ярость, отрывисто спрашивал Фреймар. – Где?

– Там, за воротами. Ты видел, когда ехал, кучу камней.

– Ты сделал все, что полагалось? – допрашивал Фреймар, остро и требовательно глядя на Энделя. – Построил сруб, собрал погребальные дары, насыпал курган, принес жертвы? Да или нет? Ты сделал все для родича Торбранда конунга, которого твой родич убил как трус и подлец? Отвечай!

– Фреймар ярл! – стонал Эндель, изнывая под гневными взглядами, колющими, как ледяные мечи. – Ты же видишь, Фреймар ярл, я ранен! Моя рана плохо заживает, я не могу подняться даже в… э… а мой родич убит, мне не на кого положиться! Мне даже некому было поручить проследить за погребением!

– А я теперь, по-твоему, должен все переделывать? – со сдержанным бешенством восклицал Фреймар. – Опять тревожить мертвеца?

– Но зачем же… – слабо возражал Эндель.

– Зачем? А затем! Уж не думал ли ты, что я позволю брату моей матери лежать под кучей камней, как будто он пастух, растерзанный волками! Хоть волки тут и впрямь были, но я не оставлю моего родича на такой позор!

Но этим беды Энделя не ограничились. За время повторного погребения Фреймар узнал и о его намерении жениться на Эйре.

– Этого не будет! – сразу заявил он. – Ты поторопился. Раз уж ее отец мертв, то право решать ее судьбу принадлежит теперь Торбранду конунгу, ее родичу. Я отвезу ее к нему.

– Но ты…

– Я – ее брат! Я – ее родич, и мой долг – оберегать ее от всяких… А ты, когда поправишься, приезжай к нему и там к ней сватайся, как положено. И пусть конунг решает.

Говоря это, Фреймар твердо знал, что Торбранд конунг никогда не даст согласия на этот брак. Зачем им нужен подобный родич?

Эндель тоже понимал, что теряет невесту. Рушилась последняя надежда хоть как-то возместить свои потери в этом злосчастном походе. В отчаянии он даже попытался отговорить Фреймара ярла увозить ее, но, разумеется, напрасно. Как и его отец, Фреймар ярл был очень упрям и всегда хорошо знал, чего хочет. Прибегнуть же к силе, хоть он и имел сотню хирдманов против трех десятков фьяллей, Энделю даже в голову не пришло. За спиной Фреймара он видел грозного Торбранда конунга, да и сам Фреймар мог одним взглядом своих звездно-голубых глаз мгновенно пригвоздить Энделя к месту. Эндель был мнительным, внушаемым и слабодушным человеком: при столкновении с чьей-то сильной волей он терялся и не смел сопротивляться даже чужими руками.

Через три дня Фреймар ярл уехал обратно на север, увозя с собой четырех женщин: Эйру, Эйвильду, Уннхильд и служанку Альдис.

– Прощай, Эндель хёвдинг! – сказала Эйра своему незадачливому жениху. – Нам с тобой не увидеться больше. Будь мужественным и с твердостью встречай свою судьбу. Не всякому выпадает завидная участь, но за всяким сохраняется право встретить судьбу с завидной стойкостью. Вот и все, что я могу сказать тебе.

Выйдя из спального покоя, она сразу же забыла Энделя. Ее мысли целиком занимал другой. Она ехала к Торбранду конунгу, тому самому, которого уже почти три десятилетия проклинал весь Квиттинг. Но Эйра не испытывала ни страха перед этим человеком, ни даже своей прежней досады на то, что они с ним в родстве. Судьба вела ее, и перстень альвов сиял на ее руке живым светом встающего солнца. Она была спокойна за свое будущее. Так или иначе, что бы ни случилось, куда бы ее ни увезли, перстень альвов поможет ей соединиться с тем, кто его подарил, и из любой дали повернет их пути друг к другу.

Вигмар Лисица со своим войском зашел в Кремнистый Склон только потому, что другой дороги на север не было. Он собирался здесь переночевать по пути, а заодно помириться с Асольвом, которого, конечно, будет нетрудно уговорить присоединиться к «клятве на озере Фрейра». К тому, что ждет его здесь, Вигмар не был готов.

Эндель впустил его в усадьбу без сопротивления: он еще не сошел с ума, чтобы с одной сотней биться против восьми сотен! Еще издалека заметив два свежих кургана чуть поодаль от ворот, Вигмар насторожился. Кто-то умер? Да двое сразу! Или фьялли успели побывать и тут? Ворота были открыты, а в них стоял… Вигмар не сразу узнал Энделя Домоседа: они виделись давно, да и не ожидал Вигмар встретить так далеко от дома человека, чья любовь к собственному очагу даже дала ему прозвище! (Хотя то, что очаг усадьбы Можжевельник можно назвать собственным очагом Энделя сына Финнульва, Тьодольв и Вальтора из рода Дрекингов решительно отказывались признавать.)

– Ты здесь? – воскликнул Вигмар, когда Эндель, помогая ему вспомнить, сам назвал себя. – Почему? И что это за курганы?

– Это – моего родича Логмеля. – Эндель предпочел ответить только наполовину. – Он погиб… Умер от раны.

– Ты с кем-то бился? Где Асольв? Где его семья?

– Их здесь нет. Они уехали.

– Куда?

– Пройдем-ка лучше в дом. Не годится нам разговаривать во дворе, как каким-нибудь…

Едва ли эта небольшая отсрочка помогла бы Энделю, но вмешалась судьба и его объяснения не понадобились. На сей раз судьба приняла вид дородной, морщинистой старухи с толстыми руками, на которую Эндель и его люди ни разу за все свое пребывание здесь не обратили внимания. Когда Вигмар со своими людьми и с Энделем проходил через кухню к гриднице, она вдруг встала со скамьи у очага и шагнула вперед.

– Что, небось уже плетет сети своим лживым языком? Давай, Вигмар хёвдинг, я тебе все расскажу! – заявила старуха и остановилась перед Энделем. – Ну, троллиный выкидыш, теперь-то ты свое получишь! – грозно продолжала она.

Эндель онемел: от старой рабыни никто не ждал подобных речей, и у него мелькнула мысль, что он видит перед собой свою собственную фюльгъю.

На лицах слэттов отразилось изумление, но Вигмар нисколько не удивился.

– А, Гудрид! – воскликнул он. – Рад видеть тебя живой и здоровой! Где все? Где твой сын, где фру Эйвильда, Эйра? Куда они уехали?

– Уехали! Мой сын убит, – голос старухи дрогнул, морщинистые веки заморгали. – Он ранил этого мерзавца, и его убил тот, что помер! Так ему и надо! Помучиться бы ему только подольше!

Старая Гудрид подняла к лицу край передника и зарыдала. При слове «убит» даже ее жажда расплаты отступала перед неостывшим горем. Эндель стоял остолбенев: он понял, кто это. Он знал, что Асольв зовется сыном рабыни, но ему и в голову не приходило, что эта самая рабыня жива и по сей день живет в усадьбе! Теперь стало ясно, почему эта старуха (да, кажется, эта) всю ту ночь просидела над коченеющим телом Асольва, подвывая и причитая.

– Йомфру Эйра отомстила за него, – подала голос другая служанка, видя, что ярлы слушают Гудрид и ничего страшного не происходит. – Она ударила его ножом в живот, и он потом на рассвете умер, через одну ночь.

– А сама она что? – спросил Вигмар у рабыни, глядя вроде бы на нее, но взгляд его стал таким отстраненно-сосредоточенным, словно он сквозь людей и стены дома пытался увидеть что-то за пару дней пути отсюда.

– Ее сначала заперли в кладовку, а потом выпустили утром. Они, – рабыня подбородком показала на Энделя, будто боялась запачкаться, показав рукой, – думали, что она ведьма.

– А потом?

– А потом приехал один фьялльский ярл и увез ее. Он велел заново похоронить хозяина, а ее увез. Сказал, что он ее брат и не допустит… ну, чтобы всякие… Он, – служанка беспокойно хихикнула и опять показала подбородком на Энделя, – говорил, что ее в жены возьмет.

– А она? – внешне спокойно спросил Хельги.

– А она… смеялась над ним, – служанка подумала, но не нашла другого слова для той снисходительной жалости, которую Эйра питала к «жениху». – Он все думал, что она лекарствами хочет его отравить, а она говорила, что его, мол, ждет смерть не от ее руки. Что какая-то другая невеста ему подарит бронзовый нож… Ну, я не знаю!

Под напряженным взглядом Хельги женщина окончательно смутилась и умолкла.

– Бронзовый нож? – в один голос воскликнули Тьодольв и его сын Вальгаут.

Это ни к чему не вязалось: бронзовыми ножами уж сколько веков не пользуются. Вот разве что… для жертвоприношений.

– Что за человек ее увез? – допрашивал Хельги, беспокоясь, что от челяди не добьется толкового ответа. – Как его имя? Или прозвище? Или как он выглядит? Кольцо тому, кто скажет! – Он показал золотой перстень у себя на руке.

Отдать он был готов гораздо больше. Все эти дни он стремился к Эйре, мечтал скорее увидеть ее снова – а тем временем в ее доме совершились такие жуткие, кровавые события! Она потеряла отца, а теперь еще и исчезла из дома! Где, у кого ее искать?

– Это… один мальчишка… сын йомфру Ингвильды, – сморкаясь в передник, гнусавым от слез голосом проговорила Гудрид. – Он и похоронил заново… все-таки брат матери… Нечего сказать, совесть есть, хоть и фьялль… А ты, подлюга! – вдруг яростно накинулась она на Энделя, и тот отшатнулся, как от медведицы. – Подлюга! Чтоб твоей матери света не видать! Чтоб тебе самому валяться, чтоб волки тебя драли! Бросил… камнями засыпал… Чтоб тебе!..

Гудрид опять зарыдала, словно выплевывая сквозь слезы невнятные проклятья.

– Но это не я! – отговаривался Эндель, шаря взглядом по лицам вокруг, как будто выискивая поддержку. – Вигмар хёвдинг! Ты же не будешь слушать рабыню, когда речь идет… Я… Ты не имеешь права! Это не я его убил! Это же Логмель! Я вовсе не хотел! Да я сам бы отрекся от такого родича! Такой подлый удар… Но я же не знал. Я же его не просил, спроси у людей! Я… Честный поединок… Спроси у моих людей!

Он искал взглядом своих хирдманов, но их оттеснили куда-то в самые дальние углы.

– А кто его сюда привел? Логмеля? – Желтые, пронзительные глаза Вигмара смотрели на Энделя таким странным и нехорошим взглядом, что у того дрожали колени, пересыхало в горле и путались мысли. – Кто его сюда привел? Что вам было нужно от Асольва? Что тебе не сиделось дома? И если приезжал Фреймар, сын Ингвильды… Или это был Модольв? Ну, неважно. Почему он сюда при-ез-жал и почему ты ему ее от-дал?

Отвечать Эндель не мог, но зато челядь Асольва окончательно осмелела и разговорилась. Вигмара Лисицу здесь знали много лет и надеялись, что уж теперь-то давний друг и почти родич покойного хозяина за них постоит. Постепенно все разъяснилось.

– Продался Торбранду Троллю! Переметнулся к фьяллям! – с негодованием гудели пастухи, водоносы и скотницы.

– Он-де хочет платить фьяллям дань, а квиттов и знать не хочет!

– Хозяину тоже предлагал, паскуда!

– А хозяин ему: вали-ка ты туда, откуда пришел!

– Торбранд Тролль теперь его хозяин!

– Удавить его, сволочь косоглазую!

Западных квиттов заперли в одном из гостевых домов, а Энделю пришлось в одиночестве проводить ночь в той самой кладовке, где когда-то сидела под замком Эйра. К вечеру Вигмар и Хельги уже знали в подробностях все, что случилось здесь, а еще о том, что произошло на Золотом озере. В этой части рассказ был весьма путаным, поскольку челядь могла повторить только то, что уловила из разговоров Фреймаровых фьяллей. Но даже и это повествование, больше похожее на «лживую сагу», повеяло на душу Вигмара небесной отрадой. То, что все его домочадцы с Альдоной и Хроаром укрылись в пещерах Кузнечной горы, вовсе не казалось ему невероятным. Это отличный, в самом деле, выход, раз уж Торбранд конунг явился на Золотое озеро! Впервые за последние полмесяца Вигмар и его сыновья вздохнули свободнее. Но радоваться было рано: судя по всему, фьялли по-прежнему оставались на Золотом озере, а Альдона с братьями и домочадцами – в горе.

– Он ждет нас! – сказал Вигмар, имея в виду Торбранда конунга. – Ждет, когда мы вернемся. И, пожалуй, не годится заставлять такого благородного человека ждать слишком долго!

– Несомненно, – несколько отрешенно соглашался Хельги.

Все его мысли были с Эйрой. Она в руках Торбранда. И хотя тот, как муж ее тетки, не обидит племянницу жены, все же достать ее из рук Торбранда конунга будет не легче, чем отвоевать у дракона! Она теперь как золотой клад Фафнира, что так ярко сияет в лапах чудовища. И только через смерть чудовища этим кладом можно завладеть!

Хельги не меньше Вигмара стремился к Золотому озеру, и решили выступать без промедления.

Но сначала Вигмар Лисица намеревался устроить еще одно дело.

Назавтра все поднялись спозаранку и потянулись к Раудберге. Едва рассвело, над землей еще висел туман, и вершина священной горы казалась каким-то островом, единственным твердым местом в море стихийного беспорядка еще не сложившейся вселенной. Здесь, между землей и небом, располагалось место для встречи богов и людей, и древние каменные великаны по краям площадки молчаливо несли почетную стражу.

Все квитты, кроме Энделевой сотни, по-прежнему запертой в гостевом доме, собрались на площадке святилища. Слэтты уже не могли тут поместиться, и они расположились полукольцом под горой, а наверх с квиттами поднялись только Хельги и ярлы. Вигмар возглавлял шествие; сегодня он оделся в синюю рубаху, серую волчью накидку и серый плащ. Свои темно-рыжие волосы, обычно заплетенные в пятнадцать косичек, собранных в хвост, он сейчас распустил по плечам, и только на лбу они придерживались празднично расшитой повязкой. Вид у него был сдержанно-суровый, духом Одина веяло от его жесткого лица, и при взгляде на него пронзал благоговейный ужас.

Все разместились плотной толпой по кругу площадки, только в середине осталось свободное пространство с большим черным кругом от прежних жертвенных костров. Вигмар Лисица вышел вперед; неровный шум шагов, гул и шорохи стали утихать.

Вигмар встал у края жертвенного круга, поднял лицо к небу, держа руки перед собой, как будто на ладонях подносил богам свое обращение, и заговорил:

Пока он говорил, в святилище стояла тишина, только ветер гудел над вершинами гор, точно подхватывая каждое его слово и перенося к престолам богов. Громкий, звучный голос Вигмара отдавался в сердце каждого из стоявших вокруг, и душа каждого повторяла за хёвдингом – он служил общим голосом собравшихся, был их главой, их силой и волей.

По знаку Вигмара хирдманы расступились и на свободное пространство вывели человека со связанными сзади руками. Это был Эндель Домосед, в злосчастный день задумавший покинуть свой дом, – одетый в красивую белую рубаху, с тщательно расчесанным волосами и бородой, как для праздника, но лицо выглядело бледным, растерянным и жалким. Кремневый молот на деревянной рукояти, который старая Гудрид, единственная здесь женщина, с важным и торжественным видом вложила в руку Вигмара, предназначался для него. Эндель дрожал, ноги были как не свои, но два парня крепко держали его под локти и не давали упасть. Уже понимая, к чему идет дело, он не противился и не умолял о пощаде: жесткое лицо Вигмара Лисицы было лицом его судьбы, и у него не хватало духа спорить с ее безжалостным приговором. Почти на руках его поднесли к черному кругу. Эйра предрекала: столом будет жертвенный камень… обручится… бронзовым ножом… Неотвратимость всего этого стала очевидна, но притом – не верилось, что его земному пути тут и конец… Что напрасно он пытался стать сильнее, чем был на самом деле… Но понял он это только сейчас, когда уже поздно.

Орвар и Вальгаут крепко взяли Энделя за плечи. Вигмар отступил на шаг. «Будь тверд и мужественно встречай свою судьбу!» – говорила Эйра. Но Эндель уже не помнил ее прощальных наставлений: он находился на грани обморока и едва осознавал происходящее с ним.

– Примите его, о Светлые Асы! – громко воскликнул Вигмар. – Примите его, он идет к вам!

Взмахнув кремневым молотом, Вигмар точным сильным движением ударил Энделя в лоб. Без крика тот качнулся назад, но руки парней не дали ему упасть, а бережно положили на черный камень, закопченный тысячей костров, но так давно не знавший сладкой человеческой крови. По этому поводу полночи шел бурный спор: Хельги твердил, что человеческая жертва приятна только великанам, что это дикость, что в Слэттенланде от этого обычая давно уже отказались. Многие из молодых квиттов его поддержали, но Вигмар настоял на своем: он считал, что этой жертвой он сделает два дела разом. Во-первых, заручится надежной поддержкой богов – ведь не даром же двадцать семь лет назад Один отдал победу фьяллям, не даром, а за то, что Торбранд конунг принес ему в жертву Вильмунда конунга, старшего Стюрмирова сына, и на девять дней оставил тело висеть на дубу. А во-вторых, это наилучший способ почетно избавиться от Энделя Домоседа. От него давно уже пора избавиться, и в этом все потомки рода Дрекингов охотно его поддержали. «Тогда округа Эйнеркрет снова будет наша! – горячо говорил Тьодольв. – Мы отучим фьяллей лазить на наши берега, избавимся от Энделя, и наш род снова займет свое прежнее положение! Лучшего союзника тебе, Вигмар, на западном берегу не найти!»

– Дух воина уходит к вам, Светлые и Могучие! – заговорил Вигмар. – Уходит к вам по влажным воздушным тропам! Пусть горячая кровь его освятит наше оружие, придаст крепость клинкам, остроту лезвиям, надежность рукоятям!

Древним бронзовым ножом Вигмар перерезал горло оглушенной жертве, старая Гудрид подставила широкую жертвенную чашу, бронзовую, ярко начищенную, сияющую, как полная луна, и темная кровь дымящейся струей потекла в нее. Старуха обмакнула в чашу пучок омелы, хотела обрызгать жертвенной кровью оружие ярлов, но вдруг охнула и застыла, держа в одной руке омелу, а в другой чашу. Кровь темной густой струйкой потянулась по боку перекосившейся чаши и закапала на камень, но этого никто не видел.

В воздухе над площадкой, не слишком высоко, возникло беловатое сияние. Оно густело, вытягивалось, превратилось в широкую полосу сверху вниз, и нижний конец беловатого луча почти дотронулся до лежащего на камне тела. Вдруг сияние взметнулось, как длинный язык белого огня, и из него показалась человеческая фигура. Рослая, статная женщина с огромной копной вьющихся по ветру огненно-рыжих волос вышла из белого луча, и от движения ее по всей площадке распространились потоки густой упругой силы. Посланница высшего мира раздвигала пространство земного воздуха и гнала по нему волны, как камень по воде. Она была одета в кольчугу, в руке держала длинное копье, и его наконечник сиял как солнце, так что каждый, едва задев его взглядом, невольно жмурился.

С замершим сердцем люди вглядывались в небесное видение. Но разглядеть лица валькирии не удавалось: оно было как бы соткано из множества золотисто-солнечных бликов и сияло, как солнце, на которое нельзя смотреть, но прекраснее которого нет ничего в девяти мирах. Небесно-голубые глаза ярко блестели, но взгляд их был таким пронзительно-неземным, что смертные отводили глаза – нет сил человеческих глядеть в глаза смерти. К собравшимся пришла Эльдахвит – Бело-Пламенная – Дева Молний, одна из восьми небесных сестер Альвкары, той самой, ради которой Хельги когда-то начал поход. Но сейчас его переполняли те же восторг и ужас, что и всех вокруг него; о любви небесной девы он больше не мечтал. Так бывает – исполнение мечты порисходит тогда, когда ты уже оставил ее…

Эльдахвит простерла левую руку вперед и сделала движение, будто поднимает что-то невидимое. И жертвенная кровь из чаши в руках онемевшей старухи темно-красной волной взметнулась вверх и осыпала фигуру валькирии сотней пламенеющих искр. Валькирия во второй раз взмахнула рукой, будто бы собрала «росу клинков» снизу и бросила на толпу – и те же пламенные искры тысячами упали на людей и исчезли, но каждому стало жарко. А Бело-Пламенная заговорила:

Она говорила, и голос ее шел не от лица, а от всей фигуры и струился волнами по широкой площадке святилища. Эти волны пронзали каждого из слушавших, наполняли дрожью, а каждое слово невидимый резец так глубоко и четко высекал в памяти людей, что никто и никогда не сумеет забыть этого предсказания.

Вигмар стоял, держа в опущенной руке жертвенный нож и глядя прямо в солнечное лицо посланницы Одина. Одна валькирия уже прошла через его жизнь, оставив в ней благодетельный пламенный отсвет, но Эльдахвит несла ему не самовольную, а благословленную Одином помощь! Вся его прошедшая жизнь разворачивалась перед ним. Он видел свою давнюю молодость, когда он бежал от наступающих фьяллей, сначала один, потом с горстью людей, которая никак не могла дать отпор захватчикам; как потом он пришел сюда, на Золотое озеро, и здесь, впервые получив опору под ногами, заставил фьяллей отступить назад и впервые обозначил границу своих владений, непреодолимую для чужих. Как потом, два года спустя, он вдвоем с Ингвидом Синеглазым собрал войско, которое одержало победу над войском Торбранда конунга; как потом они потерпели поражение от того же Торбранда, добывшего меч Дракон Битвы. После этого мертвые великаны в святилище Стоячих Камней тоже дали предсказание. Он и сейчас, двадцать пять лет спустя, помнил каждое слово. Он видел множество «злых годов», обещанных великанами, видел и «мстителя из рода конунгов», который мстил больше своей земле, чем врагам. И вот впереди показался берег: Один обещал снять проклятье.

Последние слова отзвучали; фигура валькирии исчезла, померкло и растаяло белопламенное сияние над площадкой. Все стало как прежде – и все изменилось. Та горячая мощь, которую принесла с собой Дева Молний, не ушла вместе с ней, а осталась, как бы вплавленная в сам воздух святилища, в камень, в оружие, в саму кровь собравшихся здесь людей. Благословение Одина вошло в них и наполнило силой, отвагой и нерушимой верой в победу. Даже вид с горы словно бы распахнулся шире: туман растаял, и, казалось, само будущее стало видно на ясном горизонте. Впервые за три десятилетия квитты увидели впереди свободу и силу своей державы, той, которую им еще предстояло возродить. Это случится еще нескоро, и никто не ждал, что все решит одна битва и одна победа; но теперь у их долгого, тяжелого, полного потерь и испытаний пути появилась видимая цель.

Хельги обернулся к тому месту, где когда-то впервые увидел Эйру. Он думал о ней даже сейчас, когда образ Девы Молний еще стоял перед глазами. Ему хотелось, чтобы Эйра присутствовала здесь и видела это, чтобы она слышала предсказание, обещавшее конец унижению и мукам Квиттинга. Или чтобы она поскорее узнала обо всем этом. Она будет так счастлива… Она так страдала, видя горькую участь своей родины и не в силах ничем ей помочь… Она тоже была валькирией по духу; она была сердцем Квиттинга, горячо бьющимся и страдающим, и Хельги хотел как можно скорее разделить радость и надежду с ней, с той, кому они так нужны…

И он увидел ее, увидел на том же самом месте, под боком того же черновато-серого валуна. В том же коричневом платье, окутанная пушистым облаком темных волос, она смотрела на него горящими темными глазами, и лицо ее сияло божественным светом. Он знал, что это лишь видение, знал, и все же в сердце его вспыхнула такая живая и горячая радость, словно она появилась наяву. Это тоже знак богов – знак, что путь приведет его к ней. Взгляд ее, устремленный прямо на него, был пылким, трепетным и нежным. Если в облике валькирии Квиттингу явилась его судьба, то Хельги сейчас видел свою судьбу – ту, к которой стремился даже тогда, пока еще ее не знал.

Сразу после жертвоприношения войско двинулось на север.

На четвертый день войско впервые повстречало фьяллей. С перевала передовой разъезд заметил, как с хутора под названием Черничник, где жил Глаф бонд, выехали человек восемь-девять всадников и во весь опор умчались по тропе к Золотому озеру. Домочадцы Глафа бонда, когда войско добралось до хутора, подтвердили: тут уже дней десять жил фьялльский дозорный отряд. В почти разоренном хозяйстве не осталось ни птицы, ни скотины, кроме одной коровы и трех коз, что Глафовы дети-подростки успели вовремя угнать в лес и прятали там до сих пор. Сам Глаф, хоть и получил рану у злополучной Брусничной горы, все же попрощался со своей исхудалой женой и вместе с войском отправился дальше на север. Хёвдингу он сейчас был нужнее.

Все понимали, что Торбранд конунг, получив предупреждение, немедленно подготовит войско к битве. До Золотого озера оставалось меньше дня пути, встречи с врагом можно было ждать когда угодно, поэтому Вигмар велел всем надеть кольчуги и шлемы, у кого они имелись, и приготовиться вступить в бой. Нельзя сказать, чтобы у кого-то сохранилось желание петь боевые песни: давно будучи в походе, выдержав много долгих переходов и несколько жестоких битв, квитты устали и замучились. Но отступать было некуда: враг ждал их на собственной земле, и ради ее освобождения каждый бонд отдал бы свою – хотя, конечно, от Вигмара хёвдинга до вольноотпущенного вчерашнего раба, каждый предпочел бы остаться живым и увидеть своих родных живыми.

– Насколько я знаю Торбранда конунга, он не станет нападать на нас внезапно, – говорил Хельги Вигмару по дороге. – У него больше людей, чем у нас, и хитрить ему ни к чему. Наверняка он сейчас вышлет навстречу нам кого-то из своих ярлов, чтобы назначить день битвы. Можно будет выторговать себе несколько дней для отдыха.

– А он даст? – хмуро уточнял недоверчивый Гейр.

– Скорее всего, даст. Что бы про него ни говорили, Торбранд – благородный человек. Ему нет чести в том, чтобы избивать противника, который едва стоит на ногах. Если бы ты не был против, Вигмар хёвдинг, я бы сам предпочел поехать переговорить с ним и назначить время битвы. И обговорить условия. Ведь уже однажды мой отец помог квиттам, когда фьялли дошли до восточного побережья? Моему роду покровительствует Один – он поможет мне. Моя мать, когда дух ее явился мне на кургане, завещала мне избавить Квиттинг, ее родину, от войны. Я хотел бы попытаться сделать это.

Квитты не возражали. Хельги был рад, что ему доверяют дело, которое он считал своим не меньше, чем квитты вокруг него. Он привык к этим горам, что сперва казались ему слишком каменистыми и дикими, привык к этим темным ельникам, к рыжим кремневым и серым гранитным скалам, к россыпям черно-бурой железной руды под ногами, ко мхам и лишайникам, к можжевеловым зарослям на склонах. В нем проснулась память материнского рода: что-то из самой глубины души отзывалось на вид квиттингских гор. Он не был здесь чужим, и счастье этой земли было его счастьем.

Вызываясь ехать вперед, он думал и об Эйре. Превыше всех сокровищ он ценил возможность поскорее увидеть ее, увидеть снова и убедиться, что это не мечта, не сон, что она жива и благополучна. Он с честью выполнил ее завет: уничтожил дракона внутренней вражды квиттов, не убивая при этом Бергвида сына Стюрмира. Теперь он стремился довести дело до конца и избавить родину матери от фьяллей. Тогда подаренный кюной Хельгой перстень альвов обретет настоящую силу. Только тогда он подарит им счастье любви, когда будут убиты оба этих дракона. И Хельги стремился вперед, как стрела, у которой есть только одно назначение – лететь в цель. Он больше не мог ждать, его подталкивали вперед скалы и деревья, его побуждали к действию голоса бесчисленных предков-квиттов, которые сейчас проснулись в нем и заговорили. Это было то, для чего он родился на свет. И нет для человеческой судьбы большего счастья, чем выполнить свое предназначение.

Велиг Лучинка со своим сторожевым десятком, проведя в пути почти всю ночь, прискакал в усадьбу Каменный Кабан уже к позднему утру следующего дня. Новость его подняла всю усадьбу на ноги: Торбранд конунг, хотя и выставил предусмотрительно дозоры, все же думал, что первую весть ему подаст Эндель из Кремнистого Склона.

– Переметнулся! – возмущенно восклицал Сигвальд Хрипун. – Я тебе говорил, конунг! Как увидел, что Вигмар Лисица раздобыл еще столько войска, так сразу предал тебя и переметнулся обратно к квиттам! Чего еще было ждать!

– Это потому что Фреймар ярл увез у него невесту! – усмехаясь, заметил Сёльви. – Вот он и обиделся.

– И правильно сделал! – сам себя хвалил Фреймар ярл. – Чтобы я такому паскуднику оставил свою сестру – да скорее небо упадет на землю!

Эйра уже несколько дней жила в усадьбе среди фьяллей. Ожидая встречи, она думала о Торбранде конунге как о неком злом божестве. Как Фенрир Волк судьбой предназначен погубить Одина в час Затмения богов, так Торбранд конунг создан губителем Квиттинга. Этот человек почти три десятилетия нес земле квиттов разорение и гибель; ни сопротивление, ни покорность не могли отвратить бед. Каждое новое поколение получало свою долю этой борьбы. Гибли вожди квиттов, появлялись новые, и только он, Торбранд конунг, оставался неизменным, бессмертным и несокрушимым, как скала. Неодолимым, как злая судьба, что погубит любую доблесть.

И вот она увидела его. Никогда до встречи с Фреймаром Эйре не приходилось видеть фьяллей, но теперь их облик показался ей таким знакомым, будто она жила среди них в детстве: эти заостренные носы, эти серые и голубые глаза, светлые волосы, заплетенные над ушами в две толстые косы, эти подвески-молоточки (они называются «торсхаммер») на поясах, шейных гривнах, даже на конской упряжи.

Торбранд конунг… Как Одина, его нельзя было не узнать. Образ его с самого детства присутствовал в ее сознании наряду с образами богов или героев древности, и Эйра как на знакомого глянула на мужчину, в облике которого только морщины на лице да еще мудрый, немного насмешливый взгляд водянисто-голубых глаз говорили о том, что ему пошел седьмой десяток. В шестьдесят два года Торбранд конунг оставался крепким, как сорокалетний.

И не только его она узнала. Многие лица казались ей знакомыми. Сердце подсказывало ей: пожилой воин с седеющей бородой и простодушными молодыми глазами – Снеколль Китовое Ребро, а вот этот, худощавый и ловкий, со спины похожий на молодого парня, но с рыжеватой сединой в светлых волосах – Сёльви Кузнец, сын Стуре-Одда. Она уже видела их всех, только не своими глазами…

И фьялли смотрели на нее с изумлением: Фреймар еще не успел объявить, кто она такая, а уже у многих было чувство, что они знакомы с ней. Во всем облике этой девушки проглядывало что-то величавое и таинственное; не скажешь, что она особенно хороша собой, но глаза ее горят таким удивительным, смелым воодушевлением, в каждом движении такое горделивое изящество… Ни капли страха, робости, смущения… Кто она? Кто?

– Ты похожа на свою тетку, – сказал Торбранд, когда Фреймар назвал ее имя. – На мою жену кюну Хёрдис.

– Тебе лучше судить об этом конунг. Я ее никогда не видела. Когда я родилась, ее уже не было на Квиттинге.

И никто из фьяллей даже мысленно не упрекнул конунга в заблуждении, а, напротив, все ощутили облегчение, будто нашли разгадку своего странного впечатления. Лицо Эйры с большим лбом, огромными глазами и маленьким, утопленным назад подбородком совершенно не напоминало лицо Хёрдис, с ее густыми черными бровями, острыми карими глазами и половинчатой улыбкой, при которой правая бровь и правая половина рта дергались кверху. Но каждый, кто сейчас видел Эйру, ощущал то же смутное, тревожное, чуть боязливое благоговение, которое внушала им Хёрдис Колдунья. Сила Хёрдис была более острой, напористой, она ломала волю и каждого стремилась подчинить себе. Сила Эйры была совершенно другой. Она вовсе не стремилась к господству, но она как бы проникала внутрь души и изменяла ее: человек начинал смотреть на мир новыми глазами. За те несколько дней, которые Эйра успела прожить среди них, это почувствовал каждый. При взгляде на нее возникало ощущение неоднозначности всего вокруг, пробуждалось стремление думать о прошлом и предугадывать будущее. В памяти всплывало то, чего никогда не видел, волновало непережитое, древние сказания смыкались с сегодняшним днем и становилось ясно, что прошлое и будущее, земное и небесное, временное и вечное не разделены глухой стеной, что, напротив, они отражают и продолжают друг друга, что ни у какого явления нет четкого начала и конца, а все лишь перетекает одно в другое и повторяется на бесчисленном множестве уровней. Эйра подносила кубок своему родичу-конунгу, и каждый в гриднице, видя ее, ощущал себя эйнхерием на пиру в Валхалле и видел валькирию, подающую пиво Одину. Гёндуль и Скёгуль пусть рог мне подносят…

Однажды Торбранд конунг завел с ней речь о кладовых Хродерика. Страшный поход под горой не уничтожил его желания найти их; убедившись, что путь к цели очень непрост, он больше прежнего стремился все-таки преодолеть его. И Эйра ничуть не удивилась его неудаче.

– Так и должно было быть, – сказала она. – Даже темным альвам нет пути в кладовые Хродерика. Раньше я тоже думала, что они могут помочь. Но потом поняла, что ошибалась.

– Но почему? Ведь все подземное и подгорное пространство принадлежит им.

– Нет, конунг, – Эйра покачала головой. – Темным альвам принадлежит лишь то пространство, что не тронуто людьми. То, что осталось в первозданном виде. А то, что испытало на себе человеческую руку, отныне принадлежит человеку. Как и то пространство, что было освещено искрами огня, отторглось от Бездны и вошло во владения богов, стало служить миропорядку. Боги создали человека для того, чтобы он добился власти над всем видимым и невидимым миром – если сумеет. Если в нем хватит силы, ума, трудолюбия, стойкости. Боги не запретили роду человеческому овладевать сокровищами земных недр. Кузнечная гора когда-то принадлежала двергам, но потом туда пришел Хродерик Кузнец. И те жилы, из которых он выбрал руду, больше не принадлежат темным альвам. Они принадлежат людям. А Вигмар Лисица продолжает это дело и заставляет сокровища гор служить человеческому роду. За это народ двергов ненавидит его. Он их злейший враг, потому что с его помощью люди в Медном лесу обретают силу, а дверги слабеют. Они уже не раз пытались выжить его отсюда. Однажды они пытались разрушить его печи и кузницы. Грюла загнала их обратно в гору и закрыла выход заклятым камнем.

– Но Вигмар действительно владеет мечами Хродерика Кузнеца?

– Разве ты не видел их? Они есть, но не стоит тебе пытаться взять их.

– Почему? – Торбранд конунг пристально глянул на нее.

– Подумай! – Взгляд Эйры вспыхнул темным огнем. – Подумай, сколько сокровищ ты когда-то нашел на Квиттинге. И где они все? Ты, Торбранд конунг, обильно засеял нашу землю костями и полил кровью, но что за урожай ты собрал? Ты разорил Квиттинг, но разве Фьялленланд стал богаче? Раздор не обогащает род человеческий! От раздора делаются беднее все!

Эйра встала на ноги и выпрямилась. Фьялли смотрели не нее, затаив дыхание: каждый ждал ее слов, как пророчества самой норны. А ее захватило воодушевление: она должна сказать ему самое важное, ради этого судьба привела ее сюда и столкнула с ним.

– Уходи, Торбранд конунг! – тихо сказала Эйра. – Уходи отсюда. Здесь тебе нечего взять. Уходи, пока ты не нашел здесь свою смерть. Смерть твоя ходит по горам Медного леса; я не знаю ее облика, я не вижу ее лица, но судьбы не изменишь. Смерть твоя выросла из корня квиттингских гор; ты приносил ей жертвы, ты растил ее, и вот она созрела. Уходи!

Голос ее внезапно сломался, глаза налились слезами, она сжала руки перед грудью, и сердце Торбранда дрогнуло: ему вдруг показалось, что она любит его и боится его смерти как величайшего горя.

– Ты… ты мой родич, ты муж моей тетки… – быстро, задыхаясь, продолжала Эйра. – Ты спас ее… ты освободил ее из пещеры великанов, ты вырвал ее из-под власти каменного племени, ты вернул ее к людям. Ты спас ее от жуткой участи, хуже, чем смерть, и я не могу… Не могу желать тебе несчастья. Уходи, возвращайся к себе, в свою землю, так будет лучше для всех.

Торбранд конунг молча смотрел на нее. С ним говорило сердце Медного леса, его дух, слитый из духа тысяч людей, мужчин и женщин, стариков и детей, ныне живущих и давно умерших. Дух поколений говорил в этой странной девушке, племяннице его жены-колдуньи.

Но этого было мало, чтобы заставить Торбранда сына Тородда свернуть с пути. Половину своей жизни он отдал борьбе с этой странной землей. Она наносила ему поражения, она лишала его самого дорогого, она покорялась ему и давала залоги, но ни битвы, ни смерть великана, которого звали корнем квиттингских гор, ни меч Дракон Битвы, ни даже Хёрдис Колдунья, взятая в жены, и сын, рожденный от нее, – ничто не могло закрепить его победу над этой землей. Приходил новый день – и победа, казавшаяся незыблемой, туманом утекала из рук. Торбранд конунг смотрел в глаза Эйре, той, что заменила Квиттингу уведенную им Хёрдис, и весь пройденный путь казался ему бесчисленным множеством туманных ручейков вместо твердой ясной дороги. Его путь не вел к победе и не мог вести. Никакая победа не бывает окончательной. Никакой Дракон Битвы, никакое мужество, сила и удача не подчинят всего одному. Суть жизни – разнообразие бесчисленных стремлений, и ни человек, ни великан, ни бог не сможет собрать в кулак бесконечное число живых ручейков и подчинить их себе. Сейчас он это понял.

Но отступить? Торбранду уже приходилось отступать с Квиттинга. Но он уходил, зная, что вернется. Если он отступит сейчас, этот уход будет последним. Он признает свое бессилие перед духом чужой земли, которая так и оставалась чужой, сколько бы крови фьялли ни проливали на нее. Вернется домой, признает, что все эти десятилетия борьбы, все страдания и жертвы были напрасны… И умрет с сознанием, что отдал свою жизнь поражению…

Нет. Этого он сделать не мог.

– Каков бы ни был мой путь, он мой, и я не сверну с него, – тихо сказал он Эйре, глядя в ее глаза и обращаясь прямо к своей странной судьбе. – Мой меч несет победу или смерть. Они неразрывно скованы в нем, как две стороны клинка, и одной не бывает без другой. Каждому придется умереть, когда настанет его черед. Но мой сын не упрекнет меня в том, что я из-за страха смерти свернул с пути победы.

Эйра еще некоторое время с трепетом смотрела на него, надеясь, что он что-то добавит, но Торбранд молчал, неподвижный и непоколебимый, как скала. Он был проклятьем Квиттинга, но пролитая на Квиттинге кровь фьяллей создала между ними кровное родство.

Когда Эйра услышала, что войско квиттов уже близко, ее сердце забилось часто-часто. Ее мать Эйвильда думала о Лейкнире, надеясь, что ее сын, отныне ее единственная опора, тоже идет в этом войске, и притом боясь битвы, в которой он может погибнуть, и тогда они с Эйрой останутся совсем беззащитными. А Эйра думала только о Хельги. Сердце подсказывало ей, что это он нашел ее, что алый луч перстня альвов тянет его вслед за ней. Скоро, уже совсем скоро они увидятся!

Торбранд конунг со своими приближенными готовился к битве, но не исключал и того, что можно будет договориться мирно.

– Войско у них меньше нашего, и они устали! – рассуждал он. – Им не очень хочется быть перебитыми возле своих домов. Они достаточно навоевались с Бергвидом Черной Шкурой, и боевым пылом не блещут. Может быть, удастся склонить их к выплате дани.

– Мы можем что-то получить с них один раз! – хрипло предрекал Сигвальд. – А на будущий год нас тут и видеть не захотят.

– Даже если так, – что весьма вероятно, не могу не согласиться, – то и один раз может нас обогатить. Я же не ячменем хочу взять эту дань! Если мы возьмем хотя бы сотню мечей Хродерика, то это будет равно дани за десять лет!

– Откуда у них столько?

– Я уверен, что есть, – сказал конунг, и Сёльви Кузнец кивнул в знак согласия. – Не может быть, чтобы здешние духи так ревниво охраняли пустые кладовые.

К тому, что вести переговоры о дне битвы вместо Вигмара Лисицы приедет Хельги сын Хеймира, Торбранд конунг не был готов. Однако этой замене легко нашлось объяснение: фьялли ведь давно знали, что Хельги ярл обручен с Вигмаровой дочерью, и в его желании помочь будущим родичам ничего удивительного нет. Но, хотя Торбранд и принял знатного гостя со всей возможной учтивостью, появление слэттов наполнило его неприятным предчувствием. Это уже случалось однажды, двадцать шесть лет назад. Когда отец Хельги, Хеймир Наследник, как его тогда звали, тоже обрученный с дочерью квиттингского хёвдинга, со своим войском преградил ему, Торбранду, путь и сказал: «Ты не пойдешь дальше». И тогда ему пришлось отступить. Сейчас Торбранд не собирался отступать, но появление слэттов казалось недобрым намеком судьбы, и на Хельги он смотрел еще более острым и холодным взглядом, чем если бы перед ним стоял сам Вигмар Лисица.

Но Хельги сейчас был не очень чувствителен к этому холоду, потому что его мысли сосредоточились на другом. Войдя вслед за встречавшим его Сигвальдом Хрипуном в гридницу, он сразу увидел Эйру. По-другому, казалось, и быть не могло: он ведь ехал сюда ради нее, для него почти не существовало ничего, кроме нее, – ни самой усадьбы, ни толпы фьяллей, ни даже их грозного конунга. Каждый его вздох был шагом к Эйре, и сама сила его стремления к ней должна была вывести ее навстречу ему.

Он почти не замечал того, что вступает в уже знакомый дом, где он однажды уже нашел девушку, которую принял за свою судьбу. Усадьба Каменный Кабан, где хозяйничал Торбранд конунг, казалась совсем не тем Каменным Кабаном, где правил своей округой Вигмар Лисица. Теперь она стала логовом дракона, пещерой Фафнира, где ждало его, Хельги, плененное солнце.

Эйра и Эйвильда стояли по бокам Торбрандова высокого сиденья, а старуха Уннхильд пристроилась на краю скамьи чуть поодаль. Кроме них в гриднице женщин не было. Они напоминали трех норн, живущих возле священного источника Небесной Росы, – старая Урд, Верданди – средних лет, и Скульд, юная норна будущего. Хельги смотрел ей в глаза, и сердце его билось от счастья, что он не придумал ее, что она есть на самом деле, что наконец-то она так близко от него; он не замечал ничего вокруг, кроме ее глаз, и едва не прослушал приветствие Торбранда.

– Немало удивились мы, услышав, что к нам едет Хельги ярл, сын самого Хеймира конунга! – спокойно и учтиво заговорил Торбранд, когда Хельги занял почетное гостевое место напротив. По его виду никак нельзя было сказать, что он принимает гостя не в обычной обстановке и вовсе даже не у себя дома. – Я ждал совсем других гостей. Как же ты попал сюда, так далеко от Слэттенланда, если, конечно, ты не сочтешь меня слишком любопытным?

– Нет удивительного в том, чему есть разумное объяснение, – так же невозмутимо ответил Хельги. – Может быть, слышал ты от людей, что я обручен с девушкой из племени квиттов. Потому-то я и здесь, что хочу забрать свою невесту.

При этом Хельги уже не смотрел на Эйру, но говорил о ней. Оба они с Торбрандом держались так учтиво и благородно, что напоминали Одина и великана Вафтруднира, что беседуют об устройстве мира, испытывая мудрость друг друга. И, как в том древнем споре бессмертных, залогом служила голова.

– Но позволь и мне спросить тебя: что привело тебя, конунг, в эту далекую страну? Ведь и от Фьялленланда сюда не ближе, чем от моей родины.

– И этому объяснение найдется, если как следует подумать, – Торбранд слегка усмехнулся. – Может быть, и тебе небезызвестно, что я уже много лет женат на женщине из племени квиттов и имею от нее сына Торварда.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что жена твоя просила проведать ее родичей?

– Жене моей обидно, что родина проводила ее так неласково. Жене такого человека, как я, не пристало уезжать из дома без приданого. Вот я и хочу поправить эту несправедливость, чтобы мой сын впоследствии не упрекнул меня.

– Нельзя все же сказать, что твоя жена ничего не принесла тебе в приданое, – с намеком сказал Хельги. – Если я не ошибаюсь, если не лжет молва, то этот прекрасный меч, что я вижу у тебя на поясе, твоя жена вложила в твои руки? Не каждый похвастается таким приданым!

– Это верно! – Торбранд провел ладонью по рукояти Дракона Битвы. – Но моя жена владела гораздо большим, чем этот меч. Она владела всем Медным лесом. Вот только ее родичи квитты никак не хотят поделиться со мной ее наследством, и мне приходится самому позаботиться о себе.

– Что же ты ищешь здесь? Вигмар Лисица, хёвдинг здешней округи, чье войско стоит тут неподалеку, за горой, хотел бы это знать. Он, как мне известно, не признает над этой землей ничьей другой власти, кроме своей.

– Это мне известно. Но знаю я и о том, что это войско за горой в основном твое, Хельги ярл, не так ли?

– Возможно, и так. Но биться, если Один укажет нам путь в битву, мое войско будет на стороне квиттов.

– Нужно ли это? – значительно спросил Торбранд. – Не подумай, что я не хочу порадовать Повелителя Ратей, но стоит ли тебе испытывать судьбу? Если дело стоит только за твоей невестой, то бери ее и уезжай. Конечно, погибнуть в битве – самый доблестный и единственно достойный конец для такого знатного человека, но ты еще молод! Как бы твоему отцу не остаться без наследников!

– У моего отца есть еще сын, и ему уже шестнадцать лет. Моему роду не грозит опасность прерваться. Что же касается моей невесты… Я в самом деле хотел бы поскорее получить ее. Это зависит от тебя, конунг. И если я получу ее, то всеми силами постараюсь добиться мира между тобой и Вигмаром Лисицей. Возможно, ты и добудешь кое-что из того, что привлекло тебя сюда. А иначе надежд на это немного. Проиграешь ты битву или победишь в ней – мечи Хродерика останутся для тебя равно недоступны. Разве ты не убедился в этом сам?

Торбранд не сразу ответил, обдумывая эту речь. Хельги ярл предлагает свое мирное посредничество… Торбранд не слишком-то сейчас стремился к миру, но ему впервые пришло в голову, что и после победы над Вигмаром кладовые Хродерика не откроются сами собой. А мир… На каких условиях?

– Ты сказал, что твоя встреча с невестой зависит от меня? – повторил он. – Уверяю тебя, ты ошибаешься, если ты думаешь, будто родичи Вигмара в моих руках. Я не стану выставлять себя на посмешище, пытаясь обмануть в этом тебя или его.

– Уверяю тебя, что ты, конунг, ошибаешься! – с легкой улыбкой в свою очередь заверил его Хельги. – Но не стоит сожалеть, это приятная ошибка, потому что облегчает нам возможность договориться. Ты можешь передать мне руку моей невесты хоть сейчас. И, может быть, завтра здесь уже будет Вигмар Лисица с подарками для тебя.

– О чем ты говоришь? – прямо спросил Торбранд.

– Моя невеста стоит возле тебя. Вот она, – Хельги показал на Эйру, и она опустила глаза, которые все это время не сводила с него. – Ее имя – Эйра дочь Асольва. У нее на руке мой перстень.

– Этого не может быть! – даже невозмутимый Торбранд конунг подался вперед, быстро переводя взгляд с Хельги на Эйру. – Ты же обручен с дочерью Вигмара!

– Я не был с ней обручен. Мы только договорились обручиться в будущем, если будет на это воля богов. Норны рассудили иначе, и мой обручальный перстень сама судьба вложила в руки Эйры дочери Асольва. Позволь мне увезти ее с собой, и тогда я, как будущий родич твоей жены, буду обязан приложить все усилия ради примирения тебя и квиттов. Знаешь ли ты, что отныне раздоры квиттов прекращены и они больше не будут легкой добычей для тебя? Бергвид Черная Шкура, сын Стюрмира конунга, присоединился к клятве мира, которую квиттинские хёвдинги дали на озере Фрейра, в святилище Светлого Вана. Сейчас клятвой связаны Бергвид, как хёвдинг округи Фрейреслаг, Вигмар Лисица и Вильбранд из Хетберга. Даг Кремневый с Квиттингского Востока и Хагир Синеглазый из округи Флю не откажутся присоединиться к ней, потому что они всегда были в дружбе с Вигмаром. Энделя Домоседа больше нет – его принесли в жертву богам в святилище Стоячие Камни, и сама валькирия, Эльдахвит из рода Молний, приняла жертву и передала квиттам благоприятное пророчество. Отныне округа Эйнерктер принадлежит Тьодольву сыну Вальгаута, из рода Дрекингов, родичу Вигмара. Даже высадиться там на берег вам будет не так легко, как это бывало раньше. И власть над округой Раудберги отныне наследует Лейкнир сын Асольва, преданный Вигмару человек. Как видишь, квитты больше не станут проливать кровь в междоусобных распрях. Советую тебе не отвергать мира, который тебе предложен. И свою дружбу я тоже предлагаю тебе. Что ты скажешь?

Торбранд помолчал. Новость о клятве на озере Фрейра его не слишком порадовала, весть о почетно-плачевном конце Энделя Домоседа застала врасплох. В словах Хельги содержалась правда, весьма неудобная для фьяллей. Но если так, то этот день – последний, когда фьялли могут использовать на Квиттинге свое право сильного. Благоприятное пророчество… для квиттов? И это странное обручение… В обручение Эйры и Хельги Торбрандверил с трудом.

– Не сочти за обиду мой вопрос, Хельги ярл… – медленно начал Торбранд, а потом повернулся к Эйре. – Правда ли то, что я услышал, родственница? Ты обручена с этим человеком… достославным Хельги сыном Хеймира?

– Да! – задыхаясь от волнения, с побледневшим лицом и сияющими, как две черные звезды, глазами, Эйра шагнула вперед, сжимая руки перед грудью. – Это правда! Я обручена с ним… Я люблю его! Я люблю его превыше всего на свете, и всеми сокровищами девяти миров я владею с его любовью! Равного ему нет среди людей, и я буду с ним в жизни и смерти!

Всего этого было мало, чтобы выразить ее восторг. Сойди сюда сам Светлый Бальдр, он и то показался бы Эйре бледным и тусклым рядом с Хельги. Каждая черта его лица в ее глазах излучала сияние, отражая тот свет, который изливал ее взгляд, направленный на него. Клятва мира! Клятва на озере Фрейра! Квиттинг покончил с раздором, заложена основа возрождения его силы! И это сделал он, Хельги сын Хеймира! Он убил дракона вражды, он вывел племя квиттов на дорогу в будущее! Сердце Эйры билось, в глазах стояли слезы восторга, и сейчас она с наслаждением пронзила бы себя ножом у ног Хельги, если бы это было нужно ему или Квиттингу. Он стал для нее настоящим богом, тем, кто осуществил ее самые заветные, самые горячие мечты, без чего она никогда не смогла бы быть счастливой.

– Никто не разлучит тех, кого соединила судьба! – негромко сказал Хельги, глядя на нее и обращаясь к ней одной. Под этим сияющим счастливым взглядом, полным любви и восторга, он мог бы сейчас перевернуть небо и землю.

– Не думал я приобрести такого родича! – пробормотал Фреймар, и Торбранд конунг его услышал.

В самом деле, подобное замужество Эйры не укладывалось в его замыслы. Какое бы странное, неоднозначное впечатление ни производила племянница жены на него и его окружение, ее будущее не вызывало сомнений. Разумеется, он возьмет ее с собой во Фьялленланд и выдаст замуж за подходящего человека. Вроде того же Сигвальда Хрипуна или Эйнара Насмешника. Для обеих сторон это будет почетный и выгодный брак, и никто не скажет, что конунг плохо распорядился судьбой своей племянницы. Но это внезапное открытие все портило. Перстень с красным камнем он и раньше замечал на руке Эйры, но думал, что это подарок Бергвида Черной Шкуры, невестой которого ее называли. Считаться с Бергвидом Торбранд не собирался, но не считаться с наследником слэттенландского конунга невозможно.

– Ты просил у ее отца позволения на брак? – ровным голосом осведомился Торбранд и концом соломинки показал на Эйру.

– Нет. Я не хотел вмешивать сюда других людей, пока не выполню необходимых условий.

– Но без одобрения старших обручение не может считаться законным.

– У нее есть брат, который теперь распоряжается ее судьбой. Я пока не встречался с ним, но не думаю, чтобы он стал противиться.

– Где ее брат, пока что знает только Один. И раз его нет здесь, мне поневоле приходится считать себя ее единственным родичем.

Рядом стояла мать Эйры, а поодаль сидела бабка, но обе они промолчали. Кто они такие, две слабые женщины, рядом с могущественным конунгом фьяллей, пусть он всего лишь муж сводной сестры Эйриного отца?

– И ты не хочешь дать согласия на обручение? – прямо спросил Хельги.

– Нет, – Торбранд качнул головой. – У меня другие замыслы. Я привык сам решать, что мне делать с собой и своей родней. Я забрался так далеко от дома не для того, чтобы отступить. Если хочешь, Хельги ярл, ты можешь вернуться к Вигмару Лисице и сказать: я оставлю его дом и округу, если он выплатит мне дань – сотню мечей Хродерика. Иначе ему придется попробовать силой выбить меня отсюда. Но у него меньше людей, даже считая твоих, и они сражались, когда мои отдыхали. И со мной меч, который не знает поражений. Думаю, что если кому и нужен сейчас мир, то не мне.

– Ты сказал правду. Поражений не знает твой меч. Но каждому владельцу он служит только какой-то срок. Разве ты знаешь свой срок?

– Каков бы он ни был, я не в силах его изменить. Если он настал – сколько бы я ни пятился, судьба настигнет меня. И я предпочитаю встретить свой конец с честью. Чего и тебе желаю, Хельги сын Хеймира!

– Надеюсь, твое пожелание сбудется, – сказал Хельги и поднялся на ноги. – Так вот что, Торбранд конунг. Раз уж мы оба здесь встретились и ни один не хочет уступить другому дорогу, путь нас рассудит Один. Я предлагаю тебе поединок. И тот, кому боги подарят победу, получит то, к чему стремится. Незачем снова поливать кровавым дождем эту землю. Иначе на ней больше ничего не будет расти. Пусть жертвой Одину станет только один из нас. А войска наши после поединка разойдутся мирно, и те, кто останется без вождя, уйдут в свою землю, а победитель не будет им мешать. Принимаешь ты эти условия?

Торбранд помедлил, потом кивнул:

– Никогда мне еще не случалось отказываться от вызова, хотя, признаться, давно не случалось его слышать! Я согласен. Сейчас ты, Хельги ярл, вернешься к Вигмару и квиттам. Если они согласны доверить тебе защиту своей земли, то пусть пообещают в случае твоего поражения выплатить мне дань, о которой я говорил. Если же Один отвернется от меня, мои ярлы уведут войско, никого здесь больше не трогая. Утром мы встретимся на берегу озера и принесем жертвы богам.

Хельги наклонил голову в знак согласия. Эйра смотрела на него горящим взглядом, сжимая руки перед грудью, и на ее руке ослепительным красным огнем горел перстень альвов. Это он тоже делал ради нее. Один дракон побежден, но второй еще жив, и пока он жив, мира на Квиттинге не будет. И Хельги был намерен довести дело до конца. Только тогда она будет счастлива, только тогда он выполнит завет свой судьбы.