Глава 8
Перед отъездом на Дивинце принесли жертвы Перуну. Зарезали молоденького бычка, пустили по кругу братину с медовухой, проливая понемногу на землю для Перуна, а Домагость, сидя с гуслями на коленях, пел славу богу воинов:
Из-за моря, моря синего,
Из-за острова далекого,
Там, где дуб стоит высокий,
Едет бог Перун на коне-огне,
Катит громом колесо о шести спицах,
О шести спицах, молоньях-сестрицах!
Едет бог Перун биться-ратиться,
Не на живот, а на смерть,
Супротив сил Кощеевых,
Супротив слуг Марениных,
Супротив ворогов чужеземных!
Домагость пел, и мужчины вокруг — женщин к славлению Перуна не допускали — внимательно вслушивались в звуки его густого голоса. А голос креп, в нем уже слышались далекие раскаты грома, и могучий призыв летел с вершины высокого священного холма, казалось, к самому небу:
Ты возьми, Перун, стрелы огненны,
Натяни, Перун, свой могучий лук,
Как взгремят в небесах громы грозные,
Полетят с небес стрелы пламенны,
Пошатнется-дрогнет вся земная крепь!
Звенели бронзовые струны под умелыми пальцами, и уже струны ветров над Дивинцом колебались им в лад, унося славу и призыв на небеса, прямо к жилью Отца Громов.
Славься, Перуне!
Гласа громного во небеси
Дажди!
— ударяя по струнам, провозглашал Домагость, и все мужчины на Дивинце, плотными рядами занявшие не только вершину, но и склоны, подхватывали, громыхая обухами топоров и рукоятями мечей по железным умбонам щитов:
Дажди!
Туч несущих воды пречисты
Дажди!
Стрел разящих на ворогов наших
Дажди!
Яра пламени на недругов наших
Дажди!
Славься, Перуне!
Гой! Слава! Слава! Слава!
И дружным возгласам где-то далеко-далеко отвечали раскаты грома. Перун услышал призывающих его.
Женщины, собравшиеся у белого камня, тоже слышали громовые раскаты и с робостью в сердце держались за свои обереги. Дивляна оглядывалась то на мать, то на Яромилу. Домагость, жрец Перуна, и раньше каждый год приносил жертвы Отцу Грома, но никогда еще у них не было такого ясного ощущения, что его голос достигает ушей божества.
За шесть дней до Купалы войско спозаранку вышло из Ладоги и тронулось вниз по Волхову. Если все пойдет хорошо, то до велика-дня можно будет успеть вернуться — это была главная мысль Дивляны, хотя умные люди в ее положении думали бы совсем о другом. Еще бы! Мало того что она и Яромила тоже отправились в поход вместе с войском, они собирались принять участие в битве, да не просто так — девицы не воюют, — а в качестве двух богинь, дочерей самого Халоги!
Первыми шли три корабля Одда Халейга, следом — десятки ладожских лодей. Домагость вывел войско из двух сотен человек, и вместе с дружиной Одда они должны были получить над Игволодом решительный перевес. При отплытии Одд предложил Яромиле и Дивляне занять место на его корабле, и Дивляна сразу загорелась — когда еще такой случай представится! — но Домагость сурово окликнул ее, и она послушно поплелась к его лодье. Вот еще придумали! Домагость по-прежнему не одобрял затею не просто взять двух девок в поход, но еще и выставить их перед войском, но подчинился. Одд клялся, что девушки будут в безопасности, и Яромила подтвердила, что так надо, а ее чутью и разуму Домагость доверял. Старшая дочь была не то что Дивляна, у которой один ветер в голове!
Им везло с попутным ветром, так что не только на кораблях, но и на лодьях подняли паруса, и все суда, большие и малые, стремительно неслись вниз по течению широкой реки. Вышли в Нево-озеро, но и ветер последовал за ними, снова наполняя паруса, унося их теперь уже к востоку. И никто не удивлялся — ведь боги обещали им помощь.
На ночлег остановились неподалеку от устья Сяси. Развели костры, стали готовить ужин. Для двух девушек Домагость велел поставить шатер. За неделю до Купалы темноты уже почти не бывает, в воздухе повисли лишь легкие прозрачные сумерки, и люди долго сидели у огня, не замечая, что уже наступила глубокая ночь. Дивляна устроилась рядом с Вольгой и о чем-то шепталась с ним, пересмеиваясь, а всеобщее внимание было, как всегда, приковано к Одду.
— Что это ты, князь, такую рубашку нарядную в поход надел? — заметила Яромила, когда кашу разложили по мискам и все принялись за еду. — Замарать не боишься?
На нем и правда была все та же рубаха из красного шелка с богатым золотым шитьем на подоле, рукавах и вороте — не самая подходящая одежда для похода и тем более битвы.
— О, это не простая рубашка! — охотно ответил Одд. — Она наделена чудесными свойствами, из-за чего я надеваю ее не только на пиры, но и в битвы. Я еще не рассказывал об этом тебе и прочим людям и думаю, что сейчас настало подходящее время. Ты хочешь послушать об этом, ландвет?
— Отчего же не послушать занимательную повесть, если есть время? — Яромила улыбнулась, со значением глядя ему в глаза, словно хотела сказать: мне нравится тебя слушать. И он ответил ей таким же взглядом, полуулыбкой, будто говоря: мне нравится, что ты меня слушаешь, и я готов рассказывать тебе саги хоть до зари.
— Это случилось три года назад, когда мы с моим названым братом Асгримом отправились в поход на остров Эрин, — начал Одд. — Мы высадились со своей дружиной на берег, и там вскоре на нас напало войско местных жителей. Кто-то из них выстрелил, стрела пробила грудь моего названого брата Асгрима, он упал и почти сразу умер. Велико было мое горе, и тогда я в ярости: набросился на войско. Метнув копье, я убил одного человека, который был одет богаче всех прочих, а потом одолел еще троих, выделявшихся среди других своей статью и воинственным видом. Войско эринцев побежало. Мы стали преследовать их.
Я взбирался на одну гору, где не было троп, и вырывал перед собой кусты вместе с корнями. Вот я схватился за один из кустов, и мне показалось, что он сидит в земле не так крепко, как другие. Я вырвал его и увидел, что из-под земли пробивается свет. Тогда я пробрался туда и пошел на свет по широкому подземному проходу. И вот я увидел большое помещение, где все стены были увешаны роскошными одеждами, а светильниками служили большие золотые чаши. В этом помещении сидели и шили двенадцать юных дев удивительной красоты, и одна из них была самой статной. Я взял ее за руку и хотел увести с собой, но она сказала: «Оставь меня, князь Высокого Пламени. Я дам тебе выкуп за мою свободу». Я спросил, откуда она знает мое имя и какой выкуп хочет мне дать. Она ответила, что знала заранее о моем приходе и потому приготовила для выкупа прекрасную шелковую рубашку с золотым узором, которую сшила сама. Свойства этой рубашки таковы, что тот, кто носит ее, не будет знать ни жары, ни холода, будь он на море или на суше, что огонь не причинит ему вреда и железо не сможет его ранить. Я согласился с тем, что это хороший выкуп, но добавил, что если она так похожа на королеву этой земли, то ей еще следует заплатить мне выкуп за смерть Асгрима. Дева ответила, что я уже убил ее отца и троих братьев и теперь должен ей за смерть родичей. Я спросил, какой же выкуп она хочет получить за их смерть, и она сказала, что просит меня провести у нее три дня. Я согласился, и три дня мы провели в пирах и разных забавах; прекрасные угощения не кончались на столах, и юные девы, ее служанки, развлекали нас пением. Когда же через три дня я вышел из горы и встретил своих людей, они чрезвычайно удивились моему появлению. По их словам, они ждали меня целый месяц, но не дождались и вернулись домой, а на следующий год приплыли снова и снова ждали. Оказалось, что сегодня ровно три года с тех пор, как я вошел в гору, и что они в третий раз приплывают сюда искать меня. Вот так я приобрел эту рубашку, и она верно служит мне.
— Вот кощунник-то! Святобор обзавидовался, поди? — Ранята толкнул локтем сидевшего рядом волхва.
Но люди вокруг если и улыбнулись при этих словах, то как-то неуверенно, душой и мыслями еще находясь там, в далеких землях, в чудесной горе, где стены увешаны шелковыми рубахами и где живут прекрасные девушки-колдуньи…
— А у моего дяди по матери, Хермода хёвдинга, был волшебный синий плащ, который раз в год, во время йольского пира, изрекал пророчества, да еще в стихах, — продолжал Одд. — Конечно, стихи были не очень-то складные, все-таки это только плащ, но его пророчества всегда сбывались, поэтому он считается величайшим сокровищем.
— А тебе он что-нибудь предрекал? — спросила Яромила.
— Я не люблю пророчеств и предсказаний, — ответил Одд, глядя ей в глаза. — Моя жизнь в руках богов, и ничего не изменится от того, знаю я свою судьбу заранее или не знаю.
— Многие люди в Северных странах думают иначе, — заметил Вологор. — Я слышал, как говорят, что человек сам принимает решение, которое закладывает основы его судьбы.
— Для иных людей это верно. Но есть люди, через которых сами боги осуществляют среди людей свою волю.
— И ты из таких? — прямо спросила Яромила.
— Да. — Одд кивнул. — Но ведь и ты из таких, Йармиль. Ты ведь знала об этом?
— Это верно, — Яромила кивнула.
С самого детства она знала, что родилась старшей дочерью старшей дочери старшего рода, что в самой ее крови заключено благословение богов, и привыкла к этому, как к собственной косе. С двенадцати лет она воплощала богиню Лелю в весенних обрядах и возглавляла девичью стаю все остальное время года. Но с появлением здесь Одда Хельги что-то изменилось, и в самой себе Яромила отчетливо ощущала перемены: с того мгновения как она впервые его увидела, как впервые прикоснулась к его руке, она стала по-иному воспринимать мир. Силы земли, обычно разделенные на неисчислимое множество нитей, теперь свивались в одну нить, которая проходила через само ее сердце. Не нужны стали обряды и заклинательные песни — ей достаточно было подумать об этом, чтобы взглянуть на мир глазами богини. Яромила ощущала скорбь по каждому из ладожан, погибших в первом столкновении с Игволодом, и горевала о своем брате и прочих родичах не больше и не меньше, чем обо всех прочих. Все словене стали ее родней, но при этом она всем существом своим знала, что на смену погибшим придут новые люди, и это нужно для того, что-бы мир не застаивался в неподвижности, а непрерывно обновлялся. Она жила как обычно — хлопотала по хозяйству, занималась повседневными делами и внешне оставалась прежней, — но сквозь очертания привычного мира Яви смотрела в Правь. И эта жизнь, протекающая словно бы сразу в двух мирах, казалась ей естественной, будто так и полагалось.
— Я знала, — добавила Яромила, глядя ему в глаза. — Я знала даже больше. Я с детства знала, что, если Волхов-батюшка пойдет назад и будет идти семь дней, — это значит, что он зовет меня к себе и мне пора уйти к нему.
— Почему именно ты? Потому что ты самая красивая дева в Альдейгье?
— Не только поэтому. Род моей бабки по матери первым из людей словенского языка пришел на эту землю, и это благословение передается старшей дочери…
Люди уже разошлись, легли спать прямо на земле, завернувшись в плащи с головой, чтобы не мучили комары, а Яромила и Одд все сидели вдвоем у костра и тихонько разговаривали, чтобы не тревожить спящих. Домагость давно загнал Дивляну в шатер и велел братьям ложиться там с ней, якобы для тепла, а на самом деле — чтобы Вольга как-нибудь не пробрался. Но отправлять спать Яромилу или мешать ей беседовать с варяжским князем ему и в голову не приходило. В благоразумии старшей дочери он был полностью уверен, Одд держался почтительно и руками к ней не лез, а еще… Домагостя не оставляло смутное ощущение, что устами этих двоих сами боги ведут тайный разговор — бог Высокого Пламени из далекой северной страны и богиня Леля, принимающая на своей земле этого удивительного гостя.
Они сидели вдвоем в светлой летней ночи, обмениваясь родовыми преданиями, и Яромила не могла отделаться от ощущения, что за всем этим стоит нечто гораздо более важное, чем кажется на первый взгляд.
— Даже и не знаю, жили ль мы когда-нибудь спокойно, — говорила она, подразумевая даже не себя и свою семью, а всех людей словенского языка на этой земле, начиная от древнего пращура Любоша. — С тех пор как варяжские гости сюда дорожку через море проложили, наш покой и кончился. Есть от варягов и польза — мастера у вас умелые, купцы богатые, кощунники мудрые… — Она улыбнулась, намекая на его удивительные истории, которых, похоже, у Одда имелся неисчерпаемый запас.
— Это еще не все. — Он понял намек и тоже улыбнулся. — Я еще не рассказал тебе о моей кормилице, принимавшей роды У жены ютула, и о свадебном платье моей сестры, которое у нее однажды одолжила хулдра. А еще с моим братом Олейвом был случай… Но об этом лучше в другой раз. Я понял, что ты хочешь сказать. Мне известно, что северных людей здесь не слишком любят даже те, кто сам ведет от них свой род. Это нетрудно понять. Люди с Севера приносят на вашу землю слишком много беспокойства. Но ты знаешь, как раньше жили боги?
Поселилися асы в полях Идавалльра,
Во дворах веселились, играли в тавлеи,
Водилось тогда у них золота вдоволь.
Пока не явились три вещие девы,
Из земли исполинов могучие гостьи.
— Я не поняла. — Для Яромилы строки из песни на древнем языке были слишком трудны.
— Песнь говорит о том, что когда-то прежде боги жили без забот и хода времени для них не было: за одним веселым беспечальным днем приходил другой веселый беспечальный день, вернее, не другой, а все тот же. Они проживали в веселье неизменно повторявшийся день, и даже нельзя сказать, сколько это продолжалось, потому что времени не было совсем. А потом появились три норны, три вещие девы, чьи имена Урд — Прошлое, Верданди — Настоящее и Скульд — Будущее. Вместе с ними к богам пришло само время. Теперь с каждым рассветом начинался уже новый день, все стало меняться, ведь живое не может оставаться неизменным, оно подобно луне — либо растет, либо старится. А то, что движется, рано или поздно приходит к своему концу — так боги узнали о том, что впереди их ждет неизбежное Затмение Богов. А следом за ним — новое возрождении. Так и мы. До того как появились мы, северные люди, вы, словены, жили, как боги до прихода норн, и для вас ничего не менялось. Мы принесли вам перемены и отняли покой. Но тот, кто идет вперед, в конце концов приобретает гораздо больше, чем тот, кто сидит на месте.
— Но и теряет больше.
— Да. Но разве оно того не стоит?
Одд придвинулся к ней ближе и заглянул в глаза. И на какой-то долгий миг Яромила забыла, о чем они говорили: ей так нравилось смотреть ему в глаза, что это было важнее, чем все на свете разговоры.
— А что же хочешь найти ты? — еле слышно спросила она.
Одд не знал, что ответить. Где-то далеко остались горы Северного пути — горы, упирающиеся черными головами в облака, горы, по туманным склонам которых бродят великаны, легко различимые в серой мгле. Как и каждый, рожденный в норвежских фьордах, Одд с детства привык смотреть на землю и море с высоты, и от этого он сам себе казался огромным и сильным, как те великаны. Возможно, поэтому сыновей Северного пути всегда тянет из дома — когда видишь перед собой так много земли, усидеть на одном месте просто невозможно. С юных лет его вела по морям неутолимая жажда перемен, открытий и завоеваний, он хотел обойти весь мир и таким образом завладеть им. Но этого он не мог сказать деве, богине-покровительнице новой для него земли. Потому что чувствовал: еще немного — и он будет думать не о том, как завоевать что-то, а о том, как сохранить самого себя и свою свободу. Она была слишком красива — ее белое лицо с тонкими чертами, черные брови с легким надломом, серо-голубые сияющие глаза в окружении черных ресниц, яркие сладкие губы, огненно-золотистые волосы с легкими кудряшками надо лбом… Казалось, в них горит то самое пламя, что вело его через ночные бескрайние моря. Когда он смотрел на нее, особенно вот так, вблизи, мысли о дальних дорогах исчезали… Ее красота обещала блаженство, от которого не захочешь уходить.
Она была так близко… Одд не мог оторвать взгляд от ее губ, уже почти наяву ощущая их нежную теплоту и сладость; он будто чувствовал тепло ее гладкой кожи, и предвкушал пронзающее его блаженство, словно уже сжимал ее в объятиях. Томительное влечение наполняло огнем и не давало думать ни о чем другом, кроме того, что мужчина испокон веков хочет от женщины. Он знал, что должен быть почтительным с ней, но не мог не желать ее — с первого мгновения их встречи.
Она была слишком близко, и он, едва помня себя, одной рукой поймал ее опущенную руку, а другой обвил стан девушки и склонился к ее лицу. Но уже когда его борода коснулась ее щеки, она уперлась ладонью в его грудь и отстранилась. Ее взгляд стал строгим, и он вспомнил, о чем она его спрашивала. Хотя, по большому счету, его страстный порыв сам по себе и был ответом.
— Я ищу… дорогу на край света, — шепнул Одд. — На самом дальнем севере, где море упирается в ледяную стену, я уже был. Эта дорога лежит через твою землю. Но чтобы я мог идти дальше, мне нужно твое позволение, ландвет Альдейгьи. Поэтому я и хочу, чтобы ты открыла мне эту дорогу.
— Тебе придется за это заплатить, — так же тихо ответила Яромила, чувствуя, что кто-то другой говорит ее устами. Наверное, и впрямь сама земля — разве ей нужна какая-то плата?
— Я готов. Что ты попросишь?
— Сейчас еще не время об этом говорить. Судьба не созрела…
Вокруг стояла пронзительная тишина, и от этой тишины Яромила вдруг очнулась, опомнилась, проснулась, как просыпаются от громкого звука. О чем они ведут речь? От чьего имени она говорит — и с кем?
И тут же в этой тишине Яромиле вдруг почудилось чье-то присутствие. Она оторвала глаза от лица Одда и огляделась. И вздрогнула: вокруг затухшего костра в сумерках плотной толпой стояло бесчисленное множество людей. Они застыли неподвижно, не мигая, даже не дыша. Сотни суровых лиц, муж чин и женщин, молодых и старых — большинство в нарядной одежде, с красиво расчесанными волосами и бородами, но некоторые — в рваном тряпье, с кровавыми ранами, иные — опаленные призрачным пламенем, которое и сейчас играло на их телах и волосах, не причиняя, впрочем, никакого беспокойства. Сотни сумеречных глаз, сияющих голубовато-сизым огоньком, были устремлены на них с Оддом.
У Яромилы перехватило дыхание. Не в силах оторвать взгляд от жуткого зрелища, она прижалась плечом к Одду, и он обнял ее, словно хотел укрыть. Она дрожала и чувствовала, что он тоже дрожит, тяжело дыша от волнения. Она сразу поняла, кто это. Они вместе искали тропу на Тот Свет — и нашли. Это были все те ее знакомые и незнакомые предки и соплеменники, кто за прошедшие века успел прожить и умереть на этой земле. Одних обрядили и проводили в мир мертвых положенным порядком, тела других даже не были найдены под углями пожарищ. И все они ждали, к чему же приведет запущенный однажды поток времени. Ждали, какую судьбу готовят их потомкам, их памяти. И Яромила откуда-то знала, что все это зависит от нее.
— Они все время были с нами, — шепнул Одд ей в ухо, прижавшись сзади лицом к ее волосам. — Ты не заметила, как тяжело шли ваши лодки, хоть и по ветру? Они сопровождали вас с самого начала. Скажи им что-нибудь. Скажи, что я хочу дать им мир.
— Мы дадим… вам… мир, — еле слышно, прерывающимся голосом проговорила Яромила.
— Скажи, что я прошу у них позволения пройти через вашу землю. Если они поддержат меня, если мы объединим наши силы, то я проложу им дорогу в будущее, сделаю так, что от их имени будут трепетать самые сильные из соседей. Вслед за мной придут другие вожди, более сильные, которые сделают еще больше. Наши потомки будут богатым и сильным народом, сильнейшим среди всех окрестных племен. Но сейчас они должны помочь мне. Попроси их. Меня они не слышат, я чужой им. А тебя они послушают.
— Помогите… — повторила вслед за ним Яромила. — Благословите нас…
И снова ей казалось, что эти простые слова ее устами произносит кто-то другой — и говорит о том, о чем она, Яромила дочь Милорады, еще не знает. Мелькнуло смутное чувство, будто она, как невеста рука об руку с женихом, просит у предков благословения для будущих детей… Вот только детей этих будет не двое, не семеро, не десять даже — а сотни, тысячи, десятки тысяч… Она была словно богиня Лада, общая мать родов, племен и поколений. Глазами богини она вдруг увидела будущее, грядущее рождение целого народа — и рядом с ней сидел тот, кто мог стать отцом этих новых родов и племен. Земля растаяла под ногами, ушла вниз — и Яромила крепче вцепилась в руку мужчины, чтобы не упасть с этой божественной высоты…
Несколько призраков в передних рядах величаво кивнули, словно подтверждая и одобряя. Другие за их спинами тоже закивали.
Руки опустились к поясам, и Яромила заметила там рукояти ножей, древки топоров… А потом призрачная рать стала таять…
Когда Яромила очнулась, солнце уже вставало. Она лежала, у потухшего костра, прямо на земле, вернее, на своем подстеленном плаще, а рядом с ней лежал Одд, обняв ее и завернувшись вместе с ней в свой плащ, не тот, тонкий и нарядный, а обычный, из толстой шерсти, теплый и надежный. Вот почему ей не было холодно. Яромила хорошо помнила события ночи, но не могла бы поручиться, что встреча с призраками ей не приснилась. Все ощущения тех коротких и при этом бесконечных мгновений теперь виделись ей издалека, казались воспоминаниями о когда-то услышанном сказании. В ней не осталось ни-чего от той богини, которая заглянула ей в душу и на миг наполнила собой. Она вообще не могла бы сказать, что из этого: долгого вечера было на самом деле, а что приснилось, когда явь перешла в сон.
Но сейчас было обычное ранее утро. Одд, лежа у нее за спиной, крепко прижимал ее к себе, причем одна его рука лежала на ее груди, а вторая — на бедре, бессовестно забравшись под подол обеих рубах, — слава чурам, что они были укрыты плащом и никто не мог этого видеть. Лицом он уткнулся ей в шею под волосами, так что борода его мягко и приятно щекотала кожу, и Яромила ощущала тепло каждого его выдоха. Одд спал, но она знала, что его мужская сила вовсе не спит, и от всего этого по телу раз ливалось горячее, волнующее и сладкое чувство. Яромила понимала, что надо тихонько встать и уйти, пока никто не увидел, что она провела остаток ночи в объятиях варяга, но хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше.
Наконец, собравшись с силами, Яромила осторожно высвободилась из обнимающих ее рук и выползла из-под плаща. Наполовину проснувшись от ее движения, Одд перевернулся на спину. Затем, приоткрыв глаза, он вполне осмысленно глянул на Яромилу и, кажется, даже подмигнул ей. И тут же отвернулся, чтобы снова заснуть.
Крепко поджав губы, чтобы подавить улыбку, она скользнула в шатер, где сладко спала Дивляна и где ее саму напрасно всю ночь дожидалась постель из мохнатых овчин и толстого одеяла, завернулась и улеглась. Может быть, обойдется и, кроме предков, никто ничего не увидел?
Она с чувством жути вспоминала пережитое ночью, но мысли об этом перебивались совсем другими — тепло объятий Одда все еще было с ней, как и его руки, запах и волосы, щекотавшие ей шею. Все это наполняло Яромилу блаженством даже в воспоминаниях. И то, как он ей подмигнул в полусне — в этот миг он был совсем не тем человеком, который рассказывал ей о богах и норнах. Словно намекал на то, о чем она и сама знала: кроме разговоров о богах, их связывает и кое-что, к богам не имеющее прямого отношения… Или имеющее? Когда с самого рождения живешь с божеством в душе, так трудно бывает порой различить, где оно, а где ты.
Утром, когда все войско поднялось и она снова увидела Одда, он приветствовал ее невозмутимо и почтительно, будто ничего и не произошло.
Место ночлега войско покинуло не сразу, потому что ехать оставалось недалеко, а появиться перед людьми Игволода предполагалось ближе к сумеркам. С утра приготовили обильную еду, чтобы все наелись как следует: обеда-то не будет, потому что идти в битву отяжелевшими от еды никак нельзя. Дозорные с вечера держали под наблюдением все направления, а три корабля Одда стояли на воде: он опасался, что Иггвальд, обнаружив его приближение, попытается уйти в озеро, а там — в море. Наконец пришло время выступать. Все натянули стегачи, у кого были — кольчуги и шлемы. Одд надел то и другое поверх своей знаменитой рубахи, и золотое шитье красного подола, видное из-под кольчуги, придавало ему вид особенно величественный. В таком наряде идти в битву мог только истинный князь.
Правда, единственные женщины в войске не могли этого оценить, так как гораздо больше Яромила и Дивляна в это время думали о своей собственной внешности. Одд велел им взять с собой наилучшие одежды, какие только имелись, и они обе нарядились в самые богатые свои верхницы из тонкой крашеной шерсти с шелковой отделкой: Яромила — в красную, Дивляна — в зеленую. А поверх них Одд надел на девушек кольчуги, которые позаимствовал у самых малорослых парней из своей дружины. Но и в них сестры поначалу чуть не упали с непривычки. «Плечи к земле пригибает!» — жаловалась Дивляна. Обеих подпоясали нарядными поясами с серебряными бляшками, вручили им по небольшому топорику. Волосы Одд велел распустить. Словенским девушкам распускают волосы только в двух случаях: для своей свадьбы и своих же похорон. Но сейчас им предстояло и впрямь побывать за гранью обыденного, поэтому дочери Домагостя не возражали. И еще Одд приготовил для них два шлема, занятых у тех же парней, которые одолжили кольчуги. Шлемы были варяжские, с полумасками, закрывающими верхнюю половину лица. Когда Яромила примерила свой, Дивляна от этого зрелища застонала и едва не осела на землю, но Вольга вовремя подхватил ее. Даже хирдманы Одда и ратники Домагостя, глядя на двух новоявленных богинь, изумленно таращились, по привычке делая оберегающие знаки. Никому из них никогда еще не приходилось видеть дев с рас пущенными волосами цвета червонного золота, в варяжских шлемах и кольчугах, из-под которых виднелись цветные подолы и рукава нарядных одежд, отделанных шелком и вышитых золотом. Но каждый готов был согласиться, что северные богини войны и в смерти должны выглядеть примерно так!
— Еще Торгерд и Ирпе носят множество золотых колец, по одному на каждом пальце, — сказал Одд. — Но негодяй Иггвальд ограбил их святилище и забрал кольца. Вы пришли за ними, и мы их вернем.
Яромила слегка кивнула, осторожно наклонив голову в тяжеленном шлеме. Он слишком давил на голову, и голова заболела, поэтому обе девушки сразу их сняли, решив надеть снова только непосредственно перед врагом.
— И как они такую тяжесть носят? — шепнула Яромиле Дивляна. — Все равно что ведро с водой на голове держать. — И с неким новым уважением покосилась на мужчин вокруг, носящих такие же шлемы.
Теперь девушек взяли на корабль Одда, но спрятали в кожаной палатке на корме. Подглядывая в дырочку, Дивляна восхищалась выпавшим им приключением, а Яромила думала о другом. Ладожане снова идут в битву. И для кого-то из родичей этот день может оказаться последним. Если они не одолеют Игволода и позволят ему закрепиться на Сяси, то время свейского владычества вернется. Опять у самого порога появятся враги, заново начнутся набеги и сбор дани, чтобы от них откупиться… Снова не будет на ладожской земле мира и покоя. А они, предки, ждут. Ждут того, кто даст мир этой земле, на которой им когда-нибудь суждено возродиться. И теперь у нее было чувство, что не от кого-нибудь, не от витязя из сказаний, а от нее самой предки ждут исполнения их воли.
Корабли и вслед за ними лодьи вошли в устье Сяси. В самых низовьях река была проходима даже для больших кораблей, но дальше начинались пороги — естественная защита Вал-города и других поселений, находившихся выше по реке. Там, где вода бурлила на высоко поднятых гранитных выступах дна, при воеводе Хранимире завели целое хозяйство: здесь стояли клети для товаров, сараи для морских кораблей, которые торговые гости могли оставить, получив взамен лодьи для прохода по рекам. Многие тут и ночевали, и сюда из Вал-города местные жители по прибытии купцов привозили на обмен свои товары. Через пороги ни большие, ни малые корабли не водили, перевозя товар по суше и сгружая снова на воду уже за порогами.
Но сейчас тут не было обычного для лета оживления. Перед порогами на берегу стояли все три знакомых корабля Игволода, а рядом суетились дозорные. Поднимался в небо дым от костра. Приближающееся воинство уже было замечено, и люди Игволода торопливо снаряжались, застегивали шлемы, хватали щиты и образовывали стену. Их было немного — десятков пять. Надеяться на успех в сражении с многократно превосходящим войском они не могли, но отступать не собирались.
У берега корабли Одда остановились, и хирдманы стали прыгать в воду и выстраиваться на прибрежной полосе. Из-за торжищ, которым требовалось место, лес здесь вырубили, и он довольно далеко отступал от воды — только гранитные взлобки по берегам смотрели своими серыми безглазыми лицами да березки трепетали на их макушках, так что казалось, будто у валунов волосы встали дыбом от ужаса при виде стольких вооруженных людей.
Одд, не покидавший корабля, сделал знак, и один из его людей, Вальгаут Синица, направился к противнику. Его ждала стена плотно сомкнутых разноцветных щитов, из-за которых виднелись приготовленные жала мечей и поблескивали шлемы.
— Вы — люди Иггвальда сына Хали, по прозвищу Кабан? — спросил Вальгаут, подойдя достаточно близко, чтобы его можно было услышать.
— Да, — ответили ему из-за щитов. — Здесь я, Торвинд Котел, с моей дружиной. Мы — люди Иггвальда конунга. А вы кто такие и что вам здесь нужно?
— Здесь Одд сын Свейна, по прозвищу Халейг, из Халогаланда. Он ищет Иггвальда, чтобы отомстить ему за разорение халогаландцев и смерть своего брата Хакона. Мы не станем сейчас нападать на вас, а ты пойди и передай Иггвальду конунгу, что Одд конунг ждет его. Если он не появится до вечера, мы подожжем его корабли, чтобы светлее было сражаться. А если он не появится вообще и попытается уйти по реке, то за остаток лета их отстреляют, как хромых зайцев.
— Иггвальд конунг никогда еще не заставлял врагов ждать себя.
— Однако нам пришлось немало походить по морям, прежде чем мы нашли его!
— Да любой беременный тюлень шевелится быстрее, так что же, нам было вас дожидаться?
— Ни один тролль не сможет так ловко спрятаться в норку, едва загремит небе Торов гром, как вы прятались, прослышав, что поблизости появился Одд Халейг!
— Ну так мне послать за Иггвальдом конунгом или твоего вождя устроит перебранка? — со злобой выкрикнул Торвинд, понимая, что теряет драгоценное время.
— Ступай, ступай. Ловкость своих языков вы уже доказали, теперь посмотрим, так ли ловко вы управляетесь с оружием. Мужчинам это как-то больше пристало.
Торвинд Котел ушел вместе со своими людьми: теперь противник не имел права до начала битвы трогать оставленные корабли, а сам Торвинд и его дружина гораздо больше принесут пользы своему вождю в составе его войска. Свои корабли Одд отвел назад, подальше, чтобы огонь не достал до них, если суда Иггвальда действительно придется поджигать. Все его люди высадились и приготовились к битве.
Домагость тем временем, выбрав на опушке гранитный лоб повыше, взобрался на него и взглянул в небо. Боги были рядом — они смотрели на него с пасмурного неба, из серых валунов, поросших мхом, и выступов, из речной воды, из потоков ветра, из шелестящего леса. Нужно было только обратиться к ним — и они услышат. Для этого настало время.
Словно пробуя силы, Домагость ударил колотушкой в кудес и прислушался. Пока это был просто звук. Тогда он вспомнил, как стоял недавно на вершине Дивинца, вспомнил голос грома из-за края небес и позвал:
Уж ты гой еси, Перун батюшка!
Возгреми ты громами в небе ясном!
Гряди, Перуне, в зареньях светлых,
Гряди, Перуне, в проблесках молний,
Води, Перуне, силы несметны,
Днесе, Перуне, нас мощью исполни!
Он ударял колотушкой в кудес все сильнее и чаще, и уже рука его двигалась сама, будто знала лад и ритм. И звук покатился, прокалывая невидимой иглой ткань бытия, разносясь по невидимым мирам, от Прави до Нави. Ветер враз усилился и загудел в вершинах деревьев. Плотный, немного влажный вихрь навалился, словно стена, — со стороны далекого моря шла гроза.
Святобор у подножия гранитного лба, чувствуя, как сдвигаются волны силы, не выдержал — засвистел, загудел, заревел нечеловеческим голосом, стал махать руками, прыгая, будто синец, и от ветра его седеющие волосы встали дыбом. Они заклинали каждый по-своему, но вместе — будто Перун на вершине Мер-горы и Велес в темных глубинах ее недр.
Матушка-гроза, огненны глаза!
Иди, Перун тебя кличет!
— взывал тем временем Домагость, продолжая бить в кудес, и теперь ему почти приходилось перекрикивать ветер.
Услышь нас, Перуне!
Тебя призываем!
Пошли свои стрелы на ворогов наших!
Десницей взмахни, слово грозное молви!
Славься, Перуне! Яви себя!
Вдали раскатился гром, словно Бог отвечал человеку. Войско волновалось, люди оглядывали небосклон, показывали друг другу быстро темнеющий край окоема. Там синева налилась чернотой — а по сторонам еще светило медленно садящееся солнце, и его золотые лучи четко обрисовывали темную полосу грозы. В той грозовой туче к людям шел сам Перун, могучий воин с огненными молниями в густой черной бороде. Близкая гроза наполняла всех воодушевлением и ужасом, люди держались за обереги и при этом знали, что призванное божество идет к ним на помощь.
Яромила, закрыв лицо руками, дрожала всем телом. Ветры небес продували ее насквозь, каждая жилка, которую она сейчас ощущала так ясно, как никогда в жизни, трепетала от близости божества. Так сама Лада не может не трепетать, устрашенная и восхищенная мощью Перуна. Он был уже близко… Уже близко…
Сквозь гул ветра прорвался громкий рев боевого рога. Вокруг раздались крики — хирдманы Одда быстро стали надевать и застегивать шлемы: их дозор обнаружил противника. По данному знаку словене тоже стали готовиться вступить в бой; Домагость соскочил с камня, надел шлем, поданный Велемом, взял щит и копье. Все быстро занимали места в строю, множество людей сдвинулось с места.
— Вы готовы? — В палатку на корме, где сидели, прижавшись друг к другу, Яромила и Дивляна, заглянул оруженосец Одда, Колль. — Конунг велел вам приготовиться. Надевайте шлемы!
Обе девушки напялили тяжеленные шлемы, помогая одна другой, затянули ремешки подшлемников, чтобы все это крепче держалось на голове. От возбуждения и волнения они уже почти не замечали тяжести железного снаряжения. Сестры еще укрывались в палатке, подсматривая в щель полога. Кроме них на корабле оставались около двух десятков людей — чудины-охотники из Кевиной родни, одетые в черные и темно-бурые шкуры мехом наружу. Люди Игволода убили их родича Братоню, и они пришли мстить за свою кровь. У многих на головах были личины волков и медведей — об этом тоже просил их Одд, и чудины не удивились, поскольку по старинному обычаю именно так, в обличье зверей, покровителей и священных предков, им было привычно идти в бой.
Одд подошел к Домагостю. Тот, напряженно сжимая древко копья, не сводил глаз с опушки леса, откуда должен был показаться противник.
— Я попробую вызвать Иггвальда на поединок, — предупредил воеводу Одд. — Если он согласится, и ты, и я сбережем своих людей. Но если так случится… что боги не дадут мне победы, тогда сами решайте, вступать ли вам в бой, положась на свою удачу, или нет. Но я думаю, что победа достанется мне. Потому что, — он окинул взглядом пламенеющий, полный громов небосклон, — сдается мне, что и мои, и ваши боги сейчас на моей стороне!
Домагость хотел ответить, глянул на него, но тут из-за леса выкатилось войско Иггвальда. Получив весть о появлении кровного врага, тот не стал медлить и сразу вывел своих людей. Сам он, уже вполне здоровый, возглавлял войско в окружении телохранителей, как и полагается знатному вождю, и под стягом с изображением кабана со свирепо торчащими загнутыми клыками и золотой щетиной на холке. На нем был шлем без полумаски, позволявший видеть воспаленные глаза, красное пятно ожога на щеке и немного подпаленную бороду. Два здоровенных кабаньих клыка висели у него на груди, на свейской серебряной гривне, постукивая о два торсхаммера.
Навстречу ему вышел Одд. Яромила мельком глянула на него, пока он не повернулся к ней спиной, и содрогнулась снова — это опять был другой человек. Рослый, в стегаче под кольчугой, он казался еще шире в плечах. Его лица почти не было видно из-под шлема с полумаской, и это придавало ему суровый, грозный, нечеловечески беспощадный вид. Блеск золота на шелковой рубахе, на отделке оружия, на поясе и перевязи, золотой браслет на руке и светлые волосы, падающие на плечи, делали его похожим на одного из богов — того, чье благословение он носил с собой.
— Ты и есть Одд сын Свейна из Халогаланда? — крикнул Иггвальд, завидев его впереди вражеского войска. — Наконец ты оторвался от подола своей кормилицы и вспомнил о том, что ты мужчина!
— А ты, похоже, решаешься воевать только с женщинами, если считаешь достойным противником мою старую кормилицу! — отозвался Одд, и войско ответило на его слова нестройным взрывом беспокойного смеха. — Далековато ты забрался, Иггвальд Кабан, мне стоило труда отыскать тебя! Но от гнева богов тебе не уйти, и сам Халоги, Бог Высокого Пламени, привел меня сюда по твоим следам! Ты не думал об этом, когда грабил усадьбы Халогаланда! Ты не ждал расплаты, когда грабил святилище Халоги и его дочерей в Витбард-фьорде! Но они пришли сюда сами! Шлемоносные девы Торгерд и Ирпе явились сюда, чтобы забрать назад свои золотые кольца, похищенные тобой, а в придачу и твою глупую голову! Я вызываю тебя на бой. Выходи, и посмотрим, чья удача сильнее!
Одд кричал во весь голос, но слова его едва можно было разобрать из-за усилившегося ветра и раскатов грома. И едва он закончил, как новый, самый мощный удар потряс небеса, и люди невольно пригнулись — казалось, что по небу прокатился исполинский железный котел и вот сейчас небесная крепь, не выдержав этой тяжести, расколется, упадет вниз тысячами острых голубых осколков, а следом рухнет и сам великанский котел, придавив на земле все живое.
Яромила толкнула застывшую в изумлении Дивляну и первой выскочила из палатки. В небе ударила молния, среди светлых сумерек озарив две женские фигуры на носу корабля, и над берегом пролетел крик сотен голосов. Кричали и свои, и чужие, испуганные и потрясенные в равной мере. Даже те, кто знал о готовящемся замысле, не думали о том, что перед ними всего лишь дочери Домагостя, когда увидели двух богинь огромного роста — для этого на носу поставили два бочонка, на которые девушки теперь взобрались, — двух валькирий в кольчугах и шлемах, в облаках сияющих пламенных волос. Яромила первой вскинула руки и резко выбросила их в сторону застывшего вражеского войска, словно метнула что-то. И в тот же миг прозрачные сумерки летней полночи прорезали десяток огненных стрел. Стрелы пускали чудины, прячущиеся за бортами корабля, но даже если бы противники и заметили их, одетых в волчьи и медвежьи шкуры, то приняли бы скорее за косматых грозовых духов, облачных спутников пламенеющей богини.
Молнии, сорвавшись с пальцев богини Торгерд, полетели во вражеское войско, прочерчивая в воздухе множество огненных дорожек, и ударили в щиты Иггвальдовых людей. И первый ряд прогнулся — очень вовремя прогремел гром, — викинги невольно отшатнулись, ожидая удара огромной силы. И они его почувствовали!
Тем временем вторая богиня тоже взмахнула руками — и новый поток пламенных стрел прорезал сумерки. Наверху грохотал гром и сверкали молнии, а здесь, внизу, Одд указывал обнаженным мечом на Иггвальда, на случай если тот не расслышал его слов, и тем давал знак к поединку.
Визжали и вопили в диком возбуждении две богини, посылая стрелы огня поверх голов сражающихся, и строй свеев пятился шаг за шагом. Яромила отчетливо различала каждого человека в том или ином войске, но сейчас она не знала их имен, для нее не было там родичей — ни отца, ни братьев, ни вуев или сватьев, а были только свои и враги. Она не помнила, кто такой Одд конунг и что их связывает, — он стал для нее лишь орудием, с помощью которого она расправлялась со своим врагом. Из ее груди изливалась неистовая сила, она видела окрашенный пламенным светом мир, и казалось, будто сами глаза ее источали молнии; она забыла себя и перестала быть собой, превратившись в дикое стихийное существо, не имеющее человеческих чувств и привязанностей, наполненное только жаждой мести за причиненную обиду.
Поединок начался. Иггвальд был несколько старше, немного выше ростом, чем Одд, заметно шире и тяжелее. С довольно полным лицом и маленькими злыми глазками, в стегаче и чешуйчатом доспехе, он весь излучал мощь, способную идти напролом в слепой ярости, — видимо, за это он и получил свое прозвище. Оружием ему служил хороший франкский меч, чуть длиннее, чем у Одда.
Выйдя навстречу противнику, Иггвальд остановился на середине площадки между двумя дружинами и ждал, закрывшись щитом и выставив из-за него клинок. С первых мгновений было видно, что Одд двигается легче и быстрее. Шагнув вперед, он ударил мечом сверху справа и мгновенно отступил, чтобы уйти от неминуемого ответного удара, потом нанес еще один, теперь уже сверху слева, — и оба Иггвальд отбил щитом.
Одд отступил и медленно двинулся по кругу. Иггвальд, презрительно сплюнув — дескать, ни ты, ни твоя старая кормилица мне не соперники! — лишь наблюдал за ним, слегка поворачиваясь на месте. Очутившись в привычной для себя обстановке сражения, он перестал думать о гневе богов и почти не замечал раскатов грома, лишь изредка невольно косился на сверкающие в небе молнии. Оба противника не спешили, желая действовать наверняка.
Снова Одд первым пошел на сближение, противники обменялись еще несколькими ударами, принимая их на щит. Отпрыгнув, Одд пропустил перед собой меч Иггвальда, нацеленный ему в грудь, но свей тут же стремительно шагнул вперед и обрушил сильнейший удар сверху ему на голову. Вскинув щит, Одд закрылся, раздался треск дерева, заглушённый грохотом в небесах. Халейг тут же ударил противника по ноге, но Иггвальд успел припасть на эту ногу, прикрывшись щитом, а потом быстро выпрямился и ребром щита ударил Одда в грудь. Тот закрылся, щиты столкнулись, вторя раскатам грома, и у многих свидетелей этого поединка возникло ощущение, что на их глазах сошлись в сражении сами боги. Подавшись назад под напором более тяжелого противника, Одд отбил еще несколько ударов.
Поединок вернулся почти к тому же, с чего начинался: Иггвальд стоял, закрывшись щитом, а Одд обходил его по кругу. Иггвальд, более тяжелый, устал сильнее, и передышка была ему на руку. Изредка они обменивались ударами, особо ничего не менявшими, но изрубленные щиты уже еле держались. Иггвальд понимал, что от его щита вскоре останется один умбон на ручке и тогда его поражение будет делом почти решенным, поскольку в быстроте и ловкости он явно уступал противнику.
И Иггвальд, пытаясь вырвать победу мощным натиском, с яростным ревом бросился вперед. Теперь Одд отступал, уворачиваясь от ударов, закрываясь щитом и выжидая. И в тот миг, когда выдохшийся Иггвальд, видя тщетность своих усилий, уже хотел снова закрыться и передохнуть, Одд нанес быстрый удар по его руке, в которой тот держал меч. От резкой боли Иггвальд замер, а Одд отдернул свой клинок, сместился вправо и почти без замаха с силой рубанул по левой ноге противника.
Разрубленная до кости нога уже не могла выдержать тяжести тела, и Иггвальд упал, уронив щит. А Одд мгновенно нанес еще один удар сверху, добив соперника. Затем, тяжело дыша, он отступил назад и, вскинув к небесам окровавленный меч, закричал. Крик его вплелся в грохот бури, словно сам бог-громовик ликовал над телом поверженного противника. Его месть свершилась, он победил на глазах людей и богов, и теперь все они воздавали ему заслуженную честь. Первыми его крик подхватили халейги, потом и ладожане.
И тут, словно призванный пролившейся на землю кровью, наконец хлынул дождь. Могучие струи хлестали по головам, под ногами стало грязно и скользко.
Одд взмахнул мечом, оруженосец подал ему новый щит взамен изрубленного, и войско за спиной Халейга в едином порыве двинулось вперед. И, будто отброшенная самим их движением, русь подалась назад. Только что на глазах свеев погиб их вождь, а перед ними стоял почти что сам Тор, поражающий врагов громом и молнией. Судьба и боги сейчас были на его стороне, и свей, видя это, утратили боевой дух. С диким криком халейги и ладожане, равно воодушевленные победой Одда, мчались на врага, скользя на мокрой земле, вопя в диком возбуждении, точно силы стихий бушевали в их крови, и каждый сейчас чувствовал себя богом, всемогущим и бессмертным.
И строй свеев дрогнул, отступил даже чуть раньше, чем первые копья и сулицы ударили в щиты. Ревущая волна накатилась, толкнула с нечеловеческой силой — клинки застучали по щитам, будто град, кто-то упал, в ряду образовались промежутки, строй разорвался. Почти не оказывая сопротивления, лишенные вождя свей побежали, а халейги и ладожане, все так же вопя, преследовали бегущих. Позади толпы оставались лежать на мокрой земле десятки тел, струи дождевой воды скатывались с блестящих шлемов. Ближе всех к кораблям лежало тело Иггвальда, лицом в землю, и хлещущий дождь уже вымыл кровь из его ран.
Окончания поединка Яромиле увидеть не удалось. Когда Иггвальд упал, а Одд вскинул меч, чтобы обрушить его на шею поверженного врага, блеск меча, отразившего молнию, словно пронзил саму Яромилу. Меч опустился, и она содрогнулась под ударом невидимой силы; из ее груди вырвался крик, и все силы разом ее оставили. Божество ушло, и она, почти теряя сознание, осела на доски корабельного днища. Точно сквозь сон она слышала крики, чувствовала потоки воды, бегущие по лицу; потом кто-то поднял ее, чем-то накрыл, куда-то понес…
Очнувшись, она обнаружила себя лежащей в одной из клетей у порогов. В открытую дверь проникало немного сумеречного света, и слышно было, что дождь все еще идет. Прямо на полу, тесно прижавшись друг другу, сидело множество людей — ладожане и халейги вперемешку. Все были возбуждены, говорили разом, обсуждая битву, и все понимали друг друга, даже те, кому раньше не приходилось вести бесед на чужом языке.
Кто-то держал ее за руку теплой жесткой рукой, чей-то знакомый голос звал ее. В первый миг показалось, что к ней обращаются на родном языке, но потом она перестала понимать. И уже после того Яромила осознала, что это северный язык.
— Йармиль! Ты слышишь меня? Возвращайся!
Яромила открыла глаза. Она лежала на земляном полу клети, на подстеленных наспех плащах, а над ней склонился Одд — еще в кольчуге, но без шлема, с мокрыми светлыми волосами, прилипшими ко лбу. В первый миг вид его так испугал ее, что она вздрогнула и отшатнулась. И осознала, что шлема на ней, слава чурам, уже нет, но кольчуга еще оставалась, и оттого даже пошевелиться не было сил.
— Ты очнулась! Слава богам! — Одд перевел дыхание. — Я знал, что это непростое испытание для вас, но верил, что вы справитесь. Ты вернулась, Йармиль, все в порядке. Приподнимись, я сниму с тебя кольчугу.
Он помог ей сесть и вдвоем с Коллем стянул с нее «платье валькирий». Доброня подал ей кринку с водой, и Яромила жадно принялась пить. Рядом сидела Дивляна, тоже уже без кольчуги, растрепанная, как кикимора; ее обнимал Вольга и что-то шептал на ухо.
Яромила отдала кринку в чьи-то с готовностью протянутые ладони и провела руками по волосам, стараясь прийти в себя.
— Ты на самом деле была Торгерд, — шепнул Одд, приблизив к ней лицо. — Потому у нас все получилось. В тебе она сама пришла сюда и помогла нам.
— Что получилось? — Яромила подняла голову и огляделась.
— Отец в Вал-городе сейцас, — ответил ей Доброня. — И Велем с ним, и еще мужики. Ну, вы нацьудили! — Брат с уважением покрутил головой, и от волнения его унаследованный от матери чудской выговор заметно усилился, хотя обычно он старался говорить правильно. — Во сне такого не увидишь, даже сильно спьяну. Я сам, как вы с Дивлянкой принялись молнии метать, цьуть со страху портки не намоцьил, ровно малец годовалый! А ведь знал, что это ты и Дивлянка и что стрелы мецьет Канерва с братьями, сам же с ними толковал. А все одно — жуть такая, да и весело, будто не драться, а плясать зовут! Так, кажется, и порубал бы гадов, как траву косой покосил!
— Вставай, Йармиль. — Одд поднялся на ноги, взял ее за руки и потянул за собой. — Дождь кончается. Пойдем в Валаборг, посмотрим, что там есть хорошего.
По дороге девушкам рассказали, что настоящей битвы так и не получилось. Свей разбегались, ладожане и халейги гнали их до самого Вал-города. Часть дружины во главе с Торвиндом — те, кто не был убит во время бегства и не спрятался в зарослях, — пытались укрыться в самом Вал-городе, но поскольку частокол и ворота были ими же разрушены, то Одд быстро ворвался туда вслед за ними. Часть людей Торвинда была перебита, часть взята в плен, еще какое-то количество свеев разбежалось по ближайшим перелескам. Пока они опасности не представляли, но, понимая, что свей придут в себя и попытаются завладеть хотя бы одним кораблем, Одд оставил возле судов надежную охрану из своих людей, предоставив с Вал-городом разбираться Домагостю и его соплеменникам.
К воеводе Одд и привел обеих дочерей. Вал-город выглядел плачевно. Бревенчатый частокол на валу был наполовину разрушен и сожжен, внутри него большая часть домов выгорела, и более-менее целыми остались только домишки, стоявшие снаружи вала, — сам воевода Хранимир называл эту часть поселения «припека». Жителей — тех, кто не был убит при захвате города или взят в плен и увезен, — свей просто разогнали, поскольку им самим требовалось место под крышей. Теперь же, после битвы, остатки валгородцев показались из лесов, причем привели несколько связанных и сильно избитых свеев, переловленных у опушек, а иные принесли, гордясь добычей, шлемы, пояса, оружие и прочее, что взяли у убитых «гадов», тела которых побросали в болото. В основном пока вернулись мужчины, но две или три женщины уже причитали на пожарище, поминая погибших и увезенных родичей. Часть валгородских пленных, как рассказали местные, Иггвальд почти сразу отослал с одним из своих людей, чтобы продать на Волжском пути, — самая короткая дорога туда пролегала как раз через Сясь. И Торвинд Котел, раненый и попавший в плен, подтвердил, что Грим сын Кетиля по поручению Иггвальда увез около трех десятков самых ценных полоняников: молодых девушек и парней.
Отца Яромила и Дивляна нашли в доме воеводы Хранимира — и едва узнали место, где меньше года назад были всей семьей на пиру в честь имянаречения сына Хранимира и Святодары. Сени сгорели, вся утварь была поломана, но все же истобка оставалась пригодной для жилья, и в ней обитал сам Иггвальд. Здесь обнаружилось множество вещей, явно награбленных в самом Вал-городе и в окрестных поселках: грудой наваленные по углам меха, целые мешки с украшениями, словенскими и чудскими, из бронзы, меди и серебра.
— Я нашел золотые кольца Торгерд. — Одд показал поясную сумку, которую ему принесли вместе с поясом, оружием и снаряжением Иггвальда. — Хочешь посмотреть на них, Йармиль?
Яромила кивнула, и он расстегнул сумку. Та была плотно; набита потертыми серебряными шелягами, словенскими заушницами, еще какими-то непривычного вида украшениями, пряжками и застежками, отлитыми из бронзы и даже частью позолоченными, — видно, русь по пути сюда погуляла в землях корси и семиголы. Среди прочего обнаружился ремешок, на который были нанизаны десятка полтора золотых колец варяжской работы. Кольца были разные — не один год и даже, пожалуй, не один век дочери Халоги собирали свои сокровища. Иные из них представляли собой просто кусок золотой проволоки, который носили, несколько раз обмотав вокруг пальца, а другие отличались причудливой формой и сложными коваными узорами.
— Вот они. — Одд взвесил связку на ладони. — Кольца Торгерд и Ирпе, которые принесли в дар люди, пожелавшие получить от них помощь. Иггвальд позарился на них, не понимая, что богини не простят ему оскорбления и рано или поздно потребуют свои сокровища назад. Но поскольку они призвали на помощь тебя и твою сестру и боролись с врагом вашими руками, я думаю, будет справедливо, если вы получите по одному кольцу в подарок. Вот это тебе, а это твоей сестре.
Он снял с ремешка два кольца. Первое было сделано из двух хитро перевитых кусков толстой золотой проволоки, а второе представляло собой золотую полоску с чеканным узором. Первое Одд вручил Дивляне, и та взяла подарок со смешанным чувством восторга и робости. Выставив перед собой руку с кольцом, она любовалась им, едва веря в свое счастье. Золота не было в семье ни у кого, даже у отца, и ради такого сокровища стоило отправиться в поход!
Второе кольцо Одд сам надел на палец Яромилы и сжал, чтобы плотнее сидело. При этом он не сразу выпустил руку девушки и поворачивал ее, будто разглядывая, хорошо ли смотрится.
— Я знал, что ты поможешь мне, Йармиль, — сказал он. Подняв глаза, она встретила его пристальный взгляд и поняла, что для него все это чрезвычайно важно. — Два года я искал моего кровного врага, два года смерть моего брата оставалась неотомщенной. Пока я не увидел в море костер Халоги, который указал мне путь сюда. А здесь я встретил тебя. Я знал, что твоя благосклонность подкрепит мою удачу, поэтому так старался ее завоевать. И это кольцо поможет мне сохранить ее навсегда, — шепнул он, склоняясь к ней и почти касаясь губами ее волос возле уха. — Ты знаешь эту сагу — о Вёлунде, который встретил девушку-лебедь и приготовил золотое кольцо, чтобы она никогда не покидала его?
Поправляя кольцо, Одд незаметно для других поглаживал ее пальцы и смотрел на нее выразительным пристальным взглядом, о значении которого каждой девушке нетрудно догадаться. И Яромила не нашлась с ответом, не сумела даже толком поблагодарить за дорогой подарок. Усталости после поединка и битвы в нем почти не было заметно, только лицо немного осунулось, но в остром блеске глаз, в учащенном дыхании угадывалось беспокойство, будто для полного торжества Одду нужно было одержать еще одну победу, но теперь уже без помощи острого железа. Яромила чувствовала, что его напор направлен на нее, и это ее пугало. Всего, что произошло, оказалось слишком много для одного раза — она была совершенно обессилена и в крови еще бродили воспоминания о недавно пережитом чувстве божественного всемогущества. Пронзительный взгляд Одда, прикосновение его теплой жесткой руки напоминали ей о вчерашней ночи, и все это волновало девушку до глубины души, наполняло дрожью. В ее жизнь вместе с ним вошло нечто огромное и важное, с чем она не могла справиться сразу. Она и желала этого, и тревожилась, но больше всего ей хотелось немного передохнуть.
— Не до сказаний мне сейчас. — Ярмила прижала свободную руку ко лбу и закрыла глаза. — Пусти, князь. Мне бы хоть умыться, косу заплести. Хожу тут… будто русалка…
Но Одд не выпускал ее руки и не сводил с нее настойчивого, почти требовательного и восхищенного взгляда. Теперь, когда он так ясно увидел в ней свою богиню-покровительницу, ему жаль было отпустить ее от себя даже ненадолго.
— Как валькирия. Как Дева Битвы, Дева Щита, — восторженно произнес он и, взяв ее другую руку, отвел от лица. — Светлоликая и Украшенная Золотом — имена богини Торгерд, и я не думаю, что когда-нибудь даже в самом Халогаланде находилось более достойное ее воплощение.