Глава 8

Миновало еще несколько дней, рати не двигались, выжидая, пока настанет наиболее благоприятный день для принесения жертв и поединка князей. Дружина обжилась в своем прибрежном стане: пара десятков отроков каждый день ездила на лов, в Днепр закидывали сети. Кунота и Долговица ходили за грибами, приносили в туесках малину, и Велем, раздобыв в ближней веси немного меда и бочонок, сам поставил бражку, чтобы было чего пить по вечерам. Одна только Дивляна скучала, не имея возможности выйти из шатра без паволоки, и лишь на заре, умываясь под ивами, могла взглянуть на белый свет. Всех развлечений ей было — глядеть из тени под пологом, как шевелится жизнь в станах на широком поле, как отроки хлопочут у костра да играют в кости в свободное время. Чаще всего ее взгляд следил за Белотуром; нередко он, будто притянутый этим взглядом, подходил, садился рядом на овчину, заводил с ней долгие разговоры — тогда время шло побыстрее. Но если Белотур уходил из стана по делам, Дивляна отчаянно скучала, дулась и ныла, упрашивая, чтобы ее выпустили в лесок хоть и в паволоке — там, в чаще, где никто не увидит, ведь можно будет снять! Но Белотур и Велем не поддавались на ее уговоры. И оказались правы, в чем Дивляна вскоре убедилась.

Случилось происшествие, на первый взгляд, странное. Среди пленниц, привезенных из поселка старой Норини, была одна молодая вдова, лет двадцати, по имени Снегуле, потерявшая мужа в день битвы Ольгимонта с Жиргой и при дележе добычи доставшаяся в числе других Белотуру. Это живая бойкая женщина в род Норини попала благодаря замужеству, вынесла все невзгоды, достающиеся на долю невестки в доме строгой свекрови, и потому не стала сильно убиваться, лишившись всего этого. Она происходила из голядского рода, который не чурался общения со словенами, и даже могла говорить по-словенски, потому вечера, когда все дела были закончены, проводила за болтовней с Кунотой и Долговицей.

Вечером, уже в темноте, Куноте и Снегуле понадобилось пробежаться до ближайших зарослей, где была вырыта яма, посещаемая дружиной по нужде. От края стана, от ближайшего шатра, кусты и яму отделяло всего-то шагов двадцать-тридцать, но женщинам было страшно идти через кусты опушки в темноте, и Мокрята пошел их провожать. Снегуле, которой уже не терпелось, первой подбежала к яме, двое других еще пробирались по тропинке. И вот когда она едва подобрала подол рубахи, две темные фигуры бросились на нее из кустов — схватили, подняли на руки и поволокли в гущу зарослей. Снегуле дергалась изо всех сил, укусила ладонь, зажавшую ей рот, и завопила во весь голос, мешая голядские слова со словенскими:

— Падеките! Гяльбикит! Помогите, помогите! Люди, на помощь!

Мокрята с криком кинулся на зов сквозь кусты напрямую, Кунота с таким же громким воплем метнулась назад, к кострам. Но, когда отроки с копьями и топорами устремились по тропинке, Мокрята и Снегуле вышли к ним навстречу — целые и невредимые. Женщина была напугана и слегка помята, белое головное покрывало съехало на лицо, и она торопливо поправляла убор, запихивая волосы под полотно.

— Что там такое? — Велем и Стаяня тоже вышли к ним. — Что случилось?

— На нее напали! — возбужденно воскликнул Мокрята, держа женщину за руку и мешая ей поправлять помятую одежду. — Ее хотели умыкнуть! Двое!

— Кто это был?

— Дивьи мужики, — плача и смеясь от испуга и возбуждения, отвечала Снегуле. — Схватили, зажали!

— У них была половина туловища? — криво ухмыляясь, спросил Стояня.

— Ней… — подумав, ответила женщина. — Руки были четыре, не две. Но пахнет… мешкой.

— Мешком? Они были в мешках?

— Да ней! Мешка — медведь. В медведьей шкуре были они! — От пережитого потрясения Снегуле путалась и говорила по-словенски хуже обычного.

— Но почему же тебя отпустили? — первым делом спросил Белотур, когда все вернулись к кострам и там объяснили причину ночных криков.

— Так она вопила, как шишимора! — смеялся Стояня. — Здесь все слышно было!

— Подумаешь — вопила! Двух мужиков, да еще дивьих, одна баба напугала криком? — Белотур в это не верил. — Мокрята где был?

— На тропе. Шагах в десяти.

— И ты один, ну, еще девка с тобой. А их двое, и у них за спиной лес. Унесли бы — и поминай как звали. Как же ты вырвалась? — спросил Белотур у голядки, которая в это время расправляла свой подол и внимательно его разглядывала в свете костра.

— Да я не вырвалась! Эти рипужос меня наземь бросили!

— Уронили?

— Или уронили. Не знаю. Я знаю, что мне теперь очень надо идти мыться! — Снегуле в негодовании потрясла мокрым подолом. Ведь негодяи набросились на нее, когда шла к яме по небольшому, но важному делу, а от страха и неожиданности… все случилось само собой.

По такому случаю стоявшие вокруг отроки начали смеяться, и женщина удалилась к реке, ругаясь и тоже смеясь над своей незадачей.

— Скажи спасибо дивьим мужикам, что не в яму уронили! — хмыкнул ей вслед Битень. — А то долго отмывалась бы!

— Подите с ней кто-нибудь, а не то водяные умыкнут! — крикнул Велем. Еще трое или четверо отроков пошли вслед за Мокрятой, со смехом обсуждая происшествие.

— Велыпа! Иди сюда! Что там такое! — Дивляна, выглядывая из своего шатра, отчаянно звала кого-нибудь, кто ей разъяснит причину всеобщего переполоха. Крики из чащи она слышала вместе со всеми, но потом общий гомон заглушил для нее объяснение Снегуле.

— Поди сюда, — Белотур позвал Велема и подвел его к шатру Дивляны.

— Что за дурни? — Велем, перестав смеяться, возмутился. — Кабы не ночь, взял бы я парней десяток и пошел бы поискал, что за дивьи мужики наших девок крадут! Сегодня голядку, завтра…

— Вот именно! — подхватил Белотур. — Чего они ее отпустили, если баба была нужна?

— Орала…

— Да хоть оборись! Ты что, маленький? Зажать рот, чтобы по звуку не нашли, и неси в лес, делай что хочешь! Не потому ее бросили, что орала. А потому что орала по-голядски! — Белотур обвел взглядом лица Велема и Дивляны, сидевших перед ним на кошмах.

— Это точно! — поддержал подошедший Гребень.

— Вот и я подумал: на кой леший бабу в дружинном стане воровать? — Битень почесал в бороде. — Поймают — оторвут все под корень, и баб не понадобится! Вон, в Свинеческ поди, там полоном торгуют, купи себе и забавляйся!

— Им была нужна не просто баба. И не голядха. А ты, красавица наша! — Белотур посмотрел на Дивляну. — Видно, ждали, пока ты к яме пойдешь. Видят — на голове что-то белое, решили, твоя паволока. У Куноты коса, у Долговицы повой, убрус только у голядки. А как она заорала, то поняли, что промахнулись. Ну и бросили ее. От неожиданности. Теперь ясно тебе? А говоришь, скучно!

— Это кому же я понадобилась? — удивилась Дивляна, не совсем веря, но испытывая сильное беспокойство.

— Да мало ли кому!

— Станиле! — тут же сказал Велем, и Стояня с Гребнем закивали, выражая согласие. — Больше некому. Я видел, он на пиру об нее все глаза сломал.

— И с разговорами лез, харя ужасная! — поддержал Стояня. — Так и тянуло ему кочан затылком наперед развернуть, чтобы на Тот Свет глядеть было сподручнее.

— Да я ему… — Велем вскочил.

— А не докажешь! — охладил его пыл Белотур и на всякий случай, не вставая, ловко поймал за руку, чтобы не побежал ломать дрова прямо сейчас.

— А я и не собираюсь! Тут не суд под дубом Перуновым!

— Сядь! — Белотур с силой нажал на его плечо. — Тут не дуб Перунов! Тут гораздо хуже! Он уже Громолюда на поле вызвал — тоже хочешь?

— А могу и на поле! Или думаешь, я боюсь? — запальчиво воскликнул донельзя возмущенный Велем.

— Боишься ты или нет — мне все едино. А вот если он тебя на том поле и положит, кто сестру в Киев повезет и будет замуж отдавать?

— Да вон… — Велем хмуро кивнул на Гребня, который тоже был женатым мужчиной невестиного рода и мог отдать ее мужу. Но при мысли, что это важное дело достанется Гребню, Велем заметно поостыл.

— Лучше давайте думать, как ее уберечь, коли такое творится, — внес предложение Селяня, в свои пятнадцать умный и рассудительный не по годам. — Видно, надо, кроме общих дозоров, еще возле ее шатра отроков ставить.

— Поставим и возле шатра. — Белотур кивнул. — Мои с вашими будут в очередь сторожить.

— Может, и к яме ее не пускать больше?

— А как же… — жалобно пискнула Дивляна. — И так по полдня терплю…

— Нужной горшок тебе выделим, девки вынесут!

— Издеваешься? — Дивляна чуть не заплакала. — Хоть и шатер, а все-таки это наш дом, что же, совсем без совести — в доме… Я же не хворая-безногая!

— Чуров тут нет, никто в обиде не будет. А не то очнешься, краса моя, в доме у Станилы — это лучше?

Пока уговорились на этом, выставили двойные дозоры и разошлись спать. Но Белотур считал, что этого недостаточно. Что-то ему подсказывало: в неудавшемся похищении виноват именно князь Станила и его истиной целью действительно была Огнедева. А Станила — человек упрямый и решительный. Если задумал, не отступит — сам признался. Полночи Белотур ворочался, понимая: что-то необходимо предпринять. Уехать сейчас он не мог: этого ему не простят ни Громолюд, ни Радим, а с ними, особенно с родичами жены, приходилось считаться. Что будет — только боги весть. Ограничится ли все поединком двух князей или дело дойдет до всеобщего побоища? Имея на руках невесту брата, он вдвое сильнее не хотел такого исхода. Помешать этому едва ли получится. Уехать нельзя. Спрятать ее куда-нибудь? Но где здесь, в чужой земле, найти надежное место, такое, где ее можно оставить со спокойной душой? Зная, что Станила ее там не найдет и оттуда не достанет? Такого места Белотур на примете не имел. Чуть не до утра он ломал голову, и когда наконец заснул, то в сонных видениях милосердные боги наконец подсказали ему выход…

Утром, когда Велем поднялся от реки, утираясь после умывания рукавом, Белотур отвел его в сторону.

— Думал я, думал и надумал, — сразу начал он. О чем — Велем и сам догадался, потому что его мысли вращались вокруг того же предмета. — Обманулись дивьи мужики один раз — и хорошо, пусть и дальше обманываются. А мы им поможем. Надо найти девку похожую, и пусть пока с нами будет. Станила ведь лица Дивляны не видел? И вообще никто здесь ее не видел. По волокам слух идет, что Огнедева — красивая, с голубыми глазами и рыжей косой. Если найти другую девку, с голубыми глазами и рыжей косой, — будет случай, сойдет за нее.

— Да где же такую взять? — Велем удивился. — Чтобы и красивую, и с рыжей косой!

— Можно не очень красивую. Под паволокой любая шиши-мора красавицей покажется. Главное, чтобы на словах все совпадало. Глаза голубые, коса рыжая. Словенку, конечно, чтобы говорила чисто. И чтобы никто ее здесь не знал! Я слышал, в Свинеческе полоном торгуют. Пойди-ка туда сегодня да погляди, нет ли на продажу девки подходящей? За ценой не стой, я половину дам. Не понадобится — ну лишняя роба княгине не помешает.

— Ты что же, хочешь дальше чужую девку под паволокой выводить? А Дивлянку куда?

— Может, и выводить. А там видно будет, как все сложится. Но пусть под рукой будет. Пусть первой в кусты ходит: если что, ее и возьмут!

— Ладно, будь по-твоему. — Велем в задумчивости еще раз провел рукавом по мокрым волосам. — Что-то в этом есть. А то Станила, хрен березовый… не доверяю я ему!

Легко сказать — найди такую девку! Похлебав каши, Велем надел хорошую зеленую верхницу, заколол вотолу варяжской серебряной запоной, чтобы было видно, что он не голь какая-нибудь, и, взяв с собой Стояню и Опенка с Осташкой, направился к видневшемуся вдали Свинеческу. Предлог он придумал: все уже знали, что три воеводы по дороге разорили несколько поселков в угодьях старого Тарвиласа и вывезли оттуда десятки пленных. Некоторых лишних он и сам подумывал продать, а теперь мог попытаться обменять нескольких парней на девок — если найдутся подходящие.

Но в Свинеческе, хоть там и проживал известный в округе торговец полоном по имени Синельв, ничего пригодного не нашлось. Только когда раздосадованный Велем уже собрался восвояси, местный кузнец припомнил:

— Проезжал тут еще один, вроде с Лучесы, хотел на Десну перебираться, так он полон вез, я так слышал. Мимо нас ехал, а свояк Туродов их вел через волоки. У него, сказывал, девки были.

— Давно они уехали?

— Да нет, вот сразу, как вы пришли. Он за день до того ушел. Если что, то и догонишь. У него девок много, а отроков на веслах мало, медленно идет.

— А звали его как?

— Варяг был. А звали Турод — как нашего, я потому и запомнил. Только, если что, я ничего не говорил!

Битень тем временем послал пару отроков как бы невзначай прогуляться до урочища, где разбил стан князь Станила, и те приметили, что многие из его ближней дружины носят накидки из медведины. Примерно такие, какие успела нащупать на своих похитителях Снегуле. Это был еще один повод задуматься, и Велем уже без уговоров стал собираться вслед за тем неведомым Туродом — Тороддом, надо думать, — который увез на восток пленниц, как сказали, из земель западных кривичей. Может, хоть одна рыжая найдется? Выбирать было не из кого: свои пленницы — белобрысые голядки, к тому же не говорящие по-словенски. А попробуй он сторговать девушку в одной из окрестных весей или даже, допустим, десятую дочь отдадут по бедности — об этом немедленно всем станет известно, и днем раньше или днем позже кто-нибудь признает поддельную Огнедеву в лицо. Нужна чужая. А когда ты сам тут чужой и никого не знаешь — задача, как в кощуне! Впору идти в лес искать избушку на курьих ножках, чтобы ее страховидная хозяйка тебе дала путеводный клубочек. Да и то — лесная баба свою мудрость скорее для Станилы прибережет, он ей почти что родной внук…

— Коня тебе надо, — сказал Белотур, выслушав его. — На веслах грести вверх по реке — не догонишь. Нам не до зимы тут сидеть!

— Коню дороги нужны. Или хоть тропинки. А я их не знаю!

— Это да… — Белотур запустил пальцы в волосы, будто хотел таким образом расшевелить мысли. — Пошли к Ольгимонту.

Ольгимонт охотно согласился отпустить с Велемом Званца, Лосятиного сына, — отрока из своей ближней дружины, который хорошо знал окрестности и не раз ездил вместе с отцом, нанимавшимся в проводники к торговым гостям, даже до самой булгарской земли. Это был среднего роста, плечистый парень лет восемнадцати, собирающийся осенью жениться, с Велесыми волосами и такими же бровями, учтивый и толковый. В придачу Ольгимонт одолжил двух хороших коней, и Велем со Званцем пустились в путь в тот же день. Через лес вдоль Днепра бежали тропки, которыми пользовались жители окрестных весей; иной раз приходилось спешиваться и вести коней под уздцы через густые заросли или бурелом; несколько речек они преодолели вброд и прошли даже через одно болото по гатям — шагом и очень осторожно, но, по уверению Званца, этим весьма существенно спрямили путь.

Ничто их в пути не задержало, и Велем надеялся, что до вечера они отмахали порядочное расстояние. По расчетам, они должны были двигаться вдвое быстрее, чем ехал Турод, и, если все пойдет хорошо, нагнать его дня через три. С обратной дорогой выходит больше пятерицы. Велем беспокоился, оставив сестру и всю дружину на такой срок, — тут в любой день все может так перемениться, что и не поймешь потом, где своих искать! Оказавшись один, без родных и дружины, в глуши чужих лесов, он себя чувствовал, будто тот парень в кощуне, что по веревке слез в подземелье под горой или по бобовому стеблю поднялся на небеса и теперь ходит там, выискивая неведомо чего. Лишь бы чуры помогли! Правда, принесение жертв Перуну было назначено только на третий день, а там, если боги укажут для поединка не самый ближний срок, можно и успеть обернуться. Если, конечно, князь Станила будет ждать, мары б его взяли!

— К Вороничам завернем, — утешал его Званец. — Тут близко, до ночи успеем. А может, и сам Турод у них ночевал. Хоть еще и не зима, но ему свой товар ночью студить под дождем неохота — расхвораются, до Юлги не довезет никого, вдоль реки и похоронит. Он же не дурак.

Заехали к Вороничам и убедились, что Званец прав: торговый гость по имени Турод с дружиной и тремя десятками полонянок ночевал именно здесь. Прямо об этом не спрашивали, но, услышав вопрос о новостях, хозяин все рассказал сам. По его словам, полонянки все были молодые, имелись среди них и красивые. Расспросы молодого мужика о женщинах никого удивить не могли, и Велем довольно подробно выведал, хороши ли были девушки. Хозяин, опасливо косясь на свою бабу, всем видом изображал, как хороши. Вроде приметил он и рыжих, но поручиться не мог, потому что половина из них покрывала головы.

На заре тронулись дальше. Еще день можно было ехать спокойно — свернуть с Днепра особо некуда, а потом придется много расспрашивать, чтобы не потерять след. В Свинеческе Турод сказал, что поедет на Десну, но мало ли почему он так сказал? Может, как раз не хотел оповещать весь свет о своих намерениях. Все-таки три десятка молодых пленниц — деньги немалые, а на чужое добро охотников везде хватает.

— Надо придумать, что говорить будем, — посоветовал Званец, когда они пробирались через заросли ольхи в поисках ускользающей тропинки. — А то ведь народ любопытный, потом всю зиму на павечерницах гадать будут, кого и зачем мы искали.

— И что скажем? — спросил Велем, одной рукой ведя коня, а второй отклоняя в стороны ветки. Мелкие полусухие ольховые листочки вперемешку с тенетником цеплялись за лицо и волосы, а шапка уже вся была в лесном соре. — Во что здешний народ охотнее поверит?

— Скажем, что сестру мою ищем. Что, дескать, вышла замуж, а потом ее русь увезла, вот и хотим выкупить.

Наконец они продрались через ольховник к берегу к нашли тропинку, бегущую вдоль Днепра.

— Пойдем умоемся, что ли? — Велем вытер лицо, снял шапку и выколотил ее об колено — листики, веточки и прочая дрянь так и посыпались дождем. — Вроде не жарко, а я весь мокрый.

Они привязали коней и стали спускаться, выбрав местечко поудобнее. Судя по брошенной лядине, здесь недалеко было жилье, по крайней мере, когда-то. Нет, вон возле реки несколько стогов сметано. Раз косят, значит, люди есть.

Они вышли из-за кустов к воде, и в первое мгновение Велему померещилось, будто над водой стоит женская фигура в белой рубахе. Но едва он успел ее заметить, как она исчезла! До слуха долетел шумный всплеск.

— Русалка! — заорал он, не помня себя. — Вела, как ее там!

— Где? — К нему подскочил Званец.

— Только что вот тут стояла! А как я вышел — в воду бросилась! Крыльев лебединых не успел разглядеть, но, надо думать, были!

— Тихо! — шикнул Званец и схватил его за руку, призывая к молчанию.

Велем перестал орать, и оба услышали, что всплески внизу продолжаются, и один раз донесся вроде бы крик. Не раздумывая, оба устремились вперед и успели увидеть, как среди взбаламученных волн мелькнула чья-то голова и пропала.

Тут уже они переглянулись, но решение было написано на лицах одно и то же. Велем сообразил только развязать пояс, где в кошеле лежало все его серебро, и метнуть на траву: и потеряешь, и еще сам за ним на дно пойдешь. Шерстяные верхницы оба в теплый полдень везли у седел, поэтому могли без промедления прыгнуть в воду. Здесь оказалось довольно глубоко, дальше от поверхности было темно, и сердце занималось от жути — как искать на дне незнакомой реки, да и что там найдешь? Не обрадуешься потом… Так и виделись руки русалок, которые обвивают и тянут в глубину, будто тяжелый камень, мерещились зеленые лица, горящие глаза… Вот осклизлая коряга… хорошо головой об нее не треснулся, повезло дураку… какие-то ветки… камень… водяная трава путается в пальцах… больше нет сил…

Велем вынырнул, глотнул воздуха, увидел перед собой фыркающего Званца, по виду его понял, что парень тоже ничего не нашел, и снова устремился на дно. Он сам не знал, что ищет. Просто русалки на помощь не зовут, а в том отрывистом крике ему почудился отчаянный призыв. А сейчас ведь не весна, когда русалки заманивают парней.

И когда он об этом подумал, за его вытянутую вниз и вперед руку зацепилось что-то длинное, мягкое, даже пушистое… Велем потянул, сжав это в кулаке, и на ощупь узнал девичью косу! Мало ли он своих сестер за косы таскал! Он дернул, подтянул к себе нечто из глубины, ухватил за плечо под рубашкой, потом за руку и вспыл вместе со своей добычей.

Добыча не сопротивлялась — оказалась без памяти. Но она была не зеленая, коса человеческая, вместо крыльев — обычные руки, пальцы без перепонок — с виду девка как девка. Разглядывать было некогда, и Велем поволок добычу на берег, на ближнюю песчаную отмель среди зеленых крутых склонов.

Званец уже был там и помог ему вынести ее на песок. Девка не дышала. И пока Велем пытался отдышаться сам, сообразительный Званец перевернул ее, уложил животом на свое колено и нажал. Изо рта хлынула вода, девка дернулась, начала кашлять. Тогда Званец отпустил ее и наконец стряхнул воду с лица и волос.

Русалка хрипела и отплевывалась, сидя на земле, опершись на руки и не поднимая головы. Темная от воды коса извозилась в песке, рубашка тоже имела не лучший вид. Наконец она обернулась, окинула обоих спасителей ненавидящим взглядом и попыталась отползти.

— Цьиво надо, гады ползучие? — хрипло прошипела она и взглянула в сторону воды. — Ни жить, ни умереть уже нельзя! Вам-то цьито? Вот попробуй только, подойди!

— Чудо ты чудинское! — в сердцах обругал ее Велем, как дома меньшого брата Витошку. — Цьиво! Да ницьиво! Ты что это — топиться вздумала?

— А твое какое дело? Хоцьу — живу, хоцьу — топлюсь!

— Постой! — Велем вдруг сообразил, но не решился даже переглянуться со Званцем, чтобы не спускать глаз с этой дикой русалки. — Ты что-то по-нашему говоришь, по-чудински.

— Как хоцьу, так и говорю!

— Терве! — поздоровался Велем, который от Кевы, Никани, Илини и его родни из ладожской Чудиновки нахватался кое-каких выражений. — Исянтян эй оле котона, ойкейн хивин, митя халюатте?

Это был достаточно бессвязный набор слов, которым он порой объяснялся с чудинами, приезжающими к отцу по торговым делам (из-за чего и слова знал в основном из области «что почем»). Однако на девушку он подействовал самым отрадным образом: она смотрела на Велема в изумлении, но уже без ненависти. А ведь сама она была вовсе не чудинка, это Велем теперь разглядел. Чудины совсем не такие: меньше ростом, тоньше в кости, у них совсем другие лица — с более мелкими и мягкими чертами. А эта была совсем как все девки у них в Ладоге, только очень тощая и с синяком под глазом.

— Ты кто такой? — настороженно, но уже не так враждебно спросила она, когда Велем закончил выяснять количество привезенных вевериц и сообщил, что на продажу есть топоры и очень хорошие ножи свейской работы.

— Я… — Велем с сомнением глянул на Званца, прикидывая, стоит ли начинать врать про выкуп за увезенную сестру прямо сейчас. По его мыслям выходило — не очень. — Я-то… здесь не здешний. А вот ты с чего головой в омут кинулась?

— А с того, что луцьсе к русалкам пойду, цьем буду с этими гадами жить, — хмуро ответила девушка. Она подобрала ноги и обхватила колени, глядя перед собой. Плечи ее начали мелко дрожать: в мокрой рубашке сидеть не очень-то здорово.

— С какими гадами?

— Ну, с этими. — Она неопределенно кивнула куда-то на лес. — Три месяца пожила с ними словно тридцать лет. Извели, со свету согнали! Мужик еще ницьиво… — тут ее лицо исказилось, будто она взяла в рот лягушку, — добрый хотя бы. А баба его… А он сам против нее пикнуть боится. Бил бы он ее, как она меня, была бы мягцье веверицы зимней!

— Так тебя дома бьют?

— Дома… В Вал-городе был дом, там не били. А тут… могила одна.

— В Вал-городе! — Велем даже схватил ее за мокрое плечо, но она отшатнулась и так глянула на него, что он поспешно отдернул руку — еще укусит. — Ты что, из Вал-города?

— А ты знаешь, где это?

— Еще бы! Я из Ладоги! А в Вал-городе у меня родня… была. Воеводы Хранимира жену, Святодару Святоборовну, знаешь?

— Воеводшу? — Девушка повернулась, глядя на него во все глаза. — Как не знать! Ты — ее брат?

— Двоюродный. Моя мать, Милорада Синиберновна, и ее мать, Гневорада, — родные сестры, дочери Радогневы Любшанки.

— Я про них слышала… А воеводша-то — жива?

— Она жива, у вуйки Велерады теперь, и ребенок с ней.

И вдруг девушка заплакала навзрыд, закрывая лицо руками и поматывая головой, точно в неизбывном горе. Несколько имен, пусть не своего рода, но близко знакомого, словно вернули ее в прошлое, заставили заново ощутить разницу между тем, что было, и тем, что стало. Хотя куда уж сильнее — и так из омута выловили.

— А я… а мой… Смехно Гости… Радко… Чадогостев сын… — бормотала она через силу, будто имена собственных отца, брата и дедов застревали в горле. — Мы… русы… Всех убили…

— Да ладно, ладно! — Велем похлопал ее по плечу, и теперь она уже не отстранилась. — Я все знаю, что с Вал-городом было. Ты из тех, кого Грим увез, еще пока они на Ладогу только собирались?

Девушка закивала, всхлипывая и размазывая грязь по лицу.

— А где он сейчас? Ты почему здесь?

— Уехал… А я… Продал меня… Купил этот… Добша. — Она опять кивнула на лес.

Званец тем временем выволок из ближайших зарослей целый ворох сухих веток и начал складывать костер. Велем оценил его труды: в мокрой одежде он сам начал мерзнуть, а незадачливая утопленница дрожала так, что за стуком зубов уже трудно было понять, что она говорит.

— Погоди. — Велем махнул рукой. — Давай обсохнем сперва. А то не от воды, так от горячки на тот свет отправишься.

Девушка послушалась. Встреча с человеком, пусть не своим, но знающим своих, так на нее подействовала, что теперь она повиновалась малейшему знаку и смотрела на Велема с какой-то отрадой и надеждой. Свою одежду Велем и Званец сняли и отжали, а девушке дали одну из верхниц. Ей она была коротка, но все же в теплой сухой шерсти возле разгоревшегося костра она скоро согрелась и даже слегка порозовела. Велем порадовался, что предусмотрительно захватил в дорогу запасные чулки — знал, что в лесу непременно промокнет! Теперь он мог переменить их, а спасенная была босой, и ей сушить обувь не требовалось. На ней вообще ничего не оказалось, кроме перелатанной рубахи, пояска из лыка и красной шерстяной нитки-науза, который носят под одеждой на голое тело.

— Ну, цьито, поцьом цьулоцки? — поддразнил ее Велем, заново натянув отжатые порты и сухие чулки, связанные дома умелыми пальцами Яромилы.

Девушка улыбнулась. Зубы все на месте… и, когда улыбается, собой даже ничего.

— Пойди умойся, — велел он ей. — А то вся в слезах, соплях и в песке. И тина в волосах.

Она тут же убежала к воде, будто опомнилась и сообразила, на какое страшилище похожа. Совсем недавно ее это не беспокоило. Велем проводил ее глазами. Стройная, ноги длинные — загляденье. Только вот тоща, но это дело поправимое. А когда она распустила волосы и стала пальцами, за неимением гребня, вычесывать из них тину, ряску и песок, его осенило. Темные от воды, эти волосы изначально были вполне себе рыжими. Не такого солнечного, янтарного оттенка, как у Дивляны или Яромилы, темнее, но все-таки рыжие!

Когда русалка вернулась, рукавами вытирая лицо, он пригляделся внимательнее. После того, как грязь была смыта, стали видны веснушки, но не слишком много. Глаза серо-голубые… и синяк под правым глазом зеленью отливает, не свежий, но еще заметно. Нос немного вздернутый, губы обкусанные, вид изможденный, но если ее откормить немного…

— Тебя как зовут, русалка? — спросил он.

— Краса… — робко, как-то неуверенно призналась она. Легко было понять, что это имя она носила от рождения, но в последнее время не слышала. — Еще, правда, закликуха, кумаха и гадюка конопатая…

— Это кто же тебя так ласково?

— Да баба эта. — Краса напоследок шмыгнула носом и кивнула на лес. — Добшина жена. Кудряшевна.

— Хозяйка?

— Ну да.

Пока они беседовали, расторопный Званец достал лесу с крючком, срезал в кустах удилище, добыл каких-то червяков и закинул снасть в ближайшую заводь. И хотя было не время клева, пара-тройка окуней уже вскоре трепыхалась рядом с ним на траве, а потом попала в котелок на костре. Видя, что они тут задержатся, парень решил не терять времени и подкрепиться. И это пришлось очень кстати, потому что, когда Красе дали Велемову ложку, она так жадно накинулась на уху, обжигаясь и кашляя, будто не ела целую пятерицу.

За разговором Велем выяснил, что некий Добша три с половиной месяца назад купил ее у Грима, наткнувшись во время поездки к брату на стоянку торговых гостей. Жена его в это время была в отъезде, у родни, иначе он не решился бы на такую покупку, тем более что Грим отдал полонянку отнюдь не дешево. Вернувшейся жене Добша потом объяснял, что здоровьем она, жена, слаба, за хозяйством не поспевает, руки нужны… Жена и правда была слаба здоровьем и угождать мужу как положено не годилась, но приобретению не обрадовалась и нехватку сил возмещала злостью. Робу она колотила всякий день, будто Краса была виновата в том, что дуралей Добша отдал за нее свою охотничью добычу за три зимы! Ночью ей досаждал сам Добша, и хорошо еще, если ей удавалось уйти на сеновал, а то ведь хозяйка требовала, чтобы она спала тут же, в избе. Но глядеть за мужем всю ночь хозяйке не удавалось, а Добша только и ждал, пока ее сморит. И если она просыпалась не вовремя, то ненавистные «утехи» с хозяином переходили в драку с хозяйкой. На беду Добши, жена происходила из местного старшего рода, и только благодаря этому родству Добша с братьями получил те угодья, которыми сейчас пользовался. Поэтому сам Добша на жену руку поднять никак не мог и защитить от нее робу пытался только уговорами. А уговоров баба не слушала. Весь день она искала для Красы работу, чтобы, дескать, блудить сил не осталось. Видимо, хотела, чтобы у той здоровья поскорее стало еще меньше, чем у нее самой, и муж направил своего коня в привычное стойло.

— Цьто с ней мужик жить не хоцьет, это понятно, — делилась Краса, налегая на уху. — Она лет семь назад родила неудачно, теперь такая… — Она сделала рукой в воздухе некое волнообразное движение.

— Какая — такая? — попытался уточнить Званец, тоже изображая рукой плывущую рыбу.

— А увидишь — поймешь. Хорошо, тяжелое цьто-нибудь она поднять не может, а то давно бы голову мне пробила. И так полкосы повыдергала, выдра лысая! А сегодня и вовсе…

Она махнула рукой, не желая рассказывать, что случилось сегодня и почему ей показалось, что лучше утопиться, чем жить таким образом дальше.

— Вот судьба-то. — Она опустила ложку и снова закрыла лицо руками. — Жила, как люди… Пока эти русы… И все. Ни дома, ни родных, ни жизни… ницьиво.

— Ничего, — как младшего брата, бывало, поправил Велем. — Скажи — ни-че-го! Можешь?

Краса послушно повторила: она могла, просто, родившись в Вал-городе среди чудинов и их потомков, привыкла говорить, как они.

— Говоришь, хозяин поехал к брату снопы возить? — задумчиво переспросил Велем.

— Да. Коротень, брат его, за рекой живет. У них двое старших умные, а третий… как всегда.

— Хозяйка дома одна?

— Одна. При ней еще бабка, но та глухая и не смыслит уже ницьиво. — Краса смотрела на него с явной надеждой и мольбой. — Миленький, забери меня, а? — она просительно прикоснулась к его плечу. — Я тебе работать буду… цьито хоцьешь, только забери. Вас тут никто не видел, куда я пошла, никто не знает, они и не узнают ницьиво… ничего то есть.

— Не, девок я не краду. — Велем качнул головой. — Шум поднимут, будут искать, а мне шум не нужен. Я тебя куплю. Она продаст?

— Продаст, — сказал Званец. — Раз избавиться хочет, то продаст. Ей же выгоднее, чем просто взять и цепом пришибить!

— Собираемся. — Велем поднял остывший пустой котелок и потер закопченные бока о траву. — Ты нам дорогу покажешь, а сама вернись, будто нас не видела. Мы потом подъедем и будем спрашивать, не продаст ли девку. Но чтобы она не знала, что мы тебя видели. Поняла?

Краса с готовностью кивала. Лицо ее выражало смесь надежды с собачьей преданностью, и Велем чуть не рассмеялся. Вот ведь повезло! И особо далеко ехать не пришлось.

Пошли по тропинке — Краса и Велем, а Званец остался сторожить лошадей и пожитки. Краса уже переоделась в свою полувысохшую рубашку, подпоясалась лыком, и Велем, окинув ее фигуру пристальным оценивающим взглядом, остался доволен. Стройная, и грудь есть. И ростом точно с Дивляну! Вспомнив Ложечку, он подумал: на роду ему, что ли, написано спасать умирающих полонянок?

Глаза у Красы горели, она покусывала губу, будто перед прыжком через огонь. Еще немного — и она, возможно, вырвется с ненавистного займища, где ее чуть не сжили со свету! Что ее ждет впереди и какую участь ей подготовил спаситель — она не думала. А Велем и сам этого не знал. Он хотел иметь под рукой девушку, похожую на Дивляну, чтобы в случае чего сбить с ее помощью со следа… Как? Да как Макошь напрядет, но если есть опасность, то и о спасении лучше позаботиться заранее.

Показав впереди три соломенных крыши — изба, хлев и баня, — Краса глубоко вздохнула и медленно двинулась туда. Ресницы она опустила, чтобы скрыть огонь в глазах, но на ее застывшем лице читался скорее гнев, чем страх перед хозяйкой. Это хорошо, отметил про себя Велем. Если даже три месяца скотской жизни, голода, побоев и безнадежности ее не сломили, из нее выйдет толк.

Велем посмотрел, как она скрылась за дверью хлева, и пошел обратно. Приехать сюда они должны были ближе к вечеру — якобы попроситься ночевать.