Глава 10

Когда на Уже показалась лодья, а в ней обнаружилась незнакомая старая женщина в уборе жрицы Макоши, жители Коростеня удивились, но сильнее всех удивился молодой князь Борислав — он ее узнал. Все три Суденицы, лечившие его весной во время киевского пленения, вслед за ним переместились в Коростень: сперва он похитил деву Лелю, потом привез мать Ладу, а теперь и старуха Макошь заявилась! Поистине боги переместили свое благословение из Киева в землю деревлян, послав сюда одну за другой всех трех его хранительниц.

Свое появление Елинь Святославна объяснила необходимостью быть при Дивляне, и ее немедленно проводили к молодой княгине — как раз вовремя. Сам князь Мстислав с нетерпением ждал, чем у женщин кончится дело. Для его замыслов было крайне важно, благополучно ли родит Аскольдова княгиня и кого родит — мальчика или девочку. Убедившись, что все благополучно кончилось и все надежды оправдались, он отдал приказ дружине собираться в поход. Несколько дней у него в доме пировали все старейшины и ратники собранного ополчения — и за победу, и за будущую власть над полянами, и за скорые Рожаничные трапезы, самый изобильный праздник года в честь собранного урожая и его матери — земли.

Дивляна, несмотря на все тревоги, чувствовала облегчение и удовлетворение. Обе они справились с самым главным делом: земля произвела на свет урожай, сама она — сына; она и земля помогли друг другу, и все кончилось хорошо. Она быстро поправлялась и уже могла вставать, ребенок был здоров и хорошо ел.

— Как ты его назовешь? — допытывалась Ведица, с умилением разглядывая младенца. Через несколько дней она перестала причитать, исполнив свой сестринский долг, и обратилась к более радостным мыслям, мечтая о том, что через полгода у нее будет и свое такое же сокровище. — Какой хорошенький! Смотри, лобик какой крутой, упрямый — славный витязь вырастет.

— Не знаю, как назову, — помедлив, ответила Дивляна и повела плечом.

Со смертью отца положение ее сына стало таким неопределенным и ненадежным, что даже имени ему дать было нельзя! Нарекать ребенка должен отец или кто-то из мужской родни, тем самым признавая его за члена рода и передавая под покровительство своих чуров. Но кто это сделает для ее сына? Аскольд мертв, и выбрать имя в честь кого-то из его родни — значит объявить его наследником отца. А это само по себе означало начало борьбы за наследственные права — киевский стол, полянскую землю. Дивляна знала, что ее сын имеет право на все это, но у нее не хватало духу начать эту борьбу от имени новорожденного младенца. Не имея никакой поддержки, она могла попросту погубить и его, и себя. В обычных условиях вдова и осиротевшее дитя могли искать помощи у материнского рода и кто-то из ее родни дал бы ему имя. Но сейчас Дивляна не знала, чего ждать от своих отца, братьев и свояков, — ведь это их руки сделали ее сына сиротой. Ей нужно было увидеться с отцом или кем-то из братьев, от них узнать, как все это вышло, и попросить о покровительстве для ребенка. Тогда Домагость или Велем дадут ему имя — или по Аскольдову роду, тем самым обещая ему свою поддержку в борьбе за права, или в честь своих предков. Но тогда он будет признан членом рода Домагостя ладожского и не сможет бороться за киевский стол…

Не зная, как все сложится, Дивляна пока не пыталась подбирать мальчику никаких имен, и для надежности они с воеводшей между собой называли малыша Некшиней — чтобы сбить со следа любую злую ворожбу, пока у него не появится более надежная защита.

Воеводша Елинь сокрушалась по сестричу — без нее Аскольда и похоронить толком некому. Она тогда сделала выбор в пользу Дивляны, зная, что живым нужна больше, чем мертвому, но и тело племянника нехорошо было оставлять без присмотра.

— Волхвы все устроят, — утешала она себя и Дивляну. — Жрицы попричитают, проводят душеньку в Ирий, как положено. А все же худо, что родной крови при нем никого…

— Он сам нас отослал, — сдержанно заметила Дивляна. — Не отдал бы нас сюда, была бы при нем родная кровь.

— Видать, судьба такая, — развела руками воеводша. — Ничего, как приедем, пойдем все три, поплачем на могиле, утешим душеньку его…

Дивляна и Ведица соглашались, хотя никто из них не мог предположить, когда и при каких обстоятельствах они смогут попасть в Киев.

— Как тебя-то, бабушка Елинь, отпустили сюда эти вороги, вот дивно! — сказала Ведица.

— Да уж, дивно… — Воеводша внимательно посмотрела на Дивляну, лежавшую в постели с ребенком на руках. Она еще не покидала бани, и женщины сидели с ней здесь. — Сказал мне русин этот… Сам, почитай, послал меня за тобой, а не то что отпустил…

— Какой русин? — Дивляна подняла глаза. — Ольг? То есть Одд сын Свейна?

— Вроде так его зовут. Не хотела я тебя этим разговором тревожить, да коли дело такое…

— О чем ты?

Воеводша вздохнула.

— Сама не знаю! — призналась она. — Худо я слушала его, Ольга-то. Все мысли мои были, где ты, да жива ли, не до того мне было… А он про любовь что-то толковал. Какая тут любовь, говорю, когда она на мосту стоит и в реку Огненную смотрит! А теперь жалею, дура старая!

— Что это за любовь? — Ведица придвинулась поближе и поерзала от нетерпения. — Кого кто любит?

— Говорил русин, что товарищ его, плесковский князь Волегость, с тобой повстречаться очень хочет, — сказала Елинь Святославна Дивляне и тут же увидела, как та переменилась в лице. — И еще говорил что-то про кольцо золотое, будто бы было оно твое, а теперь у него, Волегостя, и он говорит… Ох, не помню, не хочу соврать! — Она махнула рукой. — Не стану выдумывать. Ты, голубка, уж верно, лучше меня знаешь, что за кольцо да чье оно.

Дивляна не отвечала, глядя перед собой. О каком кольце идет речь, она поняла сразу. О золотом кольце богини Торгерд, которое Одд сын Свейна четыре года назад дал ей в благодарность за помощь, а она вскоре подарила Вольге «в задаточек», как это называют невесты, в подтверждение своего согласия на сватовство. В ту прекрасную купальскую ночь, когда они, как им думалось, стали одним целым, чтобы принадлежать друг другу отныне и навсегда… В самую счастливую ночь ее жизни, ничем не омраченную… Русь Иггвальда Кабана была благополучно побеждена, Вольга вернулся невредим, он любил ее так же сильно, как она любила его, и в будущем они видели себя вместе… Тогда она воображала свою свадьбу с Вольгой, уже видела в мечтах детей, которых родит от него… Дивляна крепче прижала к себе ребенка. Все сложилось не так, свадьба у нее была с другим человеком, и этого мальчика она родила не от Вольги. Но разве от этого сын ей менее дорог?

— И что же… с тем кольцом? — тихо спросила она, не поднимая глаз.

— Не знаю! — Елинь Святославна развела руками. — Что за кольцо-то?

— Это… я ему дала… давно… Тогда еще Аскольд ко мне и не сватался… Белотур после Купалы приехал, дней через десять, а с Вольгой я… мы… я на Купалу ему кольцо дала. Я хотела… мы думали… и мой отец вроде как был не против. Ведь Вольга — сын плесковского князя. Князь Судислав тогда еще был жив, но у него, кроме Вольги, других наследников не было. Я думала… Но Белотур приехал, и мой отец решил… все родичи решили…

— Ты любила его, да? — с волнением спросила Ведица, которую такие рассказы никогда не оставляли равнодушной.

— Да… И он меня любил. Бежать со мной хотел. Только силой брат Велем меня из его рук вырвал. А иначе никогда бы мы с ним не разлучились.

— Но ты говорила, что он твою сестру взял?

— Да. Меньшую нашу, Велеську.

— Сестру взял, а сердцем, видно, все к тебе тянется, — заметила воеводша. — Кольцо бережет.

— Что теперь кольцо беречь. — Дивляна слегка пожала плечами, не глядя на собеседниц. — Велеська… Он теперь мне свояк.

— Видно, любит тебя, если кольцо носит! — убеждала ее Ведица. — Ну, подумаешь, на сестре женился! Где одна сестра, там и другая!

— Нет. — Дивляна наконец подняла лицо, ее взгляд стал твердым. — Я у моей сестры мужа отнимать не стану. Да и он… ведь столько лет прошло! Может, оттого он про кольцо вспомнил, что я теперь — Аскольдова вдова!

— Ну, что тут скажешь? Поворожить разве, — предложила Елинь Святославна. — Хочешь, поворожим?

— Не хочу. Мне никого больше не нужно. — Дивляна крепче прижала к себе ребенка. — Только бы дети мои были невредимы.

За стеной бани, прильнув к крошечному окошку, стояла женщина с распущенными темными волосами и внимательно прислушивалась к каждому слову. На лбу ее еще виден был кровоподтек, след от удара, а глаза блестели мстительным чувством и решимостью. Убедившись, что с Той Стороны не подобраться, она стремилась приблизиться к Дивляне в Яви — хотя бы бросить взгляд на нее и ребенка, жгучий, будто черное пламя. Но стоило ей подойти к бане, как из низкой двери высунулась другая решительная старуха — воеводша Елинь. Уже зная по рассказам, кто такая Незвана и что от нее ждать, воеводша без лишних слов погрозила ей здоровенным пестом, который держала под рукой на всякий случай. Видя по шепчущим губам и всей кожей чувствуя творимый оберег, Незвана попятилась — после битвы во время родов Дивляны она сама еще была слаба, будто роженица. И ушла, но после тайком вернулась и прилипла к окошку, вслушиваясь в тихие женские голоса.

Убедившись, что разговор в бане закончился, Незвана быстро оглянулась — не видел ли ее кто? — и легкой тенью метнулась к Мстиславовой избе.

В конце концов складывалось впечатление, что судьба наиболее благосклонна к князю Мстиславу. Ему была привезена заложница — княгиня Дивомила с двумя детьми. Зато его сын Доброгнев, которого он отправил взамен Аскольду, сразу же и вернулся. С ним вернулись и Аскольдовы кмети, которые должны были его отвезти. Им, как оказалось, некуда возвращаться! За время их короткой поездки в Киеве все круто переменилось. Давно ожидаемый русский князь Ольг пришел, убил Аскольда и занял Киев, так что сами киевские кмети не посчитали нужным передавать ценного заложника убийце их господина и предпочли вернуться с ним к Мстиславу и предложить ему свою службу. И на радостях он даже обнял Живеня наравне с собственным сыном: все сложилось для деревлянского князя так удачно, как он не мог и мечтать. Аскольд погиб, все его родичи и возможные наследники в руках Мстислава — между ним и киевским столом не стоит больше никто, кроме пришлого русина! Не сама ли судьба позаботилась о том, чтобы расчистить ему, князю Мстиславу, дорогу?

Мстислав отлично понимал, что права мало, нужна еще сила, чтобы свое право отстоять. Но здесь он вполне надеялся на войско, не слишком пострадавшее во время битвы под дождем. А еще он рассчитывал привлечь на свою сторону собранное ополчение полян. Если он предложит им помощь и союз от имени княгини Дивомилы и ее детей, разве смогут поляне отказать? На кого еще им опереться? В ком еще найти защиту от руси? Со смертью Аскольда Борислав унаследовал все его права, а значит, наконец настал тот день, которого ждали многие поколения деревлянских князей.

И деревлянский князь отправился в поход. Войско уходило с песнями. Мстислав и Борислав, сопровождавший его, могли уже считать себя законными владетелями Киева и всей полянской земли. Аскольд был мертв, его сестра, жена и новорожденный сын находились в руках деревлян. Единственное, что оставалось сделать, — это изгнать из Киева пришлую рать кривичей и руси, чтобы на совершенно законных основаниях занять долгожданный стол. На прощание Мстислав передал Дивляне, что вместе с сыном отомстит убийцам за смерть ее мужа, как и положено родичам. Но нельзя сказать, чтобы это обещание порадовало молодую вдову. Мстить за одного родича будут другому родичу — ведь убийца ее мужа был ее же свояком! Она не знала, чего ей желать от этого похода, но собственное положение и новорожденный сын не позволяли даже думать о том, чтобы поехать в Киев самой и попытаться разобраться в происходящем.

Однако, подойдя к Киеву, Мстислав убедился, что взять этот город будет не так легко, как он объявил об этом. Перед киевскими горами расположился стан могучего и многочисленного войска — дозорные подсчитали, что здесь не менее двух-трех тысяч человек. К тому же нынешним хозяевам этого места не было до его законных прав ни малейшего дела.

За прошедшие дни Одд сумел договориться с киевлянами, хотя к полному согласию они еще не пришли. Жилища на горах оставались полупустыми — народ продолжал разбегаться и не спешил возвращаться под родной кров, ибо не знал, чем кончится все дело с русью и деревлянами. Почти все знатные жители Горы еще удерживались в качестве заложников. Немного придя в себя, полянская старейшина собралась на совет, но мало кто мог что-то предложить. Со смертью Аскольда поляне остались без собственного князя, и не на кого было указать как на его законного преемника. За неимением сына или брата им мог бы стать муж его сестры — но это Борислав деревлянский! Им мог бы стать новый муж его вдовы — но где она? Кого родила княгиня, если уже родила, сына или дочь? Снова хотели звать на киевский стол Белотура, теперь уже единственного наследника старинного рода, но ведь ему придется силой выбивать русь с Горы, а чем это обернется для ее жителей? Все сгорит, все! И умами все прочнее овладевала мысль, что признать князем Ольга будет наименьшим злом.

— Не признаем русина — Деревлянь нами завладеет! — кричал боярин Избыгнев, и его шумно поддерживали старейшины, понимавшие, что первым делом предъявлять права на осиротевшее племя явится Мстислав и его сыновья. — Деды наши с ними бились, так неужто мы уступим, дедов опозорим?!

— Разве можно русина пришлого над собой признавать?

— А то не было у нас князя-русина? Отцы наши приняли его, и чего же нам не принять?

— Нет нашей воли, чтобы Мстислав деревлянский полянами владел!

— Не хотим Мстиславова сына!

Старая вражда пустила настолько глубокие корни, что полянам легче было смириться с тем, чтобы ими правила пришлая русь, чем соседи и старинные сородичи-деревляне. Надумали вскоре спросить воли богов, и слово взял волхв Судимер.

— Приходила уже русь заморская, чтобы править землей полянской, и поглотила полянская земля-матушка русь пришлую, и своей сделала, — сказала он. — Будет на то судьба — и новую русь поглотит земля наша, и то ей на пользу пойдет. А вот если уступим деревлянам, то они поглотят нас. Имени полян на земле не останется, будет одна Деревлянь здесь.

О приглашении Белотура больше речи не заходило. Самые умные из старейшин уже смекнули, что новый князь из руси, не имеющий здесь корней и поддержки, будет зависим от старейшин, во власти которых примирить с ним народ. Так же, как это однажды случилось тридцать лет назад: и многие из нынешних старейшин сами хорошо помнили приход князя Улеба Дира. А значит, смерть Аскольда для них не беда, а скорее радость, случай выторговать у его преемника более выгодные условия для себя. И вскоре нарочитые мужи толковали об условиях, которые нужно выставить руси: чтобы платить новому князю меньше дани, чтобы ходить с ним в походы и получать долю в добыче, чтобы требовать с него обеспечения безопасности их товаров в заморских поездках. А поскольку уже прошел слух, что князь руси собирается в поход не куда-нибудь, а за Греческое море, в богатые земли, то у всех загорелись глаза. Многие помнили рассказы своих отцов, которые присоединялись к дружинам руси, приходившим по Днепру с севера и уходившим дальше, в Греческое море, после чего греки еще долго рассказывали разные ужасы про «кровожадный народ рос». Иногда эти дружины вовсе не возвращались, сложив головы в чужом краю, но порой им везло и они привозили огромную добычу. У иных старинных родов еще хранились кубки греческой работы, привезенные удалыми дедами или купленные уже здесь у русинов, а боярин Гордезор щеголял в очень дорогом позолоченном обручье с самоцветными каменьями, красными и серовато-зелеными, чему завидовала вся волость. И теперь он первый жаждал пойти в такой же поход с новым русским князем — тот ведь доказал свою отвагу, удаль и удачу!

— Аскольд-то наш робок был, — начали поговаривать. — От соседей едва отбивался, куда ему было в походы ходить! Да и с греками дружил все, а те его добру научили — богов не почитал, жертвы приносил плохо, вот боги и покарали его!

— Этот новый-то половчее будет! Его еще и ждать не начали, а он уж тут как тут, будто с дерева слетел!

— Вот бы и на греков так!

Примерно это они и сказали самому Одду, когда он собрал их на пир, устроенный при помощи старых Аскольдовых запасов.

— Я мог бы убить вас всех, забрать все ваше имущество, а ваших жен, детей и челядь продать грекам, когда пойду в поход, — сказал Одд старейшинам. Он сидел на княжьем столе, упираясь ладонями в колени и слегка подавшись вперед, из-за чего напоминал готовую к броску хищную птицу. На нем была лучшая рубаха, ярко-синяя с золотой вышивкой, на шее — серебряная гривна, на руках — перстни и браслеты, чтобы все видели его богатство и удачу. Франкский меч с узорной рукоятью на богатой перевязи висел на плече, упираясь в пол. Старики стояли перед ним, а их окружали хирдманы Одда с оружием наготове. — Я сделал бы так, как всегда делал в тех странах, куда приходил за добычей. Когда я уходил, за моей спиной оставались только мертвые тела и догорающие развалины. Но с вами я поступил иначе, потому что я намерен остаться здесь, и мне нужна живая земля, которой я буду править. Живая, многолюдная и богатая. Я знаю, как сделать вашу землю богатой и могущественной, такой, что все соседи будут бояться и почитать вас, как вы веками были вынуждены бояться их. Если вы тоже хотите этого, становитесь моими людьми. Если же не хотите — я отправлю вас пировать на тот свет к предкам, а на ваши места найду других людей, посмелее.

— У нашего князя Аскольда была жена из ладожской старейшины, с тем родством наше богатство прирастало, — сурово ответил ему боярин Живибор. — А ты как думаешь нашу землю обогатить?

— Я почти женат на старшей сестре вашей княгини. — Одд усмехнулся. — На старшей дочери ладожского воеводы Домагостя. И муж моей сестры, Хрёрек конунг, тоже теперь живет в Ладоге. Они вместе добывают столько мехов, воска, меда и прочего товара, что едва могут увезти. Вы будете получать все это по-прежнему, даже больше прежнего. А если нам не хватит товара для торговли с греками, мы заплатим им ударами наших мечей. Ну, вы пойдете со мной как мужчины и воины или мне придется везти вас как рабов, с веревкой на шее?

На том пиру Одд сын Свейна по прозвищу Хельги был признан киевским князем и впервые принес жертву богам от племени полян. Многие были в растерянности, но от Одда исходило ощущение такой силы и уверенности, что он подчинял себе, даже не произнося ни слова. Его появление здесь было подобно удару молнии: быстрота и внезапность, с которой он возник будто из ниоткуда, убил Аскольда и захватил власть в городе, делали все эти события похожими на страшный сон. Во многих весях еще ничего об этом не знали и думали, что в Киеве по-прежнему сидит Аскольд, а те, кто знал, уже рассказывали, будто князь Ольг прилетел на туче черной и сошел с нее в громе и молниях, а за ним воинство небесное, и сил у него видимо-невидимо. Говорили даже, что это сам Перун явился в облике русина, чтобы заслонить полян от деревлянского войска. Ради победы над привычным врагом поляне готовы были примириться даже с русью. Да и разве не из руси был родом их покойный прежний князь?

— А коли они на сестрах родных женаты, стало быть, свояки, так он ему и наследует, — уже толковал Угор, знаток обычаев и покона.

И все обрадовались этому решению, которое делало власть Одда почти законной. О том, что он убил свояка, люди предпочитали не вспоминать, радуясь уже тому, что больше почти никто не пострадал, что обошлось без большого кровопролития и полного разорения. А поскольку отцы при почти таком же положении дел приняли русского князя Дира, предпочтя его деревлянским князьям, то почему же теперь не принять русского князя Ольга? Деды-то лучше знали, как поступить, а что освящено волей предков, то и законно.

Но князь Мстислав об этом ничего не знал и считал именно себя и своего сына единственными законными наследниками Аскольда. Равно как не знал он и о том, что плесковский князь Волегость со своим войском уже подошел, увеличив рать Одда почти вдвое.

Конечно, у него хватило ума оценить соотношение сил. Не приближаясь к киевским горам, он устроил стан поодаль и тайком послал кое-кого из своих людей к полянским старейшинам. Он рассчитывал на то, что в Киеве сейчас вообще нет надежной власти, что захватчик не имеет никакой поддержки и все они, и местные, и пришлые, станут легкой добычей. Вид киевских гор, без следов пожаров и разорений, удивил деревлян. И когда те завели речи о том, что поляне и деревляне, как родичи, должны вместе встать против руси, их выслушали без большого восторга. А боярин Живибор, не теряя времени, отрядил сына Светима к князю Ольгу, чтобы тот передал ему речи Мстиславовых посланцев.

Правда, все рассказать сразу ему не удалось.

— Он говорит, что княгиня Дивомила у них? — воскликнул Вольга, едва услышав имя Мстислава.

— О княгине речи не было, — несколько растерялся Светим. — Велел-де сказать князь Мстислав, что они, деревляне, родичи-де нам, полянам, и потому надлежит нам жить в любви…

— Я ему покажу любовь! — Вольга, не находивший себе места, порывисто шагнул вперед.

Он испытал чудовищное разочарование, придя наконец в Киев и не обнаружив здесь Дивляны, и Одд с трудом удерживал его от немедленного похода в Деревлянь, пока обстановка не прояснилась. Они, разумеется, тоже знали, что деревлянское войско подошло к днепровским горам, и только поэтому Вольга все еще оставался на месте. Одд убедил его, что гораздо вернее будет разбить Мстислава здесь, а потом уже идти в беззащитную деревлянскую землю, чтобы найти там Огнедеву.

— Выясни, что с ней, где она! — велел Вольга Светиму. — Нет, я сам пойду! Где этот человек?

— Стой! Табань! — Одд поспешно метнулся следом и схватил Вольгу за плечо. Тот в ярости обернулся, но Одд держал крепко. — Сумасшедший! Замри, если не хочешь все испортить!

— Испортить! — Вольга сбросил его руку. — Я только хочу получить то, что мне было обещано! То, ради чего я пошел в этот поход, уговорил своих людей, обманул ладожан, бросил невесту, с которой меня обручил еще отец! А ее здесь нет, и выходит, что я все это сделал зря! Я не для того шел через весь свет, чтобы любоваться этими горами!

Он чувствовал себя обманутым и не мог отделаться от мысли, что Одд в этом виноват, хотя тот, конечно, никак не мог отвечать за решение Аскольда отправить семью в руки старинного врага. Но встречу с Дивляной обещал ему Одд, а исполнить обещание оказался не в силах.

— Ты получишь свою женщину, если сам все не испортишь! — заверил его Одд. — Деревляне не обидят ее, потому что в ней заключены права на эту землю. Она нужна им. Но они не знают о том, что она нужна и тебе! Поэтому они просто прячут ее где-то. Но когда мы разобьем их, она окажется в наших руках вместе с их собственными женщинами и прочим имуществом. А чтобы мы разбили их, ты сейчас должен сидеть тихо и не мешать мне.

— Что ты собираешься делать?

— Помочь этому Мисти конунгу… Мисти… Мистис… лейву… какие у вас трудные имена, тролли б их взяли!.. погубить самого себя. Послушай, значит, этот Мисти конунг хочет, чтобы поляне поддержали его в битве со мной? — обратился он к Светиму.

Синельв из Свинеческа переводил; Вольга угрюмо молчал, слушая.

— Вроде такие речи ведет, — подтвердил Светим.

— Передай твоему отцу: пусть делает вид, будто склонился на доводы Мисти конунга и готов поддержать его, — распорядился Одд. — Более того, я хочу, чтобы и другие знатные люди послали к Мисти конунгу и передали, что готовы выступить на его стороне.

— Но как же… — Светим вытаращил глаза. — Ты ведь — наш князь теперь… Мы клятвы принесли…

— Я — ваш князь и хочу, чтобы я и мои люди одержали победу, пролив как можно меньше своей крови. Если Мисти конунг будет рассчитывать на вашу поддержку, мы легко заманим его в ловушку. А если вы откажете ему в поддержке, он ведь может уйти назад, в свою землю, а там его довольно трудно достать. И эта вражда будет продолжаться до самого Затмения Богов. Если вы послушаете меня, мы покончим с ним сейчас. Вот что, передай, что я зову всех хёвдингов к себе на совет. Я сам расскажу им, что нужно делать.

— И выясни, что с княгиней Дивомилой и где она, — добавил Вольга.

— Да, это вполне законный вопрос. — Одд кивнул. — Ведь поляне хотят знать, что с женой и детьми их прежнего конунга?

В ближайшие несколько дней многие из полянских старейшин побывали в стане Мстислава и заверили его в своей готовности выступить на его стороне. О княгине выяснилось, что она благополучно родила мальчика, а сейчас находится у Мстислава в Коростене и что тот готов даже сам взять ее в жены, если это подкрепит его права в глазах полян. Но эти новости Одд постарался скрыть от Вольги, чтобы тот не впал в боевое безумие.

Сам же Мстислав день ото дня крепче верил в свою победу. Полянские старейшины обещали ему поддержку, а к тому же у него имелось средство лишить засевшего на Горе русского князя его первого и главного союзника — плесковского князя Волегостя. В последний вечер перед началом похода Незвана сообщила ему новости, которые он, будучи во хмелю, поначалу принял за пустые бабьи сплетни, но наутро, на более трезвую голову, осознал их ценность. Аскольдова жена прежде была обещана Волегостю плесковскому, и тот до сих пор ее не забыл. Ему нужна именно она — а значит, посулив отдать вдову, он лишит князя Вольгу причины воевать дальше. Разумеется, отдавать Дивляну, а с ней и права на Киев, Мстислав не собирался. Но зачем кривичу об этом знать?

Ободренный Мстислав снарядил посольство к Одду и пригласил того на переговоры. Решили встретиться на Подоле, в эту пору почти пустом. Старший князев сын, Доброгнев, считал опрометчивым являться туда, где сейчас хозяевами были русь и кривичи, но Мстислав его не поддержал.

— Если мы на землю киевскую ступить боимся, как тогда будем править здесь! — воскликнул Борислав, уже почти считавший себя князем полян. И раньше-то не робкий, он после удачного похищения сестры своего врага и женитьбы так высоко задрал нос, что самому Перуну весьма неохотно уступил бы дорогу. — Это моя земля! Я тут никого не боюсь!

— И люд полянский за нас, — подхватил Мстислав, любовавшийся отвагой своего младшенького. — Нечего русинам думать, будто мы их боимся. Сами пусть нас боятся. Они здесь никто, дунь — и свалятся, а у нас все права!

— То-то и боязно, — вздохнул Доброгнев, уже видя, что отца и брата не переспорить. — У нас все права — потому-то мы им и мешаем, будто кость в горле.

— Люди все за нас! Слышал, от Аскольда отступились поляне, потому что свою княгиню обидел, а княгиня-то у нас! Не зря мы колдунью пять лет привечали — отплатила добром! Такую удачу в наши руки привела! Теперь и вдове бы мужа дать. Не хочешь, сыне? — Мстислав игриво подтолкнул старшего локтем в бок.

— У меня своя жена молода, только что родила, — буркнул тот, вовсе не обрадованный предложением.

Его не оставляло предчувствие, что при всей своей красоте, молодости, знатности и прочих достоинствах киевская княгиня Дивомила принесет им одно горе и лучше было бы оставить ее там, где она была. Что толку брать с Аскольда заложников? Ведь у него и так за спиной русь и кривичи, куда ему было деваться!

Условились, что каждый из князей может взять с собой ближнюю дружину, — для них на длинной подольской отмели места хватало. Основные части того и другого войска остались в станах поодаль — со всех сторон киевские горы были окружены дымами бесчисленных костров, из-за чего сразу становилось ясно, что город плотно обложен врагами. Даже странным казалось, что этот небольшой городок, едва ли не меньше Коростеня, привлек к себе такое внимание многих могущественных владык.

Сам Киев почти ничего и не стоил. Но тот, кто владел им, получал возможность собирать в своих руках все богатства севера и юга, и потому решимость князей и конунгов биться за поселения на днепровских кручах никого не удивляла.

Когда лодьи Мстислава показались на реке, вожди пришельцев тоже стали спускаться с Горы. Вышло трое на трое: деревлянского князя сопровождали его сыновья, Одда — Вольга и Беривид, внук Всесвята полотеского. У каждого была с собой ближняя дружина человек из двадцати.

— Главное, о чем прошу тебя, — терпение! — Одд незаметно притронулся к локтю Вольги, который с самым мрачным видом смотрел на приближающиеся деревлянские лодьи. — Я понимаю, что тебе хочется переломать этим людям все кости до последней. Но прибереги твой гнев для битвы. Мы получим все — и земли, и власть, и женщин, богатства и славу в веках, о которой можно только мечтать. И ты, и я, и наши дружины, и все наши потомки. Я обещаю.

— Ты что, вещун, что ли? — Вольга бросил на него хмурый взгляд.

Его терпение было на исходе: когда Дивляны не оказалось в Киеве, где он мысленно видел ее все эти четыре года, ему начало казаться, что такой девушки и вовсе нет на свете, а он навоображал себе что-то, наслушавшись сказаний о Солнцевой Деве.

— Пожалуй, да. Разве мои предсказания хоть раз не сбывались?

Молодой князь Борислав выскочил из лодьи первым — ему не терпелось вновь побывать в Киеве, на который он теперь уже почти мог смотреть как на свое владение. Ради такого случая он изменил привычке одеваться просто: теперь на нем была крашеная рубаха с шелковой отделкой и козарский кафтан с широкими полами, обшитыми по разрезам желтым шелком, и с узорными серебряными пуговицами, а за тканый широкий пояс он засунул топор, скорее рабочий, чем боевой, судя по крупным размерам и короткой рукояти. Невысокий, коренастый, он тем не менее выглядел внушительно, а крытую красным шелком кунью шапку, которую стал носить, сделавшись женатым мужчиной, надвинул низко на лоб, что помогало ему смотреть на своих собеседников как бы сверху вниз, горделиво поглядывая из-под меха. Правда, с высокорослым Оддом это не проходило.

И вот Борислав Мстиславич снова стоит на Подоле, возле тропы, ожидая, пока к нему спустится киевский князь. Но — уже другой. И эта мысль помогла отогнать неприятные воспоминания — побитый и плененный в тот раз, Борислав по-прежнему крепко стоит на ногах, да еще и имея права на эту землю, а где его обидчик? Мало что псы кости не растащили!

— Сразу видно лесного жителя — не расстается с топором, — бросил Одд, окинув его небрежным взглядом. Он не сразу сошел с тропы на склоне, а сперва осмотрел киевлян и приезжих с высоты, ясно давая всем понять, кто тут главнее всех. — Скажите ему, что здесь уже не нужно прорубать себе дорогу среди деревьев, он может спокойно отпустить рукоять.

Когда Синельв перевел, полянские старейшины, пришедшие с Оддом, было засмеялись, но вспомнили, что они как бы тайные союзники деревлян, и сдержали усмешки, стали оглаживать бороды, прикрывая ладонями рты, и делать суровые лица. «Вот он, наш князь будущий! — взглядами говорили они друг другу. — Хорош, нечего сказать!» Дерзкий и надменный Борислав, которого они к тому же считали оборотнем, не нравился им. А Вольга, стоявший рядом с Оддом, сверлил деревлян откровенно ненавидящим взглядом, и только мысль о Дивляне, которой он может навредить своей горячностью, заставляла его держать себя в руках.

— Ты и есть князь руси, убивший Аскольда? — спросил Мстислав, выйдя вперед.

— Да, это я, — любезно и почти дружелюбно ответил Одд, и эта любезность пугала больше какой угодно враждебности, потому что за ней стояла полная уверенность в своем превосходстве. — И теперь, согласно старинным обычаям, я получаю все наследство побежденного мной: его земли, скот, челядь, семью и власть над его подданными.

— У князя полян остались другие наследники. И первый из них — это я. Моя невестка, жена моего сына Борислава, приходится сестрой Аскольду, и по древнему праву его власть и добро переходят к нашему роду. И у нас есть силы, чтобы отстоять свои права! — Мстислав взмахнул рукой в том направлении, где осталась деревлянская рать. — Наши деды были братьями. А ты — чужой здесь. Я слышал, что ты собираешься в поход за Греческое море, как это в обычае у вас, русинов. Мы можем заключить с тобой союз. Я предлагаю тебе уйти из этого города, ничего здесь не трогая, и обещаю не чинить тебе препятствий, когда ты будешь возвращаться назад.

— Мои права не меньше ваших, — невозмутимо ответил Одд. — Твой сын женат на сестре бывшего князя, а я — на сестре бывшей княгини, причем старшей сестре. Она ждет в Ладоге вместе с нашим сыном, пока я не велю ей приехать сюда и стать первой из женщин этого племени, а тем самым распространить на все эти земли благословение богов, что она носит в себе. А еще за мной право сильного. Если вы хотите выгнать меня из Кенугарда — попробуйте.

Деревляне, не знавшие о свойстве Аскольда и Одда, молчали в изумлении. А тот продолжал:

— Но я не так глуп, чтобы оставлять за спиной врага, способного подстеречь и нанести мне удар по возвращении. Поэтому, хотите вы или нет, вам придется биться со мной. Ваше войско собрано, мое тоже — завтра на рассвете я посвящу вас Одину, и он рассудит, кто более достоин владеть этой землей.

— Ну что же! — опомнившись, Борислав усмехнулся. — Отпускали мы тебя добром восвояси, не хочешь — твоя воля! Не хочешь уходить — здесь и останешься, у нас земли на всю русь хватит… где закопать.

— И не вздумайте убежать и спрятаться в ваших чащах, — предостерег Одд, и взгляд его светло-серых глаз стал холоден и остр, как отточенная сталь. — Я найду вас, выволоку за хвост из норы и сдеру шкуру, чтобы никто больше не смел покушаться на то, что мое по праву.

— Очень мы тебя испугались! — Мстислав насупился. — Волк заморский! Свою шкуру крепче держи!

— У меня их несколько! — Одд усмехнулся, вспомнив волчью шкуру, которую, бывало, надевал в битву вместо плаща, чтобы нагнать больше страху на противников.

— Но я еще не все сказал. — Мстислав бросил взгляд на молчащего Вольгу. — Отчего же никто из вас не спросит, где жена Аскольдова?

— Что? — Вольга вскинул глаза.

Мстислав увидел, как тот переменился в лице, и усмехнулся: бабья болтовня не обманула.

— Она, жена Аскольдова, княгиня Дивомила, у нас в Коростене теперь живет, — продолжал он. — И дети ее с ней. Баба молодая, красивая, как солнышко красное, и боги ее любят. Иные молодцы все что хочешь отдали бы, лишь бы такой белой лебедью завладеть. Не хочет ли кто из вас ее за себя взять?

Он посмотрел сперва на Одда, потом на Вольгу, потом даже на Беривида и подмигнул последнему, отчего отрок смутился и отвел глаза. А Вольга побледнел и шагнул вперед, безотчетно сжимая рукоять варяжского меча у пояса.

— Мы хоть и в лесах живем, но дело торговое тоже знаем! — с хитрой усмешкой продолжал Мстислав. — Не с пустыми руками пришли. Меняю белу лебедушку на Киев-город! Нужна кому? — Хитро прищурившись, он теперь уже прямо взглянул на Вольгу. — А коли не нужна… Моя теперь воля над ней. Захочу — за себя возьму. Захочу — мужику в веси отдам. А захочу — рабой своей сделаю, заставлю заходы скрести. Или продам за море Хвалынское. Она бабенка молодая да ладная, за такую козары враз чистым серебром отсыплют!

— Да если ты хоть пальцем к ней прикоснешься, хрен старый…

Это было больше, чем Вольга мог выдержать. Позабыв о предостережениях, он резко шагнул вперед, поднял руки, будто намеревался сгрести Мстислава за бороду.

Тот при всем своем показном добродушии все это время напряженно ждал выпада и был готов защититься. Ловкости он с годами почти не утратил, и в его руке мигом оказался меч.

А когда Вольга увидел прямо перед собой обнаженный меч, он вообще перестал думать. Сработала привычка воина — он мгновенно выбросил в сторону левую руку, и кто-то из кметей подкинул ему копье. Поймав его на лету, Вольга устремился к Мстиславу, прикрываясь древком копья вместо щита, — на первый случай сойдет. У Мстислава никакого щита вовсе не было, он подставил клинок под удар Вольги. Зазвенела сталь.

Но обнаженные мечи увидели и все остальные. Их блеск, звон первого столкновения клинков подали всем знак не хуже боевого рога — началось! Люди даже не услышали и не успели понять, что дало повод извлечь оружие из ножен, но повод и не был важен, главное — началось то, чего ждали все до последнего человека. По рядам дружин прокатилась волна движения, и мигом в руках оказались топоры, взмыли на уровень плеч прислоненные к ногам щиты, копья выставили жала.

— Бей русинов! — заорал Борислав, выхватывая из-за пояса собственный топор, уверенный, что его клич подхватят все киевские горы.

— Бей деревлян! — закричал первым Избыгнев.

— За княгиню нашу! — рявкнул Воибор, вскидывая топор в левой руке.

На деревлян бросились со всех сторон — в том числе и оттуда, откуда они ожидали помощи. Своими угрозами Дивляне Мстислав надеялся только растревожить Вольгу и заставить его отколоться от Одда, который, конечно, не согласился бы променять Киев-город на вдовую княгиню. Но перегнул палку с угрозами — она сломалась с оглушительным треском, и на него обрушился гнев не только Вольги, но и всех киевлян. Мстислав недооценил любовь к ней и бывшего жениха, и полянского племени. Деревлян и раньше не любили: за все старые обиды, за ссоры по поводу земель и дани, за свой страх перед оборотнями, за умыкание невест без уговоров. И за Огнедеву, похитив и держа в плену которую деревлянские князья стали в глазах полян ничем не лучше Змеища Горынища из кощун.

На всем Подоле, между рекой и склоном горы, завязалась битва. Но деревлян, как и в прошлый раз, было меньше: князья руси и кривичей привели с собой только ближние дружины, равные по численности деревлянским, но на их сторону встали киевляне. Как и тогда, весной, на каждого из деревлян приходилось по нескольку противников, но нынешнее ожесточение и ярость намного превышали прежние.

Только Доброгнев, быстрее понявший, что происходит, сумел прорваться к воде и с несколькими детскими вскочил в лодку. Тот, кто оттолкнул ее от берега, тут же на ходу получил копье в спину и рухнул лицом на дно, полоская ноги в воде, но все же лодка отошла от берега. Еще один гребец был убит стрелой, другой ранен, однако в лодке нашлась пара щитов, и сам Доброгнев прикрывал товарищей, налегавших на весла. Из более чем полусотни деревлян, высадившихся сегодня утром на Подол, ушли только четверо. Вслед им летели угрозы и брань — копья поляне берегли.

— За ним! — Вольга, едва обтерев меч и сунув в ножны, сам принялся толкать одну из лодок на воду. — Живее!

— За ними! — Одд кивнул. — Мы убили их князей и должны разбить войско, пока они не опомнились. Труби, Торд!

Над горами пронесся звук боевого рога, поднимая войско…

Мстислав и сын его Борислав ничего этого уже не слышали. Их тела лежали неподалеку от того места, где совсем недавно пролилась кровь князя Аскольда — их врага, соперника, союзника и родича поневоле. Причем поляне обрушились на деревлянских князей с такой яростью, что тела были изрублены самым изуверским образом — у старого голову потом нашли в десятке шагов от тела, руку — чуть ли не у воды, а у молодого кунья шапка была вбита внутрь рассеченной почти пополам головы, обрывки нарядной одежды в многочисленных глубоких ранах смешались со внутренностями… Против разъяренной толпы и хваленая выучка лесных воинов не помогла. Даже Одд Хельги, всякое повидавший и ко всему привыкший, и то слегка поморщился, когда уже вечером его хирдманы разобрали груду тел, чтобы не оставлять такое количество злобных мертвецов у самого порога дома.

— Так это и есть человек, взявший в жены сестру Аскольда, я не путаю? — Одд кивнул на тело старому Угору, которого позвали убедиться, что деревлянские князья мертвы.

— Он самый. — Старик держался за горло и отводил глаза.

— Ну, вот она и стала вдовой! — с явным удовлетворением от хорошо сделанного дела заключил Одд. — Теперь ничто не мешает мне взять ее в жены. Я ведь обещал вам, что все уладится, лишь дайте мне немного времени.

Полянские нарочитые мужи закивали. Уж что верно, то верно — русский князь Одд Хельги прекрасно умел устраивать свои дела.

Но самого Борислава и его отца уже не заботило то, что женщин их рода заново выдают замуж над едва остывшими телами. Со всем земным они расстались навсегда, и теперь перед их глазами простиралось бескрайнее поле, усыпанное серым пеплом, с полыхающим вдали багровым огнем, а рядом текла широкая река с темными, почти неподвижными водами. И здесь их ждала та, кого они приняли за саму Марену, явившуюся им в облике женщины с головой волчицы.

— Служила я вам прежде, теперь в последний раз послужу, — странно знакомым голосом сказала она и опустила кудес на воду донцем вниз, будто лодку. — Садитесь, душеньки. Повезу я вас за тридевять земель, за горы высокие, за реки текучие, чтобы идти вам, не оглядываться. Души Родовы, от Рода вы взяты и к Роду вам путь лежит.

Но оба они уже утратили память о том, кто эта женщина и в чем состояла ее прежняя служба им… Зато она помнила свой долг перед теми, кто стал ее очередной платой за помощь могучего владыки, ее истинного повелителя — Зверя Забыть-реки.