Глава 10

Когда мужчины вернулись от Перунова дуба – по такому поводу, угощая бога, и самим медовухи выпить неплохо, все равно день не рабочий, – князя Вершину уже поджидала Молигнева. Приведя себя в порядок, одетая уже не в цветы и травы, а в рубаху, поневу с занавеской, увенчанная рогатым убором многодетной матери, еще немного красная после обряда, она вид имела внушительный и даже грозный.

– Ну как, матушка? – весело спросил князь. – Хорошо ли ваше дело сладилось? Услышал ли Перун ваши мольбы?

– Нерадостная весть у меня, брате! – ответила старшая жрица. – Подсматривал кто-то, как мы дождь заклинали, отсюда и все беды эти. Надо виноватого искать.

– Подсматривал? – в изумлении повторил князь. – Быть не может!

– Лютава сказала.

– А ей не показалось?

– Да здесь она, сам спроси.

Князь вышел во двор и увидел старшую дочь. С разлохмаченной и кое-как приглаженной косой, с волчьей накидкой, свернутой и перекинутой через плечо, румяная и возбужденная, она стояла посреди двора, держа в руке свою сулицу, а вокруг нее толпились женщины, участницы обряда. Почти все, как Лютава, были взбудоражены, у многих рубахи липли к мокрому телу, у девушек травинки и увядшие цветочные стебельки запутались в косах. Пахло от них речной водой и травами, так что все мужчины вокруг жадно втягивали запах, жмурились, крутили головами – дескать, эх…

– Когда заклинали мы дождь, кто-то с другого берега подглядывал за обрядом, – говорила Лютава. – Я его видела и сулицей моей его ранила. Посмотрите, люди, нет ли кого раненого?

Мужчины загудели.

– Да кто ж такой-то? – заговорили со всех сторон. – Да не может быть! Что же у нас, глупые такие?

– Леший это был, Лютавка! – кричал Витомер, старший сын Богони.

– Померещилось тебе, волхва! – оторопело воскликнул Толига.

– Не могло мне померещиться! Я свое дело знаю! Я тебя воевать не учу, и ты меня сторожить не учи!

– Это верно, княжна свое дело знает!

– Ты, Новина, до смерти так сулицу метать не научишься, как она!

– Да все здоровые у нас, княжна. Косень только хромает, так ведь он с весны хромает.

– Ну, я все равно найду!

– Она найдет! – Боярин Будояр кивнул с таким видом, что, дескать, не поздоровится тому, кого она найдет.

– Что ты такое говоришь, волчица моя? – обратился князь к старшей дочери. – Говоришь, видел вас кто-то?

– Да, батюшка. Был человек на том берегу, я его видела и сулицу в него метнула. Потом гнала его по лесу, да он затаился где-то. Я бы нашла его, да Галица мне попалась.

– Галица?

– Она. Сказала, что она и была – собирала, дескать, землянику, а как меня увидела, напужалась и бежать! – сердито передразнила Лютава. – Как увидела меня, так бух на колени, мордой в мох тычется и твердит: прости, не губи, не убивай!

– Так, может, она и была? – с надеждой спросил князь. – Она – девка, на нее боги не огневаются.

– Не она, батюшка! – Лютава подавила досадливый вздох. – Я тоже удивилась, да сперва вроде поверила. А потом уж поняла – я ведь сулицу метнула в того, кто подглядывал, и ранила его. А Галица была целехонька, и рубаха не рваная, и крови ни капли.

– Точно ли ты ранила? Где же в лесу, сквозь ветки, сулицей попасть?

– Точно ранила, – уверенно ответила Лютава. – Здесь – следы крови! – Она показала сулицу, которую подняла в лесу после первого броска. – Чую, свежей кровью пахнет. Вот только не могу сказать, чья она…

– Надо, князь, виноватого искать! – снова сказала Молигнева. – А не то разгневаются боги, не прислушаются к мольбам нашим, не дадут дождя. Поля выгорят, и будет у нас опять голодный год.

Народ загудел. Два недавних голодных года всем были памятны, повторения их никто не хотел.

– А где же Галица-то? – спросила Богониха, старшая жена Богони. – Давай ее сюда, мы уж выведаем, кого она под подолом прятала!

Женщины вокруг засмеялись. Князь кивнул, несколько девчонок кинулись к жилищу Замилы, но вскоре вернулись ни с чем: хвалиска сказала, что Галицы не видела с самого утра и сейчас ее нет.

– Ну, придет, никуда не денется. – Княгиня Володара махнула рукой. – А мы и без нее виноватого найдем.

– Да разве я мешаю, мать? – Князь развел руками. – Что от меня требуется, скажите, я все исполню.

– От тебя сейчас одно требуется: вели всем Ратиславичам и мужикам из себров на лугу собраться.

Князь отдал распоряжение, разослал отроков гонцами по ближним весям. Лютава пошла у Любовидовне, чтобы немного отдохнуть, – ей еще предстояла сегодня нелегкая работа.

Ближе к вечеру на лугу стали собираться мужчины. Женская стая тщательно обыскала каждый двор Ратиславля, начав с княжьего, чтобы убедиться – ни один ходячий старик и ни один мальчишка, облаченный в порты, не остался дома и не забился где-нибудь в угол.

Мужчины собирались в середине луговины, а по краям их омывала пестрая женская толпа. А в самой середине луговины, в окружении людского моря, стояли две женщины – Молигнева и Лютава. «Сестра волков» держала в руках небольшой кудес, тоже с бубенчиками.

Виновен был кто-то один, но мужчины знали, что сейчас духи Навного мира помогут «волчице» его выследить. Мороз продирал по коже при виде отрешенного лица Лютавы – она уже искала, уже нащупывала свою, нахоженную за шесть лет, прошедших со дня посвящения, тропку в Навный мир.

Не дожидаясь и не глядя, все ли собрались и слушают ли ее, Лютава закрыла глаза и мягко ударила в кудес. Время пришло, невидимая рука подала ей знак: пора! Услышав первый, еще негромкий удар, люди замолкали, даже старались дышать потише.

негромко запела Лютава, постукивая в кудес.

Она пела, стучала, и каждый удар в кудес был шагом ее души прочь отсюда, шагом в Навный мир. Кудес звучал все быстрее, она начала приплясывать на месте, потом вращаться. Это было не так уж обязательно, но в присутствии большого количества народа битье в кудес, песня и движение помогали ей лучше, словно притягивая и наматывая, как нить на веретено, объединенные силы сотни душ.

Лютава стучала в кудес, кружилась и пела, потому что это доставляло ей удовольствие, хотя прекрасно могла бы обойтись и без внешних действий. Это могли не все волхвы, но она теперь могла, вооруженная духом Хромой Волчицы. При первых же словах песни-заклинания, произнесенных вслух или мысленно, у нее словно открывалось что-то внутри и дух устремлялся вдаль; по коже бежали мурашки, в глазах выступали слезы, но это тоже было приятно. Она продолжала видеть окружающий ее Явный мир, но смотрела на него словно бы издалека, сквозь какую-то прозрачную стену, наполовину глушившую звуки, а главное, делавшую содержание Явного мира не важным. Внутри нее образовавалось иное пространство, беспредельное по сути, и сама себе она тогда казалась огромной, как Марена. Сияющая звездная ночь, темная вода, омывающая берега бытия, оказывалась волшебным образом заключена в тесную и хрупкую оболочку человеческого тела, не теряя своей мощи. А она, Лютава, в такие мгновения ощущала счастье, какого не могут дать никакие земные блага.

– Ты звала меня! Я пришла! – коснулся сознания женский голос – нежный, звонкий, дышащий свежестью росы, сверкающей на зеленом листе.

– Ты звала меня. Я пришел! – произнес другой голос, мужской, низкий и тяжеловатый.

– Здравствуй, Угрянка, сестра моя! Здравствуй и ты, Радомер, брат мой! – мысленно ответила им Лютава. Она еще постукивала в кудес, но уже не пела и только покачивалась на месте, чтобы не выпасть из ритма.

– Зачем ты зовешь нас? Какая помощь тебе нужна? – двумя голосами спросили духи.

– У нас беда, – так же мысленно ответила Лютава. – Мы заклинали богов послать нам дождь, кто-то из мужчин подсмотрел за нашим обрядом. Я нашла бы его по кровавому следу, но чужая ворожба закрыла его след. Помогите мне найти его. Ведь пока мы не найдем и не накажем оскорбителя, боги не дадут нам дождя. Вы знаете его?

– Мы знаем его. Мы знаем, – отозвались духи.

– Но лучше тебе не знать его, сестра, – добавила Угрянка. – Не принесет это знание ни радости тебе, ни покоя твоему племени.

– Следуй за мной, – предложил голос Радомера. – Следуй за мной, сестра.

Впереди мелькнула темная тень, и Лютава уже легче различила во тьме крупного темного волка, почти черного, с полоской бурой шерсти от загривка до хвоста. Того самого, что лишь мельком показался ей при встрече со Змеем Летучим, но во второй раз ей уже было легче его увидеть.

Мелькнув пушистым хвостом, волк побежал куда-то по невидимой тропе, и Лютава понеслась за ним. Явный мир совсем исчез, кудес выпал из рук неподвижно застывшей волхвы, люди вокруг затаили дыхание. А она ничего не видела, кроме знакомого берега Угры, рощи, тропки, поляны… Вот она снова стоит над водой, пристально вглядываясь в противоположный берег… Вот она видит белое пятно, вот взор заостряется, пронзает березовую листву… Вот уже ясно видна фигура мужчины в белой рубахе, темноволосая голова… Смуглое лицо с густыми черными бровями – княжич Хвалислав замер, вцепившись в березу, и его горящий взор не отрывается от фигуры Далянки – та стоит по пояс в воде, мокрые волосы облепили высокую грудь, травы и цветы плывут перед ней, будто рождаются под ее руками, она смеется, и капли воды катятся по ее лицу…

Миг – и Хвалислав хватается за плечо, в увлечении не заметив ни Лютаву на другом берегу, ни сулицу, вдруг прилетевшую оттуда. Сулица на излете бьет его в плечо и падает в траву, но на полотне рубахи мигом появляется кровь. Хвалис отскакивает от березы, поняв, что обнаружен, и пускается бежать через лес. Он знает – если его догонят, то утопят в омуте за поворотом реки, и тогда уже одни навки да водяницы будут обнимать его своими холодными руками…

– Спасибо тебе, брат, – едва успела поблагодарить Лютава Радомера, который выследил для нее добычу. – Идите своими тропами.

– Иди и ты своей! – прозвенел в ответ голос Угрянки.

– Не упускай добычу, сестра! Удачи тебе на охоте! – добавил Радомер, и пушистый хвост темного зверя мелькнул в последний раз, растворяясь в просторах Навного мира.

А Лютава открыла глаза. Тьма постепенно рассеивалась – в Явном мире времени прошло совсем чуть-чуть, несколько мгновений.

– Ты нашла его? – обратился к ней здешний голос.

– Нашла, мать. – Лютава повернулась к Молигневе. – Это Хвалислав, сын отца моего, князя Вершины!

Толпа взорвалась криком, загудела, заволновалась. Все завертели головами, отыскивая виновника. Сам князь стоял в первом ряду, в нескольких шагах от Лютавы, Лютомер со своими побратимами – напротив, но Хвалиса не оказалось нигде.

– Да он, поди, в городе остался! – загомонили Ратиславичи, переглядываясь. – Он в святилище-то был с нами?

– Я не видел.

– И я не видел. Он ведь не шел с нами, да, Бороня?

– Я его вовсе сегодня не видел! Видать, дома сидит.

– Мы искали на дворе княжьем! – вопили женщины. – И у Замилы были! Она сказала, нет тут никого, ступайте!

– У Замилы он! Пойдем к ней! – кричала толпа и уже валила с луговины в сторону ворот.

– Тише, угряне, тише! – взывал князь Вершина. – Я все это дело разберу, правду узнаю, и кто виноват, того вы в руки получите! Ступайте по домам, ступайте!

Но себры не расходились – имя виновника уже знали, в словах Лютавы никому не приходило в голову усомниться. Сомневались только в решении князя. Однако оскорбление богинь, грозящее погубить урожай всей волости, если не всего племени, – вина слишком суровая, чтобы ее можно было простить даже любимому сыну.

Ратиславич набились в братчину, все гомонили наперебой, стоял шум, люди были взбудоражены и несколько растеряны.

– Ну, что решил, князь? – Молигнева остановилась перед Вершиной. – Виноват твой сын, так давай его сюда. Где он? У матери прячется?

– Не получишь ты моего сына, корова рогатая! – злобно ответила ей Замила, прибежавшая на шум, и не зря. – Я знаю, ты сама бы его на куски разорвала! И ты, и эта тоже! – Она кивнула в сторону Любовидовны, которая стояла возле своего единственного сына Борослава. – Вы всегда Хвалиса хотели извести, чтобы он вашим сыновьям путь не загораживал!

– Чего мы хотели, то тебя не касается, – возразила Любовидовна.

Она тоже в душе радовалась, что появился законный повод навек избавиться от сына противной хвалиски, а может, и от нее самой. А поскольку Лютомер живет в Варге, то первым наследником Вершины становится Борослав!

– Наши сыновья по кустам не бродят, за девами не смотрят! – продолжала она.

– Ну, может, случайно забрел, заблудился. – Толига попытался выгородить своего воспитанника, но без особого успеха – тому не три года, чтобы заблудиться возле самого города!

– А то я не знаю, чего твоему чернявому там понадобилось! – возразила Любовидовна. – На Далянку небось глаза пялил! И в Ярилин день он к ней подкатывался, и в Купалу еще прошлым летом все ноги стоптал, за ней бегаючи, все кусты переломал, и еще зимой все подмигивал ей глазищами своими! Небось и теперь посмотреть хотел, как она там в реке плещется!

– Его не было там! – крикнула Замила.

– Врешь! А как же Лютава сказала! – Любовидовна показала на волхву, стоявшую с кудесом.

– Она обманула! – Замила глянула на Лютаву, будто хотела взглядом проткнуть насквозь. – Она нарочно указала на него!

– Я вру! – Лютава чуть не задохнулась от возмущения и порывисто шагнула вперед, так что все бубенчики на ее одежде зазвенели. В братчине снова поднялся гул. – Да как ты смеешь! Ты кто такая! И меня, волхву, ты во лжи обвиняешь! Ты, холопка украденная!

– Молчи! – прикрикнул Вершина на дочь, болезненно кривясь, а Замила закричала, словно ее резали.

– Князь, ты это слышишь? Твою жену в твоем доме оскорбляют! Перед всеми сродниками ты позволяешь это! Чтобы твою жену называли холопкой! И кто – эта девка, эта волчица, которая живет сразу с десятью мужьями и со своим братом по матери!

Лютомер шагнул вперед, его побратимы загудели и тоже подвинулись ближе – обвинения Замилы касались их всех.

– Ты, князь, свою бабу-то придержи! – рявкнул Богомер. – Что-то я не пойму! Носишься ты с ней, как с яйцом писаным на Радуницу, а она больно много о себе думать стала! Я давно говорил!

– От худого семени не быть доброму племени! – вставил Витень, младший брат Богомера.

– Это ложь! – кричала Замила, пока Вершина и в самом деле не собрался заткнуть ей рот. – Я знаю почему! Она зла на моего сына, потому что боится, как бы он ее брату дорогу не перешел! А ее брат – волк, он не живет в роду и не может наследовать отцу!

– В бойники не навек уходят, вернуться недолго! – ответила Лютава. – Вон кузница, пройдешь через нее – снова в роду будешь. А вот кто от чужой женщины, от робы безродной, на свет появился, тому князем угрянским не бывать! Да хоть бы он из всех сыновей один остался, никогда его угряне не признают! И не надейся, выдра хвалисская!

Ратиславичи опять загудели. Княгиня Замила закричала и завыла, вцепившись в кику, согнулась пополам, словно ее поразила невыносимая боль. Этот ее крик действовал на князя сильнее любых доводов.

– Но что же теперь, в омуте топить? – рявкнул Вершина, перекрывая общий гул. – Сын ведь мой!

– Спросим богов – как они скажут, так и сделаем!

– Я знаю, что они скажут! – кричала Замила.

– А вот как через этого сына засухой все хлеба спалит, градом побьет, опять голодными останемся – вот и будет тебе сын! – наседал Богомер.

Князь Вершина сжимал зубы от досады, но возражений не находил. Он отлично знал, что князь является первым представителем своего племени перед богами и предками, а значит, еще менее других имеет право нарушать порядок.

– Перед богами все равны, князь, – отрезала Володара. – На том наша вера родная стоит, на справедливости белый свет держится.

– Ну, нашалил парень по глупости, с кем не бывает! – Толига единственный, кроме Замилы, пытался что-то сказать в защиту Хвалиса.

– Нет, это не шалости! – Молигнева покачала головой. – Боги за такие шалости всю землю угрянскую благословения лишат, нашлют на нас голод, мор и погибель.

– Да уж лучше бы Далянка за него замуж пошла, давно бы все сладилось! – в сердцах воскликнул Вершина. – Ты, мать, чем меня почтению учить, лучше бы девку уговорила не ломаться! Для кого бережешь? Для своих? Твоим не надо, за твоих ты богов сама попросишь. А Хвалису надо, за него ведь заступиться некому!

– А меня никто спросить не хочет? – с возмущением воскликнул Немига. – Нужен ли мне такой зять?

– Где он есть-то, Хвалис? – гремел Богомер. – Где прячется?

– Не знаю! – Толига развел руками. – Перуном клянусь, не знаю. Со вчерашнего вечера не видел его.

– Когда к Перуну Мокрому ходили, он был с нами? Ты кормилец, ты следить должен.

– Кормилец! Кормилец до семнадцати годов следит. А дальше он уж сам…

– Не болтай, Толига! Был он с нами?

– Как есть… не припомню. – При всем желании выгородить воспитанника Толига не мог солгать. – Не видал я его. Да я и не смотрел, правда. Не малец он беспортошный, чтоб за ним смотреть…

– А ты? – Богомер повернулся к Замиле. – Куда отрока спрятала, говори!

Младшая жена Вершины отвернулась с оскорбленным видом, и вместо нее ответил сам князь:

– Не ведает она. Сама извелась, не знает, куда подевался. Боится, не нашли ли его…

Он бросил красноречивый взгляд на старшую дочь, которая так и не выпустила из рук свою сулицу, являя собой грозный образ Марениной волчицы.

– Затаился где-нибудь… под корягой! – презрительно ответила Лютава. – Но я его найду! Сей же час в лес пойду и волков на помощь позову! Они его и под землей достанут!

Она сердилась на себя, что позволила какой-то челядинке себя обмануть, и была готова не спать хоть три ночи подряд, но выследить эту дичь, которая однажды от нее ускользнула.

До глубокой ночи князь Вершина не ложился спать. Сродники уже разошлись по землянкам, на все лады обсуждая происшествие, охая, строя разные предположения. Постепенно все успокоилось, стемнело, двери закрылись, народ улегся спать, и только князь все ходил по небольшой истобке. Иногда он останавливался около окошка с отодвинутой заслонкой и напряженно вслушивался в ночную тишину, а потом снова принимался ходить.

Мучили его два вопроса: где теперь искать непутевого сына и куда потом спрятать, если удастся найти его раньше волков во главе с Лютавой? Меру своей вины Хвалис понимает, раз не посмел показаться в Ратиславле. Подсмотреть за женскими обрядами, особенно за такими, при которых используется мало одежды, было тайной мечтой каждого без исключения мужчины – в каждом вечно живет мальчик, жаждущий нарушать запреты. Все старинные сказания как раз об этом и говорят. Но даже если удастся ублажить богинь, волков и Лютаву лично какой – нибудь иной жертвой, оставить Хвалиса жить по-прежнему дома едва ли получится. В лучшем случае Ратиславичи потребуют его изгнания. Да и лучший ли этот случай? Куда ему идти? Человек без рода – не человек, пустое место, сухой листок, несомый ветром. Кто угодно его обидит, а заступиться некому. В другой род его не примут – кому нужна чужая беда! – а без рода прожить невозможно. Останется идти куда-нибудь подальше, если еще сумеешь дойти живым, и там продаваться в челядь кому-то из знати. Но сыну хвалиски, даже по внешности такому чужому среди славян, податься будет совершенно некуда. В человеке без рода умирает душа, лишенная поддержки богов и предков, – а без души стоит ли жить и телу? Без души ты упырь, а не человек.

А решать приходилось быстро. К ночи поднялся ветер – на небе появились облака, в воздухе повисло томительное предчувствие. Боги не остались равнодушны к произошедшему сегодня. Но что они пошлют земле угрян – живительный дождь или губительную грозу с градом? В этом случае смерч общего гнева сметет не только Хвалиса, но и Замилу, а то и самого Вершину. Нового голодного года ему не простят, тем более что несчастье пришло из его собственной семьи. Уже много лет в Ратиславле недовольны тем, что он слишком приблизил к себе хвалисскую пленницу, слишком много воли дал ей и слишком много почета – ее сыну. Многие твердо верили, что Замила приворожила, присушила к себе князя, который любит ее сильнее, чем знатных жен из родного племени. Но кого она может присушить, глупая женщина, до сих пор почти ничего не понимающая в славянских богах, не умеющая творить никаких чар?

Сейчас, когда неизвестно, от кого придется отбиваться – от княгини Избраны смоленской, от Святомера оковского, а то и от хазар, сохраните чуры, – раздор в Ратиславле погубит все племя угрян. Положение нужно исправить любой ценой. Знать бы еще, что это за цена и кому ее выплатить… Нет, непременно завтра надо собрать на совет всех волхвов – и Перуновых, и Велесовых, и бабку Темяну не забыть. Пусть берут что хотят, но сделают что-нибудь.

Пока князь ходил из угла в угол, погруженный в эти тягостыне раздумья, Замила почти не умолкала.

– Ты не любишь меня, не любишь! – твердила она. – Я, я одна из всех твоих жен люблю только тебя, тебе одному отдаю все силы моей души, весь жар моего сердца – ведь у меня нет на свете ни другого господина, ни другого защитника, кроме тебя! У меня нет ни рода, ни племени, ни своей земли, ни даже бога! Ваши боги не принимают меня, я чужая им по крови, а Аллах давно отвернул от меня, живущей по обычаям неверных, свое лицо! У меня нет ни отца, ни братьев – никого, только один ты! Все твои жены только и думают, как бы угодить богам, своей родне, любая из них может уйти от тебя, если что не так, и только я одна привязана к тебе до самой смерти – а ты не ценишь моей преданности! Мой сын, единственный из твоих сыновей, никогда не предаст тебя, потому что у него тоже никого нет, только ты! Каждый из этих отроков, твоих сыновей, может убить тебя и занять твой престол сам, им все это сойдет с рук, потому что за них заступятся их родичи, эти женщины из святилищ, и только за нас с Хвалисом не заступится никто, поэтому мы умрем вместе с тобой! Поэтому нас так ненавидят! Нас хотят погубить! На нас наговаривают! Неужели ты не защитишь нас!

– Ну, на реку-то его никто за руку не приводил! – с досадой ответил князь. – Мало ли, я, может, тоже, пока не женился, все мечтал на реку сбегать посмотреть, что там и как, мы с парнями все друг друга подбивали – так ведь не пошли же! Голова, чай, есть на плечах!

– Это не важно! – отмахнулась княгиня. – Если бы не это, то что-нибудь другое! Они нашли бы другую вину, ведь они хотят погубить нас! Все они ненавидят меня и нашего сына. И я не понимаю, почему ты, князь и отец, это терпишь!

– Я и им тоже отец.

– Но я же говорю тебе, что никто из твоих сыновей не будет так предан тебе…

– Перестань.

Княгиня снова принялась рыдать.

– Семиладины-то дети не уймутся, это княгиня правду говорит, – вставил Толига, пощипывая бороду. – Лют ведь знает, что Хвалис за ним следом идет. Боится его, видать. Вот и сестру свою натравливает, чтобы терзала, как волчица лютая. Ее бы замуж отдать куда подальше. Лет-то ей сколько, у других таких уж по трое детей! Неужели не подберешь ей никого? Ты бы с Молигневой-то поговорил, отец. Да и княгиню можно на нашу сторону перетянуть. Ей тоже не надо, чтобы Лют слишком много получил, тогда ее парням маловато достанется. Уговори старших жен Лютаву выдать за кого-нибудь, лучше подальше отсюда.

– Ее поосторожнее выдавать надо, – хмуро напомнил князь Вершина. – А то ведь зять-то, знаешь…

Толига вздохнул. С древности существовало поверье, что мужчина, живущий с женщиной, может угадывать все замыслы ее отца, даже те, о которых тот еще никому не сказал ни слова. Причем вне зависимости от желания самой женщины и ее преданности своему роду. Особенно в этом способствует брак со старшей дочерью, связь которой с отцом наиболее сильна. Поэтому отдать кому-то в жены свою дочь, особенно старшую, – для князя знак наивысшего доверия к зятю, заверение в полном отсутствии враждебных намерений. Поэтому старейшины племени угрян так забеспокоились, когда в руки вятичей попали сразу две старшие дочери Вершины.

– Я не понимаю, чего хочет Лют, когда он не твой сын! – непримиримо вставила Замила. – Он ведь сын Велеса! Вот пусть Велес выделяет ему наследство! Он живет в лесу, и там ему самое место! Почему же он непременно хочет стать князем, если он не твой сын!

– Да мой он сын! – сорвался князь. – Что ты заладила, глупая баба! Мой он сын!

– Он сын Велеса, вы все это говорили!

– Да Велес-то – это я!

Князь досадливо поморщился: он избегал разговаривать с женой-хвалиской о священных тайнах, но она, видно, и впрямь верила, как большинство простонародья, что Велес был отцом Лютомера не только духовно, но и телесно.

– Да что вы все о них! – Князь сел на лавку и в досаде хлопнул себя по коленям. – Лют, Лютава! Эти двое сами о себе позаботятся, а будет надо – и еще о ком-нибудь. Нам сейчас о Хвалисе думать нужно! А ну как утром опять себры с топорами соберутся да бабы с поленьями подойдут, будут Хвалиса требовать, а я что сделаю? Город нам еще сожгут, доболтаемся!

Замила снова всхлипнула.

– Я тут… такое дело… – начал Толига, потом, спохватившись, подошел к двери, толкнул ее, выглянул в сени, чтобы убедиться, что никто снаружи не подслушивает. После чего вернулся и заговорил вполголоса: – Я вот что надумал. Я про сестру подумал, про Румяну свет Живогостевну. Помнишь, куда ее замуж отдали? На Жижалу-реку, в Верховражье, за боярина Окладу. Хоть я из лет шесть уже не видал, а все же родня. Можно удальца нашего тайком к ним отослать. Сестра моя его не выдаст, как родного примет, а в такой дали никто не узнает, каких он тут дров наломал.

– Можно и туда. – Вершина кивнул. – Все лучше, чем в омут с жерновом на шее. А богов уговорим как-нибудь.

На этот случай тоже давным-давно придумано много разных уловок: сплести чучело из травы или соломы, нарядить в одежду Хвалиса, наречь его именем и торжественно утопить вместо настоящего виновника. Хвалис? Хвалис. В омуте? Там. В святилище принести жертвы, а водяницам и соломенный парень сойдет.

– Ну, мать, признавайся, – князь строго глянул на младшую жену, – где его искать-то, окаянца?

– Галица…

– Что – Галица? Не видно девки твоей нигде.

– Она, наверное, увела его. Раз волчица говорит, что Галица его спрятала.

– Куда увела-то?

– К Просиму-бортнику, наверное, – чуть слышно прошептала Замила. Она не могла точно знать, там ли ее сын, но надеялась, что там. – Галица же там замужем жила. Ее там знают. Не выдадут.

– Верно, надо думать, там она его прячет! – сообразил Толига. – Как же я сам-то не домыслил! Ну и слава Перуну – авось и другие не догадаются.

– Завтра поутру поедешь к нему, – велел князь. – Собери припасов, всего, что в дорогу нужно. Да выбери из своих понадежнее кого, одного или двоих. Не один же он на Жижалу поедет!

– Подберу, подберу. Колоска да Новину пошлю. Они и дорогу знают, и парня не обидят. Росли вместе, как-никак.

– Смотри только, чтобы ни одна собака не знала!

– Что я, глупый, что ли? Ведь если поймают – и ему, и всем помощникам головы не сносить. А я еще пожить хочу! – Толига засмеялся. – Вот, подумывал даже жену еще одну взять, помоложе, а то от моей старухи уже толку нет!

– Жених… – пробормотал князь Вершина. – Мне бы твои заботы…

Собирались ночью, и еще до рассвета Толига вышел за ворота в сопровождении младшего сына, по имени Колосок. С ними третьим был неть Толигиной жены – Новина. Парни зевали и ежились от утреннего холода. На плечах несли объемистые мешки. Путь их лежал к реке, где на отмели лежали лодки. Там Новина с мешками загрузился в лодку и отчалил, а Толига с сыном отправились пешком по тропе – за Хвалисом.

Но на займище старого бортника Просима парня не оказалось. Бортник был неразговорчив, и Толига еле-еле из него вытянул, что княжеский сын и правда приходил сюда вчера вместе с Галицей. Но сегодня на рассвете они оба исчезли. Никаких припасов они с собой не брали, стало быть, далеко уйти не могли.

– Вот те леший! – Снова выйдя во двор из тьмы землянки, Толига в досаде хлопнул себя по бедрам. – Где его носит, встрешника этакого! Я тут бегаю, свои ноги старые топчу, спасти его, дурака, пытаюсь, он на тебе – усвистал куда-то! И Галица эта, коза тоже! Ну, куда утащила отрока?

– Она, батя, опасается, как видно, что его здесь искать будут, – сообразил Колосок. – Кто у нас не знает, что она Просиму бывшая сноха! У нее ж никого больше нет, податься больше некуда. Может, и правильно увела. Волки же по следу враз найдут!

– Правильно-то правильно, да где его искать теперь? Я-то не волк! Давай, сыне, ты ищи по реке вверх, а я вниз пойду. Да не кричи, глазами смотри. А то люди услышат – нам самим головы не сносить. Да и вон еще – послал Перун непогодушки… – Хвалисов кормилец поднял глову, с беспокойством оглядывая небо.

А небо хмурилось – рассвет пришел медленный и неприветливый. Облака, затянувшие небо, быстро наливались чернотой, словно изнутри к ним подступала сама губительная Бездна и грозила прорваться в белый свет. Дул ветер, душные порывы трепали волосы. Люди, вышедшие с утра на луговины, где сгребали сено, поднимали головы и творили Перуновы знаки. Боги послали дождь, о котором вчера просили, но не легкий и светлый дождь – на землю угрян надвигалась гроза. В душах поднимался неодолимый, давящий страх перед гневом небес, каждый чувствовал себя жалкой букашкой и отчетливо понимал, что его жизнь и смерть в руках богов. В один миг Перун мог превратить посевы, давшиеся таким тяжелым трудом, в месиво растоптанной травы, смешать зреющие колосья с землей и золой, оставить людей без хлеба! Попадись им сейчас в руки виновник небесного гнева – его, пожалуй, разорвали бы, не дожидаясь приговора жриц, и разбросали бы окровавленные части тела по полям, ожидающим жатвы, как в те давние времена, о которых осталась только смутная память в жутковатых преданиях.

Внезапная молния озарила лица. Люди невольно пригнулись, умолкли, и тут же раздался тяжелый удар грома. Снова сверкнула молния, так ярко и сильно, что люди зажмурились – все уже видели Огненного Змея, готового обрушиться на них с небес. Новый удар грома, совсем близкий, почти оглушил.

– Да слышь! – крикнул Толига вслед сыну. – К Переломичам зайди, вызнай, не было ли его там. А я сам к Мешковичам зайду. У пастухов спроси!

Толига ничего не знал о попытке Галицы и Замилы приворожить Далянку и не догадывался, что в ее роду Хвалис стал бы искать убежища в последнюю очередь.

Род Мешковичей встречал этот день в лугах, как и многие другие, торопясь убрать скошенное и подсушенное сено. Когда поднялся ветер, люди не бросили работу, а, наоборот, удвоили усилия, надеясь успеть сметать копны до того, как с неба польет. Даже на причитания не оставалось времени.

– Где же девчонки-то мои? – Рудониха, жена Далянкиного старшего брата, все оглядывалась в сторону березняка, куда две ее маленькие дочки, шести и семи лет, ушли за ягодами. – Запропали! Что же не идут, или не видят?

– Может, домой побежали! – утешал жену Рудоня. – Где там заблудиться-то, роща своя, знакомая.

– А вдруг со страху забились куда-нибудь под дерево, а молния и ударит?

– Не ударит!

– Далянка, иди поищи их! – велел Немига. – Мы тут без тебя справимся, а то и впрямь – пропадут у нас девчонки.

Далянка побежала к роще. Дождь еще не начался, но все небо потемнело, сильный ветер почти сбивал с ног. Березы над головой сгибались, ветер свистел в ветвях, и деревья гнулись, молотя по ветру длинными зелеными руками, точно пытаясь отбиться. По всем приметам, приближалась страшная гроза с молниями и градом размером с яблоко. Сердце замирало от мысли, что этот день погубит все их труды и надежды на сытый год, потому что град побьет созревающую рожь, пшеницы, овес. До начала жатвы оставалось дней десять-пятнадцать, и вот – допросились дождя!

Далянка вошла в рощу, крича и зовя нестерок, но скоро поняла, что старается напрасно, – в шуме ветра и ветвей никто ее не услышит. Далянка бежала через рощу, уклоняясь от бьющихся на ветру ветвей, и ей казалось, что она сражается с деревьями, которые, обезумев, не хотят пропустить человека… Пригибаясь, заслоняя голову руками, Далянка уже не бежала, а брела не зная куда. Хорошо знакомая роща казалось чужим и опасным местом, и пронзал холодный ужас при мысли, что от грозы раскрылся проход на Ту Сторону, в мир духов, и она зашла туда, не заметив, зашла на верную погибель! Она ведь не Лютава с ее сулицей и волчьей душой, ее сожрут здесь мгновенно! Далянка оглядывалась, но грани миров уже сомкнулись за спиной, она не видела никакого выхода, а только бьющиеся ветви и плотно сдвинутые стволы. Хотелось бежать назад, туда, где была надежда выйти к людям, и только мысль о девочках удерживала ее и заставляла продолжать поиски.

Все духи земли, леса, воды и воздуха словно ополчились на людей, и, уж верно, не напрасно! И ее вина тоже тут есть! Ради кого Хвалис явился на реку, как не ради нее? Лютава напророчила: поди, говорила, поболтай с ним! Объявится, дескать, еще до вечера, стосковался ведь! Он объявился гораздо раньше вечера и тем погубил не только себя, но и всех угрян.

Путаясь в подоле рубахи, который нещадно трепал ветер, Далянка бежала по тропе вдоль реки, заглядывала в разные укромные местечки, где, как она знала, любят играть Рудонины дочки.

– Аюшка! Малоня! – кричала она, но ветер разрывал имена на клочки и сразу уносил, топил в шуме ветвей и далеких громовых раскатах.

И вот впереди мелькнуло что-то белое.

– Вот же вы где! – с облегчением вскрикнула Далянка, бегом бросилась к мелькнувшему пятну, обогнула березу… и налетела прямо на Хвалиса.

Он глянул на девушку с не меньшим изумлением – в шуме ветра и мелькании ветвей он не услышал крика и не заметил ее приближения. А Далянка оторопела: она как раз думала о нем, но никак не ожидала его здесь встретить!

– Ты здесь откуда? – воскликнула она.

Едва ли Хвалис ее услышал, но догадался по ее лицу, что она сказала.

– Я… Повидаться хотел… – пробормотал он, и Далянка тоже сама поняла, что ответить ему особо нечего.

Сидеть на займище у Просима Хвалису было и скучно, и опасно. Ратиславичи ведь не дураки – очень скоро отсутствие Галицы свяжут с его исчезновением, вспомнят, что она жила замужем на займище старого бортника и вполне могла спрятать там своего молочного брата. Каждый миг следовало ожидать охотников, и Галица велела Хвалису уйти из дома. Вот только куда идти, не сказала. И он побрел в сторону веси Мешковичей – их угодья раскинулись поблизости от Просимова займища. Здесь он бродил все утро, не решаясь показаться людям на глаза и втайне надеясь увидеть Далянку еще хоть издалека. Галица пыталась присушить ее к нему – но похоже, изгнанная подсадка в поисках хоть какого-нибудь прибежища нашла дорогу обратно и внедрилась в сердце Хвалиса, который теперь не мог ни есть, ни спать спокойно. Образ Далянки не оставлял его ни на миг и не давал думать ни о чем другом.

И вот она стоит перед ним. Встревоженная, с прядями волос, выбившимися из-под беленькой косынки, которой она повязывала голову от солнца, Далянка даже в простой будничной рубахе выглядела стройной и прекрасной, как богиня Леля.

– Далянка! – Княжич шагнул к ней и схватил за руки. – Ты едва стоишь! Что с тобой! Ты бежала! За тобой гонится кто-то?

Девушка попятилась. Вчера она была на луговине перед святилищем. Всех мужчин ее рода призвали туда наряду с прочими, и они с матерью и бабкой их провожали. Далянка знала, что натворил вчера Хвалис. И это он стал виновником той грозы, что сейчас расстилает свои огненные полотна над землей угрян. Если его сейчас увидит хоть один человек, сын Замилы погибнет немедленно. Его смерть сейчас, может быть, порадует мстительную Громовицу, но едва ли отвратит ее гнев: богиня уже разыгралась, уже вошла во вкус, град обременяет ее огромную утробу, в руках жгутся и дрожат молнии. Далянка едва не разрыдалась, видя, что виновник всего этого стоит перед ней и даже не думает ни о какой вине!

– За мной! За тобой сейчас погонятся, ты что, не понимаешь! – отрывисто, с трудом переводя дыхание, ответила она. – За тобой! Гляди! Гроза идет! Градом все поля побьет! Тебя убьют, ты что, не понимаешь! Что ты здесь бродишь, горе ты наше! Тебя найдут – по полям размечут!

Рядом раздался еще чей-то крик. Хвалис мигом прижался к березе и застыл, а Далянка шагнула к тропе и увидела Толигу. Хвалисов кормилец тяжело дышал, раскраснелся и вспотел, борода его топорщилась на ветру.

– Эй, краса ненаглядная! – окликнул он Далянку, заметив ее между кустами. Ему приходилось кричать во все горло, чтобы одолеть гул ветра. – Чего ходишь, чего домой не идешь, гляди, Змей Горыныч унесет! Вона как разыгралось, помилуй нас Перун! Ты княжича моего не видала здесь?

Далянка, не столько расслышав, сколько угадав содержание его речи, сделала знак следовать за ней.

– Вон он, сокол ясный! – воскликнул Толига, увидев своего воспитанника. – За что меня чуры наказали, дурака старого, и надо же мне было тебя на коня сажать! Ты что, не смыслишь, что вся эта гроза на твою голову собралась! – Кормилец показал на небо, где гром гремел все ближе и молнии уже явственно сверкали огненными стрелами. – Бежать тебе надо, дураку! Замила меня послала: найди, говорит, сыночка дорогого, увези его отсюда! Уж мы с ребятами тебя и у Просима ищем, и по лесу ищем! А ты тут с девицей прохлаждаешься! Раньше надо было! А теперь беги! Вчера еще куда ни шло, а теперь тебе никак домой нельзя – разорвут. Гроза-то вон какая! Беги живее!

– Куда? – закричал Хвалислав, наклоняясь почти к лицу своего кормильца, но едва его слыша.

– Близко нельзя – найдут! Ты же, почитай, всю волость на год без хлеба оставил! – Толигнев тоже сердился, но воспитанник и ему был как сын, поэтому оставить его без помощи он не мог, пусть и считал, что Хвалислав заслужил самое суровое наказание. – На Жижалу поедешь. Мы тебе уже и лодку приготовили, и припас собрали, мои ребята тебя проводят. Поедешь по реке до Селибора, там по лесу идти, но недолго, а там и Жижала. И не смей возвращаться, пока сам не велю. Есть там, на Жижале, городок, Верховражье, сидит там боярин Оклада со своим родом, а жена его – моя сестра. Они тебя примут, пересидишь, а там видно будет. Главное, чтобы не достали тебя наши. Вот тебе! – Боярин вынул из-за пазухи туго набитый кошель. – От матушки тут. Ну, давай живее, а то Лютава с волками выследит – я тебя защищать перед ней не буду, я тоже еще пожить хочу!

Хвалислав взял кошель и сунул за пазуху, а потом, не глядя на кормильца, снова сжал руку Далянки.

– Поедем со мной! – закричал он ей в самое ухо. Гром ударил почти над их головами, так что Толига невольно сгорбился и схватился за оберег. – Поедем. Ведь я, может, и не вернусь больше!

– Да ну тебя! – Далянка с досадой вырвала руку. – Себя спасай, дурная голова!

– Не хочешь? – Хвалислав нахмурился. Только что ему казалось, что Далянка, беспокоясь о нем, дает ему надежду, так неужели это обман? – Ну, тогда я вернусь еще! Вот увидишь!

– Поезжай, горе мое, а мне в город надо матушку твою спасать! Долго ты еще меня держать будешь? – орал Толига, с трудом перекрикивая шум ветра и раскаты грома.

Хвалис вопросительно глянул на него.

– К Просиму беги, там Новина с лодкой ждет! Под берегом, увидишь там!

Позади раздался еще чей-то слабый крик. Далянка обернулась и увидела на дальнем конце тропы те две маленькие фигурки в белых рубашонках, которые искала и высматривала везде.

Ахнув, она бросилась навстречу нестерам, которые бежали к ней, и вдруг остановилась: в десяти шагах позади девочек между кустами стоял волк. Он просто стоял, наполовину показавшись из зелени, и внимательно наблюдал за людьми круглыми желтыми глазами. Далянке показалось, что серо-рыжая морда зверя выражает отчасти тревогу, отчасти добродушие – как у умной и преданной собаки.

В первый миг замерев от неожиданности, Далянка сорвалась с места и со всех ног кинулась навстречу девочкам, схватила их обеих в охапку, но поднять не смогла.

– Волк, волк! – лепетали наперебой Аюшка и Малоня. – За нами! Мы заблудились, а он бежал за нами, но не съел!

Далянка снова подняла глаза и посмотрела поверх двух светловолосых головок с короткими косичками. Зверь все так же стол на прежнем месте, глядя на них, совершенно неподвижный среди мечущихся зеленых ветвей. А потом подался назад и мигом исчез за кустами.

От облегчения и волнения у Далянки выступили на глазах слезы. Она стояла, наклонившись и обняв обеих девочек. Волк и не собирался их есть. Он нашел их в лесу и погнал, как пастух овечек, в сторону дома. А теперь ушел восвояси, убедившись, что девочки встретили родню.

Тем временем Толига торопил Хвалиса: он не понял, куда и почему убежала вдруг Далянка, но опасался, что Немигина дочь приведет людей и его воспитанник попадет в руки разъяренных угрян.

– Давай живее, а не то приведет людей, и себя погубишь, и меня, голову мою седую! – тормошил кормилец своего воспитанника. – Девка людей приведет, отцу скажет, и тебя разорвут, и меня заодно!

Хвалис вздохнул и пошел по тропе, не торопясь, не обращая внимания на порывы ветра и первые капли дождя. Уход был не намного лучшим выходом, чем смерть, – ведь никогда он больше не вернется на Угру, не увидит Далянку… Или – еще вернется?

Молния ослепительно вспыхнула над головой, осветив каждую травинку. И в этой яркой вспышке Хвалис увидел, что перед ним стоит женщина – стоит, как сама Громовица Опалена, госпожа этой грозовой стихии. Он узнал Галицу, но сам не поверил глазам. Это была словно бы совсем другая женщина – властная, уверенная. Черты этой женщины и раньше понемногу поступали под привычным обликом послушной и недалекой челядинки, но именно сейчас Хвалис осознал, что перед ним совсем не та женщина, к которой он привык, – словно молния осветила наконец ее глубоко спрятанную внутреннюю суть.

Лютомер остановился посреди поля, подняв голову и подставив лицо струям дождя. Гром гремел прямо над головой, в тучах блестели молнии. И все ближе, все тяжелее нависала градовая туча. После каждой ослепляющей вспышки душа замирала в ожидании оглушительного раската, и Лютомеру, который унаследовал от своего божественного отца неистребимый, вечный, как сама вселенная, ужас перед огненными стрелами Перуна, стоило большого труда не пригибаться, не бежать со всех ног, не искать спасения где-нибудь под корягой…

Уже поздно. Никакими жертвами гнев небес не отвратить. Да и сможет ли он смотреть, как разъяренные угряне будут рвать на части Замилу, если не найдут ее сына?

А его едва ли найдут. Еще вчера вечером Лютава созвала волков. Теперь, когда она носила на плечах волчью шкуру в знак того, что стала волчицей, и ей было по силам созвать лесных братьев и попросить их о помощи. Несколько молодых волков, высланных для этой цели вожаком стаи, бежали за ней, пока она указывала дорогу через лес.

На том месте, где она сама потеряла след, Лютава попросила волков искать дальше. И они взяли след, но довели ее только до того бревна, где она повстречала Галицу. Волки сгрудились возле ямы под корнями выворотня, нюхали ее, кружили, не отрывая носа от земли, но смотрели на Лютаву виновато: прости, но дальше следа нет!

Лютава была озадачена. Чтобы волки не взяли сегодняшний след, человеку нужно улететь с этой полянки на крыльях! Кто бы такое сумел? И где эта Галица, чтоб ее леший взял!

Не желая мириться с пораженим, Лютава отпустила волков и пошла обратно, собираясь призвать на помощь Лютомера. Пусть попробует сам. А если и он не сможет, то она снова призовет своего Черного Волка!

Лютомер не отказал бы сестре в помощи, но понимал, что теперь поздно. Даже если он сумеет быстро найти виновника, гнев богов уже не отвратить. Легко догадаться, что творится сейчас в волости. По всем весям хозяйки с размаху выбрасывают через окрытые двери во двор всякую печную утварь: кочерги, заслонки, решетки. Мужчины стреляют по туче из луков, мечут вверх копья, пытаясь разбить ее, расколоть и не дать дойти до полей. Старики бросают куриные яйца, стараясь перебросить через полевые наделы, таким образом отвращая град от посевов. Но едва ли это все поможет. Гнев Громовицы Опалены слишком велик. Доведенный до отчаяния народ, уже видящий голодный год и близкую погибель, кинется в Ратиславль, туда, откуда к ним пришло это несчастье. Лютомер уже слышал рев и гул толпы, женские крики, отчаянные вопли Замилы, звон железа, треск ломаемых ворот и дверей… Племя угрян останется и без урожая, и без князя, останется беззащитным и обреченным на почти верную гибель…

Вновь сверкнула молния, но вместо грома послышался свист и вроде бы смех. Лютомер вскинул голову. Живая молния летела, пронзая тучи, извивалась, играла, кувыркалась, и сквозь свист и гул ветра он разбирал раскатистый задорный хохот.

И Лютомер узнал своего брата, младшего Велесова сына.

Змей Летучий! Летавец, тот, кто пригоняет тучи и может увести их прочь!

Вмиг все силы в нем вскипели: Лютомер мгновенно перекатился через голову и помчался по тропе на четырех волчьих лапах. Ни на какой охоте он так не бегал – словно старался выпрыгнуть из собственной шкуры. Не разбирая дороги, он стлался над землей, как белая молния, и летел, едва касаясь мокрой травы и грязи, разбрызгивая воду из-под лап. Новая надежда несла его быстрее ветра – только бы успеть!

Путь его лежал недалеко – на Громовую горку. Это место пользовалось особой славой – никто здесь не жил, не пахал пашню и даже не пас скотину, хотя на сухом бугре имелось много травы и рос даже мелкий березовый лесочек. Но во время каждой грозы сюда обязательно били молнии, поэтому на Громовой горке приносили летом жертвы Перуну.

Из последних сил ворвавшись на вершину горы, белый волк поднял морду и завыл. Его пронзительный, призывный вой разлетелся под небом, отразился от низких тяжелых туч, раскатился над лесом. Его услышали даже в Ратиславле, где насквозь мокрая толпа еще кипела под запертыми воротами, но большинство народа ливень и гром разогнали по домам. Белый волк выл, призывая своего брата, и тот услышал.

С воем и свистом пронзая небеса, свиваясь в кольца, рассыпая тучи искр, резвясь и играя, Змей Летучий пролетел над Громовой горкой, сделал круг, стал снижаться. На лету он вертелся, хохотал и свистел – гроза и буря, его стихия, наполняли Летавца невиданной силой, которую он мог истощить и усмирить только тогда, когда тучи растеряют свои запасы огня и воды.

– Привет, братец! Привет, волчок беленький! – Завывая и не в силах остановиться, Змей Летучий крутился над горой, разбрасывая искры. – Чего прибежал? А грома не боишься? А то гляди, ненароком хвост подпалю-у-у-у!

– Летавец, брат мой! – позвал волк. Для разговора с братьями ему не нужен был человеческий язык. – Помоги! Уведи тучи, пролей град над лесом, над водой, не над полями только! Только ты один теперь поможешь, больше никому это не под силу!

– Послали меня Перун с Громовицей Огненной, велели бросить град не на лес, не на воду, а на поля и луга! – Змей вертелся, не в силах оставаться в покое. – Вот и принес я дождь частый, гром гремучий, пламя кипучее!

– Братец, не откажи, отцом нашим тебя заклинаю! Унеси тучи градовые, отгони молнии палючие от наших стогов, от хлебов, от домов!

– Вот как ты заговорил! – Змей Летучий захохотал, вращаясь в воздухе, как дивное огненное колесо. – Я недавно к вам в гости заходил, так ты меня выгнал взашей! Как я тебя просил – пусти меня к девушке, а ты мне что? Уходи, дескать, не нужен ты нам здесь!

– Прости, братец! – Белый волк склонил голову к самой земле. – Прости. Любое желание твое вполню, только уведи грозу.

– Желание, говоришь? Любое, говоришь? – Змей перестал свистеть и хохотать, но еще несколько раз перевернулся в воздухе. Гул ветра поутих, а Летавец снова принял человеческий облик в верхней половине туловища. Змеиный хвост бешено вертелся, словно размешивал воздушные токи. – А сестру твою мне отдашь?

– Отдам, – тут же ответил Лютомер. Он не мог думать и выбирать: даже если бы Огненный Змей потребовал его собственную шкуру, спасение всего племени угрян от голодной смерти было важнее. – Бери, какую пожелаешь.

С ликующим свистом, с воплем и хохотом Змей Летучий взмыл вверх, пылающей стрелой промчался над полями, пронзил ближайшую тучу, обогнул ее и засвистел так пронзительно, что у людей заложило уши и заледенели жилы.

Ветер вдруг стих, словно упал, потом задул снова, но в другую сторону. Не веря своим глазам, угряне, стоя под дождем, смотрели, как тяжелые черные тучи, уже висевшие над самыми нивами, медленно ползут в сторону леса. А над полями шел дождь, омывая, но не ломая колосья, и постепенно стихал.

Гроза уходила, и только вдали за лесом еще громыхали далекие раскаты и посверкивала иногда среди синих туч одинокая молния, носилась то вверх, то вниз, огненным цепом выколачивая из туч последние запасы ледяного зерна.

В разрывах туч уже виднелось синее небо, в воздухе висел резкий свежий запах, весь мир «словно тряпочкой протерли», как сказала княгиня Володара. Но гроза ушла, и угряне, даже не дождавшись, пока полностью прекратится дождь, высыпали из домов и кинулись бегом на поля, скользя по многочисленным лужам, забрызгивая грязью одежду и ничего не замечая. Сам князь Вершина, еще не веря в свое счастье, мчался впереди всех домочадцев.

И вот перед ними предстало поле. Полусозревшие колосья, намокшие, спутанные ветром, клонились к земле, но не сломались, сберегли в себе драгоценный урожай и жизнь угрянского племени. Если не косой, то серпами их можно будет сжать.

– Вот спасибо тебе, Перун-батюшка! – Князь встал на колени на краю поля, прямо в грязь, и поклонился лбом до земли, в ту сторону, где затихали за дальним лесом последние раскаты грозы. – Помиловал ты нас, детей твоих! Славен будь вовеки!

Домочадцы, женщины, стали вслед за ним кланяться, благословлять милость богов. Молигнева упала наземь лицом вниз, раскинув руки, точно хотела обнять поле, и так замерла – ей хотелось обнять и защитить своими руками весь урожай, от которого зависела жизнь ее детей.

Женщины рассыпались вдоль поля, гладили колосья, многие плакали от пережитого потрясения – ведь казалось, что все уже кончено!

Вдруг Русавка вскрикнула, схватила за руку Ветлицу, дернула, закричала, показывая на лес. Сестра глянула туда и тоже закричала, а потом завопили люди по всему полю.

Из-за леса прямо на людей неслась пылающая молния – свиваясь в кольца, со свистом и гиканьем к ним мчался Змей Летучий. Не во время грозы, в безветренном спокойном воздухе, почти в тишине, эта одинокая живая молния, целенаправленно летящая к людям, порождала чуть ли не больший ужас, чем все буйство стихии перед этим. Кто-то в страхе пустился бежать, кто-то упал на колени, кто-то уткнулся лицом в грязь, жмурясь и закрывая руками голову.

Князь Вершина метнулся вперед, будто хотел закрыть собой все поле и людей разом, привычно схватился за пояс, но никакого оружия, кроме простого короткого ножа, при нем не было.

А Змей Летучий сделал быстрый круг над полем и пал сверху на кучку замерших женщин. Те в беспамятстве бросились врассыпную, иные попадали наземь, а Летавец промчался над ним, подхватил одну из девушек и снова взмыл к облакам. Мало кто успел увидеть, как это произошло, – белая фигурка, охваченная пламенным сиянием, взмыла вверх и разом исчезла, точно сгорела вмиг без дыма и пепла, растаял короткий крик.

– Дочка! – Любовидовна протянула руки и сделала несколько шагов, но споткнулась и замерла.

Змей Летучий, унесший Молинку, уже скрылся из виду. Боги все-таки взяли свою жертву, потому что никакое благо не дается ими даром.

Угряне замерли на промокшем поле. Женщины, в мокрых рубашках внезапно ощутив озноб, обхватывали себя за плечи и оглядывались в сторону города.

А от опушки за ними наблюдал тоже насквозь промокший, усталый, свесивший язык белый волк, сын Велеса. Уже потом он сообразил, что они со Змеем Летучим не договорились, которую сестру тому взять. А вдруг бы тот уже передумал и положил глаз на Лютаву? И как никогда Лютомер сейчас был рад, что Молинку всегда считали более красивой…

Грозу, чуть не погубившую урожай, и явление Змея Летучего, унесшего одну из княжеских дочерей, еще долго вспоминали в Ратиславле. О Молинке говорили много – только и было воспоминаний, какая она была красивая, разумная, приветливая. Женщины Ратиславля собрали между собой полотно, шерсть, готовые рубашки, полотенца, нитки, всякое прочее, что дают девушкам в приданое. Любовидовна сшила женский повой и кику. Вещи эти относились на Громовую горку и там складывались – к утру все исчезало. Но на скорую встречу с девушкой, взятой в жены Змеем Летучим, надеяться не приходилось. Бабка Темяна спрашивала о ней духов, и духи сказали: живет она в хорошем доме, все у нее есть, слуги верные и по дому хлопочут, и на поле работают, а ей заботы нет, одно плохо – скучно без людей. И не ранее чем через восемь лет от нее можно ожидать настоящую весточку: когда ее старшему ребенку исполнится семь лет и его отошлют на воспитание в материнский род – к людям.

Но Лютава еще долго не могла успокоиться. Она винила себя, что не уберегла сестру, хотя ведь знала, кто за ней охотится, и должна была при первых признаках грозы первым делом подумать о Молинке. Лютомер пытался ее утешить: Змей Летучий забрал Молинку по уговору, а иначе тысячам угрян грозила бы голодная смерть зимой. Но и здесь Лютава видела вину Хвалиса. Если бы он тогда не внушил княжичу Доброславу, что угряне хотят его убить, тот не бежал бы, прихватив с собой двух Вершининых дочерей. Если бы Молинка не попала в Воротынец, она не узнала бы княжича Ярко, не полюбила бы его и ее тоска по нему не открыла бы к ней дорогу для Змея Летучего. Но на Змея они нашли управу, и никогда он не получил бы девушку, если бы не эта гроза, в которой опять-таки был виновен Хвалис! Лютава даже пыталась объяснить это князю Вершине, но он только вздыхал и говорил, что «судьба такая». Потеряв разом двоих детей, он не хотел слушать о чьей-то вине.

Но Хвалис пропал бесследно, спросить ответа было не с кого. Многие подозревали, что князь Вершина, Замила и Толигнев знают, куда делся виновник всего произошедшего, но для всех прочих это оставалось тайной. Старейшины не настаивали: из семьи князя к людям пришло несчатье, но семья князя и расплатилась, отдав свою дочь. Равновесие было восстановлено. В Ратиславле надеялись, что сын хвалиски исчез навсегда, унося с собой свою неудачу, и больше никогда не покажется в земле угрян.

А тем временем Кологод совершил еще один поворот, настало время жатвы. Год мягко клонился к осени, день уменьшался, набирала силу Ночь Богов – время, когда прежде жившие возвращаются в земной мир.