Глава 7

От Неручи уцелевшим хазарам пришлось пробираться, положась на милость Аллаха, – в чужой земле, не зная местности, не зная языка и обычаев племен, ее населяющих, поуменьшившись в числе и даже без толмача. Самым старшим остался Немет, но седобородый купец был так удручен и разбит всем произошедшим, что без споров уступил верховенство Чаргаю. У молодого бека появилась цель – месть за родича, поэтому он хорошо знал, что теперь нужно делать.

За время жизни среди славян хазары поднабрались кое-каких слов, особенно челядь, которой сгинувший Алим не помогал общаться с местными. При помощи немногих слов, а еще больше знаков путникам кое-как удавалось объясняться – если, конечно, жители прибрежных весей не скрывались в лесу со страха, увидев возле своих берегов целый отряд из двух десятков чужаков. Иногда их пускали переночевать, иногда – нет, иногда соглашались проводить, иногда только объясняли на пальцах дорогу. Впрочем, на реке было негде заблудиться – знай плыви вниз по течению. Так или иначе, но за несколько дней они спустились по Неручи и Болве и достигли Десны.

Расспрашивая везде о «рус бек», хазары в устье Болвы наткнулись на нужного им человека. Купец по имени Провид, по прозвищу Хазарин, неоднократно ездил в Итиль и вполне внятно изъяснялся по-хазарски. Здесь он устроился на зиму у родни, чтобы скупать меха у охотников, а по весне пуститься с ними в теплые края, где за них так дорого платят.

Поэтому он даже обрадовался возможным товарищам для путешествия в Киев. Однако делиться с ними товаром он не собирался и настойчиво убеждал Немета вести все дела только через него, доказывал, что для чужаков в этих местах существует большая опасность быть обманутыми, ограбленными и даже убитыми, пока наконец Чаргай не утратил терпение и не рассказал, что все это им известно.

– Ты никого не должен убеждать в этом меньше, чем меня! – заявил он. – Лишь несколько месяцев назад мы прибыли в эту землю, имея многочисленный и богатый караван, заручившись поддержкой бека вятичей! И вот – мой дядя Арсаман Пуян подло, предательски убит, его погубил оборотень, которого угренский бек зовет своим сыном! Он отнял у нас знатную пленницу, которую мы везли беку дешнян, отнял половину нашего товара, перебил половину наших людей! Я ищу мести и хочу, чтобы бек дешнян поддержал меня!

Услышав о таких делах, Провид сразу бросил уговоры.

– Боги ваши с вами! – сказал он. – Князь Бранемер-то здесь рядом. Возле Ладиной горы он живет, в Усть-Чиже, тут и двух дней дороги не будет. Я, правда, был у него, да уж ради такого дела провожу вас. Мы люди торговые, должны держаться друг за дружку.

На самом деле Провид быстро все просчитал: если хазары говорят правду – или если князь Бранемер пожелает принять их слова за правду, – если он соберет поход на угрян, то для купца будет очень выгодно сопровождать войско, скупать добычу и полон. Прямо на месте упоенные победой ратники отдадут ему все задешево. А потом, при содействии этих вот хазар, все приобретенное можно будет перепродать и выручить в десять, в двадцать раз больше! Если же князь Бранемер не станет их слушать, то он, Провид, от этого ничего не теряет.

Выехав наутро, за два дня обоз под водительством Провида поднялся по Десне и прибыл к Ладиной горе. Это было древнее и весьма примечательное место. Без малого тысячу лет гора над рекой почиталась священной. Самые разные племена, в разное время населявшие эту землю, поклонялись там богине-матери, называя ее разными именами, что не сильно меняло суть. Сейчас стоявшее на горе святилище посвящалось богине Ладе, и на ее праздник в Медвежий велик-день сюда собирались с дарами и жертвами сотни людей со всей округи – кривичи, вятичи и голядь.

Напротив святилища, за ручьем, на мысу стоял городок. Ручей звался Чиж, поэтому и поселение носило название Усть-Чиж. Сидел здесь род Витимера Старого. Когда-то он пришел сюда из верховий Днепра, но первоначальной своей родиной Витимеровичи считали берега священной реки Дунай. В поисках свободных земель молодой еще Витимер, которого предание называло младшим внуком смоленского князя Красногоста, пришел в верховья Десны и поселился возле древнего святилища, почти заброшенного вымирающей голядью. Рассказывали, что сама богиня Лада пообещала роду Витимера всяческое процветание, если он восстановит святилище и будет приносить в нем жертвы во все положенные сроки. С тех пор потомки Витимера служили на Ладиной горе, а род пришельца размножился и довольно быстро утвердил свою власть над округой, над верховьями Десны и ее притоками. На юг, ниже по Десне, начинались земли князя Радимера, забравшего в руки и славян, живших на Соже, и местную голядь. Князь Радимер, как говорили, был не прочь и расширить свои владения, поэтому Бранемеру приходилось постоянно быть начеку. Сейчас он, как и прочие славянские князья, готовился идти в полюдье и ждал, пока замерзнут реки.

Учитывая святость места, Провид не решился сразу вести туда хазар, а сначала отправился сам и испросил для них разрешение у князя, старейшин и волхвов. Волхвы сначала были против, чтобы люди чужого языка и невесть какой веры гневили богиню, топча ее священную землю, но после обещания обильных даров богине согласились допустить в городок вожака пришельцев. Князь же, в разговоре с которым Провид обронил множество намеков, изъявил желание увидеть хазар, и на другой день торговец повел к нему Немета и Чаргая. Остальных пришлось оставить за границами поселения – пускать хазар отказались сами жители. И Провид советовал не настаивать: бывали случаи, когда иноземцев убивали целыми обозами, в самом их существовании усматривая оскорбление богам и угрозу людям. Наученные опытом, хазары не возражали, а Немет не переставал бормотать молитвы.

На чьей-то брошенной заросшей росчисти разбив шатры, хазары постарались получше приготовиться к встрече. Намет и Чаргай достали из мешков самые лучшие одежды, яркие шелковые кафтаны, расшитые золотой и серебряной нитью, а Чаргай подпоясался своим наборным поясом, который так кстати к нему вернулся. Этот пояс подчеркивал доблесть воина, и молодой бек хотел показать здешнему мелкому князьку, что перед ним стоит знатный и прославленный муж.

Князь Бранемер жил в большой наземной избе, состоявшей из трех помещений: теплой истобки, летней клети и просторных сеней между ними. По бокам переходы соединяли избу с двумя такими же, только чуть поменьше, – там, как шепнул хазарам Провид, жили две княжеские жены, которым тоже нужно послать подарки. Бранемеру не исполнилось еще и тридцати лет, и всем обликом это был истинный витязь из песни: высокий, мощный, он излучал силу и удаль. Широкий лоб, густые черные брови, жестко сомкнутый рот придавали его облику вид решительности и упорства. Он сидел, когда гости вошли, но и в таком положении он смотрел на всех сверху вниз, и его взгляд, исполненный сознания собственной силы, каждого заставлял склониться. Вокруг него расположились сродники, все как на подбор статные и уверенные.

– Ну, здравствуйте, гости хазарские! – сказал он, когда Провид еще раз представил ему прибывших. – Торговать к нам, или как?

– Мы ехали к тебе с поклоном и подарками! – заговорил Чаргай. – Брат моей матери, Арсаман Пуян, приходится также братом Замиле-хатун, любимой жене Вершин-бека, который правит на Угре.

– Что? – Бранемер не понял и нахмурился.

– Правда, княже! – Один из его сродников, плотный темнобордый мужчина лет сорока, кивнул. – Я слышал, что у угренского князя Вершины жена персиянка, а может, из хвалисов. Видно, хазарин про нее толкует.

– Так она хвалиска или хазарка?

– Она – сестра моего дяди, то есть моей матери, и ее похитили, когда семья моего деда жила в Хорезме, – пояснил Чаргай, повторяя дядины басни и надеясь, что мнимое родство с угрянами придаст ему веса в глазах дешнян. – Мы гостили у нее и находили всяческую честь и почет. Но дело в том, что Вершин-бек задумал изменить верховному кагану кривичей, что живет в земле смолян. Он хочет породниться с беками земли Вантит. Его две дочери должны быть отданы в жены сыновьям Святомера-бека, а дочь Святомера станет женой сына Вершины. После этого Вершина со своими новыми родичами думает отнять у тебя земли по всей реке, по которой мы сюда прибыли, и его подбивает к этому старший сын, оборотень!

За время пути Чаргай придумал, как заручиться поддержкой Бранемера для своей мести. От Замилы он знал обо всем, что случилось весной или могло случиться, и теперь представил поведение князя Вершины примерно таким, каким его хотел бы видеть сам Святомер оковский. По отношению же к кривичам это было бы со стороны угрян настоящим предательством, и Бранемера это обеспокоило тем сильнее, что в его землях жило уже довольно много вятичей. Разрешая им селиться в своих владениях, он с каждого рода брал обязательство соблюдать мир и платить условленную дань, но не мог не волноваться о том, что раньше или позже вятичские князья попробуют забрать в руки и сами земли. Знал он и о том, что на Угре, где низовья заняты почти только вятичами, князь Вершина испытывает те же трудности. И чему удивляться, если сейчас, когда в земле смолян нет прочной власти, князь Вершина предпочел покровительство сильного вятичского князя. Но самому Бранемеру это грозило очень большими неприятностями, и он переменился в лице, осознав опасность.

– Сын же Замили-хатун, Хвалислав, – весьма разумный, отважный и честный батыр, – продолжал Чаргай, видя, что его речь находит путь к самому сердцу слушателей. – Он хочет, чтобы племена угрян и дешнян жили в мире и дружбе. И так было бы, если бы Вершина-бек назвал его своим наследником, что совсем уже решил сделать. Но из-за происков оборотня Хвалислав был вынужден бежать. Однако он послал тебе подарки в знак своей дружбы – серебряные чаши, драгоценные ткани, а главное – прекрасную деву, старшую дочь Вершины от очень знатной матери. Если бы она оказалась в твоем доме, то Вершина никогда не решился бы на такое предательство! Все это мы везли тебе, но на самой границе твоей земли оборотень напал на нас! Моя дядя доблестно сражался, но погиб, растерзанный оборотнем, а рабыня и все дары стали его добычей! Он собрал уже большое войско и намерен напасть на тебя в ближайшее время! Ты умно поступишь, если опередишь его! А я прошу для себя только одного: позволь мне сопровождать тебя в походе и отомстить за гибель моего дяди!

Даже сам Провид, переводя эту речь, озадаченно таращил глаза и всем видом выражал изумление. Витимеровичи молчали, огорошенные всеми этими новостями, Бранемер хмурился, пытаясь понять, что за кощуну слышит. А Чаргай стоял, раздувая ноздри от сдерживаемых чувств. Он не так чтобы солгал: все было примерно так, как он и рассказал. И дары, и битва, и даже старшая дочь Вершины в подарок Бранемеру действительно имелись… Благородный человек не осквернит уста свои ложью. А если события приобретают несколько иную окраску, то это вполне оправдано его священной целью, которой отныне должна подчиниться вся жизнь, – местью за брата матери.

– Что-то я не пойму, – проговорил Повада, стрый Бранемера. – Дочь Вершины ты нам вез? И ее сын хвалиски послал своей волей? А сам Вершина-то об этом знал?

– Сын не может открыто идти против отца. Вершина-бек собирался отослать ее в род Святомера оковского. Но Хвалислав не хотел этого предательства и предпочел видеть ее в твоем доме. Он хотел таким образом выразить тебе свою дружбу и надеялся, что и ты поддержишь его в трудный час.

– Тогда ясное дело! – Повада ухмыльнулся и кивнул. – Родичи сильные, знать, понадобились!

– Что же ты решишь, бек? – спросил Чаргай.

– Такие дела так просто не решаются. – Бранемер покачал головой. – Это что же – с угрянами воевать? А через них и с вятичами?

– Как еще на это смоляне посмотрят? – вставил двоюродный князев брат Чаегость, осторожный и предусмотрительный человек.

– А от вятичей и до полян и прочих русов недалеко! – заметил еще один из сродников, Володыга. – Такой войны не дай Перун! Если все русы на нас двинутся, то от нас только перья полетят! Тогда без смолян нипочем нам не справиться.

– У бабы нам помощи просить! – с негодованием воскликнул один из молодых мужчин. Как видно, перемены в смоленской земле здесь восприняли так же, как и Ратиславичи.

Витимеровичи негромко загудели, переглядываясь и не веря, что им действительно грозит такая суровая опасность. Время от времени им приходилось оборонять свои южные рубежи от загребущих рук князя Радима, но к этой опасности все привыкли, к тому же дружина Радима не слишком превышала численностью ту рать, которую мог в случае необходимости собрать сам Бранемер. Но то, о чем говорил Чаргай, поистине внушало страх. Угряне, объединившиеся с весьма многочисленными вятичами и прочими русскими племенами, смели бы дешнян с лица земли-матушки, так что о них и памяти бы не осталось. А сумеют ли смоляне им помочь – во главе с женщиной и одолеваемые полотеским князем?

– Вершина-бек даже обещал платить дань Святомеру-беку, – добавил Чаргай. – Во всех поселениях сейчас приготовлена эта дань. Вскоре вятичи за ней придут. Смелый воин мог бы собрать приготовленное раньше них, и его добыча и слава были бы поистине велики. Если разбить оборотня до того, как отец подойдет к нему на помощь, сам отец уже не сможет воевать без поддержки сына. И если ты успеешь занять земли волока и укрепиться там, то, вероятно, Вершина-бек не посмеет воевать с тобой этой зимой. А до будущего года ты успеешь заручиться поддержкой.

– С вятичами повоевать и Радим не прочь будет, – заметил Повада. – Для такого дела с ним бы договор утвердить и вместе ударить.

– Ну, подумаем. – Князь Бранемер кивнул. – С родом, со старейшинами поговорим. А вы пока погостите у нас.

– Благодарю тебя, бек.

Видя, что старания его почти достигли цели, Чаргай горделиво выпрямился, по привычке засунул пальцы за пояс… Острая боль уколола палец, в голове словно бы раздался гулкий удар, в глазах потемнело…

С удивленным лицом, слегка приоткрыв рот, но не успев даже охнуть, хазарин вдруг склонился, будто решил почтить-таки князя как следует, колени его подогнулись, и тело рухнуло на земляной пол.

Здесь не было особо обученных обмывальщиков, приготовляющих тело мусульманина к погребению, да и волхвы слышать не хотели о том, чтобы где-то рядом хоронили человека иной веры. Опасаясь, что над телом надругаются, чтобы, дескать, обезопасить себя от чужого мертвеца, Немет увез труп Чаргая в лес и там похоронил наспех, прочитав над ним строки Корана. Могилу постарались сделать совсем незаметной для посторонних глаз. Торопясь предать тело земле, пока местные не вмешались, хазары не стали менять на Чаргае одежду и похоронили в том, в чем он был, ничего не трогая. И вероятно, именно эта поспешность спасла еще несколько жизней от черных чар «кусачего пояса».

Вслед за тем Немет и Карсак с оставшимися людьми, послушавшись совета Провида и взяв у него проводника, пустились на юг и к зиме добрались-таки до Киева. Как сложились их дела дальше, неизвестно, но в землях угренского князя о них больше никогда не слышали.

Узнав обо всем, что случилось на злополучной охоте, боярин Благота и Ратислав долго не могли опомниться от изумления. Боярин созвал сродников на совет, позвали Мысляту с братьями, бывшими с ним на охоте.

– Ну вы меня огорошили! – приговаривал Ратислав.

Он вполне верил рассказу Лютомера и Лютавы, тем более что его подтверждали надежные свидетели. Но что теперь делать, он не мог решить. У него ведь имелось поручение от князя Вершины и рода Ратиславичей – проводить хазар к князю Бранемеру и переговорить с ним насчет союза. Однако теперь выходило, что первыми к нему успеют хазары, которых друзьями угрян не назовешь. Судя по их последним поступкам, вся их прежняя дружба была притворной, а теперь у них появился еще более весомый повод для ненависти.

– Что они еще наговорят Бранемеру о нас! – беспокоился Благота. – И как ехать туда теперь, не знаю.

– А то еще засаду эти лешие устроят! – добавляли старейшины.

– А как же князь Вершина?

– А если этот упырь его жене брат – за свата он не спросит с нас? На нашей земле убит, мы в ответе!

– А нечего чужих девок хватать! За такое тоже голову снимают!

Это тоже составляло трудность, решение которой Ратислав не мог взять на себя одного. Ведь Арсаман уехал из Ратиславля в качестве брата Замилы, то есть княжеского свата. И вот он убит, причем убит Лютомером.

– Да не брат он ей никакой! – уверял Лютомер. – Обманула Замила и князя, и весь род.

– Откуда ты знаешь?

– Я ложь от правды сразу отличаю. Соври мне что-нибудь, брате, сам убедишься.

– А что же молчал?

– А чем докажу? Князь Замиле верит.

– Ему легче ей верить, – пробормотал Ратислав. – Верно говорили: много воли Вершина хвалиске дал, выйдет оно боком!

И все же обвинение в убийстве родича и гостя повисло над Лютомером, и Ратислав не мог продолжать путь, не уведомив род обо всем случившемся. Лютомер предложил вернуться. Ратислав подумал и решил, что вернется он сам, а Лютомеру с бойниками предложил подождать в Чурославле.

– Догадываешься, какой крик Замила поднимет, как узнает, что ты ее брата загрыз, волк ты мой Ярилин? – говорил Ратислав, положив руку на плечо двоюродного брата. – Тебе лучше ей на глаза не показываться.

– Может, лучше ей мне на глаза не показываться? Или не ее якобы брат мою сестру пытался украсть и обесчестить?

– Так-то оно так. Но не может Вершина ее не слушать! Или тебе Хвалиса мало было? Сам же видел. Так что обожди здесь, не вноси в семью разлад. Мы со сродниками обо всем спокойно потолкуем. Не дураки, чай, разберемся, какая на ком вина.

Лютомер предпочел бы сам объяснить Ратиславичам все обстоятельства дела, но, подумав и посоветовавшись со старшими бойниками, согласился остаться. Произошедшее почти неминуемо вызовет напряжение между Ратиславлем и Варгой, и в этом случае ему, главе бойников и непосредственному виновнику, лучше оставаться подальше – без него с оставшихся дома ответа не спросят. Лучше дать старейшинам волости возможность разобраться во всем спокойно, не разжигая страсти. А что Замила сумеет перетянуть на свою сторону не только князя Вершину, но и всех старейшин, он не верил.

Ратислав уехал в сопровождении нескольких чурославльских мужчин, а Лютомер с сестрой и бойниками остались ждать. Они часто обсуждали с Благотой и его сродниками, чем все может обернуться. Поскольку Лютомер и Лютава принадлежали Варге и считались исключенными из рода Ратиславичей, то обвинить их в убийстве свата было невозможно. По существующему ряду, в случае каких-то споров и столкновений Варга выступала с теми же правами и обязанностями, как и любой обычный род. Ратиславичи могли предъявить Варге обвинение в убийстве гостя и свата, но Варга, в свою очередь, могла обвинить гостя Ратиславичей в попытке похищения их волхвы. Обе стороны были по-своему правы, и именно из таких случаев вырастает кровная вражда, длящаяся иной раз на протяжении поколений. Но Благота не верил, что Ратиславичи возьмут на себя отвественность за поступки хазар, которые называют себя родичами младшей княжеской жены-чужеземки!

– Если встанут на дыбы, требуй поля! – советовал Благота Лютомеру.

– Это можно! – Лютомер нехорошо усмехнулся. – Только вот кого они против меня выставят?

Сложно было представить, что Богоня, тот же Ратислав или еще кто-то из ратиславльских мужчин захочет выйти против него на судебный поединок. Ради кого?

Однажды Лютомер и Лютава поехали в Медвежий Бор навестить Мысляту. В благодарность за помощь Лютомер подарил старейшине узорную серебряную чарочку, и тот остался очень доволен – в глуши, где драгоценных вещей очень мало, слухи о таком сокровище разойдутся на много дней пути и принесут обладателю великую честь. И десять поколений спустя потомки, выставляя ее на стол перед самыми почетными гостями, будут рассказывать, за какие заслуги прадед прадеда ее получил.

– У меня опять гостей полно! – усмехнулся Мыслята, помогая Лютаве и увязавшейся с ними Далянке сойти с лошадей. – Точно гостиную избу надо строить!

– Что за гости?

– Да дешнянский один, по торговым делам. Я его давно знаю, жук еще тот!

«Жука» звали Провид, и его действительно видели в этих местах не в первый раз. Устроился он у Мыслятиного среднего брата Снеженя, и Лютава встретила его, когда вместе с Далянкой и Овсяницей в сумерках вышла из дома.

В середине месяца листопадника, который еще называют костричником, пришла пора мять и трепать лен. Перед этим его мочили в прудах, а потом сушили в овинах, а теперь нужно было его обработать, пока он снова не набрался влаги. Эта работа предназначалась для девушек и молодых женщин, причем мять лен полагалось ночью.

– Здравствуйте, красавицы! – Ушлый по виду мужик лет сорока первым поклонился. – Чтоб вам работы легкой, льнов долгих, женихов добрых!

– И тебе не хворать! – Лютава улыбнулась. – Ты и есть Провид?

– Я, красавица!

– Да ты кланяйся пониже, чурбан, и глаза свои бесстыжие не пяль на нее! – прикрикнула на гостя суровая Овсяница. – Ты ведь не знаешь, перед кем стоишь! Это княжна наша, Вершины угренского старшая дочь, Маренина волхва и ратиславльских бойников хозяйка!

– А то я не догадался! А то у меня глаз нет! – Провид растопырил пальцы, словно показывая, какие у него большие глаза, и еще раз поклонился Лютаве. – Хоть и не случалось мне раньше видеть тебя, княжна, а вот сразу догадался – другой такой красоты на всем свете не найти!

Лютава усмехнулась – о своей красоте она сама все знала. А Провид между тем не обманул. Едва увидев, что навстречу ему идут три девушки с распущенными волосами – чтобы лен вышел такой же длинный и мягкий, – он действительно с первого взгляда догадался, которая из них Вершинина дочь. Овсяницу, положим, он знал и раньше. Вторая, Далянка, была очень красива, и мягкие золотистые волосы осеняли ее лицо, делая похожим на драгоценный камень в золотой оправе. Но третья, самая высокая, пусть и не такая красивая лицом, сразу наводила на мысль о могуществе и власти. Лицо ее дышало умом и уверенностью, она словно бы держала в руках все вокруг и не сомневалась, что справится. А волосы ее, густые, длиной до колен, волнистые русые пряди, завораживали взор, дышали волшебной силой и казались каким-то особым оружием, способным творить чудеса. Узоры на рубахе, обереги на поясе, волчья шкура накидки сразу указывали, кто перед ним. Девушки пошли дальше, а Провид провожал их глазами, пока все три не скрылись в овине.

Весь вечер, пока в овине скрипели мялки, Провид сидел с Мыслятой и другими мужчинами, расспрашивая о недавних событиях. Это любопытство никого не удивляло: медвежеборцев уже не раз спрашивали о «битве с хазарами», и они знали, что им еще предстоит рассказывать эту повесть на всех празднествах предстоящей зимы. А если со временем она будет украшаться все новыми завлекательными подробностями, то слушатели останутся еще больше довольны. Поэтому Мыслята охотно рассказывал купцу, который, кроме товаров, занимался и перевозкой новостей.

Вот только сам Провид был далеко не так откровенен. Делая вид, что о хазарах впервые услышал от Мысляты, он даже не упомянул о том, что Чаргай приезжал к князю Бранемеру, что хазарский бек успел рассказать там об этих событиях, всеми силами призывая дешнян к войне с угрянами, а потом умер на месте по неизвестной причине, словно пораженный молнией.

Там, на Десне, эта повесть тоже гуляла из одной верви в другую, обрастая подробностями. Все думали, что внезапная смерть хазарина – неспроста. Все видели в этом божий гнев, но одни утвержали, что чужаки разгневали богов самим своим появлением в священном месте, а другие – что гнев богов как-то связан с рассказом хазарина. Однако сообщенное Чаргаем нельзя было оставить без внимания. Если он сказал правду и сын Вершины действительно перехватил дары, предназначенные для Бранемера, то этого никак нельзя простить!

И Провид был отправлен на разведку. Послать кого-то из родни Бранемер не хотел из осторожности, а купец, неоднократно в тех местах бывавший и многим знакомый, не вызовет никаких подозрений. Торговый гость согласился охотно: опасности для него и в самом деле не было, да и любопытство разбирало. Если же дело с походом сладится, то выгоды десятикратно оправдают слабый риск.

Все сложилось еще удачнее, чем Провид ожидал: ему даже не пришлось ехать в Чурославль. Уже на Неручи, в Медвежьем Бору, где он часто покупал медвежьи шкуры, сало и окорока, приготовленные здешними умельцами, ему все рассказали очевидцы событий. Разведчику оставалось только переночевать, потолковать об урожае льна и возможных будущих сделках, сторговать последнюю медвежью шкуру и поутру пуститься восвояси.

Спускаясь к ладье, где ждали его гребцы, Провид снова увидел Лютаву, выходящую из овина. Все девушки были утомлены, в распущенных волосах застряли кусочки кострики, покрасневшие глаза слезились. Поэтому Лютава мимоходом ответила на поклон торговца и пошла умываться, а он с удвоенным любопытством разглядывал ее высокий, стройный, сильный стан, густые волосы. Об этом очень даже стоит рассказать князю Бранемеру! Вот уж был бы ему подарок так подарок!

Вернувшись в Усть-Чиж, Провид своим рассказом не обманул ожиданий князя. Все оказалось почти так, как рассказал хазарин, – были и дары, и старшая дочь Вершины, и битва. Намерения породниться со Святомиром оковским угряне отрицали, но кто же в таком заранее признается? Так что у него, Бранемера, имелись все основания жалеть, что хазары не довезли дары по назначению!

Выслушав Провида, Бранемер отослал его и надолго задумался. А потом велел подать плащ и отправился в святилище.

Святилище на Ладиной горе было на тысячу лет старше городка. За века его не раз перестраивали, и дед Бранемера, Бранеяр, возвел новые валы, внутренний и внешний, так что теперь Ладина гора смотрелась внушительно и даже грозно. Правда, сейчас, в серый осенний день, когда ветер нес мелкие капли холодного дождя и под ногами прогибались груды влажных листьев, Ладина гора казалась запертым домом, хозяева которого крепко спят и не ждут гостей.

Бранемер поднимался по тропинке, ведущей к воротам внешнего вала, с волнением и внутренней дрожью. Душа сильного, отважного мужчины трепетала от близости самой глубинной, самой священной тайны бытия. Там, внутри второго вала, стоит хоромина, из которой тайный лаз ведет в подземелье. Никому, кроме волхвов, не случалось бывать там, и дыхание непосвященных никогда не оскверняло обиталище богов. Туда, в тайное подземное жилище, спускается каждый год в начале месяца густаря прекрасная женщина-жрица, воплощение богини Лады. Там она ждет, пока в храм войдет мужчина, которому предстоит принять в себя дух Велеса. Уже семь лет эту священную обязанность выполнял Бранемер. Правда, из происходящего в памяти оставалось очень мало – в тайном святилище присуствовало только его тело, которым владело божество.

Завидев его, Велесов волхв Яровед вышел навстречу и ждал в воротах внешнего вала. Бранемеру он приходился двоюродным братом по отцу – все волхвы и жрецы Ладиной горы происходили из Витимерова рода. Такой же высокий, как князь, он на вид казался старше, хотя на самом деле их разделяло всего-то года два. С рыжеватыми волосами и слегка прищуренными серо-желтыми глазами, от внешних уголков которых разбегались морщинки, он выглядел внушительно и уверенно, как подобает носителю божественных тайн, но при этом просто и располагающе, как близкий родич и давний знакомый, и самим своим видом сразу внушал уважение и доверие всякому, кто даже видел его впервые. В широком плаще из медвежьей шкуры мехом наружу, в темной рубахе, со множеством оберегов и бубенчиков на поясе и на груди, с высоким резным посохом, он стоял в воротах, как настоящий страж Навного мира. Всякий волхв – божественный пес, страж рубежа, проводящий тех, кому нужно на Ту Сторону, и преграждающий путь тому, что пройти не должно. И оттого Бранемер, сильный мужчина и отважный воин, всегда испытывал трепет перед этими людьми, даже если они состояли с ним в ближайшем родстве. Их мир был гораздо шире, и, может быть, поэтому их мало занимало то, что так волнует простых смертных.

– Что пришел? – усмехнулся Яровед, приветливо кивнув. – Все надеешься? Зря, сокол ясный, не пущу я тебя к Ладе.

– Здоров будь, брате! – Бранемер поклонился. – Я к вам с новостями.

– Про угрян и вятичей, что ли?

– А ты уже знаешь? – Бранемер не так чтобы удивился его осведомленности, хотя Яровед не присутствовал в братчине, когда Провид рассказывал о своей поездке. Двоюродный брат, первый товарищ его детских игр, ушедший на обучение в святилище, когда сам Бранемер ушел в Варгу, ныне ставший мудрым волхвом, был одним из его первых советчиков и наиболее доверенным человеком. – В воде, что ли, увидал?

– А хотя бы и в воде! Пойдем поговорим. – Яровед посторонился, пропуская князя в ворота.

Внутри вала, вокруг срединной площадки с идолами и жертвенниками, вытянулись две длинные наземные постройки, в которых люди собирались на жертвенные пиры. Построил их тот же князь Бранеяр, и всех приезжавших на праздники хоромины поражали богатой и искусной резьбой столбов, наличников и причелин. Сейчас внутри было пусто и холодно, даже старые угли с очагов в земляном полу оказались выметены. Бранемер присел на край скамьи у длинного стола – изрезанного ножами, покрытого старыми пятнами от жира и пролитой медовухи. Уже семь лет он возглавлял пиры в этой хоромине, здесь праздновал свадьбы с обеими своими женами и здесь надеялся веселиться по поводу рождения долгожданных наследников. Тогда здесь снова вспыхнет пламя в очагах, загорятся факелы на стенах и масляные светильники на столах, будет тепло и душно от дыма и дыхания сотен людей, пламя будет озарять раскрасневшиеся, хмельные и веселые лица. Под кровлей будут греметь песни и заздравные кличи, а десятки ног будут плясать между очагами, втаптывая в земляной пол осколки жертвенной посуды и косточки от жертвенной трапезы…

– О чем задумался, сокол? – окликнул его Яровед.

– Приехал мой купец, который на Неручь ездил, – опомнившись, начал Бранемер. – Все разузнал. Клянется, что с теми самыми людьми говорил, которые все своими глазами видели и ко всему руки приложили.

– Ну, таких много! – Волхв усмехнулся. – Когда, помнишь, Рутина тонул, тоже семеро рассказывали, как сами его из воды тащили!

– Это Мыслята из Медвежьего Бора рассказывал. Я сам его помню, он сюда наезжает порой. Такой мужик врать не будет. Да ему, Провиду, место показывали, где убитых хазар схоронили!

– Ну, так что?

– Угряне совсем не так рассказывают, как хазары рассказывали. Говорят, что старший хазарин, вуй нашего покойника, сам к Вершининой дочери сватался, да она ему отказала. Еще бы нет! – хмыкнул князь, которому казалась нелепой и даже оскорбительной мысль, что княжна и волхва древнего кривичского рода станет женой какого-то хазарина! – Тогда они, гады, украли ее и сюда повезли. Хотели мне подарить, а если Лютомер Вершинович за сестру войной на меня пойдет, то им, хазарам, еще лучше – отомстят сразу за все. Да не вышло, братец-то ее оборотнем оказался. Хазарина самого загрыз, сестру вернул. И не он ли сглазил того молодого, что у меня посреди избы на месте помер?

– Хазарин с собой принес какие-то чары, – заметил Яровед. – Я потому их и пускать сюда не велел.

– А что же не сказал?

– Видел, что чары на них самих направлены, не на наш род. А коли такая их судьба, кто же им знахарь? – Яровед усмехнулся и развел руками. – А теперь ты чего хочешь?

– Княжна эта… – Бранемер вдруг покашлял, словно смутился, хотя ему это было совсем не свойственно. – Провид ее сам видел.

– Красавица, поди? – Волхв с пониманием усмехнулся.

– Говорит, на лицо, если присмотреться – не так чтобы очень, а так хороша, что лица и не надо. Да не в лице дело. Она, говорят, Маренина волхва. Это правда?

– А то нет! Ее мать была Семилада, из вятичского рода Семиславы Старой, Лада угренского племени. А дочь родила, когда за Вершиной угренским замужем жила. Она, Лютава Вершиновна, Марене посвящена.

– Так, может, она-то мне и нужна? Провид там спрашивал, почему она замуж не идет. Люди говорят, ей боги должны мужа указать, а суждено ей сына родить такого, что на все земли будет прославлен. Так, может, сын-то этот будет мой? А Вершина ее хочет в род Святомера оковского отдать. Зачем нам надо, чтобы сильный витязь у вятичей родился? Пусть лучше у нас.

Князь Бранемер наклонился над столом, в полутьме хоромины заглядывая в глаза волхву. Тот прекрасно знал, отчего дешнянский князь так разволновался. Ни первая жена, выбранная за знатность рода, ни вторая, любимая самим Бранемером, за десять лет не родили ему сыновей. Вопрошания богов, жертвы Макоши, Ладе и Яриле не приносили никаких плодов. Даже волхвы не понимали, в чем тут дело, и хотя у Бранемера имелся младший брат-наследник, он не мог смириться с мыслью, что уйдет с земли, не оставив потомства.

– Может, она-то наконец мне сына и родит? – допрашивал он волхва, который молчал, глубоко задумавшись над его словами. – Может, ее-то мне и надо? Что скажешь, брате?

– И что ты думаешь делать? – помолчав, спросил Яровед.

– Как – что? Свататься надо! Время какое на дворе – самое свадебное!

– А что Благослава с Милорадой ей косу повыдергают – не боишься?

– А она сама им ничего не повыдергает? Она же «волчица», сестра бойников, – сам не знаешь, что за девки эти «волчицы»?

– Твоя правда, – согласился Яровед.

– А если сын будет, то ее старшей женой и княгиней назову, тогда Блажанка с Миладкой пискнуть не посмеют! – Бранемер засмеялся.

Он был добродушным человеком и любил обеих жен – правда, старшую скорее уважал, а младшую скорее любил, но это не мешало ему жить в ладу с обеими. Но сын, наследник, будущий витязь, которому суждено прославиться по всему белому свету, значил гораздо больше женской ревности, и та, которая сумеет его родить, самой судьбой будет вознесена над прочими – тем более что дочь Вершины и Семилады и происхождением выше обеих его жен. На ее высоком, священном происхождении основывались его надежды, и Бранемер готов был носить на руках такую жену, даже если она окажется страшной, как пожар в овине, и злющей, как крапива.

– Провид съездил, что мог сделал, теперь хочу тебя, брате, попросить съездить, – продолжал Бранемер, видя, что Яровед не находит никаких возражений против его замысла. – До Чурославля тут недалеко, дел у тебя сейчас особых нет.

– А если…

– А если есть, то засунь их пока за печку – судьба княжьего рода, может, решается, все прочее подождет! – рявкнул Бранемер, хотя Яровед и не собирался ему возражать. – Посмотри на нее, правда ли это все? – уже другим голосом, просительным, продолжал князь. – На лицо, тьфу, красавица она там или медведица косолапая, это мне все равно. Ты, главное, смотри, правда ли благословение богов на ней есть. Этого никто, кроме тебя, не увидит. А если все так, если она годится, то и скажи, что я ее хочу в жены взять. Раз она из Варги, то решает за нее не отец, а она сама и Варга. Пусть скажет, согласна ли. Если да, то я сам приеду. Какой там выкуп Варга попросит, все заплачу, другую волхву из рода им дам.

– А ты с родом поговорил? Что отцы-то сказали? Ведь не одного тебя дело касается.

– Поговорил. Ты там вызнай толком, правда ли Вершина ее в оковский род ладит отдать.

– А если правда?

– Перехватим. Не дело это, чтобы кривичи против кривичей с вятичами роднились.

– Да Вершина породниться с оковцами захочет – другую дочь отдаст, их у него много.

– Знаю. Мне и Немир то же самое говорил. Но Лютава – старшая. И от самой знатной матери. Другую дочь, может, оковцы не возьмут, а если возьмут, то как наши голядок из голодных родов берут – без приданого, в челядинки. От такого родства Вершине ни чести, ни пользы, позор один. А будет его старшая дочь у нас – еще подумает, нужны ли ему вятичи эти. А с Вершиной заодно мы и без вятичей не пропадем. Поможет Перун – еще и у смолян, может, кусочек-другой отхватим.

– Ну, ты удал! – Яровед усмехнулся. – Вон уже куда мыслями залетел.

– А ты не знал! Сейчас надо решать, пока Вершинина дочь здесь поблизости. А то уедет назад к отцу – и все пропало. Поезжай скорее. Ждать моих сил нет!

– Да и некогда ждать-то. – Волхв кивнул. – У нас сейчас что, Льняницы прошли? Скоро снег пойдет, и до солнцеворота всего два месяца остается. Если тебе ее брать, то до Дня Богов успеть надо. Ведь только в том сыне, что в Ночь Богов будет зачат, кто-то из предков возродится. А «пустой» наследник зачем тебе нужен? Голову сломаешь имя выдумывать!

Волхв усмехнулся. Если в наследнике возрождается предок, то имя не выдумывают, а берут имя предка. Только такой может стать настоящим, полноправным наследником.

– Помню, помню, – заверил Бранемер. – Так поезжай скорее. Как поедешь – по воде, или коней тебе приготовить?

Яровед уехал на следующий день, а Бранемер, поговорив с родней, тоже взялся за дело.

– Миром отдадут – оно и хорошо, – рассуждал Дубровец, другой его стрый. – А если не отдадут, что же нам – утереться? Давай, княже, войско собирать потихоньку. Далеко ходить незачем, а вот Неручь займем, да и по Рессе можно пройти. Там везде дары-дани князьям приготовлены. Что же – вятичам их отдавать? Займем Чурославль, дадут нам невесту – назад отдадим. А то можно и себе оставить – что это за князева невеста без приданого? Как мыслишь?

– Дубровец верно говорит! – соглашались прочие мужчины. Замысел прибрать к рукам волок выглядел очень соблазнительно, тем более что непорядки в смоленских землях давали такую возможность.

По волостям на Десне и Болве, что поближе к месту событий, разослали гонцов с приказом выбрать людей в ополчение. Сейчас, когда полевые работы закончились, а урожай собран, сделать это было легче: у мужчин имелось и свободное время, и припасы в дорогу, да и желание «поохотиться» в чужих местах. Посланцы заезжали и в голядские веси, и там их тоже выслушивали с большим вниманием. Голядь, год за годом бедневшая, особенно радовалась походу, надеясь на добычу. Нужно было все: и съестные припасы, и земли, которые можно будет занять под пашни. Славяне и голядь собирались в войско довольно охотно, да и разговоры о том, что князь идет за какой-то особенной невестой, которая должна наконец родить ему сына, подогревали всеобщее воодушевление. Каждый с детства привык слушать по зиме басни о том, как ходят за облака добывать в невесты Солнцеву Дочь, а тут в чем-то похожем предлагали поучаствовать.

Витимеровичи ходили веселые, а Зимодар, младший Велесов волхв, по вечерам брал свои гусли с позолоченными бронзовыми струнами и пел сказ о том, как задумал жениться сам древний князь Витимер:

А Лютава и знать не знала, что в сотнях, если не тысячах умов уже заняла место Солнцевой Дочери. Погостив в Медвежьем Бору, Лютомер с сестрой и бойниками вернулись в Чурославль и жили пока здесь, ожидая вестей из Ратиславля. Прошла Макошина неделя, начались посиделки. Как похолодало, угренские бойники перебрались жить в братчину и в беседу и охотно принимали участие в развлечениях молодежи. Теребила и Бережан уже намекали, что готовы расстаться с братством и взять в жены чурославльских девушек, если здешние роды их примут, – Благота обещал посоветоваться со старейшинами и замолвить словечко, так что было похоже, что чурославльская волость станет для кое-кого из угрян новой родиной. Вечера Лютава теперь проводила в беседе, сидя за прялкой среди женщин и девушек Благотиного рода. То пряли, то пели, то рассказывали, а попозже появлялись парни, и начинались всякие игры, пляски в тесноте беседы. Но на тесноту никто не жаловался – например, Далянка и Мыслята, который зачастил на посиделки в Чурославль, благо одолеть семь верст дороги для нестарого мужика не составляло трудности.

Однажды ночью Лютаве приснилась Марена – высокая ростом, прекрасная лицом дева в белой одежде, с распущенными черными волосами, с сияющей звездной ночью в глазах. Богиня шла к земному миру, и душа Лютавы летела ей навстречу белой лебедью.

За эту ночь выпал снег – уже в третий раз в этом году. Похолодало, земля подмерзла, и снег уже не таял – тонкое белое покрывало укутало землю, выбелило сжатые поля, пожухлые луговины, крыши землянок. Марена пришла в Явный мир, и Лютава объявила Благоте, что пора встречать богиню зимы.

Уже шесть лет Лютава возглавляла праздники Марениных дней, когда в ее лице Явный мир чествует Деву Марену, юную ипостась богини, приносящую людям зиму. Встречать ее собрались все чурославичи и жители многих ближайших весей. Сперва послышался вой, и из леса выскочила целая стая «отреченных волков», – в серых шкурах, с волчьими личинами, закрывающими лица, они выглядели настоящими воплощениями зимних духов, спутников Девы Марены. В толпе заплакали дети, и многие из взрослых попятились. А потом с западной стороны показалась и она сама – высокая дева с белой, без вышивки, одежде, с длинными, до земли, рукавами, похожими на лебединые крылья, с распущенными волосами. Даже хорошо с ней знакомые люди сейчас не видели в Марене Лютаву – с начерненными углем бровями, с угольными кругами вокруг глаз, с бледным отрешенным лицом, с серебряным серпом в руках она была не похожа на себя и не была собой – она несла в себе дух Марены. Ступая словно по облакам, она видела землю где-то далеко-далеко внизу – и только белые лебеди летели перед ней да бежали по первому снегу серые волки, ее товарищи и слуги.

Волхв Огневед первым вышел ей навстречу, – в медвежьей шкуре с личиной, с посохом, оберегами и бубенчиками, он был настоящим Вещим Дедом, стражем границы между Явью и Навью.

призывал он, и народ повторял за ним приветственное заклинание.

Встретив Деву Марену, волхв проводил ее в братчину и усадил на почетное место. «Волков» в жилье не пустили, но за воротами Чурославля каждый из них получил по куску мяса – свою долю жертв, чтобы не трогал зимой людей и скотину. А в братчине шел пир в честь Марены, люди ели мясо жертвенных барашков, а Огневед играл на гуслях и пел сказание о Марене и Велесе – о том, как бьются за прекрасную жену Велес и Дажд бог и как сменяют друг друга Лето Красное и Зима Лютая.

После праздника Встречи Марены потекла совсем зимняя жизнь – спокойная, с посиделками и длинными вечерами. На посиделках Лютаву и застала весть о том, что в Чурославль едет волхв с Ладиной горы. Привез новость Помогайла. Было уже за полночь, ворота давно закрыли, но отрок пробился, утверждая, что у него чрезвычайно важные вести для княжны.

– Отец прислал! – доложил парень, поклонившись сперва Лютаве, а потом Далянке, сидевшей рядом с ней. – Под вечер приехал к нам волхв дешнянский, с Ладиной горы. Говорит, сюда едет, и есть у него дело к тебе, княжна. Отец его принял, а меня прямо на ночь глядя сюда послал. Я, говорит, в их волховские дела не мешаюсь, а знать княжне надо. Завтра он сам волхва сюда проводит. Зачастил батя сюда-то. – Парень усмехнулся и мельком глянул на Далянку. – Что неделя, так он к вам. Может, нравится кто?

Но Лютава не улыбнулась, она даже едва ли услышала его последние слова. Новость так поразила ее, что она перестала замечать и беседу, и огни лучин, и смех, и веселые лица. Ладина гора, старейшее и наиболее почитаемое святилище богини-матери, было известно далеко за пределами своей округи. И вот оттуда едет волхв – едет, чтобы повидаться с ней, с Лютавой!

В голову ей пришла только одна мысль – о матери. Если хоть кто-то на свете знает, что случилось с Семиладой и куда она исчезла, то только они, волхвы важнейшего Ладиного святилища. Он что-то знает! Какая еще причина могла погнать волхва в осеннюю распутицу, в холод, под первым снегом, в далекий путь по чужим землям, кроме воли богов?

Бросив шитье, Лютава опрометью метнулась в братчину искать Лютомера. Полночи они просидели возле очага, поддерживая огонь, шептались, стараясь не потревожить спавших здесь же на лавках и на полу бойников, строили всякие предположения или молчали вдвоем, думая об одном и том же. Их отношения с Явным и Навным миром порядком запутались: их более чем родственная любовь нарушала законы Явного мира и к тому же ставила на самую грань ссоры с Навным, то есть могучим духом-покровителем Лютавы. И чем больше проходило времени, тем более пугало Лютаву будущее – теперь она старалась не думать о нем, чтобы не ужасаться. Они с Лютомером вдвоем словно застряли между мирами, на тонкой грани между дозволенным и запрещенным, и она не видела отсюда выхода – но нельзя же оставаться здесь вечно! Им приходилось проявлять величайшую осторожность во всем, чтобы не восстановить против себя оба эти мира. И оба они с тайной тоской думали о Семиладе. Эта женщина, их общая мать, единый источник их существования, мудрая волхва, воплощенная богиня Лада, могла бы помочь им, а если и не помочь, то хотя бы утешить. Она поняла бы все их сложности, как никогда бы не понял отец, и потому не только Лютава, но и Лютомер, наконец улегшись, долго не могли заснуть, ожидая завтрашней встречи с гостем с Ладиной горы.

Назавтра они спозаранку дожидались на пригорке, откуда виднелась дорога на волок, хотя было ясно, что путь от Медвежьего Бора гость одолеет разве что к полудню. Но вот наконец на тропе, выходящей из леса, показались несколько путников. Впереди шел Мыслята, а за ним трое незнакомых. Двое были молодые парни, видимо провожатые, а третий – сам волхв.

– Здравствуй, дочка, – приветливо поздоровался с ней Яровод. Даже и без Мысляты он угадал бы, что его встречает та самая княжна, ради которой он пустился в дорогу, и первый беглый осмотр как будто подтвеждал и оправдывал восторги Провида. Как было ясно и то, что «отреченный волк», так похожий на нее лицом, и есть тот самый брат-оборотень.

– Хорошо ли добрались?

– Спасибо батюшке нашему, дал легкий путь.

От ворот уже бежал предупрежденный боярин Благота, чтобы приветствовать старшего волхва знаменитого святилища, куда он и сам с семьей ездил на Медвежий день с жертвами. Лютаве не терпелось спросить, с чем он приехал, но не полагалось набрасываться с расспросами на старшего, надо было ждать, пока он сам расскажет. Она умела владеть собой, и никто из посторонних не догадался бы, какое страшное нетерпение ее сжигает, пока Благота и его сродники угощали волхва, предлагали баню, отдых с дороги, пока неспешно толковали за столом о разных малозначащих делах. Но сам волхв, конечно, замечал легкую дрожь ее рук, блеск глаз, резкость движений. Она чего-то ждала от него, ждала с нетерпением, которое едва могла сдержать. Но что? Яровед был даже несколько озадачен. Неужели ей что-то известно о замыслах Бранемера? Что тогда означает ее нетерпение – что она готова принять сватовство или что она отвергает его? В общем-то, жениха лучше, чем Бранемер, никакая княжна не дождется, и для дочери Вершины и Семилады он – настоящая ровня, лучше и желать нельзя. Но волхв отлично знал, какие неожиданности боги подбрасывают смертным, и все, что на первый взгляд кажется очевидным, легко может оказаться своей полной противоположностью.

Когда наконец волхв подкрепился и отдохнул, парень от него пришел звать Лютомера и Лютаву.

– Скажи скорее, отец, с чем приехал! – Лютава не выдержала первой. – Уж сколько лет живу, каждый день жду: а вдруг прилетит птичка какая, пропоет мне песенку о матушке моей. Ты ведь знаешь – жива она, где она? Увижу ли я ее?

– Вот ты о чем! – сообразил Яровед. – Значит, так и не объявлялась твоя матушка?

– Нет. А ты…

– Нет, душа моя. – Волхв покачал головой. – Слышал я, что шесть лет назад вошла она в Велесово владенье и пропала для живых, а что дальше, не ведаю.

Лютава опустила голову, стараясь скрыть разочарование.

– У вас ведь на Ладиной горе… Я думала, может…

– И у нас кручина по всей земле дешнянской, и самого князя беда не обошла. Вот затем я к тебе и приехал, девица, что хочу у тебя помощи в нашей беде попросить.

– У меня? – почти равнодушно отозвалась Лютава. Она еще не справилась с разочарованием и плохо понимала, о чем с ней говорят. – Чем же я вам помогу?

– Ты ведь – дочь Семилады, дочери Доброчина и Мудролюбы, и князя Вершины, что в Ратиславле сидит?

– Да.

– Ты не в подземельях зачата была?

– Нет. Летом перед этим. Моя матушка в тот год к Велесу не пошла, потому что мною тяжела была.

– А я вроде слышал, что ты – дочь Велеса?

– Напутали люди. Мой брат Лютомер – сын Велеса.

Лютава не удивлялась, что Яровед, впервые ее видя, много знает о ней и ее роде. Потомки Семиславы Старой, как и других древних жреческих родов, правили во многих славянских святилищах, благодаря бракам или по иным причинам перемещались из одного в другое. Их мужчины становились знаменитыми жрецами, их женщины выходили замуж за князей, и все значительные события их жизни рано или поздно становились известны даже в других племенах.

– Приехал я сюда от Бранемера Божемоговича, князя дешнянского, сродника моего, – продолжал волхв. – Прослышал он о том, что ты, Вершиновна, и собой хороша, и родом знатна. Хочет он тебя в жены взять. У него ведь тоже беда. Женился он десять лет назад, первую жену взял. Первый ребенок – девочка, второй – девочка. Потом взяли да и померли обе. Он вторую жену взял. С тех пор шесть лет прошло – ни у той, ни у другой детей нет. Вот он и думает: может, ты ему сына родишь? Родом ты ему в самый раз, он собой хорош, удал, не стар еще совсем. Соглашайся – нынче же пришлет сродников за невестой, чтобы до Дня Богов свадьбу сладить. А родишь – будешь ему старшей женой и дешнянской княгиней. Что скажешь? Даже и батюшка твой, пожалуй, такому зятю будет рад. Или правда, что он со Святомером оковским породниться наладился?

Узнав истинную цель приезда Яроведа, Лютава удивилась, но только поначалу. Волхвы нередко брали на себя обязанность сватов при заключении княжеских браков, особенно когда невеста была знатна и жила в чужой земле. Волхва не обидят, к его словам внимательно прислушаются, да и он лучше разберется, пригодна ли невеста быть покровительницей целого племени и матерью его будущих владык. Гораздо лучше разберется, чем сам жених, ослепленный красотой или разочарованный заурядной внешностью.

И все намеки, которые Яровед будто мимоходом вложил в свою речь, ей было нетрудно понять. Благодаря тому, что в руках Вершины находился волок между Неручью и Рессой, то есть ключевой участок торгового пути между Днепром и Волгой, всякий из окрестных князей хотел бы иметь его своим родичем и союзником. До дешнян, как видно, дошли слухи, что к Лютаве и всем выгодам этого брака тянет руки оковский род, и теперь князь Подесенья и Оболви жаждет перехватить завидную добычу. Тот, кто получит ее, получит вместе с тем возможность обогатиться и значительно расширить свои владения. Конечно, ее согласие мало чего стоит без заключения ряда с самим Вершиной, но и без ее согласия говорить с угренским князем об этом деле бесполезно.

– А уж о выкупе с твоими братьями лесными договоримся. – Яровед кивнул Лютомеру. Не требовалось особой мудрости, чтобы понять, кому принадлежат права на будущую невесту Бранемера.

Лютомер поначалу слегка переменился в лице и не сразу ответил. «Сестра волков» имела право покинуть Варгу и выйти замуж, если между Варгой и родом жениха будет достигнуто соглашение, как и между двумя обычными родами в подобном случае. Никаких заповедей сватовство Бранемера не нарушало, но Лютомер чувствовал волчью ярость при одной мысли о том, что кто-то хочет отнять у него Лютаву, и с трудом сохранял непроницаемо спокойное лицо. Однако Яроведа было трудно обмануть, и он пристальнее взглянул в лицо оборотня, заподозрив, что здесь все еще сложнее, чем обычно в таких делах. Впрочем, этому он тоже не удивился. Он видел, что на этих двоих лежит благословение Марены и Велеса; они – брат и сестра, как сами их божества, их сила во многом основана на их единстве, и понятно, что они не хотят его разрушать.

– Что – не хочешь свою волчицу нам отдавать? Мы вам другую дадим на обмен, все честь по чести.

– Наша волчица нам самим нужна, – глухо отозвался Лютомер, но тут же наконец заставил себя улыбнуться. – Коли захочет сестра замуж, я ее силой удерживать не стану, Ярилу и Ладу гневить. Да ведь судьбу ее не я решаю.

– А кто? – Яровед поднял брови. – Князь Вершина? Он с таким рядом ее в Варгу отпустил, что сам замуж отдаст?

Вполне понятно, если предусморительный князь пожелал оставить за собой право распоряжаться замужеством дочери-волхвы, чтобы не лишиться возможностей заключить через нее союз с нужным родом – или избежать союза с неугодным.

– Нет, – ответила сама Лютава. – Мой дух-покровитель.

Рассказ о духе и наложенном зароке Яроведа ничуть не удивил.

– Бывало и не такое! – заметил он, постукивая пальцами по резной голове ворона в навершии своего посоха. – У меня брат двоюродный по матери, Ирогость, берегиню встретил, она тоже ему все помогала, а потом в девицу вошла и на себе жениться велела. Женился, ничего. Помер, правда, лет через семь, а жена глядь – белой лебедью обернулась и улетела. И твой дух, что ли, сам для себя невесту бережет? Есть у него человек, в кого он входит, и через него хочет сам тебя взять?

– Не совсем так, – с непроницаемым лицом ответил Лютомер, который раньше предполагал именно это. – Но эти знания, отец, нам недешево стоили.

– Я до чужих тайн не охотник, свои некуда складывать. – Яровед усмехнулся. – Но ты, дева, уже знаешь, кто тебе в мужья предназначен?

– Не знаю.

– Так, может, это Бранемер и есть?

– А откуда вы род ведете?

– С верхнего Днепра, а до того, деды рассказывали, племя наше с Дуная-батюшки пришло.

– С Дуная!

Лютава невольно поднялась и прошла по братчине. Именно с Дуная, где жил сам варга Радом, и должен происходить ее таинственный будущий муж. На протяжении нескольких веков славянские роды и племена уходили с благодатных придунайских земель на северо-восток или спасаясь от врагов, или в поисках новых свободных земель, приносили оттуда навыки и умения, а также сказания и песни. Довольно многие роды, на самом деле или по преданию, называли Дунай своей прародиной. В самой Семиладе тоже была часть дунайской крови, и через нее Лютава принадлежала к отдаленным потомкам варги Радома. И ее будущий муж, происходящий от того же древнего корня, мог родиться где угодно. Так почему бы и не на Десне, не в роду Витимера Старого?

Сердито сузившимися глазами Лютомер следил за тем, как она в волнении ходит туда-сюда. Вся его человеческая и божественная сущность противилась тому, чтобы отдать ее неведомому жениху. Именно сейчас, когда этот жених обрел имя и род, Лютомер вдруг понял, что ему наплевать на судьбу и обеты и что он готов драться за нее с кем угодно – хоть с самим варгой Радомом! Сколько ни пытался он привыкнуть и смириться с тем, что рано или поздно она уйдет, но так и не привык. И не смирился. Все существо его восставало против мысли расстаться с ней. И если для этого надо изменить саму судьбу – где она, судьба, где ее веретено? Лютомер чувствовал в себе силы совершить все что угодно. И остановит его только одно – если сама Лютава захочет уйти.

А сама Лютава невольно ломала руки, пытаясь усмирить бурю в душе и понять, чего же она хочет. Сама мысль о том, чтобы расстаться с Лютомером и уйти к чужому человеку в чужой род – не когда-нибудь в туманном будущем, а прямо сейчас! – вызывала в душе резкое возмущение. Но она должна! Она обязана, в этом состоит ее долг, ее благодарность по отношению к духу-покровителю. Он спасал ей жизнь, чтобы позже она дала возможность жить ему. Да и не может ведь это продолжаться вечно! Сколько они с Лютомером еще смогут жить в том дремучем лесу, который отделен от сегодняшнего дня парой тысяч лет? И ей, и Лютомеру пора наконец расстаться с Варгой и вернуться к людям. По-настоящему вернуться и жить по простым человеческим законам. Если она выйдет замуж, то и Лютомер наконец возвратится в род Ратиславичей, женится, обзаведется детьми… Пусть даже умыкнет для этого Семиславу оковскую, если никто другой не приглянулся… И займет со временем ту скамью, покрытую медвежьей шкурой, чья судьба вызывает в Ратиславле так много волнений… Для всех будет лучше, если это наконец случится.

И в первую голову для нее самой. Ей восемнадцать лет, у иных ее ровесниц уже по трое детей. И она могла бы уже иметь троих, если бы ей не приходилось ждать, пока покровитель из Навного мира подаст ей тот единственный знак, ради которого она живет. Как долго еще дожидаться? Может быть, ее судьба уже стоит у порога? Ведь кому и оказаться тем избранником, как не князю, удалому молодцу, прославленному воину? И даже то, что у Бранемера от двух жен нет детей, казалось знаком судьбы – он ждет ее, как она ждет его.

– Вот что, отец! – прервал ее размышления голос Лютомера. – Что нам рассуждать – мы не Вещие Вилы и судьбы не ведаем. Пусть сестра у своего духа спросит.

– Да! – Лютава встрепенулась. – Верно. Спрошу. Как он скажет, так и будет.

Они посмотрели друг другу в глаза: Лютава – с тревогой и надеждой, Лютомер – с обреченной решимостью. Сама судьба так перепутала нити их судеб, что никому иному не распутать.

Яровед с сомнением качнул головой, но возражать не стал. Если дух ответит «нет», с мыслью об этом браке можно проститься. Лютава не нарушит воли своего духа, это Яровед понимал. Но он понимал и то, что брак с девушкой вопреки воле ее покровителя счастья Бранемеру и земле дешнян не принесет. Тогда пусть уж она остается здесь, как ни жаль лишать молодого князя такой невесты.

Хотя чем больше Яровед смотрел на Лютаву, тем сильнее ему хотелось именно ее видеть княгиней Подесенья и старшей жрицей на Ладиной горе. Не важно, что ее покровительница – Марена, ведь Марена – лишь другой, темный лик Лады. Верховные жрицы Ладиной горы бывали из посвященных и той, и другой богине. Борута, которая правит там сейчас, третий год жаждет выйти замуж, а ее жених, боярин Легослав, по два раза в год приезжает и томит разговорами: ну когда же ты ее отпустишь, волхве, когда? Это же страх что такое – жрица Лады других благословляет, а сама замуж выйти не может! А как отпустить, если среди ее младших родственниц подходящей преемницы, увы, пока не видно? Даже в священных родах не всегда родятся по-настоящему угодные богам люди, и не все носители старинных родовых имен в полную силу воплощают в себе предков, освятивших эти имена. А ведь Ладина гора – единственная в своем роде святыня, и для служения на месте тысячелетней святости пригодна не всякая. Сейчас их там только две: Борута и ее сестра Благодара – та, что сейчас под землей…

Этим вечером Лютава велела не запирать ворота. Перед самой полуночью со двора вышли двое – она и дешнянский волхв. Помня о недавних событиях, и Благота, и Лютомер, и бойники не советовали ей выходить вдвоем с чужим человеком. Но Лютава отмахнулась: волхв не станет силой добиваться чего-то такого, что противно воле богов. А если боги одобрят замысел, то применять к ней силу и не потребуется. Хазарин Арсаман никак не мог оказаться тем, кого она ждет, а вот дешнянский князь Бранемер – мог.

Выйдя на высокий берег, Лютава вынула из-под плаща свой кудес. Яровед отошел на несколько шагов, чтобы не мешать ей, и встал, сложив руки на вершине посоха. Лютаву колотило от волнения: она сама не знала, какой ответ от своего покровителя хочет получить, но жаждала хоть какой-нибудь определенности – и поскорее!

Глядя на блестящую под луной воду, Лютава ударила в кудес, закрыла глаза, выбирая песню, покачнулась, продолжая постукивать… И обнаружила, что дверь уже открыта, что звать его не надо, потому что он уже здесь. Он все это время был где-то рядом, словно стоял возле ее «навьего окна», дожидаясь, пока она заговорит с ним.

– Я знаю, что ты устала ждать, – шепнул ей в ухо низкий голос. – Я знаю. Не пройдет и трех месяцев, как ты увидишь его. Срок близится. Я отдавал тебе мою силу, чтобы ты сберегла ее для меня, я оберегал тебя, чтобы ты сберегла меня. Не с Десны, а с Днепра придет тот человек.

– Но через три месяца будет День Богов! – ответила Лютава. – Как же тогда…

– Раньше нельзя. Но вслед за Днем Богов придет новая Ночь Богов. Я знаю тот день, он придет. Жди меня. Жди…

Темнота осветилась, снова заблестела вода под луной. Дул ветер, было холодно. И первым делом Лютава ощутила облегчение. Еще не сейчас. Потом разочарование – опять не сейчас. Еще три месяца им предстоит провести в тягостном ожидании неизбежного.

Наконец-то варга Радом назвал ей срок. Через три месяца она увидит того человека, чьей женой она станет и тем отдаст свой долг духу-покровителю. Будет День Богов, когда умирают те, кому не суждено возродиться. А потом снова настанет Ночь Богов, когда умершие возвращаются на землю, оживляя еще не рожденные тела своих потомков. Они входят в тот миг, когда ребенок впервые шевельнется в чреве матери и даст ей ощутить, что отныне она не одна, где бы ни была. И тогда дух теряет память прежней жизни, раскрываясь для новой, обновляясь, как зерно, выходящее ростком из чрева Матери-Земли…

Кто-то наклонился над ней, взял за руку, помог встать. Опомнившись, Лютава осознала, что сидела на земле, уронив кудес, и поскорее сунула его под плащ, пока не совсем отсырел.

– Ну, что сказал тебе твой дух? – спросил волхв, и она даже не сразу вспомнила, как его зовут и зачем он здесь. – Ты ведь с ним говорила?

– Да. Сказал. Что через три месяца я увижу того…

– Три месяца? – Яровед поднял брови. – Велел три месяца ждать? Это же День Богов будет!

– Он сказал, что мой муж придет не с Десны, а с Днепра. Так что не выйдет ничего у нас… с князем Бранемером. Это не он.

– Жаль, – протянул Яровед. – А такая бы парочка вышла. Ну, против судьбы не пойдешь. Я-то понимаю, а вот как я это князю моему объяснять буду?

На другое утро Яровед уехал.