Глава 22

Ни в этот, ни в следующий день Елисава не выходила в гридницу. Вечером и утром Харальд просился к ней, уговаривал выйти хотя бы в сени на несколько слов, но Елисава не могла его видеть. Ее навестил Владимир, спрашивал, чего она хочет и что ему теперь делать, но Елисава снова принималась плакать и отвечала, что ничего не знает. Она не могла простить Харальда, но, как ни странно, гнать его прочь с решительным, теперь уже окончательным, отказом у нее не хватало духу. Слишком она привыкла к тому, что их судьбы связаны, и не могла поверить, что ее жизнь разбита.

— Да ладно тебе! — утешала Елисаву невестка, жена Владимира, молодая княгиня Милогнева, баюкая своего полугодовалого сына Ростишу. — Подумаешь, великое дело! Мужики — они все такие, сколько волка ни корми, а он все равно… козленочком станет. Других Господь не создал, Сварог не вылепил, так что надо как-то с этими жить. Да и что печалиться-то? Он же не тебе со стрыйкой изменил, а стрыйке с тобой — гордись, золовушка, какого справного мужика отбила!

— Есть чем гордиться, — вяло отвечала Елисава. — Я же на восемь лет моложе, не маков цвет, но и не колода замшелая.

— Да ты и есть самый маков цвет, ягодка ты наша ненаглядная! — приговаривала страдающая не меньше княжны Будениха. — Да где такую красавицу еще найдешь! Леший его знает, на кого он там раньше поглядывал, а как увидел тебя, какой ты стала, калинушка моя румяная, сразу все прежние девки из памяти вон!

— А ты что скажешь? — Елисава обернулась к няньке. — Я девчонкой тогда была, не понимала ничего, но ты-то знала!

— Да были разговоры. — Будениха вздохнула. — Все девки и бабы наши теремные ведали — Владимировна совсем ума лишилась от варяга этого. Сама я видела раз, как они в сенях с ним обжимались. Боялись: дойдет до князя — грозы не миновать. Это ключник Чернега выдал. Злой мужик был, завистливый, прямо желва, а не мужик, не любил у нас его никто.

— А ты-то почему ничего мне не сказала? Ты же видела, что меня обманывают, и молчала!

— Да какой обман тут, полуничка ты моя! — Нянька всплеснула руками. — Владимировна-то давно замуж вышла и в чужую сторону уехала, какая тебе от нее печаль? Небось уже деток родила и забыла про все! Ну а нам-то зачем старое ворошить? Я и сама забыла, правду сказать. Если про каждого помнить, кто с кем десять лет назад хороводился, то и свадеб не играть.

— Если что, то другой жених есть, Магнус конунг, — напомнила Соломка. — Он ведь не знает еще, что князь передумал? Ждет поди. Хочешь, поедем к нему. Все одно в Нореге княгиней будешь.

— Нет, к Магнусу я не поеду. — Елисава качала головой. — Тогда я буду Харальду почти племянницей… я этого не вынесу. К лешему такого родича.

На самом деле она даже не могла думать о Магнусе. Все ее мысли и чувства были с Харальдом. Он и радовал ее, и жестоко ранил, но вырвать его из души, забыть, посвятить себя другому было уже невозможно. Елисава ненавидела его за ту боль, которую он ей причинил, однако не могла смириться с мыслью, что в ее жизни больше не будет этого человека. Она не хотела этой любви, но знала, что вырвать ее из сердца можно будет только вместе с сердцем.

Может, монахиней сделаться? Вернуться в Киев, в Иринин монастырь… если кто ей и поможет забыть, то только Бог. Первое потрясение за пару дней прошло, но осталось давящее чувство потери — исчезло то, что наполняло Елисаву огнем и воодушевлением. В душе образовалась тяжелая пустота, мертвое место, которое было хуже какой угодно боли. Холодная бездна зияла прямо в сердце.

На третий день она наконец решилась выйти прогуляться и в сопровождении боярынь и челядинок отправилась к Волхову. Основная часть города располагалась на другом берегу, за широкой полосой воды, где сновали лодки, челноки и ладьи, а здесь, на Торговой стороне, было только само торжище, Ярославов двор и гостиные дворы с большими домами и складами для товаров. Но почти сразу за тыном княжьего двора начинался пустой берег, где только паслись привязанные к колышкам козы. Отсюда виднелся находившийся посреди Волхова остров — маленький, покрытый огромными, густо растущими ивами. Эти ивы, сплошной стеной выстроившиеся вдоль низких берегов, были тут повсюду.

Елисава перешла ручей по узкому мостику, неспешно двинулась вдоль берега. От воздуха и движения ей стало легче, опять захотелось жить. Уже не казалось, что судьба ее разбита вдребезги. В конце концов, ничего непоправимого не случилось. Никто не умер, она среди родных, под защитой братьев, ей ничто не грозит. Она может вернуться домой, может выйти за Магнуса, а нет — отец подберет ей другого жениха, причем не хуже. Князей на свете много. Уж она-то, красавица, дочь могущественного киевского князя, в девках не останется. А Харальд пусть убирается прочь. Кто он такой-то? Сын Свиньи! Харальд Свинович! Пусть убирается к лешему и ищет себе в пару хрюшку. С пятачком. Не зря отец не хотел отдавать за него ни Добрушу, ни ее, Елисаву. Кто он такой-то? Бродяга из-за Греческого моря! Все его подвиги — плоды искусства дружинных скальдов, а сокровища остались где-то в глухих лесах между Волгой и Полой. Он — никто. Да и вообще, имеет ли он право называться потомком Харальда Прекрасноволосого, неизвестно. Не случайно же один из его предков носил прозвище Хриси — так называют не просто внебрачных детей, а детей от рабыни! Если она ему не нужна, если он так любит Доброгневу, то и он ей не нужен! Она прекрасно обойдется без него. А вот как он обойдется без нее и без поддержки Ярослава Киевского — это еще вопрос!

— Земляничника моя! — Будениха вдруг окликнула ее. — Идет твой-то. Может, сказать ему, чтобы не шел?

Елисава оглянулась. Со стороны торга к ним приближалась знакомая рослая фигура. Она увидела золотисто-рыжеватые волосы, сегодня собранные сзади в хвост, и сердце вдруг забилось. Но Елисава взяла себя в руки. Почему она должна бояться встречи с ним? Пусть он боится. Это ему должно быть стыдно смотреть ей в глаза. А ей стыдиться нечего.

Княжна сидела возле самой воды, на толстом стволе упавшей ивы, а ее женщины стояли немного поодаль. Харальд подошел, но Елисава все смотрела на воду, будто не замечая его.

— Эллисив… Здравствуй. Это я, — тихо произнес Харальд.

Он говорил неуверенно, но от одного только звука его голоса у Елисавы по телу прокатилась волна теплой дрожи, и она с ужасом обнаружила, что все ее спокойствие и решимость исчезли без следа. Как ни презирала она его, все в ней ликовало оттого, что он снова рядом, что он пришел, заговорил и ищет мира с ней. Несмотря на случившееся, голос Харальда наполнял ее блаженством и заготовленные слова застыли на губах. У нее не хватало решимости их произнести, оттолкнуть его навсегда. Сейчас они в ссоре, но это еще не разрыв. Если она скажет об этом — удастся ли ей вынести разрыв и не разорвется ли тогда ее собственное сердце?

— Не сердись на меня, Эллисив, — тихо продолжил Харальд, подойдя вплотную. — Ты ведь понимаешь, что тогда, десять лет назад, я не мог полюбить маленькую девочку.

— Я этого и не ждала. Но зачем ты лгал мне? — так же тихо спросила Елисава, не поднимая глаз.

— Я не лгал. Я не говорил, что не любил Добру. Я давно ее не люблю, пойми. Я забыл ее. Я едва помню ее лицо. Не из любви, а из одного тщеславия я сочинял эти несчастные стихи.

— Так все-таки ты для нее сочинял?

— Пока шел через Греческое море — да. А когда приехал в Кёнугард и рассказывал их тебе — они были для тебя. Считай, что я сложил их заново.

— Очень хорошо, что они были не для меня. Стихи — это приворот. Я часто думаю, что ты приворожил меня, поэтому и натворила так много глупостей.

— Я… Вот, смотри.

Елисава наконец повернула к нему голову и увидела, как он, вынув из кошеля на поясе что-то маленькое, на ладони протягивал ей.

Это была костяная палочка, плотно обмотанная тонким кожаным ремешком.

— Что это? — спросила она, смутно вспоминая, что уже видела этот предмет.

— Это любовные руны. Я их вырезал и заклял на то, чтобы ты ответила на мою любовь. Но если тебе это в тягость… Я исполню свою клятву, Эллисив. Я не буду, не собираюсь принуждать тебя ни силой, ни ворожбой. Сейчас я уничтожу эти руны. Смотри.

Он вынул скрам, обрезал ремешок — развязать туго затянутый и залоснившийся потемневший узел было уже невозможно, — размотал девять витков и бросил ремешок в воду. Потом несколько раз чиркнул лезвием по плоской поверхности костяной палочки, соскабливая руны, и метнул убитый амулет в Волхов вслед за ремешком.

— Все, Эллисив. Ты свободна. Я развязал мой узелок, который связывал тебя и меня. Но это не значит, что я не хочу больше видеть наши судьбы связанными. Я хочу этого по-прежнему. И даже больше прежнего. Я понял, что, если бы Добра дождалась меня и не вышла замуж… мне пришлось бы обмануть ее надежды, потому что я люблю тебя. Или ты будешь моей королевой, или у меня не будет королевы никогда. Но больше я ни в чем не обману тебя и ни к чему не стану принуждать. Наши судьбы будут связаны, только если ты сама этого захочешь.

Княжна встала со ствола и повернулась к Харальду. У него был непривычно смущенный, растерянный, огорченный вид. Он выглядел подавленным, но Елисава понимала, что эти слова и поступок потребовали от него напряжения всех сил. Он, может быть, впервые в жизни одолел самого сильного врага — себя и свой собственный нрав, самолюбивый и неуступчивый. Харальд признал себя побежденным, и это была большая победа, хоть он этого и не понимал.

Но даже сейчас его лицо казалось ей очень красивым, а голос рождал в груди упоительное блаженство. Она уже знала, что не сможет его оттолкнуть. Недоверие, обиды, даже обман — все это было лучше, чем мертвая пустота в душе, которую мог заполнить он один. Харальд мог причинить ей зло, но его исчезновение из ее жизни стало бы злом неизмеримо большим. Только теперь, когда он стоял рядом, пустота исчезла, бездна захлопнулась.

— Не помогло, — грустно произнесла Елисава. Харальд поднял на нее глаза. — Ты соскоблил руны, но это не помогло. Я все-таки люблю тебя. Наверное, твои руны были здесь ни при чем.

Ничего не сказав, Харальд торопливо шагнул к Елисаве и обнял ее, как будто спешил схватить едва не ускользнувшее счастье. Княжна прижалась к нему, уткнулась лицом в его плечо, вдохнув запах тела, от которого у нее слабели ноги и сладко кружилась голова, и закрыла глаза. Она последняя дура, она опять сдалась, уступила ему, хотя прекрасно знает, что он собой представляет. Но что же делать, если счастье женщины в том и состоит, чтобы уступать?

Свадьбу справили в воскресенье около дня Рождества Богородицы. И никогда прежде Елисаву не наполняли столь тонким и чистым трепетом мысли о рожденной праведными родителями Деве, принесшей в мир Спасителя. Епископ Лука рассказывал об Иоакиме и жене его Анне, о двух праведниках, считавших себя «грешнее всех в мире» и награжденных Господом за смирение, веру и любовь. У Елисавы слезы текли по щекам, когда она слушала проповедь, и в сердце зрела сила, с которой можно вынести любые испытания, лишь бы сохранить их — веру, любовь и надежду. Даже Харальд выглядел непривычно растроганным и сказал ей, когда они вместе выходили из собора:

— Если у нас когда-нибудь будет дочь, мы назовем ее Мария, ты согласна, Эллисив?

Венчались в новгородском деревянном соборе Святой Софии, опоре Христовой веры на севере Руси. Здесь был похоронен последний словенский князь Вышеслав, его дочь Велеслава-Анна и внук Мирослав-Илья, старший сын Ярослава и сводный брат Елисавы, которого она никогда не видела. Гулянье продолжалось три дня, и бойкие новгородские гусляры услаждали гостей песнями в честь молодых, прославляя красоту невесты, удаль молодца и богатый пышный пир со знатными гостями.

Князь Владимир приглашал Харальда и Елисаву остаться в Новгороде на зиму, но Харальд хотел вернуться в Норвегию еще в этом году. Дней через десять после окончания свадебных торжеств весьма внушительный обоз тронулся вниз по Волхову. Оба брата Ярославича, множество новгородских бояр отправились провожать новобрачных до Ладоги. Среди них особенно гордым выглядел боярин Братимысл Ярогостевич, новый ладожский посадник. Эйлив пока остался в Новгороде, у своего тестя, боярина Верхугнева. Уезжать ему было некуда, в Швеции его никто не ждал, и он, зная за собой вину, не спешил жаловаться княгине Ингигерде. Время пройдет, буря уляжется, а знатный и влиятельный тесть еще выхлопочет ему выгодное местечко в погосте на Сяси или Паше.

В Ладоге задерживаться не пришлось, потому что корабли были уже готовы. Во время своего пребывания здесь Харальд договорился с дружиной корабельных мастеров и заплатил им, так что они, не обращая внимания на тревоги, делали свое дело и приготовили к плаванию через море три больших боевых корабля и один торговый, как им и было заказано. После недели прощальных пиров Харальд с молодой женой и его дружина двинулись вниз по Волхову и вскоре вышли в Нево-озеро, которое варяги называли собственно Альдейгья, а словены, вслед за чудью, еще иногда по старой памяти звали Альдогой.

Елисава думала, что они направятся на запад, к реке Неве, соединявшей Нево-озеро с Карьяльскими заливами. Но корабли, пользуясь попутным ветром, плыли на восток.

— Нам нужно ненадолго зайти в реку Сас, — объяснил ей Харальд. — Эллисив, не волнуйся, это задержит нас всего на несколько дней. Я должен встретиться там кое с кем.

— С кем?

— С одним торговым человеком. Его зовут Новини, он из Альдейгьи. Мне очень нужно повидаться с ним перед возвращением в Норвегию. Не беспокойся, мы быстро справимся с делами. Ты останешься довольна, обещаю.

Елисава вздохнула и покорилась. Пока еще у нее не было охоты с ним спорить. Харальд обращался с ней с неизменной нежностью и заботой, и она не хотела рушить этот долгожданный и такой желанный мир.

Несмотря на то что в душе у нее цвели цветы и пели птицы, Нево-озеро осенью, по правде сказать, было мерзейшим местом. Постоянно дул холодный ветер, неся с собой брызги то ли от волн, то ли мелкого дождя. Корабли качало на свинцово-серой воде. Елисава лежала в кожаной палатке на корме под тремя овчинами, и все равно у нее стыли руки. Она обрадовалась, когда вошли в устье Сяси. Здесь стоял поселок, давнее место торга между варяжскими купцами и местной весью. На берегу их уже ждал тот самый человек, с которым Харальд собирался встретиться, словенский купец по имени Новина, шустрый человечек невысокого роста, с бойкими ясными глазами и пышной бородой, забавно раскрашенной в три цвета — пегий, рыжий и седой. Он просто засветился от счастья, различив над высоким бортом лицо Харальда, закутанного в плащ из толстой шерсти.

— Привет, Новина Цветная Борода! — крикнул Харальд, сойдя по мосткам на мокрый песок. — Рад видеть тебя здесь. Ты все тот же, и та же шапка, как я вижу.

— В этой шапке трое умерло, а я и шапку переживу! — весело ответил Новина, кланяясь. На северном языке он говорил свободно и даже шутил. — И ты будь здоров, конунг! Уж как я тебя дожидался, все глаза проглядел, все уши простудил — чисто невеста засватанная!

Елисава фыркнула.

— А это жена твоя красавица! — сообразил Новина и снова принялся кланяться. — И тебе поздорову, княгиня! Чтоб тебе жить сто лет в чести да в радости, детушек водить, сынков женить, дочек замуж отдавать! Ступайте погреться, у меня натоплено!

Елисаву тут же отвели в протопленную избу гостиного двора, где обитал Новина.

— Мне уж и намекали, что, дескать, пора и честь знать, место освобождать, — говорил он по пути. — Да я все: не могу, мол, ехать, товарищей жду! Товарищей жду, на Готланд-остров мы вместе мед везти подрядились, товар у меня, ладьи у них! Как придут, так и двинемся, а без ладей как же я товар за море повезу? В лоханке, что ли?

— Иди грейся, Эллисив, — сказал Харальд, остановившись на пороге. — Мы сейчас посмотрим товар, и я приду.

Елисава ушла греться, но уже вскоре за ней явился Ульв и сказал, что конунг зовет ее.

Следуя за ним, она пришла в клеть — обычное бревенчатое строение, в каких хранят товары. Здесь были Новина, Харальд и кое-кто из его людей. Среди разных мешков, голов воска, бочонков и ларей обнаружились три десятка бочек, от которых шел вкусный запах меда. Одна из бочек стояла открытой, и Халльдор с Торгаутом, который после своего подвига на волоке носил прозвище Спаситель Котла, облизывали пальцы.

— Эллисив! — Харальд обнял ее за плечи и подвел к бочке. — Я должен тебе кое в чем признаться. Но это не плохое. Это хорошее. Никакой моей вины здесь нет. И клянусь тебе, это в последний раз. Действительно в самый последний.

— Ты меня пугаешь! — Елисава прижала руку к груди. — Когда ты начинаешь признаваться и клясться, я жду только самого плохого. Плавали, знаем.

— Но это не плохое. И это уж точно в последний раз, — повторил Харальд. — Ты обрадуешься, когда немного подумаешь.

— Харальд конунг, не томи. Выкладывай.

— Посмотри, Эллисив.

Харальд сделал знак своим хирдманам. Халльдор, Торгаут и Хедин втроем взялись за края бочки с медом и стали ее опрокидывать. Елисава невольно ахнула — прекрасный свежий мед, светло-желтый, будто коса сестры Прямиславы, непрозрачный, но и не слишком густой, медленной тягучей волной пополз через край… а эти трое продолжали наклонять бочку, точно собирались вылить это сладкое богатство прямо на земляной пол…

Бочка упала набок, мед продолжал лениво литься через край… а в нем обнаружились комки… мелкие и крупные… И Елисава с изумлением увидела, что это не комки меда, а золотые монеты с ликами царьградских императоров! Монеты хлынули сплошным потоком, засыпали медовую лужу и с веселым шуршанием устремились на волю. Среди них часто попадались кольца, браслеты, цепи, нагрудные иконки, даже небольшой кубок — все из золота, с самоцветами и эмалевыми вставками.

— Э-это что? — еле выговорила изумленная Елисава.

— Это моя миклагардская добыча, — пояснил Харальд. — Она здесь вся, кроме тканей.

— Вся? — Елисава оглядела стоявшие вокруг бочонки.

— В этих двадцати четырех бочках, — Харальд обвел их рукой, — золото, а сверху на ладонь меда.

— Значит, твоя добыча…

— Да, я не брал ее с собой, когда поехал к тебе. Слишком рискованно было возить золото в такую даль. Ведь очень многие знали, какой я богатый. Я оставил мою добычу здесь, и Новина взялся смотреть за ней.

— И он знал? — Елисава перевела взгляд на маленького купца.

— Конечно, знал. Только остальные не знали. Он всем рассказывал, что везет мед на Готланд и ждет товарищей.

— Постой, но что же было в тех бочонках, которые остались там, на той реке?

— Песок и камни. Чтобы весило столько же и даже гремело.

— Но зачем… ради какого лешего ты тогда таскал это с собой? Через реки, волоки… Люди надрывались… зачем?

— Чтобы все думали, что я вожу мои сокровища с собой, и не искали их в других местах. А на самом деле оно ждало меня здесь.

— И ты доверил столько золота… этому человеку? — Елисава с новым изумлением оглядела Новину, будто он вдруг оказался троллем из материных сказок, подземным жителем, обладателем невероятных богатств.

— Что, Новина не похож на хранителя сокровищ? На то и был расчет. Никто бы не подумал, что все богатства Миклагарда хранятся в обычном сарае под плевым замком и что охраняет их купец с тремя рабами.

— И ты верил, что он тебя не обманет? Не похоже на тебя! У тебя самого одни хитрости на уме, и мне кажется, ты никому не веришь!

— Я дал Новине денег, когда ему грозила продажа в рабство за долги всей его семьи. У него две дочери и сын, он за них на что угодно пойдет. Я помог ему сохранить семью, и теперь он меня не обманет.

— Ни в жизнь! — коротко и важно подтвердил Новина, и Елисава поняла, что к Харальду его привязывает благодарность, которую не купить ни за какие деньги. — Дочки мои уже замужем и деточек растят, сынок — опора и надежа моя. Таких ни за какие шеляги не купишь, и я за князя хоть в огонь! А золото — тьфу, одно души грешное уловление!

— Да ты любомудр! — воскликнула потрясенная Елисава. — По-гречески — философ.

— Походишь с мое по морям, матушка-княгиня, и не того наслушаешься.

— Поэтому ты так мало огорчился, когда те бочонки пришлось бросить на волоке… — сообразила Елисава, снова посмотрев на Харальда.

— Да. Надеюсь, подельники убили этого… Тихону, когда поняли, что он заставил их проливать кровь за камни и песок из Альдейгьи.

Вспомнив Тихоню и Хотьшин, Елисава подумала еще кое о чем. И поняла, почему Харальд так боялся признаться ей в своей мудрой предусмотрительности, сохранившей им богатство.

— А я-то думала… что ты и правда любишь меня больше, чем золото… — пробормотала она, изменившись в лице. — Ты же любил меня больше, чем… песок и камни из Альдейгьи. Понятно, почему ты…

— Нет, Эллисив! — Харальд обнял ее. — Даже если бы там и правда было мое золото, я все равно спасал бы тебя. Золота на свете много. Потеряю это — добуду другое, мой меч и моя дружина пока при мне. А вот если бы я потерял тебя… Другой такой нет на свете. Ты — мое лучшее сокровище. И золото здесь ни при чем.

Елисава уткнулась ему в плечо. Харальд оставался Харальдом. Он не изменится. Бог сотворил его слишком сложным человеком, чтобы он мог когда-нибудь стать понятным и хорошим. Он такой, какой есть. Таким она его полюбила, и с таким ей придется жить. Чародей Всеслав, Страж Велесовых Межей, обещал, что счастья у нее будет «немножко». Да уж, Харальд не из тех, с кем можно прожить легкую жизнь…

Но из всего, что он когда-либо ей говорил, одному Елисава верила всем сердцем. «Про нас с тобой будут рассказывать саги еще через тысячу лет после того, как мы умрем…» — сказал он ей когда-то, и она ничуть не сомневалась, что так оно и будет. С этим человеком она точно войдет в предания. В предания, где будет все: битвы и кровь, завоевания и поражения, ссоры и примирения, жестокая вражда и красивые великодушные жесты, измена и любовь. Предания, отразившие целую эпоху, одним из самых ярких лиц которой будет он — король среди викингов, викинг среди королей. И она, Эллисив, Елисава Ярославна, завоеванием которой он всегда будет гордиться как одной из самых важных своих побед.