Глава 11

Дней через восемь, пройдя низовья Сяси, дружина лесами перебралась к берегам другой реки — Паши. Эта река также впадала в Нево-озеро, и по ней предполагалось вернуться обратно к нему. Но то ли дым от пожара донесло через чащи, то ли зимние ловцы, бродя с места на место, распространяли тревожные вести, но на Паше уже знали об ожидаемых событиях.

Кратчайший путь от Сяси к Паше лежал через леса. Пето, по молодости лет не бывавший так далеко от дома, дороги не знал, и приходилось искать другого проводника. Впрочем, здесь больших трудностей никто не ждал.

— Если покажете нам дорогу до Паши, возьмем с вас только половину дани, — по совету Хрёрека предложил Велем старейшине одного из поселков. — А если будешь упрямиться, мы заберем твою жену! — уже по собственному почину добавил он, провожая глазами молодую хозяйку. Проходя из хлева с ведром молока, она сама не сводила с него глаз, аж шею вывернула и едва не споткнулась.

Поселок был скорее большой, чем маленький — из шести изб, в которых жила ближняя и дальняя родня Питкя-ижанда: малорослого, щуплого седобородого старика. Его сыновья, такие же щуплые, уже были отцами детей-подростков, но хозяйкой звалась совсем молодая женщина, на вид не старше двадцати лет. Была она не так чтобы красива, но миловидна и бойка и к тому же не походила на чудинку. Едва убедившись, что убивать и насиловать всех подряд грозные пришельцы не собираются, она разрумянилась, глаза ее заблестели, она заулыбалась и принялась угощать гостей, обращаясь к ним на хорошем словенском языке, даже почти не «цокая». Старейшине ее приветливость явно не нравилась, он ерзал за столом, куда Хрёрек пригласил его присесть вместе с вождями дружины, бросал на жену недовольные взгляды, но молчал, видя, что опасные гости провожают ее глазами и улыбаются.

— Возьми меня вместо дани, воевода, — шепнула она, проходя мимо Велема и пользуясь тем, что ее домочадцы совсем не понимали по-словенски. — Возьми к себе, буду тебе женой или служанкой, только забери отсюда.

— А разве тебе тут плохо? — Велем придержал ее за локоть. — Муж-то тебя любит, балует, я гляжу.

Вид у молодухи был довольный, не голодный и не забитый, и одета она была по местным меркам хорошо — в новую рубаху из тонкой шерсти, в лисий кожух, а покрывало на голове было из хорошего беленого льна. На шее висело ожерелье, где звериные клыки-обереги перемежались крупными стеклянными бусинами, синими и красными, с белыми глазками, весьма дорогими. Когда их привозят в глушь, то берут по две куницы за одну бусину.

— Саламатар! — прикрикнул старик, заметив, что его жена уж слишком доверительно беседует с чужим мужчиной и слишком близко к нему при этом стоит. — Иди угощай гостей! Или ты хочешь, чтобы с меня сняли голову за неучтивость?

Молодуха бросила на Велема выразительный взгляд, говоривший, что она была бы вовсе не против, и нехотя пошла на зов. Но весь вечер она сновала вокруг, улыбалась всем воеводам, норовила то случайно задеть плечом, то коснуться руки. Ладожане ухмылялись, переглядывались и делали друг другу выразительные знаки.

Старейшина тоже не был слеп, несмотря на преклонные годы, поэтому с наступлением темноты услал жену в какой-то из домов.

К ночи поднялся буран, поэтому домочадцев заставили потесниться, чтобы пристроить под крышу как можно больше людей. Дружине уже не раз приходилось по целому дню, а то и больше, пережидать пургу, устраивая себе берлоги в снегу навроде медвежьих и по очереди отогреваясь в домах поселка, возле которого заставала непогода. Каждый из воевод в свой черед нес дозор на случай разных неприятных неожиданностей, и Велему досталась самая первая стража. В полночь он вернулся в хлев, где ему пришлось ночевать: тепло от коров почти как в избе, зато без дыма, а запах навоза все даже любили, потому что это был запах тепла и жилья. При свете смоляного факела, пристроенного возле двери, чтобы не подпалили сено, Доброня, Гремибор, Стояня, Синята, Сокол, Нежата устраивались на грудах сена и лапника, заворачивались, не раздеваясь, в плащи и шкуры. Убедившись, что все в порядке и Селяня со Стеней варяжским тронулись в обход стана, Велем и сам разравнивал сено, собираясь улечься, как вдруг дверь скрипнула. Он обернулся и при свете догорающего факела увидел женскую фигуру — лисий кожух, белое покрывало и уже знакомое румяное лицо.

— Тебе чего? — шепотом, чтобы не будить людей, спросил Велем.

— Тише! — одними глазами и губами отозвалась молодуха и погасила факел. И тут же Велем почувствовал, как она садится рядом с ним на лежанку и обнимает его за шею. — Тише, воевода-батюшка, а то услышит кто, потом крику не оберешься!

Она засмеялась, явно не слишком опасаясь последствий, и нетерпеливо поцеловала воеводу, на ощупь отыскивая губы в прохладной после свежего воздуха бороде.

Велем даже ухмыльнулся на ее нетерпение и прилег рядом с молодухой, торопливо развязывавшей поясок.

— Не замерзнешь? — шепнул он, распахивая собственный кожух.

— Нет, ничего. — Молодуха уже шарила по его поясу, отыскивая под подолом рубахи гашник.

Привыкнув за последние годы к дальним разъездам, Велем привык и к чужим женщинам, и такой стремительный напор его не смутил. А вот молодуха, видать, давно уже не получала желаемого, и от ее стонов даже Доброня проснулся и крикнул в темноту:

— Эй, кого там душат?

— Никого, спи себе! — буркнул Велем, не расположенный сейчас разговаривать.

— А! — ответил понятливый старший брат и снова улегся.

Когда женщина наконец успокоилась, Велем набросил на нее свой плащ и медвежину, чтобы не дуло, и закрыл глаза. И поход через заснеженные чудские леса — не такое уж плохое дело, если иной раз можно погреться возле молодой красивой курочки.

— Ох ты мой сокол ясный! — шептала она ему, продолжая поглаживать по разным местам. — За три года, что тут живу, в первый раз мне такое счастье привалило! А я тебя знаю, в Вал-городе видала не раз, ты с отцом по торговым делам проезжал и у воеводы Хранимира останавливался.

— Так ты из Вал-города?

— Да, отец мой — Солома Волкобой, может, слышал?

— Может, и слышал, но не помню, — честно признался Велем, которому гораздо больше хотелось спать, чем разговаривать. Но он знал, что женщины любят поговорить, и старался отвечать, пока не совсем заснул.

— Солома Волкобой, а чудь говорит — Салама, вот меня и прозвали здесь — Саламатар, дочь Соломы, значит. А зовут меня Лисава, — оживленно рассказывала молодуха, радуясь первому за три года случаю пообщаться с соплеменником. — Только помер мой батюшка, из родни один стрый Темян остался, да у него своих девок семь, куда всех девать! Хоть варягам продавай, говорил. Приехал этот Питка бобров выменивать, увидел меня, начал просить: отдай да отдай. Стрый и отдал, я и пошла. Думала, хоть сыта и одета буду. И завезли меня, горемычную, в глушь лесную, за чащи темные, за болота глухие! По-словенски тут ни слова никто, я хоть и понимала по-ихнему, да еле-еле. Теперь вон выучилась, да о чем мне с ними говорить? Сыта, одета, муж любит, да что мне с его любви, сморчка дряхлого? Как попробует тряхнуть стариной — старина и отвалится!

Велем фыркнул сквозь дрему и засмеялся. Говорят же: старому молода жена — то чужа корысть.

— Воевода, забрал бы ты меня, а? — ласкаясь к нему, упрашивала Лисава. — У тебя сколько жен?

— Одна, но суровая. — Велем покрутил головой. — Других в дом не пустит.

— А может, из братьев кому жена нужна?

— Братья проснутся — спросим. А мужик ведь твой шум поднимет, если жену заберут.

— Не поднимет. Ему дружить с вами надо — видел, какой он с вами был приветливый да ласковый? У него дела не слишком хорошие теперь. Его родич, Вахто-ижанд, на Паше как раз живет, отсюда по лесу, если зимой, то за полдня дойти можно. Раньше он там большим старейшиной был, вся округа его слушалась, и жертвы по велик-дням приносил. А потом другой там вылез, Каура с Куйво-йоки, с Вахтой поссорился, лучшие гоны бобровые отбил, житья не дает. Уж как Вахто старался с ним помириться, дочку его за сына сватал, не вышло ничего. Только посмеялись над ними. И то сказать, сынок его, Нокка, такой красавец, что отворотясь не наглядеться — нос что шишка еловая, а ухо рысь оторвала! А Марья, дочка Каурина, собой раскрасавица, хоть солнцу и месяцу в жены! Оттого и гордая. Но это только баяли, что она из-за гордости Нокке отказала. На самом-то деле там еще смешнее было. Я знаю, мне Вахтина племянница рассказала, Нуоритар, мы дружны с ней. К ним на прошлую зиму пойг один приезжал, Терявя, из Коски, сам низкородный, хозяйство чуть живое, его братья там заправляют. А его-то и выгнали, потому что толку от него нет. Зато песни поет — заслушаешься. Тем и живет, что на зиму то в один дом прибьется, то в другой, его за песни всю зиму кормят. А летом в пастухи нанимается к хозяевам, кто побогаче. Вот, жил он прошлую зиму у Кауры и все девкам песни пел. Ну и допелись они с ним. — Лисава многозначительно захихикала. — И Марья, ты слышь, тоже допелась! Уж мать ее в бане все сосновым веником по животу парила и настоем из луковой шелухи с паутиной поила — ничего, обошлось! — Она опять хихикнула. — Да других женихов она теперь не желает, все ждет, что Терявя опять к ним на зиму придет. Только мать его на порог не пустит. А над Вахтой все смеются — вон на кого его сына променяли, на Теряву, у кого одни портки, да и те дареные!

— Весело живете! — сонно отозвался Велем, почти проспавший большую часть этого рассказа.

— Видала я это веселье на сухом дереве!

— Не скажи, — возразил Велем. — Сестер-то твоих и впрямь варягам продали, кого стрый замуж отдать не успел подальше от Вал-города. Слышала, что там было третьего лета?

— Слышала. — Лисава вздохнула и пригорюнилась. — Как мои — я не знаю, остался хоть кто-нибудь…

— Девок и молодух почти четыре десятка на Волгу увезли. Я серебро, за них вырученное, видел и в руках держал. Так что тебя еще чуры уберегли.

— А все равно тоска мне среди чуди. — Лисава опять вздохнула. — Может, теперь хоть ребеночка рожу словенского, все веселее будет.

Неизвестно, проведал ли хозяин, где его молодая жена провела половину ночи и чем задумала его одарить взамен потраченных куниц, но наутро он щедро накормил воевод просяной кашей с молоком и маслом и охотно снарядил одного из своих сыновей проводить их через лес до реки Паши.

— Там живет мой родич, Вахто сын Ряпитте, он хорошо примет вас, — напутствовал их старик. — Он знатный человек, и вам будет полезно заручиться его дружбой.

— Привирает дед, — заметил Велем, когда дружина тронулась в путь. — У Вахты этого дела плоховатые. Другой какой-то старейшина у него гоны бобровые отнял…

— Что? — Хрёрек оживился. — Отнял бобровые гоны? Это правда? Ты точно знаешь?

— Да рассказали мне тут…

— А что еще тебе рассказали?

— Да много всего. — Велем пожал плечами, смутно помня, что ночью разговорившаяся на радостях Лисава наболтала ему целую копну всякой бабьей шелухи.

— А не мог бы ты припомнить? — настаивал Хрёрек.

— Ну… — Велем потер лоб под шапкой. Почему-то ему запомнилось упоминание о сосновом венике, но он, хоть убей, не мог взять в толк, к чему такой нужен. — А тебе-то зачем?

— Это важно! Всякие знания о людях нам пригодятся, если мы хотим владеть этими людьми. Если у одного старейшины вражда с другим старейшиной, то один из них охотно предастся нам сам и еще охотнее поможет подчинить другого ради своей вражды и мести! Ведь на Паше, как я понял, отец Деллинга не собирал дань? Эта округа никому еще не была подчинена? Мы не сможем там сослаться на обычай, и нам придется сложнее. Но если хотя бы один знатный человек подчинится и встанет на нашу сторону, дальше будет легче. И это очень важно — найти крючок, на который можно его подцепить.

— Да чего там крючки! — Селяня махнул рукой. После победы над родом Туори из Ротко он загордился, и теперь ему все было нипочем. — Кто вякнет, тому голову долой!

— Применять силу следует только в крайних случаях! — терпеливо разъяснял Хрёрек. — Нам ведь не нужно, чтобы напуганные финны разбегались отсюда и уходили в глушь, где мы никогда не увидим ни их самих, ни их меха. Нам нужно, чтобы они чувствовали себя на этих землях в безопасности, охотились, разводили скот, рожали детей, которые тоже будут охотиться и разводить скот, а со всего этого платить нам дань. Нужно по возможности дружить с самыми знатными и влиятельными из них, сделать их нашими сторонниками. А применять силу только к тем, кого нельзя уговорить. А если этот Вахто теряет свое влияние, то немного времени спустя он будет нашим добровольным союзником, и мы получим дань, не проливая крови своих людей.

— Кто бы спорил, — отвечал Велем, которому не хотелось нести потери в дружине, наполовину состоявшей из его кровных родичей.

— Припомни, что сможешь, — уговаривал Хрёрек. — Кто тебе рассказал? Та молодая женщина с бойкими глазами?

Велем честно постарался припомнить. В памяти задержалось, что кроме бобровых гонов два старейшины не поделили еще какую-то невесту… которая, судя по словам Лисавы, особо не стоила, чтобы из-за нее ссорились, ну да это их дело.

— Там есть у Вахты девка, дочь, что ли, — наконец сказал он. — Она все знает, мы ее расспросим, если сам Вахта не захочет говорить.

— Как ее зовут?

— Не помню.

— Хорошо, это мы выясним на месте. Но тебе стоит принять к сведению: в таких делах нет ничего не важного.

Велем виновато почесал бороду и не стал возражать. Хрёрек явно имел опыт в подобных делах. Пока все его предсказания оправдывались, и к его советам следовало прислушаться.

К реке Паше они вышли примерно в ее среднем течении. Крутые берега с высокими песчаными обрывами, поверху поросшие хвойным и смешанным лесом, сейчас были покрыты глубокими снегами, из-под которых лишь кое-где выступали валуны и плиты известняка. На реке обитало много родов, которые, размножаясь, постепенно расползлись и по ее многочисленным притокам.

Пасынок бойкой Лисавы вывел дружину прямо к поселку, где обитал их дальний родич Вахто-ижанд. Поселок был большой: восемь изб, не считая хлева и клетей. К тому времени как дружина приблизилась по замерзшему руслу, все мужское население уже собралось перед избами, держа наготове оружие.

— Идем. — Хрёрек кивнул Велему и Селяне, которого использовал в таких случаях как толмача. — Поговорим с ними.

— Кто из вас уважаемый старейшина Вахто-ижанд? — спросил Хрёрек, когда они подошли достаточно близко.

— Это я, — ответил зрелый мужчина, одетый в новый овчинный кожух и волчью шапку, шерсть которой почти закрывала пол-лица, оставляя на виду только светлую бороду. Он явно не ждал, что его станут называть по имени, да еще и уважаемым. — Откуда вы знаете меня?

— Нам говорил о тебе твой родич, почтенный Питкя-ижанд с Сясь-йоки. Он нас заверил, что ты — благоразумный и родовитый человек, с которым можно вести переговоры.

— Кто вы такие и чего вам нужно?

— Это — Велемысл сын Домагостя, воевода Ладоги. Это — Селинег сын Хотонега, его родич, а я — Хрёрек сын Харальда, их товарищ по этому походу. Может быть, ты пригласишь нас в дом, там нам будет удобнее поговорить о делах?

Вахто заколебался: кто бы они ни были, приглашать вене и руотсов, пришедших с большой вооруженной дружиной, в дом он не собирался, так как ничего хорошего от них не ждал.

— Начать драться мы всегда успеем, — сказал ему Селяня, который был не прочь отказаться от такого решения. — Но, возможно, наши требования не покажутся вам такими уж обременительными.

— Требования? — оскорбился Вахто. — По какому праву вы собираетесь что-то у меня требовать? Мой род никому никогда не платил дани! Мы подвластны только нашим богам и не нуждаемся в чужих головах, как эти, что живут на Сясь-йоки. — Видимо, и о своих дальних родичах чудин был не слишком хорошего мнения.

— Но разве вы совсем не нуждаетесь в товарах? В хороших железных топорах, острых ножах, больших прочных котлах? В серебряных перстнях, в бронзовых застежках, в красивых ожерельях для ваших жен, в мягких тонких тканях? В хлебе? Разве вам не нужно все это? И разве не мудрым решением будет заключить договор, который поможет получать самые ценные товары в обмен на простые меха и шкуры? А знатным людям, которые захотят быть в дружбе с нами, мы немедленно поднесем подарки, чтобы они воочию увидели все выгоды этого союза.

— Ах вот вы с чем! — Вахто несколько смягчился. — Хорошо. Я позволю вам войти в дом, но пусть все ваши люди, — он кивнул на дружину, ждавшую на льду сплошным лесом темных фигур, — не приближаются сюда.

— Но с нами будет… — Хрёрек быстро пересчитал глазами людей Вахто, — не менее двадцати воинов, чтобы наша честь не пострадала.

На это Вахто согласился, его люди опустили топоры. Велема с двумя братьями и Хрёрека с сыном он пропустил в дом, прочие остались снаружи, обмениваясь настороженными взглядами с родичами хозяина.

Условия договора, который Хрёрек предлагал Вахто, были довольно просты. Вахто и его родичи получают право приезжать в Ладогу или в будущем в Вал-город и торговать там любыми товарами, и им не только обеспечивается безопасность, но даже предоставляется пристанище на время торга. Если у рода Вахто возникнут затруднения с соседями или кто-то его обидит, воевода Велем обязуется прислать своих людей для поддержки. А взамен Вахто платит всего лишь одну куну с каждого взрослого человека в своем поселке и также в тех, на которые распространяется его влияние.

Вахто, слушая его, колебался. Раньше они получали железные изделия и прочие нужные товары при посредничестве Вал-города, но в последние три года тот лежал разоренным. Легко было заметить, что ни на ком из его домочадцев не было льняной одежды, не говоря уж о шелках, которых здесь едва ли когда видели. Предусмотрительный Хрёрек велел сыну достать из мешка рубаху из красивого тонкого льна, выкрашенную в красный цвет и отделанную полосками синего шелка, даже с серебряной пуговкой у ворота, и предложил немедленно подарить ее старейшине в знак дружбы.

— Или, может быть, у тебя есть враги? — наседал Хрёрек. — Назови нам их имена, укажи путь к их жилищам, и мы немедленно взыщем с них за все обиды, причиненные тебе или твоим людям. Ты сам видишь, что у нас для этого достаточно сил.

Но Вахто не поддавался на уговоры.

— Худая слава пойдет обо мне, — обронил он, — если я стану искать чужих рук, чтобы отомстить за свои обиды. И так иные говорят…

— Что говорят?

— Ничего. Я должен посоветоваться с моим родом. — Вахта уперся ладонями в стол и поднялся.

Воеводы вернулись к дружине, а хозяин стал держать совет с братьями.

— Старик упрямится и не понимает намеков, — сказал Хрёрек Велему. — Пока они заняты, нужно найти девушку, которая не откажется с нами поговорить. Вчера у тебя неплохо получилось, но здесь нужен кто-то, понимающий их язык.

— Кто, кто! Селяня, кто же? Доброня тоже по-чудски говорит, но насчет девок Селяня ловчее справится. Он у нас недаром баяльник — любую девку уболтает. Где они тут попрятались? — Велем оглядел темные избы, испускающие клубы дыма из щелей под заслонками окошек.

— Ты только пусти эту собачку по следу, она сама все найдет! — засмеялся Хрёрек.

Селяня, который всегда был парень не промах, а за последнее время и вовсе навострился, без смущения подошел к одной из пертей и вежливо постучал, прежде чем войти.

— Не здесь ли найду я девушку, которой передала поклон и подарок Саламатар-эмаг, жена Питкя-ижанда? — осведомился он.

В избе сидело немало народа: трое или четверо молодых мужчин, не допущенных на совет старших, шесть или семь женщин с детьми, среди них несколько девушек. Женщины пряли шерсть, присматривая за малышней, возившейся возле горящего очага.

— Что за девушка, как ее имя? — неприветливо отозвалась одна из старших женщин, с подозрением глядя на пришельца.

— Я не запомнил ее имени, но слышал от Саламатар-эмаг, что это одна из дочерей или племянниц Вахто-ижанда, красивая, умная, учтивая девушка, сведущая в рукоделии и уходе за скотом, умелица собирать грибы и ягоды, выделывать шкуры, шить одежду и петь песни! — Селяня подмигнул девушкам, будто в каждой из них видел весь этот набор достоинств.

Девушки робко заулыбались и крепче прижались одна к другой. Как почти все чудинки, они были, на словенский взгляд, не слишком красивы: невысокий рост, щуплые фигуры, гладко зачесанные и заплетенные в косу светлые, почти бесцветные волосы, такие же светлые брови. Одеждой всем служили одинаковые рубахи из некрашеной грязно-белой шерсти, которые украшали только пестрые пояски из тканой или плетеной тесьмы да несколько звериных зубов в качестве ожерелья-оберега. Но все же молоденькие девушки редко бывают настолько непривлекательны, чтобы молодые здоровые парни упустили случай, и Селяня со Стейном приосанились.

— Уж не задумал ли ты свататься? — Старуха уперла руки в бока и загородила от него внучек (или дочек).

— А почему бы мне и не посвататься? — Селяня лихо подбоченился и заломил шапку. — И я молодец хоть куда, и брат мой, — он приобнял за плечо Стейна, — и другие братья не хуже! Сколько бы у вас ни было хороших невест, мы для каждой найдем отличного жениха. Саламатар-эмаг поручила передать ее сестре и подруге вот это! — Он вынул из кошеля несколько разноцветных бусин, когда-то ранее принадлежавших женщинам из Ротко и доставшихся ему при дележе добычи. — Вот какие красивые: красные, будто спелая земляника под солнцем, синие, будто черника в росе! — приговаривал он, пересыпая бусины из ладони в ладонь. — А вот есть и белые, как льдинки, но только они не растают даже в самый жаркий летний день! Неужели мне придется увезти их обратно?

Девушки вытянули шеи, стараясь в полутьме избы рассмотреть, что там у него в руках, и даже старуха взглянула. Им самим украшением служили в основном звериные зубы и когти, да еще фигурки бобров или уток, выточенные из лосиного рога.

— А откуда у Саламатар-эмаг такое богатство? — спросила другая женщина, средних лет, с маленькой девочкой на коленях. — Таких бус у нее не было среди тех, которые Питкя-ижанд подарил ей, когда брал в жены.

— А теперь у них будет еще и не то! — заверил Селяня. — Питкя-ижанд — мудрый человек, он заключил договор с воеводой Велемом, моим братом, и теперь у него будет сколько угодно красивых и полезных вещей: котлов, тканей, оружия, хлеба, пива и украшений для женщин. А его жена сказала, что ее подруга и сестра — самая статная лебедушка в здешней округе, самая красная брусничка на болотах, самая сладкая земляничка на пригорках! Неужели я так и не узнаю, о которой из вас она говорила?

При этом он окидывал девушек пристальным взглядом, даже подмигнул одной из них, которая ему казалась посмелее других; правда, в темноте было сложно разглядеть как следует.

— Да уж, есть у нас одна козочка, которая, как встретится с этой венелянкой Саламатар, только и шуршит с ней языками! — буркнула старуха.

— Наверное, это ты привез для меня! — со сдержанной гордостью сказала одна из девушек и подошла ближе. — Дай посмотреть, что там?

— Как тебя зовут, красавица? — Селяня придержал бусы в кулаке. — Мансикки, Поулукки?

— Ватукка! — хором, смеясь, ответили женщины.

— Уж наверное, твои губки слаще любой ягодки в лесу! — тихо сказал Селяня, так что услышала она одна. Девушка в смущении опустила глаза, но тут же украдкой бросила на него быстрый взгляд, подавляя улыбку.

— Меня зовут Нуоритар, — шепнула она. — Саламатар-эмаг говорила обо мне?

— Она говорила, что ее сестра и подруга в обмен на подарок поможет нам кое в чем, — так же тихо произнес Селяня, поднеся кулак к ее подставленным ковшичком ладоням, но покамест не разжимая пальцы.

— В чем это? — Девушка едва не отпрянула и взглянула на него с тревогой, наморщив светлые бровки.

— Не пугайся! — Селяня выложил в подставленные руки одну бусину. — Нам нужно только поговорить кое о чем. — Он выложил вторую. — Разузнать некоторые вещи о ваших соседях и соперниках. Там еще была такая занятная повесть про одну очень гордую невесту, которая съела не ту ягоду и потом была вынуждена париться в бане сосновыми вениками!

Нуоритар засмеялась.

— Всего-то навсего! Ты говоришь о Марье, дочери Кауры?

— Похоже, что так! — Селяня выложил ей в ладонь последнюю бусину и выразительно глянул своими светлыми глазами, намекая, что это еще не все.

Девушке было, пожалуй, лет шестнадцать, хотя на вид она казалась моложе; острый взгляд и свежий румянец смущения делали ее достаточно привлекательной, чтобы Селяне не приходилось кривить душой.

— О чем это вы там шепчетесь? — Та уверенная старуха подошла ближе, вклинилась между ними и мощной грудью отерла парня от внучки. — Ты не пяль на наших девок свои бесстыжие глаза, говорливый рябчик! Наши девушки не из тех, что за бусину ложатся хоть с вене, хоть с руотсом! — Она бросила сердитый взгляд на Стейна, который в это время делал выразительные знаки глазами другой девушке, пользуясь тем, что на них старуха не смотрела.

— Они всего лишь хотят послушать про Марьятту! — смеясь, пояснила Нуоритар. — Ведь не будет ничего худого, если мы им расскажем!

— Про Марьятту, дочку Пихлайи, этой гордячки? Вот, вы видели! — Старуха всплеснула руками, так что костяные фигурки бобров на ее груди подпрыгнули. — Слухи о ее красивых делах дошли уже и до вене! Вот вам наука, белки-трескотуньи! Если девушка себя не помнит и не бережет, то о ней скоро будут говорить даже руотсы! Но эти разговоры ей чести не сделают!

Женщины оживились, загомонили все разом. Всю прошлую зиму и весну они обсуждали новости, доходящие до соседей неведомыми путями через леса и болота — видно, сороки разносили на хвостах. А судьба Марьятты особенно занимала родичей Вахто, на это у них имелись свои причины. Оживившись, перебивая друг друга, они рассказали Селяне всю повесть — про побродягу Терявя, который соблазнил дочку Кауры, хотя она была так горда, что отказала бы даже Солнцу и Месяцу, вздумай они к ней свататься.

— И вот до чего она доигралась, что пришлось ей «сбрасывать живот» при помощи отвара паутины и лука! — возмущалась старуха, которую звали, как выяснилось, Пяйвятар-эмаг. — А ведь ей предлагали такую почетную судьбу! Вышла бы она за нашего Нокку и не знала бы горя! Он подарил ей такие красивые вещи — колечко и пряжку из бронзы, а она побросала их в реку и сказала, что пусть он женится на дочери водяного хозяина! Спроси кого хочешь: я никогда не обижала невесток, не морила работой, кормила хорошо, учила всему, что умела сама, и все они у меня довольные! Правду я говорю? — обратилась она к молодым женщинам, и те дружно закричали:

— Да!

— И я даже позволяю им бездельничать и болтать языком, вместо того чтобы работать, вот, как сейчас!

— Неужели вы хотели взять ее в жены за кого-то из ваших сыновей, а она отказалась? — изумился Селяня. — Вот глупая девушка!

— Да вон он! — Нуоритар показала на одного из парней, сидевших возле огня. Тот смущенно потупился. — Нокка, он последний у нас еще не женатый!

— Ну, такому молодцу нетрудно будет найти себе жену! — воскликнул Селяня и дружелюбно улыбнулся. Хотя, правду сказать, парень красавцем не был и удальцом не выглядел: с невзрачным лицом, крупным носом, и в придачу от правого уха остался только маленький обрывок. — Но что же вы не помогли брату, пока еще не явился этот негодяй Терявя? — упрекнул он двух других парней. — Мы с моими побратимами всегда помогаем друг другу. Если девушка упрямится, мы бы пособили брату похитить ее! А у вас что же, нет лошади и санок?

Парни потупились.

— У сыновей Каури еще больше лошадей и санок, — со вздохом поведала Нуоритар. — А сам Каури — очень злой и жадный человек. Он отнял наши бобровые ловища, и наши мужчины уже не раз сталкивались с ними в лесу во время лова. Здесь всегда были наши угодья, но их род разросся, сам Каури и его брат Туоки отделились от отца и поселились здесь, а теперь у них у каждого по шесть-семь сыновей. Им не хватает угодий, вот они и хотят отнять наши.

— А тут еще Каури объявил, что наш бобровый гон он отдаст в приданое за Марьяттой, если ее муж пойдет к ним в «домашние зятья»! — подхватила одна из молодых женщин. — Мы подумали… то есть Вахто-ижанд подумал, что будет хорошо…

— Ладно, хватит болтать! — оборвала ее большуха, и молодка послушно замолчала. Видно, Пяйвятар-эмаг решила, что незачем чужакам знать про их неудачи. — Мы найдем себе невестку получше. А вот кого найдет для дочки Каури, хотела бы я знать, если не собирается отдать ее за голодранца Терявя!

— Ну, это было бы совсем глупо — отдать какому-то голодранцу и девушку, и ваш бобровый лов! — заметил Селяня и добавил вполголоса, обращаясь к одной Нуоритар: — Я правильно говорю?

Но его глаза и чуть приподнятые брови давали понять, что говорит он совсем о другом. А румянец и опущенные ресницы девушки отвечали, что она его отлично понимает. Боги молодых легкомысленны и равнодушны ко всему на свете, кроме одного: какая бы жестокая вражда ни разделяла роды и племена, непременно найдется пара, которую неведомое безумие влечет именно к тому, к кому никак нельзя! Видимо, что-то в этом есть: чувство опасности и сознание запрета делают наиболее желанной именно эту добычу, а о том, сколько вреда это влечение принесет близким и какими бедами грозит им самим, молодые не умеют думать.

Поблагодарив за приятную беседу, Селяня и Стейн вышли. Снаружи Селяня сдвинул шапку на затылок и поднял лицо, подставляя его медленно падающим влажным хлопьям. К вечеру ветер унялся, и потому казалось почти тепло.

— Ну, поход! — выдохнул он на северном языке. — Не поход, а одна сплошная гулянка.

— Да, если это и называется воевать с финнами и собирать дань, то я жалею, что не занялся этим раньше! — Стейн засмеялся. — Я почти ничего не понял. Ты узнал хоть что-нибудь полезное?

— Я все узнал. За эти три бусины мы раздобыли сведений на три марки серебром… кстати, с тебя полторы.

— Чего — полторы?

— Бусины. Польза общая, расход пополам.

— Тебе раскусить или разрубить?

— Пока оставь, пригодятся, потом куницами отдашь.

— Ну, пойдем, Хрёреку расскажем. Он рад будет. Кстати, с него и возьми три куны, это он нас посылал.

— Успеем еще. Надо подождать.

— Чего?

— Ты что, дурак? — Селяня выразительно уставился на него. — Они сейчас выйдут. Моя и та, с который ты перемигивался.

— Она тебе сказала?

— Она не сказала, я сам знаю.

— Думаешь?

— На что спорим?

— Да уж больно у них старуха боевая и решительная. Не выпустит.

— Увидишь. Девки в этом деле что лоси — бурелом лбом пробьют. Захотят — выйдут. Хочешь пока пару слов заучить? Вроде того, какая ты красивая, румяная земляничка моя… Что она станет тебе говорить, ты на все отвечай: миня армастан синдаи. Я тебя люблю, стало быть. Этого хватит.

— Они что, разговаривать придут?

Селяня расхохотался и одобрительно толкнул его в плечо.

— Ладно, справишься. А насчет сосновых веников их бабка уже все знает!

— При чем тут сосновые веники? — Стейн не понял. — Разве такие делают? Они же колются!

— Тебе это не грозит! — выразительно заверил Селяня и снова заржал, прикрываясь рукавом кожуха, чтобы не услышали в избе. — Но постарайся придержать своего тролля, а не то на следующую зиму нам тут вместо дани всучат младенца!

— За своим троллем присматривай, умник!

Они даже слегка подрались, чтобы скоротать время и не замерзнуть, и к тому времени как скрипнула наконец дверь и появились две небольшие фигурки в беличьих кожухах, оба молодца были уже порядком изваляны в снегу.

— Мы сказали, что пойдем ночевать к Иткетар, а то у бабки теперь слишком тесно, — шепнула Нуоритар. Вторая девушка только глянула на Стейна и улыбнулась. — А больше Саламатар ничего не просила нам передать? — Она лукаво повела бровью, намекая, что не откажется от новых подарков.

Появление молодых пригожих незнакомцев заворожило девушек и властно тянуло наружу, зажигая кровь и воображение. Общение с чужими требовало отваги, но так приятно показать себя отважной перед сестрами! Да и когда живешь всю жизнь в лесу, не зная ничего другого, кроме леса и реки, не видя иных людей, кроме отца и братьев, любой посторонний парень, забредший в эту глушь, покажется самим Солнцем или Месяцем, спустившимся с небес в поисках невесты.

— Еще кое-что есть, — намекнул Селяня. — Но только этот подарок опасно показывать на холоде. Нет ли тут укромного теплого местечка?

— Ну… — Лесная дева заколебалась. — Разве что в коровнике. Только там темно.

— Ничего, можно и без света, — заверил Селяня. — А где сейчас все ваши мужчины?

— Они еще сидят у Вахто-ижанда и держат совет. — Нуоритар открыла дверь хлева, где вздыхали три или четыре коровы. — Ну, и что же Саламатар еще передала мне?

— Вот что! — Селяня, не теряя времени, обнял ее и стал целовать. — Много-много поцелуев тебе от твоей сестры Саламатар…

— Не может быть! — смеясь, Нуоритар отбивалась, но не слишком сильно. — Не поверю, чтобы Саламатар целовала тебя… правда, она тоже родом из вене.

— Она целовала не меня, а моего старшего брата. Он женатый человек и умеет обращаться с бабенкой, которой достался никудышный муж. А я парень молодой, неумелый, робкий и боязливый, мне нужна такая девушка, как ты, чтобы научила меня всему…

Правда, на неопытного юнца Селяня не слишком тянул, и едва ли Нуоритар ему поверила. Наоборот, было уж слишком ясно, чего он хочет. Стейн в другом углу развлекал ее сестру Тиайнен еще более умными разговорами, поскольку его запаса чудинских слов хватило только на вопрос о том, как ее зовут. Зачем они вообще пришли? Богини всех народов внушают девушкам одно и то же, и сколько ни толкуй им о необходимости беречься от чужих молодцов — именно то, что они чужие, незнакомые и отчасти опасные, делает их особенно привлекательными.

Но все же участь Марьятты кое-чему их научила. Девушки разрешали обнимать и целовать себя, но, когда разгоряченные парни полезли под подолы шерстяных рубах, стали упираться и угрожали поднять крик.

— Нет, нет, бабушка убьет нас! — приговаривала Нуоритар, одергивая подол обратно. — Что я ей скажу: проглотила клюкву на болоте?

Пока сохранялась надежда мирно поладить с Вахто, наносить открытые обиды его роду было нельзя, и Селяня предпочел отступить. Но вдруг какой-то звук снаружи привлек его внимание; он поспешно закрыл девушке рот ладонью и прислушался. Раздавались шаги, скрип дверей и приглушенные голоса — мужчины расходились от Вахто, закончив совет.

— Тише! Это ваши мужики возвращаются?

Нуоритар испуганно закивала.

— Ну, раз ты такая вредная, то хотя бы поди узнай, что они решили, — шепнул Селяня, выпуская Нуоритар и слегка подталкивая ее к двери. — Я здесь подожду.

Девушка подхватила сестру и утащила за собой. Селяня и Стейн провожали их глазами.

— Ты это… в Ладоге не расскажешь… никому? — намекнул Стейн.

— Я что, урод? — Селяня сплюнул. — Хотя я знаю, кому мне в Ладоге ничего не рассказывать… — И он бросил на Стейна косой взгляд, полный превосходства: дескать, теперь ты в моих руках. — Подождем еще немного и пойдем к Хрёреку.

Ждать пришлось довольно долго. Хорошо, что в хлеву было тепло. Оба парня уже соскучились и хотели идти спать — им еще предстояла предутренняя стража, и время, отведенное на сон, стремительно таяло, — когда по снегу снова проскрипели легкие шаги и чей-то голос шепнул:

— Вы еще здесь?

— Здесь! — Селяня втянул Нуоритар в хлев. — Что так долго?

— Я не могла раньше, я ждала, пока все заснут.

— Что они решили?

— Я точно не знаю, я не могла просто так спросить. С чего бы ижанд стал мне все рассказывать? Но они продолжали спорить с моим отцом. Кажется, они ни до чего не договорились. Отец хочет, чтобы вы помогли нам с Каури, а Вахто боится, что мы будем зависеть от вас. Он не хочет соглашаться на эти условия.

— Тогда он просто дурак! — в досаде бросил Селяня. — Он что, ничего не понял?

— Мать все поняла! — Нуоритар прижалась к стене хлева и смотрела на него при свете луны. — Она сказала, что если Вахто не согласится, то вы убьете нас всех.

— Всех — едва ли. Девушек оставим. Мы же не звери какие! — Селяня снова обнял ее, и на этот раз Нуоритар не стала противиться.

Видимо, до нее дошел весь ужас положения, которое складывалось стараниями упрямого дяди, а близкая дружба с младшим братом воеводы обещала хоть какую-то защиту.