Глава 8
– Вставай, сынок!
Чья-то рука легко, как сухой лист, коснулась лба. Пребран вскочил и сел на лежанке. И перина была слишком мягкая, и настилальники из хорошего тонкого льна – года три так не спал! А хуже всего то, что в чужом непривычном месте ему не удавалось расслабиться. Он говорил себе, что это его родной дом, под этой кровлей он впервые свет увидел и вырос, бояться нечего! Он и не боялся, но и дома себя не чувствовал.
Еще в отрочестве он томился, когда приходилось проводить лето с людьми. Ему здесь было тесно. В лесу он ощущал себя огромным, как сам лес, а в Витимерове стены дома давили, как слишком узкое платье. Здесь он чувствовал себя маленьким – только чтобы между четырех стен поместиться. Здесь он был не настоящим, будто лишь притворялся Пребраном, сыном Бранемера и Милозоры; не жил, а лишь выжидал, когда пойдет первый снег и он сможет уйти со своей молодой дружиной в лес, где вновь станет огромным, как само всемирье.
Но этому должен был прийти конец. Его привезли сюда, чтобы здесь и оставить. Ему двадцать лет, он должен жениться и осесть дома, в человеческом мире. Иначе его ждет медвежья шкура. Только сам Пребран знал, что истинное действие заклятья будет не таким, каким думали его родные. До двадцати одного года он в полнолуние превращался в медведя, а весь остальной срок жил человеком. После двадцати одного года, останься он в лесу, стало бы наоборот: трое суток полнолуния он будет человеком, а остальное время – медведем. Только женитьба, прикрепляющая к миру людей, лишила бы его возможности надевать медвежью шкуру, а этого он не хотел.
Но невеста, которую выбрал для него когда-то Бранемер, пообещала отпустить его. Она сказала: «Когда твой отец даст свободу Унеладе, я дам свободу тебе». Теперь, когда он приехал, Бранемер должен отпустить плененную Ладу, а стало быть, и Пребран будет свободен от обручения. По крайней мере, род невесты от него отступится. Остается его собственная родня. Отца он повидал лишь мельком, но мысль о таком разговоре сильно смущала. Бранемер с детства запомнился ему как человек-скала, не отступающий от своей воли. И здесь ничего не изменилось, несмотря на то, что сам Пребран теперь не уступал отцу ростом. Если отец твердо намерен его женить, избежать свадьбы можно будет только ценой полного разрыва с родом. Да и зачем ему человеческий род – тому, кто намерен оставшийся век прожить медведем?
Но эта мысль внушала ужас. Еще в детстве Пребран слышал сказания о том, как в медведя превращался проклятый матерью сын, а потом охотники, сняв шкуру с убитого зверя, находили под ней человеческое тело. Тому, кого проклял род, удачи не будет ни в человечьем облике, ни в зверином. Если бы удалось как-то выпроситься… А зная, как мало красноречив, Пребран приходил в отчаяние; душа его билась, не находя выхода, будто птица в силке.
Вечер Пребран провел с матерью: отец почти сразу ушел с Лютомером и Лютавой в святилище, и туда же, по словам Милозоры, очень скоро отправилась и Младина. Благодаря всему этому мать и сын, не видевшиеся три года, смогли провести вечер вдвоем.
Вид Милозоры поначалу поразил Пребрана: неужели она так постарела за три года? Его изумило, что она стала ниже его ростом на целую голову, будто усохла телом от тоски по единственному сыну. Неловко обнимая ее перед санями, Пребран испытывал грызущее чувство стыда, будто сам был виноват в том, что рука времени так сурово по ней прошлась. Все эти годы он старался не думать о ней – о той женщине, которую обязан был любить, почитать и оберегать от страданий. Она запомнилась ему молодой красавицей, и теперь, видя перед собой настоящую старуху, он дивился, что за злое колдовство ее так изменило. Только позже он сообразил, что первые семнадцать лет своей жизни просто не замечал, как она старела, как прибавлялись морщины на лице и седина в волосах. Она осталась в его памяти такой, какой он узнал ее ребенком. И только сейчас, после долгой разлуки, сумел увидеть такой, какая она есть. А увидев, он будто полюбил ее вновь, со свежей силой, прочной благодарной любовью не ребенка, а почти зрелого мужа, уже понимающего, чем обязан матери. Послала бы она его сейчас за моложавыми яблочками – пошел бы, до самых верхних небес добрался бы! Стало стыдно и прежнего пренебрежения, и своего тайного желания уйти снова в лес. Раньше Пребран тревожился лишь о том, как станет говорить с отцом – ведь Бранемер желал видеть сына женатым мужчиной и своим преемником. А теперь испугался горя, в которое такой разговор повергнет мать.
А она только об этом и могла говорить. В княжей избе был готов целый стол, уставленный блюдами на десятерых, но так вышло, что сели за него только Радом и Пребран с матерью. От волнения и смущения Пребрану кусок не лез в горло, но он старался есть, боясь ее обидеть. А Милозора то и дело тянулась к его руке, одновременно желая прикоснуться к своему сокровищу и опасаясь этого чужого, неразговорчивого мужчины, в котором только она и могла разглядеть черты прежнего мальчика.
– Соколик ты мой, яблочко мое наливное! – приговаривала она, сидя напротив него за столом. – Как же ты порадовал меня! Хоть ложись и помирай! – Она заплакала, стала утирать слезы, смеясь. – Чего еще мне надобно? Я уж думала, кончена жизнь моя, буду теперь, как иные старухи, чужих детей качать до самой крады…
Пребран вопросительно глянул на нее: каких чужих детей? Откуда тут чужие дети?
– Отец ведь заново жениться задумал, – пояснила Милозора, зная, что он ничего не ведает о положении дел дома. – Потому и Ладу эту привез с Угры. А что, она девка распрекрасная, будто Заря-Зареница, и родом хороша: мать ее – из угрянских князей, бабка – из вятичских. Вот он и говорил: коли сын не воротится, придется новую жену брать и новых сыновей от нее ждать. Прости, говорит, матушка, да сама понимаешь. А я что, я понимаю. – Княгиня снова всхлипнула и тут же устремила на Пребрана обожающий взор. – Коли так… не могу же я противиться, коли земля дешнянская без князей остаться может! Я уж как-нибудь… Я бы их как внуков своих бы нянчила…
И Милозора снова заплакала: как ни крепилась она, намереваясь преданно нянчить детей своего мужа от другой, молодой жены, это означало бы полное крушение ее бабьей жизни, и с этим она так легко смириться не могла. Да и кто бы смог?
– Ну да что я? – сама себя попрекнула княгиня. – Смотрю на тебя, звездочка моя, а сама все про старое горе думаю! Теперь-то все по-иному пойдет! Справим свадьбу, буду я твоих деточек качать!
Из глаз ее потекли обильные слезы радости, а у Пребрана защемило в груди, и он ниже опустил голову, чтобы мать не видела его лица. Если он сейчас скажет, что не желает жениться, а желает вернуться в лес – он не медведь лютый будет, а гораздо хуже. Бывало, он раньше жалел, что у отца не нашлось других сыновей, но получить их ценой бесчестья матери? Если он на это согласится, значит, человеком он вовсе никогда не бывал, ни денечка. Даже когда расхаживал на двух ногах.
Он так ничего и не сказал ей. Шевелились мысли: если сама невеста от него откажется, то он будет не виноват… Да, ну а как же мать? Какая, к марам, разница, кто виноват, если его мать на старости лет будет вынуждена уступить свое место другой, молодой женщине, а сама сойдет чуть ли не в челядь? И он, ее сын – не мужчина, а слизняк, если допустит такое. Он должен не просто согласиться на свадьбу, он должен биться за невесту хоть с чудом-юдом двенадцатиголовым! Хорошо, что пока от него не требовалось ответа: княгиня видел, как смущен ее сын, совсем отвыкший от дома и домочадцев, и говорила все время сама.
Когда они уже собрались спать, пришел отец.
– Бросила тебя невеста! – чуть ли не с порога объявил он.
Пребран вздрогнул, а княгиня выронила ковш. Бранемер выглядел возбужденным, но непонятно было, обрадован он или огорчен.
– Нейдет за тебя Лютомерова дочь! – продолжал Бранемер. – За Хортеслава идет. Она его с того света вытащила, он очнулся. Теперь, говорит, это мой жених.
– А мы как же? – потрясенно воскликнула Милозора.
– Мы? – Бранемер усмехнулся. – Зато нам другую девку оставляют. Унеладу Красовитовну, Ладушку нашу! Повезло тебе, сыне! – Он размашисто хлопнул Пребрана по плечу. – Та еще лучше этой! У этой вид смурной, глаз темный, а та – чисто заря ясная!
Милозора переменилась в лице, не зная, как отнестись к этой новости. Она не стала бы спорить, что Унелада красивее сестры, и в другой раз она бы только порадовалась такой невестке. Но ее смущала мысль, что женой сына станет и войдет в дом та самая девка, на которой думал жениться сам Бранемер.
И вот настало утро. Мать разбудила Пребрана и отправила в баню. Сама она поднялась еще раньше – да спала ли она этой ночью вообще? – и уже все приготовила.
Пребрана собирали и снаряжали, как жениха: расчесали волосы, надели новую красивую рубаху, новый кожух с красным поясом, шапку с красным шелковым верхом. Никогда в жизни он не одевался так хорошо, но чувствовал себя отвратительно. Все здесь смущало, стесняло, злило и раздражало его. Не хватало старой одежды, потертой и пахнущей лесом, не хватало медвежьей шкуры, к которой он так привык и уже смирился с мыслью, что будет носить ее всю жизнь. В лесу были свои порядки и правила, а в городе – свои, и здешних он совсем не знал. Мать подсказывала ему каждый шаг, и это тоже злило его – он был давно взрослый и привык жить своим умом. В лесу. Здесь, в родительском доме, своего ума не хватало. Вся предстоящая жизнь казалась сплошной неволей; хотелось рвануться, вырваться из рук и убежать в лес, где все просто и знакомо.
Но вот ему вручили старинный топор с выжженными на рукояти знаками небесного огня и повели к Ладиной горе. Вокруг кипел народ: главным образом женщины и девки плясали, скакали, вертелись под беспорядочную гудьбу – все это было призвано разбудить весну и отогнать зиму подальше, чтобы уж не вернулась. Женщины, да еще такие буйные, пугали Пребрана, хотелось держаться от них подальше, но они, как безумные, все прыгали у него перед глазами, так он жмурился на ходу. Неужели среди всего этого придется жить? Звериная тоска по священному покою леса разрывала его грудь под праздничной рубашкой, и все его самообладание было нужно ему, чтобы не броситься с рычанием на этих попрыгушек и не разбить пару голов обрядовым топором Перуна. А что? Если сделать это, от него отстанут навсегда.
Вот шествие миновало мост через уже вскрывшийся ручей и приблизилось к подножию Ладиной горы. Перед воротами Медвежьего двора уже расхаживал Велес – огромного роста, закутанный в медвежью шкуру, с высокой личиной и тяжелым посохом. Только человеческая рука, державшая посох, давала понять, что это все-таки не зверь. Но Пребран не знал, кто это, и вместо лица видел только медвежью личину с необычайно огромными зубами.
При виде Велеса он невольно вздрогнул и крепче сжал рукоять топора. Вокруг своего повелителя носилась, прыгала, вертелась и выла целая толпа в волчьих шкурах – это были лесные и зимние куды. Против Пребрана стоял тот самый мир, из которого он вышел. Он даже остановился, будто разучился ходить. А на самом деле не знал, куда идти: вперед или назад. Он шел прочь от Велесова мира, а тот оказался у него перед лицом. Но это не странно: там все наоборот. Позади женщины и девки в белых и красных одеждах притоптывали, прихлопывали и пели «лели-лели», а впереди беспорядочно скакали и выли серые косматые духи: это было как две реки, текущие навстречу друг другу, и одна должна была одолеть другую. Та река, что знаменовала весенний домашний мир, подталкивала Пребрана в спину побуждала вступить в борьбу с той, лесной и зимней, к которой он сам еще мысленно принадлежал. Он не хотел расставаться с духом Велеса – вот этой рослой мохнатой фигурой с клыкастой пастью вместо лица. Река толкала его на борьбу с самим собой. Но как он мог отступить, когда оружие уже было в его руке?
– Ты кто таков? – низким голосом прорычал Велес и встал, преграждая ему путь к воротам и воинственно держа посох наперевес. – Зачем сюда пришел?
Пребран смешался, забыл, что положено отвечать.
– Скажи: за невестой пришел, за Ладой! – подсказали сзади.
– За Ладой? – повторил Велес. – Ишь, какой шустрый! Нет тебе к ней дороги! Одолей меня сперва, тогда и иди!
– Давай, сынок! – раздался откуда-то из-за спины низкий голос отца. – Давай, наваляй этому чуду-юду, чтоб себя не вспомнил!
Что-то такое Пребран помнил с детства: лет в шесть-семь ему впервые дали в руки деревянный легкий меч и стали обучать владеть им. И уже тогда отец подбадривал его, радуясь первым шагам будущего воина, своего преемника и защитника дешнянской земли.
Он не хотел этой борьбы. Он хотел, чтобы все оставалось по-прежнему, как в предыдущие годы. Но время нельзя остановить. То, что было возможно в шестнадцать и семнадцать, стало невозможно, когда ему пошел двадцать первый год. Само время подталкивало его в спину и сжимало его пальцы на рукояти топора. Оставив все как есть, он обездолит свою мать. И еще есть эта дева – та, которая сидит в подземелье уже почти полгода. Чтобы она наконец увидела белый свет, он должен одолеть это чучело.
Не успев подумать, Пребран шагнул вперед: тело само отозвалось на память детства. А может, и не его детства, а гораздо более глубокую – память всех тех дешнянских Перунов, что в этот день приходили сюда в течение не одной тысячи лет. Ему бросили вызов, и у него не осталось иного выбора, кроме как принять его.
***
Снова на Ладину гору пришел великий праздник – Медвежий день. В который раз – и сама Лада не знала, да и не хотела знать. Для нее от самого зарождения мира повторялся все тот же самый круг: от пробуждения к расцвету, от увядания к закату, а от глубокого зимнего сна к новому возрождению. В городе Витимерове уже с рассвета стоял шум, из окошек валил дым, хозяйки пекли блины. И только сама Лада ничего этого не слышала.
Она лежала где-то глубоко-глубоко в темноте, на самом дне всемирья. В этом сне она была человеком только выше пояса, а ниже – медведицей с черными подошвами и мохнатыми лапами. Человеческая ее половина была стара, слепа и беззуба. Без сил, без глаз, без голоса и почти без дыхания покоилась она где-то в толщах земли, будто самый глубокий корень древнего дерева, лишь каким-то краешком сознания ожидая, что этому сну придет конец.
Где-то очень далеко ее жених, одетый небесным пламенем, искал дорогу к ней. Он делал шаг за шагом, пламенным топором прорубая себе путь через темные облака, одолевая синцов и игрецов, которые сыпались на него со всех сторон и разбегались, напуганные грохотом его шагов по небесному своду. Сражался с вихрями и метелями, что норовили завертеть, закрутить, ослепить, сбить с дороги. Он шел и шел, отталкивая стену тьмы и оставляя за собой свет. Но еще так далеко… А когда он сюда доберется – узнает ли он невесту в зимнем облике медведицы? Не отвратит ли его мнимая старость невесты, звериная шерсть?
Сквозь толщи земли и просторы воздуха она различала его громовую поступь – сперва отдаленно, потом все ближе и ближе. Мощные удары огненного топора разгоняли темные тучи, рубили земные пласты. С каждым вдохом спящая ощущала, как становится легче давящая на нее тяжесть.
И вот звуки грозы приблизились настолько, что уже пугали. Удары грома с оглушительным треском раскалывали облака, под ее опущенные веки пробивались пламенные вспышки, и казалось, что обломки разбитого свода вот-вот повалятся прямо на нее.
И наконец раздался треск над самой головой, лица коснулось дуновение прохладного свежего воздуха. Все изменилось: она была будто птенец в яйце, которому пришел срок выходить в белый свет. Треснула черная скорлупа земли, в ее убежище проник свет. Огненный свет, который источали борода, волосы, взор Небесного Воина.
На ее остывшую кожу повеяло теплом. Она затрепетала, еще во власти чар, боясь, как бы не сожгло ее прикосновение пламенного жениха. Горячий поцелуй коснулся губ; она глубоко вдохнула, напрягла все свои силы и подняла веки, чтобы встретить его взор…
***
Запыхавшийся Пребран рывком распахнул дверь, шагнул вперед и замер, ослепленный темнотой. Дверь позади него закрылась, почти отрезав шум толпы, стало тихо. Вслепую он сделал пару шагов, и его вытянутая рука наткнулась на еще одну дверь. Пребран потянул ее на себя и увидел внизу слабый свет. Перед ним была лестница вниз, глубиной почти в человеческий рост, а там, в избе, горела лучина. Осторожно нашаривая каждую ступень, он сошел в подземное убежище и осмотрелся.
При слабом свете все вокруг перемигивалось золотыми искрами: бронзовая, медная, серебряная посуда, шелковые покрывала. Только в таком доме и жить богине весны. Но где же она сама? На первый взгляд изба казалась пустой. Пребран оглядывался снова и снова, но не видел никого живого. Возникло разочарование: уж не обман и это все? Где обещанная богиня? Ради нее он оставил позади самого себя-старого, рухнувшего на мокрую землю кучей свалявшихся шкур. Этой победой он проложил самому себе путь к чистому синему небу, не заслоненному вершинами чащи, и чувствовал себя переродившимся. Но где она – та, ради которой он отказался от прежнего себя?
Пребран медленно обошел избу, внимательно оглядываясь. Не все так просто на Том Свете: может, ему еще нужно найти вход в скрытый покой? Но за печью он наткнулся на лежанку, покрытую большой медвежьей шкурой. Рядом стоял светец; Пребран принес единственную лучину от стола и поджег вставленные лучинки: на лежанку пролился слабый желтоватый свет. Теперь стало видно, что покрывало лежит неровно. Было похоже, что под ним кто-то есть. Но страшно было приблизиться, прикоснуться. Пребран отчетливо понимал, что прикасается к величайшей тайне мироздания: перед ним была сама непотревоженная земля, еще не озаренная солнцем, не согретая теплом, не тронутая плугом. Земля, еще не пробужденная для того, чтобы дать жизнь травам, деревьям, зверям и людям.
Но он пришел сюда, чтобы ее разбудить. За право владеть ею он бился с подземным владыкой.
Пребран шагнул к лежанке, понял руку, в нерешительности опустил, потом прошел еще дальше, к изголовью. Руки его дрожали. С замиранием сердца он отогнул край темно-бурой медвежины, готовясь увидеть нечто самое прекрасное или самое ужасное, чего нельзя и вообразить. Было страшно, но остановиться нельзя: как и там, перед косматым Велесом, иная сила подталкивала Пребрана в спину и не давала свернуть с пути.
Сердце рухнуло куда-то вниз и забилось со страшной силой. Он увидел белое лицо, но даже не сразу осознал увиденное. В его чертах мерещилось нечто знакомое, но Пребран знал, что прежде не видел этой девушки. Ее никто на свете еще не видел, ибо она каждую весну рождается заново. Она красивее всех, и она единственный источник красоты, чьим отражением служат все остальные девицы, сколько их есть. Все они берут начало отсюда, из этой темноты, из-под этой косматой медвежины. И сейчас, когда медвежина снята, в тысячи юных тел войдет сила дарить жизнь, расцветет к лету, а осенью приготовится приносить плоды.
Ее лицо казалось особенно белым среди окружающего мрака, под слабым светом лучин. Она не шевелилась, и Пребран даже не был уверен, что дышала. Он никогда не видел таких красивых девушек, да на земле и не могло быть таких. Только здесь, за гранью мира живых, в небесах, под землей – где она, богиня весны, ждала Перуна, как жемчужинка в ларце, как вода подо льдом, как зерно в черной глухой земле.
Она выглядела мертвой и в то же время было ясно, что смерть эта – не навсегда. Этот сон можно нарушить. И она ждет, чтобы он это сделал. Но как?
Пребран поднял руку, желая осторожно коснуться ее белого лба в обрамлении золотых волос, но не решился. Рука дрожала. Он приложил ее к своей груди и задел что-то небольше, твердое, округлое… Да… Кольцо… Кольцо Огнесвет, которое дала ему мать, велев повесить на шею. Этим кольцом снимают чары со спящей Лады.
Пребран стянул через голову шнур, на котором висело кольцо. Нечего было и думать – развязать узелок непослушными пальцами, поэтому он просто перерезал шнур поясным ножом и бросил на пол. Уже смелее откинул шкуру, открыв лежащую до пояса. Ее тонкие белые руки были сложены на груди, белые одежды сияли во тьме. Неподвижные пальцы ждали прикосновения этого кольца, чтобы в жилы хлынула солнечная кровь, оживила, наполнила теплом.
Но Пребран не мог оторвать глаз от ее лица, забыв о зажатом кулаке кольце. И чем больше смотрел, тем сильнее она завладевала его вниманием. Весь мир ушел куда-то далеко и растворился во тьме, осталась она одна, будто спящее солнце. И чем дольше он смотрел, словно впитывая взглядом каждую черту ее лица, тем сильнее чувствовал тепло в груди. Это самое солнце зародилось и стало крепнуть у него внутри; с каждый вдохом он ощущал, как по жилам разливается огонь. Его потянуло к ней, все сильнее хотелось коснуться ее лица, ощутить ее кожу – должно быть, она нежна и прохладна, как тонкая полоска березовой коры.
Встав на колени возле ее изголовья, Пребран наклонялся все ниже. В душе вдруг родилась сумасшедшая радость: ведь именно его ждала здесь эта красота! Именно ему назначено пробудить ее к жизни и вывести на вольный свет! Пробудить любовь, которая дремлет во тьме, вывести солнце на небосклон, чтобы эта же красота озарила и согрела своими лучами весь мир.
Но для этого он должен передать ей тот огонь, который она же зажгла в его груди. Чувствуя, что сейчас способен согреть своим дыханием всю землю, Пребран наклонился и поцеловал ее сомкнутые губы.
И, еще не оторвавшись от них, ощутил, как она глубоко-глубоко вдохнула, втягивая тепло, которое он ей принес. Ее губы приоткрылись, дав ему ощутить теплую влагу ее рта, и тут ему ударило в голову: он забыл, где находится и зачем сюда пришел, чувствуя лишь мощное влечение к этой девушке. Тут она окончательно проснулась, задушенно ахнула, вскинула руки, уперлась ему в грудь и попыталась оттолкнуть. Он поднял голову и увидел ее открытые глаза с черными в полутьме зрачками. Лицо это выражало величайшее изумление.
***
…Она смотрела и не понимала, проснулась или нет. Когда-то давно к ней уже приходил этот сон: она уже видела этого парня, рослого и плечистого, такого похожего на Бранемера, но только без бороды и без седины в темно-русых волосах, с грубоватыми чертами лица, с прямоугольным лбом, даже на вид твердым как камень, с жесткими складками у рта. Не сказать чтобы он был красив, но облик его дышал силой, говорил о нраве упрямом и решительном.
Она все еще спит и снова видит тот сон, в котором Бранемер на тридцать лет моложе! Или это не она… это настоящая, истинная Лада просыпается в подземелье и видит своего божественного жениха… Но почему же тогда она помнит свое земное имя? Почему ждала, что проснется на земле, под Ладиной горой на Десне? Унелада не знала, кто придет ее будить: этого не знал даже Огневед, через которого она получала вести из мира живых. Ей было известно, что ее нареченный жених, Хортеслав, ранен – это ее не удивило и даже не огорчило, ведь она сама уговорила бабушку-судьбу отдать победу Бранемеру. О приезде Пребрана она не успела узнать и ожидала, что будить Ладу явится сам князь. И перед ней действительно был он, но только молодой. Такой, какого видела когда-то ее мать, но какого ей, как она думала, увидеть не суждено.
Она села, опираясь о лежанку и в изумлении глядя на него. Ей полагалось пробормотать: «Как же долго я спала!», но вместо этого она невольно воскликнула:
– Кто ты?
– Я…
Пребран даже растерялся. Захваченный чувством, он упустил все мысли, не помнил толком, кто он такой. Зато помнил, зачем пришел.
– Вот! – Он протянул ей кольцо. – Огнесвет…
Унелада глядела то на него, то на кольцо. Он сам не сообразил, что невольно ответил на ее вопрос, а между тем она поняла так, что он назвал ей свое имя.
– Это тебе, – добавил он, взял ее руку и надел кольцо на палец.
И сжал ее кисть, не зная, что еще сказать, но уверенный, что хочет остаться рядом с пробудившейся весной на всю жизнь.
– Откуда же ты взялся? – Унелада жадно рассматривала его и видела все больше сходства с отцом: и внешнего, и внутреннего, сколько его могла видеть разве что Милозора.
Унелада знала, что у Бранемера есть взрослый сын, но свыклась с мыслью, что он никогда не вернется – возможно, потому, что именно этого ей и хотелось. И теперь, когда он появился и сидел перед ней, у нее было чувство, что он с неба упал или был слеплен из снега и ожил, как в сказании. Чудом возникший уже взрослый сын «старика и старухи», которые так долго считались бездетными.
И в то же время она не могла отделаться от мысли, что перед ней – сам Бранемер, но молодой – тот самый, которого она так желала увидеть еще осенью и жалела, что не родилась на тридцать лет раньше! Само собой свершилось то чудо, которого не могла совершить самая мудрая волхва. В то время как Унелада вздыхала, думая, что это чудо не под силу никому на свете, Лада лукаво улыбалась издалека, зная, что она уже сделала то, что смертные считали невозможным. Но Унеладе сейчас казалось, что ради нее, ради ее несбыточного желания богиня оживила ее мечту. Она упивалась восторгом от мысли о безграничном могуществе богини весны и ощущала себя к нему причастной. Только сейчас, в эти самые, последние мгновения ее пребывания в подземелье она завершила свое посвящение – не через боль, страх и смерть, как иные, а через чистый восторг сбывшейся мечты, который дал ей в полной мере ощутить мощь ее небесной покровительницы.
Унелада протянула руку и коснулась его щеки – нет, это был не морок. Пребран взял ее руку в свою. Он смотрел на нее с тем же восхищением, что и тот, осенний Бранемер, но без прежней рассеянности и сожаления о несбыточном: он был весь сосредоточен на ней, уже предан ей всей душой, и в его восторженном взгляде горела радость открытия, обретения новой цели в жизни. Она и была этой целью. У этого Бранемера не висело за спиной ни прожитых лет, ни старой жены, ни разочарования в мечтах о наследнике – он весь принадлежал только ей, своей юной Ладе. И все хорошее, что сужено было ему в жизни, еще лежало впереди, – нетронутое, нерастраченное, тесно связанное с ней и ни с кем иным.
Унелада вскочила и придвинулась к нему вплотную, взяла его в лицо в ладони, жадно вглядываясь в каждую черту и смеясь от недоверчивой радости. И Пребран, глядя в ее сияющие глаза, себя не помнил от удивления и восторга: она любила его! Он всем существом ощущал исходящие от нее горячие волны любви; эта любовь уже лишила его воли, заслонила все прежнее. Но он не жалел об этом, потому что и сам не хотел ничего, кроме как служить ей до самой смерти.
– Милый ты мой! – Унелада сжала ладонями его щеки, потом взъерошила волосы, которые Милозора сегодня утром так тщательно расчесывала и укладывала. – Как же долго я ждала тебя!
И ему уже было стыдно, что он заставил ее ждать так долго, пока скрывался по лесам и думал, что ему судьба никогда оттуда не выйти.
– Я больше не уйду… – проговорил он с твердой уверенностью, будто дороги назад ему просто нет.
– Конечно, не уйдешь! – Пробужденная Лада обвила его шею своими нежными руками и прильнула к щеке. – Ты мой муж отныне, а я жена твоя!
И она поцеловала его со страстью, которая так долго копилась в ней среди подземного мрака. Кольцо Огнесвет сияло на руке Лады, обнимавшей своего медведя. Она нашла своего суженого, того, кому могла дать счастье, того, кто ждал ее все эти годы где-то во тьме…
***
Выведя пробужденную Ладу на волю, будущий дешнянский князь Пребран Огнесвет справил свадьбу тем же вечером, как это и было принято в роду. Будущему полоцкому князю, хоть он тоже не остался без невесты, со свадьбой предстояло ждать до возвращения домой, а это нельзя было сделать так уж быстро – пока не спало половодье и не просохли сухопутные дороги. Хортеслав спешил, зная, как тревожится о нем дед, отпустивший внука по невесту почти полгода назад, да и сам беспокоился, как там что: дед ведь старый, всякое может случиться. Тем не менее миновал целый месяц, прежде чем молодому князю с невестой и дружиной удалось уехать с Десны, и только в зеленый месяц травень они наконец прибыли в Смолянск, родной город Хортеслава.
Здесь правили его родители, князь Зимобор с княгиней Дивиной, а наследовать им готовился Велебор – второй из шести сыновей. Всего же детей у них было девять. Однако князь и княгиня вовсе не были равнодушны к судьбе своего первенца, отданного деду и оторванного от них вот уже тринадцать лет, и очень обрадовались его приезду, к тому же с невестой.
Младину сопровождал отец, а еще брат Унелады Радом со своей лесной дружиной, и поначалу никто ничего не заподозрил. Но еще до пира, который гостеприимный и любивший веселье Зимобор готовил весьма основательно, Хорт рассказал родителям, что привез не ту невесту, которую ему когда-то высватали. Княгиня Дивина изумленно охала, держась за щеки, а Зимобор недоуменно посмеивался, и оба с трудом заставляли себя поверить: они видели в прежние годы Унеладу, но сейчас не могли бы поручиться, что привезенная девушка, так на нее похожая – не она.
Осознав, что ему досталась в невестки дочь Лютомера, а не Красовита, Зимобор хмыкнул с весьма довольным видом. Так что подмену они готовы были приветствовать. Беспокоило их другое.
– Младина? – услышав имя невесты, княгиня Дивина разом побледнела и привалилась к стене: вид у нее был такой, будто сердце сейчас разорвется.
Зимобор тоже переменился в лице. На их судьбы дева будущего когда-то наложила тяжелый след, по ее вине Дивина потеряла единственного брата и сама едва не погибла. Им уже рассказали, что эта девушка – дочь давнего их знакомого, угренского князя Лютомера и его жены, княгини Семиславы, но все же, глядя на нее, они скорее готовы были поверить, что та самая Младина, младшая из вещих вил, дева будущего, охочая до молодых красивых парней, готовая выпить из них жизненные силы в обмен на свою краткую любовь, приняла облик земной девушки, чтобы добраться-таки до их старшего сына! В их глазах он обручился с самой смертью. И хотя после встречи в Занебесье Младина в гораздо меньшей степени ощущала в себе присутствие Темной Невесты, она все же не решалась взглянуть им в глаза.
– Ты помнишь, как я избавил тебя от венка вещей вилы? – спросил у Зимобора Лютомер.
Тот помедлил и кивнул. В тот самый день он поспешно играл свою свадьбу с Дивиной, надеясь, что оборотень отвлечет на себя ее небесную соперницу. А на рассвете пошел с молодой женой искать его, сомневаясь, жив ли спаситель.
– В ту ночь умерла та Младина, которая преследовала вас, – продолжал Лютомер. – Вернее, умерла как Дева, обратившись в Мать. А мать рада, когда ее дети находят пару и заводят семью, потому и у вас, и даже у меня все стало хорошо. – Он усмехнулся, вспомнив цену своего счастья, но, тем не менее, его путь к семье завершился победой, что без покровительства вещей вилы было бы невозможно. – А новая Дева, которая родилась у Матери – моя дочь. Ну, не моя, а… – Он поморщился, не желая вдаваться в лишние объяснения. – Вы поняли. Но это значит, что моя дочь, – он указал на Младину, – ее сестра. Но на ней лежало иное проклятье. Пришедшее совсем с другой стороны. И чтобы защитить ее, мы дали ей имя ее небесной сестры – Младины. Той, которая всегда оказывается впереди и потому не имеет соперников. И это помогло. Она одолела не только свое проклятье, но и… предначертанные судьбы тех, кто гораздо выше нас…
Он соединил беглым взглядом Младину и Хортеслава. Дело не в том, что каждый из них был изначально обручен с другим. Дело в том, что благодаря Младине Ночная Волчица Марена обрела любовь Перуна, предназначенную Белой Лебеди Ладе.
– Не бойтесь ее, – буднично закончил Лютомер и положил ладонь на голову своей дочери. – Она привлечет к вашему сыну благословение вещих вил. Вы же мне верите?
Зимобор и Дивина помолчали. Они не могли не верить тому, благодаря кому стала возможна их собственная женитьба и рождение детей. Но Лютомер всегда приносил в их существование силы, с которыми они предпочли бы поменьше иметь дело.
– Мой отец этого не переживет! – Дивина горестно покачала головой. – Он… Да он умрет, если только ее имя услышит.
– А пусть он не слышит ее имени, – непринужденно предложил Лютомер, будто это было не дело, а пара пустяков. – Он ведь того боится, что Младина – та, наверху, – и внука, и невесту его погубит? Ну так скажи ему, что хочешь сбить ее со следа и потому даешь невесте другое имя.
– Другое имя? – переспросил Зимобор.
– Да. Столпомер не должен слышать, что это – Младина. Но и говорить, что это Унелада, тоже нельзя. Поэтому вот что. Ты, мать, наречешь ее по-новому. И под новым именем она выйдет замуж за твоего сына. А о старом имени и поминать не будем, и Столпомер не станет о нем допытываться.
– Как же ее наречь? – спросила Дивина, еще прикидывая, окажет ли эта мера нужное действие.
– Теперь она – твоя дочь! – Лютомер усмехнулся и развел руками. – Тебе и выбирать.
На следующий день Младина стояла в бане на своей старой рубашке, а княгиня Дивина лила воду ей на голову и приговаривала:
– Матушка Лада, лебедь белая! Не иди ты на синее море, не омывай ты белые камни! А омой ты дочь мою, дочь нареченную, смой с нее все скорби и болезни, сглазы да оговоры, отцовы думки да материны, сестрины и бабкины, всех близких и далеких: из буйной головы, из белого лица, из ясных очей, из черных бровей… Опояшь ее поясом крепким, нареки ее именем добрым. Мать вода, мать земля! Отец – небо синее, отец – пламень ярый! Нарицаю имя тебе – Лютояра.
Дивина выбрала имя, несущее в себе силу Ярилы и волка и их постоянным присуствием способное дать покой ее отцу. Все прошлое невесты осталось позади, было сброшено, как старая рубаха, и утекло в землю, как вода. И она не жалела о нем: она смотрела в будущее, куда пойдет рука об руку с тем, кого ей назначила судьба.
А ведь вера, что грядущее будет лучше минувшего, и есть счастье человеческое.
Старый князь Столпомер был счастлив, как никогда за последние сорок лет. С тех самых пор как у него родился его первый и единственный сын Бранеслав, погибший, едва успев возмужать, никогда он не верил так крепко в счастливое будущее своего рода, как в тот миг, когда подняли покрывало с лица невесты его внука. Невеста была хороша! И не только красотой, но и силой, которой дышали ее черты. Она принесла с собой кровь и мудрость многих княжеских родов – вятичских, угренских, днепровских, даже дунайских. Муж этой женщины недоступен для соблазна вил – ведь он уже имеет лучшее, что может предложить мужчине женская природа.
Хортеслав со дня свадьбы больше не носил волчью шкуру, но сыновья его, войдя в возраст, каждое полнолуние проводили в лесу и отличались воинственностью нрава. И еще долгие века в роду полоцких правителей сохранялись предания про оборотней и передавалась постепенно слабевшая память о том, что одним из их пращуров был сам Белый Князь Волков.
2011 – 2014 гг., Санкт-Петербург