Глава 7

Каждый день, когда приходило время садиться за стол, Тюра принималась хлопотать, суетиться и делать вид, что ужасно занята – лишь бы только не смотреть в унылые лица домочадцев. Каждый день одно и то же: рыба, немножко овсянки, иногда творог. Правда, время от времени подростки приносили из лесу зайцев и глухарей, но разве этим накормишь двадцать восемь человек? Настоящих же охотников, способных раздобыть дичь покрупнее, в Березняке не осталось. Тюра понимала, что в нынешнем оскудении припасов ее вины нет, но с тех пор как все остальные уехали, хозяйкой Березняка звалась она, и ей было неловко.

– Ешьте, что дают, а то и этого не будет! – ворчала старая Гуннхильд. – Ишь, хотите жирного кабана каждый день? Это в Валхалле. Только такие лентяи, как ты, Ламби, туда не попадают. Ешь. А не нравится, ступай сам раздобудь чего-нибудь.

– Чего я раздобуду? – безнадежно вздыхал конюх Ламби, щуплый и в придачу слегка косоглазый.

– Не знаю чего, раз тебе не нравится хорошая свежая рыба. Бобровых хвостов и медвежьих ребер на серебряном блюде у нас для тебя нет. Мы бедные! Скоро будем есть мох, тогда пожалеешь об этой каше!

Аста и Кайя канючили, возили ложками в миске, больше размазывали надоевшую овсянку по стенкам, чем ели, и выпрашивали хлеба. Хлеб пекли редко, в муку добавляли размолотые желуди и сосновую кору. Но и этот хлеб, страшный и жесткий, приходилось беречь и выдавать домочадцам по маленькому кусочку. Урожай получился так себе, а весь запас ячменя хранился как последнее средство для уплаты дани.

– А отец привезет хлеба? – приставала Кайя. – Когда он привезет?

– Да, я думаю, привезет, – отвечала Тюра, уклоняясь от последнего вопроса. А про себя прибавляла: если, конечно, Хагир сумеет раздобыть вам отца. – Будете хорошо себя вести, я вам дам кусочек сыра.

– А я хорошо веду! – кричала Аста. – И себя, и ее!

Будучи старше на два года, она сама себе поставила в обязанность присматривать за Кайей.

Дни проходили, давно выпал и растаял первый снег, шли дожди, море темнело и все чаще грохотало бурями, так что даже в доме было слышно. И с каждым днем на душе копилась тяжесть.

– Что они могут делать так долго? – расспрашивала Тюра Эгдира как единственного ныне обитателя Березняка, имевшего представление о походах. – За это время можно три раза сходить до граннов и обратно.

– Но ведь им не просто сходить, – отвечал Эгдир, пожимая плечами. – Им еще надо это… раздобыть… Чтобы явиться к тому полуоборотню не с пустыми руками.

Тюра вздыхала. Морские походы и сражения она представляла себе смутно, и чем больше времени проходило в ожидании, тем более опасными они становились в ее воображении. Гибель в море мужа, с которой она вполне примирилась уже давно, теперь постоянно вспоминалась, лезла в голову и казалась предостережением, даже пророчеством. Очень может быть, что сейчас, в этот самый день, когда в Березняке все тихо и даже светит осеннее солнце, все хозяева усадьбы уже в плену – не только Стормунд, но и Бьярта, и Хагир. Тут опадают последние желтые листья, овцы еще на пастбище, и отсюда, с пригорка, видно, как подростки-пастухи бегают друг за другом в какой-то дурашливой игре; коровы в хлеву, во дворе сушится выкрашенная шерсть, а Эгдир повел людей выбирать сети. Все вроде как-то идет: не слишком здорово, но и до поедания мха пока не дошло. Вот только Хринг, лучший в усадьбе кузнец, уплыл с Хагиром, а Хёрд и Эйк, его сыновья, даже стремя поправить не умеют… Чему он их учил?

Тюра стояла у дверей дома, чувствуя на лице мягкое тепло солнечного луча, жмурилась от удовольствия, а в душе бил тайный родничок тревоги. Может быть, все они в это время уже сидят в плену и ждут выкупа, собрать и привезти который больше некому. Или уже проданы в рабство каким-нибудь говорлинам, которые их завезут дальше края света. Или убиты в битве… Или просто утонули в бурю. На свете так много опасностей! А когда только и делаешь, что хлопочешь по хозяйству да размышляешь о бедах, их становится все больше и больше. А человеку надо так мало – хватит всего одной. Какой-нибудь паршивый подводный камень, и все – холодные руки морских великанш обнимают всех тех, кого так хочется обнять ей самой. Тюре мерещились бледные, с закрытыми глазами лица Бьярты и Хагира, и она жмурилась, отгоняла видения, лихорадочно искала себе какое-нибудь дело, лишь бы только не думать. Она никого не хотела пугать своими опасениями, и оттого они, неразделенные, грызли ее день и ночь.

Каждый день кто-нибудь бегал на мыс и смотрел, не идет ли корабль. Каждый вечер на мысу собиралась целая толпа: люди приходили и из Березняка, и из других домов по соседству. Женщины судачили, дети играли, бросали камешки в море.

– Когда я вырасту и буду ходить в походы, я всегда буду возвращаться домой вовремя! – угрюмо бормотал Коль. – И привозить много-много добычи и еды. Чтобы всем-всем хватало. Еще и до первого снега будет далеко – а я буду уже дома!

– Молодец! – одобряла Тюра. – Так и нужно поступать, если не хочешь, чтобы твоя мать поседела раньше времени.

– Что-то мне не думается, что Колю будет очень везти с добычей! – тихо хихикала Аста. – Но ты, мамочка, ведь еще не седеешь?

И она задирала голову, точно хотела заглянуть под серое покрывало Тюры.

– А зачем ей седеть – Коль же не ее сын! – вставляла Кайя. – Он – мамин и папин.

– Очень умно! – Аста хохотала, радуясь, что шестилетняя двоюродная сестра настолько глупее ее. – Мамин и папин! А другие что же, по-твоему, тетины и дядины?

– А то как же!

– Вот дурочка-то! Коль, ты послушай, какая у тебя глупая сестра!

– У меня две глупых сестры! – сердито отвечал мальчик. – Вот уйду в море и больше никогда не буду вас слушать!

Когда начинало темнеть, холодный ветер с моря гнал людей к теплому очагу. Но и дома весь вечер они ждали, тайком прислушивались и до самой ночи, до того, как заснуть, ждали, не постучат ли в ворота, не раздадутся ли знакомые голоса, которые уже подзабыты за двухмесячное отсутствие. Ах, как хорошо и весело тогда станет! «Мне не надо никакой добычи! – думала Тюра каждый раз, когда расчесывала волосы, мысленно обращаясь к богине Фригг. – Мне хватит и того, что они вернутся. Пусть даже без Стормунда. Но хотя бы Бьярта и Хагир с людьми. Тогда усадьба устоит». А иначе… Сейчас они все – она с Астой и Кайей, старая Гуннхильд, восемнадцатилетняя вдова Сигрид, хромой Эгдир, подслеповатый Ламби, неумелые Эйк и Хёрд – даже не ветки без ствола, а так, мелкие щепочки. Когда садятся за стол, кажется, что в усадьбе много людей, а приглядишься – подростки, женщины, старики, увечные. Порой Тюре становилось так страшно, что хотелось закрыть глаза и ничего не видеть. Усадьба Березняк сейчас – домик из прутиков, который рухнет от первого порыва ветра.

Новости явились совсем не так, как ждали. Как-то в полдень Аста и Кайя играли в медведя на пригорке над морем. Речь о медвежьей охоте шла утром за едой: взрослые рассуждали, как хорошо было бы завалить жирного осеннего медведя, и Эгдир согласился, если нога не будет болеть, на днях пойти поискать берлогу. У него есть на примете местечки… Медведем была Кайя, а Аста вооружилась «копьем» из ореховой палки с обожженным черным концом и даже хромала, как Эгдир. Вон она, бродит по склону, выискивает следы.

Сидя в кустах, Кайя посматривала в щелки между ветками. Пусть ищет – медведь не такой дурак, чтобы бегать и оставлять следы. Он сидит тихо. В такой хорошей берлоге отчего же не посидеть? С гребня пригорка было далеко видно: с одной стороны вода фьорда под высоким обрывом, березовый и дубовый лес над скалами из желтого, местами розоватого известняка; позади – долина с пожухлой травой и даже тот склон, где Коль когда-то подстрелил «дикую» овцу. Жалко, что тогда же кто-то приехал и Колю не досталось как следует.

И вдруг Кайя увидела корабль. Он полз еще далеко и казался маленьким, но золоченая звериная голова у него на штевне блестела под лучами солнца. Было очень красиво. Кайя загляделась. Жаль, что у отца корабль совсем не такой, гораздо хуже. Людей издалека не удавалось различить, и так легко верилось, что корабль – живое существо, которое плывет самостоятельно, куда само хочет. Это дракон, он плывет по морю. Он хочет украсть дочь конунга и увезти ее в свою пещеру в горе на самом краю света. А дочь конунга – это она, Кайя, от него-то она и спряталась в эти кусты. Это ее собственная пещера, а все стены в ней увешаны коврами. Вместо светильников у нее золото – это оно светится и блестит на листьях. Надо только сидеть тихо, и тогда дракон проплывет мимо и не заметит. Кайя так хорошо представила, что за ней охотится дракон, что внутри все замерло; было жутко и весело.

Что-то ткнуло ее в спину. Кайя обернулась: на нее смотрели черный конец палки и недовольно нахмуренное лицо Асты.

– Ты что, заснула? – сердито спросила сестра. – Ты – медведь в зимней спячке? Мне до весны тебя ждать? Ты должна выскочить и зарычать. Я же тебе говорила, а ты никогда не слушаешь!

– Смотри, там дракон! – Кайя подвинулась и показала в щель между ветвями. – Давай мы с тобой будем дочери конунга, а он приплыл за нами. Если сидеть тихо, он нас не заметит…

Глянув на дракона, Аста даже приоткрыла рот от изумления, и Кайя загордилась: вот какую замечательную вещь она нашла. Но Аста тут же пришла в себя и охнула:

– Треска ты глупая! Это же фьялли!

– Сама ты треска!

– Фьялли, дурочка, ты что, не слышала? Они нас всех поубивают! Бежим скорей!

Бросив свое копье на землю, Аста схватила сестру за руку, выволокла ее из-под куста и пустилась бежать к усадьбе. Кайя спотыкалась и ныла: она не очень поняла, в чем дело, но сообразила, что дело оборачивается как-то плоховато.

Большой крепкий боевой корабль на двадцать шесть скамей с позолоченной головой рогатого дракона шел по фьорду на веслах, а красный щит на верхушке мачты как будто высматривал дорогу. Дружина насчитывала человек шестьдесят. Когда «Златорогий» подошел к корабельному сараю, на берегу было пусто. Фьялли быстро попрыгали в воду, открыли двери сарая и убедились, что хозяйского корабля там нет. Это уже сказало кое-что о положении дел в усадьбе. «Златорогого» вытащили на песок, человек десять остались его охранять, остальные быстро направились вверх по тропе.

Ворота Березняка оказались закрыты, вся окрестность как вымерла, только на дальнем склоне можно было разглядеть пасущихся овец. Показывая на них друг другу, фьялли оживленно переговаривались и смеялись.

Молодой, лет двадцати пяти, предводитель фьяллей постучал обухом секиры в ворота.

– Где ты там, Стормунд по прозвищу Ёрш? – крикнул он. – Спрятался? Не бойся, я тебя сразу бить не буду. Или ты меня не узнал? Я Ормкель сын Арне, мы с тобой не раз встречались. Я был у тебя в гостях год назад и обещал приплыть еще. Открывай ворота. Понимаю, что тебе страшно, но другого выхода нет. Я ведь обещал, что буду у тебя в гостях, а я всегда выполняю свои обещания.

– Хозяина нет в усадьбе, – ответил из-за ворот Эгдир. – Он уплыл в море, и мы уже много месяцев его не видели.

– Вот как! – с явным разочарованием ответил Ормкель сын Арне. – А кто есть из хозяев?

– Да можно сказать, что никого нет.

– А ты кто? Со мной разговаривает воротный столб?

– Я – Эгдир сын Эйдвина, только я хозяин самому себе, больше ничему.

– Обидно! Ну, ладно, делать нечего. Придется мне самому побыть хозяином усадьбы. Открывай, хозяин самому себе.

Эгдир открыл ворота. Противиться было бесполезно, а героев, жаждущих немедленной славной гибели, в Березняке не осталось. Все, имевшие к тому хоть малейшую склонность, уплыли с Хагиром и сейчас находились очень далеко от места, где в них была сильная нужда.

Фьялли толпой ввалились в ворота, Эгдир отступил в сторону, пропуская их, и на него почти никто не глянул. Пришельцы мигом заполнили усадьбу. В кухне сидело с десяток рабов, служанки забились в девичью. Пройдя в гридницу, предводитель фьяллей нашел ее совсем пустой, и это яснее слов говорило: ни хозяев, ни воинов в усадьбе нет.

В пустой гриднице возле резного столба стояла молодая женщина со вдовьим покрывалом на голове. Аста и Кайя прижимались с двух сторон к бокам Тюры: она пыталась прогнать их в девичью, но они визжали и не хотели от нее отрываться. И еще Коль куда-то подевался!

Вожака пришельцев Тюра узнала: он бывал здесь в прошлые годы вместе с Асвальдом Сутулым, и она помнила это круглое лицо с маленькой светлой бородкой. При невысоком росте Ормкель сын Арне казался коренастым и крепким и, как видно, очень гордился своим новым положением вожака: оружием с серебряной отделкой, серебряной гривной с подвеской в виде огромного молота – еще немного, и им действительно можно было бы ковать. Глядя в его горделиво-самодовольное лицо, Тюра даже пожалела, что к ним не явился сам Асвальд ярл: молодой честолюбец куда хуже старого честолюбца. Старому, быть может, будет где-то приятно проявить великодушие, хотя это не наверняка, а вот молодой вылезет сам из шкуры и других вытряхнет, лишь бы заставить о себе говорить. А создать себе славу жестокостью гораздо легче, чем великодушием. Сожги дом с людьми – и о тебе весь свет заговорит. Люди сами виноваты, прославляют зверей…

Заметив Тюру, замершую, как некий живой столб, Ормкель показательно вскинул брови и с пренебрежительно-удивленным видом окинул Тюру взглядом с ног до головы: дескать, это еще что такое?

– Ты, береза пряжи, не помню, как тебя зовут! – с таким приветствием он обратился к ней и кивнул, приглашая подойти. Тюра притворилась непонятливой и осталась на месте. – А что же мне тот «хозяин самому себе» наврал, что тут нет никого из хозяев? Ты же сестра хозяина?

– Я – сестра его жены, – ответила Тюра, очень стараясь, чтобы голос не дрожал. Но он звучал так неестественно, что лучше дрожи выдавал ее страх. – Мне здесь ничего не принадлежит.

– Ну, я сам посмотрю, что тут есть!

– Мы приготовили тебе дань. Пусть твои люди ничего не трогают. Мы передадим тебе зерно, шкуры и железо. Мы условились с Асвальдом ярлом…

– А серебро?

– Серебро у нас не растет на полях. Стормунд хёльд отправился его добывать…

– Но ему не слишком-то повезло, надо думать! – Ормкель презрительно хмыкнул.

Тюра молчала: к сожалению, он, скорее всего, прав. Ормкель прошелся по гриднице, осматривая ее голые серые стены с клочьями мха и разочарованно посвистывая, точно обнаружил, что сделал негодную покупку. Дойдя до хозяйского сиденья, он поставил ногу на ступеньку, с небрежным изяществом взмахнул краем плаща, уселся, величаво выпрямился и вопросительно глянул на Тюру: видела? Да он перед ней красуется! – сообразила она, ждет от нее восхищения! Подобное наглое самодовольство в захваченном доме не укладывалось у нее в мыслях, и она смотрела на Ормкеля с изумлением, которое он при всем желании не смог бы принять за восхищение.

– Ну, хотя бы пиво у вас есть? – холодно осведомился Ормкель, глядя на Тюру сверху вниз.

– Есть, но я не уверена, что оно тебе понравится. Мы ведь не ждали таких знатных гостей… Мы ждали Асвальда ярла, и не сейчас, а хотя бы через полмесяца…

– Асвальд ярл болен, но не радуйтесь – он проживет еще сто лет! Я – его родич, и мне поручено собрать дань с его земель.

– Ты – его родич? – Тюра удивилась. – В прошлом году ты не был его родичем.

– Я обручился с его дочерью, хотя тебе, конечно, незачем это знать! – ответил Ормкель. Он так гордился этой новостью, что не упускал случая ее огласить. – Ну, давай твое дрянное пиво. Да вели сварить нового, побольше и получше. Мы, мне сдается, побудем у вас, пока соберем все по соседству. Зачем свободному месту пропадать?

Тюра пошла в погреб. На дворе фьялли уже резали овец и требовали развести огонь; какой-то удалец сбивал с погреба замок, но посторонился, когда Тюра сказала, что идет за пивом для Ормкеля. Она прошла, фьялль проследил за ней с таким значительным интересом, что Эгдир встал на пороге, загораживая ее.

– Ты чего? Куда лезешь, рыжий? – стал наскакивать на него фьялль.

Тюра наливала пиво в ковшик, и руки у нее дрожали: было ощущение, что она барахтается в ледяной воде, а рядом ни берега, ни помощи. Сколько все это продлится и чем это кончится? Что она будет делать одна? Ни дом, ни домочадцев, ни саму себя она не может защитить. И просить защиты не у кого. Что бы тут ни случилось, все соседи будут смирно сидеть по своим усадьбам и дворам. Челядь Ульвмода Тростинки и Торвида Лопаты никогда не справится с сильной, выученной и вооруженной дружиной Ормкеля сына Арне.

Пиво для Ормкеля она принесла в простом бычьем роге безо всякой оковки. Ормкель посмотрел на него с явным презрением.

– Что, прямо сейчас у коровы отломила? – осведомился он, и фьялли вокруг засмеялись. – Убери эту дрянь! Торкель! Дай мне мой кубок! А то от одного вида тошнит.

Один из фьяллей подал кубок – серебряный, небольшой, весь обвитый чеканкой с фьялльским узором: тоненькие, сложно переплетенные ремешки, в которых будто запутался молот на короткой толстой рукояти. Хоть это не из награбленного. Тюра перелила пиво и подала молча. Что, еще желать ему здоровья и благополучия под этим кровом? Он сам не так себя повел, чтобы ждать от нее учтивости. Тюра понимала, что лучше быть с незваными гостями поприветливее, но не могла выдавить из себя лишнего слова.

– А что, во всей округе хозяева тоже ушли в море и много месяцев не возвращаются? – сам спросил Ормкель. Нюхнув пиво, он сморщился: – Кислятина! Дрянь какая-то! Ты чего мне принесла, Хильд котлов?

– Я тебя предупреждала, – сдержанно ответила Тюра. – Лучше у нас нет. Здесь не Валхалла.

– Да уж я вижу! Ну, я-то уж раздобуду пива получше! – пообещал Ормкель и все-таки отпил из кубка. – Пью, потому что благородный человек не должен обижать красивых женщин! – предупредил он, глянув на Тюру поверх кубка.

Надо же, все-таки вспомнил о вежливости. А то на ум уже приходит вопрос: в каком свинарнике тебя растили?

– А иначе ни за что бы… А ты вдова, Гунн покрывала? – спросил Ормкель.

– Да, – так же сдержанно ответила Тюра. Сам не слепой, сам видит серое покрывало с короткими концами.

– Значит, тебе нужен муж? – с понятным намеком спросил Ормкель, и фьялли вокруг опять засмеялись. – Это мы можем устроить.

Тюра наконец подняла взгляд на Ормкеля. В ее светлых глазах блестело негодование, подавившее даже страх.

– Но ведь благородные люди не обижают женщин! – напомнила она Ормкелю его собственные слова, и ее голос звенел от гнева. – Я уж как-нибудь позабочусь о себе сама! Асвальд ярл никогда бы не позволил себе воевать с женщинами, потому что понимает: мужчину такие победы не украшают!

От досады на ее щеках выступили розовые пятна, и она стала больше похожа на Бьярту, чем обычно. Ормкель хмыкнул, кинул взгляд кому-то из своих: видели? Те ухмылялись. Но ее последние слова его задели; перестав улыбаться, он резким движением поставил кубок на стол, так что пиво с самого дна выплеснулось на доску.

– Помолчи! – крикнул Ормкель. – Не твое дело разбирать дела Асвальда ярла, да и мои тоже! Я сам разберусь, что меня украшает, а что нет, обойдусь без твоих советов! Я – хозяин в этом доме, и на всем вашем паршивом Квиттинге нет других хозяев, кроме нас!

Тюра молчала, с усилием стараясь унять внутреннюю дрожь. Спорить с ним не имеет смысла. Если за кем-то право сильного, опровергать его доводами ума и чести бесполезно: против силы поможет только сила. А где ее взять?

Оставив Ормкеля торжествовать победу, Тюра ушла в девичью. Аста и Кайя, слава богине Фригг, сидели там. Фьялли, правда, уже заглядывали сюда, переворошили все сундуки, но почти ничего не взяли, только чулки, которые Тюра и Бьярта успели навязать для своих мужчин за последние месяцы, да куски полотна разодрали на обмотки под башмаки. Больше, похоже, им ничего не показалось достойной добычей. Вот бы им повеситься на этих чулках!

Тюра сидела на скамье, сложив руки на коленях, и у нее было такое чувство, будто скамья стоит на самом краю пропасти и может в любое мгновение сорваться вниз. Ни привычный дом, ни даже она сама сейчас себе не принадлежала: у всего этого появились другие хозяева. И можно ждать чего угодно: ограбления, позора… Спрятать под платье нож, поджечь дом или совершить еще какое-нибудь столь же героическое деяние ей не приходило в голову: мать маленькой дочери не имеет права ценить женскую честь дороже жизни, а хозяйка не может, ради торжества над врагами, оставить двадцать семь стариков, женщин и детей без крыши над головой в самом начале зимы. Для Тюры и вопросов таких не стояло. Но чувствовать себя беспомощной и беззащитной было противно и тревожно до тошноты.

Бьярта любит говорить, что не в каждом человеке сидит преступник, выжидающий лишь удобного случая. Да, но если ей попадется один из немногих, в ком преступник все же сидит, то и одного хватит. Фьялли обнаглели, за много лет привыкнув к безнаказанности. У себя дома эти парни отнюдь не преступники; обойдись кто-нибудь непочтительно с сестрой или невестой того же Ормкеля, он будет пылать возмущением и жаждать мести. Может быть, как человек среди людей он и неплохой; беда в том, что их, квиттов, он как бы за людей не считает. Тюра то пугала, то успокаивала сама себя, внутри билась противная дрожь, похожая на тошноту, в животе шевелилось что-то холодное, и все от страха. А надо держаться спокойно и не принимать вида жертвы – этим-то видом вернее всего подтолкнешь к нападению того, кто, может, и колеблется…

А тут еще Коль запропастился! Бегает целыми днями невесть где! Потом вернется – а тут такое делается.

– Мама, а что будет? – шептала Аста, прижавшись к ее боку, по своей привычке, и цепляясь за шею руками. – Они скоро уйдут?

– Не знаю! – в тоске отвечала Тюра. – Боюсь, что не скоро. Сидите тихо и не выходите отсюда. А то вас увезут за море и продадут в рабство! И заставят крутить жернова по целым дням!

– А где Коль? Разве он большой, что ему можно?

– И ему нельзя. Когда он появится, я и ему велю не выходить.

Но наступил вечер, а Коль так и не появился. В полдень он гулял на склоне пастбища вдвоем с Бьёрном, сыном Эгдира. Они хотели пойти в рощу и теперь спорили, осталось там еще хоть сколько-нибудь орехов или нет. Увидев на тропе от моря толпу незнакомого народа, они на всякий случай посчитали их врагами и залегли за камни. Было холодно, страшно и увлекательно.

– Это фьялли! – возбужденно шипел Коль, разглядев оружие и знак молота на щитах пришельцев. – Вот здорово! Это фьялли! Бежим!

Он хотел мчаться к усадьбе, но Бьёрн его удержал. В свои тринадцать лет он отличался завидным здравым смыслом.

– Лежи! – Бьёрн поймал Коля за руку и дернул. – Не успеем! Видишь, ворота закрывают! Только зря покажемся. Тут нас не увидят. А потом – в лес.

Лежа за камнями, они видели, как фьялли немного постояли под воротами, потом ворота открылись и впустили их внутрь.

– Вошли! – шептал Коль. – Надо… Надо бежать за помощью! – решил он и возбужденно оглянулся к Бьёрну. – Надо сказать соседям!

– Очень им надо! – отозвался Бьёрн. – Побежим в лес, пока нас не видели. А там посмотрим. Я туда, к фьяллям, не пойду!

– И я не пойду! Но надо сказать Ульвмоду. И Торвиду. И рыбакам тоже.

– Очень им надо! Никто не будет связываться. Пойдем к Триллю, он нас покормит пока. А там видно будет.

– Ну и беги к своему толстому Триллю! – Коль обиделся и вскочил на ноги, забыв, что надо прятаться. – А я побегу к Ульвмоду и ему скажу. Может, надо будет биться, и я тоже буду.

– Да какое там биться! И тебе куда?

– А вот увидишь куда! Я – как Хагир! Он в одиннадцать лет бился, а я буду еще раньше!

И больше не слушая друга, Коль пустился бежать через пастбище к усадьбе Ульвмода. Он был взбудоражен и воодушевлен – такое не каждый день случается! Наконец-то и у него есть случай совершить подвиг! Вся повседневная мелочь, необходимость умываться, глотать надоевшую овсянку, беречь башмаки и все такое, отпала и провалилась куда-то, осталась только ожившая сага. Давний подвиг одиннадцатилетнего Хагира, о котором Коль часто слышал от матери и тетки, заставил и его жаждать славы. Скорее бы добраться до людей, а там они, может быть, вместе пойдут в битву!

Но Ульвмод Тростинка, услышав новости, выложенные задыхающимся и раскрасневшимся мальчишкой, про битву даже не заикнулся. Побледнев, он стал раздавать указания челяди: скорее забрать всех овец с пастбища и перегнать их подальше в лес, в лесной сарай. В усадьбе захлопали двери, заскрипели крышки сундуков. Запрягали лошадей, на волокуши грузили узлы с самым ценным добром. Ульвмод велел готовить хорошее пиво, печь хлеб, жарить мясо: наименее желанных гостей надо встречать получше, целее будешь. Дань его уже была приготовлена и ждала. У Коля Ульвмод спросил только одно:

– А что, твоя тетка была дома, в усадьбе?

– Не знаю, – хмуро ответил Коль. – Наверное, да, где же ей еще быть.

Ульвмод только покачал головой и ничего не сказал.

Близился вечер, когда три корабля во главе с «Драконом» пересекли море Небесного Блеска и подошли к Острому мысу, и решено было переночевать здесь.

Уже темнело, и Бергвид сын Стюрмира, впервые в сознательной жизни приближавшийся к родному полуострову, мало что мог увидеть. Узкий длинный мыс напоминал кончик языка какого-нибудь спящего дракона. Местность была низкая, только вдали, где мыс расширялся и переходил в основную часть полуострова, поднимались холмы. Здесь и там росли какие-то чахлые рощицы, беспорядочные кустарники. Вдоль берега нередко чернели круги старых кострищ, валялись кости, всякий мусор: Острый мыс находился на перекрестке путей через южные моря и, несмотря на свою дурную славу, часто посещался мореходами. Высохший вереск свистел под порывами ветра, пригибался, точно изнемогал в борьбе со злой судьбой.

Корабли вытащили на песок, хирдманы пошли за дровами и водой. К Гельду, стоявшему вместе с Хагиром возле кораблей, подошел Фримод ярл.

– Неприветливое место! – отметил он, оглядываясь. – Даже странно. В который раз тут хожу и все удивляюсь: хоть бы кто-нибудь догадался построить гостиный двор! Хозяин за лето озолотился бы! Вы оба вроде умные люди, так отчего же у вас такие недогадливые соплеменники?

– Это просто у одного ярла немножко плохая память! – ответил Гельд. – Я же тебе десять раз рассказывал, что здесь когда-то было.

– Так это здесь? – Фримод ярл опять огляделся. – Это и есть тот самый Острый мыс?

– А какой же еще? У нас только один Острый мыс.

– Похоже, что тут под каждым кустом по покойнику! – сквозь зубы бросил Бергвид.

Он кутался в плащ и настороженно осматривался, точно чуял поблизости врагов. Гельд мысленно ему посочувствовал: родина, та земля, править которой Бергвид со временем предполагал, встречала его неприветливо. Мрачный, унылый, холодный вечер не располагал к мечтам о будущей удаче и славе. Небо затянули тучи, сумеречный воздух казался серым, порывы ветра несли мелкие брызги морской воды. Было сыро, холодно, неприютно, хотелось в теплый дом к очагу, но ни того, ни другого на Остром мысу не имелось. Казалось, и во всем мире тоже.

– Так оно и есть, покойников здесь хватает! – подтвердил Гельд. – Но бояться нечего, все здешние покойники уже тихие, как им и полагается. Пятнадцать лет лежат, привыкли. Правда, четверо уважаемых мужчин имеют привычку тут бродить, но только в те ночи, когда меняется луна…

– Тут что, свой оборотень? – оживленно спросил Фримод ярл и огляделся, всем видом выражая полную готовность к встрече.

– Не оборотень, а призрак. Точнее даже целых четверо призраков. Это очень страшная и довольно давняя сага. Но зато совершенно правдивая, что у меня редкость. Пятнадцать лет назад состоялась битва, и в этой битве одна ведьма, та, что теперь жена Торбранда конунга, взяла в плен четырех колдунов из племени квиттов. Она привезла их сюда, на Острый мыс. Это были очень сильные колдуны, особенно когда соберутся вместе. Ведьма не могла с ними справиться. И тогда она призвала на помощь морских великанш. Она связала колдунов своими чарами и оставила на островке, который в прибой заливается водой. Они захлебнулись, а потом стали призраками. Над этим островком в полночь пляшут голубые огоньки. Вон там. – Гельд показал через плечо в море. – Может быть, и сегодня увидим. А каждый раз, когда луна переменяется, один из колдунов выходит из моря и обходит Острый мыс. Но они ничего плохого не делают. Трое молчат, а один, который выходит в полнолуние, любит пророчить людям всякие неприятности. Вот с ним я бы не хотел встретиться.

– Боишься дурных пророчеств? – Бергвид насмешливо глянул на него.

– Нет, просто с этим колдуном я успел поссориться, пока он был жив. Это было лет пятнадцать назад, но я полагаю, что он меня не любит до сих пор. Что остается делать мертвым, кроме как помнить старые обиды? Это у живых есть другие развлечения. А у мертвых ведь ничего не прибавляется, им приходится вечно перебирать одно и то же.

– А ты ведь бывал тут раньше, до разорения? – спросил Хагир. – Ты знаешь, где стояла усадьба Лейрингов?

– Конечно. Она не так уж далеко отсюда. Будь посветлее, ты отсюда ее увидел бы. То есть те кусты, которое растут на ее месте.

– Хотелось бы посмотреть поближе.

– В такую темноту ты не много увидишь.

– Мы все равно должны принести жертвы в честь возвращения конунга на землю Квиттинга. Лучше всего сделать это на месте усадьбы Лейрингов, его материнского рода.

Решили идти не откладывая. Фримод ярл был оживлен и даже слегка суетился: он любил жертвоприношения, как все шумное и торжественное, и для него это служило отличным средством скрасить сумрачный и холодный вечер. Сопровождать будущего конунга вызвались все квитты и еще несколько десятков Гельдовых барландцев и Фримодовых кваргов. Светя множеством факелов, вся толпа отправилась в глубь мыса.

– Вот увидишь, нарвемся на покойничка! – переговаривались кварги, шагавшие неподалеку от Хагира. – Такая толпа подвалила – непременно кто-нибудь да вылезет поздороваться! Как кровью запахнет, так и вылезет!

– Слушай, а может, там эти Лейринги клад зарыли? Они же богатые были, не хуже Фафнира. Наверняка там что-нибудь да зарыто!

«Клад! – думал Хагир, ловя ухом обрывки этой болтовни. – Где Лейринги зарыли свои сокровища! Я уже видел одно такое место: в могиле старого оборотня в земле граннов. Во многих переходах отсюда. Тюр Однорукий! Где же теперь рассеяны сокровища Лейрингов и всего племени квиттов, на каких далях, в каких морях и землях! Их теперь никогда больше не собрать! Наши сокровища разошлись, разлетелись, как пепел по ветру, а нам остались только пожарища, заросшие кустами. Тюр Однорукий! И как ты это терпишь!»

Хагир глянул вверх. Черные тучи все еще тянуло ветром на юг, но в просветах уже можно было различить желтоватый блеск луны.

– Вон там летел Волчий камень, когда Тюр его бросил! – обернувшись, Гельд прочертил поднятой рукой широкую дугу. – Я сам не видел, меня тут не было тогда, но мне рассказывали надежные люди. Говорили, это было похоже на огромную огненную звезду, на облако, полное пламени. Камень летел с таким жутким свистом, что у людей закладывало уши, и притом так быстро, что его нельзя было разглядеть, и только по небу виднелась одна сплошная огненная дорога.

– И куда же он улетел? – расспрашивали хирдманы.

– Туда, на север, в Медный Лес. Тюр ведь сказал, что новый конунг квиттов должен найти этот камень и положить на него левую руку, в ту самую выемку, где отпечатана рука самого Тюра. И если это будет истинный конунг, сужденный Квиттингу богами, то камень отзовется на его прикосновение.

Все, кто его слышал, разом оглянулись на Бергвида. Он опустил глаза, но его лицо отражало гордую уверенность, что и это пророчество говорило о нем. Про Волчий камень мать ничего ему не рассказывала, но от всеобщего внимания, от больших ожиданий Бергвид как бы рос с каждым днем, держался все более уверенно и горделиво. Даже молчание его казалось сдержанностью человека, который не обращает внимания на пустяки, а необщительность принимали за погруженность в великие думы.

– Чем отзовется? – спросил Гьяллар. – Скажет: «Привет»?

– Не знаю. – Гельд пожал плечами. – Я же не Тюр. Больше он ничего не сказал. А люди думают, что Волчий камень ушел в землю на три человеческих роста. Про это Тюр ничего не говорил, но в народе есть такое мнение. И я слышал, что уже были храбрецы, ходившие его искать.

– Кто это? – с изумлением воскликнул Хагир.

Бергвид бросил на Гельда негодующий взгляд, как будто именно барландец и пытался присвоить его законные права.

– Я ни одного такого не знал, поэтому точно тебе ответить не могу. Но ведь Тюр вовсе не сказал, что новым конунгом будет какой-то родич старого. Так что любой, кто чувствует себя в силах, может попытаться.

– Никто, кроме меня, не имеет прав на наследство моего отца! – негромко, но непреклонно произнес Бергвид. – И если кто-то усомнится в моих правах, то сами боги подтвердят их.

– Да, конечно, – сдержанно согласился Гельд.

Растущая надменность Бергвида тревожила его. Внимательно за ним наблюдая, он замечал, что сын Даллы не глуп, но неразвит и мало способен к пониманию. Он не слабодушен, но сила его слишком негибка. Один раз ему сказали, что он – избранник богов и конунг, и сдвинуть его с этой мысли будет невозможно. Он уже сейчас считает себя правым всегда и во всем. Хагир предлагал было поучить его владеть оружием, сам Гельд пытался рассказать ему о богах, о прошлом Квиттинга, предлагал обучить рунам – среди рабов усадьбы Ревущая Сосна его ничему такому, конечно, не учили. Не учила и мать, вынужденная до срока скрывать его происхождение даже от него самого. Но Бергвид встречал эти предложения легкой пренебрежительной улыбкой, так что предлагавшие чувствовали себя дураками: надо же, взялись учить конунга! И возникало сомнение: может, он и правда все знает и умеет, не учась? Но в такое Гельд не верил. Его наблюдательность и знание жизни говорили: любое умение, давшееся как бы от рождения, есть плод долгих упражнений, скрытых от посторонних глаз, и любви к делу, которая превращает труд в удовольствие. Но Бергвид сын Стюрмира не нуждался в чужом опыте. Самодовольство и упрямство своей матери он унаследовал в полной мере. Если он унаследовал и ее неудачливость, то… Но думать об этом было так неприятно, что даже предусмотрительный Гельд не хотел портить себе настроение раньше времени.

За этими мыслями он привел всю толпу к нужному месту и остановился:

– Вот здесь!

Все встали и столпились, натыкаясь друг на друга, как будто боялись наступить на могилу. Впереди раскинулся обычный кусок пустоши, поросший мхом, лишайником, вереском. Кое-где торчали кусты. Моховой и вересковый ковер лежал неровно, бугрился, между стеблями и ветвями виднелись трухлявые черные бревна.

– Как будто драконьи кости! – протянул кто-то из кваргов.

– Пятнадцать лет назад тут была усадьба Лейрингов – Лейрингагорд, – сказал Гельд. – Она тогда сгорела, и больше никто сюда не возвращался.

– Там есть убитые? – тревожно спросил Гьяллар. – А то еще вылезет кто-нибудь…

– Нет, не думаю. – Гельд покачал головой. – Видишь ли, перед битвой усадьба была занята фьяллями. Тот самый Асвальд Сутулый, ты его знаешь, Хагир. Только тогда он был такой же молодой, как ты сейчас. Их тут сидело человек шестьсот. Кажется, что много, но им казалось, что очень мало – они ведь привели значительно более крупное войско, но были разбиты в двух битвах. Про это тебе, наверное, Южный Ярл Ингвид рассказывал. Фьялли заняли Острый мыс, захватили все усадьбы, потому что им было больше некуда деваться. А Гримкель конунг, твой родич, отрезал их от полуострова со своим войском и ждал неведомо чего.

– Должно быть, приступа храбрости! – проворчал Лейг, что-то слышавший из этой саги.

– То есть я хотел сказать, что не на защитников усадьбы напали снаружи, а, наоборот, они вышли отсюда и напали на Гримкеля. Поэтому едва ли в усадьбе кто-то погиб.

– Но там же оставались люди? Всякая челядь, женщины?

– Да. Надо признаться, я почти ничего больше не знаю. Твоя сестра Борглинда очень настойчиво собирала сведения о родичах, но не знаю… Может, с тех пор ей и повезло, я ее не видел почти год. Да и ты, наверное, даже лицо ее позабыл?

Хагир виновато улыбнулся:

– Я помню, какой она была на свадьбе. Почему-то так запомнилась, как отпечаталось. Потом тоже встречались, но вот сейчас скажи «Борглинда», я вспомню, какой я ее видел на свадьбе.

– Это хорошо, она бы порадовалась! – Гельд тоже улыбнулся. – Любая женщина будет рада, если ее навсегда запомнят невестой на собственной свадьбе! Ну, теперь, я думаю, ты скоро увидишь ее хозяйкой усадьбы и матерью троих детей.

Он опять бросил взгляд на Бергвида.

– Да, понятное дело. – Хагир понял его. – Ей нужно будет узнать, что у нас опять есть конунг, наш с ней родич.

Пока хирдманы вытаскивали из мешка трех черных кур, припасенных еще с Квартинга, Хагир разглядывал бревна и вздыбленный вереск. Если взять лопату или хотя бы копье, сорвать этот растительный покров, под ним наверняка можно найти и обугленные бревна, и битые черепки, и гнутое железо. И кости тоже. Не верилось, что этот пустырь – та самая усадьба, которую Хагир запомнил из детства большой, оживленной, полной громадных построек и разнообразных предметов. Картины в памяти и перед глазами никак не совмещались. Казалось, настоящая усадьба Лейрингов где-то в другом месте, а сюда он забрел по ошибке…

Хагиру хотелось остаться наедине с пожарищем, и он медленно побрел вокруг развалин. Луна наконец показалась из-за туч, видно стало лучше.

Вот здесь они все и жили: и отец, Халькель Бычий Глаз, которого Хагир помнил очень смутно и расплывчато, и мать, и Борглинда, и Тюрвинд Боевой Вихрь, и Бергтор Железный Дуб, Далла, Гримкель Черная Борода, Аслак Облако, Свейн Шелковый, Льот Стихоплет, Брюнвейг, Альвминна Хромая… Троюродный брат Атли, бывший старше Хагира на четыре года, помнился мальчиком и казался повзрослевшему Хагиру маленьким. Лица стояли в мыслях довольно ясно, до последней черточки, но были застывшими: в его памяти отпечаталось то, что он увидел в какой-то один день, один миг. Еще помнилась старая Йорунн, которую все дети очень боялись. Она считалась в усадьбе самой главной, ее слушался даже Гримкель Черная Борода. Лицо Гримкеля, нервно моргающего, с дрожащим ртом – это он хотел что-то сказать, но выжидал, пока старуха замолчит, – тоже было тут как тут.

Хагир медленно шел по пожарищу, мокрый вереск шелестел у него под башмаками, иногда цеплялся, будто хотел задержать и что-то сказать. Вот тут, может быть, стоял дружинный дом, а может, даже гридница. А может, баня или конюшня. Здесь жили люди – ходили, разговаривали, спорили, ссорились, мирились, эту землю оживляли их радостные или горькие чувства, мысли, желания… Родные ему люди, близкие, неповторимые… такие далекие теперь, потерянные навек. Тогда он знал всех, а теперь мог припомнить немногих. Одиннадцатилетний мальчик с закрытыми глазами нашел бы тут любой закоулок, а взрослый мужчина стоит, как чужой, как будто попал сюда в первый раз.

И именно сейчас Хагир окончательно понял, что той усадьбы, которая в его памяти хранилась в целости, больше на свете нет. Но злобы на фьяллей или жажды мести Хагир сейчас не ощущал. Его наполнило тихое, глубокое, внимательное чувство: его душа прислушивалась, стараясь услышать голоса из-под земли. То ему казалось, что погибший род Лейрингов забыл его на поверхности и должен взять с собой под этот вересковый ковер, под общее для всех вечное одеяло, а то, наоборот, он сам себе представлялся ростком, который вырос на пожарище и вышел к свету из тьмы прошлого.

– Все ходят и ходят! Топчутся без дела! А в доме все вверх дном! – ворчал кто-то возле него. – Вечно слоняются без дела!

В задумчивости Хагир не сразу заметил этот голос, а потом резко обернулся. В нескольких шагах от него какая-то сгорбленная старуха палкой разрывала мох и беспрестанно ворчала.

– Все бы им болтать, да слоняться, да мечтать о подвигах! – разобрал он. – А за челядью последить некому! Мне что, самой вечно все делать? Ничего не умеете! Руки бы вам всем поотрывать! Если бы зерно мололи языком, то за вами и великанши бы не угнались. Ну, а ты чего тут толчешься? – Старуха вдруг вскинула голову и глянула прямо на Хагира. – Только все убрали, а вы опять грязи нанесли! Что мне тут, надорваться?

Хагир застыл, даже не поняв смысла слов. На него смотрело лицо той самой старухи: морщинистое, сердитое и решительное. Тонкие седые прядки волос висели из-под вдовьего покрывала с короткими концами. Перед ним была Йорунн, вдова Бергтора Железного Дуба, мать Гримкеля и кюны Даллы, а ему, Хагиру, двоюродная бабка. Он вырос и из мальчика стал мужчиной, а она не изменилась за пятнадцать лет, осталась точь-в-точь такой же, какой он ее запомнил…

Кровь застыла в жилах, он не чувствовал, стоит на земле или погружается в нее. Мертвый мир, который он невольно звал и вот дозвался, сгинувший род обхватил его десятком мертвых рук и тащил куда-то вниз. Луна смотрела молча. Он искал своих предков, и они пришли за ним…

– Хагир, где ты? – крикнули из-за темных кустов. – Тебя тролли не унесли? Иди, уже все готово.

Хагир очнулся. Он был один, никакой старухи впереди. Но мох был разрыт: в беловатом от лунного света мягком покрове зияло черное угольное пятно.

– Я здесь! – хрипло откликнулся Хагир и попятился. Повернуться спиной к тому месту, где стояла старуха, он боялся.

Пятясь, он зашел за куст, там повернулся и пошел назад к людям, изредка оглядываясь.

Уже все было готово: хирдманы держали трех кур, а Фримод ярл нетерпеливо притопывал. Вокруг горели десятки факелов, казавшихся каким-то диковинным огненным лесом.

– Иди скорей! – увидев Хагира, Фримод ярл призывно махнул рукой. – Гельд говорит, что ты должен приносить жертву. А он у нас самый старший и мудрый, значит, надо слушаться!

Гельд засмеялся: в сорок лет он и правда был старше нынешних спутников, но вот беда – продолжал чувствовать себя таким же молодым, как пятнадцать лет назад.

Бергвид, напротив, казавшийся гораздо старше своих восемнадцати, стоял возле квартингского ярла все с тем же замкнутым лицом, но сквозь надменность просвечивала обида. «Хотел сам приносить жертву», – мельком подумал Хагир и мельком же отметил, что научился разбираться в выражении лица своего неприступного родича. Но Гельд, конечно, прав: именно он, Хагир, наследник Лейрингов по мужской линии, должен приносить жертву над остатками их жилища.

– Мы принесем жертвы все вместе! – сказал он вслух, решив быть великодушным (это совсем не трудно, когда сам в своих правах не сомневаешься). – Бергвид должен попросить благословения материнского рода, а без тебя, Фримод ярл, у нас мало бы что получилось!

– Я рад вам помочь! И рад оказать уважение такому знатному и славному роду! – с благодарностью воскликнул Фримод ярл.

Бергвид промолчал.

Гьяллар протянул Хагиру факел, и он трижды пронес через пламя лезвие ножа, держа его двумя руками за рукоять и конец острия. Потом он взял из рук хирдмана черную курицу со связанными ногами, огляделся, увидел выпирающий из мха черный конец толстого бревна и, присев возле него на колено, положил курицу на бревно. Гридница здесь была или дружинный дом, баня или амбар – неважно. Здесь жили его предки во многих поколениях, а значит, каждый уголёк здесь священен.

– Прими мою жертву, род Лейрингов! – произнес он и отрезал курице голову, приподнял ее ноги, чтобы кровь вытекала свободнее. – К вам обращаюсь я, один из ваших потомков, Хагир сын Халькеля, внук Арнвальда. Я… – Хагир сглотнул, чтобы справиться с судорогой в горле, и голос его от волнения зазвучал глуховато. – Я привел на нашу землю наследника наших прежних конунгов. И здесь, над пожарищем вашего дома, дома, где сам я родился, над истоком нашего рода, я клянусь сделать все, чтобы Квиттинг вернул свою прежнюю честь и славу, мир и благополучие. Дайте мне сил для этого.

Кровь стекала с обугленного бревна и пропадала в черном мху, и у Хагира становилось все теплее и теплее на сердце. Он верил, что жертва его согрела умерших, что они слышат его, но больше не потянут к себе руками призраков. Он – молодой, живой побег могучего древнего дерева, ему расти и расти… Конечно, были в том дереве и дурные ветки, и ствол его искривлялся, и дупла имелись… Но иначе и не бывает, все живое растет и развивается через трудности, а значит, кривится и пачкается. Только мертвое может быть совершенно, да только кому от него тепло? А в целом ствол здоров и корни глубоки. А значит, отчего бы старому корню не дать еще целую рощу побегов?

Потом приносили жертвы Бергвид и Фримод ярл; Бергвид обронил лишь несколько слов, прося благословения у материнского рода в борьбе за наследство отцовского, зато Фримод ярл произнес пылкую и красочную речь: упомянул и «борьбу за правое дело», и «радость помочь достойному», и что «честь – богатство благородного человека», и что «подвиги – дорога к бессмертию». Даже героев древности не забыл. Но Хагир слушал его одним ухом: главное сказал он сам. Не чужака Фримода ярла, даже не Бергвида, из которого еще неизвестно что выйдет, а себя самого, истинного Лейринга, он чувствовал обязанным возродить эту некогда многолюдную и живую усадьбу. Хотя, может быть, где-то совсем на другом месте. Он не видел этой будущей усадьбы, но ощущал ее в себе, как живое, теплое зернышко, способное прорасти в подходящих условиях, и этот новый запас жизненных сил делал все другим: вечер стал светлее, воздух теплее, и даже мрачное, замкнутое небо смутно обещало что-то…

– Ну, как, понравилось наследство? – спросил его Гельд по пути назад.

– Не знаю, – ответил Хагир. Ему не хотелось даже Гельду рассказывать о старухе Йорунн: при всей своей неприглядности, она теперь была его драгоценной тайной, его отзывом из прошлого, который принадлежал только ему. – Пожалуй, если у меня когда-нибудь будут на это средства, я построю новую усадьбу Лейрингов в другом месте. Не хочется тревожить то, что здесь лежит. Здесь слишком много прошлого.

– Это верно, – согласился Гельд. – А я вот стоял тут и думал: а прошло ли это прошлое, если я, тот же самый, стою на этом же месте и очень хорошо помню, как тут все было?

Наутро дул южный ветер, и все три корабля подняли паруса. К вечеру они оставили Острый мыс далеко позади, и на второй день ночевали в той самой усадьбе, где Бьярта повстречала Гельда. Еще через несколько дней они оказались уже в окрестностях Березняка. По пути они расспрашивали, не слышно ли чего о фьяллях, но прибрежные жители отвечали, что пока никто не показывался. Несмотря на укоротившийся зимний день, за сутки старались покрыть как можно большее расстояние: плыли и в утренних сумерках, и вечером при свете луны. Квитты хорошо знали свое побережье, и плавание в некотором удалении от берега ничем не грозило. Всем хотелось приблизить конец путешествия: Бьярте не терпелось поскорее увидеть детей, Фримоду ярлу – врагов.

Наконец до дома остался всего один переход. Орел Хресвельг за несколько дней непрерывной работы утомился, ветер дул слабо, и гребцам опять пришлось налечь на весла. Именно сейчас, в двух шагах, как говорил Стормунд, от дома это было особенно обидно. Но нет худа без добра: если бы корабли шли под парусами, люди могли бы не заметить на маленьком лесистом выступе крошечную человеческую фигурку.

– Посмотрите, там какой-то тролль пляшет! – крикнул Бранд Овсяный. – Наверное, заклинает бурю!

Маленькая фигурка просто выходила из себя; махала руками, подскакивала, чуть ли не рвалась броситься в воду.

– Он от нас чего-то хочет! – решил Гьяллар. – Не помню, чтобы у нас под боком водились такие надоедливые тролли.

– Бьярта! Иди погляди! – хохочущий Стормунд звал жену. – Ну и потешно же прыгает! Ты смотри, чего выделывает!

– Надо подойти поближе! – крикнул Хагир от рулевого весла. – Может, там какое-то несчастье.

Бьярта подошла к борту, откуда было лучше видно, прищурилась, потом вдруг ахнула и завопила:

– Ты совсем ослеп! Не узнаешь родного сына! Это Коль! Это мой сын! Гребите скорее к берегу! Вы что, не видите! Скорее!

Крича и протягивая руки, она так отчаянно билась о борт, что, если бы Стормунд вовремя ее не поймал, вполне могла бы свалиться и бежать к ребенку прямо по воде.

– Корабль, корабль во фьорде! Похоже, Стормунд Ёрш возвращается!

Тюра уронила ложку и поспешно обернулась к двери. Фьялли толпой бежали из гридницы, даже великий герой Ормкель выскочил, на ходу вытирая бородку рукавом.

– Идет корабль! – повторял фьялль, один из тех, кто оставался в дозоре охранять «Златорогого» и подступы к усадьбе. – Идет, уже скоро будет здесь. Скамей на пятнадцать, людей на нем человек сорок. Стормунда не видел.

– Какой у вас корабль? – настырно спросил Ормкель, заметив Тюру.

– «Волк» на четырнадцать скамей, – пробормотала она, вспоминая Ульвмодово имущество, сданное Хагиру и Бьярте за седьмую часть добычи. – Зеленый линялый парус…

– Они на веслах, но волк на штевне, – подтвердил дозорный.

– У него было сорок человек?

– Вроде того, – пробормотала Тюра.

Сердце стучало сильно и даже болезненно, и она прижала к груди сжатый кулак. Они все-таки вернулись… В это уже не верилось: казалось, они не вернутся никогда и она навсегда останется в усадьбе с фьяллями. Эти четыре дня, что дружина Ормкеля провела здесь, Тюра прожила, как бы ступая по тонкому льду. Побывав по соседству, захватчики привезли множество съестных припасов, и целыми днями Тюра хлопотала над котлами и сковородками: шестьдесят человек накормить нелегко! Но эта занятость стала для нее благом, так как не оставляла времени для страхов. Искать расположения фьяллей ей не позволила бы гордость, а притворно улыбаться и втайне обдумывать, где бы достать яду, у нее не хватило бы ни смелости, ни воображения. Поэтому Тюра просто занималась делом, без улыбок и без проклятий, не спорила с распоряжениями Ормкеля и тем не побуждала его доказывать, что хозяин в усадьбе именно он. И угадала: Ормкель был слишком занят сбором дани, а его дружина была приучена не лезть вперед вожака. У фьяллей это вообще не принято. Очень собранное племя. Хагир говорил, что достоинства врага – твоя головная боль. Но иной раз, как выяснилось, совсем неплохо иметь врагами собранных и послушных вождю людей. Богиня Фригг! Да кто же придумал, что она, вдова с девочкой и кучкой напуганной челяди, должна противостоять вооруженной дружине!

Дни тянулись медленно, и Тюре уже казалось, что это теперь навсегда. Появление «Волка» оказалось для нее не меньшей неожиданностью, чем для фьяллей. Прижавшись к посудным полкам, чтобы не быть затоптанной суетящимися фьяллями, она всматривалась в их взбудораженные и веселые лица и дрожащими пальцами теребила край передника. Богиня Фригг! Они рады возвращению хозяев, а она встревожена, все наоборот. Еще бы им не радоваться – они уже предвкушают легкую победу. А она не уверена, что они ошибаются. Хочется надеяться на лучшее, но силы явно неравны. Хоть бы Стормунд вовремя все понял и сообразил отступить, поискать где-нибудь помощи… Да где ее теперь найдешь? И нечего надеяться: смелости в нем всегда было больше, чем благоразумия, он увидит таких гостей и полезет в драку… Что теперь будет? У него не больше сорока человек, а тут шестьдесят… Что будет?

Ормкель даже прыгал на месте от возбуждения; его лицо раскраснелось, глаза радостно блестели.

– Бежим на берег! – кричал он и шарил по поясу, проверяя, что из оружия при нем. – А то они попортят корабль! Быстро, все!

Через какие-то мгновения фьялли уже выходили из ворот. Те из домочадцев Березняка, кто посмелее, устремились за ними; Тюра успела только поймать Асту, засунуть ее в девичью и приказать Гуннхильд не выпускать никого из детей, «пока все не решится». И побежала на берег вслед за дружиной, едва успев набросить плащ поверх накидки.

Задыхаясь от бега и волнения, Тюра вместе с Ламби, Эйком и другими храбрецами из челяди добежала до гребня берегового склона. Фьялли уже собрались внизу, перед корабельным сараем. Отсюда, с высокого обрыва, были отлично видны низина берега и вода фьорда с кораблем на ней: конечно, это Ульвмодов «Волк», еще более потрепанный морем, чем был при уходе.

Корабль подошел так близко, что она видела и Хагира на сиденьи кормчего, и Стормунда с Бьяртой на носу, и знакомые спины и головы гребцов. Вон Гьяллар, вон Альмунд и Бранд, вон и Хринг кузнец! Хагир цел, и Стормунд с ними, он спасен, освобожден, возвращен домой! При виде драгоценных родных лиц Тюре хотелось прыгать от счастья, но в сердце острой спицей колола тревога: ведь внизу у берега стоят враги! Так хотелось как-нибудь перепрыгнуть через этих серых волков под горой и лебедем перелететь к своим! От напряжения из глаз Тюры лились слезы, и она морщилась, моргала, проворно смахивала их с ресниц, чтобы не мешали смотреть.

Радость и страх слились в какую-то нестерпимую смесь. Что будет? Что будет? Конечно, Стормунд видит фьяллей: не зря он прикрывается щитом и грозно машет мечом. Корабль замедлил ход, все свободные от весел хирдманы тоже столпились на носу и у ближнего борта, вооруженные, как для битвы. А возле мачты Тюра мельком заметила знакомую маленькую фигурку. Коль! Выглядывая из-за большого щита, мальчик тянул шею и старался разглядеть берег. Вот он где! Но как он туда попал? Неужели побежал навстречу? И ему так повезло, что он действительно встретил их! Теперь хотя бы ясно, что они все знают!

– Привет тебе, Стормунд по прозвищу Ёж, то есть Ёрш! – орал Ормкель, выбежав к самой воде, так что холодные волны касались его башмаков. Держа на одной руке большой красный щит с белым узором в виде молота, а в другой длинное копье, он приветственно размахивал тем и другим. – Ты долго гулял, я уже соскучился по тебе! Ты узнал меня? Я – Ормкель сын Арне, родич Асвальда Сутулого! Торбранд конунг прислал меня собирать с тебя дань! А ты убежал, но я решил непременно тебя дождаться! Как я рад, что мы встретились!

– Я не звал в гости таких поганцев, как ты! – ревел в ответ Стормунд. Его темная борода топорщилась, глаза из-под шлема ярко сверкали, и вид он имел самый грозный. – Чтобы Хель сожрала таких гостей, и ты скоро к ней попадешь!

– Что? – Ормкель так возмутился, что шагнул прямо в воду. – Да ты и ответить не умеешь как следует, так я тебя поучу вежливости, бревно неотесанное! Где ты бродил столько времени, трус проклятый, а теперь приехал меня оскорблять! Ты сам пойдешь в зубы Волку, и твой паршивый «Волк» тебя не спасет! Давай выходи на берег, посмотрим, чья удача крепче! Давай! – И он вызывающе взмахнул копьем. – Я тебя живьем сожру!

– Сожрешь ты навозную кучу! – отвечал Стормунд. – Я не собираюсь пачкать твоей поганой кровью мой берег! Вон у тебя там какая-то вонючая дощечка поганит мой сарай – садись на нее и греби сюда, тут и посмотрим, у кого руки способнее! А у тебя только язык годится для болтовни! Мальчишка! Небось увел тайком отцовский корабль, пока он отвернулся, и теперь боишься идти домой – как бы с тебя там не спустили штаны!

Фьялли возмущенными криками отвечали на эту брань, но Ормкель кричал громче всех:

– Ты, вонючий слютняй, грязная квиттинская свинья, мерин бесхвостый! Мой отец погиб как герой и теперь сидит в Валхалле среди героев, а твой отец всю жизнь свиней кормил и сам с ними из корыта жрал! Ты у меня сам к свиньям пойдешь! У тебя на корабле женщина стоит на носу, а тебе и твоим подлецам людишкам место за прялкой, в кухне, в женском платье!

– У меня на корабле одна женщина, а у тебя на берегу вижу полсотни женщин! И ты первый! Женское дело – болтовня! Седлай твою плавучую собаку и вали сюда – посмотрим, кто чего стоит! Или боишься ножки промочить? Ха-ха!

Бранясь на разные голоса, фьялли побежали к корабельному сараю и стали толкать «Златорогого» в воду. Тюра, с обрыва наблюдая за всем этим, едва стояла на ногах от ужаса и волнения: злобная брань и ожесточение обоих противников обещали страшное кровопролитие. Стормунд, Стормунд! Зачем он так их раздразнил! Почему Хагир и Бьярта его не удержали! У них хуже корабль, у них меньше людей, и люди эти, вчерашние пастухи, не слишком-то за два месяца набрались боевого опыта, чтобы одолеть отлично выученных и привыкших к победам фьяллей! Зачем? Не лучше ли было поговорить мирно? Ведь что-то же они привезли? Сверху было видно, что «Волк» сидит в воде глубоко и тяжело нагружен: под всеми скамьями лежали плотные мешки, они даже загромождали проход и днище. Даже если там просто зерно, то откупиться будет можно! А теперь их разобьют, и Ормкель, злой, как великан, еще и сожжет усадьбу! Тюра ломала руки в отчаянии: люди, которых она так любила и так ждала, вернулись из-за моря невредимыми только для того, чтобы погибнуть у нее на глазах!

Фьялли тем временем столкнули «Златорогого» в воду и проворно лезли на борта. «Златорогий» свободен от иного груза, кроме людей, все припасы и прочее имущество фьяллей перенесено в усадьбу. При большем числе гребцов он легко догонит «Волка», а его более высокий борт даст преимущество в битве. О богиня Фригг! Сейчас все будет кончено!

Однако боги не совсем лишили Стормунда рассудка. Пока фьялли возились со своим кораблем, «Волк» повернул и стал выгребать назад, к устью фьорда. Уходит! Видя это, фьялли разразились негодующими криками, но «Волк» был слишком далеко, чтобы достать его стрелами. Но даже если Стормунд вдруг образумился и решился бежать, ничего не выйдет: «Златорогий» неизбежно его догонит. Глядя, как «Волк» проскакивает в опасной близости от подводных камней, часть которых виднелась над поверхностью, Тюра прикидывала: может, Стормунд хочет посадить фьяллей на камни? А если не выйдет? Они тоже не в первый раз в море! Но оба корабля удалялись, и Тюра вслед за молодыми пастухами пустилась бежать по берегу.

Ах, как быстро летят корабли по волнам и как медленно человеческие ноги одолевают каменистый берег! Какой длинный берег и какие короткие человеческие шаги! Тюра скользила на мокрых от снега камнях, задыхалась, холодный ветер разрывал грудь. Не помня себя, стараясь только не отстать, она добежала до ближайшего мыса и вдруг увидела за мысом что-то странное. Высокое дерево растет прямо из волн и покачивается вместе с ними, а на его вершине виднеется бронзовый узорный флюгер в виде пляшущего волка…

Да это мачта! Мачта еще одного корабля!

От неожиданности Тюра остановилась и вцепилась в шершавый ствол ближайшей ольхи. Ноги у нее онемели от непосильного напряжения, грудь разрывалась, по щекам текли слезы, и она почти лежала, приникнув к стволу как к необходимой опоре. Возле противоположного берега фьорда она увидела среди острых желтоватых скал еще один чужой корабль. И огромный – дреки скамей на двадцать с лишним. Под тридцать. Тюра застыла: она осознавала значимость своего открытия, но не могла понять, что же именно оно значит: гибель или спасение? Ей была отлично видна золоченая драконья голова, которую фьялли с моря видеть не могли, и ее поражало само величие огромного корабля, каких в Березовом фьорде никогда не видали. Что это значит?

«Волк» уже миновал выступ, за которым прятался этот большой корабль, миновал корабль с флюгером у того берега, где стояла Тюра. «Златорогий» летел за ним и быстро догонял. Квитты кричали, и фьялли вопили что-то негодующее и торжествующее, но в порывах ветра Тюра не могла разобрать ни слова. Кровь гудела и билась в ушах, как водопад. В груди стояла какая-то деревянная пробка, дышать было больно – казалось, она умирает! Но Тюра не могла позволить себе умереть, не увидев, чем все это кончится.

«Златорогий» миновал корабль с золоченой драконьей головой, но до второго еще не дошел, как тот вдруг сам стал выдвигаться из-за скалы. Заметив его нос с кабаньей мордой, «Златорогий» замедлил ход. А тут и большой корабль, оставленный им за кормой, двинулся вперед. С него затрубил рог; «Волк» тут же стал разворачиваться.

«Златорогий» бессмысленно закачался на волнах: теперь фьялли заметили всех трех противников. Негодующие крики взлетели над водой: фьялли лучше Тюры поняли, что все это значит. А три корабля разом пошли на «Златорогого», как волки на овцу. На каждом пестрели многочисленные щиты и блестело оружие; пастухи рядом с Тюрой ликующе прыгали и что-то вопили; оторвавшись от ольхи, она сделала два шага к берегу, но пошатнулась и села на ближайший валун, не подумав даже, как опасно сидеть на холодном камне: ее не держали ноги. Происходящее казалось странным сном. Откуда Стормунд взял таких могучих друзей и союзников, что это значит? Просто чудо, что-то из области «лживых саг»… про тот говорлинский ларец, из которого выходит огромное войско… Но ясным сделалось одно: квитты сейчас втрое сильнее фьяллей.

Осознав это, Тюра почувствовала огромное облегчение; даже дышать стало легче, а где-то под грудью сделалось тепло и даже сладко. И тут же подумалось, что иначе и быть не могло. Не бывает, чтобы все кончалось так плохо!

Пастухи прыгали и орали, почти заглушая для Тюры шум битвы, но с обрыва ей все было отлично видно. Железные крючья обхватили «Златорогого» со всех сторон, как драконьи лапы; со всех трех кораблей на него градом сыпались вооруженные воины. Человеческие фигурки быстро мелькали, сверкало железо, метались яркие пятна щитов. То одна фигурка, то другая срывалась в воду и исчезала. Несколько ярких щитов плыло по сероватой холодной воде, как дикие цветы битвы. На «Златорогом» кипела такая неразбериха, что Тюра не отличала фьяллей от их противников и видела только Стормунда: как Тор среди великанов, он отчаянно сражался, рубил направо и налево, и не один фьялль отправился за борт после удара его меча.

Довольно быстро суета стихла. На «Златорогом» было полно людей, но оружие перестало блестеть – победители связывали фьяллей. Тюра даже разглядела Ормкеля: вся его одежда висела лохмотьями, светлые волосы упали на лоб и почти закрыли лицо, нижнюю челюсть заливала кровь. Он лежал на днище корабля со связанными руками, и теперь ему вязали ноги, а он отчаянно отбрыкивался, не давался и еще что-то кричал при этом. Легко догадаться что, но победители только смеялись. Тюра издалека слышала задорный ликующий хохот какого-то незнакомого красавца в черной кольчуге, с маленькой темной бородкой и в шлеме с золочеными накладками. Сам бог Тюр да и только, хорошо, что с двумя руками. По виду очень знатный и могущественный человек, но Тюра не могла даже предположить, кто это может быть.

Разобравшись с пленными, часть победителей вернулась на свои корабли, часть осталась на «Златорогом». Крючья вырубили, хирдманы взялись за весла, и все четыре корабля единой стаей двинулись назад, к площадке возле корабельного сарая. Мучимая ликованием и любопытством, Тюра кое-как поднялась с камня и из последних сил поспешила за Эйком и Хёрдом туда же.

Все же Тюра опоздала: когда она добрела до площадки, все четыре корабля уже были вытащены и люди толпились на берегу. Среди чужих мелькали домочадцы Березняка, прыгала и визжала Аста, Кайя висела на шее у причитающей Бьярты. Завидев Тюру, бредущую вниз по тропе, дружина «Волка» победно закричала и расступилась перед ней; Бьярта побежала к сестре. Кроме невнятных криков, обе не могли ничего произнести; Тюру обнимали и Бьярта, и Стормунд, и даже Хагир, она плакала, теперь уже от радости, и твердила, сама себя не понимая:

– Я все видела! Богиня Фригг! Что это такое! Я все видела с начала!

– Это Фримод ярл! С Квартинга! Он нам помог! Он наш друг! – кричали вокруг нее, но она мало что могла ухватить. – Он нам помог и там! Там такой оборотень! Вот я тебе расскажу! Ты такого сроду не слышала! А что мы привезли! Такая добыча! Столько зерна, и мехов, и тканей! У нас сроду столько не было! И серебра! Я тебе подарю серебряные застежки, хоть пять штук! И обручья, и кольца! Теперь у девчонок будет приданое! И пусть этот жирный боров Ульвмод больше к нам не суется! Ха-ха! Мы тебе расскажем!

У Тюры безнадежно кружилась голова; вырвавшись наконец из круга родни, она закрыла лицо руками. Всего этого слишком много для слабой женщины: голова гудела, перед глазами все плыло. Она покачнулась и чуть не упала, но чья-то рука бережно ее обхватила и поддержала.

– Теперь все будет хорошо, Фрейя покрывала! – утешил ее незнакомый мужской голос, мягкий, приятный и веселый. – Все позади, теперь впереди одни праздники! Один сплошной йоль, плавно переходящий в Праздник Дис и в Середину Лета. Не плачь, теперь надо смеяться.

Кусок мягкого полотна бережно прошел по ее щеке, и Тюра открыла глаза. Подняв голову, она посмотрела, к чьему плечу ее так заботливо прижимают, и увидела, что сверху на нее глядит лицо рослого мужчины средних лет, продолговатое, с высокими скулами и небольшой гладкой светлой бородкой. От улыбки его рот казался широким, а глаза – узкими; лицо своеобразное и до странности располагающее, внушающее беззаветное доверие. У Тюры сразу мелькнуло убеждение, что она его где-то видела, и она вглядывалась в его лицо, выискивая какую-нибудь яркую черту, которая ей напомнит: где, когда, кто это? В памяти бежали один за другим обрывки воспоминаний, но все было не то; он казался ей похожим то на одного, то на другого, но везде сходства недоставало. Где же она его видела?

Одной рукой поддерживая ее, гость поднес к ее лицу платок.

– Возьми, береза пряжи, и вытри слезы, а то на ветру холодно! – весело и заботливо посоветовал он. – Если ты видела все с самого начала, то тебе, наверное, немало пришлось поволноваться! Я и сам волновался, как оно все пройдет. Конечно, нас гораздо больше, и Фримод ярл – истинный новый Тюр, но фьялли ведь тоже – отважные и очень упрямые ребята. Я-то их знаю! И правда – тот ясень меча, их вожак, бился как бешеный. Ормкель сын Арне! Должно быть, сын Арне Стрелы!

– Должен… должен был… Асвальд Сутулый! – едва сумела выговорить Тюра.

От волнения и усталости у нее так сдавило горло, что она едва могла говорить, а сказать ей хотелось так много! Взяв платок, она принялась вытирать лицо. На платке осталась серая пыль от мокрой ольховой коры, и Тюра мельком ужаснулась, на что она, как видно, сейчас похожа.

– Я слышал, что его ждут, – оживленно подхватил гость. – И знаешь, ужасно рад, что это оказался не он, просто ужасно! Я ведь когда-то давно чуть не стал его родичем! Хоть этого и не случилось, мне было бы так неприятно повстречаться с ним в бою!

– Родичем? Асвальда Сутулого? – недоуменно переспросила Тюра. Собственный голос казался ей зажатым, слишком низким и неестественным, она кашляла, но никак не могла справиться с судорогой в горле. – Разве… ты фьялль?

Это предположение ей самой казалось нелепым, но она никак не могла сообразить, с кем имеет дело. У гостя был чужой выговор, не квиттинский, и волосы его не указывали вообще ни на какое племя: светлые, с легким желтоватым отливом, они свободно лежали на плечах, прихваченные ремешком через лоб.

– Нет, вообще-то по крови я квитт! – уверил ее гость, но опять засмеялся при этом. – Подожди, я еще похвастаюсь перед тобой моим родом и даже сагой о моем таинственном рождении. Меня принесло морскими волнами в золоченом щите… почти! Я так люблю поговорить! Но это ты, конечно, как женщина разумная и проницательная, уже заметила.

Тюра улыбнулась: несмотря на все потрясения, ей стало весело. Никогда еще она ни с каким чужим человеком не чувствовала себя так легко с первых же мгновений: казалось, в прошлом у них долгое и тесное знакомство, прочное основание для самых доверительных и теплых отношений. Он был так приветлив, дружелюбен, открыт и расположен к ней, что хотелось разговаривать с ним без конца, рассказать ему обо всем, что она пережила и перечувствовала. Но Тюра взяла себя в руки и вспомнила, о чем они начали говорить. Теперь она почти отдышалась.

– Ормкель – он его родич, то есть Асвальда Сутулого, – постаралась она внести ясность. – Он обручен с его дочерью. То есть дочерью Асвальда ярла. Он так сказал.

Не слишком складное и толковое объяснение, отметила она про себя и пожалела, что выставляется перед чужим человеком такой дурочкой. Но тот ее понял.

– Жалко, если она любит своего жениха, – посочувствовал гость дочери Асвальда ярла. – Не знаю, что будет с нашими приятелями потом, но после такого поражения Асвальд ярл едва ли сочтет этот брак подходящим. Он ведь честолюбивее самого конунга… Да, кстати! – Он быстро огляделся, будто вспомнил что-то важное, но глянул на истомленное лицо Тюры и понял, что есть вещи поважнее конунгов. – Ну, успокоилась, Скади нарядов? Сейчас пойдем домой. Стормунд говорил, что дом близко от моря. Держись за меня, и все будет хорошо.

– Эй, Гельд! – с хохотом крикнул Стормунд, пока Тюра оправляла сбившееся покрывало. – Ну, ты даешь! Не успел сойти на берег, а уже обнимаешься с моей свояченицей! Тебе здорово повезло – она женщина строгая! Тут за ней ухлестывает один жирный тюлень, так она его на порог не пускает. А ты – смотри-ка!

– А я вообще везучий, ты не знал? – весело ответил гость. – Так эта славная женщина – твоя родственница?

– Ну, да. Сестра моей жены. Я же тебе говорил. Тюра, вдова Асбьёрна Берестянки…

– Асбьёрна Берестянки?

Гельд вдруг расхохотался, и Тюра удивленно посмотрела на него. Чего в этом смешного?

– Не обижайся, Фрейя полотен! – ответил он на ее недоуменный взгляд. – Я очень уважал твоего мужа. Я был с ним знаком и встречался несколько раз до его смерти. А смеюсь я потому, что ты уже вторая Тюра, вдова Асбьёрна Берестянки. А первая – вот! – Он показал на Бьярту.

Тут уже все вокруг засмеялись. Тюра оглядывалась, чувствуя, что ничего не понимает, но общее веселье заражало, и она потихоньку начала смеяться вместе со всеми. Подошел Фримод ярл, тот красавец в черной кольчуге, похожий на бога Тюра до его подвига, и разразился пышной учтивой речью, приветствуя вдову доблестного воина и притом как бы поздравляя ее с тем, что она имеет счастье познакомиться с другими доблестными воинами. Голова у Тюры шла кругом, и когда все наконец вспомнили о доме и потянулись вверх по тропе к усадьбе, она брела, опираясь на руку Гельда Подкидыша и чувствуя себя такой разбитой, как будто в одиночку сражалась с целой толпой фьяллей.

Еще сутки назад никто из обитателей усадьбы Березняк и мечтать не мог, что этим вечером здесь будет так шумно и весело. Еще вчера они пребывали во власти жадных и наглых врагов, мучились неизвестностью об участи близких и о своей дальнейшей судьбе, а сейчас усадьба была полна друзей, хозяева сидели на своих местах, а столы ломились от еды. Услышав о великой победе, все соседи сбежались в Березняк, и теперь не только в гриднице, но и в кухне, и в дружинном доме стояли столы, горели в изобилии факелы, лилось пиво и шипело жареное мясо. Богатую добычу выложили на всеобщее обозрение. Но самое потрясающее: со Стормундом приехал человек, про которого говорили, что он – сын Стюрмира конунга.

На молчаливого темноволосого парня посматривали с недоверчивым изумлением: квитты так привыкли жить без конунга, что его появление, да не где-нибудь, а прямо здесь, казалось невероятным, как если бы луна сошла с неба и уселась с людьми за стол. Гордый, неприступный вид «конунга» внушал трепет и уважение, невольно заставлял верить. Должно быть, наступил век чудес!

Но важность грядущих событий не мешала нынешнему веселью. Домочадцы и соседи расспрашивали, прибывшие рассказывали, Фримод ярл кричал и пытался складывать стихи, Стормунд хёльд пел, Бьярта хохотала, шум стоял над усадьбой и поднимался к небесам. И никто, даже сам Стормунд, не был так счастлив, как Тюра.

Весь день и весь вечер она хлопотала по хозяйству, отмеряла муку, мешала в котлах, спешно пришивала кольца к новым коврам, из-за которых собственная гридница казалась чужим и чудесным домом, разливала пиво, и теперь ей не было стыдно за свой стол. Теперь нашлась другая забота: как бы успеть все это съесть. Кайя уже объелась до тошноты, и старая Гуннхильд унесла ее в постель; подобная злополучная участь грозила и многим другим. Сама Тюра едва ли хоть раз присела за вечер и почти ничего не ела, но ей и не хотелось. Счастливое волнение кипело в ней, кусок не лез в горло, она не могла сидеть на месте: ей хотелось бегать и смеяться, как девочке.

Бьярта, отложив разбор всех подарков на потом, для пира дала ей новое платье и несколько украшений. Платье было совершенно невиданного цвета: почти как цветущий вереск, лиловое и чуть розоватое, с широкой синей полосой внизу. В новом платье и с крупными серебряными застежками, которые все время хотелось потрогать и убедиться, что они настоящие, Тюра чувствовала себя нарядной, молодой и красивой, как в далекий, забытый день своей свадьбы.

– Ты красива, как невеста! – сказал ей Гельд Подкидыш, и она особенно радовалась, что нравится ему. А она несомненно ему нравилась: он часто провожал ее взглядом, даже когда разговаривал с кем-нибудь (а это происходило постоянно), и по глазам его было заметно, что видеть ее доставляет ему большое удовольствие.

– Подойди ко мне, посиди немножко, – позвал он ее, и Тюра наконец остановилась, поставила кувшин (новый, серебряный, из добычи Стормунда) и подошла к Гельду.

Ей было приятно, что он ее позвал, но она вдруг оробела: что она скажет такому умному и сведущему человеку? Первый приступ восхищения, когда казалось, что они всю жизнь знакомы, уже прошел, она успела расспросить людей и узнала, кто он такой, и теперь чувствовала себя отчасти неловко. Гельд сын Рама – родич конунга слэттов и богатый торговец, он побывал во всех землях, что только есть на свете, он знает столько всего разного, он так мудр и находчив, а она кто и что? Бедная вдова, видавшая на своем веку три дома: родителей, мужа и свояка. В чем она разбирается, кроме котлов, шитья и детских причуд?

Гельд взял ее за руку, посадил рядом с собой на скамью, но ее руку не выпустил, а продолжал держать, будто хотел подбодрить и выразить свое дружеское участие. Младшая сестра хозяйки с первого взгляда показалась ему похожей на Бьярту, но теперь он пригляделся, и сходство, как ни странно, исчезло. Тюра оказалась похожа на себя и только на себя. Лицо ее было гораздо приятнее, мягче, ласковее; теперь, когда она успокоилась и отогрелась, когда лицо ее сияло счастьем, щеки разрумянились, а глаза сияли, она сделалась прекрасна, как богиня, и Гельд дивился слепоте всех этих людей, которые годами живут с ней рядом и ничего не замечают. Даже серое вдовье покрывало ее не портит, кажется чем-то внешним, случайным. Любопытно, какие у нее волосы? Брови довольно светлые, и волосы, наверное, тоже…

Задумавшись, он вдруг обнаружил, что уже целую вечность молчит, держа ее за руку, и с блаженно-дурацкой улыбкой разглядывает ее лицо.

– Прости, я веду себя до ужаса неучтиво, – спохватился Гельд, но Тюра смущенно улыбнулась и покачала головой: дескать, ничего. – Просто я впервые вижу женщину, которой так мало подходит ее имя. Тюрой нужно было назвать твою сестру: она – настоящая богиня-воительница.

– Да, она истинная богиня Скади! – Тюра опять улыбнулась. – Мы так про нее часто говорим. Только что-нибудь ей не по нраву, так сразу и видишь, как она натягивает кольчугу и шлем, берет щит, меч и копье и трубит в рог под стенами Асгарда, вызывая обидчиков на бой!

Гельд смеялся, и Тюре не верилось, что у этого молодого, веселого человека за плечами сорок прожитых лет и множество грозных событий. Не подумаешь даже, что он в возрасте Хагира участвовал в Битве Чудовищ. Для Тюры, в те времена тринадцатилетней девочки, та битва казалась чем-то вроде поединка бога Тора с великаном Хрунгниром – что-то столь же далекое, значительное и чуточку неправдоподобное. А он там был на самом деле. Он в родстве с конунгом слэттов, о чем уже доложил с гордостью Стормунд, а сидит тут с ней, с Тюрой, как будто это самое простое и естественное дело…

– А ты, я вижу, примиряешь всех и вносишь согласие в дом, как богиня Фрейя, да? – продолжал Гельд. – Вы с Бьяртой – как две чашечки весов, возле одной обязательно должна быть другая, иначе равновесие мира нарушится. И раз уж одна из сестер напала на меня и ограбила, то я непременно должен был повидаться и с другой, чтобы эта встреча меня вознаградила.

Тюра закрыла лицо руками, смеясь и смущаясь при напоминании о подвигах Бьярты. Богиня Фригг! И как ей только в голову пришло напасть на такого человека, да еще и назваться ее, Тюры, именем!

К ним подошла Аста, перемазанная медом, и по привычке ткнулась Тюре в бок. Гельд ласково потрепал девочку по густым светло-русым волосам и подумал, что у Тюры, наверное, такие же волосы. Они с девочкой были очень похожи, но для порядка он спросил:

– Это твоя дочь?

– Да. – Тюра обхватила девочку одной рукой, точно хотела получше ее показать. – Ее зовут Аста.

– А вот это было бы подходящее имя для тебя самой! – Гельд слегка подмигнул, напомнив, о чем они только что говорили, и обратился к самой Асте: – У меня там в сундуке есть подарки для девочек. Что ты хочешь: хорошенькие синенькие бусики или серебряную круглую подвеску?

Девочка задохнулась от радости, открыла рот и замерла, обдумывая ответ.

– Она хочет все! – со смущенным смехом пояснила Тюра. – Она вырастет большой щеголихой!

– Она вырастет большой красавицей, особенно если будет и дальше так же похожа на мать. И через лет семь-восемь у нее отбоя не будет от женихов!

– Я выберу самого лучшего! – радостно объявила Аста. – Самого лучшего и богатого, а не такого бестолкового, как Коль!

– А что, мама когда-нибудь подумывает снова выйти замуж? – негромко спросил Гельд, глядя при этом на саму Тюру.

Она опустила глаза. Ей сразу подумалось, что он имеет в виду себя, но она устыдилась этой мысли как слишком смелой и самонадеянной. Ей сказали два добрых слова, а она уже вообразила невесть что!

– Отчего же нет? – ответила она то же самое, что ответила бы всякому, стараясь сохранить непринужденный вид. – Если бы судьба свела меня с хорошим человеком, которому понравились бы мы с Астой… Отчего же нет?

– И если богатый! – добавила Аста. – А за бедного мы не хотим!

– Помолчи! – настойчиво попросила ее Тюра. – А не то Гельд подумает, что мы с тобой только и делаем, что мечтаем о чужих богатствах. Дело в том, что мы представляем богатство по рассказам о золоте Фафнира, – пояснила она Гельду. – Спроси у нее, зачем нужно золото, и она тебе ответит: чтобы освещать дом!

Гельд и Тюра смеялись, Аста возмущалась:

– Неправда! Ничего такого! Не слушай ее! Я что, по-вашему, глупый маленький ребенок? Я знаю, знаю: из золота делают вещи! Застежки, кольца, обручья и кубки! Я хочу, чтобы у меня были застежки и кольца из золота! Золото приносит счастье!

– В чем-то она права! – подтвердил Гельд. – Вам нужен богатый человек, потому что таких красивых женщин нужно обеспечить красивыми нарядами. А кто этого не сможет, тот недостоин того, чтобы вы украшали собой его дом!

– Нам нужен не богатый, но вполне состоятельный человек! – уже без смеха поправила Тюра. – Потому что наше приданое – на нас обеих! – составляет разного имущества марки на три серебра. Когда мы перебрались сюда из Рудного Обрыва, у нас была лошадь, три овцы и всякая мелкая утварь. С тех пор полотно износилось, а лошадь пала – она была престарелая. Мои украшения ушли на фьялльскую дань, и я, честно говоря, совсем не знаю, где буду добывать приданое для нее!

– Я слышал, за часть вашей земли вы еще не получили платы… – Гельд вспомнил что-то из давнего разговора с Бьяртой. – Я это слышал от другой Тюры… Это правда?

– Да, – подтвердила Тюра. – Обидно знать, что приданое моей дочери осталось у чужих людей, но я полагаю, что раздобыть остаток платы мы сможем только с сильной дружиной. Я слышала, что право действительно только тогда, когда его можно подкрепить силой. Кто громче кричит на тинге, чьи друзья и родичи громче стучат мечами о щиты, тот и прав. Верно? Ведь так обычно бывает?

– Верно. – Гельд кивнул в ответ. Он тоже больше не смеялся, лицо его сразу стало серьезным, и было видно, сколько разнообразного и обдуманного опыта скрывается под его внешней веселостью. – Мир, к сожалению, так устроен. Я побывал во многих землях, видел разные порядки и обычаи, но в общем и в целом все сводится к этому. Другого пока не придумано, и я не жду, что мы успеем дожить до какого-то другого порядка. Конечно, надо надеяться на лучшее, но рассчитывать стоит на то, что действительно может произойти – иначе обманешь сам себя и останешься дураком. Впрочем, что я тебя поучаю? Ты и сама умная женщина. Но я не думаю, что осталось сесть и заплакать. Знаешь, как говорил Один:

Он выжидающе посмотрел на Тюру: она старалась казаться спокойной, но против воли заметно погрустнела. Поняв его взгляд, она заставила себя улыбнуться и окончила стих:

– Погляди, сколько у тебя теперь друзей! – Гельд окинул взглядом гридницу, которая пела, кричала и поднимала разом сотню рук с пенными кубками. – Может быть, здесь хватит перекричать любого. И не только перекричать.

– Я не сомневаюсь! – Тюра снова улыбнулась.

Сорок с чем-то человек, оставшиеся в живых от дружины Ормкеля, сидели связанные в корабельном сарае. Им тоже отправили еды и пива: счастливый возвращением домой и победой Стормунд был щедр и великодушен. Их дальнейшая судьба оставалась вначале неясной, но потом, через несколько дней, победители принялись делить добычу.

Кладовки Березняка оказались набиты зерном, бочонками меда, шкурами, мехами и железными крицами – данью, которую дружина Ормкеля успела собрать с соседей, в том числе с Ульвмода Тростинки. Тот уже не раз «забрасывал сеть», намеками осведомляясь, может ли он получить свое добро назад, раз уж наглые враги побеждены доблестным Стормундом хёльдом. Без его намеков едва ли беспечный хозяин Березняка задумался бы об этом.

– Я думаю, будет справедливо, если мы оставим себе половину дани, – рассуждал Хагир как-то утром. Он стоял перед кладовкой и созерцал груды мешков, которые буквально выпирали из открытой двери и валились ему на башмаки. – Мы действительно победили фьяллей и поэтому имеем право на половину того, что причиталось им! Как ты думаешь, Фримод ярл?

– Конечно, это наше! Хотя бы часть! – вмешалась Бьярта и бросила на мужа грозный предостерегающий взгляд, пока он в широте душевной не отдал обратно все. – Ведь мы отбили это у фьяллей! А это было нелегко сделать! Вся округа должна быть нам благодарна, что их избавили от Ормкеля, особенно те, до кого он еще не доехал! По справедливости надо бы, чтобы они нам привезли половину той дани, что приготовили ему!

– Во многих местах на Квиттинге так и делается! – негромко вставил Хагир. – Где больше не собирает ни конунг, ни хёвдинг, там непременно собирает кто-нибудь еще!

– Но уж это мы все не отдадим! – твердила Бьярта. – Неужели мы столько трудились задаром? Мы же спасли не только себя, а и всех соседей тоже! Ведь я права, скажи нам, Фримод ярл!

– Я совершенно с тобой согласен! – Фримод ярл широко улыбался, восхищенный смелостью и решимостью этой славной женщины. – Я думаю, что победитель имеет право взять себе все имущество побежденного и распоряжаться им по своему усмотрению! Гельд, а ты что скажешь?

– Конечно, эти мешки принадлежали фьяллям, а фьялли теперь принадлежат нам, – согласился Гельд. – Но было бы умнее половину отдать назад. Фьялли-то собирались уплыть восвояси, а тебе, Хагир, ведь жить среди тех благородных людей, что судьба сделала твоими соседями! – Он приветливо кивнул Ульвмоду, который ждал решения участи своих мешков, покрываясь потом от волнения. – И незачем становиться в их глазах чем-то вроде фьяллей. Так что я на твоем месте вернул бы половину назад.

– Слова истинно мудрого и справедливого человека! – не удержавшись, поддержал его Ульвмод. – Как нам повезло, что мы с тобой познакомились, Гельд сын Рама! На всем западном побережье нет никого умнее тебя!

– Но если мы отдадим половину назад, то чем мы наградим вас за помощь? – Стормунд был озадачен. – Правда, тут всего так много!

– Фримод ярл возьмет себе корабль! – предложил Хагир. – Нам он ни к чему, а ему пригодится. Это отличный корабль, я его весь осмотрел. Кому еще владеть таким красивым кораблем! И у кого еще хватит на него дружины! А если тебе самому он не нужен, Фримод ярл, то ты можешь подарить его… А еще… я подумал… Хорошо бы отдать его Бергвиду. Ведь конунгу нужен корабль. Со временем он наберет дружину…

– Конечно… – Фримод ярл растерянно потер ладонью затылок, сам толком не зная, что хотел подтвердить своим «конечно».

Здесь крылась одна трудность. Знатный род Бергвида требовал выделить и ему часть общей добычи наряду с четырьмя другими вождями. Но, не имея дружины и не внеся заметного вклада в битву, он не имел права на участие в дележе. Всем было неловко: наследника конунгов требовалось почтить и тем подтвердить его происхождение и будущие права, но чувство справедливости возмущалось: Фримод ярл, Хагир, Гельд, даже размашистый Стормунд слишком хорошо знали, что награду нужно заслужить, а за Бергвидом заслуг не имелось.

Сам он проявлял к разговорам о добыче полное равнодушие, но в этом же крылась уверенность, что его не забудут. И Хагир был убежден, что ради общей чести всех квиттов их будущему конунгу надо выделить достойную долю.

– Конечно, ему нужен собственный корабль! – подумав, согласился Фримод ярл. – Он же поплывет со мной к Рамвальду конунгу. Может быть, благодаря его удаче мы одержали славную победу, так пусть он сам представит Рамвальду доказательства своей удачи!

Хагир дернул уголком рта. Дружина на трех кораблях – верный залог удачи, тут быть сыном конунга не надо. Но вслух он сказал другое:

– Пусть Рамвальд конунг увидит, что квитты способны помочь себе сами. А значит, им стоит помогать.

Мысль о скором отъезде Бергвида была ему приятна, и не только из-за надежд на помощь конунга кваргов. Хагир сам не мог понять, почему присутствие Бергвида действует на него угнетающе. Он что, завидует сыну конунга? Нет. Боится? Тоже нет. Так в чем дело? Хагира нестерпимо раздражала необоснованная надменность Бергвида. Но попробуй скажи хоть кому-нибудь, что его высокое мнение о себе необосновано! Получишь в ответ «сам дурак» и ничего больше. Конунг из свинарника! Почему Фримод ярл, при всей знатности и заслугах, гораздо больших, чем у Бергвида, держится так открыто и дружелюбно? А Гельд! Человека проще его не найдешь, а ведь по матери он происходит из рода древних харсиров, под властью которых когда-то находилось все восточное побережье Квиттинга, от самого Острого мыса и до северных рубежей. По материнскому роду он знатнее и Лейрингов, и Стюрмира конунга, но разве он напоминает об этом через каждое слово? Уважаешь себя – и уважай, но зачем смотреть на окружающих с презрением только оттого, что они – не ты? Такое поведение родича казалось Хагиру глупым и даже постыдным, после каждой встречи с Бергвидом у него портилось настроение. Но он молчал и старался не подать виду: ради общего дела квиттов, которое Бергвид возглавит, он готов был терпеть.

– А ты, Гельд? – спросил Фримод ярл. – Тебе ведь тоже надо как-то вознаградить себя за это плавание!

– А я возьму себе пленных. Их сорок два человека. Шестеро, скорее всего, умрут, у них тяжелые раны, а остальные – молодые крепкие ребята. На зимнем торгу у твоего родича-конунга я чудесно их продам по марке серебра за каждого. Можно бы и больше выторговать, но я не буду жадничать: они мне недорого достались. И я буду в выигрыше на целых тридцать шесть марок серебра. Очень неплохая прибыль, сам Фафнир позавидует! Правда?

Он потрепал по затылку Асту. Девочка, с новыми синими бусами на шее, все эти дни ходила за ним хвостом. Никогда в жизни она не видела такого замечательного человека: такого веселого, доброго, щедрого! Кто еще знает столько всяких рассказов и историй! По вечерам вся челядь и половина хирдманов набивалась в кухню или в гридницу, где Гельд сидел у очага и рассказывал какую-нибудь «лживую сагу» про мертвецов, про оборотней, про сокровища троллей! Никакой еще йоль не казался Асте таким ярким и счастливым, как эти дни в середине пасмурного «холодного месяца». И не только Асте.

– Ты выйдешь за него замуж? – каждый день приставала Аста к матери, для убедительности настойчиво дергая ее за платье. – Не выходи за Ульвмода, Ульвмод старый, толстый и жадный! Выходи за Гельда, он хороший!

– Ах, помолчи, пожалуйста! – умоляла ее Тюра. – Не говори об этом никому, и мне тоже. А то кто-нибудь подумает, что мы с тобой напрашиваемся. Так нельзя, нам будет очень-очень стыдно, если кто-нибудь услышит.

– Ну, почему? Ты же говорила, что выйдешь замуж, если будет хороший человек! А он хороший! Все говорят!

– Чтобы выйти замуж, еще нужно, чтобы жених тоже этого хотел. Запомни это сейчас, тебе в будущем пригодится.

– Но он же хочет!

– С чего ты взяла?

– Видно! Он все время смотрит на тебя и все время улыбается! Ты ему нравишься! И я тоже! И он богатый, он нам подарит много красивых новых платьев! И тебе, и мне, когда я вырасту!

– Ты слишком много думаешь о платьях! И вовсе это не значит, что мы ему так уж особенно нравимся. Он – приветливый человек, он всем улыбается, когда разговаривает. Поменьше об этом думай, прошу тебя. И никому ничего такого не говори. Особенно ему самому. Обещаешь?

Аста нехотя обещала, но оставалась в убеждении, что мать по-глупому противится собственному счастью. А Тюра не знала, что и подумать. Слова Асты, как ни старалась она их опровергнуть, были словами ее собственной души. Нет никаких причин думать, что она особенно нравится Гельду: ему все нравятся, весь род человеческий, такой уж у него счастливый склад. Но с самого начала у нее возникло впечатление, что Гельду есть до нее какое-то особенное дело, что он следит за ней глазами, когда она появляется, и ей самой все время хотелось его видеть. Между ними наметилась какая-то особая связь: в полной людей гриднице от него к ней тянулись невидимые нити, никого другого не цепляя, и даже из кухни ее слух чутко различал в шуме голосов его голос. Она разбирала каждое слово, сколько бы крикунов не горланило рядом с Гельдом. А когда они встречались, у них всегда находилось что сказать друг другу.

Она была счастлива просто оттого, что видит его. Но и когда она его не видела, чувство счастья не проходило. Казалось, грудь напрямую впитывает потоки свежего воздуха из каких-то высоких и чистых миров, под ногами мерещилось начало какой-то радужной дороги, ведущей куда-то вверх, к свету и счастью. Не оставляло предчувствие больших перемен к лучшему; в воображении теснились образы какой-то новой, яркой, радостной жизни: какие-то другие земли, просторный изобильный дом, то такой, то другой, даже дети, новые маленькие дети, которых она еще могла бы иметь и которых ей вдруг нестерпимо захотелось иметь. Маленькие головки с мягкими светлыми волосенками, маленькие ручки, что хватают все подряд… Много-много детей, штук пять или семь.

Богиня Фригг, как мало нужно женщине, чтобы утонуть в мечтах и всю свою жизнь увидеть в корне изменившейся! Но даже если ничего этого не будет, Тюра чувствовала себя разбогатевшей: ветры радостных миров очистили ее душу от застарелой усталости, горестей и тревог. Даже если он как приехал, так и уедет, у нее есть теперь силы жить дальше; казалось, воспоминания о нем сделают ее счастливой на много дней вперед.

– Мы ему неровня! – твердила Тюра Асте. – Он – богатый и знатный человек! Он родич самому конунгу в другом племени, в Слэттенланде. И он может купить пять таких усадеб, как наш Березняк, со всей челядью вместе. Мы с тобой для него слишком бедны и незнатны.

– Ну-у! – недовольно тянула Аста, имея в виду, что это все глупости. – Зачем ему наше богатство, если он сам может купить пять усадеб? Как он будет жить во всех пяти разом? Пусть бедный, как Хагир, ищет богатую невесту, а Гельду и бедная подойдет! И всегда сын конунга должен жениться, вот как раз и все сходится!

Она имела в виду, что в любой «лживой саге», известной даже глупой Кайе, на младшей дочери бедной старухи женится сын конунга или конунг. А раз Гельд родич какому-то конунгу, значит, это про него.

Вечером Аста отыскала Гельда, пока вокруг него еще не собралась толпа любителей «лживых саг», и подергала его за рукав.

– Мне надо с тобой поговорить! – страшным шепотом сообщила она.

– Я очень рад! – таким же страшным и загадочным шепотом ответил Гельд. – С такой разумной девицей всегда приятно поговорить. Нас никто не должен слышать?

Аста многозначительно кивнула. Глупая Кайя сразу бы выложила: женись на моей маме. Но Аста дочь Асбьёрна была большой и умной девочкой, да и мольбы Тюры не пропали даром. Поэтому она начала издалека:

– А правду говорят, что ты можешь купить пять усадеб?

– Не знаю, я никогда не пробовал, – честно ответил Гельд. – Пока у меня у самого так много усадеб, что приходится их продавать.

Он сидел на скамье, а девочка стояла рядом с ним, склоняясь к самому его уху, и, чтобы было удобнее шептаться, он посадил ее к себе на колено.

– Много – это сколько? – уточнила деловитая Аста. – Десять?

– Нет, пока только две. Беда в том, что они очень далеко друг от друга, между ними целых два моря, и я никак не успеваю пожить в обеих хоть раз в год. В одной живет мой приемный отец, а вторая мне досталась от деда.

– От деда? – изумленно переспросила Аста. – Откуда у тебя дед, когда ты такой старый? Даже у меня нет никакого деда!

– Дед когда-то был у любого человека, хотя, конечно, не всем повезло с ним познакомиться. У меня был замечательный дед. Он прожил восемьдесят две зимы, но недавно умер. Его усадьба осталась почти без присмотра, мне ведь некогда там бывать.

– И ты ее продаешь?

– Да. У меня есть двоюродный брат… Для двоюродного брата я не слишком старый? Нет? Ну, хорошо. Так вот, нам с братом эта усадьба досталась поровну, но мы решили, что я продам ему мою половину. Он отдаст мне за пол-усадьбы деньги и будет там полным и единственным хозяином.

– А у него нет своей усадьбы? – уточняла Аста. Она проявляла значительное понимание дела, и с ней было очень приятно разговаривать.

– У него есть своя усадьба, и отличная, но у него еще есть трое детей, из них два мальчика, – обстоятельно пояснял Гельд. – Они уже большие, старше Коля, и скоро им понадобится свой дом. Когда старший женится, он уедет жить в ту дедову усадьбу. Понимаешь, как все хорошо устроится?

Аста кивнула, обдумывая все это. Живут же люди – у них на каждого человека, выходит, своя усадьба! И у нее была бы своя усадьба, и у Коля, и даже у этой глуповатой Кайи, которая фьялльский корабль не может отличить от простого дракона! Да, не так-то легко им было бы собраться вместе поиграть, если бы у каждого была своя усадьба! «Кайя, приезжай ко мне, будем играть в медведя!» – «Не могу, мне надо присматривать за моей усадьбой. У меня так много дел, что ты лучше позови Коля». А у Коля усадьба страшно далеко, через целых два моря, он полгода будет ехать! Вот и выйдет, что они не успеют повидаться даже раз в год! Как трудно быть богатым!

Аста вздохнула, не замечая, что задумалась и давно молчит. Гельд тоже молчал, рассматривая миловидное лицо девочки, которое казалось ему еще лучше из-за сходства с матерью. Если у нее все дети будут такие замечательные – хорошенькие, умненькие, разговорчивые…

А еще он думал о сыновьях своего брата Дага, Халькеле и Дагварде. Халькелю уже четырнадцать лет, а Дагварду тринадцать, оба славные ребята, здоровые, ловкие и сообразительные. Даг их по очереди берет на корабль, если собирается куда-нибудь. И еще одна девочка, Хельга, остается дома с матерью, чтобы Борглинда не скучала. Она ни на кого во всем роду не похожа, но такая хорошенькая и добросердечная, что вся округа Тингваля обожает ее, как семнадцать лет назад обожала ее тетку и тезку, Хельгу дочь Хельги, что была замужем за Хеймиром конунгом и умерла… У нее, Хельги-старшей, тоже ведь остался сын – ему уже целых шестнадцать, и он такой молодец, что от него ждут великих подвигов. А ведь оба они, и Даг, и Хельга, заметно моложе его, Гельда. А у него до сих пор нет детей, по крайней мере таких, о существовании которых он знал бы.

И его вдруг так сильно потянуло к теплому образу домашнего очага, семейной привязанности, покоя, уюта, уверенных надежд на будущее, что сердце защемило. Хотелось, чтобы не племянники, а собственные сыновья и дочки сидели у него на коленях по вечерам, теребили, требовали рассказов; чтобы не невестка Борглинда, а собственная жена встречала его из поездок, обнимала, с тревожной нежностью вглядывалась в лицо после разлуки, точно хочет убедиться, весь ли он приехал, не случилось ли чего… И у этой воображаемой жены было лицо Тюры. Мягкое, ласковое, с теплым светом в каждой черточке, оно одно вобрало в себя все то лучшее, что называется для человека семьей и домом. Богиня Фригг – воплощенный образ матери и хозяйки, помощницы и советчицы мужа, его надежной опоры во всех превратностях жизни, будущее его рода…

– А скажи-ка, что это за жених тут сватается к твоей маме? – спросил Гельд у девочки.

– Это Ульвмод! – Аста сморщилась. – Толстый такой! Он всегда к ней садится поближе и все хочет за руку взять. Но он ей не нравится, совсем не нравится! – горячо зашептала она, понимая, что это очень важно. – Ну совсем не нравится, ни капельки, честное слово! Можешь мне поверить, я точно знаю! Кому он может понравиться, такой старый, толстый и жадный! Он мне слова никогда не говорит, совсем глупый! Прогнать бы его отсюда, чтобы совсем не ходил! А ты еще долго у нас будешь?

– Да нет, не очень. Понимаешь, мне надо скорее продать этих фьяллей, пока они не съели все, что мы вместе с ними захватили. А потом мне надо взглянуть на мою усадьбу, где мой отец живет… Хотя это, может быть, еще потерпит… – Теперь Гельд уже сомневался, а надо ли ему так спешить домой, хотя раньше это представлялось вполне очевидным. – Но на Квартинг мне непременно надо съездить. Но это не очень долго. К Празднику Дис я непременно вернусь.

– К Празднику Дис! – возмутилась Аста. – Это целый год ждать!

– Почему же год? Осталось месяц с небольшим до йоля, потом «месяц Тора», потом маленький «мягкий месяц» и «откормленный месяц». Вот тебе и Праздник Дис. Всего сколько?

Аста сморщилась еще раз и принялась считать, загибая пальцы:

– «Бараний», «Тора», «мягкий», «откормленный» – четыре.

– А в году сколько?

– Двенадцать.

– А из двенадцати вычесть четыре сколько?

– Восемь. Как мне лет.

– Вот молодец! – Гельд весело качнул ее на колене. – Как ты здорово считаешь! Я тебя потом научу считать на доске совсем большие числа. Помнишь у меня доску с бусинками? У тебя получится.

– Правда? – возликовала Аста, которой очень понравились цветные бусинки на счетной доске. – А когда?

– Когда вернусь. Это важное дело, оно требует времени, а у нас его мало. Фьялли едят наше зерно каждый день, и мы с тобой становимся беднее и беднее. С этим нужно скорее покончить. А мы с тобой договоримся: пока я не вернусь, ты пригляди, чтобы мама не вышла замуж. И пока больше никому ничего не говори. Обещаешь?

– Обещаю! – прошептала очень довольная Аста.

Как хорошо! Она им обоим пообещала ничего никому не говорить: и маме, и Гельду. И все про одно и то же. Вот потом они удивятся, когда окажется, что она одна все знала!

Асте доставляла такое удовольствие ее страшная тайна, что ее вовсе не подмывало с кем-нибудь ею поделиться. Тайна хуже мёда: если ее поделить, будет уже не то. А с этой тайной Аста дочь Асбьёрна чувствовала себя такой богатой, будто это у нее есть пять усадеб, за которыми ей некогда присматривать. Ладно уж, она даже подарит по штучке Кайе и Колю, если будут хорошо себя вести.

И когда все уплыли – и шумный Фримод ярл с двумя кораблями, и Гельд со связанными прожорливыми фьяллями, и тот мрачный парень, про которого говорили, будто это конунг (будто конунги бывают такие, вот глупости-то!) – Аста меньше всех в Березняке грустила. Все ходили тихие, вялые, вздыхали, и только она одна улыбалась. Она же точно знает, когда Гельд вернется: через четыре месяца. Как из двенадцати вычесть восемь.

Мама тоже вздыхала, и глаза у нее были грустные, хотя она и старалась казаться спокойной. Раньше Аста огорчилась бы, видя это, а сейчас нет: все идет как надо.

Однажды она даже не утерпела и сказала:

– Не знаю, как ты, а я Гельду очень нравлюсь!

– Конечно, – согласилась Тюра, не слишком приняв это всерьез. – Мы с тобой так дивно хороши, что нравимся всем подряд.

– Нет, я правда. Он обещал научить меня считать на доске, значит, я буду умнее дяди Стормунда.

– Ты и так слишком умная. Что я с тобой буду делать?

– Не волнуйся. Гельд тебе скажет, что со мной делать. Он хочет, чтобы я была его дочкой.

– Ты опять за свое? – Тюра посмотрела на дочь с упреком. – Я же просила тебя…

– А я знаю! Я точно знаю! – Аста значительно помолчала и выложила: – Я точно знаю: он уже посадил меня на колени!

И, радостно фыркнув, она пустилась бежать. Как весело жить на свете, даже если пока и нет пяти усадеб!