Глава 3
Несколько мгновений князь Держимир молчал, а голова его медленно клонилась ниже и ниже, как будто страшная весть давила на него каменной тяжестью. Потом он вдруг вскинул голову, и даже бывалый воевода Озвень вздрогнул и отшатнулся – такое дикое, нечеловеческое отчаяние било из глаз прямичевского князя.
– Зачем ты вернулся? – с трудом, как будто цепкие пальцы Морены его самого держали за горло, выговорил Держимир, и глаза его от ненависти стали черными. – Зачем ты вернулся, дохлый козел?! – заорал он вдруг во весь голос.
Вскочив с лавки, он схватил Озвеня за рубаху на груди и рванул с такой силой, что затрещало полотно и вся грузная фигура воеводы содрогнулась.
С десяток кметей жались возле дверей гридницы, никто из них не смел подать голос. Не успев сменить серые и зеленые походные рубахи на обычные, кое-кто еще с личинами, висящими на груди, кмети-«оборотни» сейчас снова казались лесной нечистью, только испуганной и дрожащей, словно сам Перун гремел громами над их головами.
– Зачем ты ходил туда?! – бешено кричал Держимир и тряс Озвеня, а тот дергался, как мешок с шерстью, даже не пытаясь освободиться. – Ты погубил моего брата! Ты ничего не сделал! Ты дал этому щенку ободрать тебя и пришел с пустыми руками! Ты упустил смолятичей! Ты потерял моего брата! Лучше бы ты сам подох! Ты дал ему погибнуть и не привез даже тела!
Держимир отшвырнул Озвеня от себя, тот, пролетев по гриднице несколько шагов, с трудом удержался на ногах. А князь сорвал со стены секиру, висевшую над княжеским престолом, – заморянской работы, с серебряным змеем на обухе – и со всего размаха ударил ею в стол. Раздался треск дерева, крышка стола перекосилась, несколько глиняных блюд и серебряных кубков со стуком покатились по дубовому полу.
Кмети теснее прижались к дверям, похожие на овечье стадо перед волком. А Держимир, слепой и глухой от ярости и отчаяния, бешено рубил стол, лавки, стены, оконные переплеты. Трещало дерево, летели щепки, с хрустом сыпалась слюда. Бревна стен еще хранили кое-где следы от прошлых вспышек ярости, а среди лавок не нашлось бы ни одной, которая успела бы потемнеть от времени. В своем разрушительном порыве Держимир никого не слушал и не знал усталости; не слишком высокий и не слишком плечистый, он был крепок и очень силен. Дыхание с хрипом вылетало из его широкой груди, и каждый выдох походил на стон. В нем кричала боль от потери брата, боль, от которой темнело в глазах; она искала выхода, но его не было, и с каждым ударом сердца боль вспыхивала заново. Держимир старался выплеснуть ее из себя, но чувствовал, что она станет вечной, потому что потеря неисцелима, Байана нет и не будет. В это не верилось, ему хотелось думать, что брат просто отстал от всех, заглянул в конюшню к своим лошадям, что сейчас этот страшный сон кончится и Байан войдет в гридницу, и его черноволосая голова с гладко заплетенной блестящей косой будет возвышаться почти над всеми русыми и белокурыми головами кметей. Не верилось, что он лежит где-то в чужой земле и его глаза закрылись навсегда.
Наконец Держимир бросил секиру, сел на ступеньки высокого княжеского престола и уронил лицо на сложенные на коленях руки. Его плечи вздымались от тяжелого дыхания, длинные, плохо расчесанные темно-русые волосы рассыпались в беспорядке. Кмети не шевелились, уверенные, что настоящая гроза еще впереди. В своем стольном городе князь дрёмичей носил прозвище Крушимир, и никто из ходивших в бесславный поход на речевинский берег не мог даже надеяться, что все кончится так легко. Трудно было княжичу Светловою ехать домой в Славен с известием, что он потерял пленных. Но в десять, в двадцать раз труднее было «лешим» возвращаться в Прямичев с известием, что сводный брат Держимира погиб. Первое потрясение пройдет, за ним явится осознание потери – и жажда мести.
– Не убил бы кого! – беззвучно бормотал Озвень, бледный, с каплями пота на лбу, опасаясь в первую очередь за самого себя. – Брегана Заступница!
Подать голоса никто не смел. Челядь, умевшая чутьем улавливать расположение духа князя, вся попряталась. В тишине хором раздавался сначала тихий, потом все более громкий, приближающийся тонкий звон. В нем слышалось что-то суетливое, неровное, как будто кто-то бежит бегом. Кмети пару раз переглянулись, толкнули друг друга локтями. Озвень осмелился поднять руку, утер лоб и оглянулся на дверь. В глазах его читалась надежда, что к нему приближается, в ответ на мольбы, сама дочь Макоши, богиня Брегана, охраняющая смертных от бед. Из восьми дочерей Макоши только на Брегану и оставалось надеяться провинившемуся воеводе: богиня Улада, смягчающая гнев, и Запрета, удерживающая от дурных поступков, не знали дороги в дом Держимира прямичевского.
Звон раздавался уже совсем близко, и на пороге гридницы вдруг появилась фигура женщины в длинной беленой рубахе с широкими рукавами, похожими на лебединые крылья. На плечах ее, на шее, на браслетах, на ленте под косой – везде звенели и дрожали серебряные подвески в виде лягушиных лапок. На первый взгляд она могла показаться молодой девушкой, но морщины возле глаз и несвежесть кожи, тень усталости на лице показывали, что ее молодость далеко позади.
Кмети вздохнули с облегчением, расступились, пропуская женщину в гридницу. Это была чародейка, много лет жившая в хоромах прямичевских князей и за постоянный звон серебряных подвесок прозванная Звенилой. Во всем Прямичеве имелось только два человека, которые не боялись спорить с Держимиром и могли прекратить приступы его дикого гнева, – Звенила и Байан-А-Тан. Теперь она осталась такая одна.
Взгляд чародейки устремился к Держимиру, лицо ее дрогнуло, глаза раскрылись шире, в них мелькнуло страдание, потом они вдруг стали совсем пустыми. И словно тихий ветер пролетел по гриднице – ни один волосок не шевельнулся, но незримое дуновение ощутили все. Звенила шагнула к князю, и Держимир поднял голову. Его зубы были сильно сжаты, кожа обтянула скулы, черные брови сдвинулись, в синих глазах плескалась живая боль, отчего взгляд казался режущим. Множество мелких рубцов на щеках, на подбородке, на висках покраснели и стали еще заметнее, чем обычно.
– Чего ты хочешь, ведьма? – хрипло выдохнул Держимир.
Звенила протянула руку к его плечу, но он вскочил и отстранился.
– Уйди от меня! – рявкнул он. – Еще тебя мне не хватало! Чего ты пришла? Иди слушай своих лягушек! Ты сказала мне, что в этом походе меня ждет удача! Ты обещала, что я получу все, что мне нужно! Где моя удача? Где мой брат?
– Не надо злиться, княже! Послушай! – низким мягким голосом, неожиданным при ее тонком сложении, взмолилась Звенила. – Послушай! Судьба не любит гнева!
– Тринадцать лет я тебя слушаю! – кричал Держимир, с ненавистью глядя на женщину и сжимая кулаки. – Тринадцать лет я не видал счастья никогда и ни в чем! То рароги лезут, то личивины, то засуха, то град, то черный мор! Но это всего хуже! Хватит с меня! Оба вы друг друга стоите – ты и этот хряк безголовый! Обоих вас видеть не хочу! Вон отсюда! Озвеню не дружину водить, а коров пасти! А тебя в омут с мешком на голове! Вон отсюда!
Звенила пошатнулась, как от удара, подняла руки к лицу, ее глаза стали огромными, в них отразился страх, лицо болезненно исказилось.
Держимир резко отвернулся и снова сел на ступеньку престола, почти упал. Вспышка гнева мгновенно выгорела, осталась только тоска. Он закрыл глаза, как будто смотреть на свет ему было больно, сжал зубы. Он не умел плакать, и боль его не находила облегчения.
Озвень топтался на месте, то порываясь выйти, то снова оборачиваясь к Держимиру. Если бы кто-нибудь другой из говорлинских князей при дружине назвал воеводу дохлым козлом и безголовым боровом, то воевода самое меньшее бросил бы ему под ноги когда-то дарованный меч и ушел бы служить самому злому врагу, чтобы отомстить получше. Но Озвень слышал все это не в первый раз и никуда не уходил. Тринадцать лет назад, когда Моровая Девка унесла разом половину Прямичева и князя Молнеслава с женой, Озвень и Звенила остались за родителей шестнадцатилетнему Держимиру. Все эти годы они наставляли его в меру своего разумения, страдали от его злого нрава, но терпели, как терпят от родных детей, если не могут с ними справиться. И Держимир, остыв от очередной вспышки, также терпел своих наставников, как терпят родителей, даже если боги послали не самых умных.
Но сейчас случилась не обычная ссора, от которой Держимир остынет и даже что-нибудь подарит, чтобы не помнили обиды. В таком всесокрушающем отчаянии его видели впервые, и это легко было понять. Если князь Держимир и мог кого-нибудь любить без ссор и обид, то только Байан-А-Тана. Живой, веселый и вдохновенно-отважный куркутин воплощал все то, чего самому Держимиру не хватало, и он не ревновал и не завидовал, а любил брата как лучшее продолжение самого себя. И вот его не стало. Держимиру казалось, что в нем самом умерло все хорошее, а остались только злость и неудачливость. Байан-А-Тан был удачлив, все легко давалось ему в руки, потому Держимир и послал его в этот поход. И теперь он не мог простить себе, что так неоправданно, как теперь казалось, отправил навстречу опасности самое дорогое, что имел. Весь мир стал для него серой пустой равниной, вроде тех подземных полей, где Велес пасет духи умерших. И это теперь навсегда.
Наблюдая за Держимиром, Звенила задышала глубже, ее грудь часто вздымалась, так что колыхались серебряные лягушиные лапки, нанизанные на кольца и приколотые к рубахе на груди. Ее лицо побледнело, брови подрагивали. Повернув голову к кметям, она мягко взмахнула рукой, как лебедь крылом, показывая им на дверь. Звякнули подвески на браслетах, а кмети быстро, с приглушенным топаньем, потянулись вон. Озвень хотел что-то сказать, но чародейка сверкнула на него глазами, и воевода закрыл рот. Движением брови Звенила погнала его к дверям. Ее лицо стало строгим и решительным.
Когда они остались вдвоем, Звенила подошла к князю и мягко погладила его по волосам. Он вздрогнул, но не поднял головы, и чародейка приободрилась. Отцепив от пояса маленький резной гребешок, она стала ловко расчесывать волосы Держимира и мягко нараспев приговаривать:
– Отдай мне печаль, возьми покой! Отдай мне горе и тоску, я их по ветру развею. Поди, тоска, за широкие реки, за высокие горы, за быстрые реки, поди в ржавое болото, там под камнем черным тебе место до скончания века…
Держимир тяжко вдохнул. Обычно он после приступа гнева чувствовал себя неловко и торопился помириться с теми, кого только что бранил, но сейчас ему не было дела ни до кого. Для него существовал только Байан – и мысль, что он больше не придет.
– Нету его больше, и удачи мне не будет, – глухо бормотал осиротевший князь, глядя перед собой, как будто заново привыкая к миру, который без Байана стал совсем другим.
В его погасших глазах отражалась такая неизбывная тоска, что Звенила испугалась ее больше, чем гнева. Она умела отнять у него гнев и дать покой, но не умела отнять тоску и дать радость. Это умел, безо всяких заговоров и ворожбы, один только Байан-А-Тан. Звенила много бы дала за то, чтобы обладать его молодой силой, его задором и блеском глаз, его неизменной верой в лучшее. Но когда у тебя за плечами тридцать лет службы Надвечному Миру, в душе поселяется мудрость, но уходит радость. Уходит безвозвратно.
– С тобой я остался… – уныло повторил Держимир. – А ты… Последнего долга и то я брату не отдал. Хоть бы похоронить его толком, хоть тризну устроить на три дня, хоть курган насыпать… У куркутинов и у тех положено головы убитых на поле подбирать и хоронить с честью. А я и брата лишился, и дух его обидел. Видеть вас никого не хочу! – с тихой упрямой ненавистью повторил Держимир и снова отвернулся. Сейчас ему были нестерпимо противны все: и Озвень, и Звенила, и даже он сам.
Звенила замерла, сжав тонкие сухие руки возле груди и не смея прикоснуться к Держимиру. В душе его сейчас больше тоски, чем она сможет прогнать. И что вложить взамен? Источники его боли так сильны, что ей с ними не справиться. Ему нужна надежда, хоть какая-нибудь.
– Рано жаловаться на судьбу! – сказала Звенила. – Послушай меня. Я не могу вернуть тебе брата, но я верну тебе его голову. Ты похоронишь ее с честью, и я сделаю так, что дух Байана не будет держать на тебя обиды. Я узнаю, какие жертвы он хочет получить, каких из своих коней и женщин хочет взять с собой. Может быть, всех – ты дашь ему их, и он простит тебя. Его дух станет помогать тебе и передаст тебе свою удачу.
Держимир поднял глаза на чародейку. Его взгляд чуть прояснился, и в ее душе разом вспыхнули новые силы, как пламя, раздутое из головни свежим порывом ветра. За многие годы она сжилась с Держимиром крепче, чем он с ней. Он мог прогнать ее, но она не могла от него уйти. Некуда ей идти, потому что на всем белом свете нет другого человека, к которому она питала бы привязанность, ради которого ей хотелось бы жить. И пока он хоть в чем-то ей верит, она готова была сделать все, чтобы удержать эту веру.
– Да, да! – воодушевленно повторила Звенила и взмахнула руками, как белая птица, готовая взлететь. Ноздри ее раздулись, глаза широко раскрылись и заблестели. – Я принесу тебе его голову! Я найду ее, я вырву ее даже из рук самой Велы! Она будет у тебя! Клянусь Истоком Истира.
Лоб Держимира разгладился, он слабо кивнул. Звенила улыбнулась, но в глазах ее тлела сумасшедшая решимость. И Держимир содрогнулся: он вообще побаивался этой женщины. В ней он с детства видел живое воплощение своей судьбы: иногда благосклонной, но большей частью злой, то обещающей благо, то обманывающей. Но она тоже – часть его самого, и до самой смерти ему не суждено от нее избавиться.
* * *
Приближался полдень, и было очень жарко. Еще до полудня девушки выпили весь квас, припасенный до обеда, и теперь то одна, то другая разгибались, вытирали рукавом, платком или подолом взмокшее лицо, шумно вздыхали. Снятые верхние рубахи и поневы лежали кучей на опушке, но и в нижних рубашках все запарились.
– Ой, Хорсе пресветлый! – раздавались здесь и там жалобы. – За что же так томишь нас? Отродясь такой жаркой весны не выдавалось.
Репище, усеянное зелеными хвостиками проросшей репы, тянулось широкой полосой до самого березняка, а не было пройдено еще и половины. На каждом шагу из кривоватых рядков торчали бледные былинки сорняков, и каждый стебелек казался горячим. Упругие корни сорной травы упрямо цеплялись за землю, колючие стебли кололи натруженные руки. Река блестела под солнцем, отчаянно хотелось купаться, но еще нельзя – Купала не пришла, рано.
– Смеянка, да куда ты? – закричала Топотушка. – Куда ты бежишь? Нас хоть бы подождала!
– Вот погоди – будет бабка смотреть, она тебя за прыть не похвалит! – с досадой пригрозила Синичка. – Половину сорняков пропускаешь!
– Найди хоть один! – весело крикнула Смеяна, обернувшись.
Эти выкрики сестер, полные удивления, зависти и досады, немало забавляли ее. С тех пор как они начали полоть репище, она далеко обогнала всех и почти дошла до березняка. Еще немного – и ей можно будет спокойно сесть на травку в тени и отдохнуть, глядя, как девушки и молодухи гнут спины на своих нескончаемо длинных грядах.
Синичка злилась напрасно: ни бабка Гладина, которая к вечеру придет посмотреть их работу, ни сам межевик не сумеют найти в рядке Смеяны хоть один крошечный сорняк. Сестры дивились, глядя, до чего легко и быстро Смеяна справляется с прополкой, которую раньше терпеть не могла. Прошлым летом Гладина и Варовит разве что поленом могли загнать ее на репище, в капусту или морковь. А теперь она первая!
Притворно вытерев рукавом лоб, Смеяна спрятала улыбку. Никто, кроме нее самой, не мог увидеть статную девичью фигуру, идущую по репищу чуть впереди нее. Учуяв ее взгляд, полудянка обернулась и задорно улыбнулась Смеяне, не переставая работать. Сорняки так и мелькали в ее крепких загорелых руках, целыми тучами вылетая в междугрядья. Уже не первый день полудянка работала в поле со Смеяной, выполняя вдвое, втрое больше, чем смогла бы сделать самая прилежная и сильная девица. Старшие только руками разводили: Гладина и Варовит не привыкли хвалить непутевую Смеянку и не понимали, что с ней случилось.
– Может, замуж наконец захотела? – предполагал в растерянности Варовит.
– Вот погляжу, так ли она за прялкой будет проворна! – отвечала недоверчивая Гладина. – Может, у нее опять одно баловство на уме!
Первой добравшись до тени березняка, Смеяна опустилась на траву, прислонилась спиной к прохладному белому стволу снова. Полудянка улыбнулась ей, и Смеяна махнула рукой: иди куда хочешь! Полудянка повернулась на месте и вдруг разом оказалась в десятке шагов, пролетела над репищем, порхнула дальше, за овраг. Оттуда тоже слышались голоса: мужчины и парни возили навоз на отдыхающее в этом году паровое поле. К ним-то и улетела Полуденная Дева. Смеяна лукаво усмехнулась, вообразив, что там ее увидит какой-нибудь из братьев, слишком заработавшийся и не ушедший в полдень отдыхать. Лукавая Полуденная Дева нагонит ему таких жарких видений, что он долго еще не опомнится.
– Смеянка, не лежи, нам завидно смотреть на тебя! – крикнула Топотушка. – Как ты только успеваешь!
– Хоть бы за водой сходила, что ли! – с досадой проворчала Синичка.
Верёна не подавала голоса, даже не разогнула спины, все дергала и дергала сорняки. Ее округлое лицо раскраснелось от усердия, по щекам катился пот, рубаха прилипла к спине, волосы на висках намокли, но она даже не поднимала рук вытереться. Она привыкла быть первой во всякой работе, и непонятные успехи Смеяны вызывали у нее недоумение и обиду. Как она ни старалась, а не могла догнать сестру.
– Правда, Смеянка! – подхватила Топотушка. – Или хоть холопа своего пошли! Мы тут зажаримся!
Грач, неторопливо собиравший в большую корзину выдранные девушками сорняки, вопросительно посмотрел на Смеяну. По его смуглому лицу тоже ползли капли пота, на серой рубахе виднелись большие влажные пятна, но он не подавал виду, что ему нелегко. Для этого он был слишком горд, и его гордости не мог перебороть даже холопский труд.
– Иди, иди! – крикнула Синичка Смеяне. – И дружка своего ненаглядного с собой возьми!
– Да уж конечно, возьму! – Смеяна поднялась с травы и встала, воинственно уперев руки в бока. – Не вам же, сорокам, оставлять!
– А сама-то кто? – Синичка тоже выпрямилась, сердито бросила сорняк, как будто он был в чем-то виноват. – Жениха-то надо поберечь! Может, чужих мужей будешь поменьше трогать!
– Чужих мужей? – негодующе воскликнула Смеяна и шагнула к репищу. – Да тебе, сестра, солнцем голову напекло! Ступай в тенечке полежи! Где же это я чужих мужей трогала?
– Где? Да весь род знает где! – пронзительно выкрикнула Синичка. Кто очень хочет увидеть – увидит даже то, чего и нет. – Постыдилась бы! Саму никто замуж не берет, а он ведь тебе брат, хоть и названый!
– Сама постыдись! Ты сдурела совсем, сестра! – возмутилась Смеяна. Раньше она только смеялась над ревностью Синички, но сейчас почувствовала себя задетой. – Очень мне нужен твой кудреватый! Я себе не хуже найду!
– Найди! Найди, попробуй! Глаза твои бесстыжие! Чтоб тебя градом побило! Сама рыжая, конопатая, как перепелиное яйцо, а все…
– Ах, так! На себя погляди! От такой вздорной бабы любой мужик начнет по сторонам глядеть!
– Да я тебе глаза твои бесстыжие выцарапаю, чтоб знала, куда глядеть! – завопила Синичка и бросилась к Смеяне.
Смеяна мигом вскочила на ноги, подобралась – не Синичке было ее испугать. Вся ее сила как будто собралась в кулак, готовый ударить, и острые когти блеснули где-то в глубине…
И вдруг Синичка, не добежав до Смеяны пяти шагов, вскрикнула, разом встала на месте, взмахнула руками, как на жердочке над ручьем, и упала на землю. Вскинув перед собой локоть, как будто защищаясь от удара, она ползла назад и визжала, визжала, словно увидела что-то неописуемо страшное.
На опушке, в дрожащей кружевной тени развесистой березы, на том месте, где только что стояла сжавшая кулаки Смеяна, Синичка неожиданно увидела рысь. Крупный зверь со стоячими тонкими ушами подобрался, готовясь к прыжку, припал к земле на длинных широких лапах, в злобном оскале блестели белые зубы, желтые глаза горели яростью. Синичка не смогла заметить, куда девалась Смеяна и откуда взялась рысь, – просто вдруг увидела одну вместо другой.
Девушки, еще во время их перебранки бросившие работу, не решались подступиться к визжащей Синичке и испуганно приоткрыли рты – столько дикого страха звучало в ее крике.
Смеяна, удивленная не меньше других, выступила из тени березы на солнце. Совсем баба сдурела – то на людей кидается, то визжит. Впору Творяна звать, пусть заговоренной водой на нее побрызгает. И Синичка мгновенно смолкла. Прижав руки ко рту, будто желая заглушить собственный крик, она смотрела на Смеяну огромными дикими глазами. Смеяна шагнула к ней, и Синичка, словно опомнившись, резво поползла назад, замычала что-то.
– Не… не подходи! – выдохнула она, замахала в воздухе рукой, как будто отгоняя видение. – Макошь Матушка! Чур меня храни! Гром на тебя! Брегана Заступница!
– Да ты что? Синичка! Опомнись! Что с тобой?
Сестры обступили ее, подняли с земли, отряхнули ей рубаху. Синичка дрожала и все оглядывалась на Смеяну.
А та недоуменно хмурилась, ничего не понимая. Ей вспомнились собственные детские проделки, когда она подстерегала сестер в темных сенях и пугала их, изображая домового. Но сейчас она ничего такого не собиралась делать, да и светло кругом.
– Оборотень! – вскрикнула Синичка, как только отдышалась и снова обрела голос. – Оборотень! Гром на тебя! Рассыпься! Поди в болото, под черный камень, под кривую корягу, и там тебе место до скончания века!
– Да ты рехнулась! – снова возмутилась Смеяна. – С дуба рухнула! То я тебе одно, то я тебе другое! Еще что?
– Перестань, ты на кого гром зовешь – не на мару, на сестру ведь! – пыталась успокоить Синичку Топотушка.
– Лесовуха ей сестра! – визжала Синичка, никого не слушая. – Я видела, видела! Она рысью обернулась! Обернулась и на меня зубы скалила! Она оборотень, оборотень!
Девушки недоуменно замолчали. Каждая пыталась вспомнить, что было в те мгновения со Смеяной, и не могла – все смотрели только на Синичку. А Смеяну скрывала полутьма березняка, дрожащая тень ветвей, резкий перепад света и теней. Никто не видел ее, но ни одна из девушек не поручилась бы, что этого не может быть.
– А ведь… – ахнула Верёна. – Ведь у нее глаза светятся…
Кто-то еще ахнул, кто-то позвал чуров.
– А как она царапается! – кричала Синичка, все больше убеждаясь в своей правоте.
– А как ходит тихо… – прошептала Коноплянка.
И все разом повернулись, глядя на Смеяну. И она застыла на меже леса и репища, почему-то не решаясь к ним подойти. Изумленные и испуганные взгляды сестер воздвигли между ними стену, более глухую, чем недавние упреки.
– Эй, девки! – вдруг послышался с соседнего поля, лежащего чуть ниже по Истиру, голос брата Кудрявца. – Заснули вы там, что ли? Глядите скорее! Сам князь к нам едет!
* * *
На стайку девушек, сбившихся в кучу на краю репища, словно брызнули живой водой. Забыв о Смеяне и Синичке, все бросились к высокому берегу реки, да и сама Синичка, торопливо оправляя рубаху и сбившийся повой, поспешила за всеми. Смеяна тоже двинулась было, но случайно бросила взгляд на Грача и остановилась. Его смуглое лицо разом как-то осунулось, на нем отразилось острое беспокойство. Он бросил корзину и сделал такое движение, как будто хотел бежать, но опомнился и застыл.
Князь! Зачем князь, не слишком любивший покидать Славен, приехал к ним в неурочное время? До полюдья еще не один месяц! Смеяна сразу подумала, что приезд князя может быть связан с битвой на реке. С неудачей княжича Светловоя… и, возможно, с Грачом! Верно, верно, так! А что, если князь узнал, что один из лиходеев, последний, остался на этом берегу Истира и живет у Ольховиков? А что, если приехали за ним?
Грач, судя по его напряженному лицу, думал о том же. Он-то хорошо знал ценность своей черноволосой головы, единственной во всем нижнем течении Истира. Грач быстро глянул в сторону берега, его рука дернулась к поясу в привычном поиске оружия. И тут же он досадливо вздохнул, найдя там только ремешок науза; смуглые пальцы сжались в крепкий кулак. Тонкая и легкая, почти незаметная, заговоренная полоска бересты напрочь лишила его возможности бежать.
– Иди сюда! – Смеяна кинулась к Грачу, схватила его за руку и торопливо потянула в ближнюю рощу. – Скорее!
Они вбежали в тень и бросились меж белых стволов вглубь, туда, где березняк переходил в смешанный густой лес. Смеяна молилась на бегу, чтобы таинственные силы Надвечного Мира, призванные Творяном охранять пленника, отодвинули невидимую границу Ольховиков как можно дальше. Грач следовал за ней, ни о чем не спрашивая.
Звериное чутье вело Смеяну дальше от жилья, от хоженых троп. Она по-прежнему держала Грача за руку, как будто боялась его потерять. На пути встретился ручей, и Смеяна с разбегу вскочила в него, пошла по дну. Муть и взбаламученный песок мигом унесет водой, а следов не останется. Путая след, Смеяна по руслу ручья немного вернулась обратно, потом вывела Грача на берег и потянула в ельник. Здесь было полутемно, на плотном ковре старой рыжей хвои не оставалось следов.
– Сиди здесь! – сказала она, указав Грачу на поваленную ель, вывернутую с корнем. – И с места не двигайся. Там, за ельником, на полянах уже Перелоги овес сеют, туда тебя науз не пустит. А я скоро вернусь. Только узнаю, зачем князь приехал. И поесть тебе принесу. Ты жди.
Грач взглянул на нее своими большими темно-карими глазами и почему-то вдруг усмехнулся. Смеяна удивилась.
– Ты чего? – спросила она.
– Ничего, – легко ответил Грач, и голос его звучал ненаигранной бодростью. – Ты не бойся. Я же не боюсь, а ведь это с меня хотят снять голову.
– Даже так? – воскликнула Смеяна. – Она что, так дорого стоит? Чего же ты натворил?
В ответ на этот вопрос Грач протяжно просвистел, окинул широким взглядом верхушки елок, как будто на них были развешены его прошлые подвиги.
– Это лучше спросить у князя Велемога – что именно он ставит мне в вину. Меня опоясали мечом восемь лет назад – и за эти годы я много успел. Там, на реке, Прочен глиногорский мог меня узнать и запомнить. Я его не люблю, но он не дурак. Смотри!
Грач поднял подол серой рубахи и показал Смеяне длинный белый шрам на боку. Смеяна уже видела его в тот день, когда безуспешно пыталась перерезать науз бузинным ножом.
– Это его работа. Зато меч, которым он это сделал, теперь ждет меня в Прямичеве. Я не взял его с собой – он слишком хорош для простого разбойника. Ах, сейчас бы мне его!
Грач вздохнул и покрутил головой. Смеяна смотрела на него во все глаза: это был какой-то новый, совсем другой человек. Перед лицом явной опасности он не сжался и не замкнулся, как сделали бы многие, а, наоборот, повеселел и разговорился, в глазах его заблестел живой огонь. Грач как будто расправил плечи и даже стал выше ростом, в осанке появилась горделивость, в движениях – свобода. Откуда?
– И он за меч на тебя так злится? – спросила Смеяна, торопясь узнать побольше, пока Грач опять не замолчал.
– И за меч тоже! – Грач усмехнулся, взял Смеяну за плечо и наклонился к самому ее уху, как будто хотел поделиться тайной, хотя вокруг и так не было не только людей, но даже глухого лесовика. – Так что ты подумай! Раз уж ты меня прячешь, так знай – за мою голову много дадут. И в Славене, и в Глиногоре.
– Укусила бы я тебя за нос! – пожелала Смеяна, глядя снизу вверх ему в лицо. – Да ведь не дотянусь!
Грач усмехнулся и быстро наклонился к ней, то ли подставляя нос, то ли с какой-то другой целью, но Смеяна вырвалась из его рук, отскочила в сторону и бросилась бежать. Ее серая рубаха давно скрылась из виду, и только еловые лапы покачивались, а Грач все еще смотрел ей вслед и беззвучно смеялся.
* * *
Огнище Ольховиков было полно людей, ржали чужие кони, как во время полюдья. Всполошенные собаки забились по углам, не смея даже тявкнуть. Смеяна пробралась через двор к Варовитовой избе, ловко скользя между лошадьми и не обращая внимания на славенских кметей. Краем глаза она искала какое-нибудь знакомое лицо из дружины Светловоя, но видела одних незнакомых. Варовитова изба тоже казалась тесной от множества гостей. Смеяна выглянула из-за чьего-то плеча и увидела князя. Велемог сидел под матицей, почти на том месте, которое от сбора урожая до нового посева занимает Велесов сноп. Дед Варовит примостился возле князя как-то неловко, почти боком, точно не дома, и Смеяне на миг стало обидно за старейшину. Под своими чурами он сам – князь!
– Ну вот, княже светлый, а поутру поехали они лиходеев искать. А раненых своих у нас оставили, чтобы, стало быть… – разобрала Смеяна неуверенную речь деда. А беседа шла, как видно, все о том же походе. Смеяна напряженно слушала, стараясь разобрать, не упомянет ли Варовит о Граче.
Кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись, она увидела брата Кудрявца.
– Смеянка! – позвал парень. Покосившись на стоявшего рядом усатого кметя из княжеской дружины, он придвинулся ближе к ней и зашептал в самое ухо: – Черный-то твой где? Дядька спрашивал.
– Какой еще дядька? – с вызовом прошипела Смеяна, не собираясь уступать. – Зачем он ему?
– Да дядьки все себя не помнят от страха, что князь про черного знает. Отдать надо, да признаться боязно. Вот и мнутся все. Куда ты его дела? Девки говорят, он с вами на репище был.
– Был да сплыл!
– А ну как княжьим людям на глаза попадется?
– Не попадется! – Смеяна решительно мотнула головой. И твердо добавила: – Не отдам!
– Тише! – Кудрявец вдруг взял ее за руку.
Варовит умолк, и послышался голос князя.
– Не думал я до такого позора дожить, чтобы на моей земле моих людей чужое племя обижало, – сокрушенно качая головой, заговорил князь Велемог. – Ну да впредь такого не будет. Решили мы здесь, на Истире, город ставить новый, сторожевой. Посажу я здесь дружину, и будет она вас от дрёмичей и иных лиходеев беречь.
– Вот это верно! – обрадовался Варовит. Князь, как видно, все же не знал о черноволосом пленнике, и старейшина вдвойне обрадовался такой доброй вести. – Спасибо тебе, князь наш светлый! Я за свой род спасибо скажу, да и все здешние роды скажут!
Князь благосклонно кивнул в ответ.
– Поедем место смотреть! – сказал он. – У вас берег хороший, высокий. Надо нам холм или мыс найти, чтобы там удобно было город ставить, чтобы ручей или овраг глубокий к реке подходил. Ждать нечего – чтоб к новому лету город мой стоял!
Ольховики переглядывались, качали головами. Трудно сжиться с мыслью, что совсем рядом с ними появится столько чужих людей, новый город с дружиной и воеводами. Чего больше будет от этого города – добра или худа? Иметь надежную защиту неплохо, но князья ничего не дают даром. И едва ли появление новой крепости уменьшит дань – скорее наоборот, это любой еж в лесу поймет. Весь привычный уклад жизни рода оказался под угрозой, и мужики хмурились, не желая перемен, но не имея силы их предотвратить.
Одна Смеяна почти не обратила внимания на важную новость. Князь и не упоминал о поисках черноволосого дрёмича, и она могла теперь даже посмеиваться про себя. Ах, как засуетились бы и забегали все эти надменные усатые славенцы с самим князем во главе, если бы узнали, что один из их обидчиков находится так близко! Смеяна смотрела на Велемога и не верила, что это – родной отец Светловоя. За его внешним благодушием и снисходительной заботой она угадывала совсем другой нрав. Князь Велемог себя одного считает правым и на пути к своей цели сломает и растопчет кого угодно – и строптивых смердов, и даже свою родную кровь.
* * *
Князь Велемог пробыл на Истире три дня, один раз ночевал у Ольховиков, один раз – у Перепелов, а потом уехал в Лебедин, чтобы оттуда уже вернуться в Славен. Место для нового города было выбрано в версте от огнища, на мысу между рекой и глубоким оврагом, где с незапамятных времен устраивались игрища и обрядовые костры на новогодье и Медвежий велик-день. Старики ворчали, недовольные тем, что строительство княжеской крепости лишит все ближние роды привычного места обрядов, но возражать никто не смел. Творян, когда ему рассказали, помолчал, как будто прислушиваясь к чему-то, а потом хмыкнул и мотнул головой. И Ольховики долго рассказывали об этом родичам и соседям, не зная, как его понять.
Все три дня Смеяна с тревогой слушала разговоры княжеских кметей, следила за Варовитом. Старейшина маялся и не спал по ночам от тревоги, что сокрытие пленника выйдет наружу. Но и признаваться теперь было страшно, и терять холопа жалко. За три дня никто из старших даже не спросил у Смеяны, где Грач и куда она носит хлеб. Ольховики притворялись, что никакого дрёмича в глаза не видали, и Смеяне это вполне годилось.
Через три дня князь с дружиной уехал, но тревоги не кончились: на огнище остались жить княжеский городник, по имени Боговит, с четырьмя отроками. Все ближние роды получили новую повинность: рубить двухсот-трехсотлетние дубы для постройки стен и свозить их в назначенное место. Городник сразу же велел везти его по окрестным дубравам, чтобы выбрать наилучший лес. Старики вздыхали потихоньку: городник попался понимающий и дотошный, такой никому не даст спокойного житья. Какой мирной и прекрасной казалась прежняя жизнь – без дрёмических лиходеев, без Боговита! А ведь потом еще дружину кормить заставят!
– Ох, неужели и правда станут на нас дрёмичи ходить разбоем? – спрашивал Варовит, умаявшись с Боговитом в первый же день. Объехав несколько ближних лесов, старейшина едва добрался до дома, а княжий посланец все еще был недоволен. – Ведь сколько жили мы без города…
– С дрёмичами теперь мира ждать не приходится! – уверенно отвечал городник. – Князь Держимир – нашему князю враг вечный, до самой смерти. Войной он пойдет обязательно, и сами еще князю в ноги поклонитесь, что будет где укрыться!
Спасибо, успокоил! Войны еще не было, а мужики ходили хмурые, женщины принимались причитать, точно уже провожали в битву мужей и сыновей. Место для городка на мысу разметили так широко, словно в нем предполагалось разместить сотни людей. Откуда князь возьмет столько? Пошли слухи, что Велемог заставит все ближайшие роды переселиться в новый город, бросив насиженные места, что все мужчины и парни будут служить в дружине, а кормиться только тем, что даст князь. Народ волновался, зрело общее недовольство, но протестовать открыто никто не смел – дрёмический берег за широким Истиром, казалось, дышал угрозой.
Смеяна, сидевшая со ступкой возле печи, стала ударять пестом потише и прислушалась. В эти дни теткам и бабкам гораздо легче удавалось засадить ее за домашние дела – она соглашалась даже вертеть жернов, только бы послушать, о чем говорят княжьи люди.
– Чем же наш князь так дрёмичам не угодил? – хмуро спросил Забота. Ему уже виделось, как все до одной ольховские лошади падают, замученные непосильной перевозкой дубовых бревен. – Вроде мирно живем, никого не трогаем.
– Так ведь Держимир к княжне смолятической сватается, а ее за нашего княжича отдают. Уже и сговор был, к зиме поедут в Велишин за невестой. Вот дрёмичи и злятся, что их князю пустое веретено досталось. А Держимир зол, братцы мои, чистый зверь! Он нашим князьям по самую смерть не простит! Вот и будет войной ходить на наш берег.
– Это понятно! – Дед Добреня кивнул. – За невесту, бывает…
Смеяна замерла, держась обеими руками за опущенный в ступку пест. Теперь она поняла, что значит «пораженный громом». Едва ли громовой удар потряс бы ее сильнее, чем сказанное Боговитом.
Светловою сосватали невесту! Городник говорил о скорой женитьбе княжича как о решенном деле, о котором все знают, а сердце Смеяны вдруг пронзило отчаяние, нежданное и нелепое, но острое и болезненное. Ей-то что за дело? Разве могла она надеяться на что-нибудь? Конечно, нет! Так что ей за дело, женится Светловой на смолятической княжне или на славенской боярышне, сейчас или через два года? Но Смеяне казалось, что свет солнечный потускнел, что самая большая радость ее жизни у нее внезапно отнята. Больше никогда она не увидит того светлого бога, живое воплощение Ярилы, каким явился ей княжич тем ясным днем на ржаном поле. Судьба моя несчастная, жизнь моя бесталанная!
Бросив пест и ступку, Смеяна выскользнула из избы и бросилась прочь со двора. Ей было все равно, куда бежать, лишь бы на воздух, на простор, подальше от всех. В лесу ей всегда становилось легче, свежее дыхание леса смывало с ее души тоску и обиду.
«Ну и пусть! – твердила Смеяна на бегу, даже не пытаясь собрать обрывки мыслей. От быстрого движения ей уже делалось легче, как будто тоска не успевала за ней угнаться. – Ну и пусть женится! Хоть на лягушке зеленой! Мне-то что? Он мне вовсе… И кто она? Какая княжна? Смолятическая? И еще Держимир дрёмический сватается?»
Держимир дрёмический! Она даже остановилась, осененная новой мыслью. Да ведь у нее же есть человек, которого можно расспросить об этом. Ведь Грач – из дружины Держимира! Наверняка он что-то знает об этом, не может не знать!
Смеяна повернула к ельнику. За эти дни Грач выкопал себе нору под корнем вывернутой ели, выстлал ее зеленым мягким мхом и еловым лапником. Нора получилась довольно глубокой и со стороны незаметной. Даже вздумай ретивый городник поискать подходящее дерево в ельнике, тайное убежище он не заметит. На ходу Смеяна прислушивалась, нет ли поблизости кого чужого, но все было спокойно.
Человеческая фигура вдруг отделилась от толстого темного ствола ели, и Смеяна вздрогнула от неожиданности.
– Фу ты, леший! – приглушенно воскликнула она. Грач шагнул к ней, и его черные волосы и темные глаза пугающе роднили его с полутемным ельником. – А если бы это была не я? – с укором продолжала Смеяна. – А забреди сюда какая девка из Перелогов? Да у нее со страха и дух вон! Подумает, что на лешего наскочила!
– Чужая девка меня не увидит! – уверенно ответил Грач. Подойдя, он положил руки на плечи Смеяне, наклонился и поцеловал ее в щеку возле глаза. На ее попытку уклониться он не обратил внимания, улыбнулся и подмигнул ей, показывая, что рад ее приходу. – Чужой девке я не покажусь!
Смеяна тихо фыркнула, понемногу развеселившись. Здесь, в лесу, Грач за эти дни совсем оттаял и оказался очень веселым, разговорчивым и задорным парнем. Суть перемены была проста: он перестал прикидываться холопом и стал самим собой. Его попытки обнять Смеяну становились все настойчивее, и она уже не раз била его по рукам, но он не смущался и начинал все сначала. Впрочем, Смеяна не очень-то и сердилась – ей было с ним весело. Иной раз она удивлялась: он вел себя так свободно и уверенно, как будто не привык встречать отказ. Неужели прямичевские девушки любят его, такого черного? А у нее куркутин вызывал странные, двойственные чувства: он выглядел чужим, но говорил и держался как всякий говорлин, и она никак не могла привыкнуть к такому удивительному сочетанию. Бывают свои, бывают чужие – а Грач был то и другое разом.
– А ты так уж хорошо прятаться умеешь? – с явным недоверием спросила Смеяна. Она и правда не верила, что кто-то еще, кроме нее самой, сумеет толком спрятаться в лесу. – Ты же не лесной, ты в Прямичеве вырос. Сам говорил.
– Вырос-то вырос! Держимирову дружину в Прямичеве знаешь как зовут? Лешими! Он любит воевать засадными полками, у нас все умеют что в поле, что в лесу биться. Да ладно, что я тебе рассказываю! – словно спохватился он вдруг. – А то опять пойдет на нас походом твой княжич ненаглядный…
Смеяна отстранилась от него и нахмурилась, вспомнив, с чем шла.
– Садись! – Она села на поваленную ель и показала Грачу место рядом с собой.
Он с готовностью сел и выжидательно посмотрел на нее.
– Рассказывай! – потребовала Смеяна. – Про княжну смолятическую. Говорят, ваш князь Держимир к ней два раза сватался. Ведь знаешь – как у них там все вышло?
Вместо ответа Грач наклонился и внимательно заглянул ей в лицо. Непривычно хмурая, Смеяна казалась непохожей на себя.
– А тебе что за дело?
– Рассказывай, нечисть лесная! Мертвые и те после пирогов говорить начинают, а ты и подавно должен!
– А где пироги? – хохотнул Грач, но, видя хмурое лицо Смеяны, унялся и стал рассказывать: – У князя Скородума два сынка-наследника, а дочку надо на сторону отдавать. Да долго он жениха ищет – ей уж двадцать первый год идет. Держимир к ней сватался. Ему же надо на своем берегу хоть с кем-нибудь прочно замириться. А то послали боги соседей, одно племя другого хуже. Рароги хотят всю Краену себе забрать до самого устья и на Ветляну выйти – что ни год, то у нас там война. Личивины на рубежах грабят, в дебричах оборотень князем сел – добра нам ниоткуда ждать не приходится. Сильная родня нужна, а кроме Скородума на Истире дочерей-невест ни у кого нет. А Скородум, лысый пень, Даровану не отдает. Он ее хочет выдать за вашего Светловоя да вдвоем на нас и двинуться. Да не на таких напал!
– Так вы знали, что смолятичи едут княжну за Светловоя сватать?
– А то как же! – Грач даже удивился ее вопросу. – А зачем же еще мы на них полезли? Я Прочена терпеть не могу, глаза б мои на него не глядели, упыря пустоглазого! Так вот – кабы не княжич твой удалой, сватовство бы их не сладилось. А теперь…
– А теперь к зиме надо будет за невестой ехать! – мрачно повторила Смеяна слова городника. – Говорят, встреча назначена в самое новогодье.
– Где? – тут же спросил Грач.
– А я помню? Какой там первый город смолятический от нашей стороны?
– Велишин.
– Значит, там.
– А кто сказал?
– Тот городник, что остался крепость строить. Боговитом звать.
– Остался?
Грач призадумался, потом протяжно просвистел:
– Так что же мне – зимовать в этой норе? Пока он город не построит? Да я тут шерстью обрасту и говорить разучусь, настоящим лешим стану! Ах, город еще! Держимир и так на стены кидается, а тут такая радость!
– С чего ему на стены кидаться? Лучше дела не нашел?
– Так он же думает, что я убитый.
Грач помрачнел, глубоко вздохнул, прикусил губу.
– А ему без тебя никак нельзя? – недоверчиво спросила Смеяна.
– Грустно ему без меня, – серьезно ответил куркутин.
– Ты что, у него в скоморохах состоишь?
– Да нет, я же его брат. Единственный, чтоб ты знала, кровный родич. Без меня он на всем свете один.
– Чего?
Широко раскрыв глаза, Смеяна повернулась к Грачу и даже дернула его за рукав, чтобы он посмотрел на нее. Ей показалось, что она ослышалась. Грач глянул в ее изумленные глаза, потом невесело усмехнулся:
– А ты не знала?
– Откуда мне знать?
– А разве я не сказал? Тогда же, когда ваш старик на меня это надел. – Грач прикоснулся к поясу, где под рубахой был повязан науз. – Я не помню, чего он меня спрашивал, но я ему, похоже, все сказал, что знал. А силен у вас старик, я тебе скажу…
– Ты не говорил, что ты брат князя! – перебив его, воскликнула Смеяна. – Ты сказал, что не знаешь своего отца.
– Ну да, не знаю! – с усмешкой согласился Грач. – Но догадываюсь. И весь Прямичев догадывается. А Держимир так твердо верит. Так что помни – моя голова дорого стоит. Не пять гривен, больше!
Смеяна недоверчиво усмехнулась: никак не верилось, что этот черный леший с грачиным носом – княжеский сын, почти как Светловой! А Грач вдруг взял обе ее руки в свои и заглянул ей в лицо.
– Красавица ты моя! – проникновенно сказал он. – Глаза твои золотые, ненаглядные! Отпустила бы ты меня! Придумай что-нибудь, ты же можешь! Мне в Прямичев надо, и поскорее! Держимир там без меня стены крушит, и некому ему слово доброе сказать! Да и Дарована… Ведь женят Светловоя на ней, верно говорю! Отпусти меня – может, со мной-то будет Держимиру удача, наша будет княжна! Наша, понимаешь?
Смеяна опустила глаза от стыда. Она видела, что Грач все понимает и угадывает ее глупейшую и безнадежную любовь к Светловою, из-за чего ей хочется, чтобы знатная невеста досталась кому-нибудь другому, хотя бы и Держимиру прямичевскому.
– Я бы тебя отпустила… – тихо сказала она. – Не за княжну – пусть ее, как боги велят… Судьба придет – за печкой найдет…
– Э, нет! – весело возразил Грач. – Барахтайся – выплывешь! Ты на меня посмотри – я, сын князя, за жерновом сижу, сижу, потому что знаю – не на век! Я еще в седле буду!
– Будешь, – со вздохом согласилась Смеяна. – Ты-то будешь! Другой бы с такой раной и шага не шагнул, а ты за три версты ушел!
Грач подмигнул ей, и она улыбнулась, не в силах больше грустить. Веселая уверенность Грача передавалась ей, и она тоже начала верить во что-то далекое, смутное, но хорошее.
– Пойдем! – Смеяна вскочила с поваленного ствола и схватила Грача за руку. – Пойдем к Творяну! Я его уговорю!
* * *
Черный кот сидел не на крылечке Творяновой избушки, а на крыше. Для Смеяны это служило верным признаком, что к ведуну только что приходил кто-то чужой. Оставив Грача в нескольких шагах от опушки под дубом, она толкнула дверь.
Творян поднял глаза ей навстречу и ничего не сказал. Смеяна не была здесь с того дня, когда прямо отсюда пошла искать полудянку. Ведун не расспрашивал ее о той встрече, но смотрел втрое внимательнее, и Смеяне казалось, что взгляд его блестящих глаз навыкате прошивает ее насквозь. Это раздражало и даже злило ее, так что хотелось шипеть и царапаться.
И сейчас Смеяна словно споткнулась на пороге – так не хотелось ей сюда идти. Пересилив себя, она шагнула в тесную избушку.
– Кто у тебя был? – спросила она.
– Да городник присылал, – ответил Творян.
Смеяна приободрилась: раз ведун согласен разговаривать, значит, есть надежда договориться.
– Чего же ему от тебя надо?
– Просил по лесам с ним ходить и добрые деревья от злых отделять. А то, говорит, если одно злое дерево в стене окажется, всему городу беда будет.
Творян усмехнулся, и его усмешка показалась Смеяне недоброй.
– А ты что же? – спросила она.
– А я! Я ему не мальчишка, чтобы бегать, куда укажут! Жертвы пусть приносит деревьям, тогда и не будет обиженных! И в основание города – жертву. Тогда будет городу счастье.
Смеяна больше ничего не находила сказать о городнике и городе и молчала, сидя на лавке и разглаживая подол рубахи на коленях. Никогда раньше, если ей требовалось что-то для себя, она так не волновалась и не боялась отказа.
– Дядька Творян! – вдруг сказала она, поняв, что умных и хитрых слов так и не придумает. – Сними науз!
Творян сразу понял, о чем она говорит, и снова усмехнулся.
– Сними! – настойчиво повторила Смеяна. – Ну хватит ему ходить как барану на веревке возле кола! Зачем он нам сдался?
Ведун покрутил головой:
– Старейшина о нем другое мыслит. Парень здоровый, сильный, не слишком строптивый – дорого стоит. Варовит хочет его в Краснобор отвезти и на торгу продать. А то как бы беды не вышло…
Смеяна ахнула, не дослушав.
– Как – в Краснобор продать? – вскрикнула она и вскочила на ноги. – Быть того не может!
– Может! Боится дед его на огнище держать. Сейчас городник живет, а потом и княжьи люди тут крутиться будут. В лесу холопа держать – мало толку. А так пять гривен добыть можно. Деньги немалые, пригодятся. Не веришь – у деда спроси.
Творян смотрел на Смеяну, насмешливо прищурившись. Он-то знал, что она ему верит, просто не может смириться с таким решением.
– Нет! – Смеяна отчаянно потрясла головой. Чтобы Грача продали на торгу, как корову какую-нибудь! Да еще в такую даль – в Краснобор! – Дядька! – почти с угрозой потребовала она и шагнула к Творяну. – Сними науз! Тебе-то какая корысть? Тебе пять гривен надо? Я тебе ожерелья из полудянкиного сундука отдам – хочешь? Нужны они тебе?
– Ты, девка, не дури и вперед дедов не лезь, – наставительно сказал Творян. – Как старики решат – так и будет. Решат продать – продадут.
– Не продадут! – яростно воскликнула Смеяна. – А ты науз не снимешь – я сниму!
Творян смотрел на нее, прищурившись, и тихо смеялся. И его смех был так ненавистен Смеяне, что она вдруг ощутила жгучее желание вцепиться ему в лицо, выцарапать глаза… Даже когти вдруг почудились на руках.
– Сниму! – повторила она и сжала кулаки, стараясь сдержать эту рвущуюся из глубины дикую силу.
– Сними! – насмешливо предложил Творян.
– И сниму! – крикнула Смеяна.
Сейчас она уже не помнила, что снять заклятье может только тот, кто его наложил, и верила, что найдет в себе силы перевернуть небо и землю, но дать Грачу свободу.
Повернувшись, она бросилась вон из избушки и вылетела наружу, даже не попрощавшись. Творян смотрел ей вслед и уже не улыбался.
– Сними, – тихо повторил он. – Сними.
Он плевать хотел на пять гривен, и даже до дрёмического лиходея ему не было дела. Ведуна занимало одно: что за силы скрываются в этой девушке и где им предел? Состязания с полудянкой оказалось мало для того, чтобы обозначить этот предел. А новые испытания Смеяна без устали искала себе сама.
* * *
Смеяна подошла к Грачу и села на траву рядом с ним. На ее щеках еще пылал гневный румянец, в котором даже веснушка стали не видны, как будто сгорели в его пламени. Грач искоса посмотрел на нее и ни о чем не спросил. И так было видно, что она вернулась с неудачей.
– Знаешь, есть, говорят, такая разрыв-трава, – чуть погодя заговорила Смеяна, поуспокоившись. Теперь, когда приходилось надеяться только на себя, она думала изо всех сил и от этого непривычного дела уже порядком устала. – Я ее не видала, но она все замки и запоры, говорят, разрывает, хоть железные, хоть какие. Должна она твой науз разорвать.
– Э, слыхал я про такую траву! – Грач махнул рукой. – Это надо всю Купальскую ночь, пока люди веселиться будут, траву косить. А как, стало быть, железная коса разломится, тут тебе и разрыв-трава. А еще к реке всю кучу тащить да смотреть, которая травка вверх по течению поплывет. Нет, это не по мне! Я в гриднице вырос, косы отроду в руках не держал.
– Да ну! – Смеяна поморщилась. – Не надо ничего косить. Разрыв-трава в полночь огненным цветком зацветает, тут ее и берут.
– Это папоротников цвет в полночь огненным цветком зацветает! – Грач с насмешкой покосился на нее. – Ведунья!
– Может, у вас в дрёмичах только папоротник цветет, а у нас и разрыв-трава тоже, – ответила Смеяна, обиженная его усмешкой. – Уж мне ли трав не знать!
– Так это Купалы надо ждать! – Грач посмотрел на небо, как будто хотел среди бела дня увидеть месяц. – Сколько еще осталось?
– Ой, бедно вы на том берегу живете! – с издевкой протянула Смеяна. – Может, у вас и надо ждать, а у нас от Ярилина дня до Купалы все волшебные травы каждую ночь цветут! Только место надо знать. Я раньше видела, да мне ни к чему было. Сегодня же пойдем поищем!
Грач пожал плечами:
– Тебе виднее. Где хочешь ищи, что хочешь делай, только сними с меня эту дрянь!
Ярость вдруг исказила его лицо, Грач сердито дернул берестяной ремешок. Тонкая полоска бересты по-прежнему оставалась прочной, как железо.
– А если не найдем… Мне Творян сказал – старики решили тебя везти в Краснобор, чтобы продать, – сказала Смеяна.
– Да ну? – Грач вдруг оживился. – Вот спасибо!
– Чему ты радуешься-то?
– Да ведь чтобы в Краснобор везти – надо науз снять! До Краснобора-то ваши угодья не тянутся!
– И правда! – Смеяна обрадовалась, но тут же снова нахмурилась. – Нет, ведь тебя не так повезут – веревками запутают…
– А пусть запутают! – Грач усмехнулся, снова повеселев. – Из веревок-то я выпутаюсь. Ты мне нож дашь?
– Дам, – помедлив, сказала Смеяна. – Только если ты поклянешься никого из моей родни не порезать.
Грач посмотрел ей в глаза, потом сдвинул рукав рубахи до самого локтя и протянул Смеяне руку запястьем вверх.
– Хочешь – будешь мне сестрой? – предложил он, и по его глазам Смеяна видела, что он не шутит. – Твоя кровь будет моя кровь. И у твоей родни я волоса на голове не трону. Хочешь?
Смеяна помедлила, опустила глаза, потом положила руку на его запястье. Такое предложение стоило дорого, но совесть не позволяла ей согласиться.
– Я не могу, – тихо сказала она. – Ты хоть и куркутин, и родился от рабыни, а свой род знаешь. А я своей крови не знаю. Как я могу с кем-то ее мешать?
* * *
Этим же вечером Смеяна при первой тени сумерек в небе пошла к Истиру, к березняку, где когда-то в прошлые годы замечала пляшущие огонечки волшебных цветков. Еще издалека она слышала на луговине над рекой звонкие девичьи голоса, визги, смех, дружное пение и хлопанье в ладоши. Лиходеи, князья и постройка новых крепостей не могли заслонить того, что идет волшебный месяц кресень, пора наивысшей власти Лады и Ярилы. Каждый вечер парни и девушки окрестных родов собирались над Истиром, водили хороводы и приглядывали себе пару для будущего сватовства. Только в последние несколько дней Смеяна, занятая заботами о Граче, забывала зайти на луговину. А сейчас, вспомнив, она ускорила шаг – до полуночи еще долго, отчего же не повеселиться? Месяц кресень бывает только раз в году, а прямо после Купалы начнется долгая и тяжелая страда – сенокос, жатва, когда целый день придется возиться с серпом под палящим зноем. А как жатва пройдет и лето кончится – там уж лен трепать, чесать, потом посадят за прялку – на всю долгую-долгую зиму!
Ее встретили радостными криками: ее смеха и неукротимого задора не хватало, парни успели по ней соскучиться. После ее встречи с полудянкой они так и вились вокруг Смеяны. Каждый день она встречала кого-нибудь в поле, в лесу, на Истире. Как будто прозрев, они обнаружили, что она красивее всех ольховских девушек. Смеяна с удовольствием принимала их восхищение, а в душе посмеивалась. Вот дурачье! Она подолгу разглядывала свое отражение в тихой заводи Истира и убедилась, что в лице ее ничего не переменилось, все веснушки до одной сидят на своих прежних местах. Сначала Смеяна подумала было, что полудянка ее обманула, но теперь даже Заревник приходил к Ольховикам не ради Верёны, а ради нее. Верёна, разобиженная и несчастная, ничего не понимала и даже плакала украдкой, но Заревника словно подменили. Он проходил мимо бывшей избранницы, как мимо дерева, и взгляд его искал одну Смеяну. А Смеяна никак не могла привыкнуть к новому положению красавицы и завидной невесты. Нередко ее это забавляло, но нередко становилось неловко, как будто она надела чужую рубаху. Однако смущаться долго она не умела и с радостью летела в хоровод, счастливая от уверенности, что не останется без пары. И может выбирать, кого захочет!
К ее приходу затеяли играть в «селезня», и Заревник тут же выскочил за круг.
– Кого уткой зовешь? – спросили у него.
Верёна обернулась с надеждой – в прежних играх он выбирал только ее.
– Смеяну, – тут же ответил он, и Ольховики встретили его слова смехом. Все игрища в месяц кресень непростые – кого уткой назовут, ту и сватать придут.
А Верёна вдруг вырвалась из хоровода и бегом бросилась прочь. Она больше не могла притворяться веселой. Каждое слово, каждый взгляд Заревника, отдалявший его от нее, был для Верёны острым ножом, и она больше не могла сдержать слез боли и обиды.
Селезень ловил утку,
Молодой ловил серую:
– Поди, уточка, домой,
Поди, серая, домой!
У тебя семеро детей,
Восьмой – селезень! —
весело пели позади нее, на поляне между берегом Истира и рощей. И в общем хоре Верёна различала восторженный визг уточки Смеяны, которая быстрее молнии металась в кругу, не давая селезню Заревнику приблизиться к ней. Прижавшись к березе, Верёна обернулась: Заревник ворвался в круг, но Смеяна тут же вылетела с другой стороны и быстрее Полуденной Девы понеслась к роще. Заревник бежал за ней, провожаемый смехом и криками.
Нырнув в тень березняка, где уже начали сгущаться летние теплые сумерки, Смеяна быстро пропала в нем, как будто растворилась. Бешеный жар игрищ перегорел, ей хотелось отдышаться, посидеть где-нибудь в прохладе.
Усевшись под ореховым кустом, она фыркала от смеха, вспоминая хоровод. Сам Заревник бегал за ней, как привязанный. И сейчас, как видно, еще бегает! – думала Смеяна, слыша где-то за деревьями зовущий голос. Крякай, селезень! Она вовсе не собиралась откликаться. Игры ей поднадоели, и она уже выкинула забавы из головы.
Делалось все темнее. Оглядевшись и заметив густые тени меж стволами, Смеяна вспомнила о Граче. Они договорились встретиться возле опушки в сумерках, и ему уже пора было появиться.
Поднявшись, она не спеша побрела к опушке и вдруг наткнулась на Заревника. Смеяна успела позабыть о нем и вздрогнула, увидев меж белых стволов рослую человеческую фигуру в нарядно вышитой рубахе. Полуувядший венок съехал Заревнику на ухо, волосы намокли от пота и прилипли ко лбу. Вид его позабавил Смеяну, и она засмеялась. Заревник мигом обернулся и тут же вздохнул с облегчением.
– Ах, вот ты где! – радостно воскликнул он, устремляясь к ней. – А я тебя ищу!
– Слыхала я, что ищешь! – насмешливо отозвалась Смеяна, ловко уклоняясь от его протянутых рук. – Всех леших переполошил, так орал. Не боишься, что берегиня вместо меня выйдет и тебя запляшет до смерти?
У нее мелькнула забавная мысль, не притвориться ли берегиней, но все же Смеяна постыдилась дочерей Дажьбога. Ведь они сейчас где-то рядом и, возможно, тайком наблюдают за людьми.
– Нет, лада моя, я тебя ни с кем не спутаю! – ответил Заревник и снова хотел ее обнять. Он казался пьяным, но не от меда или пива, а от теплого дыхания Ярилы и Лады, наполнявшего землю. Сейчас он не был тем спокойным и сдержанным парнем, которого все знали. – Что же ты бежишь от меня? Я уж сколько дней о тебе одной думаю. Не знаю, как мне Купалы дождаться – хочу тебя в жены взять…
– Надо же, какой скорый! – воскликнула Смеяна и прыгнула за березу, так что вместо нее в объятиях Заревника оказался белый ствол. – Ты меня-то спросил, хочу ли я за тебя замуж?
– Да как же не хочешь? – Заревник удивленно поднял брови и сдвинул венок на затылок. – Ты же сама…
– Что я сама? – посмеиваясь, переспросила Смеяна. Его вид сейчас казался ей очень забавным.
– Да все! Ты же любишь меня!
– Я? Да кто тебе сказал? – теперь удивилась Смеяна.
Врожденный задор толкал ее поддразнивать Заревника, как и всех прочих, но она не заглядывала в будущее дальше сегодняшнего вечера, и замужество, цель и счастье каждой девушки, казалось ей расплывчатым и очень далеким.
– Да как же иначе! – Заревник начал сердиться, не понимая, почему она обманывает его ожидания. Он-то, не в пример Смеяне, привык к мысли, что за него пойдет любая. А ему пришла пора жениться, и ходить дальше среди холостых парней он посчитал бы даже стыдным. – Ты как посмотришь – так в глазах и горит: люблю тебя! Ты со мной не шути! Я уж и родне сказал – в Купалу приведу Смеяну в дом. Они хоть и сомневались, да согласились – ты ведь, говорят, удачу приносишь. С тобой и хлеба лучше всходят, и скотина не хворает. И я, – Заревник обошел березу и снова шагнул к Смеяне, – я люблю тебя. Тебя одну люблю, больше всех. Никого другого не возьму за себя, только тебя…
– Да отстань ты! – Смеяна возмущенно оттолкнула его. Эта игра ей надоела и стала раздражать. До чего же беспокойно быть красавицей! То и дело кто-нибудь пристает! Ей жилось гораздо вольнее, когда на нее никто не смотрел. – Вот прилип, ровно банный лист. Не говорила я тебе ничего такого и замуж за тебя не собиралась. Ты ведь Верёны женихом был? Вот и ступай к Верёне, а то обидится!
– Да что ты мне про Верёну! – Заревник возмутился. – Не надо мне никакой Верёны! Так не пойдет, девка, – заманила, а теперь «не хочу»! Ты дураков дразни, а со мной не выйдет! Я как сказал, так и сделаю!
Он вдруг схватил Смеяну за руки и сильно потянул к себе; она возмущенно взвизгнула, извернулась, но вырваться не смогла. И вдруг словно какая-то дверь внутри нее треснула и покачнулась, вот-вот какая-то огромная тайная сила, какой она в себе не знала, вырвется наружу…
– Эй, а ну пусти! – услышала она совсем рядом твердый, повелительный голос. От неожиданности Заревник разжал руки, и Смеяна мигом отскочила.
Заревник обернулся.
Под березой стоял черноволосый холоп Ольховиков, пленный дрёмический лиходей, которого они звали Грачом. Удивившись в первое мгновение, Заревник раздраженно сплюнул. Надо же, холопа испугался!
– А твое какое дело? – с досадой крикнул он. – Знай свое корыто, а в чужое дело не лезь! А то я тебя так отделаю, что свои не узнают!
– Попробуй, – спокойно предложил Грач.
Стоя под березой, он скрестил руки на груди и поднял голову. Смеяна фыркнула и зажала себе рот, уже догадываясь, чем все кончится, если дело дойдет до драки. Но Заревник ни о чем таком не догадывался – перед ним был просто нахальный холоп, забывший свое место.
– А ну проваливай! – грубо сказал Заревник и шагнул к Грачу. – А то я тебя, пса чернявого, живым в землю вобью, к навьям твоим родным!
– Попробуй, – повторил Грач и усмехнулся, не двигаясь.
В душе Смеяны вспыхнуло веселое ожидание чего-то необычайного. Заревник решительно шагнул к холопу: он славился как лучший кулачный боец среди неженатых парней на пять дней пути вокруг, да и в плечах он был пошире Грача. На ходу Заревник занес кулак, как будто собирался одним ударом, как обещал, вогнать чужака в землю. Смеяна затаила дыхание – но драки не вышло. Грач каким-то неуловимо быстрым движением перехватил руку Заревника, завернул ее назад и толкнул противника в спину – и Заревник полетел на землю! Смеяна взвизгнула и захлопала в ладоши от радости. А Заревник сел, кривясь от боли, – видно, руки Грача оказались так же сильны, как и быстры.
– Ну я тебе сейчас… – неразборчиво бормотал он, поднимаясь на ноги.
Холоп оказался не так прост, как ему думалось, но и он еще не все показал. И Заревник снова бросился на Грача.
Восторженно повизгивая, Смеяна наблюдала за дракой, понимая, что ничего лучше в своей жизни не видела и едва ли увидит. Заревник против Грача казался быком против коня – могучий, но неповоротливый. Грач неизмеримо превосходил противника быстротой движений, ловкостью и выучкой. Даже Смеяна, как ни мало она разбиралась в искусстве рукопашного боя, заметила это. Удары Заревника просто не заставали Грача на том месте, где он был, казалось, в это самое мгновение; он неуловимо быстро уходил от удара и бил сам с такой стороны, откуда Заревник его не ждал, попадая с неизменной точностью.
Казалось, прошло несколько мгновений, но как много они за это время успели! Заревник лежал на земле лицом вниз, а Грач, почти не запыхавшийся, сидел у него на спине, заведя ему руку почти до шеи.
– Все, он больше не будет! – спокойно объявил Грач, прислушавшись к тяжелому дыханию своего противника. – Ему хватит. Он теперь успокоится. Он познал житейскую мудрость: опасно бранить людей, которые еще не показали, на что способны. А если кто-нибудь спросит, кто тебя этому научил, отвечай, что это был Байан-А-Тан из Прямичева. Запомнил?
Заревник не ответил. Но Грач не стал добиваться ответа. Он вскочил на ноги и мигом оказался рядом со Смеяной.
– Пойдем! – сказал он. – Ты не забыла, зачем звала меня?
– А он… ничего? – опасливо спросила Смеяна, глядя на Заревника, который так и лежал на траве лицом вниз, не двигаясь.
– Ничего! – Грач усмехнулся, и его белые зубы ярко блеснули даже в сумерках. – Отдышится и пойдет снова хватать чужих девушек. Но уже не тебя.
Заревник сел, с ненавистью глядя на них, и Смеяне стало не по себе. Она вцепилась в локоть Грача, и он обнял ее за плечи.
– Так вот отчего… – неразборчиво пробормотал Заревник, тяжело дыша и сглатывая. – Вот кто тебе люб… А не из тех ли он…
– Пойдем! – Грач повернул Смеяну к лесу и слегка подтолкнул в спину.
Они пошли прочь от поляны через березняк, но Смеяну так и тянуло оглянуться.
– Послушай! – с беспокойством сказала она. – Ах, что за леший дурной его сюда притащил! Ну, пусть он думает, что я тебя люблю, молчал бы только!
– А ты меня любишь? – с надеждой спросил Грач.
– Как брата родного! Я не про то. Пусть бы он молча обижался – а ну как он княжьим людям про тебя расскажет? Ты, милый, на всем Истире один такой черный, тебя спутать не с кем. И ходить далеко не надо – до нашего огнища только, до городника с отроками. Ах, Брегана Заступница!
– И он пойдет жаловаться, что его побил холоп? – Грач удивленно приподнял черную бровь. – Да я бы скорее себе язык откусил!
– Чего со зла не сделаешь! Ах, Матушка Макошь…
– Ты не причитай, ты по сторонам гляди! Забыла, зачем пришла?
Вспомнив о разрыв-траве, Смеяна остановилась. Они зашли уже глубоко в лес, вокруг было почти темно. Ее кошачьи глаза хорошо видели в темноте, и она даже не спотыкалась, ясно различая вокруг стволы деревьев, ветви кустов, поросшие мхом кочки, пни, коряги. Но маленьких красноватых огоньков разрыв-травы в синеватом венчике или папоротникова цвета с золотыми искрами она не видела и даже не ждала увидеть. Для поиска волшебных трав нужны душевная чистота, покой, сосредоточенность. Душа человека должна стать тихой рекой, по которой все травы поплывут в одну сторону, а волшебная – в другую. Так Смеяна искала целебные травы, когда еще не знала, что именно ей нужно. Она звала, и травы отзывались. Но сейчас в ее обеспокоенной душе кипело слишком много разных чувств. И Грач, держащий ее за руку, вовсе не помогал обрести невозмутимость. Он был слишком бурным и горячим, чтобы восприимчивое существо Смеяны могло остаться равнодушным; ему грозили разом князь Велемог и красноборский торг, она боялась за него и хотела дать ему свободу с такой силой, словно от этого зависела ее собственная жизнь.
Они вышли из березняка прямо к серому камню. Здесь пролегала межа: луговину позади камня косил род Особничей. Смеяна остановилась возле белеющего в сумерках камня, держа руку Грача и прислушиваясь к чему-то внутри себя. Грач тоже кое-что слышал, но его чувства были гораздо проще и яснее. Посмотрев вопросительно на Смеяну, он хотел ее обнять, но она оттолкнула с досадой: не мешай! В эту волшебную ночь в душе Смеяны расцветал дивный и дикий цветок. Неведомая сила, которую она уже не раз в себе ощущала, поднималась все выше, кипела, наполняла каждую частичку ее существа. Какая разрыв-трава, зачем?
Ни слова не сказав, Смеяна подняла подол рубахи Грача, нашла тонкий ремешок науза, наклонилась и вцепилась в него зубами. И береста поддалась. Смеяна ощутила, как лопнул под нажимом ее зубов краешек ремешка, и она чуть не завизжала от радости, но сдержалась, боясь разомкнуть зубы.
– Что ты делаешь? – изумленно спросил Грач и тоже замолчал. Невидимые оковы внезапно ослабли, и он затаил дыхание, не смея поверить своему счастью.
А Смеяна грызла и грызла, как бобер точит осину, как лисица в смертельной ярости грызет лапу, попавшую в капкан. Тонкие слои бересты поддавались, лопались, предчувствие близкого успеха гнало Смеяну вперед. Еще миг – и ремешок лопнул, повис и соскользнул бы на землю, если бы она его не подхватила. С ремешком в руках, на котором болтались бесполезные отныне девять узелков, Смеяна разогнулась и восхищенно посмотрела на Грача. Глаза ее в темноте горели желтым огнем.
Грач смотрел то ей в лицо, то на ремешок в ее руках, растерянно потирая ладонями свой бок. На коже его остался красноватый след, натертый наузом, но этот же след говорил и о том, что теперь он свободен.
– Иди! Иди! – задыхаясь от волнения, прошептала Смеяна и взмахнула рукой с ремешком, показывая в луговину за серым камнем.
Как во сне, Грач шагнул в луговину, прошел пять, десять шагов. Трава мягко шелестела под его ногами, но не держала, как раньше. Смеяна следила за тем, как он идет, словно за невиданным дивом, и все внутри нее пело: «Получилось! Получилось!» Никто не удержит солнце, ветер, не запретит траве расти, а птицам летать. Никто не запретит человеку идти, куда ему вздумается. Не боги – он сам делает себя несвободным.
Смеяна взмахнула руками, бросила на землю науз и побежала догонять Грача. Счастливый смех рвался из ее груди, ей хотелось визжать от радости, чтобы небо, земля, вода услышали ее, подивились ее силе и порадовались вместе с ней.
Грач повернулся и тоже засмеялся, протянул к ней руки; Смеяна с разбега повисла у него на шее, и он вихрем закружил ее по луговине. Смеяна хохотала, а Грач порывисто целовал ее лицо, шею, волосы, не находя слов, чтобы выразить свое изумление, восторг и благодарность. Он знал, что Творянов науз не пустяк, и воля, подаренная ему этой странной желтоглазой девушкой, для него была дороже жизни.
– Пусти! Пусти! – Опомнившись, Смеяна вырвалась из его рук, кое-как пригладила волосы, но счастливая улыбка не сходила с ее лица.
– Я же говорил – ты сможешь! – восхищенно восклицал Грач, держа ее за плечи и потряхивая. – Ты сможешь! Ты мне теперь что вторая мать! Ты мне мою жизнь вернула! Я теперь как тот конь – только позови меня, я из-под земли выскочу, с того света приду, если тебе понадоблюсь!
– Ты только дорогу помни! Пойдем, я знаю, где Кудрявец свой челнок прячет, отсюда всего ничего, – заторопилась Смеяна. – А на том берегу ты и сам не пропадешь. Пусть теперь Заревник хоть самому князю челом бьет!
В прибрежном ольховнике они без труда отыскали маленькую долбленку с парой весел и столкнули ее в воду. Широкий Истир мягко блестел под луной и казался таинственной дорогой, идущей не только с юга на север, но и из земного мира в Надвечный.
– А там-то, на вашем берегу, до Прямичева далеко? – спросила Смеяна.
– Там-то что! – Грач махнул рукой. – Еще до утру буду в Трехдубье, в нашем становище, а там мне и коня дадут, и всего… Я вот что подумал. А ты-то как? Тебе-то за меня ничего не… – озабоченно начал Грач, но Смеяна махнула рукой:
– Да что мне будет? Да кто же меня тронет? Они же все знают, что я удачу приношу! Какую корову моей называют, та двух телят зараз приносит. Я им скажу, что ты был злой дух, а я тебя прогнала! – Она насмешливо фыркнула, вообразив вытянутые лица родни.
Но Грач не засмеялся в ответ, а положил руки ей на плечи и заглянул в лицо. И Смеяна вдруг поняла, что ей трудно расстаться с ним. За эти дни она привыкла к нему, как к брату.
– Это правда, и даже больше, – тихо заговорил Грач. – Ты не просто удача, ты – счастье! Даже тот бычок это понял. А мне тебя боги послали. Хочешь, я тебя в жены возьму? Пойдем со мной.
Смеяна изумленно раскрыла глаза. Такого она не ждала.
– Послушай, – продолжал Грач. – Это здесь я как бы холопом был, а там, в Прямичеве, я любимый княжий брат, единственный причем! Соображаешь? Держимир меня любит, балует, ни в чем мне отказу нет. Ты не хуже княгини будешь жить, ни репу полоть, ни воду таскать тебе больше не придется. Будешь у меня третья жена, ничего, меня и не на трех хватит! – Он ухмыльнулся, и Смеяна тоже усмехнулась: Грача казалось нелепо ревновать, потому что его любви, как солнечного света, и правда хватит на всех. – Я не могу пообещать, что буду тебя одну весь век любить, но я никогда тебя не обижу. Ну, согласна?
Смеяна молчала, не зная, что ответить. Ей было трудно смириться с мыслью, что Грач сейчас уйдет и они едва ли еще когда свидятся, но и покинуть Ольховиков, навсегда проститься с родным племенем она не могла решиться. За судьбой пойдешь и дальше, чем в чужое племя, но она вовсе не думала, что Грач – ее судьба. Особого влечения к нему она не испытывала, сладкая княжеская жизнь ее тем более не прельщала. Ее роднило с бывшим пленником только стремление к воле, к праву быть самим собой. А как знать – достанет ли ее в земле дрёмичей тот взгляд янтарных глаз леса? Не потеряет ли она там надежду раскрыть свою собственную тайну?
– Нет, я не могу… – прошептала она. – Я должна быть здесь…
Грач молчал, глядя ей в глаза.
– Как хочешь, – чуть погодя ответил он. – Ты дала мне выбрать дорогу, и я не стану мешать тебе выбирать самой. Но я никогда не забуду, что ты для меня сделала.
Смеяна вздохнула с облегчением, видя, что его не огорчил ее отказ. Они снова обнялись, потом Смеяна оттолкнула его от себя.
– Да будут с тобой Брегана Охранительница, Сварог и Перун, да пойдет с тобой Попутник и да бежит от тебя Встрешник! – от души шептала она. – Иди! Иди!
Грач оттолкнул долбленку от берега, вскочил в нее, оттолкнулся веслом, стал выгребать к середине. На блестящей воде черный силуэт долбленки и человека в ней был хорошо виден, и Смеяна провожала его глазами до самого противоположного берега. Но там царила густая тень, и лодочка пропала в ней, еще не коснувшись песка. Как она пристала, Смеяна не могла видеть.
Ну, вот и все. Смеяна постояла еще, вслушиваясь, но даже ее звериный слух не различал ни всплеска, ни шороха на далеком берегу. Только перегрызенный ремешок с девятью узелками остался у нее на память о Граче. Нет, это не его имя. Напрягая память, Смеяна прошептала про себя: Байан-А-Тан. Жаль, она так и не догадалась спросить, что оно означает.
Вокруг нее простиралась тишина, дремал Истир, шептала во сне березовая роща. Смеяне казалось, что она осталась одна во всем мире, но ей не было грустно.