Глава 12
На следующее утро полоцкая рать выступила в поход.
Молигнева и Грядислава даже обняли Елисаву на прощание, пожелали ей легкой дороги и удачи в новой жизни.
— Да будет с тобой Лада-матушка, да укроет тебя Макошь покровом своим, — желала ей княгиня, и Елисава видела в ее глазах доброту и сочувствие. Полоцкая княгиня будто знала, что Елисаве предстоят нелегкие испытания, и боялась за нее.
У Грядиши был хмурый вид. На прощание она подарила киевской сестре оберег: плотно свернутый кусочек бересты, внутрь которого было вложено лебединое перо, а сверху нацарапано изображение лебедя. Все вместе было обмотано тонким красным ремешком.
— Сама сделала, — буркнула Грядислава. — Я умею, ты не думай. Меня учили. Поможет. Охранит тебя силой Лады, отведет взор Марены раньше срока. Не потеряй, смотри.
И хотя это был, несомненно, языческий амулет, Елисава поблагодарила и спрятала его. Может, это и грех… но в способности полоцких родичей она твердо верила и понимала, что подарками их пренебрегать не следовало. Сама она в благодарность за гостеприимство подарила княгине, как и собиралась, косяк двухцветного византийского самита с золотистыми цветами на синей земле.
Всеслав вел с собой более трех сотен человек: полочан и варягов из своей дружины, полоцких бояр с их воями. В основном двигались на ладьях, но была и конная дружина, человек с полсотни, — эти шли берегом: сперва немного вверх по Западной Двине, потом вверх по ее притоку Каспле, текущему на север. Так добрались до городка под названием Еменец — это был последний, самый дальний рубеж полоцких владений перед новгородской землей. В Еменце переночевали, а Елисава со своими женщинами провела там весь день и следующую ночь, пока ладьи по волоку переправляли на реку Ловать.
Наутро тронулись дальше, уже по Ловати, то есть по новгородской земле. Здесь, на еще одном ключевом отрезке пути «из варяг в греки», села и поселочки попадались довольно часто. Первым городком были Луки, занимавшие оба берега: на высокой стороне располагался детинец, с несколькими улочками посада, а на острове, посреди реки, и на противоположном низком берегу в беспорядке были разбросаны дворы, усадебки, отдельные избушки. Три части города так и назывались: Детинец, Дятловка — что на острове — и Заречье. Елисава знала, как ее отец ценит этот город и почему сам обновил детинец, выстроил новые прочные стены из деревянных срубов, засыпанных землей. Если Ловать была прямой дорогой к Ильмень-озеру и Новгороду, то Луки были на ней воротами, и в них оседало немало серебра, протекающего великим путем из стран Востока на Север.
Для торговых гостей у подножия детинца стояли несколько гостиных дворов. Береговая полоса была тесно заполнена ладьями, лодками, долблеными челноками. При виде целого войска, пришедшего по Каспле, народ насторожился, но особого испуга не замечалось.
Когда ладьи пристали, их уже ждал местный воевода с дружиной, поставленный князем Ярославом собирать мыто и обеспечивать безопасность торгового пути. В обязанности его дружины входило сопровождать торговые караваны через волок, где существовала опасность разбоя.
— Что за гости к нам прибыли? — Воевода Волога стоял впереди, расставив ноги и уперев руки в бока. За поясом его торчал боевой топор, рядом отрок держал щит, и дружина его была вооружена легко, на всякий случай.
— Это я, князь полоцкий Всеслав Брячиславич! — Всеслав приветливо махнул рукой с передней ладьи. — Со мной дружина моя и сестра, дочь брата моего Ярослава Киевского.
— Да разве Брячислав Полоцкий помер? — Воевода в изумлении перекрестился.
— Жив батюшка, даст бог, еще поднимется, — успокоил его Всеслав. — Да по телесной немощи сам в стремя встать не может, мне поручил дружину вести.
— Ну, милости просим, княже Всеславе. — Воевода повел рукой. — Я уж знал, что вы приедете. Князь Святослав Ярославич проезжал, так он говорил, что ты следом будешь. Я для вас гостевой двор держу. Да только не уместитесь там все, уж больно дружина у тебя велика. Ну, да как-нибудь…
— В обиде не буду! — Всеслав спрыгнул на песок и улыбнулся. — Главное, воевода, Ярославну устрой получше. Ей с дороги отдохнуть надо.
— Ярославну устроим. — Волога низко поклонился Елисаве, которую сам Всеслав на руках перенес с ладьи на берег. — Милости прошу ко мне на двор. Мы тебя, дева, не ждали, князь Святослав сказал, что ты в Полотеске дожидаться будешь, а не то горницу бы приготовили. Ну, ничего, моя хозяйка все устроит.
Половину полоцкой дружины воевода отослал на гостевой двор, стоявший на берегу у подножия детинца, остальных вместе с Всеславом и Елисавой проводил в город, к себе. Его жена, Зимятовна, лет на десять моложе мужа, говорливая женщина, обомлела от такой чести, но живо принялась за дело, перетаскивая разные пожитки, и скоро Елисава со своими женщинами уже устраивалась в горнице воеводского терема. За дни путешествия княжна, попривыкшая жить в чужих домах, почти забыла родной терем, и ей уже казалось, что так теперь будет всегда. Здесь было чисто, довольно просторно — и, слава Богу.
— Бродим, бродим… — бормотала Соломка, выискивая в коробе чистую рубашку, чтобы идти в баню. — Как то племя… ну, отец Никодим рассказывал… что сорок лет в лесу бродили, а нигде приклонить голову не могли.
— Иудеи, — напомнила Елисава. — Только они не по лесу бродили, а по пустыне.
— Ну, я и говорю.
— Эта пустыня — не дебри, а такое поле преогромное, где один песок, и ни воды, ни травы не растет. Куда похуже любых дебрей.
— Вот ведь Бог наказал!
Зимятовна бегала вокруг и суетилась, ее три дочери, от двенадцати до пятнадцати лет отроду, тоже старались чем-нибудь помочь, услужить киевской княжне, разглядывали ее с таким изумлением, будто к ним явилась звезда с неба. За ужином воевода расспрашивал о Киеве, но только после того, как рассказал Всеславу о новостях из Ладоги и Новгорода.
— Слышали мы, незадача такая! — говорил Волога. — Князя-то Владимира в Новгороде нету. Ушел он по весне на емь, мы так слышали. Что-то не заладилось у них, купцов наших, меховщиков, слышно, обижали, вот он и пошел. Попов двух к ним засылали — одного побили и прогнали нехристи, второй без вести сгинул. Купцы болтают, что принесли его в жертву богам ихним лесным, да бог их весть.
— Тогда отдыхать некогда, завтра поутру дальше двинемся, — решил Всеслав. — Ступайте спать пораньше, сестра. Как рассветет, так и отправимся.
Елисава последовала его совету и ушла наверх, едва начало темнеть. Сам Всеслав, однако, не торопился и, судя по шуму, долетавшему из гридницы, еще долго сидел с воеводой, вспоминая разные походы, свои и чужие.
— Что они там пьют-то? — ворчала Соломка. Крики снизу не давали ей спать, и она все ворочалась рядом с Елисавой. — Если меды, то никуда мы завтра на заре не двинемся. К полудню витязи наши опомнятся, и то головы трещать будут.
Но когда женщины проснулись, до рассвета оставалось еще очень далеко. Была глухая ночь, а какая-то женщина стояла на коленях возле лежанки, теребила Соломку, лежавшую с краю, причитала и восклицала:
— Ярославна, проснись! Да что же это такое делается, чуры наши и пращуры! Матушка Макошь! Разбой, Ярославна! Хоть ты заступись! Ты ведь сестра ему, может, тебя послушает! Не погубите, смилуйтесь! Да мы же разве когда… мы князю Ярославу слуги верные — и Волога мой, и батюшка Зимята, и дед мой Дерило с князем Владимиром Святославичем в походы ходил, на ятвягов еще…
— При чем тут ятвяги! — Соломка села, оправляя волосы. — Ты кто?
— Зимятовна я, Вологина жена!
— Ах, да! Ты чего гундосишь среди ночи? Лисава, проснись! Ятвяги, что ли, напали? Или терем горит?
— Да разбойник этот, князь полоцкий! Оборотень этот, чтоб ему на свой нож чародейный напороться! Совсем убил, разорил, сиротой меня оставил… — Зимятовна припала головой на край лежанки и разрыдалась.
— Убил? — Елисава терла глаза, пытаясь стряхнуть сон, но в горнице было почти темно, только луна слегка заглядывала в затянутое слюдой окошко, и она не была уверена, что это все ей не снится. — Всеслав? Спьяну подрались, что ли? Да говори ты толком, не рыдай, не понимаю я ничего!
— Эллисив! — Дверь открылась, в горницу заглянул Ивар. Позади него кто-то держал факел, внутрь проникло несколько отблесков света. — Ты спишь? Извини. Но ты должна встать.
— Что случилось? — Отпихнув Соломку, Елисава вылезла из постели и подошла к двери, стараясь не наступить на Будениху и Кресавку.
— Висислейв конунг захватил этот город.
— Что? — Елисава распахнула дверь.
В верхних сенях стояли Ивар и Альв, а на лестнице — еще несколько темных фигур.
— Если я правильно понял, он захватил здешнего ярла и его дружину, которые были пьяны. Его люди — те, что оставались снаружи, — вошли в город и опять закрыли ворота. Я мало что понял. Но будет хорошо, если ты выяснишь, что происходит.
— Это правда? — Елисава обернулась к Зимятовне.
Соломка уже усадила воеводину жену на лежанку, и та закивала, продолжая плакать.
— Как есть захватил… — бормотала она, — из постели вытащили… Воеводу увели… Все при оружии… Полочане… оборотень он, нет ему веры… Как есть оборотень, чтобы его Мара поглотила!
— Огонь зажгите и одеваться подайте! — распорядилась Елисава.
Происходило что-то важное, и ей не терпелось выяснить, что именно. Похоже, что-то неприятное. Внутри похолодело: а не напрасно ли она доверилась Всеславу Полоцкому? И как вообще вышло, что она ему доверилась, хотя прекрасно знала, что он колдун, оборотень и верить ему никак нельзя? Но почему нельзя — ведь у его отца, князя Брячислава, заключен договор с Ярославом, чтобы им «быть во всем заедино»…
— Вот заворожил глазами своими! — бормотала Соломка, торопливо укладывая черные косы вокруг головы. — А сам-то…
— Мы ворота открыли, как гостей дорогих приняли, — всхлипывала Зимятовна. — Ты, Ярославна… Мы князю Ярославу слуги верные… И отец мой, и дед… И брат мой у Владимира Ярославича в ближней дружине, возле самого стремени ходит, и ничего, кроме верной службы, мы…
В это время на лестнице послышались голоса и топот. Елисава поспешно метнулась туда, не дав Буденихе хотя бы пригладить ей косу и повязать ленту. Альв с факелом еще был на площадке, и она сразу увидела внизу полоцкого воеводу Радогу. Двоюродный брат Всеслава по матери, сын того самого загадочного кормильца, был светловолос, рыжебород, а его белая кожа летом была вечно красной от солнца, но, по крайней мере, в нем не ощущалось ничего загадочного.
— Воевода Радогость! — строго окликнула его Елисава, встав на площадке и сложив руки на груди. — Что за переполох среди ночи? Что вы делаете?
— Кто там с тобой? — Держась за перила, Радога остановился на середине лестницы и смотрел на нее снизу вверх. За его спиной стояли еще человек пять гридей, и при свете факелов в их руках Елисава видела холодный блеск обнаженных клинков. Ее переполняло чувство тревоги, но она старалась выглядеть невозмутимой и строгой. В жилах княжны текла королевская кровь многих поколений ее предков, которым не раз случалось бывать в переделках, и она обязывала не терять головы.
— Со мной послы Магнуса конунга и мои ближние женщины. Но я жду ответа: что происходит? Терема горят? Или князь Всеслав делает совсем не то, что обещал сделать? Почему у твоих людей в руках оружие, воевода Радога? Уж не со мной ли вы собрались воевать?
— Князь Всеслав тебе сам все объяснит. А мне велено присмотреть, чтобы тебе беспокойства никакого не было. Если там есть кто из мужчин, пусть выйдут.
— Здесь два человека, послы Магнуса конунга. Я хочу, чтобы они остались при мне.
— Ладно, пусть остаются, — не без колебаний, но все же согласился Радога. — А ты, Ярославна, пока из горницы не ходи. Обожди, придет князь Всеслав и сам тебе все расскажет.
— Что с воеводой Вологой?
Но на этот вопрос Радогость предпочел не отвечать и ушел, но пять или шесть его гридей остались у подножия лестницы, в нижних сенях. Елисава вернулась в горницы.
— Ну и дела! — Остановившись посередине, она развела руками. — Господи Иисусе! Ничего не понимаю. О Боже! — Елисаву вдруг осенила еще одна мысль. — Они открыли ему ворота… потому что с ним была я… Если он и правда… Выходит, я сама помогла ему…
Ее била дрожь. Она не то чтобы боялась за себя, но ее переполняли сильная тревога и растерянность. Происходило совсем не то, чего она ожидала, причем что-то очень нехорошее. Она привыкла видеть врага только в Харальде, но опасность подстерегла совсем с другой стороны! Похоже, что Всеслав действительно захватил Луки. До Елисавы постепенно доходил смысл слов Ивара, которые подтверждались и бестолковыми причитаниями Зимятовны, и действиями Радоги. Зачем ему это надо, она не спрашивала: тот, кто владеет ключевым участком важнейшего пути, имеет огромные преимущества как в мирное время, так и во время войны. Двадцать лет назад Брячислав захватил Витьбеск и Всесвяч, подчинив себе южную часть перевала с южных рек на северные. И Ярослав признал его завоевания, чтобы заключить очень нужный тогда мир. Теперь сын решил закончить дело отца и подгрести под себя северную часть. Здесь уже Ловать, и он, захватив ее истоки, откроет себе прямую дорогу на Новгород… который его отец разграбил во время войны двадцатилетней давности. Если только предположить, что полоцкие князья нарушили договор «быть заедино» с Ярославом, то все остальное становится и объяснимым, и возможным.
И если все именно так, то она, Елисава, своими руками помогла Всеславу! Осознав это, княжна закрыла лицо ладонями, чтобы не видеть эту бездну стыда и отчаяния. Она сама, пусть невольно, но своим присутствием заставила воеводу Вологу поверить полочанам и впустить их в город! И Святша помог — объявив воеводе, что скоро прибудет его союзник, полоцкий князь. А он оказался вовсе не их союзником…
Соломка стояла у окна и прислушивалась. В темном небе из-за облака виднелась ровно половина луны — верхняя. Это зловещее зрелище только усилило тревогу и растерянность Елисавы. Полнолуние. Время, когда оборотни наиболее сильны.
Ночь была полна звуков: шаги, голоса, скрип дверей. Вот кто-то истошно заорал, но тут же умолк, будто ему зажали рот. Потом опять крики, глухие удары клинков по щитам, резкий лязг железа — кто-то схватился меч в меч, — но и эти звуки быстро стихли. И все же оставалось много неясного, и Елисава с нетерпением ждала, когда Всеслав соизволит прийти и объясниться с ней по поводу происходящего. Княжне очень хотелось взглянуть в глаза этому человеку… или не совсем человеку, который, будучи таким ласковым, приветливым и заботливым с ней, в то же время таил в душе самые черные, коварные замыслы. Истинный оборотень!
Она прождала почти до рассвета и два раза требовала у десятника, сторожившего внизу, послать кого-нибудь за князем. И только когда совсем рассвело и Елисаву начало клонить в сон после ночи, проведенной в бесплодных метаниях от окна к двери, он, наконец, явился.
Выглядел оборотень, как всегда, лишь чуть-чуть утомленным. Негромко постучавшись, он вошел в горницу один и учтиво поклонился Елисаве.
— Будь здорова, сестра! Прости великодушно, если спать тебе помешали. И вы, женщины, простите.
— Что происходит? — Не здороваясь и не предлагая ему сесть, Елисава остановилась напротив. — Ты захватил Луки? Пленил воеводу и его дружину? Это все, правда?
— Правда, сестра. — Всеслав смотрел на нее с такой безмятежностью, будто она его спрашивала о простых житейских вещах и вся его вина заключалась лишь в том, что он помешал ей спать.
— Но… как ты посмел? — Елисава не находила слов от возмущения и его поступком, и наглостью, с которой он ей об этом сообщал. — Ты захватил город в Новгородской земле! Это земля моего брата Владимира! Ты собрался воевать с моим братом, с моим отцом! Ты нарушил мир, который был у вас с моим отцом уже двадцать лет!
— За двадцать лет кое-что изменилось. — Всеслав перестал улыбаться, но своей уверенности не потерял. — Многое изменилось, сестра.
— Сестра! Как ты смеешь называть меня сестрой! Ты обманул меня! Ты обманул Святшу и с нашей помощью занял город, потому что без нас тебя сюда бы не пустили! Ни совести, ни Божьего гнева ты не боишься! И передо мной без стыда говоришь! Хоть бы наших общих пращуров постыдился! Они тебя проклянут, что ты так со своей кровью обходишься!
— Лучше свою кровь обмануть, чем убить, — так же спокойно ответил Всеслав, по-прежнему уверенно глядя на нее, будто чувствовал себя во всем правым. — Я с тобой как истинный брат поступаю и дальше буду так же делать. Ни вреда, ни обиды тебе чинить не стану. А что ради земли и власти люди внутри рода, бывает, ссорятся, го это не мной придумано. У деда твоего Владимира Святославича сколько сыновей было?
— Восемь, — ответила Елисава, уже подозревая, куда он клонит. — При чем здесь он?
— Восемь, — повторил Всеслав и кивнул. — А сколько из них его род продолжили?
Елисава промолчала, мысленно пробегая по ветвям своего рода.
— Двое, — ответил за нее Всеслав. — Мой дед Изяслав Владимирович и твой отец Ярослав Владимирович. Мой дед — потому что еще совсем отроком из Киева в Полотеск уехал и здесь утвердился на столе своего деда по матери. И твой отец, потому что… Знаешь, говорят, когда кукушка свое яйцо в чужое гнездо подкинет, кукушонок вылупится первым и все прочие яйца вниз из гнезда повыкидывает, чтобы весь корм ему одному достался. Что с глупой птицы взять, да и птенцы те кукушонку не родные.
— При чем здесь кукушонок, что за бредни!
— У его брата, Мстислава Владимировича, были дети — где они? Другой брат, Всеволод, — где он? И не знает никто, где он голову сложил, только слухи распускают, будто «за море уехал и там пропал». Святополк, старший, сгинул неведомо где, между чехами и ляхами, Святослав убит, Борис и Глеб убиты… Никого не осталось. Только Ярослав удачливее всех.
— Это ложь! — бросила Елисава, но не смела поднять глаз. Напомнив о прошлом, которое и раньше ее смущало, Всеслав будто выбил почву у нее из-под ног, и негодование сменилось растерянностью.
— Это не ложь. Ты своего отца не судишь, сестра, и не суди. Но я не стану ждать, пока он придумает, как и Полотеск к рукам прибрать. Моя жена — дочь Станислава Смоленского, наш сын — его законный наследник. И я наследство моего сына в род верну. Святополк был старшим у Влади мира, мой дед Изяслав был старшим из сыновей Рогнеды. Твой отец и старших, и младших братьев с дороги убрал. А такого ни старые боги, ни новый бог не прощают. Останься он у власти — все племена за собой в бездну утянет, потому что проклят богами и предками. И чем выше вознесется, тем ниже падет. Я не хочу этого. Но раз уж так вышло, что из всего рода Владимирова только Ярослав в живых остался да мы, Изяславичи, то по справедливости будет все владения Игоревичей между нами поделить.
— Но сам дед Владимир Святославич так решил! — непреклонно заявила Елисава. На это у нее был готов ответ, потому что разговоры о старшинстве Изяслава она слышала и раньше, еще в Киеве. — Изяславу и его потомству — Полотеск навечно. А Киев — моему отцу.
— Киев был князю Борису завещан. А твой отец в Новгороде сидел и для него дань собирал.
— Но князя Бориса…
— Знаю, знаю! — Оборотень отмахнулся. — Знаю ваши сказки про злого князя Святополка, только я, душенька моя, видел, как оно на самом деле было!
— Как ты мог видеть, тебя на свете не было!
— Вода всегда была, огонь всегда был, земля всегда была! Огонь осветил, земля запомнила, вода донесла, рассказала. Хочешь, тебе покажу?
— Нет, нет! — Елисава замахала руками.
— Так вот, коли уж так вышло, что из всех Владимировых сыновей только двое выжили и потомство оставили, то и все, чем он владел, по справедливости надо между нами поровну делить. Мне — Полотеск, Псков, Новгород с пригородами и все земли по Ловати и на север, ну и Смоленск. А вы владейте полуденным краем: Киевом, Черниговом, на юг до Тмутаракани и до Греческого моря, на запад до ляхов и чехов. Так будет по правде.
— Да что ты такое говоришь! — Елисава даже фыркнула. Мысль о том, что ее отец добровольно выпустит из рук столько земель, в которых привык считать себя полновластным хозяином, казалась ей нелепой. — Новгород хочешь! Смоленск! Во все времена, от самого Игоря, Новгород был владением киевских князей, и никак его от нас оторвать нельзя!
— Можно, не гвоздем прибито! — уверенно ответил Всеслав. — Заключим с вами ряд, и пусть ваши купцы ходят в Варяжское море сколько захотят, а я с них буду пошлины торговые собирать!
Елисава засмеялась: ей это казалось не более чем шуткой, хотя и очень дикой шуткой! Да неужели он задумал все это всерьез? Никакая сила в мире не заставит киевского князя выпустить из рук Новгород, ворота в Варяжское море, важнейшую точку великого торгового пути! Как и Смоленск, и все их земли, дающие столько зерна, мехов, меда, воска, полотна! Столько войска, если случится с кем воевать! И кому они должны все это отдать? Оборотню, нечистому духу, который смеет называться их родичем!
— Что ты собираешься делать? — недоверчиво глядя на Всеслава, спросила она.
— Я пошлю к Ярославу гонца и предложу переговоры. Для начала хочу, чтобы он признал за мной Луки и верховья Ловати. И до тех пор пока мы новый мир не заключим, ты у меня будешь. А потом поезжай, куда душа пожелает, я держать не стану.
— Ловко рассчитал! — с досадой одобрила Елисава. — Пока Харальд в Ладоге, а Володьша на емь ушел… И с греками у нас война, и степняки… И ты здесь, здорово, не ждали!
Всеслав улыбнулся и пожал плечами — дескать, зачем же удобный случай терять?
— А как мир заключим, поезжай к своему королю, — продолжал он. — Если Харальд еще в Ладоге будет, я тебя через Западную Двину провезу, до самого моря доставлю.
— Обойдусь без провожатых!
— Не сердись на меня. — Всеслав хотел взять ее за руку, но Елисава резко отшатнулась от него. — Не я начал в своем роду раздоры, а с волками жить…
— Вот именно, с волками! — Елисава обожгла его язвительным взглядом. — Оборотень! Истинный оборотень! Другом и братом притворялся, а сам ужалил, как змей, исподтишка!
— Лучше обмануть, чем убить, — повторил Всеслав. — Ну, отдыхай, сестра. Пока от твоего отца ответ не придет, мы отсюда никуда не двинемся.
Он ушел, а Елисава обессиленно опустилась на лавку. Голова гудела, мысли путались. Княжна пыталась обдумать все происшедшее, но от волнения и усталости чуть ли не засыпала с открытыми глазами, вообще переставая что-либо понимать. Она сидела с пустой головой и тупо смотрела в пространство. Как же все ужасно складывалось! Полоцкий князь захватил важнейший участок торгового пути, и отцу придется признать его завоевания, чтобы получить невредимой ее, Елисаву. Она поверила своему «брату», а он подло обманул ее! И она, киевская княжна, наученная Писанию и трудам греческих философов, поверила ему, как последняя дура с погоста удалому мечнику!
Но больше всего ее терзало то, что Всеслав говорил о сыновьях Владимира Святославича. Очень хотелось возразить, что все обвинения — ложь, но доказать себе это не получалось. Невольно лезло в голову воспоминание, как Ульв сын Рёгнвальда чуть ли не кричал на площади: «Ваш отец помог умереть своим братьям! А теперь валит вину на Святополка! Но я-то знаю, как все было!» Она уже не помнила точно речь Ульва, но смысл ее был ясен: ярл тоже обвинял Ярослава в убийстве сводных братьев. Обвинял со слов варягов, на которых Ярослав в то время опирался и которых еще застали при нем люди из свиты Ингигерды, приехавшие вместе с ней всего несколько лет спустя после памятных событий. Тогда, после смерти Владимира, в усобице погибли четверо: Святополк, Святослав, Борис и Глеб. Все сыновья Владимира, кроме рожденных Рогнедой. Все четверо погибших были уже взрослыми мужчинами, у всех имелись жены и дети. О судьбе их в семье Ярослава не принято было говорить. Елисава знала только дочь князя Глеба, Собиславу-Агафью, росшую вместе с дочерями Ярослава и несколько лет назад вышедшую замуж за английского принца Эдварда, который, по примеру Олава и Харальда, одно время искал пристанища при киевском дворе. Но ведь потомков у тех четверых должно быть гораздо больше! Где они? Да и у сыновей Рогнеды, родных братьев Ярослава, тоже судьба не заладилась. У князя Мстислава был сын Игорь, и Елисава даже помнила его, но он умер лет восемь назад совсем молодым, кажется, еще неженатым. Всеволод, младший сын Рогнеды, тоже исчез в молодом возрасте… Когда и где? Она не знала, и ее мать не упоминала о том, что хотя бы видела его. Нет, отец не мог поднять руку на своих родных братьев…
Но ведь и впрямь всех потомков Владимира Святославича прибрала Марена — кроме Ярослава в Киеве да Изяслава в Полотеске. У последнего, очевидно, нашлись защитники посильнее нового греческого бога, который научил Бориса и Глеба безропотно подставить горло под ножи убийц.
Да, Бог был необыкновенно благосклонен к Ярославу Владимировичу, позволив ему одному произвести на свет десяток детей и вырастить их, взять наследство, предназначенное для семерых. И еще наследство смоленских, псковских, волынских, новгородских князей… Те называли себя «сыновьями» Владимира и «братьями» Ярослава, но и это не спасло их роды от исчезновения с белого света. Елисава смутно помнила, что лет восемь назад было какое-то шумное дело: Судислав Псковский, как говорили, готовил предательское нападение на Ярослава, хотел его убить, но коварный замысел был вовремя раскрыт, а Судислав заключен в темницу, где сейчас и находится. Однако в то время она была слишком мала, чтобы разбираться в таких делах, а после об этом и разговора не было.
На все Божья воля! Но если раньше Елисава гордилась тем, что именно их род Бог избрал из всех и возвысил, то теперь ей стало страшно до жути, до слез на глазах и озноба по всему телу. Как там было сказано: возвышенные в земной жизни уже получают награду свою… и потому Богом награждены не будут… Но если бы только это…
О Господи, нет! Елисава закрыла лицо руками и затрясла головой. Всякие слухи, сплетни, произносимые шепотом, опасливые намеки, пьяные выкрики, ее собственные смутные догадки — все вдруг сложилось в такую неприглядную, постыдную, жуткую картину, что Елисава мысленно закрывала глаза, не желая этого видеть. Неужели ее отец… Перед ней вставало его лицо, до боли знакомое, но сейчас Елисава словно бы видела его по-новому и по-новому читала морщины, привычное угрюмое выражение — казалось, он всегда был погружен в себя. Христиане прославляли Ярослава за благочестие, он строил храмы, основал несколько монастырей, щедро жертвовал Божьим служителям, заказывал переписывать богослужебные книги, был прилежен к церкви… и почему-то оставался таким же угрюмым. И эта его вечная угрюмость вдруг встала в пугающее соответствие с обвинениями, которые высказал Всеслав. Не потому ли князь Ярослав так усерден перед Богом, что несет на себе тягчайший, неискупимый грех братоубийства? И чем дальше он идет по жизни, чем ближе к старости, тем страшнее ему заглядывать за черту. Ему седьмой десяток, вот-вот он может предстать перед Богом. И что он ответил на вопрос Всевышнего Судии: «Где братья твои?» Что ответит?
Слезы выступали на глазах от ужаса, когда Елисава думала об этом. Если это правда, то ее отец погубил себя и навлек проклятие на всех своих потомков. И тогда выходит, что Всеслав прав: он хочет отнять у него власть хотя бы над половиной державы, дабы князь-братоубийца не навлек на нее гнев Божий.
Но разве Ярослав один во всем виноват? Разве он первый? Сам князь Владимир, ее дед, тоже проложил себе дорогу к княжьему столу через трупы братьев, Олега и Ярополка. А еще раньше… А что она вообще знает о том, что было раньше? Бабка Владимира, княгиня Ольга, много лет правила державой одна… Ее мужем был князь Игорь… И он, и его жена Ольга, и их потомки более полувека воевали с древлянами, пока не присоединили окончательно их землю к своим владениям. Из рода древлянских князей происходила Малка — Малфрида, мать Владимира Крестителя, и через нее во всех его потомках есть и кровь старых древлянских князей. Но вот Игорь… Между ним и князем Олегом, а еще Рюриком зияли черные дыры — Елисава знала только, что они наследовали один другому и что именно с них началась на Руси законная княжеская власть, но в каких родственных отношениях они состояли, сказать не могла. Поручиться она могла за своих предков только до Игоря Старого. А каким образом он пришел к власти над славянскими племенами, на чем основывал свои права… Об этом родовые предания молчали. У ее родичей хватало сложностей в настоящем, что не располагало к углублению в темное прошлое.
Наверное, к лучшему, что она ничего об этом не знает! Елисава молилась, надеясь обрести покой, и это помогло. Господь не допустит, чтобы такие ужасы свершались в землях, просвещенных Христовой верой, и делались людьми, которые привели эту страну под власть Бога, отняли у языческих бесов… Через некоторое время ей уже казалось, что весь этот ужас — морок, наведенный проклятым оборотнем. Лучше об этом не думать. А когда отец получит весть о нынешних делах Всеслава, он с него шкуру спустит!