До знакомых мест Огнеяр и Тополь добрались под самый вечер Ярилина дня. Проезжая вдоль Белезени, они везде видели одно и то же — чахлые луга, где скотина едва-едва находила как прокормиться, высохшие поля, покрытые бледными вялыми ростками.

Но едва они оказались в пределах угодий Моховиков, а потом Вешничей, как все по волшебству изменилось: на лугах волновались пышные травы, поля весело зеленели живыми ростками ячменя и пшеницы. И птицы в здешних лесах пели веселее, а Огнеяр чуял вокруг множество всякой дичи.

Даже Тополь легко заметил разницу и тихо удивленно посвистывал, оглядываясь вокруг.

— Чем-то здешние хозяева на диво богаты! — приговаривал он. — То ли гребень Додолы, то ли ключ от Сварожьих колодцев где-то подобрали.

— Берегиня у Вешничей в роду живет, — ответил Огнеяр, вспоминая голубоглазую красавицу, которую видел почти год назад, после Купалы. — А Моховикам она тоже вроде родни. С ней и благоденствие пришло на оба рода.

Говоря это, он постарался отогнать прочь досаду. Все эти долгие месяцы он не мог спокойно думать о Дивнице-Горлинке, не мог ей простить ухода Милавы в Верхнее Небо, хотя сама Горлинка мало в чем была виновата. Она так же не хотела отдавать свои лебединые крылья, как Милава не хотела их принимать. Огнеяр всеми силами пытался изгнать из души досаду — ему предстояло небывалое дело, и идти на него требовалось с чистым сердцем. Он вспоминал Милаву, каждую встречу с ней, каждый ее взгляд и каждое слово. И особенно те, последние, которые она кричала ему зимой на поляне перед Еловиной избушкой: «Вернись, я же люблю тебя!» Ее любовь сейчас была важнее всего. Только любовь, если она сохранила ее в Верхнем Небе, могла помочь им обоим и всей земле дебричей.

Неподалеку от займища Огнеяр и Тополь, привязав в укромном месте коней, разделились: дальше у каждого была своя дорога. От берега реки до их слуха долетали песни, смех, веселые крики. Вешничам и Моховикам не страшна была засуха, не было причин печалиться и тревожиться о будущем. Благосклонность богов пребывала с ними, и они радостно чествовали Ладу и Ярилу, новые женихи приглядывали новых невест. Жизнь человеческого рода шла по установленному богами порядку, а неизбежные горести, болезни и сама смерть были забыты и бессильны в этот велик-день молодости и радости.

Тополь вышел на берег, где на луговине перед березняком горели костры и кружились хороводы. В прозрачной полутьме вертелись стройные девичьи фигуры, от каждой веяло цветами, в каждую вселился дух прекрасной богини Лады. Оглядывая пестрые стайки, Тополь искал одну — Березку. Все эти долгие месяцы он вспоминал о ней. Если бы не пришлось им так поспешно уезжать прошлой осенью от Моховиков, если была бы какая-то возможность помириться с этим родом, то он просил бы ее в жены.

Но вместе с Огнеяром Моховики прокляли и всех его кметей, в каждом видели нечисть. А Тополь не мог забыть смелую сероглазую красавицу, ему досадно, почти страшно было думать, что она за это время вышла замуж. Наверно, вышла — такой красавице в девках долго сидеть не дадут. Но все же, может быть… Она говорила, что любит его и будет ждать — может быть, это все же были не пустые слова?

Он обходил один хоровод за другим, его толкали на бегу, звали в круг, девушки со смехом надевали ему на голову душистые потрепанные венки. В сумерках и суете его никто не узнал, да никто и не приглядывался — в эти ночи все окрестные роды смешивались в один. А Березки нигде не было. Все-таки она вышла замуж — теперь ее надо искать не в девичьих, а только в общих хороводах. А зачем там-то искать?

Почти отчаявшись, Тополь решился-таки спросить.

— А где Березка? — окликнул он нескольких девушек, лица которых показались ему смутно знакомы — вроде видел у Моховиков.

— Да где ей быть — дома, дитя нянчит! — откликнулась одна из девушек, не разглядев в темноте, кто спросил.

— Да зачем она тебе? — крикнула другая. — Мы разве хуже? И без приданого! Поди, поди к ней, коли давно ухватом по лбу не получал!

Смеясь, девушки убежали к берегу, а Тополь сел на траву и сжал голову руками. Услышав про дитя, он сперва подумал, что Березка вышла замуж. Но раз она все-таки может пойти на игрища — значит, нет. И при чем был бы ухват по лбу? У бабы муж есть, ей ухват не нужен.

Рывком поднявшись, Тополь пошел к займищу, потом побежал, как олень, стремясь скорее узнать правду. Если так… У него дух захватывало от мысли, что у него, быть может, есть ребенок. Ведь сказала ему вещая женщина с Макошиной горы: в чужом дому он своего добра не знает! Вот оно, его добро!

Ворота займища были раскрыты, двор пуст. Во всех избах было тихо — дома остались только старики да малые дети. Неслышно пройдя по двору, Тополь приблизился к знакомой избе — здесь жила семья Березки. Возле отволоченного окошка он замер и прислушался.

— раздавалось из избы тихое размеренное пение, слышалось поскрипывание люльки. Это был голос Березки, немного изменившийся, ставший более глубоким, полным чего-то нового — заботы, печали, любви. Тополь прислонился лбом к жесткому краю венца. Она не уехала в другой род, значит, она не замужем. И ребенок ее — это его ребенок.

Тополь ступил на крыльцо, ступенька тихо скрипнула. Дверь была приоткрыта, он потянул ее и шагнул через порог в избу. Было почти темно, но он ясно увидел знакомый стройный стан в белой рубахе возле колыбели. На плече Березки лежала коса, только без девичьего венца — уже не пристало.

— Кто там? — шепотом спросила она. — Ты, брате? Уже нагулялся? Не топай, медведь.

— Долго же я гулял, — шепотом ответил Тополь, и не потому, что боялся разбудить ребенка, а потому, что перехватило горло. — Да вот пришел наконец. Не забыла?

Березка вскочила на ноги и тихо ахнула, прижала ладонь ко рту. По первому звуку голоса она узнала его, разглядела знакомое в темной фигуре у порога. Все эти полтора года она ждала, что он вернется, не хотела идти замуж, хотя взять ее и с ребенком было немало охотников. Ведь не чей-нибудь ребенок — кметя княжеского, мальчишка крепкий, быстро вырастет, сильным будет. Но Березка не хотела другого мужа, и родня ее не неволила. И девку сохранить, и мальчишку получить — чего лучше? А Березка упрямо ждала, каждый вещий срок гадала о нем, сначала у Еловы, потом у Горлинки, и обе вещие женщины обещали ей — он вернется.

— Это ты? — Березка сначала нерешительно шагнула, а потом метнулась к нему, схватила за плечи, словно не веря. — Ты?

— Я! — Тополь обнял ее, провел рукой по непокрытой голове девушки. — А ты что же думала — я тебя забуду?

— Нет, — горячо шептала Березка, и радость сбывшихся ожиданий бурлила в ней, как река. — Я знала, что ты придешь. У меня сын ведь! Твой сын! Уже скоро год ему! В прошлый липень родился.

— А назвала как?

— Ясень. У Тополя и Березы кому еще быть?

Так Тополь узнал, какое добро он оставил в чужом доме. Он только не знал, что внезапным стремлением увидеть Березку, вытащившим его из Чуробора, он был обязан берегине, взявшей под покровительство роды Вешничей и Моховиков.

Едва дождавшись возвращения Березкиной родни, Тополь расплатился за нее и ребенка серебром и увез их в Чуробор, обзаведясь сразу и женой, и сыном всем на зависть. Он был просто человек, ему не нужно было ни княжны, ни берегини. Еще по дороге Тополь не раз вспомнил Огнеяра и пожалел, что его друг и вожак не может идти такой же простой земной дорогой. Его дорога, пролегшая между Верхним Небом и Подземной Тьмой, была неизмеримо труднее.

Все время сумерек Огнеяр просидел на берегу Белезени, обняв колени и положив рядом с собой туго свернутую Макошину пелену. Он не знал, что эта круглая прибрежная полянка, усыпанная мягким песком и омываемая светлой волной, служит берегиням для их плясок и игр, что на ветвях этой толстой дуплистой ивы они качаются, полощут в воде белые ноги и волнистые длинные косы. Огнеяр ничего не знал и ни о чем сейчас не мог думать. Не в пример прошлым годам, он был оглушен бурными потоками звуков, запахов, иных чувств и ощущений, недоступных людям и потому не имеющих названия в человеческом языке. Его обострившееся чутье Сильного Зверя различало пение растущей травы, движение корней, ток облаков в невидимом небе. Сама Мать-Земля дышала полной грудью в эту теплую ночь, начинающую короткий, но неповторимый по волшебной животворящей силе месяц кресень. И звенели где-то далеко чистые, как роса, голоса дочерей Дажьбога, спустившихся в земной мир, и весь лес, вода, трава, птицы, рыбы, весь живой многообразный мир ликованием встречал прекрасных дочерей Отца Света.

И где-то среди них была она.

Поднявшись, Огнеяр вошел в рощу. Он не знал, где искать ее, но верил, что она вернется в те места, где гуляла когда-то еще простой девушкой, когда глаза ее не видели движения корней в земле и сока под корой берез, но ноги твердо ступали по земле и сердце в ее груди знало земную любовь и земную печаль. Рожденные в Верхнем Небе стремятся к человеческому теплу, а носившие его когда-то в себе не забывают его бесследно.

В роще слышался смех, топот ног по траве, шорох. Огнеяр шел неслышно, как зверь, ни одна веточка не шелестела, коснувшись его плеча, ни один сучок не хрустнул под его мягким сапогом. Сильный Зверь легко слился с живой шепчущей рощей, человеческие глаза не видели его, а он видел всю рощу насквозь. Но он не обращал внимания на парней и девушек, особенно красивых в эту светлую теплую ночь. Особый легкий запах берегинь тревожил его ноздри; одна или две пробежали здесь, оставив сладкий запах цветов Верхнего Неба. Как волк за косулей, Огнеяр пошел по следу.

Вот белая прозрачная фигурка девушки мелькнула меж стволов; человеческий взгляд не различил бы ее среди берез, но Огнеяр увидел. Девушка тоже заметила его и задержалась, прижавшись к березе, каждое мгновение готовая слиться с ней, спрятаться в ствол.

— Ах, какая красавица! — нарочно громко сказал Огнеяр, надеясь подманить ее. — Никогда такой не видел.

— Где же тебе было увидеть? — Довольная похвалой девушка оторвалась от березы и легко, не приминая травы, шагнула к нему. — Только раз в год я здесь бываю. Хочешь, попляши со мной! Я тебе венок подарю.

Темнота не служила препятствием для его волчьих глаз, Огнеяр жадно разглядывал берегиню. Ее высокое белое чело украшал венок из земляничных звездочек, щеки ее были румяны, как спелые ягоды, сладкий душистый запах разливался вокруг. Земляничница! Волки тоже при случае охотно едят землянику, Огнеяра потянуло к прекрасной Душе Ягод, но он сдержался. Ведь он искал не ее.

— Где же сестры твои, красавица ягодка? — спросил он, осторожно отступая. Он не хотел, чтобы берегиня раньше времени учуяла его слишком горячий дух.

— Здесь мои сестры, все восемь, — весело ответила берегиня, следуя за ним. Это был первый человек, встреченный ею в этом году, она рада была ему, ей хотелось поплясать, порезвиться, подышать живым человеческим теплом. Ни один парень не устоял бы перед ее светлой красотой, блеском зеленых глаз, сладким запахом ягод. А говорить ему можно что угодно — к утру он забудет все до последнего слова. — Одни в роще, иные на берегу. Нам нынче радость — сколько нам даров принесли, пирогов, рубах нарядных!

— А нет ли у тебя сестры, чтобы березовые листочки в волосах носила? — тяжело дыша от волнения, спросил Огнеяр.

— Березница, — ответила берегиня и вдруг обеими руками вцепилась в ствол тонкой березы. — А ты кто такой? — встревоженно вскрикнула она.

Слишком сильным жаром повеяло на нее от этого парня, он был совсем не такой, какими бывают простые люди. Звериный запах коснулся ее чутья, и Земляничница с испуганным вскриком, даже не поняв, в чем же дело, мигом слилась с белой березовой корой, спряталась и пропала.

— Березница, — повторил Огнеяр. Это ее новое имя. Но где же ее найти? Быстро принюхавшись, он легко нашел след Земляничницы и пошел по нему. Запах спелой земляники, нести который в эту пору могла только сама Душа Ягод, стал пересекаться другими запахами — здесь проходили и другие ее сестры. Как же может пахнуть Березница?

Обхватив ладонями березовый ствол, Огнеяр прижался лбом к коре, закрыл глаза, пытаясь вспомнить, представить сладость березового сока, нежность клейких, едва распустившихся березовых листочков, радостное чувство каждого, кто их видит, потому что в них — сама Весна. Нежностью, чистой любовью пахнет Березница. Серо-голубые глаза Милавы засияли перед ним и потянули за собой. Огнеяр пошел дальше.

Цветочный запах привел его к Святоозеру. Еще из-за дубов он расслышал веселый плеск и радостные крики звонких голосов. Огнеяр собрал все свои многообразные силы, постарался спрятать поглубже и зверя, и бога, и человека, он шел по самой грани Надвечного Мира и земного, тонкой, как острие ножа, как вершина пламенного язычка. В этот миг его не было ни в каком из этих миров, никто не мог его учуять.

Невидимо встав под дубом на берегу Святоозера, Огнеяр увидел купающихся берегинь. Одна, две, три, пять дочерей Дажьбога плескались серебристой водой, сотканной из самого лунного света, смеялись, радуясь возвращению в земной мир. Сдерживая дрожь, Огнеяр рассматривал их, вглядывался в прекрасные светлые лица. Он понимал, что облик Ми-лавы изменился, но надеялся узнать ее. Какая же она теперь? Не эта, с плутовскими зелеными глазами, и не та, высокая, с темными толстыми косами. Здесь не было берегини с березовыми листочками в волосах.

Осторожно, пока дочери Дажьбога его не заметили, Огнеяр отошел от озера и перевел дух. Короткая ночь кончалась, до рассвета оставалось немного, а он даже не увидел ее. Где же ее искать? Он видел шесть сестер, где-то должны быть еще три. Не в роще, не на Святоозере, так где же? Милава, отзовись!

И ему сам собой вспомнился промозглый осенний день, продуваемый холодными ветрами берег Белезени, тот чистый родничок, бьющий из высокого берега почти прямо в воду, крохотная полянка, где Милава утром той злосчастной свадьбы брала воду для умывания невесты, где они увидели след Князя Волков, где Милава спросила, правда ли он оборотень. Огнеяр и сам уже вспоминал это место, сам хотел увидеть его. Если Милава сохранила хоть что-то из прежней памяти, хоть что-то из своей земной любви, то она в первую же ночь придет туда!

И Огнеяр побежал со всех ног, ни от кого больше не скрываясь, торопясь только успеть туда до рассвета, пока берегини не улетают лебедями. Небо еще было темным, но Сильный Зверь знал, что заря близка.

Еще не видя за изгибами берега того родничка, он почуял близость берегини. Огнеяр замедлил бег, пошел шагом, крадучись, отчаянно боясь спугнуть ее. Поглядев на Земляничницу и ее сестер, он лучше стал понимать суть берегини — легкого, беспечального существа, не привязанного ни к кому и ни к чему, без памяти, без самого понятия о прошлом и будущем. Он не мог поверить, что Милава стала совсем такой же, но, конечно, она сильно изменилась. Огнеяру и хотелось поскорее увидеть ее, но он сдерживал шаг, боясь того, что увидит. Пока Милава жила хотя бы в его памяти, ему было легче. Но если любовь ее умерла, как ему жить дальше, на что надеяться?

Сдерживая дыхание, чтобы издалека не опалить нежную дочь Дажьбога горячим дыханием Сильного Зверя, Огнеяр осторожно приближался. Подойдя к краю ложбинки родника, он взглянул вниз.

Она была там. Стройная полупрозрачная фигурка девушки с распущенными волосами до самой земли, украшенными венком из свежих березовых ветвей, сидела на большом камне над родничком и смотрела в воду. Вот она опустила белую руку, зачерпнула горстью воды, медленно вылила обратно, любуясь блеском капель, стекающих с ее тонких пальцев, как драгоценными самоцветами. Снова зачерпнув воды, берегиня бросила ее вверх. Вода не упала назад, а растаяла в вышине легким облачком, и тут же Огнеяр ощутил вокруг себя свежее дыхание выпадающей росы. И это снова напомнило ему, что утро близко.

Лицо девушки было хорошо видно ему, и он не сомневался — это она, раньше носившая имя Милавы. Ее лицо было почти прежним, только казалось строже и неизмеримо красивее, белая кожа светилась, глаза блестели небесной голубизной. Огнеяр не мог отвести от нее глаз, забыл обо всем, он был околдован ее красотой. Казалось, она исчезнет, и вместе с ней исчезнет свет и воздух, нельзя будет жить.

Огнеяр стал осторожно спускаться в ложбину.

Берегиня сразу заметила его и мигом взлетела на камень. Теперь она напоминала белую лебедь, готовую улететь, и Огнеяру хотелось сейчас же броситься к ней, схватить, удержать.

— Кто ты? — испуганно вскрикнула берегиня, и Огнеяр вздрогнул — это был голос Милавы, только он стал звонче, глубже, как все, на что упадет отсвет Верхнего Неба. — Кто здесь? Зачем ты пришел?

— Я пришел за тобой, — ответил Огнеяр. Берегиня затрепетала, как облачко тумана, и он поспешно остановился, не доходя до камня трех шагов.

— Кто ты? — опять спросила берегиня, глядя на него.

Огнеяр встретил ее взгляд, чистый и ясный, без тепла и памяти, и словно сама Оборотнева Смерть ударила его в сердце. Она не узнавала его.

— Я — Огнеяр, — заговорил он в безумной надежде, что она хоть что-то вспомнит. — Серебряный Волк. Ты знаешь меня… Я любил тебя, а ты любила меня. Неужели ты меня не помнишь?

Берегиня недоуменно покачала головой.

— Меня любят многие, все, кто любовался березой, деревом тысячи глаз, — мягким нежным голосом ответила она, проводя рукой по своим волосам.

В волнистые светлые пряди были вплетены длинные тонкие березовые веточки, покрытые листвой, они смотрелись так живо, что Огнеяр догадался — они не вплетены, они там растут. Ведь она теперь — Душа Березы.

Но не могла же ее человеческая душа исчезнуть безвозвратно! Она отдала Горлинке только дух, жизнеогонь, а с душой своей расстаются лишь в настоящей смерти. Жизнеогонь возвращается в огненный сосуд самого Сварога, чтобы потом дать тепло и дыхание новому человеку, а душа вечно живет в Сварожьих Садах среди предков и потомков.

— Ты помнишь меня? — настойчиво спрашивал Огнеяр, пытаясь отыскать в ее глазах хоть отблеск прежнего тепла.

Она смотрела на него с добротой и лаской, но ее чувства были отстраненными, не предназначенными именно ему. Так ласкова всякая береза к тому, кто отдыхает в тени ее ветвей.

— Нет. — Почти с сожалением берегиня покачала головой, зеленые листочки мягко затрепетали в ее волосах, словно под ветерком. — Я не знаю тебя. Ты такой черный, как будто тебя опалила страшная Подземная Тьма. От тебя пахнет зверем. Ты Сильный Зверь, да? Иначе ты не мог бы говорить со мной. Я не могла тебя любить.

— Зачем же ты пришла сюда, на этот родник, когда все твои сестры в роще, на Святоозере? — Огнеяр незаметно сделал шаг к ней.

Ее равнодушие приводило его в отчаяние, но он не сдавался. Она не виновата, что все забыла. Недаром он сам — сын бога. Если есть на свете силы, способные разбудить человеческую память в душе берегини, то он найдет их в себе.

— Не знаю, — с нежной грустью ответила берегиня, склоняя голову к плечу. — Что-то тянуло меня сюда, и не хочется уходить, хотя близок рассвет. Здесь хорошо… только вот здесь что-то… — Берегиня прижала белую руку к груди, там, где у людей сердце. — Я не знаю, раньше я не знала такого. Там, у отца, была радость, а здесь что-то другое, как будто во мне поселилась осень.

Берегини не знают грусти и боли. Все, что плохо, кажется им осенью. А Огнеяр снова шагнул ближе, в нем вспыхнула надежда — она забыла не все!

— Эта осень — и есть твоя любовь! — горячо воскликнул он. — Милава, да вспомни же меня!

— Что? — вскрикнула берегиня, вскинув на него взгляд. Сноп голубого света ударил из ее глаз, но тут же она закрыла лицо руками, а когда отняла их, на глазах ее блестели слезы, как капли росы. — Что ты сказал? Зачем ты так сказал? Это имя? Милава, — с дрожью в нежном голосе выговорила она, словно это было заклинание, способное и спасти, и погубить ее.

— Это твое имя! — крикнул Огнеяр, чувствуя, что наконец нашел средство разбудить ее память и сердце. — Это твое имя, ты носила его. Милава!

— Ах! — Берегиня взмахнула руками, как крыльями, снова прижала ладони к глазам.

Слезы текли по ее прекрасному лицу дождем, грудь вздымалась — она была взволнована, как река в половодье. Никто никогда не видел берегинь в волнении — они не умеют волноваться. Но слова Огнеяра, названное имя пробудили в ней память о девушке, которой она была, в ней что-то раздваивалось, она сама не понимала, что с ней делается. Это что-то несло ей и радость, и страх, весна и осень вихрем кружили ее, одна половина ее рвалась улететь скорее прочь от этого Сильного Зверя, а вторая стремилась к нему. Этот огонь, которым он был наполнен, и страшил, и притягивал ее.

— Милава! — Огнеяр шагнул к ней, протягивая руки, берегиня трепетала всем телом, как березка на ветру, но не бежала от него. — Вспомни же меня! Мы были с тобой вместе у этого родника. Я — Огнеяр!

— Огнеяр! — повторила берегиня, как будто ей не хватало воздуха, а потом пронзительно вскрикнула.

Так могла бы кричать березка, над которой занесен топор, если бы боги дали ей голос. Она вспомнила! Огнеяр — Милава! Она увидела и его, и себя, какой она была раньше, ощутила горячее биение в груди — любовь ее не умерла, она только заснула, а он сумел разбудить ее.

Огнеяр подхватил ее на руки и снял с камня, поставил на землю рядом с собой. Берегиня дрожала и хотела отстраниться от него, как Снежная Дева от Ярилы, жар которого растопит и погубит ее. Огнеяр и сам был потрясен прикосновением к ней: в руках его было легчайшее, почти невесомое тело, казалось, сведи руки покрепче — и они встретятся, пройдя через нее. Она была прохладной, как вода летней реки, нежной, как березовый листок. И ее голубые глаза смотрели на него с безумием пробудившейся памяти — памяти человека в теле берегини. Два мира разрывали ее пополам, ей было жутко, она сама себя не понимала.

— Пусти меня! — дрожа, умоляла берегиня, а сама все смотрела в его темные глаза, горящие пламенем, словно не могла от них оторваться. — Не надо!

— Не бойся меня! — убеждал Огнеяр, желая обнять ее и держать покрепче, но боясь, что она и правда растает от этого.

Уж слишком они были разные, сын Подземной Тьмы и дочь Верхнего Неба. Но ведь оба они несли в себе человеческое, оба стояли на земле, на берегу реки, жизнетворящие стихии Земли и Воды дали им встретиться в первую ночь волшебного месяца кресеня.

— Нельзя, — с дрожью отвечала берегиня, не понимая его слов.

Подняв белую руку, она легко коснулась лица Огнеяра и тут же отдернула руку, словно обожглась. Он был слишком горяч для нее.

— Мне пора! — Берегиня оглядела небо, и на лице ее вдруг отразилось страдание. — Отец зовет меня! Мои сестры летят к нему!

Красная заря разливалась по небу, как пожар, от реки повеяло свежим утренним ветром, откуда-то издалека долетел пронзительный лебединый крик. И тут Огнеяр вспомнил о пелене Макоши.

— Посмотри, что я принес тебе, — сказал он и развернул пелену.

Берегиня опустила глаза, стала разглядывать тонкое белое полотно, искусно расшитое красными узорами. Вот Великая Мать подняла руки к Небу, взывая о дожде, вот опустила их к Земле, награждая ее животворящей силой. Берегиня пробежала пальцами по узорам вышивки — пелена непонятно завораживала ее, от нее трудно было отвести взгляд.

А Огнеяр развернул пелену пошире и набросил ее на плечи берегини. Она ахнула, вздрогнула, а Огнеяр мгновенно завернул ее всю в дар Богини-Матери и крепко обнял через пелену, стремясь передать ей часть своего огня, которого ему досталось слишком много. Больше, чем нужно одному человеку. Столько, что хватит на двоих.

Берегиня задрожала и забилась в его объятиях, вскрикнула, хотела вырваться, но горячие потоки огня уже охватили ее со всех сторон; они не жгли, а согревали, сразу во всем теле ее появилась какая-то новая жизнь, она ощутила быстрое движение крови, биение сердца, и снова закричала, потрясенная разом вспыхнувшими воспоминаниями. Это все когда-то было с ней, она была человеком, она носила в себе этот волшебный огонь.

С криком ужаса и мольбы она сама прижалась к Огнеяру, обхватила его плечи, насколько позволяла опутавшая ее пелена, словно искала у него защиты, просила удержать ее, не пустить снова в Верхнее Небо. Она не хотела возвращаться туда, вспомнив наконец-то все, что пережила когда-то на земле, осознав, кем она была и кем стала, и кто он, этот Сильный Зверь, кем он был для нее. Прежняя Милава проснулась, она больше не хотела быть берегиней.

И с восторгом она ощутила, что горячее тепло охватило все ее тело, что ноги прочно встали на землю, как когда-то давно, что в руках ее появилась сила и жар Огнеяра уже не отталкивает, а притягивает ее. Пелена Макоши, вышедшая из рук самой Великой Матери, вобравшая в себя огромную силу всех женщин-матерей, помогла ей удержаться на груди Всеобщей Матери Земли, могучий жизнеогонь Велесова сына влил тепло в ее невесомое тело. Никто другой на всем свете не смог бы этого сделать. Только он, сын Подземного Пламени, в котором жизнеогня хватало на двоих. Только он мог удержать на земле берегиню, дать ей тепло, но и сам не утратить его.

Вокруг посветлело, в земной мир пришло утро. Огнеяр ощущал в своих объятиях живое теплое тело девушки, не то что он недавно снял с камня. Это уже не была берегиня, это был человек с горячей кровью, он ощущал возле своей груди живое биение ее сердца. Весь мир изменился, ему казалось, что он не на земле уже, а попал в сам Надвечный Мир — только там может быть так чарующе ясен небосклон, так говорлива и весела река, так ярки и душисты травы. Такое счастье, какое наполняло его сейчас, возможно только в Надвечном Мире. Ему ли этого не знать?

Девушка медленно подняла голову, Огнеяр тут же склонился и заглянул ей в глаза. Он встретил живой человеческий взгляд, потрясенный, со слезами на ресницах. И лицо, поднятое к нему, было лицом Милавы. Она стала почти такой же, какой была раньше, но на ней сохранился отсвет красоты Верхнего Неба. Прежняя родня сказала бы, что она похорошела на диво, но Огнеяр этого не заметил. Ему казалось, что она была такой всегда.

— Милава! — шепотом позвал он и улыбнулся, не в силах сдержать переполнявшее его счастье. — Теперь-то ты меня вспомнила?

— Я никогда тебя не забывала, — ответила она, и слезы человеческого волнения и счастья потекли по нежным щекам названой дочери Дажьбога. — Я всегда о тебе помнила. Только во мне все спало. Я сама не знала, зачем я сюда пришла. Я забыла, как это — быть человеком. Там, — она коротко кивнула вверх, — не нужно любви, там ее нет. Пресветлый Дажьбог любит всех, кому дарит свой свет, но сердца там нет. Я думала, что всегда была берегиней. Там нет времени, всегда — это всегда. Если бы не ты — я бы не вспомнила никогда, всю вечность. Как же ты сюда попал?

— Я за тобой пришел. Я искал тебя. Я не мог без тебя быть человеком. Ты одна могла полюбить оборотня. Ты вспомнила, что ты меня любила?

— Вспомнила? — Милава улыбнулась, высвободила руку из-под пелены и ласково провела по его лицу. — Я не забывала. Я люблю тебя, как раньше. Даже больше. Теперь я лучше тебя понимаю, Сильный Зверь. Теперь я тоже видела Надвечный Мир.

Они сели на тот самый камень, держась за руки; Огнеяр не хотел ее выпустить, словно боялся, что она все-таки улетит. Но теперь она не могла улететь. Глядя в ее сияющие любовью и счастьем глаза, Огнеяр знал, что она и не хочет улетать. Теперь никто не сможет разлучить их, соединенных самим Надвечным Миром. И себя самого Огнеяр ощущал другим. Избыток огня, мешавший ему дышать, покинул его, он отдал его Милаве. И больше он не был один. Они сидели рядом, светлый день и темная ночь, и вместе они составили новый мир.

— Ты знаешь, я ведь теперь князь, — говорил Огнеяр, но все княжества на свете сейчас казались пустым звуком.

— Я знаю. — Милава улыбалась, глядя на него. — Я почему-то знаю. Я не все потеряла из того, что раньше могла.

— У нас засуха — ты тоже знаешь? Мои чуроборцы думают, что я виноват. Как бы у твоего названого отца дождя бы выпросить?

— Да будет тебе дождь! — С улыбкой Милава отмахнулась, словно он попросил что-то совсем незначительное. — В Сварожьих Ключах воды много, всей земле хватит. А Исток Истира Вела зачаровала. Она на тебя зла. Ты все не то делаешь, что ей хочется. Она хочет, чтобы ты зверем был, а ты все в люди тянешься.

— Да какой из меня человек! — Огнеяр тоже отмахнулся, как от безделицы, это было даже забавно. Теперь они были вместе, и уже навсегда — а какой из миров свел их, было не важно. — Ты посмотри на нас — ну, какие мы люди? Я — зверь лесной с шерстью на спине, волк волком!

— А я? — Милава засмеялась, встряхнула волосами, в которых остались живые березовые веточки.

— Ты — береза, дерево тысячи глаз! — сказал Огнеяр, любуясь ею. — И я любпю тебя.

— А может, мы и не так далеко от людей ушли, — подумав, сказала Милава. — Ведь в каждом человеке что-то от бога, что-то от зверя. Каждый тем и будет, кем хочет быть. Только на нас с тобой это лучше видно.

Она посмотрела в лицо Огнеяру, словно никак не могла насмотреться, и добавила, не очень к месту, но от души:

— Ты самый лучший волк на свете, и я люблю тебя!

Через несколько дней после Ярилина велика-дня князь Огнеяр, как и обещал, вернулся в Чуробор. На его коне перед седлом сидела юная девушка изумительной красоты; жители посада и детинца, все знавшие о его прощальном обещании, толпами высыпали навстречу, и от самых ворот Чуробора Похвист шел по узкой дорожке между двух рядов толпы.

У самых ворот Огнеяр сошел с коня, взял его под уздцы и так повел в город — словно бы эта девушка с честью въезжает в дебрическую столицу, а он только провожает ее. Народ гудел; каждый лишь мельком замечал князя, и тут же все взгляды устремлялись к девушке. Раз коснувшись ее, человеческий взор уже не мог оторваться, притянутый неведомой неодолимой силой. Девушка была легка и стройна, ее светло-русые волосы спускались густыми, мягко блестящими волнами и почти окутывали всю ее фигуру, так что тонкое полотно вышитой рубахи едва было видно из-под них. Над челом ее сиял свежей зеленью венок из березовых ветвей, тонкие ветви с листочками вплетены были в густые пряди и держались так естественно, словно росли там. Но самым удивительным было ее лицо, настолько прекрасное, что казалось, свет небес разливается над ее челом; ясная голубизна Верхнего Неба сияла в ее очах, изливавших свет и благоденствие на каждого, кого касался. С ней в Чуробор вошла сама Весна, радость и доброта разливались по пыльным утоптанным улицам посада. Никто еще не знал, кто она такая, но каждый неосознанно понимал, что с нею в Чуробор вошло чудо. И привез ее оборотень, князь Огнеяр, от которого никто не ждал ничего подобного.

Огнеяр привез ее к площадке княжеского святилища, подвел коня к вечевой степени, снял девушку с коня и за руку вывел ее на возвышение, откуда ее было видно всем. Все широкое торжище было полно народом. При виде этого моря голов Огнеяру на миг вспомнился тот день месяца сечена, когда вся эта толпа с жадным нетерпением ждала его смерти. Воспоминание вспыхнуло и пропало, сгорело, казалось, навек. Это в прошлом. Сейчас в его сердце не было места старым обидам.

Встав на вечевой степени рядом с девушкой, Огнеяр сверху окинул взглядом толпу и быстро отыскал самого старого из посадских старейшин. Двое рослых правнуков почти на руках притащили старика на торжище и теперь пробивали ему дорогу поближе к вечевой степени. Маленькая девчонка позади тащила вишневый посох.

— Дайте дорогу Понегу, пусть он выйдет сюда! — крикнул Огнеяр.

Толпа зашевелилась, сотни голов завертелись, отыскивая старика, люди подались в стороны, освобождая проход. Правнуки вынесли Понега к самой вечевой степени, Огнеяр знаком пригласил старика подняться к нему. Ни старый Понег, ни прочие чуроборцы не узнавали в этот миг своего князя. Чуроборского оборотня как будто подменили. Куда-то подевалась его обычная угрюмая замкнутость, исчезла тьма из глаз, сгорела красная искра. На лице его было веселое человеческое оживление, в темных глазах блестела усмешка, словно он приготовил что-то удивительное. Он стал совсем другим.

— Я рад тебя видеть, почтенный старейшина! — заговорил Огнеяр, когда старик поднялся к нему.

Торжище молчало, слушая их, разглядывая девушку. Она стояла подле Огнеяра и улыбалась, и ее улыбка наполняла сердца непонятной радостью.

— Мы рады видеть тебя, князь Огнеяр, невредимым вернувшимся к родному очагу! — по обычаю, ответил Понег, невольно вложив в эти слова приветствия настоящий смысл, гораздо больший, чем смог бы еще неделю назад. — Удачен ли был твой путь?

— Мой путь был удачен, благодарю тебя. Ответь мне, старейшина, — о чем ты просил меня шесть дней назад?

— Мы с людьми пришли просить тебя о дожде, князь, — ответил старик, видя непонятную усмешку в глазах оборотня.

Светлые боги, да оборотень ли он? Старик сам теперь с трудом мог поверить, что этот самый человек когда-то на его глазах превращался в волка.

— И что я ответил тебе и людям? — продолжал допрашивать князь, как будто память внезапно отказала ему.

— Ты обещал просить о помощи берегинь, — вымолвил старик и вдруг осекся, перевел взгляд на девушку.

И вся площадь ахнула единой грудью: едва старик произнес это слово, как все поняли, кто же эта светлая дева. Это берегиня!

— Я обещал дать вам дождь, — подхватил Огнеяр. — И над землями дебричеи будет дождь. Попросите об этом дочь Дажьбога.

Старик повернулся к девушке, стал рассматривать ее подслеповатыми глазами. Он плохо видел, но ощущал исходившее от нее тепло и сияние. Если Чуробор и дебричеи могло спасти от голодного года только чудо — то оно пришло.

— Я слаб глазами, я плохо вижу тебя, — заговорил старик, не зная, как разговаривать с ней, как к ней обратиться. — Но если в тебе есть сила помочь нам — прошу тебя, помоги! Я стар, мне немного нужно, но помоги женщинам и детям дебричей! Если на поля не прольется дождь, дебричи не соберут хлеба, не поедут на торги, и наш посадский люд тоже будет голодать.

— Боги добры, они не допустят дебричей до беды, — ласково ответила девушка, и голос ее зачаровывал, хотелось слушать ее без конца. — Я прошу Отца Ветров принести нам туч! — произнесла она, подняв лицо и руки к небу. — Я прошу Отца Мира отворить Небесные Ключи! Пусть прольется небо дождем — Мать-Земля так долго ждала его!

Вслед за ней все подняли головы к небу. И порыв ветра вдруг пролетел над торжищем, зашевелил волосы, дернул шапки, и в ветре этом был свежий, волнующий запах близкой грозы. Изумленный крик сотен голосов пролетел над торжищем, и словно отголосье, ему ответил где-то далеко слабый раскат грома.

— Отец Молний идет к нам! — радостно вскрикнула девушка. — Он идет к нам! Дайте мне воды!

От большого колодца в углу торжища, где воды оставалось на пару локтей на самом дне, из рук в руки стали передавать большую деревянную бадью, окованную черными железными полосами, с оторванной цепью.

Князь Огнеяр сам склонился с вечевой степени, без усилия взял тяжеленную бадью, до краев полную воды, и поставил перед девушкой.

Она зачерпнула обеими горстями воды, шепнула над ней что-то и бросила вверх.

Вода разлетелась радугой, мигом вспыхнула всеми семью цветами, торжище восхищенно ахнуло. Девушка зачерпнула еще воды и опять бросила в небо.

Рассеявшись сияющими брызгами, сотни, тысячи капель стали падать на толпу. Они все падали и падали, в ладонях никогда не поместилось бы столько воды. И тут все увидели, что темные дождевые облака уже затянули небо и идет дождь. Самый настоящий, свежий, обильный дождь, каждая капля которого в месяц кресень дороже серебряной монеты, потому что несет жизнь полям, хлебам, всему человеческому роду.

Крики изумления на торгу сменились криками радости. Дрожащей рукой утирая воду с лица, словно не веря себе, старый Понег повернулся к девушке.

— Я давно живу, но я не видел такого, — заговорил он, протягивая к ней руку в промокшем рукаве. — Скажи, кто ты? Ты и правда дочь Дажьбога!

— Она жила в Верхнем Небе, но теперь она будет жить среди нас, — вместо девушки ответил Огнеяр и взял ее за руку. — Это моя жена, а ваша княгиня. Ее имя — Милава, и она принесет милость богов на наше племя.

— Княгиня! Наша княгиня! — возбужденно и радостно загудело торжище.

Она останется с ними навсегда и всегда поможет в любой беде, как с этим дождем!

— Да славен будет вечно князь Огнеяр! — первым заорал один из правнуков старого Понега. И все торжище завопило под струями дождя:

— Да славен будет князь Огнеяр!

Откидывая с глаз мокрые черные волосы, Огнеяр прижал к груди руку Милавы. Стоять над толпой чуроборцев и слушать славу себе было очень приятно — особенно ему, помнившему, как его гнали прочь. Но разве он перестал быть оборотнем? Ничуть нет, полоса серой шерсти по-прежнему выбегала из-под его волос на шее и тянулась вниз по хребту до пояса. Но сейчас об этом никто не думал. Его признали князем, давшим народу благоденствие, теперь его будут благословлять и за то, что он оборотень, знающий язык Надвечного Мира. Он добыл в жены берегиню — разве кто-нибудь другой из говорлинских князей, хоть сам надменный орьевский Грозномир, способен на такое?

Милава повернулась к нему, и Огнеяр забыл обо всех на свете князьях и княжествах, о шумящей толпе, даже о проливном дожде, извергавшемся потоками с щедрого Неба. Глядя в сияющие глаза берегини, Огнеяр видел прежнюю Милаву — девушку, которая полюбила его таким, каким он был, и своей любовью помогла ему найти самого себя между двумя мирами.

За несколько дней до Купалы в Чуробор прибыли гости. К князю дебричей пожаловал глиногорский князь Скородум со своей дружиной. Князь Огнеяр встречал его, стоя на крыльце терема со своей женой и с матерью. Еще не сойдя с коня, Скородум застыл, не зная, на кого смотреть. Молодая княгиня поражала красотой, ее волосы были заплетены в косы и уложены вокруг головы, но не покрыты, как пристало замужней женщине. Вместо драгоценного венца их украшал легкий венок из свежих березовых ветвей, тонкие листочки трепетали, как на молодой березке под легким летним ветерком.

Но Скородум, окинув ее изумленным взглядом, посмотрел на Добровзору и долго не мог оторвать глаз. Раскрасневшаяся от волнения, глубоко дышащая княгиня смотрела на него во все глаза, пытаясь увидеть в этом немолодом, полысевшем и поседевшем человеке того кудрявого красавца, которому обещала свою руку более двадцати лет назад. И — узнавала. Исчезли кудри, пропал румянец щек, на высоком лбу прорезались морщины — но почти тот же оставался взгляд умных, дружелюбных, немного насмешливых глаз. За ум и дружелюбие она полюбила его когда-то, и этим качествам время, сожравшее кудри и румянец, не причинило никакого вреда.

— Отец, сойди с коня уже! — предложил Огнеяр, пряча усмешку. — Не позорь меня, а то скажут, что я гостя принять не умею, на дворе держу.

— Я войду, конечно… — пробормотал Скородум и даже засуетился слегка, словно торопился скорее покинуть седло, но забыл, как это делается. — Я… Я, кажется, немного провалился…

— Куда провалился?

— Во время.

Девушки подали княгине Добровзоре кубок медовухи, и она держала его, ожидая, когда гость поднимется на крыльцо. Ее руки слегка дрожали, но глаза сияли, а на лице было такое странное выражение, будто ей хочется и плакать и смеяться сразу. Даже тогда, двадцать с лишним лет назад, когда он, тогда еще глиногорский княжич, приезжал сюда впервые, она не испытывала такого волнения. О чем волноваться теперь, когда вся вода двадцать раз утекла, когда уже пора думать о внуках… Но вот чудеса — ее сердце билось так же гулко и звонко, словно двадцати годов не было и ей снова шестнадцать, словно вся ее любовь еще лежит нерастраченной и переполняет душу, грозит разорвать берега, как река в половодье, если не дать ей выхода…

— Ты опять меня надул. — Скородум мельком глянул на Огнеяра. — Обещал, что меня встретит твоя мать, а вместо нее подсовываешь свою младшую сестренку. Думаешь, я такой глупый и слепой, что ничего не замечу?

Княгиня Добровзора засмеялась и протянула ему кубок.

— Неужели ты совсем забыл меня, князь Скородум, что не узнаешь? — спросила она. В глазах ее блестели слезы, отчего глаза сияли еще ярче.

— Я вообще не понимаю, на каком я свете, — признался Скородум и дернул себя за длинный седой ус. — Мне кажется, я ненароком заехал в те времена, когда сам был таким же молодым, как… как вот этот проходимец, который уверял, что он твой сын, — глиногорский князь опять кивнул на Огнеяра. — Как будто я не понимаю, что у такой молодой женщины не может быть такого взрослого сына!

— Это все она. — Княгиня улыбнулась и показала на молодую женщину, стоявшую рядом с Огнеяром, стройную, как березка, с зеленым венком на солнечных волосах. — Возле нее все оживает и расцветает, и старый пень покрывается свежими побегами…

— Где же вы взяли такое чудо?

— Мы тебе расскажем. Но, может быть, все же пройдем в палаты? — предложила княгиня, окидывая взглядом толпу глиногорских бояр и кметей во дворе, которые все уже сошли с седел и теперь были бы не прочь отдохнуть.

Весь вечер и половину ночи гридница гудела. Кроме гостей, сюда набились все чуроборские бояре и старейшины, да и прочий люд, которого не звали, все норовил найти хоть крошечное местечко или на худой конец ухо просунуть в окошко и послушать, о чем будут говорить! Огнеяр рассказывал Скородуму о своих поисках Милавы, но, как ни был увлекателен этот рассказ, глиногорский князь все время смотрел на Добровзору, и даже известие, что рядом сидит самая настоящая берегиня, не могло оторвать его от этого занятия.

— А почему ты не привез твою дочь? — расспрашивал его Огнеяр. — Я уже могу вернуть ей Макошину пелену. Мне она больше не нужна, а Дароване, наверное, приятно будет узнать, что она так пригодилась.

— Моя дочь уехала на Макошину гору. Ей теперь надо немного прийти в себя после всего этого… Да, когда-то я подумывал было выдать ее за тебя, — со вздохом признался Скородум. — Но Великая Мать лучше нас знает, кому что нужно. Не сомневаюсь, что со временем она пошлет моей дочери подходящего жениха и у нас все будет хорошо.

— Видит Великая Мать, я очень хочу, чтобы в ваш род пришло то же счастье, что и в наш, — от души сказал Огнеяр. — Вот увидишь — моя жена всем приносит счастье, кто хотя бы увидит ее!

И он сжал руку Милавы, гордясь своей небесной лебедью и едва веря, что сумел вырвать у гордого Надвечного Мира такое сокровище.

— Не сомневаюсь! — Скородум дружески кивнул Милаве. — Как тут говорят, от ее взгляда, как под животворящим взглядом самой богини Лели, даже старый пень покрывается зелеными побегами… А поскольку самый старый пень здесь — это я… Короче, юный друг мой, а что бы ты сказал, если бы я теперь вдруг взял бы и посватался к твоей матери?

— Я сказал бы… — улыбнувшись, Огнеяр посмотрел на Добровзору, которая опустила глаза и даже прижала ладони к щекам, чтобы скрыть смущенный и радостный, совсем девичий румянец, — я сказал бы, что ничуть не удивлюсь, если у меня через годик все-таки появятся братья!

Вскоре княгиня Добровзора покинула Чуробор, чтобы поселиться отныне в Глиногоре. Огнеяр, конечно, скучал по матери и отчиму и старался почаще навещать их, но с обязанностями князя неплохо справлялся и сам. Прежняя беспечность осталась далеко позади. И теперь он, сын мудрого Велеса, очень хорошо понимал: все пережитое было лишь первым шагом на пути судьбы. Его предназначение не исполнено, оно ждет своего срока и когда-нибудь позовет. И Огнеяр, оборотень, наделенный человеческим разумом и звериной чуткостью, внимательно прислушивался к голосам Надвечного Мира, чтобы не пропустить свой час…