Глава 7
И боги как будто услышали ее. Дней за десять до Купалы, когда Дивляна с тремя подругами возвращалась с берега Волхова, Белка вдруг дернула ее за руку и крикнула:
— Ой, смотри! Огонь!
Пламя, подающее знак, пылало на сопках Велеши, и вот уже взвился столб дыма над Дивинцом.
— Ой, девки, бежим! — охнула вдова Снежица и первой пустилась к домам.
В одних рубашках с мокрыми подолами, подпоясанные жгутами из травы и цветов, босые, с цветами в растрепанных косах, они сами напоминали русалок, которых что-то спугнуло, выгнало из воды и заставило искать спасения в человеческом жилье. А навстречу им уже неслись толпой вооруженные мужчины. Все это время оружие и снаряжение каждый держал под рукой днем и ночью, поэтому собираться было недолго.
— Домой, домой живее! — Велем, первый увидевший Дивляну, замахал рукой. Сам он уже был в стегаче и шлеме, с щитом на плече и топором в руке. — Сиди и не высовывайся! — успел он только приказать и тут же умчался вслед за отцом и Доброней.
— Что это? — крикнула Дивляна, перед домом наткнувшись на мать.
— А поди знай! — Милорада всплеснула руками. — Идет с моря кто-то. То ли Игволод, будь он неладен, да вроде рано ему еще! До Купалы почти седмица, его дней через десять только отец ждал.
— Раньше надумал?
— Ой, сил моих больше нет. — Милорада, войдя в дом, села на ближний конец лавки и уронила руки на колени. — Кто ни есть, пропади он пропадом!
Она уже устала бояться и переживать. Но и Дивляна, как ни странно, тоже не чувствовала страха. Поглядев на мать и заметив, что та на нее не обращает особого внимания, Дивляна снова вышла из дома и потихонечку направилась к берегу. Мужчины уже толпились возле мыса и устья Ладожки — оттуда долетал громкий крик, почти как в прошлый раз. Женщины и челядь, оставшиеся в Ладоге, смотрели изо всех дверей, и многие по примеру Дивляны скорее любопытствовали, чем боялись. Впереди мелькнула мощная фигура Снежицы — все в той же промокшей рубашке и с тем же цветочным жгутом вместо пояса. Она толкалась в задних рядах мужчин, и многие косились на ее пышную грудь, хорошо видную сквозь влажную ткань, — как ни мало уместно и своевременно было это любопытство сейчас. Приободрившись, Дивляна пошла дальше.
Крик впереди усилился. На Волхове показались корабли — варяжские морские суда, числом не меньше трех… Но тут же возбужденный гомон сменился удивленными возгласами. Это были не дреки Игволода, уже знакомые ладожанам. На мачте каждого висел круглый белый щит, а носовые фигуры — резные головы змеев или зверей — были сняты, что означало уважение к местным духам и мирные намерения.
А между тем вид у кораблей был далеко не мирный: их заполняли вооруженные люди, везде теснились железные шлемы, красные щиты, жала копий. Только на том корабле, что приближался первым, людей насчитывалось около сотни, а следом шли еще два таких же.
Ополчение Ладоги, приготовившись к отражению приступа, немного растерялось, не зная, чего ждать. Ладожане и все те, кого удалось собрать на подмогу, вместе составляли едва ли две сотни. И тут Домагость, стоявший впереди войска, увидел на носу ближайшего корабля знакомое лицо.
— Домагость! Воевода! Погоди копья метать, это я, Вольга! — раздался снизу молодой голос. Кто-то, тоже в рыжем стегаче, с мечом, но без шлема махал ему рукой, и речной ветер раздувал русые пряди.
— И впрямь Вольга! — изумился Домагость.
— Точно, Судилин сын! — подтвердил стоявший рядом Святобор. — Откуда взялся, эй?
— Как обещано, с подмогой еду! — кричал Вольга. — Отведи людей от берега, Домагость, дай варяжскому князю сойти! Он не тронет!
Домагость и Святобор отдавали распоряжения, чтобы освободить прибрежную полосу, но люди в задних рядах плохо слышали и плохо понимали, поднялась суета. А Дивляна, каким-то чудом расслышав имя Вольги, и не подумала отойти подальше, чтобы не затоптали, а напротив, кинулась вперед. На самом гребне берега народу было меньше — здесь располагались только лучники, в чьи задачи входило перебить как можно больше врагов еще до высадки, поэтому она без большого труда пробралась к самому обрыву.
И увидела Вольгу! Конечно, она сразу узнала его, несмотря на то что в стегаче он выглядел непривычно широким и каким-то слишком взрослым, будто не молодой парень, а зрелый муж. Но это был он, словно мечты ее ожили! Он вернулся, причем чуть раньше, чем ждали! Даже не думая, кто все эти варяги и что означает их появление, Дивляна издала такой восторженный вопль, что ее услышала половина Ладоги. Многие обернулись к ней, но и Вольга обернулся — увидел ее, просиял, помахал рукой и еще больше заторопился на берег. Все в той же влажной рубашке, подпоясанная цветущими травами, с цветами в косе, Дивляна, стоя на высоком берегу, напоминала дочь Волхова, которая вышла встречать заморских гостей.
Наконец народ отхлынул от берега, варяжские корабли смогли подойти, люди стали высаживаться. К тому времени Дивляна уже протолкалась поближе. Когда Вольга спрыгнул с борта, она побежала ему навстречу; заметив светлую девичью фигурку в толпе вооруженных мужиков, он тут же шагнул вперед, распахнув объятия. Он тоже мечтал об этой встрече все время поездки, и действительность оправдала самые лучшие ожидания. Едва одетая и растрепанная, с сияющими глазами, румяная и трепещущая Дивляна казалась ему прекраснее всех на свете, и никакие восточные шелка не могли бы украсить ее больше, чем эта льняная рубашка с мокрым подолом.
Пробившись к воде, Дивляна с визгом кинулась ему на шею, и Вольга обнял ее, оторвал от земли, и все вокруг заулыбались, только Домагость, сдвинув брови, хмыкнул и пошел вперед. Но Дивляна даже не думала, что на нее смотрит отец, вся Ладога и неведомые гости. Все в ней кипело и бурлило от счастья, она восторженно целовала Вольгу и даже окрика отца не услышала — никого другого для нее сейчас не существовало.
Наконец Вольга сам ее отпустил, заметив перед собой нахмурившегося Домагостя. Обернувшись, Дивляна ойкнула, потом сообразила, в каком виде стоит среди людей, и покраснела.
— Домой ступай! — сурово велел отец. — Да матери скажи, пусть на стол накрывает. Гость у нас знатный будет…
Эти слова Дивляна едва расслышала, но бегом пустилась к дому. Весь берег, полный людей, шумно бурлил, вокруг не умолкал громкий двуязычный говор, но она ничего не видела и не слышала, кроме своего счастья, которое несло ее, будто крылья. На пальцах обнаружились две ссадины — ободрала о какую-то Вольгину пряжку и не заметила как, но сейчас и это было ей приятно как доказательство того, что эта встреча ей не приснилась, что Вольга действительно вернулся!
Когда Домагость со старейшинами и приезжими явился на гостиный двор, Милорада встречала их вместе с Дивляной, уже прибранной и одетой как полагается: в красную исподку и белую верхницу, обильно расшитую девичьими узорами и отделанную узкими полосками черного шелка, с широким нарядным поясом, который подчеркивал тонкий гибкий стан, с ожерельями из стеклянных «глазков» и старых шелягов в качестве привесок, с девичьей тканкой на опрятно причесанной голове. Она понимала, что сейчас Вольга не может к ней подойти — разве что подмигнуть тайком, — но упивалась счастьем от одного его присутствия и едва могла сдерживаться при чужих людях, чтобы хранить хотя бы подобие приличествующих случаю спокойствия и скромности. Дела, при всей их важности, почти не задевали ее сознания. Вольга вернулся, он веселый, значит, все будет хорошо — что ей еще надо?
И от переполнявшего ее счастья Дивляна была так хороша, что многие гости тоже забывали о делах, глядя на стройную девушку в самой поре, с золотисто-рыжими волосами, румяную, чернобровую, с сияющими, как звезды, серо-голубыми глазами. Даже сам «варяжский князь» окинул ее любопытным взглядом и многозначительно двинул бровями: и впрямь хороша!
Звали гостя не Род и не Хрод, а Одд конунг, Одд сын Свейна. Рослый худощавый мужчина лет двадцати пяти или двадцати шести — не юный, но еще и не достигший полной зрелости, — он происходил из далекой северной земли под названием Халогаланд. У него были светлые, с золотистым отливом волосы, слегка вьющиеся, красиво лежащие на высоком широком лбу, и такая же светлая небольшая борода, почти не скрывающая очертаний твердого подбородка; лицо продолговатое и тоже худощавое, с выступающими скулами и глубоко посаженными серыми глазами. Вряд ли его можно было назвать красавцем, но, раз глянув ему в лицо, даже Дивляна, переполненная своими переживаниями, не сумела отвести взор. На это лицо хотелось смотреть и пытаться угадать, что же он за человек, зная при этом, что раскусить его до конца не удастся никогда. Серые глаза смотрели дружелюбно, многозначительно, слегка насмешливо и в то же время чего-то не договаривали. Сразу становилось ясно, что это человек умный, твердый, хорошо знающий, чего хочет, знающий людей и жизнь вокруг себя, но сам не спешащий открывать душу. И при этом он непостижимым образом внушал доверие — казалось, что уж он-то поймет все, что ты захочешь ему сказать. Мужчины дивились отделке его меча на богатой узорной перевязи, пояса и длинного боевого ножа с рукоятью из резной кости, с позолоченными бронзовыми украшениями. Женщины с изумлением разглядывали рубаху гостя из ярко-красного шелка: подол, ворот и рукава были покрыты искусной золотой вышивкой, и причудливо сплетенные чужеземные узоры, чем-то похожие на привычные варяжские, все же заметно от них отличались. Всякой было ясно, что над такой работой всю зиму просидишь.
Его провели в дом, Милорада с поклоном подала гостю наполненный пивом рог, предназначенный для почетных гостей. Пиво было не лучшее — не к пирам готовились, — но Одд конунг выпил его и почтительно вернул рог хозяйке.
— А где же ландвет? — первым делом спросил он, окидывая взглядом дом позади нее и столпившихся женщин.
— Ты о чем? — не поняла Милорада и вопросительно посмотрела на мужа.
— Ландвет, — повторил гость. — Она должна быть здесь, я ждал, что она встретит нас. Почему же ее нет?
— Ладо… вед… — Домагость в недоумении пожал плечами. — Не пойму я что-то, о чем ты толкуешь, гость дорогой. Нет у нас никакого Ладоведа. Ты где про него слыхал?
— Это она. Женщина. То есть дева. В каждой местности есть своя ландвет. И у вас она есть, но сейчас она почему-то нас не встретила. И это плохо. Она должна вернуться, потому что без нее ничего не выйдет. Пока с вами нет ландвет, удачи не будет.
— Чудного ты какого-то варяга привез! — Домагость посмотрел на Вольгу. — Что ему надо?
— Я знаю, о чем он! — подал голос Вологор, стоявший среди удивленных старейшин. — На моей родине тоже знают, что такое ландвет. Это дух-покровитель края. Обычно является людям в виде красивой женщины. Ей приносят жертвы, и тогда она помогает в разных делах. А если ландвет покинет местность, то все пропало: хлеб не вырастет, рыба в сети не пойдет, скот приплоду не даст, на войне побьют — в общем, беда.
— У нас тут ладоветов нет никаких, — влез дед Путеня. — У нас только девы-любшанки Волхову служат…
— Ладовет… Лада… Леля… Уж не Яромила ли ему нужна? — Домагость наконец сообразил и с усмешкой посмотрел на жену. — Будет тебе Ладоведа! — заверил он чудного гостя. — Только у нас ее зовут Дева Альдога. От войны мы ее увезли, чтобы врагам не досталась. А как прогоним Игволода, так и Ладоведа вернется.
— Нет, она должна вернуться сейчас, — мягко, но непреклонно настаивал чудной варяг. — Я же вижу здесь девушку, очень похожую на ландвет, — добавил он, с улыбкой глянув на Дивляну. — Думаю, и сама ландвет не откажется вернуться, если узнает, что без нее нельзя одержать победу.
— А он ведь дело говорит, — вдруг заявил Святобор. — И я когда с Волховом-батюшкой говорил, помощи и благословения просил, он сказал мне, что Леля вернуться должна. Да глухо так сказал, я не понял. Думал, о Купале речь идет, когда Леля в Сваргу возвращается. А он, видать, про Деву Альдогу говорил. Вот и этот, чужой тут, а сразу понял. В нем — сила. Хоть он и чудной такой!
Гостей тем временем рассадили за столы. Угощать пока было особо нечем, но кашу с медом и молоком Милорада и Дивляна сварили на всех. Святобор призвал благословение Велеса на первую совместную трапезу с заморскими гостями, принесли жертвы очагу и наконец взялись за ложки. Домагость шепнул что-то Милораде, и вскоре Велем принес бочонок медовой браги — она давно перестояла, поэтому теперь была прозрачной, будто янтарная слеза, и такой крепкой, что пить ее ковшами, по здешему обычаю, никак не получалось. Налили в братину, пустили по кругу — каждый отпивал и тут же принимался кашлять, утирая слезы, но в груди теплело, а сердце веселело.
Под брагу разговорились, и гость, как положено, стал рассказывать о себе, причем делал это охотно, гладко, красноречиво, привычно, будто пересказывая зимним вечером кощуну или сагу.
Одд конунг, по прозвищу Халейг, был младшим, третьим сыном Свейна, конунга Халогаланда, и его жены, Мальфрид дроттинг, то есть княгини. Но поскольку на трех сыновей наследства Свейна конунга едва ли хватило бы, Одд, набрав себе дружину, ходил каждое лето по морям в поисках славы и добычи. Судя по его богатому поясу и перевязи, украшенной позолоченными серебряными бляшками, по очень дорогому франкскому мечу с литой позолоченной рукоятью, по золотым обручьям и перстням, удача ему досталась очень сильная. Но прошлым летом, пока Одд был за морем, в стране великанов, — об этом он обещал рассказать как-нибудь позже, когда будет время, — на Халогаланд напал морской конунг Иггвальд сын Хали. Иггвальд ограбил множество усадеб на побережье, многих людей увез в плен, и в сражении с ним был убит старший сын Свейна конунга, Хакон. Одд, вернувшись осенью домой и узнав об этом, на йольском пиру поднял кубок и дал обет найти Иггвальда, чтобы отомстить ему за разорение Халогаланда и смерть брата. После Праздника Дис он пустился в дорогу, надеясь отыскать своего врага, и боги указали ему дорогу на восток. На Восточном пути, начиная с Янтарной страны, никто не знал конунга Иггвальда, пока наконец его не отыскал этот достойный молодой воин — то есть Вольгаст — и не заверил, что может указать местопребывание Иггвальда. А местные хёвдинги, как он пообещал, не только не станут препятствовать, но даже окажут ему помощь в сражении с Иггвальдом.
— А где же этот Мало… лад… как ты сказал? — уточнил дед Путеня.
К словенам приезжали в основном варяжские гости из Свеаланда или с Гот-острова, люди с Северного пути обычно выбирали дорогу на запад, поэтому не все здесь знали о существовании такой страны.
— Халогаланд, иначе земля халейгов, лежит в северной части Северного пути, и, чтобы до нее добраться, нужно проплыть мимо десятка разных фюльков, — охотно пояснил Одд конунг. — Земля наша весьма обширна, никакая другая не сравнится с ней размерами, под властью нашего рода находится множество фьордов и островов. Покровителем нашей земли является бог по имени Халоги, что значит Высокое Пламя, а другое его имя — Хельги, что значит Вещий. По имени его и вся страна наша получила название Халогаланд, или Хельгланд. И боги нашей земли сильно разгневались на Иггвальда конунга, который посмел тронуть святилище Халоги. Очень скоро Иггвальд будет убит. И вы, если хотите, можете присоединиться к моей мести. Ведь и вам Иггвальд нанес обиды, а здесь ваша земля, и я уверен, что ваши боги будут помогать вам. Особенно когда вернется ландвет и принесет с собой их благословение.
— Ладно, уговорил. — Домагость покачал головой, будто сам удивлялся своему решению. — Передам ей, чтобы назад ехала.
Ишь, мы-то думали, нам мужики с копьями нужны, а оказывается, мать, Ярушку надо было вперед пустить!
Народ одобрительно загудел. Все и раньше знали, что на Яромиле, как на старшей дочери старшего рода, лежит благословение Волхова, но почему-то не связывали это с войной. А Одд обладал удивительным даром убеждения: вроде не так много он и сказал, но каждому была очевидна его мысль, будто своя собственная, правота не нуждалась в дальнейших доказательствах и можно было только удивляться, как они сами-то раньше не додумались?
Даже Милорада не возражала против того, чтобы вернуть домой Яромилу, а с ней, видимо, и прочих домочадцев. При виде Одда из Халогаланда, его кораблей и дружины никто уже не сомневался, что с проклятым Игволодом скоро будет покончено и в Ладоге снова наступит мир.
Наутро Домагость послал Доброню в Дубовик за домочадцами. Одд конунг решил, что на Иггвальда, засевшего в Вал-городе — Валаборге, как его называли варяги, — они выступят сразу, как только появится ландвет. Все старейшины с ним согласились. С ним невозможно было не согласиться — при взгляде на него сразу становилось ясно, что этот человек очень хорошо знает, о чем говорит и как следует действовать. Здесь он был чужаком и едва принятым гостем, но как-то так вышло, что власть сама собой перешла в его руки, и причиной тому были даже не три сотни хорошо вооруженной и опытной в боях дружины. «С ним сила», — сказал понимающий в этих делах Святобор, и все остальные безотчетно ощутили эту силу. Потомок многих поколений вождей и правителей, Одд знал войну как свое наследственное ремесло и чувствовал себя дома везде, куда его это ремесло приводило. Он привык быть вождем, первым бросающим копье против вражеской рати, и мирное население Ладоги, бравшее оружие в руки только ради обороны своих очагов, ощущало невольное желание признать его главенство. Все понимали, что этот человек может быть очень опасен: сложись дела по-другому, приди Одд конунг сюда вместо того же Иггвальда искать славы и добычи, он со своей дружиной легко захватил бы Ладогу и разорил дотла. Но сейчас халейги и ладожане перед лицом общего врага нуждались друг в друге, и словене готовы были доверить руководство в общей войне тому, для кого сражение — привычная стихия повседневной жизни. Одд конунг не отличался надменностью или властностью, он не пытался подавлять своей знатностью, мощью или отвагой, но в самом его непринужденном, уверенном дружелюбии ощущалось столько достоинства, силы духа и удачи, что все это внушало уважение и подчиняло людей без усилия с его стороны. Порой казалось, что в его облике сюда пришел кто-то из воинственных северных богов.
Его дружина отдыхала после путешествия и готовилась к грядущей битве, а сам он, сидя в гостевом доме в окружении ладожских старейшин, рассказывал о своих походах. Как человек учтивый, Одд считал своим долгом поведать хозяевам о землях, где побывал, позабавить и поделиться мудростью. И повести его были таковы, что даже сам Святобор, знаменитый кощунник, слушал и с изумлением крутил головой.
— Моя мать, Мальфрид дроттинг, в юности была известна как самая красивая и знатная дева Халогаланда, — рассказывал конунг. — У ее отца, Лофта хёвдинга, было очень много скота, и каждое лето она проводила на горном пастбище. И вот однажды, когда скоту уже пришло время возвращаться, она не успела закончить свою пряжу и решила остаться, пока работа ее не будет завершена. А мой отец, Свейн конунг, еще раньше был влюблен в нее и, когда услышал, что она осталась на пастбище одна, очень встревожился, потому что опасно молодой девушке оставаться одной в горах, где бродит столько ютулов, хулдр и прочей нечисти. И вот Свейн конунг поднялся на пастбище и увидел, что там полным-полно лошадей, и все они черные. Он подкрался к пастушьему домику, где оставалась Мальфрид, и заглянул в дверь. И увидел, что она сидит в нарядном платье, как невеста, рядом с ней устроился огромный уродливый ютул, а в домике полно других ютулов и хулдр, и все они очень веселы, будто празднуют свадьбу. Тогда Свейн конунг выхватил нож и метнул его так, что он пролетел через весь дом и ударил в стену над головой Мальфрид. Все хулдры и ютулы тут же исчезли, потому что эта нечисть не выносит острого железа. Тогда он схватил Мальфрид и бросился с ней бежать. Он скакал на коне по склонам гор, и тут из одной горы вышел ютул и протянул ему богато отделанный рог, наполненный каким-то напитком. Но Свейн конунг не стал его пить. Одной рукой он схватил рог, а другой тут же отрубил ютулу голову. Напиток он вылил на землю, но несколько капель пролилось на коня, и в том месте шкура тотчас же облезла. Одна маленькая капля попала на руку Свейна конунга, и там тоже осталось пятно от ожога. Тогда они с Мальфрид пустились дальше. Перед ними предстало с одной стороны ячменное поле, а с другой — луг, и они не знали, какую дорогу выбрать. Вскоре их стали нагонять ютулы, у которых украли невесту. Но из горы вышел еще один ютул, из рода, враждебного первым, и сказал Свейну конунгу: «Не скачи по ровному, скачи по неровному». Они поскакали по ячменному полю, и ютулы, не в силах их преследовать на поле, отстали. А Свейн конунг и Мальфрид благополучно добрались до дому, где и сыграли свою свадьбу. От этих событий у нас в роду остался богато отделанный рог, а также родимое пятно на руке, на том месте, куда упала капля ютулова напитка. Оно передалось всем детям моих родителей. — С этими словами Одд сдвинул рукав на левой руке и показал на внутренней стороне запястья небольшое темное пятнышко. — Оно есть и у меня, и у моих братьев Хакона и Олейва, и у нашей сестры Сванрад.
Слушатели в изумлении переглядывались. Мало того что сама повесть была столь удивительна, так ей еще имелись такие наглядные подтверждения!
— Сестра наша Сванрад, дочь Свейна, тоже выросла необычайно красивой девушкой, — продолжал Одд. — С тех пор как ей исполнилось тринадцать, очень многие достойные, знатные и прославленные люди желали взять ее в жены, и не раз нам приходилось отражать нападение тех, кто посчитал отказ в ее руке за обиду. Но она всем предпочитала Хрёрека, сына датского конунга Харальда. Он был красив собой и во всем искусен, однако беден, да и род его обременяли различные распри. Они знали, что наш отец, Свейн конунг, никогда не согласится на такой брак, поэтому однажды, когда сестре моей исполнилось пятнадцать лет, убежали из дома. Отец наш, разумеется, не смирился с их побегом и разослал людей на поиски. Поехал и мой брат Хакон. Беглецы тем временем укрылись в одной пещере в горах. И так вышло, что именно Хакону повезло напасть на след, и вскоре он их там обнаружил. Но едва он подошел к пещере, как с обрыва скатилось столько камней, что вход оказался полностью закрыт. Пришлось Хакону отступиться. Сванрад и ее возлюбленный, убедившись, что опасность миновала, проделали себе путь наружу, взяли лодку, оставленную возле горы, и переправились на один безлюдный остров. Населяли его только тролли, которыми правила королева по имени Гьёлла. Она дружески встретила Сванрад и Хрёрека и предложила остаться на острове среди ее подданных, но при условии, что они никогда не будут произносить имени Тора, врага всех великанов, ненавидимого ими, и не станут делать знак молота, которого ютулы и хулдры не могут выносить. Но вот наступил йоль, и бесчисленное множество троллей и ютулов, собравшихся на праздничный пир к королеве, стали варить мясо в огромном бронзовом котле. Сестра моя Сванрад была так поражена этим зрелищем, что, забывшись, произнесла имя Тора. И мгновенно вся нечисть исчезла, остался лишь огромный бронзовый котел. Он был так велик, что едва нашелся корабль столь вместительный, чтобы можно было его перевезти, а поднять котел сумели только семеро сильных мужчин. Этот котел теперь хранится в Синем фьорде, в доме моего отца. Хрёрек предложил его Свейну конунгу в качестве выкупа за невесту, и тогда мой отец дал согласие на их брак. Ибо котел этот обладает таким чудесным свойством, что на йольском пиру из него может есть сколько угодно гостей, и никто не уйдет голодным, пусть бы собралось хоть пять сотен человек.
— За такой котел и я тоже зятя простил бы… — пробормотал Домагость, вечно озабоченный тем, как прокормить многочисленных домочадцев и торговых гостей, прибывающих обычно в самую голодную весеннюю пору.
Вольга и Дивляна, сидевшие на скамье рядом, крепко прижавшись друг к другу, мельком переглянулись и при этом обменялись улыбками, думая об одном и том же. Дивляна мигом представила, как они бегут из дома — сначала плывут на лодке по Волхову, потом пробираются через леса… встречают двенадцать стариков у костра на большой поляне, и Лесной Дед предлагает им остаться у него — при условии, что они не будут произносить имя Перуна… Да уж, отец бы обрадовался, если бы ему подарили такой чудесный котел!
Домагость как раз глянул на них и сурово сдвинул брови. В эти дни и он, и Милорада особенно старались присматривать за дочерью. Про них с Вольгой всем все было ясно, и хотя Домагость не возражал, в общем-то, против такого зятя, торопиться было некуда. Пусть уж князь Судила честь по чести сватает невесту сыну — рода она такого, что и княгиней может быть, а уж в младшие жены не годится!
— Ты смотри у меня, с Вольгой по кустам не обжимайся! — строго предупредила ее мать.
— Но он хочет в жены меня взять!
— Вот возьмет — другое дело, а пока помни, каков твой род, и предков позорить мне не смей! У Вольги твоего тоже ветер в голове и жар в другом месте! На то он и парень, а ты себя беречь должна.
Милорада понимала, что Вольга и Дивляна во многом схожи — пылкие, увлекающиеся, но не слишком склонные задумываться о будущем. И может так случиться, что Вольга, добившись своего, тут же остынет. Допустить такого позора Домагость и Милорада не могли, поэтому приказали Велему присматривать за сестрой. Мать постоянно отыскивала ей работу в доме — надо сказать, долго искать не приходилось, потому что с приездом Одда работы опять стало гораздо больше, чем рабочих рук. По вечерам же, когда все собирались вокруг очага послушать гостя, Велем бдительно смотрел за сестрой и не позволял им с Вольгой гулять вдвоем, за что Дивляна обижалась на брата.
На третий день Одд конунг с утра оделся получше — в ту же красную шелковую рубаху с золотым шитьем, что была на нем в день приезда, подпоясался поясом с золочеными бляшками, старательно расчесал волосы и даже украсил лоб повязкой из красной, плотно затканной золотом заморской ткани.
— Сегодня придет ландвет, я должен ее встретить, — пояснил он Милораде, которая спросила, что это он с утра самого нарядился, как на пир.
— А ты, что ли, рассказывал ему о Яромиле? — шепнула Дивляна Вольге.
— Ни слова не говорил! — заверил тот и быстро поцеловал ее, пока Милорада, отвернувшись, разговаривала с Оддом. — О тебе мог сболтнуть иногда… Потому что только о тебе и думал всю дорогу А о ней-то зачем?
— Откуда же он тогда о ней знает? И что она — наша Леля, и что мы с ней похожи?
— А спроси у него! Нет… — Вольга вдруг передумал и крепче прижал ее к себе. — Не спрашивай. Нечего тебе с чужими мужиками…
На плечи Одд набросил синий плащ из самой лучшей фризской шерсти — живя среди купцов и часто видя заморские товары, все домочадцы умели отличать такие вещи, — к тому же отделанный полосками дорогого аксамита, желтовато-золотистого, затканного серебряными узорами. Своим людям Одд тоже приказал одеться получше и ближе к полудню отправился на берег Волхова такой нарядный, будто жених за невестой.
Толпа ладожан валила за ним, словно предстояло невесть какой важности событие. И, едва они поднялись на мыс, как на Волхове показались лодьи. Доброня с парнями сидел на веслах, а внутри теснились женщины, с трудом усмиряя детей, которые едва не выпрыгивали за борт при виде желанного дома.
А на носу передней лодьи сидела девушка в светлой некрашеной рубашке, с длинной рыжевато-золотистой косой. Солнце играло в ее волосах, и на фоне синей воды и зеленых берегов она казалось белой лебедью.
Одд конунг молча смотрел на нее, и ему не требовалось спрашивать, которая из девушек в лодьях считается местной Лелей, иначе — ландвет. Неспешно спустившись с мыса, он подошел к воде как раз тогда, когда причалили лодьи. Все приехавшие в изумлении смотрели на него. От Доброни они уже знали, что Вольга привез какого-то варяжского князя и что именно этот князь настоял на возвращении Яромилы, — и все же вид его поразил всех настолько, что женщины, подростки и даже сам стрый Войнята замешкавшись, не сразу вылезли на берег.
А Одд, не замечая их изумления, подошел к Яромиле и поклонился, почтительно и с достоинством.
— Здравствуй, ландвет. Йармиль — я знаю, здесь ты носишь такое имя. Я, Одд сын Свейна, по прозвищу Халейг, приветствую тебя на твоей земле и прошу твоей благосклонности и покровительства.
Яромила встала в лодье, выпрямилась и скромно, с достоинством сложила руки, будто княгиня, каждый день принимающая поклоны и просьбы о покровительстве. Они удивительно смотрелись рядом — варяжский князь, разодетый в дорогие заморские ткани, в золоте и серебре, и босоногая девушка в простой льняной рубахе, с узким красным пояском, — но не казались неровней. В них обоих было нечто гораздо более важное, чем внешние признаки силы и богатства.
Дивляна и прочие свидетели этого чудного объяснения разинули рты, но сама Яромила нисколько не удивилась. Она смотрела в лицо этого человека — вовсе не красавец, но глаз не отвести — и видела в его глубоко посаженных светло-серых глазах понимание, затаенную улыбку восторга перед ее красотой и еще какую-то важную для него мысль. Он обращался не только и не столько к ней, сколько к тому, что видел за ней. И она сама, стоя в лодье на мелководье у берега, на грани земли и воды, между батюшкой-Волховом и матушкой-землей, вдруг снова, как в дни священных праздников, ощутила себя чем-то гораздо большим, чем обычный человек. В ее лице он обращался ко всей этой земле. Яромила прислушалась к себе и поняла: да, ладожской земле он нравился. В нем не было зла, но была сила, он мог быть опасен, но сейчас хотел мира, он принадлежал к враждебному племени, но их пути совпадали. И она дружелюбно кивнула ему.
— Привет и тебе, Одд сын Свейна, — произнесла Яромила на варяжском языке, хотя и не очень гладко. — Я принимаю твою дружбу.
С ней что-то происходило: в душе раскрывались какие-то огромные новые дали, — голубые, зеленые, белые, и все ее существо заливала ликующая радость; ее овевал свежий душистый ветер и в то же время согревал невидимый божественный огонь. Варяжский князь Одд тоже был чем-то большим, нежели простой человек, пусть и знатный. С его приходом на эту землю что-то изменилось; казалось, в его облике явился кто-то из богов, причем не просто так. Этот бог протянул ей руку, чтобы помочь выйти из лодьи. Ей нужно было всего лишь ступить на привычный родной берег, но Яромила робела, не решалась сделать шаг в это вдруг открывшееся будущее.
Наконец она приняла его помощь и, опустив глаза, спрыгнула на берег. Сильная рука нового знакомого, который взялся указать ей путь, вела ее вверх по склону, и она шла за ним, трепеща и невольно доверяясь ему.
Но перед домом ее встретила мать, и все божественные помыслы были на время забыты. Увидев старшую дочь, Милорада всплеснула руками и заново начала плакать; Яромила кинулась к ней, обняла ее, и они вместе заплакали по Братоне, Свеньше, Туряке и прочим, кого Яромила и уезжавшие с ней родичи не сумели повидать в последний раз даже на краде. Вслед за ними и прочие женщины подняли крик и плач. Потом надо было идти в баню, потом повидать Никаню и ее младенца, короче, угомонились немного только ближе к вечеру.
В тот же день Одд конунг объявил, что выступать следует завтра.
— Иначе ведь Иггвальд может проведать о том, что здесь появился я, и сбежит. И мне придется снова искать его по морям. Я хочу закончить мою месть сейчас, когда ландвет этой земли помогает мне.
Сам он весь вечер не отходил от Яромилы, не замечая недоуменных и изумленных взглядов, которыми их провожали. К счастью, вместе с семейством Домагостя вернулись и все потомки стрыя-деда Братомера, поэтому его многочисленные дочери, невестки и внучки немедленно были призваны старейшиной на гостиный двор: готовить еду, подавать, убирать.
— А Ярушка пусть уж сидит! — шепнула мужу Милорада, которая вообще-то не склонна была позволять дочерям прохлаждаться без дела. — А то скажет, мол, Ладоведу в работу запрягли, продохнуть не дают.
Когда Яромила снова появилась, уже одетая, как подобает Деве Альдоге, Одд конунг преподнес ей подарки: небольшую чашу из серебра с удивительными красивыми узорами, два серебряных браслета варяжской работы и резной гребень из белой кости, отделанный золотой проволокой. Столько серебра тут давно не видели, и домочадцы, а также прочие ладожане пришли в еще большее изумление. Дивляну же поразили не столько сами подарки, сколько выражение лица сестры. С Яромилой творилось что-то необычное. Она смотрела на Одда такими глазами, будто он самим своим видом беспрестанно рассказывал ей какую-то чрезвычайно увлекательную и важную кощуну.
— Влюбилась она, что ли? — шептала Вольге недоумевающая Дивляна, никогда не видевшая у старшей сестры таких глаз. — Вот уж нашла в кого!
Но Яромила держалась невозмутимо и приветливо, совсем не так, как трепещущие юные девы, впервые ощутившие на себе горячее дыхание Ярилы. Почему-то Одд с самого начала решил, что главная здесь она, а не Домагость, Святобор или другие старейшины. Но старики-отцы не обижались: оказывая почет Деве Альдоге, старшей дочери старшего рода, Одд Хельг тем самым выражал уважение всей этой земле и ее жителям.
— Иггвальд сын Хали оскорбил нашу землю и наш род, убив моего брата Хакона, а также вашу землю и ваш род, убив одного из твоих братьев, — говорил ей Одд. — Мы вместе должны отомстить ему. И я знаю, каким образом дать ему понять, что он заслужил суровый гнев богов. Ты, ландвет Альдейгьи, и я, имеющий благословение бога Халоги, вместе сделаем это. Возможно, ты хочешь узнать, каким образом я получил это благословение?
Яромила только бросила на него короткий взгляд. Поначалу она говорила мало и лишь смотрела на него: нельзя сказать, чтобы она им любовалась, но смотреть на Одда из Халогаланда можно было как на огонь, без конца, и ничуть не скучать. Ободренный ее взглядом, он продолжал:
— Видишь это обручье? — Одд показал ей красивый золотой браслет у себя на правом запястье. — Стоило бы поведать об этом сокровище подробнее, и когда-нибудь я это сделаю. Пока же только замечу, что не так давно его носил, как перстень на пальце, конунг великанов, живущих в Йотунланде. Он отдал его своей дочери, великанше по имени Гнейп, когда она взялась истребить чужаков, то есть меня и мою дружину. Но вышло так, что она вернулась домой слепой на оба глаза и без перстня, а мы благополучно отплыли от берегов Йотунланда.
Люди слушали его, не зная, как к этому относиться: с одной стороны, рассказ про великана звучал не очень-то достоверно, но с другой, золотой браслет и правда большое сокровище. И человек, владеющий такими вещами, едва ли станет выдумывать небылицы!
— Но уже когда мы были в море, колдовство великанов сделало так, что сколько бы мы ни плыли, мы не могли найти дорогу, — продолжал Одд. Он-то не испытывал никакого сомнения в правдивости своих рассказов, и всякий, кто его слушал, постепенно привыкал воспринимать все это как должное — просто Одд конунг был из тех людей, с кем случается то, что не случается с другими. — Тогда я воззвал о помощи к Халоги, и той же ночью мы увидели вдали высоко горящий огонь. Мы всю ночь держали путь на этот огонь, но не приплыли ни к какой земле. Между тем и следующей ночью высокое пламя снова горело, хотя в той стороне не было суши, на которой мог бы быть разведен огонь. И на третью ночь мы плыли, держа путь на высокое пламя, и наконец пристали к скалистому острову. На острове горел огромный костер, а возле костра сидел рыжеволосый человек в красном плаще. Он спросил нас, кто мы, откуда и куда держим путь, и я рассказал ему о себе и о своем путешествии. Тогда он сказал: «Если ты родом из Халогаланда, то, наверное, знаешь святилище Халоги в Синем фьорде?» Я подтвердил: «Разумеется, знаю, я сам и мои родичи всегда приносим там жертвы». Он снова спросил: «А знаешь ли ты жертвенник Халоги во фьорде Водопадов? Часто ли там приносят жертвы?» И я заверил, что жертвы там приносятся положенным порядком. Он осведомился, знаю ли я священный камень Халоги во фьорде Белой Бороды, и таким образом расспросил меня обо всех местах, где почитают Халоги. И напоследок он произнес: «Не забывайте приносить жертвы три раза в год, и мое благословение всегда будет с вами. Мое имя — Халоги, Высокое Пламя, и также зовусь я Хельги — Вещий. И раз уж ты помогаешь мне, пусть и тебя отныне зовут Хельги или Халейг. И в придачу я дам тебе мой дар: куда бы ты ни плыл, высокое пламя, не видимое для других, будет указывать тебе дорогу». На этом мы простились с ним и вскоре прибыли на Восточный путь.
«Хар логи» — «высокий огонь»… Будучи наслышана от варягов о тамошних богах — особенно Вологор, муж вуйки Велерады, охотно рассказывал о них зимними вечерами, — Яромила сообразила, что речь идет, надо думать, о Локи, боге огня, который в родных краях Одда удостоился особенного почитания. Вот почему ей кажется, что от него веет невидимым огнем, неким огненным ветром — не обжигающим, но обладающим особой силой, способностью раздувать паруса… Так сказывается на нем благословение бога Высокого Огня.
— И я хочу, чтобы ты и твоя сестра, — Одд взял Яромилу за руку и оглянулся на Дивляну, — помогли мне совершить нашу общую месть.
— Мы готовы помочь тебе всем, что только в наших силах, — ответила Яромила и про себя удивилась, как легко стала произносить варяжские слова.
И как легко она понимает его! Домагость, разумеется, не позволял своим дочерям толкаться среди торговых гостей, общались они мельком, и Яромила, как и Дивляна, могли говорить в основном о том, чего бы гости желали съесть и что именно нужно починить из их одежды. Вести долгие разговоры о богах им никогда раньше не приходилось, и Яромила даже не знала, что понимает столько слов. Однако вся картина, нарисованная Оддом, так ясно стояла у нее перед глазами, словно он не рассказывал, а показывал в воде, как волхвы-чародейки…
— Я хочу, чтобы ты и твоя сестра помогли мне не только добрыми пожеланиями, — продолжал Одд, не выпуская ее руки.
Яромила опустила глаза, глядя на его руку: жесткая от мозолей, худощавая, но сильная, четких очертаний, с длинными ловкими пальцами, она казалась красивой, несмотря на вечную язву на тыльной стороне кисти — от щита. Эта рука будто вела свой неслышный разговор с рукой Яромилы, так что девушка, пытаясь угадать его суть, едва сумела коротко ответить:
— Но как? Как мы можем помочь?
— Послушай еще немного. У Халоги есть две дочери, одну из них зовут Торгерд, а вторую — Ирпе. Тому, кто заслужит их благосклонность, они помогают в битве, являясь подобно Шлемоносным Девам в грозовой туче, в сопровождении града и молний. На каждом пальце у них по золотому кольцу, и из каждого кольца вылетает ослепительная молния, поражающая врагов. В дар им приносят золотые кольца… и некоторые из этих колец Иггвальд похитил из святилища Торгерд и Ирпе. Я хочу, чтобы он увидел, как сами они придут, чтобы покарать его. Устрашившись гнева богов, Иггвальд не сможет нам противиться, и все, что он ранее награбил в разных землях, достанется нам.
Когда он объяснил свой замысел более подробно, все вокруг разинули рты.
— Ты, витязь, совсем с ума сошел, что ли? — только и выговорил Домагость, и прочие старейшины ответили согласным гулом. Они уже почти привыкли слышать от Одда Халейга невероятные повести, но то, что он теперь предлагал, превосходило всякое разумение. Все-таки Страна Великанов — это одно, а здесь у нас — совсем другое!
— Скажи мне, жрец, разве я хочу чего-то невозможного? — обратился Одд к Святобору, безошибочно выбрав его среди других старейшин, хотя тот сейчас по виду ничем не отличался от прочих. — Или вы не умеете вызывать грозу и гром?
Одд слегка приподнял брови и окинул взглядом старейшин. На губах его играла легкая полуулыбка, будто он спрашивал о сущей безделице и смешно было даже предполагать, что они этого не могут. Он-то не видел никакой разницы между Ладогой и волшебными странами; возможно, волшебные страны были там, где сейчас находился он сам.
Старейшины переглянулись, вопросительные взгляды устремились главным образом к Домагостю и Святобору, жрецам Перуна и Велеса.
— Ведь приближается Середина Лета, день, когда мир богов подходит совсем близко к Среднему миру, населенному людьми, — продолжал Одд. — В эту ночь возможно многое, что невозможно в обычные дни.
— Он прав, — вдруг проговорила Яромила. — Я знаю… что боги близко. Они слышат нас… Они помогут нам.
— И я знаю, — поддержал ее Святобор, причем с таким видом, будто сам этому удивлялся, хотя и не очень сильно. — Дорогу к богам-то мы знаем. И впрямь, зачем лишнюю кровь проливать? И без того слишком многих мы к Марене проводили, с Сырой Землей парней поженили. Попробуем сделать, как он говорит. А не выйдет, так мечи наши при нас будут.
— Ты, что ли; Святко, грозу вызывать станешь? — Честомил недоверчиво усмехнулся, а дед Путеня в восторженном изумлении хлопнул себя по коленям.
— А ты не веришь, что справлюсь? — Святобор с азартом наклонился вперед, будто принимал вызов. — За старого обояльника меня держишь? Думаешь, жертвы беру, чтобы мяска дармового покушать? Ан нет, шишигу тебе! Боги помогут — и грозу вызовем! Или сам не ведаешь, на какой земле живешь?
Честомил сдержанно хмыкнул, но не стал возражать. Все знали, что Волхов, священная река, вытекает с Небес и впадает в Бездну: из Ильмеря в Нево-озеро. Верховья возле берегов Ильмерь-озера с глубокой древности считались владениями небесных богов — сперва чудского бога Юмоу, а позднее, когда пришли словене, Перуна. Ему и его жене, богине Перыни, возле Словенска еще сам древний князь Словен поставил святилище, которое по сей день так и называлось — Перынь. А Велесу и Веле поклонялись на Велеше, в самых низовьях Волхова, ниже Ладоги. И раз уж из Нево-озера, как из бездны, явился змей в облике Игволода, то Перун не откажется поразить его стрелами молний, если люди попросят его об этом в самую священную пору лета.