Послесловие
Об исторической основе сюжета

Построение научных и околонаучных теорий о таком смутном предмете, как история и мифология славян тысячелетней давности, мне напоминает возню с перепутанным конструктором. С одной стороны, за века наука накопила огромный, прямо-таки гигантский фонд разнобразных сведений. А с другой стороны, ввиду почти полного отсутствия письменных упорядоченных свидетельств, весь этот материал очень плохо согласуется между собой. Поэтому приходится тратить множество времени и сил на поиск фактов и сведение их в целостную концепцию древней жизни – но это не гарантия, что чуть позже вы не наткнетесь на еще один факт, который полностью перевернет все ваши построения. Есть миллион случаев глупо засыпаться на деталях, которых не знаете вы, но знает кто-то другой, и нет такой книги, в которой все было бы описано полно, ясно и достоверно!

Иными словами, имеется множество разрозненных фактов, то есть деталей. Выбирая вроде бы подходящие друг к другу, можно собрать, скажем, танк – но остается куча лишних деталей, в том числе какие-то крылья. Можно разобрать танк и собрать самолет – но опять остается куча лишних деталей, в том числе гусеницы и еще труба, пригодная то ли для маленького паровоза, то ли для большого самовара, но закопченная, то есть явно бывшая в употреблении! А может, это не труба, а ствол пушки? Куда ее пристроить – непонятно, как должна выглядеть собираемая модель – неизвестно.

Вот, например, хазарская дань. С одной стороны, летопись утверждает, что поляне, радимичи, северяне и вятичи платили дань хазарам, пока их не освободили князья Рюриковичи (то есть переняли ту же самую дань в свою пользу). Из археологических подтверждений имеются несколько кочевнических погребений в лесостепи, непонятно какого именно народа, причем самое северное из них – чуть выше устья Воронежа. Где лесостепь и где вятичи? С другой стороны, на территории предполагаемых данников найдено довольно много кладов арабских серебряных монет как раз хазарской эпохи, то есть торговые связи были налажены. Но каким образом хазары могли взимать дань «с дыма» – они что, пересчитали все вятичские дымы? Причем некоторые современные авторы даже утверждают, будто дань брали не белками (веверицами), а девицами! По девице каждый год из каждого дома? Они что, размножались метанием икры? В любом случае для «подымного» обложения требовалось такое плотное присутствие хазар в земле вятичей, которое просто не могло бы не оставить следов, доступных археологическому изучению. Однако ничего подобного там не найдено. Так была ли эта «дань» и как выглядела? Но ведь в летописи же написано, а это – основной источник.

Или другой случай – балты, о которых в данном романе упоминается не раз. По результатам раскопок получается, что берега Оки с притоками они покинули еще в середине 1-го тысячелетия нашей эры, а славяне пришли только лет триста спустя и заняли древние, давно заброшенные балтские городища. Но каким образом тогда сохранились сотни балтских названий больших и малых рек? Чтобы узнать эти названия, славяне должны были довольно долгое время жить в тесном контакте с балтами и от них уяснить, что здесь как называется. Иначе они просто назвали бы реки пустой земли по-своему. Ведь не могли же балты, уходя или вымирая, расставить по берегам таблички с названиями! Как это вышло – загадка.

В результате у всех историков и любителей (разной степени компетентности), ищущих истину в море отдельных деталей, все время получаются совершенно разные модели. Некоторые из этих «самолетов», собранные наиболее авторитетными или просто убедительно излагающими конструкторами, входят со временем в учебники и в сознание масс. Скажем, широко известные легенды о варягах, которых как бы призвала северная Русь, а Олег явился с младенцем Игорем предъявлять права на Киев, хотя поляне никаких варягов к себе не приглашали и единого государства с Приладожьем до той поры никогда не составляли, – пример такого вот самоваро-паровозо-вертолета, в который свято верит уже не одно поколение ученых и публики. Или более новый «миф» – о том, что ключница Малуша, мать князя Владимира Святославича, и ее брат Добрыня были детьми древлянского князя Мала. Впервые эта мысль возникла еще в середине XIX века, но это не теория и даже не версия, а просто выдумка, основанная на внешнем сходстве имен Мал и Малуша. Да и сходство-то кажущееся: во-первых, древлянского князя, скорее всего, звали как-то по-другому, а слово «мал» означает его статус – «малый» племенной князь, в отличие от «светлого князя», главы союза племен. А Малуша – естественное имя младшего в семье, маленького. Никаких иных оснований для причисления Малуши и Добрыни к роду древлянских князей нет. Однако якобы княжеское происхождение Малуши уже вошло и в романы, и в научно-популярную литературу, и даже в энциклопедии как несомненный факт!

Вот ведь парадокс – ерунду вроде застежек или глиняной посуды можно откопать, описать, классифицировать с точностью до нескольких десятилетий, а такие основополагающие вещи, как происхождение династии или общественная структура, остаются в области догадок. Впрочем, и битые горшки в истории не ерунда – по ним отслеживают движение племен и происхождение целых народов.

Если пытаться описывать не единичные события, а устройство жизни в целом, то попытки выстроить одну верную модель заведомо обречены. Сама действительность Древней Руси и предшествующих ей славянских (и не только) племен – от моря и до моря, на протяжении чуть ли не тысячи лет – была неоднозначна и многообразна. Для конкретизации же не хватает фактов, да и те, что имеются, нипочем не желают ложиться в общую схему. Всегда что-нибудь да выпадает, а из этого конструктора «лишнюю» деталь, как слово из песни, не выкинешь. Так что и академики, и энтузиасты-любители обречены вечно рыться в куче перепутанных деталей, пытаясь выстроить нечто жизнеспособное хотя бы теоретически.

Все построения автора этих строк ничем не лучше других. Но и не хуже, пожалуй. По крайней мере, я старалась выдумывать только то, о чем достоверных сведений получить невозможно, а образ жизни наших предков старалась представить, опираясь на результаты исследований серьезных ученых – археологов, антропологов и так далее, а не на псевдопатриотические домыслы о том, что-де славяне правили миром еще за десять тысяч лет до появления человека разумного как биологического вида. Да, похоже, что в IX веке даже князья жили в землянках, потому что ничего иного в славянской строительной традиции раньше X–XI веков вроде бы не обнаруживается. Землянка – не признак дикости, просто в ней легче сберегать тепло. В древности, говорят, существовало представление, что приписать человеку подвиги, которых он не совершал, означало нанести ему смертельную обиду. В отношении истории родины, я бы сказала, этот принцип тоже действует. И выдумывать сказки, восхищающие «патриотов», – наиболее верный способ никогда не узнать, что же было на самом деле.

О том, что может сказать наука насчет общественного строя славян в раннем средневековье, я уже писала в послесловии к роману «Лес на Той Строне». Здесь я хочу к этому прибавить некоторые «новости» древнерусской жизни, а именно – подозрения о кастовом устройстве оной. Например, сторонником этого мнения является Лев Прозоров (Озар Ворон), о чем и пишет в своей книге «Боги и касты языческой Руси». Вкратце его теория такова. В Древней Руси имелось в наличии пять каст: князья, жрецы, воины, земледельцы (ремесленники) и рабы. Касты жили обособленно, брачные союзы заключали только со своими, для каждой касты действовали свои запреты: жрецы избегали прикасаться к железу, воины не имели права участвовать в каком-либо производительном труде. Данные положения Лев Прозоров обосновывает ссылками в основном на былины. При всем уважении к этому источнику рассуждению вредит то, что автор его обходит полным молчанием вопрос о том, в какие эпохи касты у славян могли сформироваться. Многочисленный сравнительный материал, отсылающий к кастам индусов или древних кельтов, наводит на мысль, что кастовую систему Лев Прозоров считает общеевропейским наследием. Однако думается, что условия для формирования той или иной касты складывались в процессе общественного развития славян не одновременно.

Существование отдельной касты жрецов и в самом деле представляется вполне вероятным. Именно у жрецов всегда имелось много профессиональных секретов, которые нельзя открывать кому попало, а для успешного исполнения своих обязанностей волхвам требовались особые способности, передающиеся по наследству. Так что для жрецов было логично образовать отдельную касту еще десятки тысяч лет назад. Хотя и тут все не так просто: у народов, сохранивших шаманизм, считается, что духи сами выбирают очередного служителя, независимо от его происхождения; шаманить мог (или хотя бы имел право) практически каждый, а шаман, напротив, в свободное время ходил на охоту, как все.

Следующими, вероятно, выделились вожди и князья. В послесловии к «Лесу на Той Стороне» я уже упоминала теорию, согласно которой славяне выбирали князей, но можно предположить, что круг знатных семей, из которых выдвигались кандидаты, образовывал отдельную касту. Это могло случиться в те эпохи, когда имущественное неравенство уже достигло заметного уровня и разница между простолюдинами и знатью стала очевидна. Передача власти по наследству оформилась, надо думать, в течение VI века нашей эры.

О формировании касты производителей (земледельцев, ремесленников, скотоводов, охотников, рыбаков и так далее) говорить не стоит – ее всегда составляла основная масса населения, не входившая в другие прослойки. Зато существование воинской касты (в полном смысле слова) мне представляется наиболее сомнительным. И многочисленные ссылки на «заставы богатырские» тут ничего не меняют.

Воины добывают средства к существованию двумя путями: войной и охотой. Причем охота – источник вспомогательный, иначе сама каста называлась бы охотничьей. Чтобы не превратиться в простую шайку разбойников (которую власть и община рано или поздно истребят), воины должны воевать не только против кого-то, но и за кого-то. Просто грабить соседние общины – путь тупиковый, ибо выведенные из себя мужики в конце концов соберутся и задавят числом. Внешние враги (причем богатые внешние враги, способные служить постоянным источником добычи) имелись не везде и не всегда. Не все же имели в ближайших соседях Византийскую империю, ослабленную внутренними проблемами! Значит, для формирования воинской касты непременным условием служит наличие государственной власти, то есть князя, который, во-первых, загрузит воинов работой, а во-вторых, сможет содержать их, вне зависмости от успеха походов.

Причем содержать вместе с семьями! Ведь в касте занятие передается по наследству, то есть каждый воин должен иметь жену и несколько детей. Двух-трех сыновей – за себя и за того парня, который погиб слишком рано, и столько же дочерей, дабы обеспечить растущее поколение воинов достойными женами. А ведь воинов, в отличие от князей и жрецов, нужно много. Вместе же с домочадцами выходит еще в пять-шесть раз больше.

А теперь представим, что воин гибнет. Ведь среди людей, сделавших войну своим образом жизни, процент ранних смертей должен быть очень высок. Кто будет содержать осиротевшую семью (из семи человек)? Князь? Думается, князю гораздо проще и дешевле не содержать всю эту ораву домочадцев и сирот своих воинов, а набирать в дружину уже готовых молодых парней. Омоновцев тоже не с детства готовят, и ничего, добиваются неплохих результатов. Была бы школа и методика – а передавать ее можно не только кровным потомкам.

Конечно, я не отрицаю существование потомственных воинов вообще. Вероятно, из подобных людей состояла боярско-воеводская прослойка. Отдельные воины, знатные или удачливые, разумеется, могли на свою долю в добыче не только содержать жену и детей, но и, в случае чего, обеспечить вдову и сирот. Мальчики из этих семей могли обучаться воинским искусствам с детства, вырастая чудо-богатырями. Но таких людей не могло быть много, отдельной касты они не составляли, а скорее примыкали к князьям, образуя с ними вместе правящую прослойку.

По сходным причинам не верится в существование замкнутой касты рабов. Поскольку у раба личное потребление сведено к минимуму, содержать семью и растить детей ему будет затруднительно. Ведь на наших территориях, чтобы просто выжить и сохранить работоспособность, нужно значительно больше еды и одежды, чем где-нибудь в Индии или Египте. Ряды рабов постоянно пополнялись за счет пленников, должников и прочих неполноправных членов общины. Существование вольноотпущенников, плодов связей рабов и свободных, оставляет очень мало возможностей для поддержания кастовой замкнутости. Хотя, конечно, среди рабов могли встречаться и урожденные.

К тому же образ жизни славян раннего Средневековья не вяжется с кастовой системой. Предбрачные игрища устраивались «между сел», а значит, внутри села все друг другу были родственниками. А какие же разные касты, когда все родня? Собственно город в IX веке существовал только один – Ладога. Киев до самого конца IX века ничем не отличался от укрепленного родового поселка. Многие древнерусские городища – Полоцк, Псков, Изборск – представляли собой те же родовые поселения, только за земляным валом. Основная масса населения жила в поселках на пять-шесть, иногда восемь-десять дворов. Община была родственной, а соседскую общину образовывали просто несколько родственных объединений. И если в роду обретались два-три взрослых неполноправных «челядина», то названия отдельной касты эти трое явно не заслуживали. И профессиональных воинов, которые едят, но не работают, община смогла бы прокормить совсем немного. А один в поле – сами понимаете кто.

Таким образом, существование замкнутой касты профессиональных воинов мне представляется нереальным. Княжеская же дружина могла возникнуть в эпоху складывания древнерусского государства – то есть не ранее X–XI веков. Именно тогда на территории Древней Руси сложилась обстановка для того, чтобы подходящие люди, отрываясь от своих общин, сплачивались вокруг военного вождя, и в самом деле образовалась межнациональная дружинная культура, что подтвержается богатым археологическим материалом.

Но возникла эта дружина, конечно же, не на пустом месте. В поисках ее предшественника стоит вспомнить такую вещь, как «воинское братство». Это довольно известное древнеевропейское явление, отразившееся в фольклоре разных народов. Например, в образах Белоснежки и семи гномов или Мертвой Царевны и семи богатырей. Суть явления в следующем: все подростки общины (племени, рода) проводят часть своей жизни в лесу, отдельно от прочих сородичей, обучаясь искусству войны и охоты, идут в бой в первых рядах племенного ополчения и считаются не принадлежащими общине. Сроки «волчьей жизни» едва ли можно назвать точно, но, скорее всего, они располагались где-то между первым взрослым посвящением – в 12 лет – и вступлением в брак – 15–17 лет. «Отслужив» свое, парни возвращались «в белый свет», обзаводились семьями, а им на смену уходило в лес новое поколение подростков. Не исключено, что подобные же союзы объединяли и девочек. «Волчьи братства» сохранялись у славян до VI века как минимум, а в менее развитых в общественном смысле областях могли держаться и дольше. В экономическом смысле (не говоря сейчас о сакральном) подобное устройство жизни было возможно при господстве подсечной системы земледелия: подсека требовала меньше труда, а урожай давала очень богатый, то есть община свободно могла обойтись без рабочих рук молодых парней. Подсечная система господствовала до VII века, а потом, надо думать, «волчьи братства» стали отмирать параллельно смене типа хозяйствования вообще. Проще говоря, руки парней понадобились дома.

Такое объединение, с одной стороны, можно назвать профессиональной воинской группой, но с другой – она не оторвана от общины и находится с ней в живом взаимодействии: из нее выходили и в нее же возвращались, пройдя своеобразное длительное посвящение и заслужив полное право называться охотником и воином.

Конечно, нельзя (и даже не следует) исключать того, что иные из «волков» по разным причинам оставались в лесу навсегда, служили наставниками все новым поколениям «волчат». Кто-то из этих людей мог создать семью с симпатичной пленницей и породить «потомственных воинов». Но опять же, для целой касты таких людей было слишком мало.

С течением веков «волчье братство» окончательно оторвалось от общины и перешло в подчинение княжеской власти. Князь использовал дружину в своих целях (в том числе и для удержания общин в повиновении), содержал ее и набирал новичков по своему вкусу из самых разных источников. В данном романе отражено представление автора о промежуточном этапе бытования «волчьих братств», когда они уже вступили во взаимодействие с княжеской властью, но еще не порвали связи с общиной и пополнялись за счет ее новых поколений.

На том же материале можно построить сколько угодно других теорий и версий. Как же все было на самом деле, мы едва ли теперь узнаем. Мне представляется, что сам исторический процесс, как и фольклор, не имел единого исходного варианта былины «Добрыня и Змей», а только «общий замысел», то есть суть исторических процессов, которая в каждом конкретном случае получала собственное неповторимое воплощение.

Скажу немного о «малых племенах» – в романе из них упомянуты смоляне, угряне, дешняне. Многие авторитетные ученые сходятся на том, что известные нам по летописям племена – кривичи, радимичи, вятичи и так далее – на самом деле представляли собой союзы малых племен. Подтверждение этому можно найти в упоминаниях «светлых князей», которые, по всей видимости, возглавляли союзы племен в противоположность «малым» племенным князьям, одним из которых, вероятно, был и хрестоматийный древлянский князь Мал. К тому же, сами процессы формирования летописных племен были чрезвычайно сложными и растянутыми по времени и включали множество разнообразных этнических влияний. То есть славяне-северяне – это совсем не то, что славяне – словены ильменские. В первой половине IX века каждое славянское племя включало в себя множество разнообразных родов различного происхождения и наверняка поражало разнообразием внешних обликов и культурных традиций. Кроме того, народный костюм обнаруживает существование в разных районах устойчивых особенностей – предметы одежды, их цвет, материал, узоры и так далее, – которые группируются в населенных пунктах определенного района, в том числе вдоль каких-либо рек. Весьма вероятно, что это следы проживания малого племени, которое когда-то размножалось и расселялось вдоль реки, сохраняя детали костюма как знак своей племенной принадлежности. Смоляне упоминаются в различных документах. Угряне и дешняне – допущение автора, но нечто подобное, весьма вероятно, существовало. Недаром же река Угра и верховья Десны (Подесенье), а также ее приток Болва (Оболвь) века спустя в административном отношении принадлежали Смоленскому княжеству, хотя все земли вокруг них входили в Черниговское.

О происхождении и содержании понятия «русы» написано столько, что даже перечисление основных точек зрения займет слишком много места. Я здесь кратко изложу мнение крупнейшего российского ученого-археолога, академика Валентина Васильевича Седова. Итак, в IV веке нашей эры часть антских племен под давлением гуннов отделилась от основной массы родственных племен, проживавших в Днепровском Правобережье, и ушла довольно далеко – на Среднюю Волгу, где и прожила обособленно около трех веков. В конце VII века, испытывая давление со стороны приходивших с востока кочевников-тюрков, волжские славяне покинули свои поселки и переместились на новые места. Ушли они тремя ветвями: на верхний Дон, на верхнюю Оку и в Днепровское Левобережье. Родственность упомянутых культур подтвержается материалами археологических и лингвистических исследований. Эти три крупных племенных объединения и носили название «русы». Само слово происходит от индоиранской либо индоарийской основы со значением «светлый, белый» и является далеко не единственным примером, когда ославянивался не славянский первоначально этноним.

Разместившись на новых местах и вступив в активное взаимодействие с местными (балтскими) племенами, эти три ветви в 20 – 30-х годах IX века создали собственное государственное объединение – Русский каганат. Видимо, их побудила к этому необходимость обороняться от посягательств со стороны Хазарского каганата, наиболее могущественной в то время державы в этой части мира. Видимо, Хазарский каганат, основной соперник, использовался как образец, а титул кагана, принятый главой нового союза племен, призван был подчеркнуть его независимое и равное положение по отношению к главе Хазарии. На существование Русского каганата указывают западные источники. Столица его, видимо, находилась в Киеве – хотя до последних десятилетий IX века Киев не имел даже своего Подола и представлял собой союз трех родовых поселков на горах. Даже если полянский князь действительно жил в одном из этих городков, то Киев стоит называть скорее резиденцией племенного князя, чем собственно столицей. Совершенно нормальное явление – и на Западе, и в Скандинавии короли помещались в своих усадьбах, а вовсе не в городах, что не мешало им управлять государствами. Так или иначе, других кандидатур в распоряжении науки нет, поэтому остановимся на Киеве. Стало быть, каганом звался киевский князь, глава днепровских русов.

Русский каганат просуществовал примерно полвека и в 60 – 70-х годах был разгромлен хазарами. Политическую самостоятельность сохранили только днепровские поляне, за которыми закрепилось название «русы». Кстати, именно после падения Русского каганата, начиная с последних десятилетий IX века, в Киеве появился Подол и город начал активно развиваться. Возможно, что такую возможность ему дал «худой мир» с Хазарским каганатом, открывший путь на восточные рынки для русских мехов и прочего. Остальные – северяне, донские славяне и часть вятичей – попали в зависимость от Хазарского каганата, из которой их освободили первые Рюриковичи. И еще в XI веке ходили на вятичей походами, пытаясь подчинить-таки это упрямое и обособленное племя «генеральной линии партии».

О местоположении Русского каганата в науке нет единого мнения. Есть весьма сильные аргументы против его южного местоположения и за северное – в районе Ладоги, где его создали варяги. Но в этой книге пусть уж он будет в Поднепровье – про северный каганат я как-нибудь в другой раз напишу.

Впрочем, в мои творческие планы входит показать не столько «предпосылки образования государства», сколько наоборот – те силы, которые управляли обществом помимо государства, в нем не нуждались и даже в чем-то ему противостояли. Предметом научного исследования столь эфемерный предмет едва ли когда-нибудь станет, а вот художественного – почему бы и нет?