Глава 3
В этот вечер Хлейна долго не ложилась спать. Челядь убирала гридницу после пира; квиттов увели в гостевой дом во дворе и на всякий случай заперли снаружи: фру Гейрхильда так велела. Хлейна вытирала кубки, проверяла, хорошо ли они отмыты от липкого меда и не пора ли их чистить. Особенно долго она вертела в руках тот золоченый кубок, из которого они пили с Хагиром. Кубок был безупречно чист, но Хлейна медлила с ним расстаться и уложить в сундук вместе с прочими. Даже хотелось взять его себе на память, чтобы никто другой больше из него не пил. Хлейна отлично знала каждую черточку рисунка на боках довольно старого кубка, но сейчас он казался ей каким-то новым, особенно красивым и внушительным, как священный сосуд.
Она сидела посередине скамьи, на своем обычном дневном месте, глядя, как служанки метут пол, а раб выгребает золу и угли с очагов. Никто не удивлялся тому, что она села на свое привычное место, но никто не знал – почему. Потому что здесь сидел Хагир. С этим местом не хотелось расставаться, как и с кубком. Что в нем было такое, в Хагире из квиттинских Лейрингов, что, едва лишь он вместе с другими вошел в гридницу, она увидела только его и ее взгляд потянулся за ним, как пойманный и привязанный? Она так четко помнила его спокойное широколобое лицо, и изгиб бровей, и выражение глаз, точно его образ нарисовали в ее мыслях и велели всегда носить с собой. Она подошла к нему, потому что хотела заглянуть ему в глаза. Она хотела узнать, кто он такой. Теперь она кое-что знала о его роде и судьбе, не так уж много – много ли можно рассказать за один вечер? Но почему-то казалось, что они прочно связаны уже давно, и все его заботы представлялись близкими, как собственные. И то, что он нуждался в помощи, заботило Хлейну и настраивало ее на непривычно-беспокойный лад.
Ему нужно десять марок серебра… Хлейне это сокровище казалось далеко не таким огромным и недоступным, как Бьярте. Напротив, прожив всю жизнь в богатой усадьбе ярлов, она привыкла к виду сокровищ и к разговорам о них. Ежегодно при сборе дани здесь рассуждалось о десятках и даже сотнях марок. В воображении Хлейны десять марок серебра были довольно близки, она ощущала их присутствие где-то рядом; трудность заключалась лишь в том, чтобы уговорить старших расстаться с ними. Гейрхильда не даст, потому что Хагиру и Стормунду нечем будет вернуть, их и так каждый год грабят фьялли. Фримод ярл… Он дал бы, но мать ему не позволит. Ослушаться матери в таком важном деле он не посмеет. А до самоотверженной мысли отдать собственные украшения Хлейна еще не дозрела – да и как бы она объяснила такую щедрость к посторонним людям?
В гриднице висела духота, и Хлейна пошла во двор. Хотелось подышать свежим воздухом, а еще хотелось взглянуть на дверь гостевого дома. Она видела эту дверь тысячу раз, но сейчас за ней был Хагир, и оттого даже при мысли об этой заурядной двери Хлейна ощущала сладкую дрожь, как будто предстояло увидеть невесть какое священное сокровище.
Ярко светила луна, двор заливало серебристо-желтоватое сияние. На бревнах возле стены дома сидел человек, и Хлейна радостно улыбнулась в темноте. Гельд сын Рама, десять лет проживший в тесной дружбе с фру Гейрхильдой, и для Хлейны был кем-то вроде старшего родича. Живой, легкий нрав Гельда и ум Хлейны сократили разницу в двадцать лет, и они сблизились между собой. Осторожная и осмотрительная, при всей своей внешней приветливости, Хлейна мало к кому питала искреннее доверие и привязанность, но Гельд был одним из этих немногих.
Услышав скрип двери и шаги, он обернулся. Хлейна подошла и села рядом. На какое-то время она даже забыла о Хагире: за несколько месяцев разлуки она соскучилась по Гельду и сейчас ей было приятно побыть рядом с ним.
– Ты надолго к нам? – спросила Хлейна.
– Поживу до осенних пиров. А потом – домой. Зимовать я в этот раз буду у себя.
– Жаль… Гейрхильде это не понравится, – с тайным лукавством заметила Хлейна. Ссылаясь на приемную мать, она и сама хотела, чтобы на всю долгую зиму Гельд остался с ними.
– Что делать? – Гельд пожал плечами. – Мой Альв стал совсем плох, я теперь стараюсь не оставлять его надолго. Как-никак, ему идет семьдесят пятый или семьдесят шестой год, если он не сильно сбился со счета. Я теперь должен бывать дома почаще, чтобы не споткнуться однажды о свежий курган.
– Ты предпочитаешь сам его насыпать?
Хлейна нахмурилась: она не любила разговоров о смерти и предпочитала не ездить на поминальные пиры и погребения, если только находила достойный предлог их избежать.
– Да. – Гельд держался иного мнения. – А не то мне будет казаться, что я просто потерял своего приемного отца.
– Я хотела бы его увидеть, – помолчав, сказала Хлейна.
– Я был бы не против, чтобы ты его увидела. Но твоя приемная мать тебя не отпустит. Я не провидец, но это могу предсказать точно.
– А если бы ты ее попросил? – Хлейна просительно потерлась лбом о его плечо.
– А ты не замечала, что она нередко отказывает мне в просьбах? Она спросит, зачем тебе видеть Альва, и что мы ответим?
Они помолчали.
– А все-таки я думаю, что это ты – мой отец, – негромко, но убежденно, даже немного капризно сказала Хлейна. Она думала так не потому, что для этого имелись серьезные основания, а потому, что ей этого хотелось. – Мне так кажется.
Гельд мягко усмехнулся.
– Я очень рад, что ты предпочитаешь меня всем другим возможным отцам, – сказал он. – Но я точно знаю, что это не я. С чего ты взяла?
– Ну… Я давно подозреваю, что мой отец не платил вено за мать, а еще я знаю, что ты любил какую-то девушку, а за тебя не отдали…
– За меня не пошли, – честно поправил Гельд. – Это было всего пятнадцать лет назад, а тебе двадцать один, хотя это, конечно, страшная тайна. Но этого я никому не скажу.
– Неужели она тебя не любила? – Хлейна с искренним недоумением заглянула ему в лицо. – Тебя же все женщины любят!
– Выходит, что нет. – Гельд усмехнулся в ответ на это лестное заявление и слегка повел плечом, словно признавая, что на свете много непонятного. – Знаешь ли, если человек нравится многим, это еще не значит, что он понравится всем. Фримода ярла тоже все женщины любят, а ты почему-то нет.
– Это Фримод всех женщин любит, – буркнула Хлейна.
Некоторое время они молчали: Гельд невольно вспоминал свою прошедшую любовь, а Хлейна думала о Хагире. Слова Гельда, сказанные безо всякого отношения к ней, встревожили ее, показались намеком, даже пророчеством. Если она нравится Фримоду и многим мужчинам в округе, это вовсе не значит, что она понравится последнему из рода Лейрингов. Может быть, как раз ему-то она и не понравится, тому единственному, кому ей так сильно хочется понравиться.
И именно поэтому вопрос о ее рождении, который она раньше послушно соглашалась обходить молчанием, сейчас приобрел неотложную важность.
– А кто же тогда мой отец? – снова начала Хлейна после молчания. – Ты знаешь?
– Я… – Гельд помедлил. Утвердительный ответ вызвал бы новый приступ вопросов, а отрицательный был бы ложью. – Я, скажем так, сильно догадываюсь. Предполагаю. Если я знаю, в чьем доме жила твоя мать, я могу допустить, что хозяин дома и был твоим отцом?
– Но она не была рабыней? – неуверенно, с тревогой спросила Хлейна. Этого вопроса лучше бы вообще никогда не задавать, но жить в безвестности ей сейчас было нестерпимо.
– Нет, конечно, нет! – уверил ее Гельд, по опыту собственной молодости помнивший, как неприятно подозревать в себе сына рабыни. – Твоя мать была дочерью кого-то из хирдманов Гейрвальда конунга. Уж прости, я не спрашивал, как его звали. Твоя мать росла в доме конунга и осталась при Гейрхильде, когда твой дед погиб. Гейрхильда очень любила ее, хотя была лет на десять старше, и взяла с собой, когда ее муж стал здешним ярлом и перебрался сюда жить. Разве ты этого всего не знала?
Хлейна покачала головой. Она совершенно не помнила никакого другого дома, кроме усадьбы Роща Бальдра, и никакой другой семьи, кроме Гейрхильды с мужем и сыном. Еще в детстве у нее сложилось впечатление, что ничего другого нет и спрашивать не надо. Робкие попытки что-то выяснить, когда-то сделанные в приливах подросткового любопытства, у Гейрхильды встретили решительный отпор, и Хлейна не возобновляла их. Она живет у хороших, знатных людей, растет в довольстве, окруженная любовью и уважением – зачем искать чего-то другого? Пока мир Хлейны составляла Роща Бальдра, ее любопытство дремало.
Но вот появился Хагир сын Халькеля и словно разбудил ее. Он, потомок знатнейшего квиттинского рода, как будто обозначил некий уровень, и Хлейна с тревогой стала примериваться, а достанет ли до него. Она сидела на бревнах возле стены дома, но ей казалось, что она несется куда-то, что с каждым мгновением что-то меняется вокруг нее и внутри нее, что жизнь уже никогда не будет такой, как прежде. А бежать с закрытыми глазами невозможно. Со временем он наверняка захочет знать, каков ее род, и ради него она должна узнать это сейчас. Может быть, откроется что-то такое, чего ему никак нельзя знать… Но если знать заранее, то ведь можно что-то придумать… Любое препятствие можно обойти, если взяться за дело с умом. Мягкая и ласковая, Хлейна обладала очень твердым духом и никогда не отступала от задуманного.
– Я родилась здесь? – спросила она о том, что раньше казалось само собой разумеющимся.
– Нет. Тот человек увез твою мать отсюда. Ты родилась… в другом месте. Гейрхильда искала ее, но не могла найти. А потом, через три года, твоя мать умерла. Она успела послать весть Гейрхильде… так получилось, что это я ей подвернулся. Я как раз плыл мимо… того места. – Гельд очень внимательно следил, чтобы не сказать лишнего. – Она передала через меня Гейрхильде, что умирает и оставляет дочь. Тогда Гейрхильда послала людей забрать тебя. Твой отец потребовал с нее клятву, что она не выдаст тебя замуж без его согласия. Чтобы, дескать, всякий мозгляк, как он выразился, не набился без его ведома к нему в родню. А Гейрхильда взамен взяла с него клятву не являться сюда, пока она не пришлет ему твою застежку. Вот эту. – Гельд коснулся маленькой серебряной застежки в виде узорной, свернувшейся кольцом змеи, которая была приколота на груди Хлейны, прямо посередине. – Это носила твоя мать.
– Моя мать? – Хлейна поспешно прижала ладонь к застежке, будто та могла убежать.
– Разве ты не знала? Кто тебе ее дал?
Хлейна помолчала, вспоминая, потом смущенно улыбнулась и покачала головой:
– Я не знаю. Она была у меня всегда. Кто-то сказал, что это мой амулет и что я должна носить его… Я была маленькой и очень ее любила, потому что у меня ничего другого еще не было. Я даже разговаривала с ней, такая была глупая… – Хлейна усмехнулась, вспоминая себя, маленькую, шепчущую разный доверительный вздор зажатой в кулаке серебряной змейке. И Гельд улыбнулся: ему это показалось милым, а вовсе не глупым. – И я к ней так привыкла, что без нее уже как-то и неуютно было, хотя мне и Гейрхильда, и Фримод потом надарили всякого…
Хлейна провела кончиками пальцев по звеньям золотых цепочек между застежками платья и даже сейчас не упустила случая полюбоваться игрой золота под лунным светом: дорогие украшения и нарядные платья составляли немалую радость ее жизни.
– Значит, это от моей матери… – протянула она и вытащила иглу застежки из ткани.
Ей казалось, что если она как следует постарается, то вспомнит, как в двухлетнем возрасте впервые получила змейку. А там стоит лишь оглядеться, и она получит ответы на все свои вопросы… Хлейна всматривалась в завитушки узора, известные наизусть, пыталась взглянуть на них свежим, новым взглядом, как впервые, и проваливалась все глубже в слои собственных прошедших лет… Но до самого дна достать не могла – там было слишком темно.
– А где же вторая?
– А вторую оставил себе твой отец. Он сказал, что если кто-то явится к Гейрхильде с этой второй застежкой, значит, это твой жених и она должна отдать тебя за того человека. Не знаю, намерена ли Гейрхильда соблюдать уговор, но уговор такой был.
– Вот еще! – боязливо и недовольно прошептала Хлейна и сжала серебряную змейку в ладони, будто ей-то и грозила главная опасность. – Значит, я должна ждать, что явится какой-нибудь бродяга и потребует меня в жены… Чего еще не хватало!
– Гейрхильда тоже без удовольствия думает, что это может случиться. Но бояться тебе не надо! – Гельд обнял ее за плечи. – Твоя приемная мать давно придумала выход. Если такой удалец явится, она найдет ему противника для поединка. Здесь в округе будет много желающих, и в конце концов ты будешь спасена.
Хлейна молчала. Теперь она знала, почему Гейрхильда отказывается даже выслушать сватающихся к ней. Она-то думала, что приемная мать бережет ее для Фримода, а оказалось, что право распоряжаться ее судьбой принадлежит кому-то другому. Чужому, совершенно незнакомому человеку… отцу… Но кто это, что он за человек?
– А почему бы тебе не поделиться со мной своими догадками? – вкрадчиво осведомилась Хлейна и снова потерлась щекой о плечо Гельда. – Тогда я больше не буду приставать к тебе с глупыми выдумками!
– Я не могу с тобой поделиться моими догадками, моя хитренькая кошечка, потому что твоя приемная мать запретила мне это и взяла с меня клятву этого не делать! – с ласковым сожалением ответил Гельд. – Да я и сам думаю, что тебе лучше о нем не знать и не думать.
– Мой отец не из тех, кем гордятся родичи? – Хлейна печально сморщила нос.
– Он украл твою мать, потому что старый конунг и Гейрхильда никогда не отдали бы ее за такого человека. Ты же знаешь, что они умеют отличить достойных от недостойных?
– Да! – Хлейна обняла Гельда за шею и нежно прижалась щекой к его щеке. Она не хотела, чтобы он заметил, как важно все это стало для нее сейчас. – То, что она выбрала тебя… А скажи-ка мне, – вдруг она передумала и прямо спросила: – Как по-твоему: этот Хагир сын Халькеля – достойный человек?
Гельд вздохнул про себя и подвигал бровями, прежде чем ответить. Он поглаживал руку Хлейны, будто хотел примирить и успокоить, а сам старался сообразить, как отнестись к открытию. Конечно, он и на пиру заметил, что она не отходит от гостя… Должно быть, это не просто любопытство к новому человеку.
– Я думаю, в общем, да, – по частям выговорил Гельд наконец. – Он – Лейринг, и этим многое сказано. Я хорошо знал и его сестру Борглинду, и его тетку Даллу, вдову последнего настоящего конунга квиттов. Они своенравны и упрямы, они всегда поступают так, как сами считают нужным, и никакими доводами их не свернешь с пути. Правда, Хагир похож на умного человека, и возможно, и без чужих советов путь выберет правильный. Я надеюсь. Потому что иначе у него хватит сил натворить бед.
– Но ведь в нынешнем деле он прав? – требовательно спросила Хлейна. – Да, я понимаю, тебе обидно, что он тебя ограбил и убил у тебя семерых, но если взглянуть вообще…
– Вообще я на серебре поклялся, что я на него не держу обиды! – напомнил Гельд. – У него были все основания так действовать, а значит, по-своему он прав. Если уж его вождь попал в плен, он должен помочь собрать выкуп. Его обязывает клятва верности… хотя я, по правде сказать, удивлен, что последний из Лейрингов принес такую клятву какому-то Стормунду Ершистому. Но у него могут быть свои причины. А добывая выкуп, он вел себя настолько благородно, насколько это возможно. Они не убили ни одного человека без необходимости. И он же не знал, что я – родич его сестры.
– Нужно ему помочь, – заявила Хлейна с уверенным упорством балованной девочки, привыкшей, что старшие спешат исполнить все ее желания. Дескать, я так хочу и это должно быть сделано. А как – это вы решайте, на то вы взрослые и умные.
– Наше родство не столь близко, чтобы я подарил ему десять марок серебра, – непреклонно ответил Гельд. – Такого расточительства моя жена, если бы она у меня была, никак бы не одобрила, и ради нее я не могу на это пойти. Ведь когда-нибудь она у меня будет?
– Но что же делать? – обиженно спросила Хлейна.
– А это ты спроси не у меня, а у Фримода ярла. Улыбнись ему, и ради тебя он пойдет на край света. И даже поможет освободить Стормунда Ершистого безо всякого выкупа. Помнишь, он возмущался, что конунг граннов не уймет своего разбойника?
Хлейна немного подумала, потом медленно подняла взгляд на Гельда и улыбнулась. Луна бросала в ее глаза такие таинственные, завораживающие отблески, что Гельд загляделся и даже забыл, о чем они говорят. Из темноты ночи ее глаза светились, вобрав в себя лунный свет, и вся ее смутная в темноте фигура благодаря этим сияющим глазам казалась нечеловеческой, загадочной, манящей и волнующей.
Она встала, но Гельд поймал ее за руку.
– И еще один совет я хочу тебе дать, – тихо добавил он. – Не пообещай больше, чем сможешь исполнить. Прекрасные девы имеют такую недобрую склонность, а доблестным героям это обходиться больнее, чем они показывают. Запомни, пожалуйста.
Хлейна молчала, и ее огромные в полутьме зрачки мягко «дышали», словно вбирая в себя мудрость земли и излучая свет небес. Потом она наклонилась, поцеловала Гельда и ушла в дом. Он остался сидеть на бревне, глядя на дверь, за которой она скрылась. Она совсем выросла, девочка, которой он в таком множестве рассказывал «лживые саги» о троллях и великанах, дарил подарки и которую любил, пожалуй, больше, чем саму фру Гейрхильду. Но вот она выросла и из девочки стала женщиной. Может быть, она затевает опасное дело, а он ее поощряет, вместо того чтобы отговаривать. А впрочем… отговоришь ее! Хлейна – мягкая, как шелк, нежная, как хвостик беличьей шкурки. Но где-то в глубине ее существа прячется твердость кремня и упорство воды, которая через любой завал рано или поздно промоет себе путь. Если она чего-то захотела, если она сделала выбор, остановить ее так же невозможно, как загнать воду родника назад под землю.
Усадьба Роща Бальдра получила свое название не случайно: на вершине пологого холма, где на обращенном к морю склоне стояла усадьба, шумела на утреннем ветру березовая роща, посвященная богу весеннего пробуждения. Роща была самым высоким и самым светлым местом в округе; перед ней приносились жертвы на Середину Зимы и взвивались до самого неба костры на Середину Лета, в ней шумели весной «кукушкины гулянья» молодежи, а осенью именно здесь колдунья с воплями и рыданием провожала в Хель умершего Бальдра. Ни единой веточки нельзя было сломить с деревьев, посвященных богу весны, и даже преступник мог найти здесь защиту. Над вершиной холма почти всегда дул ветер, и оттого священная роща от весны до осени шептала, шелестела, посвистывала, давая знать, что он здесь, добрый и светлый бог, миротворец, умножающий жизнь.
Солнце только вставало, низину у подножия холма заполнил белый туман. Воздух холодел, намекая на скорую осень. Круглые, часто плетенные сети паутины, висевшие меж высокими пожелтевшими стеблями травы, были тесно унизаны беловатыми каплями росы и оттого бросались в глаза. Хлейна старательно обходила их, чтобы не потревожить жемчужные сети – как брызнет на тебя, так узнаешь, до чего холодная эта красота! От прикосновения влажной капли по коже мгновенно пробегала дрожь, и Хлейна прятала руки под темный плащ из плотной шерсти. На ходу под плащом мелькало что-то яркое, праздничное, и оттого сама девушка казалась каким-то особенным живым цветком или ягодой, притаившейся под увядшим листком.
Хлейна поднималась к роще Бальдра, вглядываясь в полутьму между белых стволов. Она искала Фримода ярла, чтобы поговорить с ним пораньше и чтобы потом он мог сразу объявить свое решение матери. Но зевающий Стюрвиг Бородач, которого она встретила в кухне, сказал ей, что Фримод ярл уже ушел из спального покоя. В гриднице и во дворе его не оказалось, но Хлейна знала, где его искать.
Что ей за дело, собственно, до каких-то квиттов, до какого-то Стормунда Ершистого, который так глупо ввязался в драку с известным морским конунгом Вебрандом, сыном настоящего оборотня? Да никакого дела! Но Хлейна знала, что придумывать обоснования своей просьбе ей не придется. У Фримода ярла в жизни две страсти: славные подвиги и красивые женщины. Сразиться с морским конунгом – достойный подвиг, особенно когда совершается не ради собственной пользы, а из великодушного желания помочь другу. А если это предложит ему она, которую, как Хлейна знала, Фримод ярл предпочитает всем прочим женщинам, то он никак не сможет отказаться.
А потом, когда все будет улажено, она сама подойдет к Хагиру и скажет: «У меня есть добрые вести насчет вашего дела. Все может сложиться так, что твой вожак будет освобожден безо всякого выкупа». И он недоверчиво посмотрит на нее, не понимая, что это значит. А она скажет… Ах, скорее! Вдруг он тоже проснется рано? Хлейне было жаль упустить хоть мгновение, которое она могла бы провести с Хагиром, и она ускоряла шаг. При этом она совсем не беспокоилась, а понравится ли фру Гейрхильде ее дружба с квиттинским гостем. Внешне Хлейна оставалась послушной дочерью, но внутреннюю власть над ней фру Гейрхильда утратила давно – она удивилась бы, если бы узнала, как давно! Уговор с загадочным отцом тоже не тревожил Хлейну – может быть, его уже нет в живых и вторая застежка никогда не вернется к первой. Хлейна не хотела признавать, что на нее имеют права какие-то таинственные люди, которые за двадцать лет ни разу не напомнили о себе. Однажды всякий переступает черту, за которой хозяин своей судьбы – только он сам.
На середине склона Хлейна вдруг споткнулась. Взмахнув руками и с трудом удержав равновесие, она стремглав кинулась вперед: какая-то сила толкнула ее прочь с этого места. Пробежав несколько шагов, Хлейна обернулась, зябко прижав руки к груди и ощущая тревожную дрожь. Ничего особенного, простой кусок тропы, крупный песок и пестрая галька, две тонкие березки у самой обочины… Земля усыпана желтыми листьями, похожими на круглые позолоченные застежки… Сколько людей здесь ходит… но именно здесь она спотыкалась и раньше. Как будто тут протянута невидимая веревка. Но почему так холодно? Дурное место! Хлейна плотнее запахнула плащ и пошла быстрее. Она еле бредет, замечтавшись, а Фримод тем временем уйдет от жертвенника и хороший случай для беседы будет упущен.
На опушке, обращенной к усадьбе, высился украшенный резьбой идол Бальдра, перед которым жители округи приносили жертвы. Жертвенник перед идолом Фрейи, сложенный из белых полупрозрачных камней, был сооружен по воле Фримода ярла. Именно богиню Фрейю, Всадницу Кошек, дарящую плодородие, процветание и любовь, Фримод ярл наиболее почитал и ее отраженный образ видел в глазах каждой молодой женщины, даже не очень красивой лицом. Зимой он приказывал расчищать его от снега и зажигал огонь, чтобы осветить путь богини, с осени до весны в слезах ищущей своего мужа. И часто в любое время года Фримод ярл начинал свой день, встречая рассвет возле ее белого жертвенника.
Сейчас он сидел на земле перед жертвенником, глядя, как пучок колосьев медленно тлеет, пуская в небо тонкий столбик дыма. Вокруг становилось все светлее, солнце вставало. Следя за столбиком дыма, Фримод ярл поднял голову…
Меж стволов священной рощи возникла женская фигура. Девушка в белой рубахе, красном платье и с золотыми цепями на груди казалась видением, небесной девой, сотканной из красок рассвета и белизны облаков, ожившей мечтой, вышедшей прямо из мыслей самого Фримода ярла, и он потряс головой, поморгал, стараясь отогнать наваждение. Прекрасное виденье засмеялось, и Фримод вскочил на ноги.
– Хлейна! – изумленно воскликнул он. – Это ты?
– Это не я! – гордо и притом лукаво заявила девушка. – Это норна, вестница твоей судьбы, о доблестный и славный герой! Ты столь усердно возжигал огонь в честь прекрасной Фрейи, что она обратила на тебя свою милость и послала меня возвестить тебе о твоих будущих подвигах!
– Да? – Фримод ярл подошел поближе, радостно улыбаясь. Слова о милости Фрейи, тронутой его поклонением, он понял в определенном смысле, который был ясно написан на его лице. – И о чем же ты хочешь мне поведать в сей рассветный час, о норна?
– Я хочу указать тебе путь к новым победам и к славе! – торжественно провозгласила Хлейна и даже подняла руку, подражая валькирии с рисунка на одном из поминальных камней у ворот усадьбы.
Теперь она не улыбалась, ее глаза казались огромными, и под их загадочным, значительным взглядом несколько игривое настроение Фримода ярла вдруг сменилось трепетом и благоговением. Мелькнула даже мысль, уж не сама ли это Фрейя явилась к нему под видом Хлейны… Да нет, она всегда была с причудами. Хлейна выросла у него на глазах, Фримод ярл привык к ней и даже к мысли, что мать вырастила для него невесту, он знал все ее платья, украшения, которые сам же дарил после удачных походов, знал все ее привычки, вкусы и привязанности, но притом смутно чувствовал, что под этим, внешним, в ней есть еще какое-то скрытое внутреннее содержание, которого он, неплохо на свой лад знавший женщин, в Хлейне никак не мог понять. Иной раз он ласково смеялся над ее чудачествами, но иной раз, вот как сейчас, попадал в плен обаятельной загадки, всерьез играл с ней в ее странные игры и против воли верил, что перед ним стоит норна, надевшая облик Хлейны, как платье. Это было то самое внутреннее, которого он никак не мог разглядеть, и перед ним он терялся, как перед чем-то непостижимым для его прямого и трезвого образа мыслей.
– Гостям в твоем доме нужна твоя смелость, крепость духа и острота меча, – продолжала Хлейна. – Помоги им вернуть из плена их вожака. Сделай это, и подвиг прославит твое имя на весь Морской Путь.
– Ты желаешь этого? – уточнил Фримод.
– Да, я желаю. – Богиня с гордым достоинством кивнула, а в глазах ее промелькнула улыбка. – Я желаю, чтобы Стормунд Ершистый получил свободу без выкупа. Позор – платить выкуп такому негодяю, как Вебранд Серый Зуб, и позор позволить сделать это людям, нашедшим дружбу и гостеприимство в твоем доме. Пора положить конец его бесчинствам, и тот, кто сделает это, прославит себя и свой род навеки. Торопись, Фримод ярл! – лукаво предостерегла норна, и в ее улыбке уже виделась вернувшаяся Хлейна. – Как бы какой-нибудь иной герой не опередил тебя и не отнял славный подвиг!
– Никогда! – пылко заверил Фримод ярл, как будто стоял перед самой богиней. – Я привезу тебе его голову!
– Ой, нет! – Хлейна отскочила и в ужасе замахала руками. – Какая гадость!
Теперь норна окончательно стала прежней Хлейной, и Фримод рассмеялся, глядя на нее с умилением и восторгом. Каждый раз, после того как она удивит его какой-нибудь выдумкой, он чувствовал к ней еще более горячую любовь.
– А что я получу в награду за подвиг? – с намеком спросил он и придвинулся к ней ближе.
Хлейна отодвинулась и прижалась спиной к толстой березе.
– А разве доблесть требует еще награды в придачу? – лукаво ответила она, но в голосе ее слышался намек, что какая-то награда все же будет. – Разве она не награда сама по себе? Мужчина ведь совершает подвиги ради подвигов, верно?
– Верно. – Принимая в расчет этот скрытый намек, Фримод снова придвинулся и хотел взять ее за руку, но Хлейна отстранилась и передвинулась дальше за березу. Так ускользает собственная тень, сколько не стремись и не пытайся с ней сравняться. Фримод тянулся за девушкой, как привязанный, но поневоле должен был соблюдать сдержанность: в священной роще даже ничтожное принуждение будет оскорбление самим богам. – Мужчины совершают подвиги ради подвигов. Но мне сдается, я совершил уже достаточно всяких подвигов, чтобы даже самая разборчивая девушка посчитала меня достойным женихом. Я верно говорю?
Хлейна значительно кивнула, и в ее глазах явственно светился восторг. Но причина его была не та, что думал собеседник: она радовалась, что Фримод задает опасные вопросы так обтекаемо и она может соглашаться, ничего при этом не обещая.
– Любая женщина будет гордиться таким мужем! – подтвердила она, отведя глаза.
Фримод ярл мог думать, что она смущена, а Хлейна прятала глаза и с ними то удивительное обстоятельство, что сама-то она исключена из числа этих «любых» женщин. Фримод ярл, предмет пылких вздохов всех женщин округи, казался ей скучен. Да, он знатен, доблестен, красив и не глуп, нрав его открыт, весел и дружелюбен, и со своей первой женой он обращался хорошо, громко восхвалял ее достоинства на всех пирах и заваливал ее подарками, и был сокрушен, когда она, бедняжка, умерла родами. Хлейне тогда сравнялось всего шестнадцать, но она быстро поняла, что именно ею-то славный ярл и задумал когда-нибудь в будущем возместить свою потерю. Она гордилась, вернее, тщеславилась этой победой, давшейся без труда, но о свадьбе как о естественном следствии подобной победы никогда не думала. Видеть многочисленные знаки пылкой любви со стороны Фримода ярла ей было забавно, но не радостно – разница гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Фримод ярл весь на поверхности со всеми своими желаниями, мыслями и мечтами. Он не дразнил ее любопытства, не будил воображения. В него не будешь вглядываться, гадая, какие порывы и желания таятся в глубине его души…
В памяти Хлейны мелькнули синие глаза, изломленные черные брови, худощавое лицо, за которым угадывается внутренняя сосредоточенность на цели размером во всю жизнь. И ей нестерпимо захотелось снова к нему, к Хагиру сыну Халькеля, как будто рядом с ним было ее единственное настоящее место, а в других она не могла жить и дышать.
– Так значит, нам ничто не мешает справить свадьбу? – оживленно, с уверенной радостью воскликнул Фримод, так быстро перейдя от общего к частному, что Хлейна вздрогнула.
Ах, как некстати! Что-то ответить… Чтобы не оттолкнуть его и не охладить жажду подвига, но и не солгать. Гельд вчера сказал ей: не обещай больше, чем можешь исполнить. Это предупреждение запомнилось ей, и она не хотела его нарушить и ради Гельда, и ради того чувства, которое привело ее сюда. Если она хочет, чтобы Фрейя помогла ее любви, она не должна вызывать гнев богини, обманывая любовь другого.
– Думается мне… – Хлейна повернулась лицом к березе и принялась водить пальцем по влажной от росы белой коре, гладкой, как щечка ребенка. Морщинки на кончиках пальцев от этого становились белыми, как будто палец побывал в муке. – Думается мне, что без согласия твоей матери мое согласие не много будет стоить.
– Я… пробовал говорить с ней, – сознался Фримод ярл. Воспоминание о препятствии охладило его радость и даже несколько смутило. Он не раз пробовал намекать матери на свое желание жениться на Хлейне, но фру Гейрхильда упрямо не желала понимать намеков, приводя сына в огорчение и даже в недоумение. С какой стати собственная мать противится такому хорошему делу? – Было бы лучше, если бы ты поговорила сама. Она ни в чем тебе не отказывает.
– Отказывает, – поправила Хлейна. – Она не хочет сказать мне, кто я такая. Она даже Гельду запретила говорить мне об этом. И похоже, все упирается в мое рождение.
– Мне все равно. – Фримод мотнул головой. Первая жена оставила ему сына и наследника безусловно благородной крови, которому сейчас уже исполнилось пять лет, и в дальнейшем он мог распоряжаться собой, ни на кого не оглядываясь. – Если ты сама захочешь…
– Ты ослушаешься матери? – Хлейна глянула на него, подняв брови, отчасти задорно, отчасти недоверчиво. Мысль об этом ее позабавила, но большого доверия не вызвала. – Я не хотела бы стать причиной вашей ссоры. Но чем больше ты прославишься, тем меньше права у нее будет мешать тому, чего ты хочешь…
– Хлейна! – Обрадованный Фримод протянул к ней руки и хотел обнять, но она снова отступила назад, мягко, как кошка, и ее большие глаза насмешливо предостерегали: не забывайся, все еще впереди!
– Хлейна! – В знак покорности Фримод сжал руки за спиной, но его оживленное лицо и радостно блестящие глаза отражали уверенность в будущем и скором счастье. – Скажи мне только: ты этого хочешь? Скажи мне, и я все сделаю ради тебя! И ни оборотни, ни мать мне не помешают! Я не мальчик! Скажи мне только: ты этого хочешь?
– Я хочу… – Хлейна прислонилась лбом к коре березы и закрыла глаза, словно советуясь с деревом.
Нет советчика лучше чистой белой березы. В ней – свет, проясняющий мысли и желания смущенной души. Она поможет понять, чего ты хочешь, и даст сил для нового дела, но… Намерения твои должны быть чисты и честны. Оставь все то, что изжило себя, и она укажет тебе новый путь. Внутренний свет…
Прижимаясь лбом к гладкому кусочку коры между черными глазками, вдыхая тонкий, жестковатый запах березы, Хлейна всматривалась в глубины своей души, и оттуда на нее смотрело лицо Хагира – такое ясное и четкое, как будто он стоял перед ней и глядел на нее, как вчера на пиру – с недоверчивым восторгом. И в душе ее стало так тепло, такое горячее, живое счастье затопило грудь, что Хлейна крепко обняла березу обеими руками, как лучшего друга, как залог будущего счастья.
– Я слышу… я чувствую… дыхание любви, – не открывая глаз, прошептала она, и Фримод вытянул шею, стараясь разобрать ее слова. Но она обращалась не к Фримоду, а к самой Фрейе, что смотрела на нее из небесных палат. – Я хочу, чтобы моя любовь изменила мою жизнь, оживила меня и принесла нам счастье – мне и тому, кого я люблю… И я ничего не побоюсь, ничего не пожалею ради моей любви.
Сказав это, Хлейна оторвалась от березы, шагнула прочь и вдруг побежала со всех ног в глубину березняка. Она сказала правду, правду о себе, и если кто-то не так ее понял, то сам виноват! Ей хотелось побыть наедине с землей, с ветром, с шепчущими деревьями. Грудь Хлейны была полна могучего, свежего, прохладного ветра, ее переполняла сила, от которой хотелось бежать и бежать, едва касаясь ногами высокой травы; березы вставали на ее пути, но она пробегала мимо, а они, бессильные догнать, тянули руки-крылья ей вслед. Она летела через священную рощу, не боясь помять траву и задеть ветки: разве могут боги рассердиться на нее сейчас, когда в ней – дух самих богов, Бальдра и Фрейи? Она бежала, не помня себя, как будто только бег был ее естественным состоянием, ее несла волна нечеловеческой мощи, сходной с мощью ветра: мягкой, неуловимой, но проникающей в малую щелочку. Она ощущала родство со всем тем, что живет лишь в движении – облаками в небе, морскими волнами, ручьями, бегущими к морю, соком под древесной корой…
Она хотела убежать от невольного обмана, и он ее не догнал; она забыла и Фримода ярла, и Гейрхильду, и Гельда, и даже Хагира. Она не помнила рода человеческого, она была как та ольха, из которой богам еще только предстоит сделать первую женщину. Нет, она – тот дух, который Одину, Локи и Хёниру только предстоит поймать и вдохнуть в древесное тело, что бессильно лежит на морском песке, и тогда дерево станет женщиной, первой на земле женщиной, земным подобием Фрейи, способной любить и быть любимой…
Добежав до самой опушки, Хлейна резко остановилась, будто дальше ей не было дороги. Так морская волна замирает, докатившись до берега… Хлейна обняла последнюю березу, замерла и вдруг разрыдалась. Сердце безумно билось, как птица, что вольно летела и внезапно оказалась в сетях. Она чувствовала себя обессиленной и не могла сделать больше ни шагу, не могла даже стоять, не опираясь о дерево. Дух священной рощи оставил ее, она снова ощутила себя человеком, привязанным к земле и ко множеству земных обстоятельств. Ощущение этой тяжести, несвободы наполнило ее отчаянием, и Хлейна плакала, как от великого горя, даже не помня сейчас, что именно на земле мешает ей быть счастливой.
Но что-то в ней изменилось; наряду с чувством трудности земного существования Хлейна ощутила и другое: судьба ее меняется, все станет не так, как было. Старое уходит, и белые березы дадут ей сил для нового… Какие-то глыбы земного бытия сдвигались прямо у нее над головой, прямо в этом прозрачном воздухе, под ясным небом ранней, едва пробудившейся осени. Ее сумасшедший бег через священную рощу оторвал ее от привычного, и душа Хлейны трепетала, желая новой дороги и боясь ее, как может желать и бояться только человек, привязанный к привычному и притом вечно жаждущий нового.
Когда Фримод ярл объявил матери о своем решении отправиться в поход на «этого мерзавца Вебранда», фру Гейрхильда, против всех ожиданий, не стала спорить. Она лишь посмотрела на сына долгим взглядом, потом сказала:
– Увидим, много ли людей захочет с тобой идти. Этот Вебранд – опасный человек. Знаешь поговорку: пример одного – другим наука?
– Не к лицу тебе, мать, бояться, что я уступлю какому-то оборотню! – бодро усмехнулся Фримод ярл. Он понял намек на печальную участь Стормунда, который тоже очень хотел встретиться с Вебрандом, но для себя ничего подобного не ожидал. – Кроме отца-волка ему нечем похвалиться, а я ведь веду свой род от конунгов! Многие люди в Морском Пути могут подтвердить, что моя удача пересиливает удачу моих врагов! И впредь будет так! Ха! – Он рассмеялся, вспомнив один из своих прежних походов. – После того как тот бьяррский бог гнался за мной по лесу и рушил по пути все деревья, каким-то полуоборотнем меня не напугаешь! Вот увидишь, это дело нам прибавит чести, а Вебранда навсегда лишит зубов! Это будет славная песня! А людей мы наберем. И задолго до Середины Зимы этот тролль дождется гостей, которые ему совсем не понравятся!
– В другой раз не будет приглашать к себе гостей против их воли! – крикнул Гьяллар сын Торвида.
Фримод ярл обещал подарить ему новый шлем взамен возвращенного Гельду, и Гьяллар снова чувствовал себя героем в блеске славы. Как счастлив тот, кому мало надо!
Гейрхильда промолчала.
– Будет очень хорошо, если твой сын поможет Хагиру и будет с ним в дружбе! – вполголоса убеждал ее Гельд, благоразумно не открывая, что сам и был источником этого опасного замысла. – Хагир сын Халькеля – почти последний из Лейрингов. Из мужчин, кроме него, остался только Свейн сын Свейна, но ему всего семнадцать лет. И он на целое поколение младше, потому что его отец, Свейн Шелковый, был троюродным братом Хагира и двоюродным племянником Халькеля Бычьего Глаза… Ну, ладно, тебе это ни к чему! – Гельд спохватился, сообразив, что фру Гейрхильду не занимают подробности родословной Лейрингов. – Я хочу сказать, что надо же уметь смотреть вперед. Если твой сын не слишком наделен этим умением, то доблесть ведет его по той же дороге, которую выбрал бы и разум. На Квиттинге очень недовольны фьялльскими грабежами. Может случиться и так, что квитты поднимутся против Торбранда конунга. И Хагир уж наверное окажется не в последних рядах. Он может когда-нибудь стать даже новым конунгом квиттов. И знатности, и доблести ему для этого хватит. И он будет в немалом долгу перед Фримодом ярлом. Чем бы дело ни кончилось, вам оно только прибавит славы и уважения.
– А до тех пор, пока Хагир будет биться за звание конунга, мой сын будет в опасности! – хмурясь, отвечала Гейрхильда. – Да и Вебранд не так прост, как они думают. Ты знаешь, как я не хотела, чтобы мой сын встретился с ним…
– Он будет не один, – напомнил Гельд. – Хагир – не просто еще один человек, это еще одна удача. У полуоборотня не хватит удачи одолеть их двоих. Может быть, судьба помогает тебе избавиться от тревоги: это тот самый случай, которого ты ждала. Морской Путь будет навсегда избавлен от Вебранда.
– Удача! – ворчала Гейрхильда. – Я еще не знаю, что за удача у этого Хагира. Пока ему не очень-то везло – потерять вожака…
– А чтобы тебе было спокойнее, я пойду с ними сам! – объявил Гельд. – Все-таки Хагир – мой родич, да и твой сын мне не чужой. Если не удаче Хагира, то уж моему опыту и благоразумию ты веришь. И можешь быть спокойна, я не дам молодым героям натворить глупостей. Очень удобно удерживать других от ошибок, которые когда-то совершил сам. Точно знаешь, о чем ведешь речь, а это делает честь всякому советчику.
Гельд ободряюще улыбнулся, но Гейрхильда ответила тревожно-укоряющим взглядом. Она была огорчена и раздосадована. Случилось именно то, чего она много лет старалась избежать. Появление квиттов и горячая дружба, которой к ним проникся Фримод ярл, очень напоминали знак судьбы. Много лет фру Гейрхильда старалась предотвратить встречу своего сына с Вебрандом, но сейчас оказалась бессильна. Она не могла запретить этот поход: ее сын давным-давно взрослый, и не может она подрывать уважение к нему в округе! Должно быть, пришел срок. Для всего когда-то приходит срок. А спорить с судьбой глупо и опасно.
– Ну, что ж! Идите! – сказала она наконец и медленным, пристальным взглядом обвела всех: Фримода, Хагира, Гельда, даже Гьяллара. Потом она посмотрела на Хлейну, замершую в ожидании ее приговора, снова метнула горячий взгляд на Фримода и с неожиданной страстью выкрикнула: – Идите! И убейте его, если сможете!
Фримод ярл оказался прав в своих радостных ожиданиях: его воинская удача славилась, и в округе нашлось довольно много людей, пожелавших пойти с ним в новый поход. Через несколько дней привели «Кабана», которого Гельд оставлял в северной усадьбе Гейрхильды хозяйки. Фримод ярл приказал готовить к плаванию своего «Дракона», двадцатишестивесельный дреки, способный поднять больше сотни человек. Гельд считал, что «Дракона» с сотенной дружиной будет многовато, но выйти в море на более скромном корабле было бы ниже достоинства ярла. «Да и как знать, какое войско у этого мерзавца дома! – предостерегала Гейрхильда. – Может, к нему соберется вся округа, и ради вашего Стормунда придется устроить побоище не хуже Битвы Конунгов!» Но несмотря на эти опасения, решили идти только тремя кораблями, «чтобы не смешить людей, собравшись таким войском на одного-единственного оборотня», как говорил Фримод ярл. К дружинам «Кабана» и «Волка» Фримод ярл добавил человек по пятнадцать-двадцать, так что и Хагир, и Гельд больше не испытывали недостатка в гребцах.
– Полуоборотень награбил по морям столько сокровищ, что там найдется чем вознаградить всех! – уверял Фримод ярл Хагира, который беспокоился, чем он расплатится со своей новой дружиной. – Вот увидишь: по сравнению с ним сам Фафнир покажется бедняком!
В день осеннего равноденствия Фримод ярл объявил жертвоприношение перед походом. Для этого сам он дал бычка, и фру Гейрхильда приказала привезти бычка из стада своей усадьбы; Гельд и Хагир как уступающие хозяевам по положению приносили жертвы поменьше, ограничившись черными барашками.
К жертвоприношению собрался народ со всей округи, вся прибрежная низина под холмом Бальдра кипела народом. Везде развевались яркие плащи, блестели на солнце и звенели серебряные гривны, обручья, цепи. Женщины хвалились друг перед другом украшениями и цветными платьями, мужчины снарядились своим лучшим оружием. Фру Гейрхильда покрыла голову платком, который был почти сплошь заткан золотом, а Хлейна надела ярко-красное платье с золотой тесьмой. Счастливая, улыбающаяся, сияющая роскошью наряда и золотых украшений, она сама казалась богиней, и повсюду, где она проходила, ее провожали восхищенные взгляды.
Бьярта среди этого великолепия казалась серой вороной, но уязвленному самолюбию не нашлось места в ее душе. Она даже не замечала пышных нарядов собравшихся, и напрасно Хлейна ждала от нее похвал своему платью. Похвалил его только Гельд, а Бьярте было не до того: все ее мысли сосредоточились на судьбе мужа. Сейчас, сейчас боги благословят оружие воинов, которые освободят его! Самой ей в этот раз предстояло ждать в Роще Бальдра: она всей душой желала участвовать в походе, но Хагир намекнул, что ее участие принесло не очень-то много удачи, и Бьярта смирилась. Ради свободы Стормунда она готова была принести эту жертву: ждать, терпеть, терзаться, лишь бы все сложилось благополучно! Осталось немного – уже завтра они отправятся в путь, и дней через десять судьба Стормунда, а значит, и ее судьба будет решена! О боги Асгарда! Еще только шагая вместе с хозяйками к вершине холма, Бьярта смотрела вверх, где тянулся к небу легкий дымок над жертвенником, и лицо ее горело таким напряженным волнением, что Хлейна посматривала на нее со смешанным чувством недоумения и уважения. Жертвенный огонь ярко пылал в сердце Бьярты, и никакие бычки и бараны не могли превзойти этой жертвы. Каким же великим героем должен быть ее муж, внушивший этой умной твердой женщине такую жертвенную преданность?
Задумавшись, Хлейна не заметила, как снова подошла к двум березкам, отмечавшим «заколдованное место». Но колдовство само напомнило о себе: невидимая рука вдруг зацепила Хлейну за ногу и так рванула, что она вскрикнула и вцепилась в локоть Гельда, шедшего рядом, почти повисла на нем, чтобы не упасть.
Гельд подхватил ее и помог удержаться на ногах.
– Гляди, куда идешь… – с насмешкой начал он, подумав, что она засмотрелась на Хагира, но заметил, что лицо Хлейны бледно и испуганно, и перестал улыбаться. – Тебя не укусили? – тревожно спросил он и метнул взгляд на дорогу позади нее. – Ты ушиблась?
Ход толпы замедлился, люди теснились вокруг них.
– Ты ничего здесь не чувствуешь? – Все еще держась для верности за локоть Гельда, Хлейна кивнула назад, на клочок каменистой дороги. Все шедшие следом глядели себе под ноги, высматривая опасный камень или кочку.
– Нет. – Гельд был озадачен. – Что здесь можно чувствовать?
– Не знаю. – Хлейна неуверенно повела плечом, опасаясь, как бы ее не посчитали дурочкой. – Я всегда здесь спотыкаюсь. В другой раз обойду мимо.
– Давай пропустим! – Гельд за руку отвел ее на обочину тропы.
Мимо них несли оружие вождей, в том числе и меч самого Гельда, которое полагалось возложить на жертвенник. Пропустив старых воинов, Гельд дальше вел Хлейну за руку, и больше она не спотыкалась.
Два бычка и два барана уже были приведены к жертвеннику, на камнях лежал бронзовый жертвенный нож, казавшийся очень старым, неуклюжим рядом с блестящими копьями и мечами. Фримод ярл решил подарить Хагиру в знак своей дружбы копье и щит, и Хлейна с удовольствием посматривала на заготовленные подарки. Щит был красным, с серебряными накладками, где на круглых бляшках мастер-чеканщик изобразил сагу о подвигах Тора в Утгарде, а копье то самое, что украшало гридницу и привлекло внимание Хагира в первый день, когда он попал в усадьбу, – с резным древком из остролиста и рунами «тюр» на втулке наконечника. Фримод ярд толком не помнил, откуда оно взялось – вроде бы еще отец, доблестный и вечнопамятный Стридмод ярл, где-то его раздобыл, – но рассудил, что Хагиру приятно будет иметь оружие, изготовленное на его родине. «Они с копьем соплеменники! – говорил об этом Гельд. – Посмотри, оба они не слишком бросаются в глаза, но по прочности и остроте поспорят с кем угодно!»
Фримод ярл вышел на свободное пространство перед полукругом идолов и взял с жертвенника нож.
– Я, Фримод сын Стридмода, ярл Северного Квартинга, посвящаю эту жертву богам! – громко провозгласил он, и его голос растекся над притихшей толпой, почти достигнув подножия холма. Статный, нарядный, уверенный, он и сам казался сродни Светлым Асам. – Я посвящаю жертву Одину, Отцу Побед, и прошу у него победы для моего оружия! Я посвящаю жертву Тюру, Отважному Асу, и прошу его наполнить мое сердце мужеством! Я посвящаю жертву Тору, Врагу Великанов, и прошу его сберечь наши корабли на море! Я посвящаю жертву Ньёрду и прошу его усмирить противные ветры и послать попутный! Примите нашу жертву, Могучие и Светлые Асы, и подайте нам блага, которые вечно исходят от вас!
Фримод ярл перерезал горло бычку, и фру Гейрхильда подошла к нему с большой серебряной чашей, чтобы собрать жертвенную кровь. Этой кровью, макая в нее небольшой пучок можжевеловых веток, она окропила оружие, лежащее на жертвеннике, потом поставила чашу на край и подозвала к себе сына.
– От имени Одина я даю тебе оружие, Фримод сын Стридмода, и пусть с ним Тюр даст тебе крепости сердца, Тор – силы и мощи, Хеймдалль – бдительности! – сказала она, протягивая сыну меч, и сама сейчас казалась величественной и грозной, как Фригг, мать богов. – И пусть оно будет как молния, что сокрушит и рассеет твоих врагов!
Толпа дико и ликующе кричала, прославляя богов и своего ярла. Вслед за Фримодом к Гейрхильде подошли Гельд и Хагир. Хлейна смотрела, как он принимает копье из рук Гейрхильды, и вздыхала про себя, как при виде дорогого желанного подарка, доставшегося другой. Она сама хотела сделать все это, сама хотела подать Хагиру копье и пожелать ему удачи. Ей не раз доверяли держать жертвенную чашу в дни прежних торжеств, и никто не говорил, что у нее не хватает удачливости. И сейчас, для этого дела, которое для нее важнее всех собственных, только она должна была просить богов за удачу Хагира. Но, едва она вчера заговорила об этом, фру Гейрхильда прервала ее. Она сама будет освящать оружие. Суровый вид хозяйки говорил, что спорить бесполезно. Внешне Хлейна смирилась, но ощущала горькое разочарование. Именно сейчас строгость приемной матери казалась особенно некстати.
К разочарованию примешивалось беспокойство: уж не заподозрила ли Гейрхильда чего-нибудь? Хлейна знала мать ярла как умную, наблюдательную и проницательную женщину, а не заметить того, что каждый вечер она садится рядом с Хагиром и подолгу с ним беседует, не мог разве что слепой. Так значит, Гейрхильде это не нравится? Но почему тогда она молчит? Почему не скажет вслух? Такая сдержанность для прямой и властной госпожи была необычной, и Хлейна терялась в догадках. И именно сейчас, в самом важном для нее деле, у нее не хватало смелости на прямой вопрос. Пусть уж все идет своим чередом. Пусть сначала Хагир покончит со своим врагом. А потом, когда они вернутся, все прояснится.
Но конца похода еще следовало дождаться. Оторвав взгляд от Хагира, Хлейна с мольбой и напряженным ожиданием смотрела на деревянные идолы, украшенные бронзовыми гривнами и забрызганные свежей кровью. «О боги Асгарда, могучие светлые асы! – молила она горячим порывом сердца, чувствуя, что сама душа ее летит к невидимым престолам священных властителей. – Сохраните его в походе, уберегите его на море и на суше, того, кто для меня прекраснее Бальдра, отважнее Тюра, желаннее Фрейра. Верните его мне невредимым, всемогущие боги. И ты, светлая Фрейя, сделай так, чтоб помыслы его бежали ко мне, как ручьи бегут к морю!»
И взгляд ее снова тянулся к Хагиру. Он держался спокойно, но глаза его блестели, черные брови подрагивали, а в лице отражалось напряженное внутреннее ожидание. Весь он был сосредоточен на своей далекой цели, он даже не смотрел на нее, но Хлейне хотелось плакать от горячего восторга и волнения. Никогда еще жизнь не казалась ей такой насыщенной, яркой и прекрасной.
Вожди и фру Гейрхильда двинулись со священного холма вниз, толпа повалила в долину. На побережье мать ярла окропила жертвенной кровью все три корабля, нарочно для этого вытащенные из сараев, их весла, снасти, паруса, всех людей в дружинах, окруживших корабли, их оружие. Здесь же, у подножия холма, разложили несколько больших костров. Всех гостей усадьба не могла вместить, жертвенных бычков и баранов жарили под открытым небом, из усадьбы тащили бочонки пива. Весь берег был оживлен и шумен.
Постепенно близился вечер. Округа веселилась: над берегом висел оживленный, праздничный шум. На площадке меж двух костров парни боролись, и сам Фримод ярл, взмокший и возбужденный, был там; у третьего костра пели круговые, передавая большой, старинный бронзовый кубок, а песня была еще старше бронзы. Люди переходили от костра к костру; кто-то держал полуобглоданную кость, где-то смеялась женщина, уворачиваясь от чьих-то слишком осмелевших рук.
А вечер выдался волшебный: солнце садилось за дальние горы, белая пелена облаков была залита расплавленным золотом, и оттого вся западная половина неба казалась сплошь золотой. Деревья, наполовину пожелтевшие, наполовину зеленые, ловили листвой отраженный свет небес, и оттого казалось, что каждое из них светится, как мягкий золотисто-желтый факел. Дул ветер, облака быстро тянулись по небу, и вверху перемежались золотые, лиловые, серые краски. Совсем далеко на востоке, куда закатные лучи еще не доставали, виднелись клочки светло-голубого, размытого, как весенняя вода, чистого неба.
Под деревьями уже сгущались сумерки, а вершины гор ярко золотились, и на земле кое-где лежали длинные полосы густого, как прозрачный мед, солнечного света. Дети, подростки, молодежь затеяли игру: с визгом бегали с одного луча на другой, а кто-то один пытался поймать бегущих в полосе тени. Хлейна бегала со всеми; ее переполняло легкое, восторженное, кипящее возбуждение. Казалось, только ступи в такую полосу – и сам станешь чистым, легким, сияющим, как солнечный альв, и уходящий луч возьмет тебя с собой на небо. Этот запоздалый, провалившийся на землю солнечный свет казался странным, почти ненастоящим, точно какой-то искусный мастер выковал его из тоненькой золотой пластины. Подумав так, Хлейна вдруг остыла и даже постыдилась поднятого шума: этим светом хотелось пользоваться осторожно, как драгоценной золотой чашей.
Она отошла в сторону, прижимая руки к груди и стараясь отдышаться. Чем дальше от солнца, тем меньше в небе делалось золотого и больше серого. Хлейна торопливо скользила взглядом по небу, стараясь поймать и запомнить как можно больше ускользающего великолепия. Закатное сияние гасло, расплавленное золото постепенно багровело, застывая. В нижней части неба уже чередовались багровые и фиолетовые полосы, как бывает зимой, но тут же над багровым начиналась размытая голубая полоса – как летом. Богиня Суль прощалась со Средним Миром перед приходом зимы, на краткий час показав все сокровища, которыми владеет. Завтра солнце тоже выйдет, но это будет уже не то…
Хлейна присела на каменной россыпи над самым морем, стараясь собраться с мыслями. Почему-то показалось, что за пивом, смехом, болтовней и беготней она упускает самое важное в этом священном празднике: еще немного, лишь только золотое сияние неба совсем исчезнет, и будет поздно, непоправимо поздно…
Острые осколки камня заскрипели под чьими-то ногами у нее за спиной. И сердце снова забилось часто-часто: не оборачиваясь, она угадала того, о ком только и думала все эти дни. Она сама не знала, как отличает его от других. Даже беглым взглядом в густой толпе она находила его, а если его там не оказывалось, то в груди что-то обрывалось и воцарялась пустота; даже в сумерках она легко узнавала его среди неясных мужских фигур, и сумерки делались сладкими, полными прекрасного смысла. При его появлении мир менялся, становился ярче и богаче. Хлейна быстро обернулась.
Хагир медленно подходил к ней, будто не был уверен, что подходить стоит. Весь день ее ярко-красное платье и блеск золотых украшений бросались ему в глаза; он убеждал себя, что ему вовсе не нужно смотреть в ту сторону, старался сосредоточиться на предстоящем деле, и порой ему удавалось забыть о Хлейне. Но потом взгляд снова падал на нее, и он вздрагивал, как под ударом невидимой, мягкой, горячей молнии. «Два корабля, два корабля!» – как заклинание, твердил он в мыслях, чтобы не дать себе забыть о том, что составляло смысл его жизни. Но стоило увидеть ее, поймать ее беглый взгляд, полный совсем иного смысла, как и он сам, и его два корабля казались Хагиру дураками. Измучившись, он просто отворачивался от нее, как от досадного морока, и при этом не мог избавиться от острого, щемящего чувства потери. Что за наваждение! Она колдунья, колдунья!
Но призрачный золотой свет уходящего солнца и лета переменил все: и долина, и море, и люди, и деревья, и помыслы казались иными, как будто все это видится во сне и прежние обстоятельства не имеют значения. Хлейна сидела над морем, в своем красном платье похожая на багряный осиновый листок, упавший на беловатую россыпь острых камней. Не подойти к ней было невозможно: казалось, что она-то и есть самое главное, что она – сердце мира, богиня, своим присутствием оживляющая весь белый свет. И он пошел к ней, желая задать вопрос: «Что это? Что ты сделала со мной и чего от меня хочешь?»
В руке Хагир держал подаренное копье и на ходу слегка опирался древком о землю. Копье удивительно пришлось ему по руке и по росту, как будто для него и было заказано, и Хагир мгновенно привык к нему, точно не расставался с этим «посохом валькирии» уже много лет. Сейчас оно придавало ему уверенности: оружие не позволит забыть о долге.
При виде Хагира Хлейна поднялась и шагнула навстречу. Все в ней встрепенулось, ожило; как после долгой разлуки, она с новым чувством счастья рассматривала его лицо. Выступающие скулы, чуть впалые щеки и тяжелый, угловатый подбородок придавали его лицу вид чего-то сурового, жесткого, к чему нельзя подступиться ей с ее мягкими руками… Он – иной, ей нет места рядом с ним, она разобьется, как волна разбивается об утес… Но волна разбивается и возвращается снова, снова накатывается и заключает в мягкие ласковые объятия. И Хлейна, в первое мгновение оробев, уже снова радовалась встрече и от радости не находила, что бы такое сказать.
– Тебе нравится? – Она показала глазами на копье.
– Хорошая вещь. – Хагир кивнул. При этих простых словах он опомнился и снова увидел в ней не богиню, не колдунью и не морок, а просто воспитанницу хозяйки. – Я надеюсь, Фримод ярл найдет у Вебранда достаточно всякого добра, чтобы вознаградить себя за подарок и за помощь.
– Я хотела освящать оружие. – Хлейна осторожно коснулась древка, где засохли темные крапинки жертвенной крови, и ласково погладила. Хагира пробрала дрожь: казалось, что она гладит его руку, державшую копье. – Но Гейрхильда мне не позволила.
– Наверное, она думает, что такой красивой девушке не место там, где идет речь о битвах и смерти, – ответил Хагир.
Он испытывал странное чувство: ему и хотелось, чтобы именно Хлейна освятила его оружие и пожелала ему удачи, и притом казалось, что она не должна этого делать. Иначе эта таинственная связь между ними станет так сильна, что ему не выпутаться из этих сетей, мягких и несокрушимых, как сама цепь Глейпнир.
– Ты тоже так думаешь? Поэтому ты не берешь с собой Бьярту?
Хагир кивнул.
– Она хочет скорее свидеться с мужем… – Хлейна отвела глаза, и было ясно, что она думает вовсе не о Стормунде и его жене. – Она привязана к нему… – Хлейна помолчала. – Если бы я была привязана к кому-то так же сильно… я бы тоже пошла ради него на что угодно…
Ее голос снизился почти до шепота, заставляя напряженно вслушиваться, искать скрытый смысл, и от этого-то скрытого смысла, ясного, как день, у Хагира перехватывало дыхание.
Хлейна подняла руку немного повыше по древку копья и коснулась руки Хагира. Он молчал, и внутри него закручивался какой-то мучительный смерч: она почти открыто предлагает ему свою любовь, а он не может ее принять, не может, и от этого огромное счастье превращается в горе.
– Я должен сказать тебе… – с трудом выговорил Хагир. Он приходил в отчаяние от мысли, что сейчас оттолкнет ее от себя, но не мог иначе. – Я думаю… Не годится нам с тобой давать поводы к сплетням. О нас будут говорить…
– Ну и пусть говорят! – легко и даже с каким-то вызовом ответила Хлейна. – Почему мы не вправе быть вместе, если нам этого хочется? Ты достаточно знатен и доблестен, чтобы мне было не стыдно стоять рядом с тобой.
– Да, но… пойдут разговоры… – Хагир с мучением выталкивал одно слово за другим, отчаянно желая, чтобы она сама поняла, и притом догадываясь, что она не желает этого понимать. – Люди будут ждать, что я… что я должен буду посвататься к тебе, чтобы не пострадала твоя честь. А я…
Он не мог даже поднять глаза, и говорить это для него было что продираться через сплошные заросли колючего шиповника.
– А ты? – строго и требовательно спросила Хлейна. – У тебя есть невеста?
Хагир мельком глянул на нее и вздрогнул: он не знал, что ее мягкие и сияющие глаза могут быть такими страшными.
– Тебя кто-то ждет у вас там, дома? – настойчиво спросила она.
– Нет, нет! – Хагир поспешно покачал головой. – Если бы я искал себе невесту и думал когда-нибудь жениться, я не нашел бы лучше тебя. Не знаю, что сказала бы о таком женихе фру Гейрхильда… – Он попытался улыбнуться, но получилось не очень-то. – Но это, как видно, не мой удел. Я остался почти последним из моего рода. Всех Лейрингов перебили фьялли. Они и сейчас продолжают каждый год грабить Квиттинг, отбирают у квиттов последнее добро, увозят пленных и продают, захватывают в море наши корабли. Кто-то должен рассчитаться с ними за все это.
– За все – ты не сможешь! – Хлейна крепко сжала его руку. – Ты один не сможешь отомстить целому племени! Так не бывает!
– А я и не один. На Квиттинге и кроме меня есть мужчины. Я потому и живу у Стормунда Ершистого, что он каждое лето ходит в походы. С Вебрандом мы поссорились случайно. Мы ищем в море фьяллей. И до сих пор почти все встречи кончались так, как нам хотелось. Это не так много, но лучше сделать что-то, чем ничего. Мстить им – мой долг перед моим родом. И я не могу думать ни о чем другом, пока не исполню его до конца.
– Но конца никогда не будет! – убеждала Хлейна и не верила, что он с открытыми глазами собирается загубить свою жизнь. – Ты хочешь превратить свою жизнь в одну сплошную битву? Да разве это жизнь?
– А иначе она мне не нужна. – Хагир не мог смотреть ей в глаза, но и отступить от самого себя не мог. – За моей спиной слишком много мертвых, которые надеются только на меня. Их тени не дадут мне жить по-другому.
Хлейна молчала, не выпуская его руки, но не находя возражений. Сердце ее так больно щемило, что на глазах выступали слезы и даже вдохнуть удавалось с трудом. Хагир, драгоценнейший дар ее жизни, был так близок, потому что душа ее слилась с его душой, и так далек, потому что в своих мыслях он не давал ей места! Его заботы стали ей дороже всех собственных и потому понятны и оправданны; но они вели к отчуждению, которое убивало ее, и этого отчуждения Хлейна никак не могла принять. Противоречие мучило, разрывало ее, но у нее не находилось ни единой ясной мысли, ни единого слова, чтобы убедить его, а лишь мощный душевный порыв: я хочу быть с тобой!
Многоцветное сияние неба погасло, солнечные полосы исчезли с земли, будто солнце подобрало ноги. Наверху царила тьма, и только костры на широкой прибрежной полосе бурно пылали, бросая вверх целые облака мерцающих искр.
– Я всегда буду благодарен тебе за помощь, – помолчав, сказал Хагир. Он уже справился с собой, и его голос звучал почти так же ровно, как всегда, но даже эти благодарные слова ранили Хлейну, потому что и в них было это мучившее ее отчуждение. – Я знаю, это ты уговорила Фримода ярла помочь мне. Я желал бы, чтобы твоя жизнь сложилось счастливо.
«Моя жизнь не будет счастливой без тебя», – подумала Хлейна, отвергая эту благодарность с ее тайным жестоким смыслом. Ничего не сказав, она вдруг потянулась к нему и крепко обняла. «Ты мой, мой!» – твердило в ней могучее внутреннее чувство, и она прижималась щекой к его щеке, знать не желая ничего другого во всем мире.
Хагир обнял ее одной рукой, из другой не выпуская копья, отчаянно-сильно на мгновение прижал к себе, потом решительно отстранился и пошел прочь, куда-то в темноту.
Хлейна стояла, глядя ему вслед, и после тепла его объятий вечерний воздух показался нестерпимо холодным. Она прижала руки к груди, пытаясь подольше сохранить это летучее, нестойкое сокровище, которое было ей дороже всего золота Фафнира. Легкий скрип камней под его ногами удалялся, и Хлейна всем существом ощущала, как увеличивается пустое холодное пространство между ними. Она плакала от этой холодной пустоты и все же не могла смириться с мыслью, что так все и кончится.
«Долг перед родом! – хотела бы она сказать ему, если сейчас могла бы совладать со своим голосом. – Глупый! Твой первый долг перед родом – это чтобы род был продолжен! А все остальное – потом! Потом!»
Опустив руки, Хлейна посмотрела в темное небо. Она еще помнила, как оно горело переливами золотого, фиолетового, желтого, лилового, багрового и голубого цветов, такими чистыми и яркими, каких не бывает на земле. Небесные миры беспредельны, человеческий разум не постигает их. Постигает только душа, которая даже в глухую полночь умеет видеть грядущий рассвет. Где-то там, за спинами упоенных жертвой богов, стояла легкая фигура Фрейи. И Хлейна видела ее, как свое собственное небесное отражение. Образ богини придал ей сил: ведь и Фрейя каждую осень теряет своего любимого, всю зиму ищет его, обливаясь слезами печали, а весной находит, и весь земной мир расцветает от ее радости. И если уж она дала земной сестре часть своей любви, то с ней дала и часть своей удачи.
Пальцами стирая слезы со щек, Хлейна кивнула, глядя в небо: я вижу тебя, богиня-любовь, и в слезах прекрасная.