Чуроборское войско подошло к Хортину через неделю после Ворот Зимы. Его задержала и распутица, и снег, внезапно сменивший дожди. Несколько дней было потеряно в самом начале пути на поиски Двоеума. Но чародей как в воду канул — жители всех окрестных займищ в ответ на расспросы лишь недоуменно разводили руками. Не исключая и Вешничей — уходя, Двоеум унес и саму память о себе.

После его исчезновения князь Неизмир заметно помрачнел, лихорадочное возбуждение сборов сменилось тяжелой угрюмостью. А в душе его бушевал страх, теперь не сдерживаемый никакой надеждой, похожий на лесной пожар. «Метса-Пала — сие значит Лесной Пожар», — сами собой вспоминались ему речи славенского купца, привезшего ему первую весть о новом появлении Дивия. И этот пожар гудел и выл теперь в его сердце, с треском валились огромные деревья, черный дым застилал взор. Огонь этого страха много лет тлел где-то в глубине, как скрытый пал торфяного болота, лишь изредка прорываясь на поверхность. Но теперь он прорвался и набрал такую силу, что затушить его можно было только кровью оборотня и ничем иным. Но как?

«Будет тебе средство! — обещал ему когда-то Двоеум. — Или меня самого больше не увидишь». Отдавая приказы искать Двоеума, Неизмир уже знал, что это бесполезно. Никто еще не находил чародея, который не хотел быть найденным. Неизмиру больше его не увидеть — значит, на свете нет средства погубить Дивия. Но все же Неизмир не приказывал войску поворачивать обратно в Чуробор, а повел его навстречу врагу. Никакое священное оружие не смогло бы равняться силой с его ненавистью и желанием избавиться наконец от проклятого оборотня. Пусть его не берет железо — есть много других способов смерти. Если нельзя убить Дивия, то его можно пленить, заковать в цепи, заточить в подземелье, а ключ забросить в Белезень. Только бы добраться до него! Только бы найти его в дремучих личивинских лесах! Даже жить с ним под одной крышей, как теперь оказалось, было легче. Тогда Неизмир видел его и знал, что он делает. Теперь же, удаленный от глаз, Дивий в его воображении приобретал небывалую силу и свирепость.

В Хортине Неизмира ждал Светел, уже утративший всякое терпение. На другой же день оба брата, послав гонца предупредить Скородума, отправились к нему в Велишин. Теперь все силы были собраны вместе, пришла пора выступать. «И пусть меня обманет собственное имя, если Дивию когда-нибудь исполнится двадцать один год!» — сказал Неизмир брату. К зимнему Велесову дню, завершавшему новогодние праздники, он надеялся покончить с оборотнем. «Неизмир» — значит «не умрет», и князь надеялся на свое имя, если ничего другого не останется.

Огнеяр привез княжну Даровану в Велишин спустя два дня после Ворот Зимы и сам еще оставался здесь. Его личивинское войско постепенно подтягивалось и собиралось в лесах неподалеку, не показываясь, стараясь не обнаружить себя заранее. Скородум распустил по домам большую часть своих полков, а оставшуюся держал для возможных столкновений уже не с личивинами, а с чуроборцами. Понятное дело, Неизмир и Светел придут в ярость, обнаружив, что сильный и такой необходимый союзник от них отступился.

Когда князь Неизмир со Светелом и ближней малой дружиной въехал в Велишин, Огнеяр ждал их на крыльце княжьего терема вместе со Скородумом и Дарованой. Княжна сначала противилась уговорам отца, не хотела смотреть на первую встречу оборотня со Светелом — она знала, что этого хочет сам Огнеяр, и старалась сделать все наоборот. Но победило ее собственное любопытство.

Странно, но прежнего нетерпения увидеть Светела она уже не ощущала. Будничное возвращение из плена, без битв и сражений, сначала удивило, а потом разочаровало ее. И вместо ожидаемой радости — скорой и беспрепятственной свадьбы со Светелом — она обнаружила с удивлением, что и сам образ синеглазого красавца, который теперь уже не сможет встать на пороге ее темницы с окровавленным мечом в руке, поблек в ее воображении и в сердце. Если он действительно знал, что Огнеяр жив, но объявил его мертвым, чтобы получить чуроборский стол… Или сам же, по сговору с братом, пытался погубить сына княгини… Все это выглядело не слишком красиво, и хотя чисто по-человечески было понятно княжне, хорошо знакомой с многочисленными историями борьбы за власть, не пристало благородному витязю из сказаний. А как только Светел перестал быть героем девичьих грез, Дарована усомнилась — да любила ли она его когда-нибудь? Выходить за него ей уже не хотелось, и она проводила время в мучительных колебаниях: допустимо ли взять обратно свое согласие или она обязана держать слово, несмотря ни на что?

Да и сам оборотень оказался не таким уж противным. Вечер за вечером наблюдая, как он мирно беседует с ее отцом, смеется с кметями, бьется в учебных поединках на дворе, никому не позволяя одолеть себя, но никому не чиня обид, Дарована потихоньку стала смотреть на него почти как на человека, хотя все время помнила, что он не человек. А будь он человеком, его можно было бы даже назвать красивым, — подумалось ей однажды, когда она смотрела на его лицо сбоку и не видела блеска глаз и клыков. Но эти клыки не кажутся такими уж страшными, когда он смеется. «Что-то он у нас загостился! — с беспокойством думала Дарована. — И все с отцом, с отцом, на меня не глянет даже. Не думает ли в самом деле свататься? Ни за что не пойду! — убеждала она сама себя, не видя, однако, решительных оснований для отказа. — Если чуроборский князь на самом деле он и если отчима выгонит…» Теперь Дарована знала все повороты борьбы за наследство князя Гордеслава и не могла не признать, что у Огнеяра на него гораздо больше прав, чем у Светела. Ах, зачем он оборотень?

И вот час их встречи приблизился вплотную. Дарована стояла на крыльце по левую руку от отца, в волнении сжимала пальцы, всунутые в рукава собольей шубы. Оборотень стоял с другого бока Скородума и был совершенно спокоен.

— Все-таки тебе надо было хоть небольшую дружину своих привести, — услышала она голос отца. — Князю положено с дружиной быть.

— Ладно, — согласился Огнеяр. — Стаю выведу.

Обернувшись, он коротко свистнул и махнул кому-то рукой. Тут же в сенях раздался призывный вой, ему мигом ответили десятки голосов — будто только того и ждали. Стая была здесь уже четыре дня — кмети Огнеяра опередили Неизмировы полки. После ухода Огнеяра из Чуробора многие из Стаи разошлись кто куда, не желая служить Неизмиру и Светелу, но при вести о появлении своего Серебряного Волка собрались мгновенно. И теперь все тридцать два, включая Тополя, Кречета и Утреча, жили в дружинной избе на дворе Скородума, как прежде, готовые день и ночь постоять за своего вожака, даже ревновали его к личивинам. Чуть-чуть обидно было обнаружить, что он и без них не пропал… Но на то он и сын Велеса, а служить ему — великая честь!

— И лесные свои дружины поставил бы на виду, — советовал Скородум. — Пусть поглядят, что тебя голыми руками не возьмешь.

— Это они и так знают. Пробовали уже. А я битвы не хочу. Я хоть и не Великая Мать, а тоже лишней крови не люблю. Они ведь как думают? — Внезапно разволновавшись, Огнеяр повернулся лицом к Скородуму, заговорил быстро и горячо: — С детства моего и Неизмир, и весь Чуробор знал — я пришел в мир убить. Убить! Да кого — неведомо. Двадцать лет весь Чуробор на меня зверем смотрел, каждый ждал — не ему ли волчара глотку норовит перервать! И не знали, что я с двенадцати лет, как узнал, так все боялся. Убить не того я боялся! Свое назначение я пришел исполнить, не чужое! А теперь знаю, кто мой противник. Я в мир пришел за кровью — так не за Неизмировой, не за Светеловой! Не за теми полками, что они на меня ведут! Знаю я, с кем мне биться предстоит, — и на других руку не подниму! А его Неизмир едва ли с собой ведет. Он в княжьих дружинах не служит, в битву со мной придет не по чужой воле — по своей судьбе. А судьба… Эх! — Огнеяр махнул рукой, словно устал доказывать и объяснять. — Оборотень! Были бы все как я, искали бы все своей судьбы, а не чужой — много меньше было бы зла в мире, много добрее были бы к нам боги.

Огнеяр снова повернулся к воротам и стал смотреть на улицу, полную народом. Скородум и Дарована ничего не ответили на его речь, стараясь успеть ее обдумать хоть немного. Скородум и раньше считал Огнеяра правым. А Дарована вдруг подумала — а зачем он сказал им все это? Зачем ему дружба ее отца? Почему Стая с радостью выбежала во двор и выстраивается напротив Скородумовой дружины, на ходу оправляя пояса и оружие? Она боялась его глаз и клыков, за клыки посчитала его зверем и не разглядела чисто человеческой черты — он не хотел быть один. Всегда Огнеяр искал людей, хотел понимать их и быть понятым. Он готов был к дружбе и находил ее, если не мешал страх и предубеждение против оборотней. Но никакая нечисть не нуждается в дружбе. Огнеяр в ней нуждался и уже поэтому был человеком не хуже других. И пусть клыки, пусть шерсть на спине.

Понимание этого вдруг так ясно вошло в сознание Дарованы, что она охнула от удивления — как же раньше не догадалась? — поднесла ко рту руку, выглянула из-за плеча отца, стараясь увидеть Огнеяра. Но велишинцы за воротами разом закричали — к княжьему двору подъехал Неизмир.

Едва въехав во двор, Неизмир глянул на крыльцо и побледнел, невольно натянул поводья, конь его заплясал на месте, передние ряды дружины наткнулись на него и смешались.

Князь не увидел ни Скородума, ни княжны, ни бояр. Он увидел одного Дивия. Перед ним был оборотень, даже не такой, каким Неизмир видел его в последний раз, в день того поединка, а такой, каким он являлся отчиму в дурных снах — ярость зверя, соединенная с силой бога. Дивий стоял на крыльце, положив руки на резные перила, и его горящий взгляд с красной искрой на дне был устремлен прямо на Неизмира.

Наткнувшись на этот взгляд, как на раскаленный клинок, мгновенно облившись холодным потом, Неизмир растерялся — ему казалось, что он спит и снова видит дурной сон, что злая ворожба запутала его путь и вместо Велишина привела прямо в логово оборотня… что Дивий уже успел захватить Велишин и он приехал прямо ему в пасть.

— Здравствуй, князь Неизмир Чуроборский! — как из тумана услышал он чей-то голос.

Но губы Дивия были плотно сжаты, это сказал кто-то другой. С трудом оторвав взгляд от оборотня, Неизмир увидел возле его плеча знакомое лицо князя Скородума, его высокую шапку, седые усы и красный нос.

— Здравствуй, князь Скородум Глиногорский! — привычно ответил он на приветствие и тут же заговорил, опомнившись: — Но не лгут ли мне мои глаза? Кого я вижу рядом с тобой?

— Разве память твоя стала так плоха? — с грустным участием ответил Скородум. — Ведь это твой пасынок, двадцать лет проживший с тобой под одной кровлей. Это сын твоей жены, княгини Добровзоры, — Огнеяр, внук Гордеслава.

Неизмир молча смотрел на Дивия, и красный тяжелый взгляд жег его огнем, рубил топором, заставлял дрожать. Слишком давно он не видел оборотня — забыл, какая страшная Бездна глядит из его глаз.

— Войди в мой дом, князь Неизмир! — тем временем позвал его Скородум. — Нам всем есть о чем поговорить.

— Нет! — вдруг выкрикнул Неизмир, словно очнувшись, и в бешеной ярости затряс головой. И этот красноносый скоморох, обещавший дружбу и помощь, пошел против него! — Я не войду в твой дом, пока в нем оборотень! Он отвергнут богами и людьми! Душа его черна! Он — зверь, нечисть в человеческом обличье! Он — гибель для всех живых!

Огнеяр сильнее сжимал пальцы, лежащие на резных перилах — еще немного, и по резьбе побежали бы трещины. Этого он ждал. Ему было тяжело слушать отчима, но это было то, чего он хотел. Пусть Неизмир наконец обвинит его перед людьми в том, в чем он действительно виноват.

— Так ты обвиняешь меня в том, что я оборотень, князь Неизмир? — наконец заговорил он сам. Широкий двор был полон людей, но стояла такая тишина, что слышно было только позвякивание упряжи переминавшихся коней и голос Огнеяра. — Это правда, но от этого я никогда не отказывался. Никогда в моей жизни. Ты говоришь, что я отвергнут богами и людьми. Но боги дали мне победу в поединке перед их ликами. Скажи, какое зло я причинил тебе, — и я отвечу тебе за него.

Неизмир молчал, задыхался, грудь его словно стиснули раскаленные клещи, голова кружилась, перед глазами повис какой-то горячий туман. Земля плыла под ногами его коня. Казалось, не один, а сотни оборотней окружили его со всех сторон, все они тянут к нему когтистые лапы, разевают жадные клыкастые пасти, красные взоры их жгут, как угли.

— Дарована! — вдруг услышал он возглас Светела и немного опомнился. — Княжна, ты вернулась!

— Да, моя дочь вернулась, — вместо княжны ответил Скородум. — Ей не причинили вреда. Более того — Огнеяр избавил меня от ошибки. Я обещал отдать тебе мою дочь в жены, Светел, сын Державца. Я не отказываюсь от моего обещания, ты получишь мою дочь, если сама она не откажет тебе. — В подтверждение своих слов Скородум поднял безвольную руку дочери, показывая блестящий янтарно-золотой браслет на ее запястье, знак того, что она свободна выбирать жениха. — Но теперь я буду знать, что отдаю ее не наследнику чуроборского стола.

Светел вздрогнул, как от удара плетью. Значит, Скородум на стороне оборотня.

— А раз мне не причинено вреда и не нанесено обид, я не собираюсь идти войной на личивинского князя, — окончил Скородум и кивнул на Огнеяра. — И я буду рад, если вы здесь, в моем доме, помиритесь с ним и признаете его права на чуроборский стол.

Скородум и сам не верил, что примирение возможно, но долг хозяина обязывал его сказать эти слова.

— Никогда! — прохрипел Неизмир, с трудом разжав зубы. Судорога сводила ему челюсти, он едва сдерживал дрожь. — Никогда я не помирюсь с оборотнем, сыном Подземной Тьмы! Ему нет места на земле, пока я жив!

— Одному из нас нет места на земле, — ровным голосом подхватил Огнеяр, но именно после его слов Дароване стало по-настоящему страшно. Теперь она полностью осознала, что они означают. — Если моя жизнь мешает тебе, князь Неизмир, — попробуй взять ее. Мы не будем напрасно проливать кровь личивинов и дебричей. Тебе нужна только моя жизнь. Мне не нужна твоя. Но ты не можешь ходить по земле одновременно со мной, и я вызываю тебя на поединок. Пусть останется один из нас, и земля вздохнет спокойно.

Светел при этих словах подался вперед вместе с конем. Огнеяр бросил взгляд в его сторону, и Светел замер, будто наткнулся на железную стену.

— А ты стой! — коротко и грубо бросил ему Огнеяр. — С тобой я уже бился.

Светел покраснел от гнева и стыда, вспомнил холод лезвия возле своего горла.

— Нет чести в таком поединке! — выкрикнул он. — Тебя не берет оружие! Тебя нельзя убить!

— Да, меня нельзя убить простым оружием, — согласился Огнеяр. — И вы оба это хорошо знаете. И я обещаю при всех этих людях, смолятичах и дебричах. — Огнеяр обвел взглядом широкий двор, где стояли его Стая, ближние дружины Неизмира и Скородума, а в воротах толпились велишинцы, раскрыв рты от удивления. — Я буду драться тупым оружием. И признаю себя побежденным, если князь Неизмир сумеет опрокинуть или обезоружить меня. Тогда я уйду, и пусть меня сожжет в пепел Пресветлый Хоре, если я еще когда-нибудь появлюсь в пределах дебрических земель!

Огнеяр поднял руку к небу, призывая светлого бога в свидетели. Неизмир молчал — ему было нечего возразить. От такого поединка он не мог отказаться, не мог и выставить другого бойца вместо себя. Он не ранен, не болен. А если князь настолько стар и немощен, что не может предстать перед божьим судом поля, — значит, он не по праву занимает свои стол. А Неизмир не стар — ему только сорок семь лет. Даже в дружины до пятидесяти пяти берут.

— Ты согласен? — не дождавшись ответа, спросил Огнеяр.

Не в силах разжать судорожно сведенных челюстей, Неизмир молча нагнул голову.

Сойдя с коня, он стал готовиться к бою. Князя била дрожь, неудержимый страх выл и рвался в его душе, как голодный волк на цепи. Но отказаться от поединка, отложить его было нельзя. Неизмир знал, что не выдержит ожидания. Дорога его судьбы уперлась в неодолимое препятствие; идти дальше можно было, только опрокинув его. Или кончится сама дорога. Все прошлое сейчас казалось Неизмиру сплошным блеском красных глаз, все будущее уместилось в несколько мгновений, что остались ему до поединка — пока Огнеяру искали в оружейных и кузницах незаточенный меч. Его собственный боевой топор был слишком острым, слишком хорошо готовым к бою.

Наконец подходящий меч нашелся. Светел с чуроборскими боярами осмотрели его и убедились, что им не разрежешь не только шелковый платок на лету — так проверяются обычные, не зачарованные мечи, — но, пожалуй, и кочан капусты с размаху сомнешь, а не разрубишь. Правда, ударом такого меча в сильной руке можно было сломать кости, но на голову князю надели прочный шлем с кольчужной сеткой, защищавшей шею, а остальные переломы не смертельны.

Неизмир надевал доспех, а Огнеяр, будто в насмешку, раздевался — сбросил на крыльцо плащ, накидку, пояс с оружием, остался только в рубахе. Лисичка, стоявшая позади княжны, торопливо вытащила из-под своего кожуха кусок тесьмы, служивший пояском ей самой, и протянула Огнеяру. Он благодарно кивнул, повертел тесьму в руках, но подпоясываться не стал, а стянул и бросил на крыльцо и рубаху. Больше не было смысла прятать шерсть на спине — пусть все смотрят, кто он такой. В отличие от Неизмира, он чувствовал внутренний жар, как будто откуда-то из глубины его существа поднимается огонь. Огнеяру стало жарко, но он оставался спокоен и уверен в себе.

Дарована смотрела на него, прижимая руки к груди, забыв даже о Светеле. Она дрожала, сердце ее стучало возле самого горла, но она сама не знала, за кого из двух противников она боится. Впервые она увидела шерсть на спине Огнеяра, и вся его оборотническая сущность так ясно представилась ей, что захватывало дух. Но это был не страх и не отвращение, которые она испытывала к нему раньше. Глядя на его сильную, ловкую фигуру с этой шерстью на спине, на тяжелый тупой меч, который он покачивал в руке, словно легкий ореховый прутик, Дарована испытывала странное чувство — ужас от близости Сильного Зверя и восхищение перед его красотой и силой. Полузверь-полубог — теперь она понимала, о чем говорил отец.

И почти все собравшиеся на широком княжеском дворе испытывали нечто подобное. Кроме Неизмира со Светелом — они не могли видеть красоты оборотня, но хорошо ощущали его силу. Поправляя кольчугу, шлем, пояс, Неизмир старался сдержать дрожь в руках и сам не знал, удается ли ему это. В ушах его раздавался железный звон, словно гремели в пожарное било, перед глазами плыл и дрожал огненно-красный туман. «Это ворожба! — мелькнуло в его мозгу. — Это злая ворожба оборотня, он нарочно мутит мой дух… Да где же он?»

Неизмир повернул голову к крыльцу, стараясь сквозь туман разглядеть своего противника. До боли знакомая смуглая фигура шагнула ему навстречу. Красные глаза, горящие неутолимой злобой, глянули прямо ему в душу и выжгли ее до дна; острые волчьи зубы лязгнули у самого горла.

С хриплым криком Неизмир отшатнулся назад, пытаясь отмахнуться, забыв даже, что в руке у него меч, забыв, как надо пользоваться им. Он забыл и себя, и этот поединок; годами копившийся и нараставший страх наконец прорвался и завыл, как голодный волк; неодолимый ужас, как расплавленное железо, захлестнул его душу и разум.

И князь Неизмир закричал, хрипло и дико, упал на колени, стараясь закрыть руками голову и не замечая даже, что в его руке зажат меч. Дикий ужас заполнил его существо без остатка, над ним сомкнулась тьма, в которой полыхали багровые зарницы Подземного Пламени. Кровавый блеск глаз и зубов вцепился в его сознание и погасил его.

— Волчий глаз! Волчий глаз! — бессмысленно и дико выкрикивал Неизмир, ударяясь головой о землю, словно хотел пробить дверь в груди Всеобщей Матери и спрятаться в ней от этого ужаса.

Женщины закрывали лица, княжна Дарована плакала от страха, прижимаясь к отцу. Все во дворе в ужасе и изумлении смотрели на чуроборского князя, упавшего прежде, чем тупой меч противника поднялся на него.

А чуроборцам слышалось что-то до жути знакомое в его криках.

Князь Неизмир был прав, когда думал, что существование пасынка-оборотня угрожает ему. Только погубил его не Огнеяр, а его собственный страх.

А Огнеяр стоял возле крыльца, все еще сжимая рукоять тупого меча, который так ему и не понадобился.

Волчий глаз. Вот к чему все пришло. Вот чем окончилась их многолетняя вражда с отчимом. Сам того не зная, он все эти двадцать с лишним лет убивал страхом разум Неизмира. Но разве он был виноват? Кто заставлял Неизмира бояться? Разве ему предрекали смерть от руки Огнеяра? Он сам посчитал себя достойным противником, за смертью которого был послан сын Велеса, но не имел в душе достаточных сил для настоящей борьбы с ним.

И сейчас, глядя на бьющегося о землю отчима, Огнеяр испытывал к нему презрительную жалость, острое чувство сожаления, что все так вышло. Лучше бы честный поединок. А так ему казалось, что он выходил биться с ребенком или стариком. Хорошо, что боги удержали его от удара по неизмеримо слабейшему — они все сделали сами.

Опомнившись, чуроборские кмети подняли своего князя, на руках унесли его в покой. Женщины Дарованы показывали им дорогу, причитали и охали. Огнеяр отбросил бесполезный меч.

— Боги показали свою волю, — сказал он, обводя взглядом ряды чуроборской дружины. Многие в страхе отводили глаза, но многие, изумленные произошедшим, потрясенные безумием князя, выдержали его взгляд и увидели в нем только человеческую решимость. — Если кто-то из вас считает поединок нечестным — скажите сейчас, при всех, кто видел его своими глазами.

На дворе повисла тишина, никто не сказал ни слова.

— Боги решили и судьбу чуроборского стола, — сказал с крыльца Скородум. — Князь Неизмир обезумел. Стол твоего деда отныне принадлежит тебе. Никто не имеет на него больше прав, чем ты, внук Гордеслава.

— И я займу стол моих предков, — твердо сказал Огнеяр, снова обводя взглядом строй дружины. — Если кто-то не согласен — скажите сейчас. Я клянусь не причинять никому вреда. Но я устал от косых взглядов в собственном доме и от шепота за спиной. Если кто-то считает меня недостойным быть князем — скажите сейчас.

Но чуроборская дружина молчала. Огнеяр заметил молодого кметя с угрюмо замкнутым лицом. Его рука так сжала рукоять меча, что побелели суставы. Встретив взгляд Огнеяра, он вздрогнул, но не отвел глаз.

Медленно Огнеяр подошел к нему. Молодой кметь выпрямился, но не попятился.

— Я так и вижу, как ты ждешь меня в темных сенях с этим самым мечом в руке, — устало заговорил Огнеяр, и в голосе его была застарелая ненависть — не к этому парню, который навь* его знает за что так уж любит Неизмира, а ко всем подлым ударам со спины, которые были нанесены от создания мира. — Ты ненавидишь меня, но молчишь. Почему же ты молчишь, Морок тебя сожри, я же спрашиваю? — с нарастающей яростью в голосе продолжал Огнеяр, и Стая видела, как трудно ему сдержаться. — Ты же мужчина, ты воин — так почему ты боишься сказать то, что думаешь? Ну?

Молниеносным движением Огнеяр вырвал меч из ножен молодого кметя. Ряды дружины глухо вскрикнули, дрогнули, кто подался назад, кто вперед. Сам кметь невольно отшатнулся, ожидая удара, не успев волей сдержать порыв, спасающий жизнь. А Огнеяр ловко перевернул клинок в руке и протянул кметю рукоять меча.

— Бей! — потребовал он. — Сейчас бей, не в темных сенях. Чтобы все видели. Чтобы знали, стоит ли. Ненавидишь — ударь. Отведи душу.

Кметь, бледнее снега, стоял как каменный идол, не отводя глаз от лица Огнеяра и не двинув даже пальцем. Ненависть его к оборотню уступала место изумлению.

— Не можешь? — Огнеяр презрительно скривился и огляделся.

Взгляд его упал на лица Стаи.

— Кречет! — резко позвал он. — Давай тогда ты. Пусть смотрят.

Поняв его, Кречет шагнул из ряда Стаи, положил руку на рукоять своего меча.

— Нет! — Огнеяр резко мотнул головой и протянул ему тот меч, который держал в руке. — Этим! А то потом скажут — тупой был, все обман!

Повиновавшись, Кречет взял из его руки меч молодого кметя, спокойно замахнулся, словно перед ним было бревно или соломенное чучело, и с сильным умелым размахом ударил Огнеяра по плечу. Обычного человека такой удар развалил бы до пояса, и весь двор в ужасе вскрикнул, Дарована на крыльце зажмурилась. Но клинок отскочил от плеча Огнеяра, как палка от камня.

С тем же невозмутимым лицом Кречет сунул меч в руку онемевшего молодого кметя. И сразу несколько голов столкнулось над оружием, сразу несколько рук потянулось проверить его остроту. Меч был наточен для битвы, так что самый придирчивый десятник остался бы доволен. Слишком поспешно ухватившийся за клинок кметь поранился, на пальцах его выступила кровь.

А Огнеяр вдруг успокоился, как будто этот удар снял напряжение, скопившееся в нем за весь этот день. И взгляды чуроборских кметей, поднявшиеся к нему от меча, изменились. В них по-прежнему было изумление, но вместе с тем покорность своей участи и смутное уважение. Даже не неуязвимость Огнеяра переменила их чувства, а его ненависть к подлым ударам из-за угла, которую понимал и разделял каждый честный воин. Пусть он оборотень — но подлости в нем нет. Он сын бога — так чем он не князь? Он внук Гордеслава — никто другой не имеет таких прав на чуроборский стол.

Через несколько дней чуроборская дружина оставила Велишин и потянулась по зимнему пути домой. Часть людей новый князь послал по Стрему собирать дань — срок полюдью давным-давно настал. Сам он попутно собирал дань с Белезени. Неизмира везли в крытой повозке в середине обоза. Прежний князь так и не пришел в себя, но поуспокоился. Он сидел, глядя перед собой мутным взором, и твердил:

— Волчий глаз! Волчий глаз!

Светела в дружине больше не было. Забрав с собой два десятка своих кметей, он уехал из Велишина в день несостоявшегося поединка. Что он стал бы делать в Чуроборе теперь? Служить Дивию? Лучше умереть. Остаться у смолятичей? Скородум не отказал ему в руке своей дочери, но Светел больше не заводил разговоров о сватовстве. Ему было слишком стыдно смотреть на Скородума и Даровану, вся его любовь к ней куда-то пропала. Да и что он получил бы с ней? Воеводский чин, посадничество в каком-нибудь городке? И всю жизнь прожить среди свидетелей своего позора? Нет, это было ему не по силам. На свете еще немало городов и княжеств. Молодой сильный витязь, славно владеющий мечом, не будет лишним в дружинах говорлинских князей, даже в самом Орьеве. А может быть, судьба не совсем отвернулась от него. У вежелинского князя две дочери и ни одного сына. Неизмир ведь когда-то тоже был сотником в дружине князя Гордеслава.

Дарована была рада, когда все чужие уехали из Велишина и она осталась вдвоем с отцом. О расстроенном сватовстве она не жалела — Светел окончательно побледнел в ее глазах, она и не понимала уже, чего раньше находила в нем хорошего. Конечно, она не влюбилась в оборотня — Мать Макошь еще не лишила ее разума. Но все эти дни, до самого отъезда Огнеяра, она невольно ждала, что он сам или ее отец заведет-таки с ней разговор о сватовстве. И она не знала, что ответить. Совсем не знала.

Но такого разговора с ней так никто и не завел. Вздыхая, Скородум молчал и не предлагал Огнеяру руку своей дочери. Он знал, что новый чуроборский князь не сможет ее принять. У оборотня было человеческое сердце, и оно уже было занято девушкой, которая всегда видела в нем человека.

Давно в Чуроборе не бывало такой тихой зимы. Город сидел притаившись, словно в нем вокняжился не законный наследник, а чужеродный пришелец-захватчик. Долго Чуробор не мог опомниться от потрясения, когда войско вернулось из похода к личивинским землям, но во главе его на своем сером жеребце ехал Огнеяр, а Неизмира везли в крытой повозке. И пленен он был не веревками и не цепями, а своим собственным безумием. И этих пут не разрубить было никаким мечом. Князя Неизмира больше не было, чуроборский стол занял князь Огнеяр. Он не собирал веча и не спрашивал, как полагалось обычаем: «Люб ли я вам?» Он просто созвал, за каждым послав кметей, всех чуроборских старейшин и старшин ремесленных концов и объявил о своем вокняжении, о том, что Правда Дебричей не будет нарушена и все дани остаются прежними. Словно всю жизнь этому учился, новый князь крепко взял в руки весь город, собирал пошлины, судил по прежним обычаям, приносил богам положенные жертвы. День за днем Чуробор ожидал от него каких-то страшных деяний, но так и не дождался. Но не прекращались слухи, что Неизмир был сведен с ума злой ворожбой оборотня. Огнеяр знал об этих слухах, но не старался их искоренить.

— Пусть болтают! — раздраженно отмахивался он. — Скажут, что я людей живьем жру, — тоже пусть. Больше будут бояться — тише будут сидеть!

Огнеяр и не ждал, что его встретят криками восторга, и старался не обращать внимания на всеобщую неприязнь. Дел у князя всегда было предостаточно, тем более что у Огнеяра под рукой оказалось два княжества: дебрическое и личивинское. Племени Волков он объявил, что с их помощью завоевал дебричей и едет править ими. Но и детей Метса-Пала он пообещал не бросать и ежегодно проводить у них три зимних месяца. А пока он оставил посадником и воеводой в Арве-Кархе прежнего князя Кархаса, а в новом Межене — Кречета. Из трех кметей, живших с Огнеяром у личивинов, Кречет лучше других разобрался в делах и обычаях лесного племени, стал понимать язык и сам, благодаря своему чуру с туриной головой, прославился как колдун и был весьма уважаем. Тем более что в жены он взял Лисичку, которая до этого жила у самого Метса-Пала, и Кречет стал в глазах личивинов младшим братом Серебряного Волка.

Теперь Стая гораздо реже прежнего с топотом и воем мчалась на лов — у ее вожака, да и у самих кметей появилось гораздо больше забот. Но на жестокость нового князя Чуробор не мог пожаловаться, и скоро причитания чуроборцев о злой судьбе стали только привычным разговором, лишенным настоящего смысла. И все же каждый помнил, что их князь — оборотень. А от оборотня чего хорошего ждать?

— Не видали они настоящих-то оборотней — рожденных зверями! — устав от косых взглядов, выведенный из себя беспричинной неприязнью, изредка жаловался Огнеяр матери. — Посидел бы у них старый Князь Волков, людоед поганый, или давешний Князь Кабанов, туша жирная! Хоть денек бы посидел — так они на меня молиться бы стали, как на Светлого Хорса!

— Ничего, мой родной, они привыкнут! — ласково утешала его княгиня и гладила по черным волосам. — Тебе бы жениться надо. Ты мне поверь — это лучше всего. И у людей-то женатым много больше веры. Вот будет у тебя жена молодая, красивая, к народу добрая, приветливая — вот тогда и тебя бояться перестанут.

Огнеяр вздыхал и ничего не говорил в ответ.

— Вот если бы к нам смолятинскую княжну! — мечтала Добровзора, осмелев без возражений сына. — Она и собой красавица, и нравом добра, и хозяйка-рукодельница. А самое главное — самой Макоши любимица. Лучше нее тебе и не сыскать княгини! Она дочь Скородума — если не дети, так хоть внуки у нас с ним были бы общие, мне и то в радость!

Княгиня вздыхала, смеялась и смахивала невольные слезы. Но Огнеяр, как ни хотелось ему порадовать мать, только качал головой. Жениться на Дароване он совсем не хотел. Гудела за окнами метель, махала белыми лебедиными крыльями, и перед взором его снова вставало румяное лицо Милавы. Где она сейчас — в Верхнем Небе, куда не докричишься, только дымом жертвенного костра и достанешь. Что зимой делают берегини — то ли спят, то ли гуляют в теплых цветущих садах отца своего, Дажь-бога? А помнит ли она его? Сохраняют ли берегини память о земле?

Хуже смерти Огнеяру казалась мысль о том, что вместе с человеческим жизнеогнем Милава утратила любовь и саму память о нем. Тогда она безвозвратно умерла для него. А он сам? И в толпе на торгу, ощущая на себе сотни пугливых, опасливо-любопытных взглядов, и долгими зимними ночами в своей опочивальне, — словно на всем свете один, — Огнеяр слышал в своей душе дикий вой зверя, жившего в нем. Только Милава могла сдержать этого зверя. Огромная сила зверя и бога кипела в Огнеяре, он не знал, что с ней делать, как сдержать ее в узде. Он сам себе казался отбитой половинкой кувшина, в котором слишком много меда — вот-вот все выльется. Тоска одиночества безысходно томила его всю зиму, и только княжеские дела, суды, приемы торговых гостей и послов от других говорлинских князей помогали ему забыть о ней хоть ненадолго.

В конце зимы, перед самым Медвежьим велик-днем, умер Неизмир. Со дня возвращения в Чуробор он так ни разу и не пришел в себя, многолетний страх выжег его разум без остатка. Как ни удивительно, лучше всех за ним ухаживала Толкуша.

— Бедный ты мой, бедный! — приговаривала она, словно на нее саму нашло удивительное просветление. — И тебя волк сожрал! Ну да ты не бойся. Он больше не придет. Он тебя не тронет. А если придет, так я с тобой буду. У меня смотри что есть. — И она показывала ему здоровенный пест. — Я ему как дам — он и бежать!

И Неизмир мелко кивал головой, как будто понимал. Толкуша ухаживала за ним, как за младенцем, умывала, причесывала, кормила. Сама она, будто часть ее безумия перешла на бывшего князя, стала несколько толковее: перестала причитать и кусаться, даже причесалась пару раз как смогла. И Неизмир привязался к ней, как дитя к няньке, никого другого не хотел подле себя видеть. Без нее он беспокоился, жаловался на волка, но завидев наконец Толкушу с ее пестом, успокаивался и даже улыбался. Ах, как давно он не улыбался! Безумие вернуло ему покой и довольство, подарило благо, которого не давал ясный рассудок.

Умер он, наглотавшись промозглого ветра начала весны, в несколько дней сгорел в лихорадке. В другое время его, может, и вылечили бы, но помешательство очень ослабило не только душу его, но и тело. На смертном ложе лежал морщинистый старик, совершенно седой, и никто не узнал бы в нем того князя Неизмира, который еще полгода назад был полон сил. Причитали вопленницы, горько рыдала Толкуша, будто лишилась родного отца.

Огнеяр не поскупился на поминальные пиры, где угощал весь город, устроил тризну на три дня — все-таки умерший был князем и воином. В недостатке почтения к умершему отчиму никто не смог бы его обвинить. И сам Огнеяр испытывал при этом странное чувство — смесь облегчения и грусти, острой жалости к человеку, который больше двадцати лет боролся со страхом и все-таки был им побежден.

А княгиня Добровзора вздохнула с облегчением. Она и раньше любила Неизмира не больше, чем положено жене любить мужа, которого не сама выбирала; в пору вражды его с Огнеяром он был врагом и ей, а после его помешательства она испытывала к нему только презрительную жалость. «Ему так лучше! — с облегченным вздохом говорила она теперь. — В Сварожьих Садах его никакой волчий глаз не достанет!»

А Чуробор со смертью Неизмира понял, что прошлое ушло окончательно. Теперь у них нет и не будет другого князя, кроме оборотня, нужно как-то приспосабливаться к нему.

А весна выдалась такой сухой, что только седые старики помнили года хуже. Талой воды было немного, и она быстро сошла, месяцы березень и тра-вень почти не приносили дождей. По всем приметам выходило, что и кресень будет такой же, и тогда — голодный год. Ростки на полях сохли, желтели. Напрасно вокруг полей водили юных девушек-подростков, увитых зелеными ветвями, и обливали их водой, призывая милость Додолы, Хозяйки Дождя, напрасно приносили жертвы рекам, родникам и святым озерам. Видно, сама Вела, хозяйка Подземного Владения, добралась до Истока Истира, где берут начало все земные источники, и наглухо заперла его тяжелым камнем.

Торговые гости из Орьева, Вежелина, Славена, Прямичева загодя искали, где можно будет осенью купить хлеба — по всем говорлинским землям делалось то же самое. Но Огнеяр не сомневался, что виноватым во всем объявят его. Это же первая примета, угоден ли богам тот или иной князь — хороши ли при нем урожаи. А если в первый же год его княжения засуха — то лучшее, что он может сделать, это своими руками на большом камне святилища вонзить себе в сердце жертвенный нож.

Каждое утро Огнеяр встречал зарю, каждый вечер провожал ее, вглядывался в облака, принюхивался к воздуху, выискивая признаки близкого дождя. Но напрасно. Он мог повелевать людьми и лесными зверями, но небо было ему неподвластно. И он всей кожей ощущал, как в Чуроборе собирается грозой ненависть и страх, еще более темный, чем был всю эту зиму.

В один из первых дней месяца кресеня на княжеский двор с утра явилась толпа народа. Выйдя на крыльцо, Огнеяр и Добровзора увидели посадских старейшин, ремесленных старшин в нарядных вышитых рубахах, женщин с детьми на руках. Позади толпы мужики держали с десяток коров и несколько коней. Огнеяр подумал, что горожане хотят принести, кроме обычных, еще новые жертвы богам. Но он ошибся.

— Мы пришли просить тебя о милости, князь Огнеяр! — первым заговорил самый древний из посадских стариков. Он был когда-то высок, но годы согнули его, он опирался на палку вишневого дерева, почти закрывая ее длинной белой бородой, его выцветшие глаза слезились, а голос дрожал. — Вот уже много дней боги не посылают нам дождя. Все заклинания и жертвы оказались бессильны. Мы знаем, что прогневали тебя своей нелюбовью и за это ты лишаешь нас дождя. Пожалей наших детей, княже. Мы приготовили тебе жертвы. Возьми самое лучшее, что у нас есть, но отгони Велу от Истока Истира, пусть на землю снова прольется дождь.

Старик обернулся. Мужчины вывели вперед коров и коней, а потом из толпы вытолкнули к крыльцу трех молодых девушек — самых красивых, что нашлись в посадских дворах. Все три были наряжены и убраны, как невесты — или как жертвы. Одна, высокая, с рыжеватыми косами и зеленоватыми глазами, стояла гордо, с застывшим лицом; вторая, стройная и русоволосая, с точеными чертами лица, была бледна и глубоко дышала, стараясь сдержать слезы; третья, розовощекая, с пышными косами цвета золотистой соломы, то и дело подергивала носом и расшитым рукавом утирала опухшие от плача глаза.

Все пришедшие разом повалились на колени, стали повторять за стариком слова мольбы, женщины прижимали к себе детей. А Огнеяр смотрел на все это, даже не сразу сообразил, что происходит. Он думал, что в Чуроборе его сочтут неугодным богам. Но мог ли он предположить, что засуху считают плодом его злой воли! Каким же чудовищем видят его чуроборцы, если не богов, а его самого собираются умилостивить жертвами, не только скотом, но даже девушками, словно он сам Ящер! О Хорее Пресветлый!

Огнеяр молчал, не сразу собравшись с мыслями, а причитания и мольбы на широком княжеском дворе постепенно сменялись плачем. Чуроборцам казалось, что он отвергает их дары и просьбы. Нужно было скорее что-то решать.

— А ну тихо! — с неожиданной для себя самого свирепостью рявкнул Огнеяр. Двор мигом умолк, словно накрыли горшком. Огнеяр устыдился: ведь князь — отец своему народу, от него ждут помощи в беде, а он только больше пугает. — Не печальтесь, дебричи! — взяв себя в руки, заговорил Огнеяр. — Без моей воли Вела затворила Исток Истира. Я не хотел причинять вам бед. Боги не посылают нам дождь, и теперь пришло время мне самому попросить их об этом. Послезавтра будет велик-день Ярилы, день, когда Хозяйки Росы, светлые берегини, приходят в земной мир. Я буду просить их о помощи.

Люди мокрыми от слез глазами смотрели на него, и Огнеяр видел, что его речь не очень-то понята. От него ждали чего-то страшного и не могли понять простых человеческих слов.

— Идите по своим домам, люди! — убеждающе добавил Огнеяр. — Ныне же я отправлюсь за помощью к светлым дочерям Дажьбога. А если их сил окажется недостаточно, то я сам прогоню Велу от Истока Истира. Я дам вам дождь! — яростно крикнул он напоследок, видя все те же бессмысленно-боязливые взгляды. — И заберите свои жертвы. Приведете их после дождя.

Он махнул рукой кметям, и те стали аккуратно, но решительно теснить народ со двора. Огнеяр поднялся в горницу. Пришла пора действовать. Ждать дождя больше нельзя. Если он не пойдет в ближайшие дни, то весь будущий урожай погибнет. И каждый род в Купальскую ночь выберет одну из своих девушек в жертву Ящеру — настоящую жертву, не ложную.

Пришел месяц кресень, пришла пора исполнить давно задуманное. То, без чего он не сможет быть ни князем, ни человеком.

Из большого, накрепко зачарованного ларя Огнеяр достал кожаный мешок, в котором хранилась пелена Макоши. Больше ему ничего не требовалось. Взяв мешок, он послал отрока к матери, а сам спустился во двор.

— Еду я дождя искать, — сказал Огнеяр кметям в сенях. — Больше время не терпит — вон уже жертвы мне притащили, будто я Кощей или Ящер!

— Девок мог бы и оставить! — с шутливой обидой проворчал Утреч, в любую засуху верный себе.

— После дождя опять приведут — любую выберешь, — пообещал Огнеяр. — Да только чтоб жениться!

— Ярило сохрани! — в ужасе воскликнул Утреч. — Вот Кречет на твоей рыжей Лисичке женился, так в лесу застрял навек!

— А ты на чужой каравай рот не разевай — век голодным останешься! — с намеком бросил ему Тополь, и все в сенях засмеялись.

Утреч с охотой ездил гонцом не куда-нибудь, а в Глиногор, и там все засматривался на княжну Даровану. Но, похоже, напрасно — она совсем перестала думать о замужестве и все просила отца отпустить ее пожить на Макошиной горе.

— Далеко ли по воду поедешь? — спросил Тополь у Огнеяра за глумом общего смеха. — Не до Истока Истира?

— Недалеко — где Вешничи живут. Бывали мы там — помнишь?

— Кого с собой возьмешь?

— Никого. Один справлюсь.

— Меня возьми, — тихо попросил Тополь. — Ты-то справишься, да мне самому надо.

Огнеяр хотел ехать один, но в серых глазах названого брата он ясно увидел какую-то затаенную важную мысль. Он мог бы и разглядеть, какую именно, но не стал. Надо так надо.

— Надо — поедем, — согласился Огнеяр. — Давай седлай — у нас трех дней полных нет.